Почему именно ты?

***

— Этот ублюдок просто издевается над нами! — Алена раздраженно бьет руками по столу, из-за чего коллеги обращают на нее внимание, пусть они и привыкли к эмоциональному сотруднику. Ее рыжие волосы совсем растрепались, потому что она слишком уж часто ерошила их руками от нервов, пока смотрела очередной видеоролик этого наркоши, который выставлял себя невесть кем. И который, как бы она не хотела, скорее всего все ещё оставался безнаказанным и на свободе, и даже не думал о том, насколько сильно Алена мечтает вырвать ему глотку. Алена ненавидела его всей душой и мечтала, чтобы он горел в Аду, она мечтал посадить этого масочного ублюдка, чтобы больше никогда и никому он не смог навредить своей «продукцией». Морок — человек, который утверждал, что является главой всей мафии наркотиков, конечно же, это заявление было абсурдным и настолько глупым, что никто в это не верил. Нет, ну серьезно, кто вообще поверит, что этот, наверняка, безумно богатый человек, который и не думает о простом народе, распространяет свою продукцию, с чистой душой рассказывает о том, насколько эти самые наркотики вредны. По факту такие его заявления должны лишь уменьшить спрос на его товар, если бы его информация, подкреплена постоянными словами о том, насколько наркотики вредят вашему здоровью, не приносила бы ему столько славы. Но тот образ «демона, заправляющего наркотиками» так понравился некоторым людям, что это лишь подстегнуло этого ублюдка продолжать. Его охваты все росли, и Алена сильно сомневалась, что спрос на его товар угаснет хоть когда-нибудь. — Алена, перестань, его когда-нибудь поймают, успокойся. — Варя — ее лучшая подруга и единственная, кто до сих пор поддерживала ее во всем этом безумии, ласково погладила ее по плечу и улыбнулась. Ее каштановые, вьющиеся волосы едва не застилали ей глаза, хоть завязывать их в хвост она отказывалась, говоря, что так менее красиво, пусть и удобно. — Поймают, как же, — раздраженно отзывается Алена, закрывая вкладку в браузере с издевательским видео, а потом проводя руками по лицу, стараясь успокоиться и не кричать хотя бы на Варю, которая совершенно точно ни в чем не виновата. — Эта тварь уже второй год открыто заливает свои видео в интернет, а наша власть, которая так и кричит о борьбе с наркотиками, ни черта с этим не делает. Не то, чтобы Алена не знала того, что проблемы с такими крупными наркодилерами не решаются в одно мгновение, но это уже было откровенным перебором. У нас теперь все бароны наркоторговли перейдут в интернет, загружать развлекательные видео и забивать голову молодежи всякой дурью? Может быть она была наивна, может быть не понимала, как можно не замечать такие проблемы, а бороться с какой-то ерундой, совершенно не относящейся к благополучию граждан, может быть она была просто недостаточно информирована о политике или экономике, поэтому не понимала чего-то настолько важного, едва ли не системообразующего, но негодовать ей никто не запрещал. — Алена, это ведь не рядовой наркодилер, это большая организация, которая скрывается уже больше десяти лет, ты разве не понимаешь этого? — в какой уже раз говорит Варвара и вновь хлопает ее по плечу, разгибая спину, чтобы встать и потянуться, прежде чем спокойно сказать. — Ах, неважно, у нас новое дело, поехали.

***

Саша никогда бы не подумал, что будет заниматься чем-то подобным, но жаловаться он не имел права — ласковый голос в микронаушнике и аккуратный черный ошейник не давали возможности дернуться, сдать всех их к чертям собачьим и отказаться подвергать свою жизнь опасности. По сути, быть подпольной крысой было…своеобразно, но у него никогда и не было варианта пожаловаться. Он не мог сбежать из этого Ада или цепких рук Морока, которого никогда даже в лицо не видел, но почему-то был прочно уверен в том, что он никогда не оставит его в покое, если Саша облажается. Его трясло исключительно от холода, по крайней мере, он себя в этом уверял, пока слушал треп этих людей, сидя на пыльном, грязном бетонном полу какого-то заброшенного здания. Ну, конечно, старая короткая куртка не могла согреть его холодной осенью, пусть она только начиналась, но Саша не жаловался, грея онемевшие руки дыханием и прислушиваясь к чужим разговорам. Под его карими, неимоверно уставшими, давно потухшими глазами, залегли едва ли не черные синяки, кожа была бледной и исправить это навряд ли можно было бы, даже если бы он уехал на месяц в жаркие страны. Руки были в мелких ранах, а костяшки сбиты до крови, которая уже давно покрылась темной коркой, которую юноша по привычке сдирал от стресса. Он выдыхает сигаретный дым и стряхивает с сигареты пепел, смотря на серое, туманное небо, пока закрывает глаза и слушает чужие, такие же хриплые, сиплые голоса, обсуждающие заговор против верхушки. — Я знаю, когда будет следующая поставка травы, могу подкупить водителей и они поедут туда, куда скажем мы. — говорит один из мужиков, делая затяжку косяка и передавая его другому человеку, недовольно косясь на обернувшегося Сашу. Его густые, почти сросшиеся брови, съезжаются к переносице, когда он наблюдает за хрупкой, бледной фигурой юноши с разбитой губой, синяками под глазами, курящего сигарету и холодными, совершенно пустыми глазами наблюдающего за ними. На самом деле никто из этой кучки дилеров понятия не имел, какого хрена в их компанию вписался этот пацан, по факту, он был лишь другом их хорошего знакомого и кореша, который полгода назад сдох от передоза, а этот пацан, которого их знакомый уже успел втянуть в дело, остался. Никто понятия не имел, торчит он или только раскидывает закладки по городу, да собирает информацию, но в чем-то более опасном, чем простое подслушивание он не был замечен. Ходили слухи о том, что о нем уже знал Морок и он же разрешил этому пацану остаться, а не прибил, как шавку, когда узнал, что его притащил с собой предатель Джей, но все думали, что это были просто слухи. Он был в трауре до сих пор — кто-то смеялся над ним, кто-то сочувствовал, а кто-то просто игнорировал, потому что в основном всем было плевать. — Нет, это палево, эта сука заметит, даже если не будет пары килограммов, нужно действовать по-другому. — принимая косяк от другого человека, сказал другой мужчина, поведя плечами и делая затяжку. — Какие занимательные мальчики. — раздается ласковый голос в микронаушнике, на который Саша уже не обращает внимания, лишь проводит рукой по шее, якобы потому, что он невероятно замерз, хотя на самом деле лишь обреченно понимает, что снять этот ошейник, который украшает его шею, словно он — послушный пес своего хозяина, невозможно. — Предложи что-нибудь, малыш, на тебя уже косятся. — Можно красть не килограммами, а забирать понемногу из каждой фуры. — делая еще одну затяжку, слыша фырканье на второе свое слово, ровным тоном предложил юноша, видя, как бесится от его слов накуренный мужик, делая шаг к нему, но его словно что-то останавливает, и он может лишь язвительно ответить ему. — Какой ты умный, — качаясь из стороны в сторону и дергая головой так, словно желая ее оторвать, говорит мужчина, и Саша видит, какой животной ненавистью горят его глаза. Закрадывается страх того, что его здесь и убьют, возможно, это его последний день, последняя выкуренная сигарета и последние слова, произнесенные хриплым голосом. Он уже давно живет в этом страхе — ровно столько, сколько прошло с того, как друг втянул его в это и с того момента, когда он вынужденно стал миленькой псинкой, самым низким человеком, подпольной крысой, продающих все, всем и везде. — И сколько же понадобиться таких фур? Легче уже просто купить гребаный куст марихуаны. — Ну так купи и не еби никому мозги. — лениво огрызается Саша, за что моментально получает по лицу, падая спиной на бетонный пол, больно приземляясь на плечо и шипя от невыносимой резкой и тянущей боли. Пульсирующая боль отдается в лобной доле и голове, и Саша просто инстинктивно жмурится и закрывает руками лицо, чувствуя, как еще и микронаушник в ухе барахлит, благо хотя бы Морок, ну или кто он там, скорее всего, просто очередная его марионетка, ничего ему не говорит. Он благодарен за тишину и за то, что его не собираются добивать ногами, скорее всего это был такой удар, просто чтобы напомнить ему о его месте в этой ебучей иерархии. Сигарета укатилась куда-то или упала вниз, юноша не успел проследить за ее траекторией, и скорее всего потухла, а курить хотелось до ужаса, несмотря на всю физическую боль, хотелось добить себя еще и морально, так, чтобы было противно даже дышать и моргать. — Закрой свою пасть, сука! — очень агрессивно кричит этот мужчина, занося ногу, чтобы с силой ударить его в живот, но то ли просто забивая на это, то ли реально сжалившись над видом худющего, едва совершеннолетнего юноши, который жмурится изо всех сил, стискивает зубы, кусая губу до крови, чтобы не закричать, и закрывает живот костлявыми руками, словно это поможет. В конечном итоге он просто сплевывает рядом с ним и бормочет что-то нечленораздельное, отходя обратно к своим мужикам, и это заброшенное, темное здание вновь погружается в тишину. Саша прикрывает воспаленные глаза, чувствуя, как тело очень медленно холодеет, но вставать почему-то не сильно-то и хочется. Несмотря на холод бетонной плиты, на которой он лежал, несмотря на холод погоды в принципе и то, что его тело едва ли не окоченело, он хотел остаться лежать, просто чтобы его больше не трогали. Он устал слушать бред этих психов и докладывать обо всех их планах вышестоящим. Устал вечно жить в страхе того, что его в любой момент могут вычислить, сдать, предать, ударить или убить, он боится этого темного мира, пусть и находится лишь на низшей ступени, и по сути мог еще уйти… Мог бы, если бы каким-то образом ему бы и это передвижение не ограничили, наградив ошейником — Саша понятия не имел, что это за технологии, но было достаточно один раз марионетке Морока показать его в действии, как Саше больше и в голову не приходило сопротивляться. — Можно хакнуть их сайт. — спокойно пожимает плечами мужчина, отхаркивая слюну на грязный пол и прислоняясь своей, видавшей многие виды, курткой, к обшарпанной стене, заставляя и так хлипкую краску от стены отваливаться и кусками спадать на пол. — У меня друг — айтишник, он уже лазил на этом сайте, сказал, что у них защита не такая сильная, как мы все думаем. — Ах, кого-то придется уволить. — нараспев засмеялся голос в барахлившем наушнике, заставив Сашу дернуться и вновь непроизвольно руками прикоснуться к черному ошейнику, который сдавливал его горло и такое ощущение, что не давал и вдоха сделать. Он в этом деле с наркотиками совершенно случайно и то всего второй год, хотя, наверное самостоятельно он ведет какие-то дела всего-то чуть больше полугода. У него в этом деле был друг, который стал таскать его с собой просто развлечения ради, хоть это и было чертовски опасно и каралось очень строго. Нельзя приводить в бизнес Морока просто друзей, даже если это делают простые кладмены или курьеры, которых можно заменить или сдать почти мгновенно. Саша же так хотел сбежать из дома, от множества проблем, которые его будто удушали ежедневно, что даже не задумался, когда его друг, будучи полностью обдолбанным, предложил ему пойти и забрать партию закладок у дилера. — А ты уверен, что ничего не будет? — неуверенно спрашивал мальчик, стоя напротив какого-то слишком уж обшарпанного здания, непохожего на те невероятные здания из фильмов, в которых обычно сидели дилеры, раздавая закладки кладменам. Это было совсем уж ветхое здание едва ли не на краю города и Саша, до этого преисполненный энтузиазмом от встречи с реальными дилерами, пусть его это никак и не коснется, все равно был в предвкушении, а получил только липкий страх и полное непонимание происходящего. Он видел даже крысу, копошащуюся в мусорном баке неподалеку, а крики пьяных мужчин где-то вдалеке не вызывали доверия, как и его обдолбанный друг с красными глазами из-за расширившихся сосудов и с косяком между губ, который уже сделал шаг в сторону здания. — Конечно, все нормально будет, не трясись. — расслабленно махнул рукой друг под кайфом и ударил его по плечу, заставив от него дернуться и сделать шаг назад. Саше было страшно, чертовки страшно — он чувствовал как колотится его сердце и думал уже соврать, что у него срочно появились дела или дать деру, словно что-то на инстинктивном уровне орало ему об опасности, но он не послушал этот зов. Он лишь сдавленно улыбнулся и кивнул, неуверенно ступая дальше, стараясь не наступать на разбитое стекло, не вглядываться в пустые, темные окна и обходить стороной множество шприцов и мусора, валяющихся внутри этого здания то тут, то там. — Здорово, лысый, давай товар. — быстро заходя в одно из одинаковых помещений, пока Саша неуверенно и робко ступал за ним, сказал Джей, делая еще одну затяжку. Юношу пугала и атмосфера этого места и эти люди, которых помимо них в помещении было еще трое. Этот лысый, который выглядел тощим в своей майке-алкашке, накинутой на плечах курткой, да потертых джинсах, пересчитывающий пакетики с белым порошком. Лицо его было недружелюбным — уголки его тонких и сухих губ были опущены вниз, неаккуратные и густые, темные брови были нахмурены, недельная щетина на лице явно говорила о том, что у мужчины не было времени на банальные процедуры, а черные глаза смотрели с ненавистью на него. Два других человека были более подтянутыми и явно более спортивными — в черных, застегнутых куртках, с прилизанными волосами, без щетины или бороды на лице и в более новых джинсах, на которых Саша заметил кобуру и сглотнул. — За базаром следи, урод. — харкнул этот лысый, приметив у входа мальчика, который слишком резко отвернулся и попытался спрятаться куда-нибудь, чтобы не так сильно привлекать внимание. — Это чего за сосунок с тобой? Сдать нас решил, уебок? — Да это так, забей, он никому ни слова не пизданет. — отмахнулся юноша, выдыхая наркотический дым и смеясь, явно ловя какие-то галлюцинации, но это уже никого не удивляло. Сашу передернуло от этого холодного, злого смеха и хрустящего стекла и мусора под потрепанными кроссовками друга, когда он покачивался из стороны в сторону. — Обожди, Джей. — оборвал его лысый, смерив Сашу взглядом, но быстро потеряв к нему интерес. Мальчонка трясется у стенки и даже не подглядывает, да и не выглядит он так, словно пойдет и расскажет всем, что видел, да и Джей иногда притаскивал таких же уродов, как и он сам, возможно, этот пацан станет одним из их клиентов, если денег хватит. — Где прошлый товар? — У жирика и гандона того, а чего? — Саша понятия не имел, кто эти люди, но видимо для барыг и кладменов нормально так общаться, хоть со стороны этот говор звучал ужасно. Не то, чтобы юноша мог осуждать такие быдло разговоры, у него у самого лексикон не лучше, но трезвому в помещении слышать такие грубые голоса и обсуждения явно не было приятным. Саше было страшно за свою жизнь, ведь он на уровне инстинктов понимал, что если хоть что-то в нем не понравится тем уродам, его могут убить. Почему-то только сейчас он понял, на какой пиздец пошел и мог лишь надеяться, что выберется отсюда живым. Он оборвет все контакты с другом, запрется в доме в горячей ванне, плевать, сколько потом придется платить за коммуналку и постарается сменить круг общения, чтобы больше не слышать ничего про бухло и наркотики. Все что угодно, только для того, чтобы больше не оказаться здесь. — Да так, — пожал плечами лысый, рукой проводя под носом и шмыгая, показывая парням удержать мужчину, который дернулся, когда его схватили под руки, а тот лысый продолжил. — Клиенты жалуются, что им меньше товара стало приходить от тебя. — Саша слышал, как его друг как-то неуверенно попытался съехать с этой темы, мол, да чего на него сразу думают, как что случается, но мужчине это не понравилось и следующее, что услышал Саша, как его друг закашлялся и отхаркнул что-то на пол, согнувшись пополам, а параллельно с ним раздался громкий, недовольный крик. — Куришь чужую шмаль за бесплатно, уебище? — его другу нанесли еще один удар, который сопровождался его сбитым дыханием и попыткой набрать в легкие больше воздуха — хреново видимо получалось, потому что Саша слышал такие хрипы, словно Джей задыхался. Ему было страшно выглянуть из-за бетонной стены, он боялся увидеть лужи крови, растекшиеся под его другом или увидеть, как тому прилетает в живот или лицо, ему просто до безумия страшно, а противные слезы безысходности только заставляют его задыхаться и мешают нормально дышать. Все, что может делать сейчас Саша — жмурится и надеется, что все это скоро закончится, а его друга не убьют. — Ты знаешь, сколько стоит ебучая недостача? Да я закопаю тебя! — еще один глухой удар и еще один сдавленный кашель Джея. — Ты прекрасно знаешь, насколько все это дерьмо серьезно, ты сам на это подписался, уродец. — Х-хватит, хватит, я понял. — настолько дрожащим голосом Джей не отвечал никому и никогда — он скорее был самым быдловатым юношей на их районе, к которому за словом в карман лезть не стоило, а тут он так трясется и явно хочет идти на переговоры, чего вообще никогда не делал. — Я-я верну тебе все деньги, в-всю шмаль, что захочешь верну. — Конечно, вернешь, уродец, куда ты денешься? — голос стал более довольным, а Джей только и успел, что вскрикнуть от того, что его за волосы грубо взяли и натянули так, словно собирались содрать скальп. — Только учти, что перед Мороком я тебя прикрывать не буду. Если верхи прознают про твой проеб — себя по кускам семье вернешь, понятно? — Саша этого не видел, но почему-то думал, что Джей быстро-быстро закивал, как болванчик, только бы его отпустили, и в следующее мгновение послышался глухой удар его колен о бетонный пол. А потом ему под ноги что-то кинули, игнорируя болезненное шипение и небольшую лужу крови под мужчиной. — Бери и уебывай, и чтоб ни грамма не пропало. Саша не помнит, как оказалася на улице, помнит только, что они тогда уже во дворе каком-то обшарпанном были, когда Джей утирал его лицо от слез рукавом своей куртки. Его лицо было в крови и Саша боялся, что тот лысый сломал Джею нос, настолько много крови под ним растеклось и мужчине приходилось все время пытаться вдохнуть всю эту кровь обратно, чего у него сделать иногда не получалось. На его лице уже виднелись очертания синяков, из носа хлестала кровь, а ходил он полусогнуто, скорее всего несколько раз его ударили в живот, но глаза у Джея все равно были затуманены, зрачки расширены, а на губах играла страшная улыбка, которая не вязалась с его общим внешним видом. — Да ладно тебе, все не так уж херово. — улыбается он, а Сашу пробирает дрожь и еще несколько предательских капель стекают по его лицу, пусть он и отталкивает руку друга, теперь утирая свое лицо самостоятельно. — Мне даже в кайф было, я же под наркотой. И эти слова пугают гораздо больше — Саша слишком резко вздергивает голову и отшатывается от него, как от прокаженного, словно Джей сказал что-то такое, что пробило бы и так убитый моральный минимум. Саша принял тот факт, что его друг пьет и курит, принимает наркотики и продает их, но факт того, что Джей под наркотиками какого-то черта не понимал, насколько ужасно то, что его избили, пугал до чертиков. Саша надеялся лишь на то, что тот сказал это для того, чтобы успокоить его, но язык словно жил своей жизнью, не желая прислушиваться к мозгу и промолчать. — Да у тебя лицо все разъебано, какое еще все в порядке?! — верещит Саша и тут же морщится, услышав собственный голос, но Джей лишь фыркает и безуспешно пытается утереть кровь из носа рукавом. Это выглядит просто парадоксально и его подростковый мозг не готов адекватно это воспринимать, но и помочь он не может ничем, да и ему уже начинает кто-то названивать, телефон в кармане куртки вибрирует, из-за чего приходится вытащить оттуда руку. — Забей, Саш, топай домой, все нормально будет. — Джей толкает его в плечо, не понимая, как вся эта ситуация выглядит странно для друга и думая лишь о том, что те богатые ублюдки не должны заметить пропажу парочки грамм наркотиков из их заказа.

***

Отношения с родителями и семьей в целом всегда были очень сложными, поэтому юноша искал любых друзей и делал все, чтобы проводить времени в доме как можно меньше. Начиналось все с того, что вся семья состояла лишь из пяти человек — его родители, старшая сестра и младшая сестра, больше родственников ни с той стороны, ни с той у них не было, у них не было поддержки или тех, к кому можно было бы обратиться в критической ситуации. Раньше это не было таким уж плохим — Саше даже нравилось, что бухим родителям абсолютно плевать где он, с кем и почему вторые сутки не возвращается домой, мозги делала только сестра, да и та со своей справедливостью и поступлением в институт не сильно обращала на него внимания. Родители пили всегда, сколько Саша себя помнил — точнее помнил он себя лет с семи, и с того момента, как рассказывала Алена — с момента рождения сестры, его родители пили, почти не просыхая. На самом деле это было ужасно, домой не хотелось возвращаться почти никогда, если на улице не было катастрофически холодно, потому что дома всегда было неприятно. Они живут в двухкомнатной съемной, абсолютно пропитой и провонявшей квартире — у них облезлые стены, плесень на потолке и стенах, тараканы и клопы. За газ, электричество и воду они едва успевают платить — пособия родителей и зарплаты Алены не хватает на все их хотелки — им нужно платить за жилье, ибо у них есть еще и большой долг, который со временем лишь растет, и они не смогут погасить его в ближайшее время. Им нужно что-то есть и надеется, что им не отключат электричество, им нужно отдавать долги, потому что коллекторам плевать, где вы возьмете деньги — их родители взяли столько кредитов, что им за четыре жизни не расплатиться. Им нужно оплачивать медицинские счета сестры, потому что та больна, а на операцию и бесконечные лекарства у них нет денег, да и на разные непредвиденные ситуации им тоже нужны деньги, которых у них нет. Саша устал от этого всего в принципе — устал стыдится своей жизни, своей семьи, устал, что у них нет денег и их жизнь никогда не станет лучше. Он попытался уйти от этого — находил друзей, напивался и курил просто в надежде, что ему станет легче, но этого не было. После алкоголя всегда болела голова, и хотелось спать, из-за чего с редких подработок его быстро выпирали. После никотина всегда першило в горле, а еще от него воняло не лучше, чем от родителей, что Саша презирал, но бросить уже не мог. После гулянок с друзьями, возвращаясь в реальный мир с его проблемами и вечной нехваткой денег, пьющими предками и тем, что его сестра, по сути, при смерти, и если они не наскребут в этом месяце на лекарства, она просто умрет, Саше становилось настолько морально тяжело, что хотелось сигануть с окна. Алена никак ситуацию не улучшала вообще, Саша, конечно, ценил то, что та раньше него пошла на подработку, потому что была старше, ценил ее заботу и поддержку, но моментами Алена крайне бесила. Саша предлагал ей не зацикливаться на поступлении, а больше отдать предпочтение работе, ведь был шанс, что на бюджет Алена не пройдет, а сейчас им нужны деньги, пусть Алена и будет без образования, лучше не терять годы жизни и время на какую-то дичь, а заработать денег. Алена почему-то не принимала его позицию и жестко отстаивала то, что в институт она пойдет и все у них будет хорошо — они проживут и не обломятся, а Саша просто еще слишком юн, чтобы понять всю серьезность и необходимость образования. Саша перестал ей что-то доказывать просто потому, что не видел в этом смысла — Алена загорелась идеей делать этот мир более справедливым и пойти работать в полицию, ей это нравилось, а брата она слушать не хотела. Что же, Саше просто пришлось принять то, что это ее выбор, пусть он ее и не поддерживал — он старался хоть как-то и где-то заработать хоть какие-то деньги, плевать насколько это законно или правильно, его сестра могла умереть в любую минуту. Он не самый чистый или порядочный человек, но он хотя бы старается выкарабкаться из всего того, во что влез, не смотря на то, что это лишь закапывает его еще глубже и ниже. Несмотря ни на что, Саша любит свою сестру Алису, не смотря на то, как в детстве отзывался о ней, не понимая всей серьезности ситуации, он продолжает навещать ее, слушать врачей и неутешительные прогнозы, и надеяться, что когда-нибудь все наладится. Он устал молиться попусту, как иногда делала это Алена — он не верил в бога, потому что жил просто в Аду, да и бог ему ничем не помог — его сестра больна, а у них нет денег, они все в долгах, а родители давно забили и радуются лишь тому, что трое детей у них лишь на бумаге, когда самую младшую похоронили еще десять лет назад. Саша не сразу приходит к тому, чтобы пойти по той же дороге, что и Джей — он осознает риски, понимает, что скорее сдохнет от этого всего или его убьют или еще что-то, но он уже просто не может, к шестнадцати годам, находясь в постоянном напряжении и вечных загонах по поводу отсутствия денег, он просто не выдерживает. Он не ожидает, что этот мир примет его с распростертыми объятиями, он знает, что это опасно и так далее по списку, но деньги должны были выходить нормальными, а на все остальное становилось как-то плевать. Джей познакомил его с тем, что он должен будет делать — познакомил с тем лысым мужиком, которого звали Аллек и который был его знакомым поставщиком, ему объяснили, что пока что он будет раскидывать мелкие закладки для всяких обычных больных уебков, которые курят низкосортную шмаль. Саша не сопротивлялся, ему было все равно, ему обещали заплатить после фидбека от клиентов, а это было главным. Платили не много — что-то около тысячи за десять заказов, но Аллек сказал, что это из-за отсутствия доверия и опыта, если Саша останется в этом «бизнесе», то будет получать больше, если ливнет — его право, но если где-то пизданет что-то не по их понятиям, то его сдадут ментам со всеми потрохами, и косяки предыдущих кладменов повесят. Сердце замирало абсолютно каждый чертов раз, когда ему приходилось оставлять закладку — он боялся, что его кто-то спалит или подставит, что он накосячит где-нибудь или спрячет он херово и эту закладку найдет кто-нибудь другой. Страхов было множество, но как только стали поступать более менее нормальные деньги, на которые можно было продлить сестре содержание в больнице и мало-помалу разбираться с мелкими долгами настолько, чтобы какое-то время еще им не ебали мозги, у Саши стало отлегать. Суммы не были космическими, а страх быть пойманным ни на секунду его не оставлял, но это было лучше пустого лежания на диване или оплакивания того, что он ничерта не может сделать. Алена даже не подозревала о том, что долги их становятся немного меньше — она просто отправляла, сколько могла, а задолженность проверяла обычно только в конце месяца, и то если не забывала со своей учебой и практикой. Общались они достаточно редко — почти не пересекались, ведь весь день Алена была на учебе и подработке и приходила домой под полночь, ложась спать еще до прихода брата, а Саша утром был в школе, днем на подработке, а ночью раскидывал заказы. Вроде как жизнь очень медленными, почти незаметными шажками начинала налаживаться — Саша не шиковал на заработанные деньги, нес все в дом или погашал долги мало-помалу, или откладывал на операцию — делал все, что было в его силах. Если бы его сестре не становилось хуже с каждым долбанным месяцем, он бы вообще не стал бы лезть в ту глубь наркоторговли, куда его затянули. Он без понятия каким вообще образом все повернулось так, он этого не хотел, но ему было некуда бежать и негде прятаться, никто не мог его спасти или помочь. Он не знает, кто его спалил, зачем и специально ли это было, но его мертвый друг, над которым он стоял, был доказательством того, насколько страшны эти люди. Мужчина перед ним застрелил его, просто веселья ради, Саша сомневается, что Джея убили реально из-за того, что он привел его в бизнес, господи, да он был никем, все равно кладмены — расходный материал, но почему именно так? Мужчина выглядел солидно, так и не скажешь, что занимается чем-то таким грязным и порочным. На нем был деловой, черный костюм, черная рубашка, какое-то ожерелье — Саша не видел, потому что все его внимание было сосредоточено на трупе, в черных туфлях на небольших каблуках. На его руках были черные перчатки, видимо, чтобы не оставлять отпечатки пальцев, его лицо Саша увидеть не мог — половину лица закрывала черная тканевая маска, а половину — темные очки. Волосы его были черными, зализанными назад, чтобы показать, насколько он важная и деловая персона. Саша не видел ни цвета глаз, ни рта, ни носа — ничего, да и не до этого ему было совершенно, ему вообще плевать, как выглядит этот мужчина. Он неловко прикасается пальцами, к испачканной в крови щеке, и его едва не рвет от всего, что происходит — ему страшно видеть труп друга с простреленной грудной клеткой, которому никто не собирался помогать, ему страшно понимать, что он будет следующим, ему безумно страшно от того, что он ничего не может изменить. Его трясет, когда он понимает, что только что на его глазах убили того человека, кто помогал ему, насколько бы аморальный образ жизни не вел. Он даже не понимает, за что его убили, ведь насколько знал Саша, да, Джей задолжал что-то этим людям, но он никогда не говорил о том, насколько все серьезно, так что Саша думал и надеялся, что Джей скоро все свои долги отдаст и все будет хорошо, но теперь мертвое тело перед ним говорило, что нихрена хорошего можно не ждать. Его сердце бешено стучало и такое ощущение, что стремилось продрать грудную клетку, Саша чувствовал, как онемели кончики пальцев, а ноги не хотели его слушаться — он и шагу не смог бы сделать, даже если бы очень захотел. Он чувствовал, что сейчас задохнется, пусть и старался успокоиться, не понимая, это его так от увиденного накрыло или у него паническая атака, которые случались очень редко и ощущения успевали забыться. Он зажимает рот рукой, чтобы не закричать, чувствуя, как горят глаза, потому что очень хочется начать оплакивать смерть друга, упасть на колени и плакать над ним, но он не может, ему очень страшно, но он сомневается, что этот выпад помог бы ему остаться в живых. — Он был предателем, малыш, не нужно так трястись. — мужчина, вертя пистолет в руках так, словно в нем больше не было пуль, говорит это сладким голосом, словно и правда хочет, чтобы Саша не трясся, а он понимает, что его трясет, только после этого замечания. — Не видел тебя раньше, Аллек, кто это? — Джей его притащил. — Саша даже понятия не имел, что Аллек был в комнате, он даже не осознает, что тот что-то говорит, пока вопрос не относится напрямую к нему. Ему страшно просто до безумия, ему хочется простых человеческих объятий или спрятаться — ему не хочется быть здесь, не в силах ничего сказать, потому что такое ощущение, что губы от сухости склеились, а менять это не хочется совершенно. Ему не хочется говорить, хотя одновременно с этим хочется кричать, он не может расплакаться, чего очень хочется, потому что сердце болит невероятно. — Ммм, куришь эту дрянь? — ласковый голос совершенно не вяжется с той картиной, словно выжженной в его памяти, как этот же мужчина холодно говорит о том, что предателей в этом деле не держат, прежде чем без эмоций и предупреждений, пристрелить Джея. Саша без понятия, какого черта его называют предателем, он бы понял, если бы его назвали должником, но предателем? У Саши в любом случае слишком забита голова чистым ужасом, и у него хватает сил и смелости лишь отрицательно покачать головой и на подсознательном уровне он опускает ее. Потому что ему страшно, потому что этот мужчина может пристрелить и его тоже без всякого сожаления. — Ладно. — но он спокойно пожимает плечами и Саша слышит, как по пустому помещению разносится эхо его шагов, когда он подходит к Саше. Его трясет, когда на его плечо опускается рука в перчатке и слишком нежно для того, кто пять минут назад нажал на курок, отняв у человека жизнь, поглаживает, словно в раздумьях. У Саши нет сил даже взглянуть на него, его глаза застилают слезы и вся его выдержка уходит на то, чтобы не расплакаться. Он не ожидает ничего хорошего — ему прострелят голову или задушат, причинят любой физический вред и он будет здесь валяться также, как мертвый Джей, от вида которого хотелось опустошить желудок, потому что трезво на это смотреть было невозможно, плакать он себе не позволял, а стресс нужно было как-то выплеснуть. — Я не приемлю хуйни в моем бизнесе, малыш. — Саша чувствовал неприкрытую угрозу, исходящую от этого человека, который спокойно гладил его по плечу и щеке, методичным, словно привычным движением. Почему-то Саше казалось, что он просто в каком-то сюре — это ужасно неправильно, да и не бывает так, чтобы его по какой-то нелепой причине пожалели и не пристрелили, с чего бы ему это делать? — Проебешься — будешь как друг, — шатен вновь перевел взгляд на труп и сглотнул, быстро кивая одним движением, словно он все понял, резко сглатывая, когда его щеку поглаживают почти любовно. — Предашь или попробуешь нас сдать — живьем закопаю, — и почему-то Саша знал, что это не преувеличение, почему-то он знал — по всем слухам, рассказам и другой херне, что это правда. — И я не посмотрю на то, что у тебя сестра мент. — Сашу передернуло от этого. Значит, они знали? Но тогда почему ему позволяли оставаться в этой работе? Почему не сделали оговорки или замечания? Потому что он работал по наводке Джея или просто не воровал товар, работая исправно и даже получая немного больше за один заказ, нежели раньше? — Меня зовут Морок, не будешь творить херни — сработаемся, хорошо? Саше ничего не оставалось кроме как попытаться выдавить из себя улыбку, которая, скорее всего, выглядела отвратительно на его перепачканном в крови и слезах лице, с пустыми, абсолютно напуганными глазами, в которых словно скрывался весь ужас этого мира, и быстро-быстро закивать, надеясь, что он уйдет отсюда живым. Морок хлопнул его по плечу и напоследок зачем-то провел пальцем по его шее — от середины до ключиц, словно примеряясь к чему-то, а потом просто отстранился и Саша мог лишь предполагать, что на его лице играет улыбка. — Вот и славненько. — Морок хлопает в ладоши, словно он не серьезный мужчина, а маленький ребенок, наконец получивший свое, а потом спокойно добавляет. — О трупе никому ни слова, захотят — сами найдут, товар у Аллека. Свободны. Морок махнул рукой, как бы полностью отпуская их, проходя мимо Саши и выходя из здания в принципе, когда юноша после его ухода просто безвольно упал на колени, начиная задыхаться от рыданий почти с первых минут.

***

Саша никогда не расскажет ни единой живой душе, как ему пришлось унижаться и на какие жертвы пойти, чтобы остаться у Морока в должниках. Он никогда не расскажет о том, как фактически рыдал, стоя перед мужчиной на коленях и едва не целуя ему ноги, только бы ему помогли. Ему не к кому было больше обратиться, и он устал — он не хотел терять Алису и единственное, что он мог сделать — умолять. Морок не то, чтобы долго раздумывал, ему просто нравилось наблюдать за тем, как мальчик ломается, как унижается перед ним, понимая, что другого выхода у него просто нет. Морок наблюдал за его сломом последние полгода со смерти Джея — он видел, как страх в его глазах перерос в понимание и принятие, как это состояние перешло в его «нормальное», а потом, как после одного звонка от кого-то — как потом он узнал — от врача, мальчик сломался. Морок не любил и не терпел слабых людей — они как сломанные игрушки — когда перестают радовать или приносить пользу пора отправлять их в мусор, но за мальчиком нужно было наблюдать. У Джея никого не было, зато были долги, которые Морок с радостью повесил на Сашу, как на его единственного друга, который еще не сторчался. Мальчик пытался ему что-то объяснить — говорил, что у него и так денег нет, а чужие долги еще отдавать он просто не в состоянии, жаль про состоянии сестры тогда не сказал, Морок может быть даже всплакнул бы. Но в любом случае было даже как-то приятно дать мальчику надежду на то, что что-то изменится в обмен на его полное подчинение, да и какое-то новое устройство своих ребят нужно было проверить. Не то, чтобы он не слушал, но все еще так себе понимал, как это правильно работает. Мальчики его из инженерии то ли навороченных технологий с фильмов пересмотрели, то ли что, но в итоге сказали, что этот гаджет чем-то напоминает GPS-трекер с отслеживанием и ошейник для собак, который за непослушание током бьет. Даже для Морока это было немного дико, он даже поинтересовался, не курят ли инженеры то, что в соседнем блоке производят и заставил их тесты сдать, хоть и выяснилось, что они вполне себе в здравом уме и чистые.

***

Саше хотелось закурить — говорили все и отовсюду, что эта дрянь помогает снять стресс, но он как-то такого не замечал — это отвлекает от мыслей, безусловно, но никак не ослабляет моральную боль, да и сейчас он был в больнице, так что здесь тупо нельзя курить. Он опирался спиной о выкрашенную в белый, стенку и смотрел в противоположную — точно такую же, не думая ни о чем и обо всем одновременно. Мозг прокручивал в голове сцену, где он унижается перед Мороком, и Саше было от этого не по себе — он морщился и старался отодвинуть это дальше на задворки сознания, чтобы не помнить этого ужасного чувства и позора, от которого болела голова и сердце. Он старался не думать о том, что скажет Алена когда или если она приедет — он знал, что она сегодня в ночной смене, но все равно позвонил и сообщил ей и об ухудшении состояния Алисы и о том, что деньги есть и теперь она на операции. Он хотел бы не думать о том, как Алена будет докапываться до него, откуда у него резко и быстро взялась вся сумма, если ему едва исполнилось восемнадцать, он хотел бы перестать прокручивать тупые варианты развития событий в своей голове, но просто не мог. Он так устал за этот день, за это мотание по всему городу, за унижение и страх, которого в этот день было в несколько раз больше, чем за все два прошлых года, он не хочет думать о сделке с Мороком и о том, что из-за этого его точно спалят и посадят, но у него нет другого выхода. У него больше нет сил плакать — он выплакал все еще тогда, когда смотрел на исхудавшее и бледное лицо сестры, наполовину скрытое за кислородной маской, которая его даже не узнала. Возможно, он тоже садист, как и Морок — он знает, насколько больно Алисе просто жить, и он все еще продолжает вытаскивать ее с того света, влезает в долги, сомнительные сделки и просто ведет настолько аморальный образ жизни, что ему страшно. Он боится того, что ему больше не страшно получить за язвительные комментарии в лицо, потому что это привычно — его столько раз били укуренные в хлам дилеры, которые пытались пойти против Морока, его столько раз пытались подкупить, его столько раз гнобили и орали на него за то, какая он — подлая тварь и крыса, раз все как послушный пес докладывает Мороку, из-за чего люди потом расстаются с жизнями. Саше страшно, что его больше не так пугает смерть, которая словно следует за ним по пятам, он уже не так явно вздрагивает от выстрелов и криков, ему не так страшно запугивать людей или приносить еду похищенным должникам, не так страшно «играть» с ними по указке Морока или самому быть его игрушкой — как в сексуальном, так и в насильственном плане, ему больше не страшно причинять людям боль. Но больше всего он боится, что ему начинает это нравится. Ему нравится вид и запах крови, металлический привкус на языке, нравится смотреть в обезумевшие от страха глаза жертв или слушать гневные речи тех, кого он подставил или сдал Мороку с потрохами. Ему больше не так страшно прятать наркотики — страх от этого не улетучился полностью и он не настолько дает слабину, чувствуя себя каким-то «безнаказанным», как иногда о нем отзывались, чтобы становиться откровенно тупым и палиться на какой-то мелочи, но этот страх стал гораздо меньше. Его пугает тот взгляд, который он иногда замечает у себя в зеркале, абсолютно пустой — в нем ни радости, ни печали, ни грусти, ни удовлетворения, ни страха, ни боли, простое и пустое ничего. Он даже не слышит сестру, пока та — вся растрепанная, напуганная, с такими живыми карими глазами, в таком же белом халате, который накинут и на его плечи, смотрит на него, едва прикасаясь пальцами к его плечу. Неведение — такая блажь для него, что аж тошно. — Как она? — только и может спросить Алена, смотря на слишком спокойного брата, который просто пустым взглядом смотрит в стену и лишь спустя время, как заторможенный или под чем-то, переводит на нее взгляд. Он не под наркотиками — зрачки не расширены, да и не пахнет от него, слава Богу, значит, просто устал, как и всегда — ничего страшного или криминального. Она прибежала так быстро, как только смогла — Саша вызвонил ее прямо с дела, так что ей пришлось просто свалить с работы, предупредив только Варю, да и то скомканным «по семейным. Это срочно.». Алена надеялась лишь на понимание и на то, что ей не выпишут большой штраф за это, но, если ее младшая сестра в реанимации — она готова пойти на такие жертвы. Алиса болела давно, сильно и денег на ее лечение у них не было от слова совсем и никогда, что было парадоксально, учитывая, сколько они работали— они копили каждую копейку, но даже за столько лет не могли собрать нужную сумму, а теперь Саша звонит и говорит, что все нормально и операцию сестре сделают немедленно. Сначала, конечно, он сказал, что Алисе резко стало хуже и ее даже оперировать отказывались, но он каким-то чудом смог наскрести на эту операцию, и у Алены было много вопросов, но в первую очередь ее интересовало лишь состояние младшей. — Я не знаю, не дают никаких прогнозов, мы слишком затянули. — Саша так спокойно пожимает плечами, что его хочется ударить, но Алена здесь слишком бессильна, и она никогда не сможет поднять руку на брата. Ее бесит, насколько отстраненно он выглядит, словно это не его сестра может умереть на операционном столе, ее бесит, что Саша не так эмоционален как раньше и больше не пытается поддерживать оптимистичный настрой — ему словно просто плевать. — Ей…ей сделают операцию? — помолчав, смотря с возмущением на шатена, который, отлипнув от стены, все же садится на мягкий стул, который все это время был свободен, но Саша словно ждал ее прихода, чтобы сесть, спросила Алена, не понимая, на какие вообще деньги это все будет сделано. — Да. — сдержанно кивает юноша, складывая руки на груди, пряча свои исцарапанные руки и шипя от боли в рёбрах. Делать вдох все ещё больно, грудная клетка все ещё болит, а ошейник все ещё сдавливает шею, но наушник хотя бы молчит, на том спасибо. Наушник, как дополнение к ошейнику Морок его заставил носить, хоть и разрешал снимать, пока он не на работе, но Саша слишком торопился в больницу, поэтому забыл о нем, а теперь это будет выглядеть подозрительно. Ребра и руки болели от стычки с какими-то, очередными, мелкими уебками, которых уволили по их же тупости — или закрыли в тюрьме и это были их дружки, Саша без понятия, но прилетело ему по ребрам знатно, хорошо хоть, что жив остался, да по лицу не сильно били, хоть не так палевно. — Н-на какие деньги? — глаза едва не выходят из орбит, когда такой спокойный и уверенный ответ она слышит, потому что, люди сердобольные в их городе, конечно, были, но почему-то не так много они смогли собрать, что-то около двадцати тысяч, а остальную сумму за такой короткий срок своими силами они собрать не могли. Алена не может сдержать возмущения, потому что она в абсолютной панике и непонимании того, что происходит — она понимает, что ей не нужно кричать на Сашу и требовать от него ответов, по крайней мере не сейчас, они оба на взводе и им обоим страшно, но просто не может подавлять эмоции, а потому едва не кричит на всю больницу, пугая выходящую из какого-то отделения, медсестру. — Ты что деньги печатаешь, откуда у тебя дополнительные двести пятьдесят тысяч, Саша? — Это не твое дело, Алена, просто… — шатен говорит серьезно, но к концу предложения его голос ломается, глаза застилается слезами и Саша закусывает губу, закрывая воспаленные глаза и шмыгая носом, отворачиваясь, и делает пару вдохов, чтобы успокоиться и продолжить более убитым голосом. Он не расскажет сестре, он не может — он будет молчать и все будет хорошо, возможно, когда-нибудь у его сестер все будет хорошо, возможно он унесет этот секрет с собой в могилу и возможно постарается не выпилится от всего этого стресса, держа в голове одну-единственную мысль о том, что его семье, если он умрет, придется отдавать долги, о которых они даже не знают. — Просто не задавай лишних вопросов и жди, когда к нам выйдут. — Мне жаль. — Алена говорит это сдавленным голосом и только спустя какое-то время понимает, что брат, вероятно, обижен на нее за то, что Алена выбрала следовать своей мечте, а не горбатиться на здоровье сестры. Возможно, это эгоистичный и подлый поступок с ее стороны по мнению Саши, но Алена не собирается отказываться от того счастья, которое есть у нее в жизни сейчас, ради мнимой возможности выздоровления Алисы. Возможно, она виновата перед Алисой, но у нее хотя бы хватает мужества признать, что ее сестра, скорее всего, умрет, так и не дожив до одиннадцати и начать откладывать хотя бы на адекватные похороны, а не хвататься за последний шанс, как Саша. — Просто заткнись, я не хочу тебя слушать. — Саша огрызается тихо и устало, он знает, что Алена уже не верит в восстановление сестры, да он и сам в это слабо верит, он не знает, зачем продолжает держаться, возможно для того, чтобы не сойти с ума от осознания того, что все это было зря — он зря мучался и страдал, зря молчал обо всем том пиздеце и смертях, которые видел, а возможно он просто эгоист — он не знает. У него есть силы только ненадолго прикрыть глаза, чтобы хотя бы они немного отдохнули.

***

— Ты выглядишь прекрасно, — хлопая его по плечам, когда Сашу красит на съемки визажист, говорит Морок, скользя руками в перчатках немного ниже на его поддельную грудь. Все это нужно для съемок, ведь как бы глупо Морок не поступал, заставляя его сниматься в своих роликах, он заботился об его конфиденциальности. — Был бы ты девушкой уже давно отдал бы долг. — он усмехается, явно намекая на сексуальной составляющую этих отработок, отчего Саше становится мерзко. Ничего бы не изменилось, будь Саша девочкой — возможно только бы беременел чаще, учитывая, как часто этот извращенец любил кончать внутрь, доставляя после Саше кучу неудобств. — Я делаю всё, что в моих силах. — кивает Саша, стараясь уйти от неприятного прикосновения, но не получается. Перед ним стоит визажист, который его красит и уже который раз просит не дергаться, а сзади его обнимает такой ненавистный ему человек и он очень надеется не сдохнуть за свой говорливый язык. — Я знаю, детка, — хлопает его по плечам Морок чтобы отойти немного дальше и сесть на стул справа от него, качаясь на нем и с интересом рассматривая, как будто он был лишь красивой куклой на его витрине. Больной ублюдок. — Хочешь я расскажу тебе сказку, пока милая Лили тебя красит? У Саши не хватает смелости отказать ему, иначе он схлопочет пулю в ногу или его вновь изнасилуют, как уже было раньше за отказ в какой-то дурацкой просьбе. Он знает, что эта история не будет приятной или интересной, Морок иногда рассказывал ему что-то от скуки, в основном про то, как он угробил своих должников или тех, кто его сдал. В этот раз история была похожей. — Ах, был у нас тут один очень прозорливый, — начинает Морок достаточно спокойно, болтая ногой и очень скучающе рассматривая руки в перчатках. — Почти как твой Джей — крал наркотики у клиентов из-под носа, плохо выполнял задачи и несколько раз пытался сдать нас полиции. — когда этот монстр упоминает имя того, кого он пристрелил на глазах Саши пару лет назад, Саша может лишь сильнее сжимать кулаки на подлокотниках кресла, чтобы не сорваться. Он слишком хорошо знает, как будет больно, если попытаться напасть на Морока или язвительно ответить на те слова, которые ему не нравится. Шрам на спине от какой-то болезненной операции, которую Морок сделал ему забавы ради без анестезии, до сих пор был для него напоминанием о том, что легче было просто согласится на то, что хочет Морок, чем противостоять ему. — Пришлось его подставить и отправить в тюрьму, ты бы видел, детка, как он у меня в ногах валялся, — Морок почти хохочет, будто это воспоминание было очень забавным, но Саша по себе знает, какого это — умолять монстра о пощаде, зная, что он сделает все, чтобы тебе было только хуже. — Умозрительное было зрелище. Он отсидел пару лет из двадцати, которые предписал ему суд, прежде чем я «простил» его. — он специально делает кавычки на этом слове, намекая на то, что ни черта он не простил того предателя. Саша не раз видел, как с ними расправляются, не раз участвовал в этом, так что его сердце замирает и стучит сильнее, как если бы у него резко началась тахикардия. — Я пообещал помочь ему сбежать. — Морок гадко ухмыляется, что что Саша может представить себе, даже несмотря на то, что Морок сейчас в маске, и продолжает. — Угадаешь, как? Саша задумывается на минуту, но не может дать четкого ответа — он ещё не настолько сошел с ума, чтобы пытаться угадывать действия психа, так что он лишь отрицательно качает головой через несколько минут, беря в руки контейнер с линзами, который ему протянула Лили. Морок лишь щелкает языком на его отказ, но улыбается и продолжает. — Слышал когда-то про страшилку «смерть в гробу»? — ухмыляясь, спрашивает этот демон, и Саша едва не роняет контейнер, когда понимает, к чему клонит этот монстр. Это чертов ублюдок, неужели он заставил человека пойти на такое? Что он вообще ему пообещал за такое? — Я обещал ему свободу и восстановление в должности, если он сбежит так, как я хочу. — словно бы отвечая на вопрос, который Саша задал исключительно в своей голове, говорит Морок и Саша жмурится, не в силах представить себе, в каком же отчаянии был тот человек, про которого сейчас Морок ему рассказывал, чтобы пойти на такое. — Он был согласен на что угодно только бы больше там не находится. — он пожимает плечами будто бы это была рядовая ситуация, когда Сашу начинает тошнить от его слов. Ему мерзко и отвратительно это осознавать, что сделал Морок. — Говорил, что там страшнее, чем в черном дельфине, умолял забрать его оттуда или хотя бы передать привет жене и дочери. — Морок усмехается, а Саша зажмуривается, слегка наклоняясь вперёд, останавливая себя от того чтобы провести руками по лицу. Если он испортит макияж, то визажист на него как минимум накричит. Сложно передать словами то отвращение и липкий страх, от которого сердце его забилось чаще, во всех красках представляя этого измученного мужчину, который просто доверился словам бывшего работодателя, что тот поможет ему выбраться из тюрьмы или хотя бы передаст «привет» его семье. Господи, какой же Морок больной ублюдок. — Семья же получила только фотографию его мертвого тела через два дня после эксгумации. — усмехается Морок, как будто это было чем-то забавным, пока Саша прикладывает руку ко рту, закрытому маской, едва сдерживая рвотные позывы. Блять, это ужасно, настолько, что Сашу тошнит от простого ужаса, который он испытывает, слушая все это. Возможно это все из-за того, насколько ярко он представил себе отчаяние того мужчины, который на это согласился, возможно из-за того, что каждая история Морока была мерзотнее предыдущей, он не знал, но его едва не рвало от представления этой истории во всех красках, а Морок продолжал, словно его забавляло то, как Саша мучается, пытаясь сдержать рвоту. — Значит, слышал о страшилке. — усмехается Морок, вальяжно разваливаясь в кресле, как будто для него все это было просто хорошим шоу. — Я подкупил могильщика и охранников, чтобы не обращали внимания на моего подчинённого когда тот попытается сбежать. — пожимает плечами Морок, а потом закидывает ногу на ногу, стуча по ней пальцами в перчатке, когда продолжает. — Объяснил ему, как хочу наказать этого ублюдка и попросил подделать документы о том, что он умер. Это было не сложно, ты удивиться, на что готовы люди ради денег, хотя, — Морок прищуриваться, когда Саша вздрагивает под его внимательным взглядом, и лишь смеётся над ним, ведя рукой а его сторону. — Ты и так это знаешь, куколка. Саша очень старается сохранять самообладание, когда самого его трясет, словно лист на ветру в дождливую погоду. Его трясет от страха и ужаса, осознания того, какой монстр сидит перед ним и что Морок вполне мог сделать с ним тоже самое, его тошнит от осознания того, в каком ужасе пришлось лежать тому мужчине в гробу с другим мертвым, воняющим телом и медленно, с каждой секундой осознавать, что никто не придет ему на помощь. — Ох, у меня ещё где то было видео, как он умирал. — Саша слишком громко давится от этого заявления, моментально начиная кашлять и сдирая маску с лица, чтобы было больше доступа к кислороду, пока Морок смеётся с его реакции. Саша понятия не имел, каким образом этот ублюдок достал видео, на котором умирал один из его бывших подчинённых и почему-то был уверен, что знать не хотел. Он не мог даже представить себе, насколько же нужно быть больным уебком, чтобы смотреть на то, как умирает его бывший подчинённый по его вине, насколько нужно быть больным, чтобы снимать это и уж тем более делиться этим с обычными подчинёнными. — Не волнуйся, я не стану насиловать твой мозг этим, это не самое приятное зрелище, ты ещё маленький, чтобы на такое глядеть. И Саша очень надеялся никогда не повзрослеть достаточно, чтобы Морок предложил ему посмотреть это видео. — Он умирал долго — дольше, чем я думал, обычно нужно всего пару часов, чтобы человек такой комплекции как он задохнулся нахрен под землёй, особенно с трупом, который уже начал вонять. — почти раздраженно цокает языком Морок, а потом поясняет, смотря прямо на Сашу с ухмылкой. — Я специально такой труп подобрал, чтобы он уже третий день лежал в гробу — представь себе вонизм, в котором мучался этот урод последние несколько часов. — Морок усмехается, а Саша все же сгибается пополам, боясь, что его вырвет, если этот урод скажет ещё хоть слово. Он слишком ярко себе это представил, а ещё сказалось впечатление от мерзкого фильма, который он посмотрел на днях — там тоже один больной уебан издевался над девочками, а после заставил одну залезть в бочку с ее мертвой подругой, которая гнила там не первую неделю, после чего похоронил эту бочку в какой-то глуши, пока живая девушка умоляла его о пощаде. Он знал, что фильм основан на реальных событиях и все такое, ведь кадры правда были очень жуткими и он не мог какое-то время нормально спать, но никогда не думал, что услышит о таких зверствах от человека, который буквально это устроил. Боже, какой же это все-таки пиздец. — Он все время проклинал меня, и хорошо, что я пришел за ним только через два дня. — Морок пожимает плечами и встаёт с кресла, заставляя Сашу дернуться и вновь закашляться, но Морок лишь подходит к его креслу, опираясь руками о спинку и смотря на Сашу через зеркало. — Это и для фотографии было хорошо и я был уверен, что он мертв. — он совершенно спокойно пожимает плечами, хмыкает и улыбается, глядя на неописуемый ужас на лице Саши, когда хлопает того по плечу и говорит. — Приводи себя в порядок, куколка, нам пора начинать. Он выходит из гримёрки, оставляя Сашу лишь с Лили, которая недовольна его поведением, но лишь цокает и вновь протягивает ему контейнер с линзами, когда Саша тянется к нему трясущейся рукой. Лили вновь раздраженно закатывает глаза и открывает контейнер, позволяя Саше просто взять линзы, а не держать контейнер, который скорее всего бы выпал нахер из его рук, возьми он его. Ему удается немного успокоится только через несколько минут, когда Лили поправляет его макияж, а стилист поправляет его костюм, и после этого, убедившись, что с его образом все в порядке, они вместе буквально выпинывают его на съемочную площадку, в последний раз позволяя ему взглянуть на сценарий. У Саши же нет другого выхода — он вынужден натянуть маску, скрывая половину своего лица, и стараться придать глазам самодовольный блеск, несмотря на тот ужас, который буквально плескается в них из-за этой омерзительной истории. Он может лишь надеется, что линзы в его глазах не сползут куда-нибудь за глаз во время съемки, что макияж, который ему нанесли, достаточно скрывает его лицо, потому что Лили всегда старалась максимально сделать из него невесть кого, крася ярко, а стрелки рисуя такие, что едва не на половину лица, и надеется, что то, что у него на голове — лишь женский парик, да и сам он как бы не женщина, не сильно видно на камере. Он надеется, что одежда и перчатки не сильно выдают его фигуру и ничего не оголяют и не обтягивают в ненужных местах, он надеется, что не забудет текст и у него не начнется паническая атака или слезы от страха и невероятного стресса, от непонимания, почему Морок вообще хочет записывать с ним какие-то видеоролики про наркотики, почему именно он должен это делать, хотя Морок сидит перед ним и внимательно наблюдает за процессом, не попадая в кадр. Особенно он не понимает, как вообще должен сосредоточиться на тексте, который должен говорить, после этой ужасной истории. Его сердце гулко стучит, а глаза закрываются от усталости, слезам он не позволяет даже появится, и старается глубоко дышать и успокаивать голос, чтобы он не звучал жалко или потрепанно, он надеется, что все пройдет хорошо, он надеется, что эту роль — спокойной и уверенной в себе девочки, работающей на Морока, немного игривой и со светящимися от восторга глазами, пока она рассказывает о наркотиках, он сыграет хотя бы приемлемо, и им не придется переснимать. Еще один раз он просто не выдержит и расплачется или его накроет паническая атака, Саша буквально чувствовал, как она подступает. В любом случае это всего лишь его работа — лишь способ отработать долг, благодаря которому жива вся его семья и он в частности. Ему плевать, сколько ещё таких больных историй ему придется выслушать, сколько раз получить по лицу или сколько раз рыдать после того, как Морок решит провести с ним ночь. Все это не так уж важно, пока его семья — его дорогие сестры, живут в спокойствии и неведении. Он закусывает губу и нахально смотрит в камеру, когда Морок хлопает в ладоши, объявляя начало съемки.