Живодеры. Сухая гангрена

Можно было бы сказать, что Янус Федоров всегда считал себя плохим человеком, но это не было бы правдой: таковым он начал себя считать в начальной школе, когда понял, насколько хорошим человеком быть неприятно и невыгодно. То, что он плохой, продвинуло его далеко вперед по карьерной лестнице в школе, сделав представителем параллели, дало возможность наслаждаться, даже будучи публично женщиной, красивыми девочками за совсем небольшие суммы в той же школе, начиная с шестого класса, позволило наладить контрабанду сигарет и вещиц покрепче, став локальным наркобароном, научило карманничать, учить карманничать других и брать деньги с этого тоже, помогло наладить контакт со всеми в школе, с кем контакт был нужен, оставив после выпускного тысячу полезных знакомств и ни одного приятного воспоминания. Начищенные ботинки - обязательно тяжелые. Циркуль и наточенный бритвенно карандаш - ножи носить, конечно, не разрешали. Выцарапанный на пальце предателя этим же карандашом перстень опущенного. Элитная, блять, школа. Зато после нее удалось пойти на врача вопреки милым, но настойчивым людям, навязчиво рекомендующим идти в органы, после нее удалось всего на год стать человеком там, где никто понятия не имел, что Ян - настоящее чудовище. И даже у чудовищ есть свои принципы, именно поэтому после одиннадцатого класса он отказал милым людям в первый раз, именно поэтому отказал папиным гостям в новый год, и поэтому же, когда напали немцы, чётко сказал “Да я лучше сдохну, чем к вам пойду”, после чего - что за совпадение - призвали, ровно на следующий день. Но восстановление в госпитале, тем более хорошем, где не выставляют за порог полумертвых, тем более после ранения в живот осколком, разворотившего прямую кишку и матку - это долгий процесс. Это месяца в одноместной - спасибо родителям, пусть живут долго и счастливо - палате, это сотни часов слушания радио и чтения газет, это десятки часов слез, пока никто не слышит, потому что три недели - всего три недели, и Живодеры исчезли со всех радаров, еще четыре - слухи о том, что Живодеры мертвы, и что живы и в плену, и что живы и перешли на сторону врага, и все на свете. Ян воет и сдирает с рук кожу кусками, потому что не может перенести нервный зуд, от которого не помогают мази, откусывает от себя даже один раз кусок - настоящий, мясной, из руки - надеясь, что от этого станет хоть немного легче, что этого достаточно для того, чтобы забыть о Коленьке. Коля. Коля. Коля. Коля. Коленька. Коленька - губы дрожат. Коленька - глаза щурятся и слезятся, ногти стирают предплечья в мясо. Коленька - он не хочет выходить из больницы, потому что не хочет жить. Он баюкает в ладонях кулон в виде сердечка, который Коля ему вырезал, треснутый, пропитавшийся кровью, исстрадавшийся, он пытается не рыдать и рыдает, кричит снова, зажав себе рот, от мысли о том, что Коля - Коленька - сейчас может быть мертв. Что он сейчас может лежать ледяной в лесу, мертвый, такой же, как и десятки, сотни тысяч других военных, на которых глубоко плевать. У Яна отличная фантазия и опыт фронтового врача, и каждую ночь разум кидает его с головой в один и тот же кошмар, где на руках у него ледяное мертвое тело. Он пытается делать непрямой массаж сердца, прямой массаж сердца, пытается завести заново механизмы чужого тела, кричит, ломая чужие ребра в попытках воскресить мертвеца. Коля. Коленька. Коленька, ледяной, в каждом сне не воскресает. Однажды он просыпается и думает, что продолжает спать: вот - его палата, светло-зеленые, успокаивающего, по легендам, цвета стены, вот тумба у кровати и три утренних таблетки на ней, и стакан воды, вот стульчик для посетителей. А на стульчике сидит его первый за, может быть, месяц, как раз посетитель. На стульчике, скрестив ноги, сидит Лаврентий Берия и мягко улыбается, движением пальца поправляет очки. Ян откашливается, тут же полусадясь на даже не больничной койке - полноценной кровати - вытирает покрасневшее во сне от слез лицо. Он совсем не в форме. -Чем обязан? Он, оказывается, обязан не так уж и многим, своей жизнью - и то лишь отчасти. И удивительно, как снова - ощущается де жа вю - теперь сам Берия спрашивает его, не хочет ли он присоединиться к народному комиссариату внутренних дел - а вдруг? Янус его матерно посылает. Ему сейчас НКВД и их выебоны до пизды, глубочайше и во всю силу. У него горе, у него траур и боль, которой во всей жизни не бывало, у него- -Может быть, вы передумаете., - Тихий, но уверенный голос Лаврентия, заботливое выражение на лице, пока он вытягивает из небольшого кожаного портфеля папку., - У разведки появились новые данные, товарищ Федоров, и я сразу вспомнил о вас. Прочтите же. Ян открывает папку - его в лицо ударяет первой полосой немецкой газеты, ударяет фотографией на ней: деревянная кафедра, или плаха, или просто сцена, что-то точно деревянное, на чем, когда снимали фото, стояло одиннадцать человек. Живодеры - тут же, в ту секунду, когда он понимает, глаза уже рыщут по кадру, уже щурятся, силясь разглядеть в нечеткой печати знакомое лицо, знакомое тело - и они находят. Коля стоит, гордо выпрямив спину, руки в наручниках что-то жестикулируют толпе - Коля смеется им в лицо. Фото отлично запечатлело выражение: широко распахнутые глаза - с узким зрачком наверняка, другого у Коли не бывает, когда так смеется - широко раскрытый рот, растянутый в насмешливой улыбке, расслабленная, уверенная поза. Он не говорит о величии державы - Яну так кажется - и он не говорит о том, как победа останется за Союзом. Ян точно знает, что он видит нацистов, что он впервые увидел их в одном месте так много и так долго, и он смеется, объясняя покадрово, что он сделает с каждым из них, у него точно истерика, как когда он подобное видел впервые в жизни, как когда в первый раз какой-то интузиаст сказал, что победа останется за великим Рейхом, он тогда смеялся оглушительно громко, не мог с минуту ни слова сказать, и потом сломал незадачливому обе ключицы. Его Коля. Его Коленька. Ян судорожно листает документы, читая наискось, почерпывая для себя только самое важное: жив, приказ Гитлера - оставить в живых, в Дахау. Множество бесполезных, множество долгих слов, на одно такое падает вода - тут же Ян отстраняется, вытирая рукавом больничной рубашки слезы, давя в себе крик. Ему нельзя, не сейчас, не перед ебаным Берией, срань господня. Глаза вычитывают о побеге, о том, что не сумел сам, взгляд падает на небольшое фото человека у позорного столба, у человека располосована спина, с человека капает на доски кровь. Когда Ян отстраняется, когда роняет себя на подушку, у него снова тремор, снова дрожат руки, снова дрожат губы, он держит в себе этот крик - нет, блять, он сгибается дугой над бумажками, он воет, прижимая их к себе, к груди, укачивая, будто может сейчас укачать того, кто на них. Колю. Коленьку. Коля жив, Коля может еще жить сколько-то, может дожить до конца войны. Ян поднимает заплаканные глаза на мягко обеспокоенного человека напротив, видно, что тот давит улыбку. Торжествует, мразь. Ян знает, что это значит, Лаврентий знает, что Ян знает, и не нужно долгого “мы можем гарантировать, что при освобождении лагеря будет сделано все возможное, а может случиться неприятная случайность”. Ян знает - он все понимает и молча протягивает Лаврентию Берии руку, которую тот уже с ничем не скрытой улыбкой пожимает. -Я знал, что мы сумеем договориться., - Он, мразь, лыбится, а Ян готов деньги ставить на то, что смотрит на него, как - почему как - человек, готовый убить., - Договор принесут в ближайшие пару дней. Отдыхайте, Янус. Нас ждет много работы. Не соврал. Работы у Яна с Егерями просто, сука, предостаточно. Про них сейчас, насколько докладывают, идут новые легенды - почти то же, что и про Живодеров, но другие, хотя бы потому что никто ни с одной стороны так и не сумел понять, нацисты они или красноармейцы. Они в войне теперь не на стороне союза или рейха, они теперь четко, без промедления, выполняют приказы одного единственного человека - товарища Сталина - доходящие через десятки и сотни разных рук, писем и сигналов. Они теперь не люди, они теперь точно наведенное оружие, заточенное лишь для одного и стреляющее без осечек. На осечки права не имеют - свои причины есть у всех. Взять хотя бы Микелу, главного у них по любой взрывчатке, какая на свете есть: сюда идти, как и все, ничерта не хотел, это ни для кого не секрет. Но у него есть парень, парень - Стефан, сейчас отошедший за хворостом, про которого милые люди Микеле рассказали все вплоть до размера члена и пообещали, что может произойти случайность, и у Стефана дрогнет рука - парень несколько лет проработал, успешно находя и дезактивируя разнообразнейшую взрывчатку. И именно этим образом с легкой руки Берии оба парня оказались здесь. Или можно глянуть на Илью, прекрасного стратега, шедшего на лучшего гроссмейстера мира, попавшего в лагерь за удачную на Янов взгляд шутку о чреслах Сталина, за освобождение - работа здесь, по его словам - “не сильно хуже каторги”. Взять... На шею сзади прыгают, тело легкое, рефлекс - схватить за руку, рывком дернуться вперед и вниз, перекидывая через себя, в костер или мимо - не важн- Алиса смотрит на Яна снизу вверх, улыбаясь. Вдох, выдох - остается протянуть руку, помогая подняться девчушке, и снова упасть на импровизированную сидушку, которая на деле - корень дерева. -Дура ты. Я же и в костер бросить мог, ну? -Но не бросил же., - Та равнодушно пожимает плечами, тянет в огонь тонкую палочку. Смотрит своими большущими голубыми глазами, как кончик той сгорает, и вытаскивает, держа, как факелок. Ей десять - несправедливо и тоскливо, больно. Ян за жизнь знал многих ебанутых десятилеток, с многими общался ближе, чем хотелось бы. Алиса - первая, кто открыто и с радостью идёт на убийство и пытки, первая, кто со смехом и любопытством расправляется с трехлетними детьми и всерьез пытается со своим маленьким члеником лезть на еще живых взрослых дядек. Она поломанная - но кто из них не? -А что ты делаешь? Ян жмет плечами. -На огонек смотрю. -А. Они немного сидят, глядя вместе, мужчина ведет обратный отсчет, отлично зная, что через - девять, восемь, семь - терпение у нее закончится. И оно заканчивается, и в засранную местной бурой грязью штанину тычется не обгорелый край палочки. -А о чем ты думаешь? О чем Ян думает? Он сам не знает, но ответ приходит сам собой, сам по себе. -О Коленьке. О чем мне еще, ну?, - Он невесело улыбается., - Ты же меня знаешь. Алиса согласно мычит и жарит палочку еще немного, и нюхает тлеющий в руке факелок. -А расскажешь еще про дядь-Колю тогда? Ты классно рассказываешь. У него волосы как вот этот огонь, да? Ян улыбается, пряча улыбку за подпирающей подбородок рукой. Никто здесь, ясное дело, Колю лично не видел, но все уже знают достаточно, чтобы переживать о нем, как о родном. Смешно - для Алиски он уже вон, не Николай Маркович, как в начале, а вполне себе дядь-Коля, и она уже пообещала десять раз, что после войны к ним поселится. Пусть селится, чего уж там, куда еще идти болезной? Лишь бы без старших в мирной жизни никого не била. Ну вот Ваня Солнцев был сыном полка, так? А у них дочь полка, так выходит. -Да, точно такие., - Ян смотрит на огонь и вспоминает чужое лицо., - А я тебе рассказывал, как он на броде свалился?... -Неа., - Девчонка подпрыгивает на земле. Её бы энергию, да в мирное русло - или хотя бы полезное., - Расскажииии. Ян хмыкает, уже открыто улыбается воспоминаниям. Миша снимает с костра кан, бросает заварку, две горсти ровно. Дай боже всем в Красной Армии такое снабжение, все есть вплоть до сахара. -Ну, однажды нам нужно было идти через реку… Сегодня днем, пока после ночи хода все отсыпаются, в дозоре вторые два часа Вася. Первый был Стефан, гомик ебаный - блевать тянет от того, как он чуть не на каждом привале на коленки к своему голубку прыгает - третьим будет Миша. Миша все сможет, в этом можно вообще не сомневаться, а перед ним лично - его ответственность сейчас и его задача. Так что он, частью - для очистки совести, частью - чтобы не уснуть, обходит их маленький лагерь медленными кругами по большой дуге. И надо же, блять - надо же было им в Баварию. Нахуя? Вася понятия не имеет, нахуя, и его это не сильно волнует, это дело для Яна с Илюшенькой в его кругленьких очечках. Лично бы придушил очкарика, если бы тот так круто красноблядей не размазывал по всем предоставленным поверхностям. Честно - совсем честно, если говорить о том, в чем Вася сам никому не признается - Илья его совсем немного пугает после того случая с двумя десятками гвоздей и проволочкой. И сколько бы на эту тему все ни шутили, сколько бы ни притворялись испуганными, он отлично понимает, что, если что, для следующего ДДГиП инцидента он на очереди первый. Он ведь отлично запомнил те двое суток - все, может, думают, что он забыл, напоминают, пидорасы, а он помнит просто прекрасно. Помнит и собственную винтовку в месте, где ей быть не следует, и шелковый, ласковый голос Януса Федоровича, подробно расспрашивающий о Васином в этот момент стояке, и раскаленные рыболовные крючки, которые Микела щипчиками аккуратно протащил ему через плечи, за которые его подвесили на ночь, оставив стоять на мысочках, помнит, как Илья тихонько предложил сунуть в уретру сосновые иголки, которых туда напихали в ту же минуту штук двадцать, а потом четыре часа по одной вытаскивали. И все за то, что сказал, что не будет работать в самом голубом отряде союза. Не совсем так, конечно, чуть приукрасил русским материным, но так тут все ведь говорят, верно? Ебанутые тут все, конечно, но после того стояка, пока по кругу пускали, хоть за своего считают, за пидораса - и то хлеб. Деревья - однообразный забор, подлесок - забор все тот же, но рябит в глазах хитросплетениями местных колючек, о которые вчера рукав порвал. Ветер однообразно качает ветви кленов, как маятники гипнотизера, птички поют громко настолько, что башка трещит. Сейчас бы не это все, а пузырь - но есть только это все, и дразнящую мысль приходится прогонять, придирчиво разглядывая густой подлесок. Самогона здесь нет и не планируется, даже аппарата не из чего смастерить. Вася глядит в кусты. Там, кажется, кто-то типа зебр- Мозг тормозит. А с какого перепугу в кустах Баварии быть сраной зебре? Он тянется за ножом - винтовку ему на дозоры эти гниды не дают, шутят, что не сдержится и сунет обратно, откуда в тот раз достали, порвав до крови - очень медленно, очень осторожно. И так же осторожно достает, наблюдая за полосками в кустах. Полоски чем-то занимаются, сгибаются и разгибаются снова. Полоски, он понимает, собирают хворост, даже его, никак не прячущегося, не заметив. Он подкрадывается медленно, как ягуар к этой самой зебре, очень старательно - даром, что ли, в отряд профи попал, в конце концов - перед тем, громко и четко сказать, стоя уже в полуметре: -Стоять! У меня оружие. Полоски - бритый мужик в полосатой форме - замирает спиной к нему, медленно поднимает руки, из которых валится мелкий хворост. -Ты русский?, - Чужой голос полон надежды, полон восторга., - Откуда… Вася углядывает на тыльной стороне чужой ладошки мерзко знакомую свинку. -От верблюда. Руки за спину, гомик опущенный. Быстро., - Вася вместо ножа берет с пояса веревку., - У меня винтовка и сутки без сна. -У меня четвертые пошли., - Полосатый смеется, честно давая связать запястья., - Я вижу в листве чертиков. -Чертик в сраку тебя выебет., - Эта мразь выше него на голову, вместо плеча приходится схватить за локоть, рывком поворачивая за связанные за спиной руки., - За мной, и хватит выебываться! -О, выебываться я ещё не начинал! Рассказываю, значит: один раз… Они успели сделать всего два шага, и Васин кулак уже вмазывается снизу вверх в небритый цыганский еблет. А полосатый берет и падает. Остается только встать, собственно говоря, на месте. Не рассчитывал, что тот так вдруг отключится, конечно - видимо, правда не в себе, или удар у Васи хорошо поставлен. Остается пнуть разок берцем в плечо. Это же бесплатное мясо на медленный и приятный убой этим ебанутым, и похуй, что тоже голубее неба, даже справка есть на ладошке: он ведь здесь за просто так, и за него ничего не будет. Заодно задобрит этих больных на сраку, че. На первый пинок - ноль реакции, второй уже с большим удовольствием влетает по ребрам, в ответ - громкий стон боли, полосатик медленно поднимается на коленки, успевает даже одну ногу на стопу поставить, когда Вася его хватает за кудряшки, дергая голову на ненормально тонкой шее назад, заставляя запрокинуть, и приставляет нож под подбородок, вжимает. -Рот открыл, голубок обоссанный. Или тебя резануть? Полосатик морщится и смотрит глазами, карими и выпуклыми, как у коровы - волоокий типа, типа красивый весь из себя - глубоко запавшими в черные круги. Этот и впрямь четыре дня не спал. -Быстро, блять. Рот. Рот открывается - скорее нижняя челюсть просто расслабляется, даже чпоканье слюны на губах раздается. Ебаная мерзость, ебаная, блять, мерзость. А плевок попадает точно в рот - очень приятно. Вася улыбается, прижимается к чужой спине бугром штанов - обе руки заняты, потереться обо что-то ведь надо. -А теперь глотай. Рот закрывается. А через что-то типа секунду расползается в улыбке, губы складываются трубочкой - чужой попадает ровно в глаз. -Сука!, - Вася откидывает падающего полосатика от себя, вытирая рукавом лицо, ногой бьет в чужую бошку., - Охуел, да?! Чужой стон громче прошлого, хнычущий и жалобный, полосатик прижимает к груди колени. -Василий!, - Со стороны лагеря громкий голос, заставляющий вздрогнуть всем телом: это Алиска, мелкий сученыш, в тот раз предложивший винтовку., - Ты там онанируешь? И где такие умные слова выучил? -Я человека нашел, завали хлеборезку!, - К лежащему на земле полосатику., - Пошел, гнида, с тобой сейчас мастера разбираться будут. У их костра оживленно, несмотря на то, что все так долго не спали и вздремнуть успели всего несколько часов. У них человек, русский, бежавший из концлагеря - первый такой, однако! Понятное дело, все пока ждут Януса, чтобы решать милую проблему с официального разрешения начальства, но мужику, сидящему вместе с остальными на земле со связанными за спиной руками, не дают уснуть вопросами. -Как зовут? -Я сам прихожу., - Вяло огрызается., - Для тебя лично Дмитрий Рамирович. -Ты из концлагеря, да? На рубашке просто номерок, я слышала, там так делают., - Алиса уже вплотную к нему, чуть не на коленках., - И в гулаге был, татушечка классная, у нас в колонии такие опущенным били, мне тоже хотели, я ему в ебальник харкнула. А где хуже, у нас или у них? -Одинаково… Где вы украли бедного ребенка? -Ты один? -Да, нет, возможно., - В ответ на угрожающе приподнятые Мишей брови выгибает свои., - Если я один, мне будет выгодно сказать, что меня много, если много - что один, чтобы товарищи ночью пришли и глотки вам порезали. Вы все равно по лесу шарить будете, чтобы проверить, ну? Илья глубоко вздыхает, трет переносицу под очками. Оглядывается вокруг. -Где командир вообще? Кто его видел? Стефан жмет плечами, видно, как крепко сжимает Микулину руку. -Когда я дозорил, он ушел в неизвестном направлении, сказал, что через пару часиков вернется. Пойти найти? -Да не., - Миша ему мотает головой., - Сам скоро прийти должен., - Поворачивается к пленному., - Димочка, скажи честно, тебя мало били, что ты такой наглый, или по голове попали? Дмитрий, как назвался, расплывается в довольной улыбке. -Этот попал., - Кивает на возмущенно покрасневшего носом Васю., - Два раза, кулаком, потом ногой. И в рот харкнул. Кстати, вы винтовку ему не даете по религиозным соображениям? Он про нее просто пиздел, а потом ножичком грозить начал. Ничего не хочу сказать, но выглядело оно позорно. Настает на секунду тишина - нехорошая такая, очень вежливая тишина, когда все смотрят только на перешедшего из красный в белый цвет Васю, хватающего ртом воздух. Милая такая тишина. “За секунду до яиц в кипятке” тишина. А спасает его Алиска. -А у него про винтовку личная травма!, - Смеется, запрыгивая боком на коленки к пленному, лезет за пояс, где, судя по движению руки, идет ниже и хватает за яйца - тот только несерьезно улыбается на это, приподнимая брови и глядя так, будто это она шутит. Зря - Алиски стоит бояться., - У него инстинкт такой, что если в очке винтовка, сразу стоит! -Да завали, блять!, - Вася взрывается, за что мгновенно получает локтем в живот. Пока хрипит, Дима кивает мелкой: -Это мило., - Улыбается, почти смеется., - Убери руку из штанов, пожалуйста, мне маленькие совсем не нравятся., - Кивает на Микулу., - Зато это солнышко красивое очень. Но ты занят., - Обращается к нему с улыбкой, кивает на Стефана, ласково щуря глаза., - Верно? Илья глубоко вздыхает, отходит к котелку с горячей водой, откуда черпает себе кружкой, отпивает. -Ты такой добрый, аж зависть берет. -Я не добрый., - Дима мотает головой, как тряпичная кукла., - Просто это… , - Обводит головой обступивших его., - Это же мило, нет? У нас так же было, пока не поймали. -Так вас все-таки много? Шорох густого подлеска, торопливые шаги - все оборачиваются разом, а Дима вскакивает, разом проснувшись, широко раскрыв глаза. Янус ломится через кусты, через костер перепрыгивает. -Дима! Они вдвоем почти падают от медвежьего Янусова объятья, вжимаются друг в друга с силой, Дима тихо скулит. -Господи боже, я думал, ты помер там где-то, уебок ты последний… -Взаимно, блять., - Дрожащими руками Янус распутывает веревку на чужих руках под общее удивленное молчание., - Наши здесь? -Все здесь, в полукилометре буквально, дай я к ним сбегаю хоть, одним лагерем постоим… -Да вместе сходим, удивлю ребяток., - Ян будто старается ни на секунду чужой ладони из рук не выпускать, только проводит по синеватому уже следу ботинка на щеке большим пальцем, мрачнеет, обводя взглядом отряд., - А это от кого? -А это от вашего латентного., - Дима довольно смеется, почти падая, удерживаясь за чужой локоть., - Он мне в рот харкнул еще. У Яна дергается глаз. -Потом с ним поговорим. Знакомство Живодеров с Егерями незабываемое, глубоко захватывающее, радостное. Еще бы - Янус рассказал вторым о первых достаточно, чтобы их любить заранее, а те - просто были счастливы редкой безопасности, тому, что жив их родной медвежонок - еще подросший за это время, вымахавший до почти двух метров - тому, что наконец, в конце концов, встретили родных. И как же легко стать родными, никогда друг друга не знав, если все земляки по родине, если все говорите на одном языке и ловите мысли друг друга на лету. Пусть и знакомы до этого дня не были, вокруг Януса, видимо, всегда собираются очень специфические люди - ну, и Вася, конечно.