Живодеры. Сухая гангрена

Коля понимает, что уснул, только потому что проснулся - от того, как натянулся мочевой пузырь. Истерика ушла на задний план, на фон, чуть стершись из разума, и, сливая в ведро, мужчина вяло думает о том, что многое отдал бы за то, чтобы не проснуться. Он трус, это честно и верно - мысль закрепляется в голове, пока закутывается снова в одеяло. Он лицемер. Он пытал людей, не одного и не двух, без цели, только ради удовольствия, и за слезы упрекал и дразнил. А он - такой же. Всегда казалось, что выйдет лучше, правильнее, честнее, что он сможет быть новой Зоей и новым панфиловцем. Он оказался человеком, которому страшно даже таблетками передознуться, и который плачет от пощечины. Если бы был шанс, была возможность, он бы многое переиграл в своей жизни, в том числе больше не смеялся бы над тем, что кто-то плачет. Пытки? Ладно, пытки, он грешен, как и все грешны. Но есть рамки, и они почему-то возникают сейчас, уже слишком поздно, как бывает с любым осознанием. Рамки в том, что трудно быть героем, и унижать человека за то, что тот плачет - перебор. Даже если Коля выберется, он продолжит ломать кости и рвать зубы, этот факт достаточно очевиден для того, чтобы с ним не спорить. Но иногда нужно разрешить людям плакать, даже если твоего разрешения совсем не спрашивали. Ганс возвращается в час и двадцать минут ночи ровно. Они молчат - говорить, наверное, не о чем. Мужчина моется, выходит голышом из душа перед тем, как напялить свою глупую пижаму. Сердце в груди скрючивается в вопросительный знак, в выжатую тряпку. Сейчас Коля будет спать в одной кровати с человеком, изнасиловавшим его, и ничего не сделает с этим. В горле ком страха. Смелости хватает на единственный вопрос: -Что-то случилось? Вздох в ответ, пока Ганс устраивается поудобнее рядом с Колей, прижимаясь к нему, как к плюшевой игрушке - костлявой и текстурной от шрамов, непонятно, как с подобным рядом можно уснуть. -Война случилась, Пес. Спи. Следующий день - весь день - Коля прикован к кровати во всех самых забавных смыслах этого слова. Он не поднимается, он никуда не идет - кто ему даст - по большей части, дремлет и считает трещины в потолке. Читать не хочется, тем более, на языке, которого он почти не знает. Ганс заходит всего пару раз, и в первый ничего даже не говорит: только тащит в рабочий кабинет бутылку шнапса, о наличии которой под кроватью Коля даже не знал. Стопку оттуда же, к слову, не берет. Двенадцать часов дня, однако. Возможно, все немцы здесь алкоголики - это похоже на правду, это логично. А во второй раз он садится на кровати рядом с Колей и закуривает свою красивую трубку, глядя в пространство. Остается только самому нарушить молчание. -Я хочу есть. Можно, пожалуйста, еды? И воды. Пожалуйста. Кивок. -Да. И снова тишина, но есть вопросы и нет на них ответов. -Кто новые заключенные с обязанностями здесь?, - Коля обводит рукой комнату., - Кристен уволилась?, - Удается улыбнуться. Чужой глаз дергается. -Я ее сам уволь… Увольнял. Девчонка была ваша разведка. Сердце екает. Она была своей - все это время своей? Ни единого слова, жеста, намека, ни единой попытки поддержать и дать понять, что он не один - и она была из своих? Мразь. Плевать, что так безопаснее и лучше, не важно, что этим делом она поставила бы под удар все. Все равно ведь провалилась - бесполезная сука - и никому жизнь лучше не сделала. -И много узнали? -С ней работает хороший офицер. И тишина. Блять, раздражает и пугает просто безумно то, что каждое слово мужчина будто силой тянет. Это ведь не допрос - как бы ни хотелось этого, это не допрос. Насчет допросов. Либо сейчас, либо… Либо позже. У них есть все время блядского мира, но Коля спрашивает сейчас, будто опять, как и каждый раз, нарушая висящую тишину, прыгает с высокой, жуткой скалы в открытое море. -Вы воевали раньше? Мужчина видимо вздрагивает. Выпускает облачко горького, ароматного дыма изо рта. Курить теперь хочется. -Да. Первая мировая. Был в лагере у русских. Это делает лучше?, - Он дергает губой, то ли недовольно, то ли нервный тик. У Коли чуть затормаживается мышление. Ганс бросил это так легко, мимоходом, будто здесь нечего скрывать, будто это просто очередной факт о нем, будто это не меняет вообще целиком то, как работает отношение к нему и понимание его действий. Конечно, большая часть непонятна все еще, но если частично, если прикинуть и натянуть сову на глобус - это все по Фрейду, но травмы совсем не из детства. Коля и забыл о первой мировой, родился сильно после, по жизни не до того было, историю в университет сдавать не нужно было - только обществознание. Но ведь все встает на свои места и все сходится. И становится немного страшно. -Мне лучше?, - Он шевелит губами, здесь почти исчезнувшими, в сомнениях., - Мне - точно нет. Вам? Молчание. -Нет. Молчание. Молчание. Шумный выдох, дым, заволакивающий комнату душным пуховым одеялом. Молчание. -Что-то случилось., - Коля осторожно, мизинцем, касается чужого бедра, штанина на котором не так натянута, как раньше. Похудел?, - И теперь вы ведете себя иначе., - Колебание. Не хочется спрашивать, страшно., - Почему? В ответ медленный, глубокий вздох. Из кармана служебных штанов в массивную руку качует маленькая фляжка. Глоток в тишине комнаты кажется оглушающе громким - на улице кто-то кричит. Но тише, чем этот глоток. Кадык на бычьей шее дергается вверх и вниз. -Ты обрадуешься. Нас… Притесняют. -Теснят. -Теснят. Полишу берут. Чжехов. Сердце пропускает удар. Ганс был абсолютно прав. Коля радуется. Коля… Он и забыть успел о том, что есть еще шансы и есть еще жизнь где-то за проволокой. Люди говорят об этом, конечно - но они вечно о чем-то да говорят, вечно высказывают идеи и соображения, а верить - себе дороже. Но это - совсем другое, это от того, кто говорит ему самому вредящее сейчас зачем-то, это от человека, который активно создает и линию фронта, и тех, кто ею должен заправлять. Это подтверждение от Ганса того, что Коля еще не мертв, и еще есть шансы, еще есть жизнь. Еще есть Ян. Губа дергается, дышать трудно. Сердце в груди стучит моторчиком, бьется больно о ребра. Тук-тук, тук-тук - он вернётся домой. Тук-тук, тук-тук - он еще сможет однажды проснуться в своей кровати. Тук- Удар в скулу влетает резко, больно - даже без размаха, а Коля, как бумажный, валится на бок, вскрикивая, тут же закрываясь. Через секунду, две - когда еще одного не следует - позволяет себе убрать руку, закрывающую лицо, посмотреть краешком глаза, на человека рядом с ним. У того только чуть приподнята верхняя губа, видно желтоватые зубы. -Хватит улыбаться.,- Голос такой же спокойный., - Сидеть., - Команда на немецком. И Коля садится - не на пол, куда наручники не дотягиваются, просто рядом, точно так, как обучен. И от второго удара почти успевает увернуться. Взвизгивает раненой псиной, когда попадает вместо носа по зубам, хватается за челюсть - долго ее подержать не дают, тянет за отросшие волосы чужая рука. Встряхивает. Во рту мерзкий кровяной привкус, кажется, рассечена губа. Ганс натягивает его спину, его шею, заставляя смотреть на себя, опереться единственной свободной рукой на матрас, чтобы не упасть мордой вниз, вторая - натянута максимально к спинки кровати. Сталь браслета жжет, впивается в так и не зажившее до конца запястье с загрубевшими мышцами без кожи. -Не улыбайся. Я успею уничтожить тебя., - Молчание. Коля сипит носом, трогает языком качающийся боковой резец. Если этот выпадет, резцов из восьми изначальных останется три., - Веришь? -Да. Он не верит. Если есть надежда - ее не отнимет никто, он победил в прятки с ней, отыскал, держит так, как держат самых хрупких птиц в ладонях, пряча от взрыва бомб. Не хочется думать о том, как ее легко отнять, как просто сделать так, чтобы он снова о ней забыл, запретил себе думать, чтобы не так болела дырка в сердце. Просто сейчас у него есть хоть что-то. Настоящее. Впервые с того момента, когда почти сбежал, в нем есть что-то еще, кроме боли в любом из ее проявлений. Новый удар - до вскрика, который мужчина рвет тут же, не позволяя себе орать, пока нет повода - с ним ничего особенного сейчас не происходит, ничего, что стоило бы крика. Одна чужая рука крепко держит за волосы, вторая - снова в лицо, снова по зубам - боль горячая и солено-кислая, чуть похожа на то, как если облизать батарейку. Один зуб - тот резец - уже свободно лежит на языке, еще другой, моляр, ни на чем не держится, кроме кусочка кожи, болтается во рту рядом с тем, в кровавой ванне, еще пара шатающихся намекают на то, что дальше будет хуже. Если сплюнет на кровать, его дни сочтены, так что все зубы, включая выпавший, Коля держит во рту, почти не глотая кровь. -Фюрер сейчас о тебе и не вспомнит. Мне делать так, чтобы ты стал смертным? Мне убить тебя лично, чтобы перестал быть глупым? Это блеф, при том очевидный и простой, не рабочий: оно того совершенно не стоит, а у Гитлера настроение меняться может быстрее Ленинградской погоды, и рисковать - глупо. Коля отлично понимает это - и все равно… -Нет. Не надо., - Потому что на простые вопросы есть правильные ответы. Неправильный ответ - риск, который на себя брать не согласен уже он. А живодеры могут быть живы. Может быть, они уже близко к фронтовой линии, может быть, чем черт не шутит, доехали до нее на какой-нибудь машине, да хоть на самолете угнанном. Уже встретились со своими, их уже переправили в безопасность. Их рано еще хоронить. Рука отпускает волосы. -Слушай., - На немецком, это команда - Коля помнит стойку, помнит, что делать. Ему нужно просто дожить. Это вопрос времени. Он будет свободен, это просто вопрос времени. Падая от четвертого удара, он не поднимается снова, дергается вбок, хватает ведро - снова мутит, а через секунду - его рвет желчью и кровью изо рта. Спазмы прошибают тело, изгибая его на свой вкус, давя еще - и еще - рвоту, адски горящую, обжигающую открытые раны во рту. Зубы, яркие по сравнению с помоями, быстро идут ко дну, чуть кружась в рвоте и моче. Страшно от мысли о ведре с мочой. Понятно, почему, и так же понятно, что Хауссер так не сделает - не тот стиль - но страшно. Мерзко. Больно. Ссать хочется - опять. Он ведь почти и не пил. Во рту теперь всего один зуб очень качается - это клык с той же стороны, с которой вылетел резец и моляр. С левой: Ганс тоже правша. Может быть, амбидекстр. Больно, и Коля, несмотря на это, садится ровно снова, смотрит в чужие голубые глаза. Злые. -Мне остальные выбить, чтобы ты так не веселился? -Нет. Пожалуйста. Еще один удар - еще одно падение, трудно удержаться, когда одна из рук выбыла из игры. Коля случайно вскрикивает, валясь на матрас и больше не поднимаясь, свернувшись к груди коленями и закрыв голову. Больно. -Ты даже не животное., - В чужом голосе чистое презрение. А в кабинете громко звонит телефон. На секунду от этого звонка все замирает, и время всего на секунду встает, настолько неправильно это звучит. Даже если понятно и логично - неправильно. Нарушает тишину. Интимность этих побоев. Ганс только молча поднимается с трубкой в зубах, крепко сжимая челюсть, и из комнаты выходит, заперев дверь на ключ. Он хоть помнит, что пообещал дать поесть?...