Doubts that Linger

И тьма подступает всё ближе, и жарко дышит она ―

Шёпот в ночи, поступь обмана со снах.

― Преображений 1:6

      Уён проходит под натянутыми изветшалыми алыми навесами рыночной площади и его побледневшего лица касаются лучи киркволльского солнца. Здесь оно другое. В Ферелдене солнце было благодатью, благословением Создателя, здесь же его прикосновения сродни холодному лобызанию Тени. Всё в этом городе было не так. Время никогда не щадило ни людей, ни здания, ни знания, однако в Киркволле всё ощущалось иначе. Как искажение в разбитом зеркале, как расплавленный воздух во время читки заклинания. За несколько лет жизни в стенах Города цепей, Уён не мог вспомнить хотя бы пару спокойных дней, когда до него не доходили пугающие известия о магах, храмовниках, разбойниках, пиратах, работорговцах и демонах. Истощённая зверствами прошлого Завеса здесь настолько хрупка, что с ума сходят не только маги, но и обычные люди. Уён на протяжении своих одиноких ночей неоднократно просыпался от настойчивых шепотков Тени, чрезмерно реального ощущения чужого присутствия, настойчивых снов о домике и пшеничном поле, в котором всё не так, в котором всё сгорает и невесомый утробный смех проникает ему в подкорки мозга.       Со временем они заработали денег на маленькую лачугу в Нижнем городе. Там течёт полоток, крысы гнездятся между тонких стен и плесень ползёт вдоль дощатого пола. Тесная и убогая развалюха, за которую всем троим пришлось воевать с другими ферелденцами, пока городская стража и посланник Наместника не разрешили конфликт, встав на сторону тех, у кого денег больше. Там и началась их скромная жизнь. Сан подался в наёмники, он хорошо справлялся с мечом и старался избегать встреч с представителями Ордена. Матушка нашла работу у местного портного, устроилась к нему подмастерьем и шила целыми днями шляпки и дамские корсеты, пока хозяин лавки приносил ей пирожные и любезно обхаживал, воспевая её пронизанные серебром кудри. Уёну же пришлось труднее всех. Родиться магом — значит подписать себе приговор. Обречённый вечно быть в тени, он сыскал удачу в недрах города, в катакомбах Клоаки. Там было достаточно людей, которые готовы отдать последние медяки за то, чтобы их конечности больше не гнили, простуды не тревожили, болезни постепенно покидали ослабшие тела.       Сворачивая к лестнице, с которой открывался вид на подвешенного за ноги комичного хравомника над дверьми самой известной таверны Нижнего города, Уён накидывает на голову капюшон и ускоряет шаг. Городская стража здесь плевать на него хотела, но снующие то и дело рыцари в отполированных доспехах с праведным сияющим мечом на груди только и думали о том, как поймать очередного отступника и упрятать его за решётками Казематов. От одной только мысли о нечастных, запертых там, как потешные обезьянки на развлечение Ордену, у Уёна кровь бурлила в венах.       Из порта тянется скользкий запах полежавшей рыбы, ветер приносит гарь от литейной, в глаза бросается чёрный блеск залива и утомительное сияние сгорбленных плачущих рабов, чьи статуи «украшали» каждый фьорд и двор Казематов.       Уён кивает незаметно босяку-попрошайке, сидящему на куске проеденной молью шали, тот показывает ему мимолётно знак пальцами и Уён идёт дальше, за его сгорбленную спину, за песчаные колонны и исчезает в лабиринтах катакомб.       В Клоаке собрались отщепенцы, беженцы, бедняки и прочая падаль, которой на поверхности не было места. Здесь можно было за пару серебряных нанять убийцу или бесплатно нарваться на головорезов, изголодавшихся по крови и резне. Здесь можно было купить яды и отравить парочку богачей из Верхнего города или убиться самому, чтобы больше не терпеть эту жизнь. Работорговцы то и дело совались сюда, в ночи крали детей и женщин, прекрасно зная: их не схватятся. Здесь никто никому не был нужен. Помимо источающей безвкусие Тени, которая практически ощущалась здесь материальной, был яркий кисло-солёный вкус тлена и безразличия.       Зловонные костры коптили низкие потолки, скрюченные и болезненно-худощавые нерадивые пародии на людей жались друг к другу костлявыми телами и ловили тепло, вспоминая хрипящими голосами Песню Света. Откуда-то доносился истошный женский плач — чей-то ребёнок снова умер. Уёну от этого больно. Он не может спасти всех. Даже его сил недостаточно, чтобы победить скверну, неизлечимые болезни и саму Смерть, что цепко вгрызается в нежные беззащитные тела и души.       Скрипучая дверь жалкого подобия клиники отворяется перед ним и в нос бьёт запах гниения. Несчастные извиваются на холодной земле и пропитанных гноем и потом койках. Медицинские инструменты в растворе соли, пепла и воды всё ещё не отмылись от ранее срезанной прокажённой плоти. Ком рвоты уже давно не подкатывает к горлу. У Уёна уже нет сил на это. Чем чаще он сюда приходил, тем твёрже становилась скорлупа, в которую ему пришлось затолкать своё нежное сердце. В мире за стенами Круга не было справедливости, как и не было её в самих тех стенах. Побывав на свободе, Уён понял это чётко. Он был доверчивым, как глупое дитя, пусть природная хитрость компенсировала инфантильную легкомысленность. Вылупившись из этого затворнического яйца и вкусив свободы, он твёрдо принял для себя, что более никто не посмеет лишить его этого созерцания ужаса реальности.       Бедняга, сбежавший из Казематов, умер на рассвете. Уён закрывает его глаза ладонью и просит нескольких юношей, что помогали ему, разобраться с телом. Когда несчастный бился в лихорадке, в слезах верещал о зверствах, что происходят в местном Круге. О насилии, об издевательствах и о самом страшном, что могло случиться с чародеем. Помеченных солнцем в городе становилось всё больше, их бездушие Уён чуял за версту. Усмирённые всё чаще появлялись на рыночных площадях, торговали амулетами, книгами, травами. Их монотонные голоса звучали какофонией ужаса и тлена. Лишённые личности марионетки, которым уж точно не придёт в голову совершить что-то против приказа Рыцаря-Командора. С первых дней в Киркволле в Уёне густо разрастался гнев и отчаяние, заполняющее его целиком. Ночью его мучали кошмары о мечтах, которым не сбыться, а днём — донимала убогая реальность. Такая же искажённая, как весь этот проклятый город, откуда они теперь не могли сбежать.       Среди измученных хворью тел появляется молодой человек. В его волосах устроилось солнце, выбеленное тело лука возвышалось за спиной, сияющие лёгкие доспехи ослепили бы, будь в Клоаке хотя бы лучик небесного светила.       — Чего тебе? — Уён закатал рукава до локтей и с усердием тёр свои инструменты.       — Ты как всегда очень гостеприимен, — он усмехается. Такому красавцу здесь не место.       — Если ты ранен — я залечу твои раны, — отдаваясь работе, бурчит Уён.       — Ён-а, — нежно говорит он со вздохом. — У меня есть новости, и я буду рад, если ты меня внимательно выслушаешь.       — Ёсан, — маг поднимает на него взгляд. — Я тебя и так слушаю.       Стрелок в сияющих доспехах подступает ближе, упирается пальцами в скрипучие доски стола и приближается, сокращая расстояние до ничтожно маленького.       — Рыцарь-командор посылает сюда патрули со следующей недели, — шепчет он. Принц, которому до магов нет дела и в несогласии отступников он видит лишь ересь. — По три шлема на рейд. Кто-то донёс в Казематы, что здесь прячутся малефикары.       Уён останавливается и достаёт руки из заалевшей воды. Он смотрит в ясные янтарные глаза, кусая себя за щёку. Дрожь трогает его сморщенные от воды пальцы. Он оглядывает количество больных у Ёсана за спиной и холодный табун мурашек пробегает по спине, выбивая ледяной пот.       — Я не могу их бросить, — хрипло шепчет, возвращаясь к ясным глазам принца.       — Хартия согласилась помочь найти что-то ещё, хотя бы на время, — Ёсан нежно трогает отросшие волосы. Сухие и ломкие. Он убирает их Уёну за ухо, задерживая ладонь на его щеке. Знал бы он, как Уёну не хватает искреннего физического контакта с людьми, взвыл бы от ужаса. — Мы будем искать. Я приду в конце недели. Будь готов свернуть лечебницу и прятаться.       Уён моргает часто, стряхивая с ресниц слёзы. Он выходит из-за своего стола и извиняясь шёпотом, обнимает Ёсана, прижимаясь щекой к чужому плечу.       — Предупреди всех, но будь осторожен, — Ёсан обнимает осторожно, будто бы нехотя, но треплет мага по волосам. — Лучше реже высовывайся и предупреди своих об опасности. Если храмовники узнают о Сане, его будут судить за дезертирство. В лучшему случае. Всякие слухи ходят…       — Что ещё за слухи о храмовниках? — Уён отходит и лицо принца его пугает. Внутренности сжимаются от выражения.       — Шепчут, что даже среди них бывают одержимые, — очень-очень тихо говорит Ёсан. — В этом городе никто не защищён от демонов.       Уёна пробирает могильный холод. Словно сама Тень целует его в затылок, оставляя там своё ледяное дыхание. Такое было в Круге, где он прожил свою жизнь. И маги, и храмовники. Полчища зловонной плоти, захваченные в цепкие лапы жадных и голодных демонов. До Уёна доходили слухи — почти никто не выжил в той резне, остатки магов и храмовников спаслись только благодаря Серым Стражам.       — Храни тебя Создатель, — говорит Ёсан перед уходом и Уён провожает его мрачным взглядом, пока принц не пропадает за дверью.       Создатель, думает Уён, слеп к своим творениям. Было бы ему дело до них, этого бы не происходило. Разве этого он хотел, дав своим вторым детям тело и душу? Чтобы иначе одарённые чахли в стенах и лишались себя за проступки? Чтобы магия не служила никому? Чтобы из неё сделали угрозу, а магов ряжеными шутами и пушечным мясом в чужих войнах? Уён знаеет древние заклинания, в его жилах расплавляется магма и сила его могла бы менять русла рек, но он вынужден всё это прятать, ограничивать и бояться преступить черту.       Церковь лжёт. Магия не служит никому. Магия это проказа, которую нужно срезать ножом поострее и прижечь клеймом-солнцем. Магия это страшнейшая болезнь, которой боится даже родная мать, с которой осторожен даже лучший друг. К самому страшному осознанию Уёна, даже любовь всей его жизни, как не пытался, не мог скрыть опасения, что с каждым годом могущество Уёна становится только больше.

ⵈ━══════╗◊╔══════━ⵈ

      Уён возвращается домой ночью. Последнее полено тлеет в обшарпанном камине, чихая теплом в пространство крошечной комнатки. На столике покоятся ткани, ножницы, мотки ниток и иголки разной величины. Букет свежих белых лилий наполнил это убогое жилище сладким запахом, его Уён вдыхает глубже. Цветы после зловония смерти. Как на могиле, не иначе.       Мама спит в своей комнате, Уён закрывает дверцу к ней и идёт к себе.       Он толкает дверь и ныряет в темноту своих убогих покоев. Там набитый сеном тюфяк, пару свечей, стопки краденных книг и свитков, замотанный в тряпки колдовской посох, спрятанный между балок и ящиков, где Уён хранит свои скромные пожитки. Уён скидывает свой плащ на пол, тянет шнурки рубашки и внезапно замирает в темноте, ощущая спиной уже заученное чужое присутствие. Он не спит, откуда здесь взяться демону? Всё настолько плохо, его энергия так тянет к себе проклятых созданий, что Завеса предательски треснула и впустила Желание прямо в его покои? Уён уверен, что разорвёт в клочья эту сиреневую тварь, стоит только ей показаться.       Но буре не быть.       По талии скользят тёплые руки и маг задыхается, резко разворачиваясь. Несколько свечей вспыхивают сами по себе, освещая комнатку. Тёплый свет ложится Сану на щёки, пляшет в чёрных волосах. Уён одним резким движением притягивает его к себе и целует, жадно сминая сухие губы, вжимается худым телом в него, ощущая рёбрами жёсткие пластинки на кожаной наёмничьей куртке. Ладони в мозолях от меча ныряют под рубашку, ласкают от чувствительных боков к тонким рёбрам, под которыми разгорается пожар.       — Я думал, что это демон, — хрипит Уён, подставляя под голодные поцелуи шею и ключицы. Сан ведёт носом по жилке на шее к взмокшему от пота виску. Он оставляет невесомый поцелуй на щеке, вдыхает запах тела.       — Я хотел предупредить, — Сан прижимает Уёна к себе, желая будто всего его собой поглотить и сделать своей неотъемлемой частью. Уён не сопротивляется.       — Матушка видела тебя? — Уён кусает губы, задерживая горячие вдохи от любимых рук и губ на себе.       — Она уже спала, когда я пришёл.       Они продолжали хранить свою тайну и здесь. В этой пыльной лачуге. Дальше от глаз матери, которая и так относилась ко всему с подозрением. Она высказывала Сану благодарности не одну сотню раз, но с холодом смотрела ему в глаза и следила пристально каждый раз, стоило сыну оказаться с ним рядом. Её взор был острее лезвий, бдительный и пытливый. Может быть она о чём-то подозревала, но не знала наверняка. Теперь они прятались в дальних комнатах таверн, в закоулках этого города, в пропахших духами комнатах борделя. Сан уходил надолго, его не бывало неделями и возвращался всегда неожиданно, снимая с плеч Уёна камень. Часто приходилось лечить его тело ночь напролёт, сшивать раны и задыхаться не от радости и любви, а от боли, которая пронизывала Уёна насквозь со всех сторон.       Сегодня он цел и невредим.       — Я скучал по тебе, — всхлипывая, говорит Уён, торопливо снимая с Сана одежду. Пальцы не двигаются правильно, путаются в застёжках и грубая кожа натирает нежные подушечки.       Сан перехватывает его руки, целует пропахшие мазями костяшки, освобождая от мучений. Сам разбирается со своими застёжками, бросает на пол подобно кинутому у входа плащу. Уён касается кончиками пальцев старых шрамов на животе, от ран которые он же сам и зашивал, лечил не жалея магических сил, целовал потом бережно, убеждая Сана, что в этом нет ничего плохого.       Они неловко падают на тюфяк, сплетаясь конечностями в сумбурном танце. Целуются, делят одно дыхание на двоих, изучают вновь тела друг друга с голодным тихим рычанием. Огоньки плачущих воском свечей дрожат от горячего дыхания и страстного шёпота. Шуршание грубой ткани наполняет темноту и пустоту под потолком, тихий голос Уёна теряется между губ Сана, просящий немыми поцелуями быть тише. На сухих бёдрах останутся отпечатки сильных рук, на коже у ключиц расцветут ярко следы пылкой любви. Уён кусает свои костяшки, выгибает гибкую спину и давит Сану на поясницу щиколотками, хриплый звук вырывается сквозь преграду и растворяется в темноте. Сан размеренно толкается в горячее тело под собой, пот красиво блестит на бронзовой коже, катится крупными каплями по острому подбородку.       Уён чувствует, как подходит к концу. Мышцы в теле сводит приятной негой, волна подкатывает к низу живота и ноги вздрагивают в предвкушении. С его ласковых пальцев срываются яркие искорки, они быстро тухнут в воздухе. Импульсы электричества прокатываются по коже, продолжаясь в Сане цепной молнией. Только не сильной, еле заметной, почти не ощутимой, как поцелуи ветра в летний зной. Магия сгущает горячий воздух, сотканный из страсти и любви. Она пронизывает материи тончайшими артериями молний и огня, струится в них вихрами и теряется в пустоте. Уён впивается пальцами в крепкие плечи и целует Сана, глуша свой голос в нём. Молнии колют иголочками их тела, почти истлевшие столбики свечей вспыхивают ярко, пламя взмывает высоко вверх, освещая всю комнату.              Сан упирается лбом Уёну в плечо, тяжело дышит и содрогается. Маг жмётся пересохшими губами к нему, обессиленно касается пальцами рук. В голове что-то крутится, но словно за пределами понимания. В душе долгожданный штиль. Уён трогает взмокшие короткие волосы, пропускает их сквозь пальцы, целует куда-то не глядя, не то в щёку, не то в скулу и висок.       — Надеюсь однажды в дом не ударит молния, — шепчет Сан, заглядывая магу в помутневшие глаза.       — Зависит от того, как сильно я буду скучать, — отвечает Уён, улыбаясь уголками губ. Хитро и лукаво, как когда-то давно.       Сан садится перед Уёном, смахивает короткие прядки со взмокшего лба. Свет свечей льнёт к его телу, пляшет переливом теней вдоль мышц. Его влажные ладони с грубыми мозолями ложатся на уёновы щиколотки, поглаживая успокаивающе.       — Мне нужно кое-что тебе сказать, — он делается серьёзным и Уён поджимает в испуге живот. — Гномы собираются в экспедицию на Глубинные тропы. И я хочу пойти с ними.       Уён подскакивает и усаживается близко, касаясь друг друга коленями. Сан терпеливо смотрит Уёну в глаза, выжидая ответа. Ветра внутри вновь заворачиваются, сгущая тучи.       — Возьми меня с собой, — шепчет Уён, прижимая ладонь к чужой щеке.       — Как же твоя лечебница? Мама? — Сан трогает его ладонь своей. В его глазах потрясение.       — Храмовники скоро придут, — хрипит Уён тихим голосом. — Они заглянут под каждый камень. Я больше не могу лечить без страшного риска. Я буду бегать, но в конечном итоге меня найдут. Это всегда было вопросом времени, мы оба об этом знаем.       Сан согласно качает головой.       — Если они найдут нас, то в лучшем случае просто казнят. Мы оба больше этому не принадлежим и в их глазах это неправильно. Поэтому, душа моя, прошу, пойдём вместе.       Сан гладит его по волосам. Они утратили тот шёлк и блеск. На прихорашивания у Уёна не было больше времени и сил. Необходимости, впрочем, не было тоже. Больным безразлично, как выглядит тот, кто их лечит.       — Мама меня поймёт, — продолжает Уён. — Она смотрит на меня еле сдерживая слёзы. Так больше не может продолжаться. К тому же у неё появился ухажёр, хах, представляешь? Каждое утро прихорашивается…       — Что ж, тогда она не будет скучать здесь без тебя, — смеётся Сан. — Это будет опасно, ты же понимаешь?       — Опаснее, чем жить здесь? — Уён смотрит ему в глаза. — Я мишень и кто-то обязательно метнёт в меня топор, если я буду долго маячить перед глазами.       — Им сначала придётся обойти меня, — Сан сгребает его в липкие жаркие объятия. — Мы получим свою долю и сбежим отсюда, как и хотели.       — И куда же нам бежать? — тихо и с толикой отчаяния роняет Уён, слушая биение сердца Сана.       — Мне довелось общаться с пираткой из Ривейна. Она рассказывала о Лломерине и океане. И о чудных провидцах, и терпимости к магам. В конце-концов, оттуда уходят даже кунарийские торговые суда. И… По правде говоря…       — Мы можем уплыть из Тедаса? Туда, откуда никто не возвращался?       — Я имел ввиду немного другое, — Сан вздыхает с нервным смешком.       — Оу, — Уён дёргается в его руках. — Тевинтер. Ты имел ввиду Империю, что приносила в этом городе тысячи кровавых жертв своим Древним Богам.       — Сейчас это уже не та Империя.       — Но там всё так же полно рабов, — напоминает ему Уён, без зазрения совести выбираясь из тесных объятий. — Пригреться на груди у какого-нибудь магистра и наживаться за его счёт? Показывать господам фокусы? Есть виноград, пока рабы натирают тебя маслами и окуривают благовониями?       Сан тяжело вздыхает и отводит взгляд.       — Ты сам знаешь, чего ты хочешь?       — Быть свободным. Настолько, насколько это вообще может позволить этот убогий мир.       Они ложатся спать под утро в молчании. Уён кутается в тонкое одеяло, отворачивается, но позволяет себя обнять. Свечи гаснут и горячий воск растекается лужицами по доскам пола. В пустоте комнаты звучит тишина. Тень не касается его кожи. Желание не тянется цепкими лапами.       Впервые за много дней ему снится другой сон, где больше нет пшеничного поля, уютного домика, нет Сана и… Уён не уверен до конца, что он сам там есть. Еле уловимое сияние, тепло и покой. Оттепель, которой не доставало картинке, что проецировала нескончаемое множество раз демоница.       Проснувшись, первое, что видит перед собой Уён, это поставившая руки в бока мать. Её пристальный взгляд липнет, как назойливые водоросли на мелководье. Судя по выражению лица, стоит она здесь недавно, но…       — Жопа Андрасте, — стонет Уён, закрывая лицо руками и поворачивается на бок. Сана там нет.       — Я такому тебя не учила, — говорит она с укоризной. — Поднимайся. Тебя ждёт запоздалый обед. За ним и расскажешь, куда вы оба собрались.       — Что? — Уён выглядывает сквозь щели между пальцев на свою матушку.       — Не прикидывайся дураком! — ворчит она и уходит.       За столом Уён видит Сана. Он молча жуёт хлеб и выглядит бледно. О болезни и речи быть не может, значит выговор от матушки прошёлся по нему ураганом и отогнал всю кровь от лица. Остывшая порция Уёна ждёт его рядом с бывшим храмовником. Он садится на стул и неохотно берёт в руки ломоть хлеба и сыра. Желудок прилип к позвоночнику, потому что непутёвый хозяин не изволил кормить его уже больше суток, однако поперёк горла встал пристальный взор матери и кусок не лез в рот.       — Вы же не хотели и это от меня скрыть? — говорит она, и Уён вовсе давится воздухом. Сан тактично откладывает еду в сторону и поднимает тёмные глаза на женщину.       — Мама, что ты…       — Вы оба! — она повышает голос. — Вздумали спуститься в эти проклятые тропы?! Дыхание Создателя, из ума выжили?       Сан смотрит на Уёна. Уён чувствует лёгкую дремоту и ломоту в теле после бурной ночи, ему бы ещё пару часов полежать. Сознание отказывается воспринимать действительность.       — Мы можем за себя постоять, — подаёт голос Сан и антиванка впивается в него взглядом чёрных глаз. Этой женщине тяжело было противостоять, Уён очевидно унаследовал нрав от неё.       — Там водятся страшные твари! И вы уверены в этих гномах? Они кто? Торговцы? Хартийцы? Среди наземников сплошные воры, шарлатаны и убийцы! Я не могу позволить вам пойти!       — Нам нужны деньги, — Уён смотрит на неё в ответ. Так же пристально и угрожающе.       — Мы можем их заработать!       — Много ты заработаешь, когда меня усмирят храмовники? — стукнув ладонями по столу, Уён вскакивает и смотрит женщине в глаза. Она испуганно дёргается и жестом просит его сесть на место. Сан пытается ухватить Уёна за руку, но пронизывающий вены ток бьёт его по пальцам и он убирает руку, смотря на мага ошарашенно.       — Не говори этого здесь, — шепчет мама и смотрит на испуганного Сана. Его пальцы подрагивают.       — Сядь, — твёрдо говорит Сан, тряхнув ещё разок ужаленными пальцами. Уён сжимает доски стола, рычит недовольным котом, но плюхается назад на скрипучий стул. — В городе усиливается «охота на ведьм», тут ещё более не безопасно, чем прежде. Нам правда лучше убраться на время, чтобы не привлекать излишнее внимание. Я попрошу знакомых присматривать за вами, чтобы вы были в безопасности днём и ночью. За Уёном я сам присмотрю.       Уён вжимает голову в плечи. В висках вспыхивает боль. Нет, он хотел начать этот день не так. Мама присаживается на стул и сцепляет руки в замок. На её пальцах красные точки от уколов швейных иголок.       — Ты взрослый и в праве сам решать, что тебе делать, — начинает она, — твоя жизнь и свобода принадлежат тебе. Распоряжайся этим благоразумно, во имя Создателя и Пророчицы нашей Андрасте.       Уён молча кивает матери, прикусывая щёку. Его всего потряхивает. Укол вины за пальцы Сана впивается в нежные ткани и ковыряет их до кровотечения. Порой могущество выходило из-под контроля, обретало силу всех эмоций и вырывалось из поставленных рамок. Будь он кунари, ему бы зашили рот и нацепили ошейник, потому что такое существо не в праве решать и распоряжаться базовыми вещами: жизнью и свободой.       Жизнь Уёну дала мать, свободу выкрал Сан. Что Уён сделал для себя самостоятельно?              Уён покидает дом вместе с Саном. Сан прячется в свои наёмничьи одежды, а Уён кутается в плаще, скрывая голову. С рынка доносится звук потасовки и лязг доспехов городской стражи, из эльфинажа неподалёку от трущоб истошные песнопения пьяного эльфа. Из литейной в порту как и всегда тянется в небо смог и запах гари растекается осадком в носу. Солнце душит лучами, как верёвками. Пыль вздымает лёгкий ветер и песок застилает свежие лужи крови, оставленные после очередных стычек между ночными разбойниками и борцами за порядок в этом пропащем городе.       — Прости меня, — говорит Уён, когда они проходят поворот к «Висельнику».       — Это должно было однажды случиться, — вздыхает Сан и не смотрит на него. Уён же впивается в него взглядом. Какой-то нервный комок подкатывает к его горлу.       — Что ты имеешь ввиду? Я вовсе не хотел этого. Это случайность!       — Я знаю, — Сан притормаживает и разворачивается к магу. Он смотрит не смело. — Но ты сделал это, даже не хотя. Ты теряешь контроль над собой, Уён.       Уён смотрит ему в глаза мучительно долго. Комок в горле подбивает расплакаться. Сан сомневается в нём. Он опасается его. Уже не первый раз он показывает своё сомнение перед тем, что до конца не понимает. В тонком дрожании рук, отведённом взгляде, тяжком вздохе, — во всём этом Уён уже давно ощущал страх. Жалеет ли Сан о том, что вывел тогда Уёна из Башни и позволил неприкаянному колдуну жить свободно?        — Ты считаешь меня опасным, — выдавливает из себя маг с пугающим звенящим холодом в голосе. — Всегда меня таким считал. Безрассудно доверился мне, а теперь стал старше и осознаёшь свои ошибки.       Сан задыхается. Его глаза блестят от подступающих слёз. Губы кривятся в гротескном искажении. Пальцы вновь вздрагивают, как от удара молнии. Уён отступает от него на шаг, удерживая внутри бурю.       — Это жестоко, Уён, — с трудом выговаривает Сан.       — Разве я не прав? — с надломом в голосе спрашивает Уён, сжимая после зубы посильнее. — Ты боишься меня и мама тоже. Все лишь делают вид, что всё в порядке.       — Прекрати, — Сан стирает пальцами собравшиеся в уголках глаз слёзы. — Я люблю тебя, как и твоя мама. Мы хотим…       — Контролировать меня?       — Нет же! — Сан пропускает пятерню через волосы. Они отходят к песчаным стенам, не мешая людям на дороге. — Мы хотим быть уверенными, что с тобой всё хорошо! Понимаешь о чём я говорю? Ты стал другим и это нас пугает. Не то, что в тебе с рождения, а то, что в тебе сейчас.              Уён закусывает губы почти до крови и впивается ногтями в ладони. С одной стороны ему хочется расплакаться, позволить себя обнять и закончить это. С другой, внутри всё клокочет и вскипает. В памяти мечутся все воспоминания, которые произошли в стенах этого проклятого места. Скольких друзей Уён успел здесь потерять, потому что за ними пришли праведные рыцари. Облавы происходили почти каждый день, храмовники рыскали в самых убогих закоулках города, как крысоловы, отлавливали неприкаянных, родившихся несчастным днём. Отбирали детей у родителей, загоняли их в клетки с белыми стенами и золотыми рабами. И никто не слышал их плач, никто не приходил к ним на помощь, никто не давал им надежду, никто не боролся за них. Никто не мог похвастаться тем, что было у Уёна лишь по счастливому стечению обстоятельств.       Уён понимает, о чём говорит Сан. Хорошо, если это так. Уён знает, что с ним случились перемены и его это пугает не меньше, чем других. Его глаза видели много ужаса, а руки уже давно по локоть в крови погибших беженцев, несчастных детей, что было не спасти, парочки храмовников и несчётного множества всякой швали, что рвалась пришить его в Клоаке. Создатель отвернулся от всех, кто познаёт во снах Тень и ощущает её ярче остальных. Андрасте не ведёт их по праведному пути. Маги — отщепенцы, которые никому не нужны. Для них нет покаяния и справедливости. Лишь мнимый выбор, который заканчивается одинаково, по какому бы пути чародей не пошёл. Сан этого так и не понял, пусть и был всегда заодно. Пусть и сейчас он всё равно на стороне Уёна. Навсегда ли это?       — Знаешь, — шепчет Уён, смотря Сану в глаза из-под капюшона. Того всего трясёт от мучительного молчания. — Если в будущем настанет такой день, когда всё пойдёт не так…       — Нет, не… — осекает его Сан и его лицо вновь поражает боль.       — И если мою голову должен будет срубить храмовничий меч, — продолжает Уён, впиваясь ногтями в ладонь ещё сильнее, ощущая пульсацию крови под кожей, — пусть это будет твой меч.       Сан поднимает лицо кверху и глубоко дышит, стараясь не показывать слишком много эмоций. Уён знает, как сильно сейчас вспорол ему сердце. Своё ноет так же. Свои страхи необходимо побеждать. Любой ценой. С ними нужно бороться и быть готовым пойти на многое.       — Ты не можешь просить меня о таком, — хрипит Сан наконец-то. На них уже оглядываются прохожие.       — Я больше не буду ни о чём тебя просить, — Уён роняет слезу и она быстро исчезает на песке.       — Ты очень жесток ко мне.       — Я тебя люблю, — печально говорит Уён. Они оба знают, что эти слова чистейшая правда, честнее них не было сказано. Они оба знают, что у этого чувства множество режущих граней. Это одна из них.       Не имело значения, отправятся они в экспедицию или нет. Куда бы Уён не пошёл, он всегда будет мишенью в которую вот-вот прилетит топор. Сан никогда не поймёт этого чувства. Несмотря на его невольность в Ордене, он всегда имел голос и право.       — Я не жалею ни о чём, — говорит позже Сан, когда они проходят рыночную площадь. — И никогда не жалел. Выбрось это из своей головы. Если я и ошибся, то лишь в том, что не сбежал с тобой раньше, до того, как командор начал своё неустанное бдение. Не знаю, что сейчас творится у тебя в голове, но хочу, чтобы ты знал это так же, как имя своей мамы: я всегда буду на твоей стороне. Мне будет страшно, потому что я всего лишь человек, но я умею с этим справляться. Я не хочу этой муки, если ты не справляешься один, расскажи мне и мы справимся вместе.       Уён задыхается. Он правда очень жесток.       И, очевидно, очень глуп.       — Я пойду в Торговый квартал, — сообщает ему Сан, притормаживая у ступеней, ведущих в Верхний город. — Договорюсь об экспедиции. Вечером приду к тебе. Собери себя обратно, ладно? Я боюсь не тебя, мой маленький герой, а за тебя.       — Я наговорил тебе столько всего, а ты… — бурчит Уён, беря Сана за руку.       — Да, — Сан гладит его ладонь большим пальцем. — Ты оставил мне рану, которую даже твои волшебные руки не излечат. Но она не первая и она не последняя. Наверное я сам виноват, что ушёл на такой долгий срок. От четырёх стен и своей лечебницы тебе сделалось дурно.       — Прости меня.       — Я переживу, — мягко говорит Сан и щёлкает Уёна по носу. — Не говори мне таких слов больше, пожалуйста. Это больно и вообще не должно приходить тебе в голову.       — Наверное, я правда немного не в себе.       — Я скоро вернусь, — Сан ведёт пальцами по худой щеке и улыбается глазами. — И всё исправлю.       Уён провожает его взглядом и уходит в лабиринты Киркволла, вскоре вновь исчезая в полумраке городских катакомб.       Чувство вины за сказанное колется, накручивается на то, за удар током, и бьёт ещё больнее. Хотел ли он вообще говорить весь этот ужас? Вываливать на Сана так много боли и ранить его своими словами? Правда ли он настолько затвердел или это просто какая-то жестокая игра с самим собой?       Что Уёну в конце-концов дороже? Его свобода, жизнь без метафорических оков и цепей или те, кого он любит всем своим раненым сердцем?