Живодеры. Сухая гангрена

Он сумел подружиться - познакомиться? наладить общение? - с одним из капо, ноль восемь восемьдесят два сорок семь, немецким евреем, попавшим сюда два года назад и получившим за это время прозвище капо-убийцы. Очень смешно - правда смешно, по-настоящему - как умение быть с родителями неконфликтным ребенком помогает в таких ситуациях. Иметь свое мнение, но отстаивать его в строго ограниченных количествах и только на нужные темы, уметь кивнуть и сделать голос повыше в нужный момент, знание того, как разговаривают и как думают люди - и вот уже он, не Коля, а номер тринадцать двадцать четыре ноль шесть, объясняет точно и спокойно, почему у людей бывает плохое настроение и как с этим справляться, как подлизать очко офицеру так, чтобы тому понравилось, как вести себя, когда от человека что-то нужно. Он не психолог - один курс не считается - он просто со второго класса изучал людей, будто инопланетный вид, дотошно записывая наблюдения в тетрадочку, а потом вторую и третью, и остановился на семнадцатой перед уходом на фронт, так что в деле общения с людьми чуть поднаторел. Он может, господи прости, давать советы этому человеку - с ума сойти. Сорок седьмой в два раза примерно старше него - по собственным словам, сорок два года - на полторы головы выше и значительно шире в плечах, а при том слушает, и даже чуть помогает тем, что во время маршей держит около себя: чаще взгляд наблюдающих падает на идущих позади. И, конечно, он помогает узнавать слухи - прекрасный источник по сравнению со всеми, с кем Коля в равной позиции. В какой-то момент он даже спрашивает, правда ли кровь у него идет из-за кастрации, с трудом удается подавить улыбку. Сработало. И забавная об этой крови штука: в норме всю жизнь месячные у мужчины были долгими и болезненными, до того, что сутками не мог подняться с кровати от боли, а та самая кровь шла дней шесть минимум. А здесь после возвращения от Хауссера она капала еще день, и еще один - несерьёзно, почти мило пачкала белье красными черкашами, и с тех пор только иногда красные катышки остаются на белье, и болит не матка, а влагалище. Месячные кончились в два раза быстрее нужного - видимо, вылезли, посмотрели на этот пиздец и влезли обратно. От собственной шутки тянет смеяться. А один раз сорок седьмой говорит то, что меняет в долгосрочной перспективе удивительно многое. Он говорит очень тихо: -Видишь этого? -Герра Шварца? -Да., - Сорок седьмой кивает ему, почти кланяется, но на чужом злом лице ни единой эмоции. Они проходят еще немного., - Мы сегодня на нем. Паши, как конь, если по ебалу не хочешь. Я - не хочу точно. -Чего так?, - Вроде, исходя из прошлого опыта, припадочным или психом он никогда не был - хотя так зло не выглядел тоже., - Он же нормальный. -У него собака пропала, его Авророчка, блять. Он неуправляемый теперь. Коля учитывает - в этот день делает достаточно для того, чтобы в обычный получить надбавку, а сегодня отделаться мелочью по сравнению с остальными: парой окриков. В один момент даже ловит мельком, как прилетает сорок седьмому за то, что слишком громко орет на них. Что за цирк, а? На всякий случай - просто надеясь на чудо, просто на авось - он и во время работы, и в обеденный перерыв, когда ест часть своего хлеба, вторую собираясь тянуть до ужина, и после, и даже возвращаясь с темнеющим в глазах миром в барак ночью, приглядывается: что, если увидит? Ну, если будет тем самым человеком, который эту собаку вернет. Хотя он не уверен даже, что та все еще жива: если до нее добрался кто-то из заключенных и удачно все сделал, она может давно уже перевариваться в чьем-то желудке. Здесь едят сырое мясо, если достанут, он лично даже пару раз видел уникумов, жрущих человечину. Оба раза это были припадки, оба раза в них быстро выпускали очередь, но факт есть факт. Но вдруг. В этот день по расписанию он спит снаружи от барака: в переполненных старосты расписывают, кто и когда ночует на улице, сегодня - Коля и еще десяток человек, он сам с краю сидящих рядком с подветренной стороны барака. Прижимается к угловатому, острому человеку справа от себя, закрывает глаза, прижав колени к груди. Холодно, но ничего. Он справиться - некуда больше деться, нужно справиться. А глубоко-глубоко ночью, во сне, он чувствует вдруг тепло, горячее, дышащее, фыркающее. Оно тычется в него холодным носом и пытается подлезть под руку. В полудреме парень только приподнимает край рубашки формы, и тепло оказывается у самого тела, подлезая под ткань. А на утро просыпается с овчаркой под боком. Уже на утро он пугается, как черт, понимая, что его сейчас обвинят в краже, уже на утро выскакивает первым к дежурному капо, показывая на Аврору, прячущуюся за него, и объясняя, что нужно срочно возвращать, уже на утро та рычит на всех, кто пытался приблизиться, включая того капо и его попытку отвести ее к офицеру в личный дом того, стоящий недалеко от территории, жмется к Колиным ногам, прося защиты. После первого укуса в чужую ладонь капо плюет на все и берет вместо собаки Колю, за которым в свою очередь та следует с неприятной, пугающей охотой. И именно Коля в светлой и чистой гостиной небольшого дома снаружи - снаружи! - лагеря старательно объясняет довольному Шварцу, что собаку обнаружил у себя, и честно ее не брал, и, и- -Да тише, мальчик., - Он морщится, чуть улыбаясь, и Коля замолкает., - На улице спал, что ли? -Так точно, герр гауптштурмфюрер. -Ну да… , - Шварц закуривает, усаживаясь на корточки и почесывая пузо счастливо скалящейся Авроры., - Она у нас тактильная девочка, да, Аврора?, - Мурлычет., - Ты тактильная, да? Ты тактильная!..., - Тихий, мягкий смех. Коля давно не слышал у людей такого смеха. А снова обращенная к нему речь - не враждебна., - Странно, что к тебе подошла, но да ладно. Главное, что нашлась, девочка глупенькая. Мужчина поднимается, все так же улыбаясь, и отходит к двум дверцами в стене, открывает, как оказывается, мини-бар со стеклянными стенками и звонким прозрачным хрусталем. Разливает шнапс в две стопки, ставит их на чистый резной стол, покрытый чистой белой скатертью. -Подойди. Коле страшно шаг сделать, есть четкое ощущение того, что он это место пачкает одним своим присутствием, своей кожей и дыханием, и этот человек перед ним кажется чистым - он ведь любит собак, как может плохой человек любить собак? Но Коля себя затыкает и идет выверенными, почти маршевыми шагами, отличающимися разве что своей тишиной, и останавливается у стола. Шварц задумчиво вертит в руках свою стопку, глядит на свет сквозь причудливо изрезанное геометрическими узорами стекло. -И почему она к тебе пошла все-таки?..., - Говорит задумчиво, будто сам себе, но Коля знает разницу между риторическим и псевдо-риторическим вопросом, чаще всего угадывает верно. -Я не знаю. Мне жаль, что она просто не вернулась домой., - Он абсолютно честен. Пока что игра не стоила свеч, а риск оказаться обвиненным в краже - “спасибо” или даже простого кивка от офицера СС. Шварц только пожимает плечами, неопределенно бурча что-то. -А?.. -Выпей., - Неожиданный кивок на вторую стопку, все еще стоящую на столе, заставляет вздрогнуть., - Выглядишь так, словно тебе не повредит.,- Мужчина выпивает свою залпом, опрокидывая в себя, как воду - и это с утра, что же творится вечером - а Коля с неожиданным даже себе сомнением смотрит на собственные руки. В лагере все очень просто: грязь под тобой, вокруг тебя, на тебе, раз в пару недель душ с ледяной водой. Кабинет Хауссера - часть лагеря, и с некоторых пор есть четкое чувство, что там грязнее всего. Там просто иначе, но в нем Коля блеванул бы на пол и разницы не почувствовал бы. А это - чистый дом. Настоящий дом, где есть гостиная, совмещенная с трапезной, наверняка есть отдельно спальня и рабочий кабинет, и может быть ванная комната с по-настоящему чистой, белой ванной, и все очень… по-человечески. Боже блядский, Коля уже и забыл, что может быть человеком. -Ждешь особого приглашения? Коля вздрагивает снова, мельком смотрит в чужие глаза, на приподнятую в непонимании такой наглости бровь. -Нет, гауптштурмфюрер., - Максимальная честность, и он всегда может сказать себе, что сделал все возможное., - Мои руки грязные., - Вспоминает нужное слово с трудом, сжимает крепко зубы. У него здесь впервые был шанс показать себя равным, показать себя тем, кто не считает себя слишком плохим для обычного дома, кто понимает, чего стоит и почему здесь находится. Вместо этого он честно и унизительно подтверждает, что ему здесь не место с его грязным телом. В ответ - смешок. -Ванная направо… И сними ботинки, если уж так. Колю за дверь ванной комнаты провожает чужой - совсем не злой, если на чистоту - смех, а он, моя руки, отчетливо хочет умереть, только чтобы больше не чувствовать этой злобы и стыда. А вот шнапс после опрокидывает в себя одним движением, не колеблясь и даже не кашляя. Он умеет многое, и умение правильно пить - один из старых козырей, всегда впечатлявших тех, кто считал, что парень пьет с ними впервые. Он выдыхает, по привычке почти громко ставит стопку на стол, в последний момент тормозя ладонь, и занюхивает. Блять, только здесь становится заметно, насколько плохо он пахнет - разит пóтом, кровью и чем-то еще, сладковатым, от чего в горле встает жесткий ком. А Шварц полусадится на столешницу, качая головой с неизменной улыбкой - то ли насмешливой, то ли искренне доброй. Такие мелочи Коля читать и различать так и не научился. -Аврора очень боится мужчин., - Чужой голос чуть задумчивый, взгляд офицера - на любимицу у ног., - Это после войны так. Доверяет только мне, мы на восточном фронте год работали вместе. С тех пор она и есть такая - помнит, как ее обижали. Сердце падает. Коля знает, к чему это идет. А Шварц, зараза, больше не улыбается, снова впав в задумчивость. Он знает, он знает точно, он явно не глупый - тянет время, дразнит, мучает. -Тебя называли псом союза, верно? -Верно, гауптштурмфюрер., - Напоминание о прошлом бьет под дых. Однажды, будто не в этой жизни, он действительно был человеком, которого стоит бояться. Не теперь. Не теперь. Теперь перед ним стоит живой и целый фашист, стоит спокойно и ни о чем не волнуясь. Смешок короткий, шаркает по уху наждачкой. -Конечно, можно говорить о кастрации, но мне приятнее думать, что она почувствовала в тебе родственную душу., - Шварц добродушно подмигивает., - Что скажешь? С сердца камень падает. Коля хочет истерически смеяться. Но ведь это же правда смешно, это совершенно комично - такая глупость, шутка про его месячные, ставшая, оказывается, слухом, в который поверили все поголовно - эта шутка стала сейчас его, блять, спасением? Он позволяет себе только улыбку. Никому не скажет никогда, но это - торжествующая улыбка транссексуала, пережившего еще один день в концентрационном лагере без раскрытия личности. -Может и так, герр., - Он улыбается, но хочет смеяться на деле, чужой голос кажется слишком безопасным, а чужая интонация - доброй, кажется, что Шварц - один из тех кто поймет, рядом с кем можно стать на минуту собой. И именно поэтому важно себя контролировать. Мало людей готовы купиться на обман кого-то с кислой миной, тысячи - на улыбку., - Бывает всякое. Шварц коротко фыркает, поднимаясь со стола, задумчиво перекатывается с мысков на пятки, скрипя туфлями. Вскидывает голову: -Что у вас там ценится? Еда? Местные какие-нибудь наркотики? -Если бы были наркотики, я был бы мертв от передоза, герр., - Все еще честно, но можно же позволить себе чуть больше, самую малость приоткрыться?, - Ценится еда и сигареты. -Сигареты? Если осведомлен о местной сети наркоторговцев-заключенных, о которых Коля только пару раз только легенды слышал, можно, наверное, выкладывать на стол все честное о технически нелегальном, о чем, строго говоря, знают все. -Еда быстро портится, а сигареты хранятся месяцами, на них можно выменять что угодно - в основном меняются на дополнительный хлеб, удачные стекла для бритья и подобные мелочи, можно даже обменяться ботинками с кем-то, у кого нет хлеба, но нужный размер ноги, можно у капо в медпункте достать бинт или слабые обезболивающие и обеззараживающие, получить там же лечение получше. Иногда сигареты курят - если человек решает броситься на проволоку, часто балует себя напоследок. Коля помимо собаки доплачивает ему правдой о том, чего тот, может быть, не знает. Все понимают, что сигареты служат валютой, не все - масштабы этого дела и саму систему. Шварц с удивлением качает головой, медленно отходит к стенному шкафу в прихожей за Колиной спиной, оборачиваться без разрешения может быть суицидально. Что он вынет, роясь сейчас, судя по звуку, не в одежде? Разум понимает, что ничего жуткого, но сердце говорит с уверенностью: стек. Или веревку. Или неслужебные наручники, служебные пригодятся на смене. Сейчас он достанет что-то, что разрушит иллюзию доброго герра Шварца, через секунду, вот-вот. А он со спины - Коля вздрагивает - треплет по волосам, расслаблено обходит мужчину, и становится перед ним, с довольной лыбой протягивая три пачки сигарет. Три Пачки. Три. Три пачки сигарет. За перевыполнение плана могут наградить тремя - сигаретами. Не пачками. Восемнадцать штук. Поебать, что все решат, что это за красивые глазки, перед Колей сейчас две недели без болящего желудка, перед ним взятка любому капо, перед ним опрятное лицо, перед ним любое количество супа со дна кана, где гущина, перед ним нелегальный поход к врачу из заключенных и получение от этого же врача реальной помощи. Он принимает эти три пачки с чуть радостным лицом, но без благоговения, которое чувствует на самом деле. Человек перед ним не знает этого, наверное, но сейчас четко чувствуется, что Колина жизнь спасена. Плевать, что опасность вычеркивания за ненадобностью или по болезни ему не угрожает и так, кристаллически поебать, что в него стрелять на поражение запрещено: перед ним еще две недели без голодной смерти и без сердечного удара от голода. -Благодарю, герр. Мужчина на автомате прячет пачки - даже не вскрытые, в пластике, непромокаемом, куда можно сунуть, чтобы не размяк раньше срока, хлеб! - в карман. Шварц даже не понимает, что за богатство только что отдал. Чужое лицо освещает довольная улыбка. А после работ, вечером, Колю отводят в место, которое он смутно помнит из самого начала пребывания здесь, и выдают новую форму и ботинки по размеру.