Созидание

            Среди устремивших ветви к небу многолетних деревьев ты не видишь и не слышишь ничего. Вокруг только темнота и тишина. Плывущие по туманному небу облака. Мерцание круглой луны. Прячущиеся за листву звёзды. Звериные крики. Взмахи птичьих крыльев. Парящее над лесом эхо. И клокочущий, сжимающий твои рёбра страх. Только бы они не нашли тебя. Отдышаться, отряхнуться от тревоги не получается. Как бы ты ни пыталась успокоить судорожные вздохи, они бесконечно вырываются из твоей груди, ненадёжно прикрытой разорванной рубашкой. Перепачканная в чужой и своей крови, ты прячешься среди кустарников, рвущих остатки твоей одежды с каждым неосторожным движением. Ты застряла — но выпутаться не пытаешься. Ведь здесь тебя, приникшую к земле и затаившую сбивчивое дыхание, не так уж легко заметить. Разорванные о цепкие когти веток брюки и майка почти не прикрывают твою выкрашенную синяками и ссадинами кожу. Тут и там, на твои дрожащие колени налипли влажные листья и комья грязи. В твоём правом плече дыра от ножа. Перед твоими глазами всполохи факелов, и ты не знаешь, куда идти с наступлением дня — но всё кажется неважным. Ведь как только луна скатится вниз, за холмы, как только вдоль угольного неба ляжет первое утреннее облако, и до рассвета останется совсем чуть-чуть — у тебя появится надежда... Тебе хочется пить. Настолько, что от искушения высунуть голову и попробовать мутную воду из маленькой лужи ты одёргиваешь себя, лишь почувствовав чужое присутствие. За твоей спиной раздаётся шум. Звук разрезаемого воздуха, донёсшийся до твоих ушей. Ты не знаешь, и не хочешь знать, что это может быть. Ты только приникаешь в к ещё влажной, после прошедшего вечером дождя, под которым ты насквозь промокла, земле. Твои крики остались далеко за лесом, но тебе кажется, будто ты не убежала. И ты не спаслась. Не издавая ни звука, ты ползёшь вглубь колючих кустарников. Царапаешь щёки и шею, чтобы только остаться незамеченной. Рукавом рубашки цепляешься за торчащий из земли кривой сук. Пытаясь вырваться, в лохмотья рвёшь и рубашку, и кожу на своих руках. Если только они услышат хоть один всхлип — они не пощадат тебя. Они были в бешенстве, когда ты сравнила их с животными — но едва ли их можно назвать людьми. Едва ли люди способны на то, что они помышляют сделать с тобой. Едва ли люди способны на то, что они делают со всеми, кому не удаётся сбежать. Рана в плече саднит. Всё, что тебе сейчас нужно — пережить эту ночь здесь, среди хлещущих по лицу листьев. И ни в коем случае не заплакать от боли... Ты не дышишь, срастаясь с лесом. Но шум настигает тебя в твоём хлипком укрытии. Надеешься, что они не увидят тебя, и пройдут мимо — ведь они не знают этого места, и могут заблудиться во мраке. Отчаянно молишься об этом. Но едва не сжимаешься в рыданиях, когда вспоминаешь все истории, которые ты когда-то слышала или подслушивала. Что, если тебя нашли те, кто знает это место, как свои пять пальцев? Те, кто могут бродить здесь наощупь, полагаясь на звериное чутьё?.. Раздавшийся звук вырывает вскрики из твоего рта. Треск надламывающихся над твоей головой веток. Нельзя было прятаться здесь... Это вправду, как твердили день ото дня, территория обезьяньего клана. Наверняка, они рыщут каждую ночь, убивая всех, кто забредёт сюда. Вскрикнув, когда острое лезвие едва не срезает прядь налипших на твоё лицо волос, ты на четвереньках ползёшь наощупь. Хватаешься за траву и стволы деревьев, спасаясь от преследования, но, от ещё одного удара лезвия, падаешь в усеянный булыжниками овраг. Лёжа на исколотой камнями спине, видишь своих мучителей. Не в силах пошевелиться, истекаешь кровью и плачешь. Лучше бы это были обезьяны из всех этих историй. Ведь они бы убили тебя быстро. — Хорошо сработано. Ноги ей всё равно не нужны, а рыпаться больше не будет. — Но лучше бы этой мелкой сучке ещё и зубы выбить, чтобы уж наверняка. Голоса, от которых ты давишься наполнившей рот кровью. Мерзкий, оглушительный хохот. Они нашли тебя. Тебе страшно. Отчаяние охватывает твоё едва бьющееся сердце, и соль льющихся слёз щиплет царапины на твоих щеках. Из свежей раны на бедре хлещет кровь, и ты пытаешься притронуться к рассечённой плоти — но твои руки безвольные, как у тряпичной куклы. Когда они спускаются в овраг, хватают тебя и тянут наверх за локти и щиколотки, едва не разрывая на лоскуты — ты жмуришься и вопишь от невыносимой боли, пронзающей всё твоё тело. Ты пытаешься освободиться, выскользнуть из покалечивших тебя рук. Твои запястья трещат и ломаются так же, как обрубленные ветки. Из этой западни, из этих силков не убежать. Тебе хочется умереть здесь. Тебе хочется не доставить им отвратительной радости. Ведь ты знаешь, что они хотят сделать с тобой. Ты видела и слышала, что делают в теперь чужом тебе поселении со всеми девочками. Ты взрослела и понимала, что все они смирились. Все они приняли свою участь, даже не пытаясь ничего изменить. Люди, поколение за поколением живущие, зачинающие других людей и умирающие безо всякого смысла. Запертые на замок железные двери. Мужской смех. Женские крики. Крики новорождённых, лишённых любви и заботы детей. Темница с почерневшими стенами и ни единого шанса увидеть ещё хотя бы один рассвет... Вот и всё, что случится, если их руки сейчас заполучат тебя. Но побег стоил тебе слишком дорого, чтобы твоя история закончилась вот так. Растрачивая последние силы, ты бьёшь одного в пах здоровой ногой. Он орёт, проклиная тебя и хватаясь за ушибленный кусок тела обеими руками. Пыль забивается под твои ногти и сыплется на лицо, когда ты почти выбираешься из оврага и вновь видишь полотно неба. Но другой тут же валит тебя обратно на булыжники, нависает сверху и душит. Со всей злостью колотишь его зажатым в руке острым камнем, превращая оскалившееся лицо в месиво. Плюёшь ему в морду и шипишь, но его грязные скользкие руки сжимаются на твоей шее лишь сильнее. Ты задыхаешься, на твоём лбу блестят капельки холодного пота. Россыпи звёзд на просыпающемся небе расплываются в твоих глазах. И ты думаешь, что всё это, все годы жалкой, наполненной побоями, оскорблениями и надругательствами жизни наконец-то закончились. Пытаясь выдохнуть каждое кошмарное мгновение, ты смиряешься со своей смертью. Со своей, наверное, единственной свободой. Ты представляешь, куда отправишься, уснув навсегда... Как вдруг, сдавившая твоё горло хватка слабеет в одно мгновение. Звуки жестокой борьбы и бессвязной ругани. Наполненный болью хрип. Твои лёгкие вновь вбирают воздух, ты кашляешь. Два глухих удара. Воцарившаяся тишина. Тихо настолько, что слышно, как растекается кровь. Не твоя. Подняв голову и оглянувшись, всё, что ты видишь — мучившие тебя мужчины лежат среди грязи, земли и камней. Бездвижно, бездыханно. С твоих пересохших губ стекает струйка крови и тихий смех... В окружившей овраг траве ты замечаешь тень. Ослабшей рукой держась за горло, ты всматриваешься в шорох шагов и движений. Это не человек. Но тебе уже всё равно. Тень садится верхом на лошадь. Ты вскарабкиваешься наверх. Дрожишь от холодного ночного воздуха, въедающегося в твоё испещрённое порезами тело и пронизывающего до самых костей. Стоишь на ногах, шатаясь. Смотришь на тень, отступая на шаг назад. Мелкие камешки искалывают твои босые ступни. Вслушиваешься в дыхание тени, осиплое и гулкое. Ощущаешь, как тень смотрит на тебя. Пятишься. Безнадёжно хромая, ты пытаешься убежать. Потянув поводья, тень скачет за тобой следом — и в кромешной тьме ты видишь зелень обезьяньих глаз. Истерзанными ладонями хватаясь за мох на деревьях и их острые лапы, ты бежишь, не разбирая дороги. Спотыкаешься, сплёвывая слюну и кровь, но не останавливаешься. От обезьяны не скрыться. Вдали скачут ещё. Цокот копыт звучит всё ближе, пока ты беспомощно снуёшь по тропе. Когда восходит солнце, освещающее своими лучами виднеющуюся равнину, земля уходит из-под твоих ног, и ты падаешь. На спину, снова. Вьющиеся ростки опутывают твои ладони, пробираясь к предплечьям — и тебе вдруг кажется, что твоя кожа не испачканная и изрезанная, а гладкая и нетронутая. Но боль возвращается, усиливается. Твоё тело кажется тебе измазанным в крови решетом. Твоё сердце стучит так, будто вот-вот выпадет тебе под ноги. Сил убегать, сил дышать у тебя не осталось... Обезьяна — должно быть, шимпанзе, если ты правильно поняла хоть что-то из рассказов об этих зверях, — спешивается, встав в полный рост, широкими шагами подходит к тебе и склоняется над твоим исцарапанным лицом, сдвинув брови. Ты не можешь разглядеть мысли в обезьяньих зрачках. Всё, что сейчас ты можешь разглядеть — это самец. И тебе снова страшно. Там, где на твоём бедре зияет рана, от ткани брюк остались лишь нитки, оголяющие твою уязвимую кожу. Всё, что ты можешь сейчас сделать — отчаянно прикрываться тем, что осталось от твоей рубашки. Чтобы он не увидел, как кровь с твоей шеи течёт к ключицам, а оттуда — к ложбинке между грудей. Но он видит. И его взгляд почти ничем не отличается от других хищных мужских взглядов. Ты смотришь на него снизу вверх и затравленно вжимаешься в ствол дерева. Ты похожа на маленького загнанного зверька. — Я не обижу тебя... — сев наземь и протянув руку, чтобы помочь тебе подняться, говорит он. — Кто они? Почему ты вся... в крови? Забившись в клочья мокрой травы, подальше от протянутой руки, ты дрожишь. Дрожат даже твои, впитавшие влагу наступившего утра, ресницы. — Ноа, — он указывает на себя жестом, глядя на тебя выжидающе. Вздыхает, когда ты сжимаешься в комок, поджав колени к груди. — У тебя есть имя? Дом? Семья?.. Он спас тебя от долгой и неминуемой, похожей на смерть жизни — и похоже, убивать тебя он не намерен... Но почему? Разве могли покойные родители, защищавшие тебя от всего сущего зла, ошибаться в людских деяниях? Разве могла женщина, оберегавшая тебя ценой собственной жизни, лгать об обезьяньей земле? Разве могло передающееся из уст в уста предание быть лишь вымыслом, чтобы удерживать женщин в стенах подземелья? Зачем ему сейчас помогать тебе?.. И помощь ли это? Он убил их. А значит, он без труда убьёт и тебя, если ему только вздумается. Его руки такие же перепачканные в крови, как и твои. Кто-то из них проткнул его ладонь ножом, так и оставшимся в овраге. Его пальцы почти касаются твоего изнывающего от боли плеча. Зачем ему, обезьяне, помогать тебе, человеку? Зачем он всё ещё держит свою длинную мохнатую руку протянутой?.. Зажмурившись и прикусив язык, чтобы не отвечать на его вопросы, ты качаешь головой. Ты не скажешь больше ни слова ни единому мужчине, ни единому самцу. После твоего, звенящего громче стрекочущих насекомых, молчания мозолистые обезьяньи руки поднимают тебя с сырой земли. Ты отбиваешься, визжишь, царапаешься в испуганной агонии... Он рычит угрожающе, но держит тебя осторожно. Его шерсть пропитывается кровью из твоих ран. скулишь от безысходности. И обмякаешь. — У тебя сильный дух. — его подбородок оказывается на твоём затылке, когда кольцо его рук накрепко обвивает твои плечи. Ты пытаешься освободиться снова, но он силён и упрям. — Но тело... слабое. Нужна помощь. Сказанные им слова ты чувствуешь на своих спутанных волосах. Слышно, как ещё две обезьяны подьезжают верхом на лошадях, переговариваясь о чём-то с не отпускающим тебя самцом. Ты видишь, что это тоже шимпанзе. Похоже на то, что они были здесь безо всякой цели. Но ночью?.. Ты пытаешься слушать, о чём их слова, но чувствуешь, что вот-вот потеряешь сознание, вот-вот провалишься в бездну. До твоего слуха долетают лишь обрывки фраз. — ...От эхо только опасность... Разрушения. — ...Я должен был оставить её? Этим падальщикам на съедение? — ...Но почему эхо здесь?.. Как она сбежала от них? — И за что они хотели...? — встревоженный вопрос так и повисает на полуслове, среди рассвета и росы. Одна из обезьян — самка. И ты смотришь на неё, пока на твоих губах звучит еле слышный шелест. — Выбить мне зубы? — спрашиваешь ты, шёпотом продолжая её вопрос. — Потому что одному из них я откусила палец, а второму ухо. Им тоже могу что-нибудь откусить ненароком, — заверяешь её, сама трясясь от страха, холода и хватки на твоих плечах. Язык липнет к твоему нёбу после сказанных слов. От звука твоего голоса не отпускающий тебя самец ухает. Ты чувствуешь, как двигаются мышцы его шеи. Вода, хотя бы один глоток воды — всё, о чём ты думаешь... — Почему эхо говорит с Суной и молчит с Ноа? — спрашивает третья обезьяна безо всякой злобы, лишь с любопытством. Боль стучит в твоих висках, не прекращаясь. Если они говорят о тебе, то почему называют тебя "эхо"?.. — Глупый Анайя, — самка показывает неясный жест, медленно подойдя к тебе на четвереньках. Почти так же, как ты, когда пряталась. — Разве не видишь? Она напугана. — Я видел... их лица. Без жалости. Они бы убили её... Что ещё я мог сделать? — ты чувствуешь, как руки держащего тебя самца охватывают твоё тело, сильнее прежнего. — Не знаю, кто она. Не знаю, откуда она. Но как помочь ей, если она... Молчит? Досада в интонации Ноа почти такая же осязаемая, как рубец, который вскоре появится на его ладони.  Но ты держишь язык на замке. "Так как тебя зовут, эхо?" Заглянув в твои опухшие от слёз глаза, спрашивает Суна. "...Т/И" Ты отвечаешь ей. Хоть и всё ещё с опаской. Они втроём, обступив тебя обеспокоенно, говорят ещё много всего. Они, судя по всему, намереваются отвезти тебя в их клан — пока ты, положив гудящую голову на обезьяний мех, смотришь, как цвет облаков меняется с пурпурного на жёлтый и алый. Страх и неведение от того, что тебе некуда пойти, исчезают. Все цвета рассвета меркут перед твоими глазами, превращаясь в рябь. Утренний свет не помогает тебе справиться с темнотой и туманом перед глазами. В эту секунду ты благодарна, что обезьяньи ладони держат тебя, и тебя не придётся снова падать. Ты улыбаешься солнечным лучам, не способная возражать и уже почти не чувствующая онемевшей ноги. Взяв твои руки в свои, Ноа помогает тебе встать на ноги. Он подхватывает тебя за талию, усаживая на лошадь. Его движения бережные — ты почти не чувствуешь боли, даже когда он держит тебя за всё ещё кровящее плечо. Ты едва ли можешь сохранять равновесие, поэтому как только Ноа усаживается впереди, ты неосознанно обхватываешь его ладонями. Суна и Анайя всё ещё неустанно обсуждают что-то. Со спорами и жестами, значения которых ты не знаешь. Зачем ты запоминаешь обезьяньи имена?.. За пышными кронами деревьев виднеется цветущая долина, кажущаяся тебе раем. Последнее, что ты слышишь, перед тем как закрыть глаза от усталости — голос Ноа. В густую шерсть на его спине ты сонно утыкаешься носом, пока он говорит, что дорога будет долгой, и велит тебе держаться крепче.