Живодеры. Сухая гангрена

Им удалось попасть в аптеку за медикаментами для Егора, у которого на ноге от неудачной коряги загноившаяся рана - невероятный риск, невероятный прогресс. Сначала хотели отправить Лешу, как самого по-немецки выглядящего - голубоглазый блондин не вызовет лишних подозрений, пусть даже тощий - но ему оказалась заметно велика вся одежда, которую удалось найти, и вовремя вспомнили о том, какой у него акцент - ужасный, да и знает местный язык не больше, чем нужно было в лагере. Снарядили по итогу Лизу, выбирая между ней и Димой: немецкий хорош у обоих, но слишком уж мужчина… Цыган. Такой, как с картинок, даже с оставшимся от серьги шрамиком на ухе. А Лиза… Ну, нормально, может сойти за среднестатистического, слегка ободранного и пострадавшего офицера, вернувшегося, например, недавно с линии фронта. В город выходить в одиночку - рискованное занятие, и еще более рискованное - в небольшой город, где все друг друга наверняка знают, и на краденой машине. Пришлось выдрачивать наизусть легенду, прорабатывать четыре плана отхода и ещё три - побега, проверить все много - можно и не считать, сколько - раз перед тем, как, перекрестив, отправить её в одиночку на машине туда, где есть люди - где есть враги. Колокольчик над дверью звякнул звонким, приятным звуком - будто бы все и вправду впорядке, будто бы это место, этот город вообще - безопасны. Лиза старается успокоить бухающее в самом горле сердце. Она - вернувшийся с войны из-за ранения в ногу и хромающий поэтому Шварц, она имеет право заехать по дороге домой за медикаментами, потому что закончились обеззараживающие, которыми нужно сейчас промывать рану, да и сомневается она в том, что в родном доме в Аугсбурге что-то осталось: у жены нет привычки покупать что-то, когда заканчивается запас, она из тех, кто пойдет за бинтом с кровоточащим пальцем, потому что забыла купить новый, когда кончился старый. Ее призвали еще в самом начале войны, дошла до Союза со своими людьми, потом начали теснить в обратную сторону - тогда и случилось то ранение. Акцент у нее странный - она слышала это множество раз, родилась просто в небольшой деревне на границе со Швейцарией. И все нормально. Все хорошо. У нее есть легенда, есть полное право быть здесь, есть на крайний случай пистолет, который черт знает, как может помочь в городе, где полно людей на улицах - может быть, сегодня выходной? Из-за прилавка на нее смотрит вялым разморенным взглядом продавец: здесь жарко даже с грустно гудящим в углу вентилятором. Лиза почти задыхается от страха, почти - потому что, если участился дыхание, это будет заметно. -Чем могу помочь? -Почем у тебя обезболивающие, бинты и йод? Сердце бьется оглушительно громко в груди, пока продавец называет цены, которые помнит наизусть, с улыбкой, даже ухмылкой. Он все знает. Он всё понял, как только она сюда вошла, он сию секунду смекнул, что она не немка, потому что немцы так не выглядят, и немцы так себя, наверное, не ведут, и наверняка в ней четко заметны гомосексуалистские тенденции - может быть, что-то не так с походкой, или с тем, как говорит, она ведь наверняка что-то упустила, что-то делает не так - может быть, неправильно хромает, несмотря на то, что абсолютно искренне, на ногу, которой напоролась ночью на сук? Она… -Что-нибудь еще? Она должна держать себя в руках. -Антибиотики какие-нибудь и если есть что-то для пищеварения. Найдется?, - Лиза криво, чуть смущенно, чуть шутливо при этом улыбается., - Купил себе молока, называется, из-под коровы. В ответ добродушный смех - хорошо, все идет гладко, но расслабляться не стоит, скорее даже нельзя вовсе. Готовиться к любому диалогу, к любым вопросам, к чему угодно, лишь бы… Продавец называет цену, Лиза показательно удивлённо приподнимает брови, залезая в кожаный кошелек и отсчитывая марки. Передает из рук в руки. -Цены подросли, однако. -Что делать!, - Кивок, мужчина за прилавком разводит руками, складывая покупки в бумажный пакет., - Все на фронт!... А вы, небось, только вернулись? -Именно., - Лиза опирается о прилавок, поглядывает на наручные часы только для вида, чтобы потом можно было проще уйти., - В тридцать восьмом, когда я ещё не ушёл на фронт, цены… -Не напоминайте мне о ценах тридцать восьмого!, - Продавец театрально взмахивает рукой, посмеиваясь., - Инфляция могла быть любой, конечно, но сейчас ведь не то что денег - товара не хватает! Знаете, как бывает трудно достать хоть что-то, кроме самого дешевого? Лиза проводит с мужчиной несколько минут, они даже выходят из магазина вдвоем, с ней Генрих - так его зовут - делится сигаретами без фильтра (“Так это ваша машина стоит вот там? Тогда я вам точно скажу, если даже вы заметили, что цены взлетели, представьте, что с простым людом сейчас…”) Она прощается с ним вскоре - когда мимо проходят несколько людей в форме, салютующие, и мурашки по спине едва ли дают продолжить говорить, и тогда она ссылается на то, что нужно успеть зайти в еще несколько магазинов перед тем, как продолжить путь, чтобы заночевать уже, если выйдет, дома. Когда отходит от аптеки, в голове праздник, в голове играют гимны оркестры и толпы кричат “Ура”. Вышло. Вышло. Первый пункт готов, она сходила в первый, самый важный магазин и получила то, что должна была, и осталось совсем немного, осталось еще столько же ровно: зайти за едой. Покупки в машине, которую никто не посмеет взять - это мерседес, это Та Самая машина, машина фюрера, дорогая вещица, которую будут искать - и уже наверняка ищут, но они уже в четырех часах езды от того места, где украли, и скоро её бросят: когда кончатся деньги на бензин. Покупки в машине, женщина идёт по улице, чётко помня держать прямую спину и скрывать хромоту, но скрывать не слишком сильно, чтобы в самую пору было не привыкшему показывать слабость и гордому военному. Она понятия не имеет, где продуктовый, она просто идет вперед по оживленной улице, глядя прямо перед собой, проходит мимо мастерской, мимо пекарни- Пекарни- Блять. Б л я т ь. Из пекарни выходит человек со знакомым ебалом - удивительно знакомым. Блять. С ебалом, которое она видела вблизи только один раз за все время пребывания в лагере и которое запомнила на всю жизнь. Ганс Хауссер смотрит на нее. Она - смотрит на него. Они встречаются взглядами, проходя мимо друг друга, и в чужих глазах она четко замечает огонек точного понимания того, кто она и что здесь забыла. Она проходит мимо, не ускорив шага, дыхание сбивается, она сама чувствует, как резко, вдруг бледнеет, слышит, как вдруг начинает бухать в ушах кровь, как чужие ботинки позади нее шуршат гравием, разворачиваясь. Он понял. Он узнал. Может быть, он не узнал и не понял, они и видели друг друга всего один раз, наверняка он просто увидел военную форму, и тогда- -Офицер! Б л я т ь. Лиза медленно разворачивается на каблуках, встречаясь взглядом с Хауссер, глядящим на нее с легкой, уверенной улыбкой, поспевающего к ней. -Не отворачивайтесь от старого товарища, герр… -Шварц., - Горло сипит. Уверенного ответа не выходит. -Герр Шварц, точно!, - Хауссер довольно улыбается., - Представляете, я и забыл ваше имя, чертова работа! Пойдемте же со мной, я уверен, вам есть, что рассказать. Чужая рука уверенно ложится на плечо. Сжимает. -Я знаю прекрасное кафе неподалёку, мы можем… -Вы обознались., - Последняя, запоздалая попытка - почти что на грани слез, на грани крика, на грани отчаяния - и совершенно спокойным голосом. Если она и попалась, в этом ничего страшного и нет, не важно, где они - смертный приговор ей уже подписан, и она успеет пристрелить этого урода до того, как её запакуют, она не побежит обратно к лагерю, чтобы не спалили других, наоборот, поедет в другую сторону, если успеет добежать до машины, что, конечно вряд ли…, - Я понятия не имею, кто вы. Улыбка с чужого лица пропадает - они всё так же идут по улице, всё так же вокруг голосят люди, и ничего не изменилось кроме того, что Лиза уже мертва. -Не дергайтесь, двенадцать девяносто восемь ноль семь., - Б л я т ь., - Вы меня сейчас даже не убьете. Идите со мной. Спорно - но женщина послушно шагает рядом с Хауссер, уверенно ведущим ее по улице. Если она сейчас побежит - умрет. А умереть лучше позже, чем раньше. С главной улицы они сворачивают куда-то, потом - сворачивают снова, Лиза растерянно наблюдает за тем, как здесь - так далеко от лагеря - мужчину узнают, кивают приветливо, улыбаются, когда тот здоровается с ними, и даже знает имена. Что за чертовщина. Они заворачивают в небольшой, неказистый трактир, где Хауссер взмахивает стоящему за стойкой старику: -Август! Нам с герром Шварц нужно поговорить, сделай нам кофе. -Сию секунду, герр!, - Август улыбается в ответ., - Давно не видел вас, а вот пришли - и опять грабите сию же секунду! -Ужасно., - Тот просто и легко скалит в улыбке желтые зубы., - Никакого стыда у меня нет. Август доброжелательно фыркает, скрываясь в подсобке. Голос сиплый, тихий. Ничего не приходит в голову, кроме совершенно абсурдного: -Откуда здесь кофе?... Хауссер достаёт трубку и табакерку, объясняет, закуривая совершенно расслабленно. -Я вырос здесь. Видели пекарню? Я работал там, пока не отправился на фронт в двенадцатом году. Август был близким другом моих родителей, поил меня своим кофе, когда я еще в школу ходил. Лиза немного молчит. Ей страшно. Ей банально, абсолютно - кристально чисто - страшно быть перед этим человеком, как может быть страшно кролику, прячущемуся в траве от орла. Только вот орёл уже увидел. Уже поймал. Уже - держит. Крепко. -Арестуете?, - Сипит. -Нет. Женщина вздрагивает, осмелившихся поднять взгляд от блестящих пуговиц чужой формы. Нет? Не понимает. А сидящему напротив на ее непонимание, кажется, плевать. -Не арестую. Но ты слушай меня внимательно, Елизавета. Он знает ее имя - выбранное, настоящее, не паспортное. И наклоняется ближе, глядя всё так же равнодушно, в глаза - но будто сквозь. -Твои далеко? -Не скажу. -И правильно. Уезжайте сегодня и как можно быстрее. Вас ищут, и ищут старательно, ваша машина - билет на тот свет, если столкнетесь с гестапо. Этот выход в город - риск, не стоящий того. Вы уже успели зайти куда-то? -Да. -Вас не узнали? -Наверное, нет. -Удивительно., - Мужчина качает головой., - В каждой утренней газете прекрасные портреты, прямо на первой странице. То, что вас никто не остановил - чистое везение. Куда-то ещё собирались? -Да. -Сворачивайте планы и уезжайте подальше, и бросьте эту машину - повторяю. И осторожнее с ловлей новых на дорогах - по этому делу маршрут выследят без труда. Дверь подсобки открывается с громким стуком, Лиза вздрагивает, как от удара, Хауссер - с расслабленной улыбкой откидывается на спинку стула, пускает колечко дыма в направлении вышедшего Августа с серебряным подносом - явно семейным, в таких местах ни серебра, ни подносов не бывает - и двумя небольшими чашечками на нем. Старик с улыбкой ставит чашечки - даже на блюдцах, даже с кубиками сахара и ложечками на этих самых блюдцах - на стол. -Спасибо, дружище., - Хауссер мурчит, глядя на старика с искренней любовью, с настоящей, кажется, нежностью., - Никто так не варит эспрессо, как ты. В ответ - смех, взмах рукой, мол, не нужно лести, Август улыбается: -Вы давно не бывали у нас, герр Хауссер! Ваша матушка скучает, всем знакомым хвасталась, когда прочла в газете, что до оберштурмбаннфюрера поднялись… -Представляю., - Хауссер смеется, и в этом смехе нет фальши, нет надменности или насмешки., - Я заходил к ней, вот буквально только что! -А ваш товарищ., - Август кивает на замершую Лизу., - Познакомите? -Насчёт этого… , - Лицо Хауссер темнеет, в морщинах проглядывает серьезность и едва заметный стыд., - Он уже скоро уйдет, но торопится, мне нужно поговорить с ним о паре вещей. Может быть, у тебя есть дела… -Конечно, у меня есть дела., - Старик понимает за секунду, не запнувшись. Смотрит на Лизу, улыбаясь, подмигивает так задорно, легко - будто это и впрямь не она, будто бы мог бы смотреть без отвращения, узнав, кто такая., - Удачного вам разговора, герр! Только когда чужие шаги затихают на лестнице - тогда улыбка с лица Хауссер испаряется, будто это лицо никогда и не улыбалось, будто в нём и подходящих мышц нет. -У вас есть карта и деньги? -Карты нет, деньги - только то, что в кошельке. -Плохо., - Хауссер вытаскивает свой - черная кожа, тисненый орел на свастике. Отсчитывает марки, смочив палец слюной, протягивает целую стопку., - Бери. Не фальшивые. Карту покупайте сами, но она пригодится, вы взяли сильно восточнее самого короткого пути до линии фронта. Лиза дрожащей рукой забирает деньги, сует в кошелёк покойного, не пересчитывая, в голове ни единой оформленной мысли. Что. Зачем. Почему. -Ты слышишь меня, Елизавета? -Слышу. Голос тоже дрожит - Хауссер глядит на нее внимательно, будто испытывая, молчит, дотошно разглядывая, несколько секунд. Пока не распрямляет со вздохом спину, снова затягиваясь трубкой. -Сигареты есть? -Нет. -Держи. Оставь себе., - Перекидывает портсигар через стол. Лиза вертит в руках, быстро осматривая - дорогая, хорошая вещь, не из тех, что разваливаются за пару лет, обтянутый кожей металл с металлическим же орлом и свастикой. Открывает - двенадцать сигарет. Полный. -У меня таких несколько, дарят одно и то же. Штука недешевая, но продать можно почти без подозрений, влагу не пропускает, если специально не топить., - Из чужого кармана выныривает бензиновая зажигалка, прокручивается в пальцах простеньким трюком. Щелканье крышки - огонёк., - Кури. Выпей кофе. Считай за отпуск. Руки дрожат - да блять, Лиза вся дрожит, закуривая от чужого огня, дым застревает в горле, заставляя закашляться, Хауссер - отпивает кофе, будто каждый день в трактирах разговаривает с бежавшими заключенными, почему он это делает, с какой целью, это, может быть, ловушка, или- -Успокойся, Елизавета. -Вы - оберштурмбаннфюрер Третьего Рейха. -Я знаю. А еще я - отец. Лиза ждёт объяснений и не получает их. Подаёт все же голос, отпив кофе, с трудом не расплескав. Вкусный - но сейчас единственный глоток кажется худшим ядом из всех, лезет из желудка обратно. -Зачем вы это делаете? Хауссер улыбается, задумавшись, пыхает трубкой, Лиза - вспоминает про сигарету, нервно затянувшись. -Как я уже сказал, я отец. А моя дочь такая же., - Кивает на Лизу., - Как и ты. Считай это той самой сентиментальностью злодея, о которой так любят говорить в бульварных романах. Она не может думать. Мысли… Не работают. -Ваша дочь… Транссексуал? -Да. Родилась мужчиной. Уехала в Америку, когда транссексуальность объявили гомосексуальностью и преступлением, сменила там наверняка фамилию - умная девочка, а умный человек так бы и сделал. Дочь Хауссер - транссексуальна. Как Лиза. Дочь… Этого человека. Который зовёт её своей дочерью, не сыном, и позволил сбежать, человека, называющего Лизу по выбранному имени, которого ни в одном документе нет, человека, каждый день своими распоряжениями убивающий сотни людей и за меньшее, у которого сейчас Коленька, именно этого человека, сидящего прямо перед ней. Женщина ломается. Тихо всхлипывает, цепляясь за сигарету, будто утопающий за соломинку, ломается от страха, от напряжения, от непроходящей боли, плечи трясутся - а она тихо всхлипывает, пряча лицо, пряча слезы, сидя перед человеком, напрямую виновным в той боли, что она пережила в этом лагере, в этом ебаном аду. -Зачем., - Больше напоминает новый всхлип, чем слово, не удается даже договорить от кома в горле. Но Хауссер понимает. -А что, если бы не? Сумел бы я спасти ее, если бы у меня не было этого статуса? Сумел бы я спасти Фрица, если бы не тот же статус, позволивший забрать его на роль ученого в лагерь? Разбрасывался ли бы я так марками и дорогими подарками?, - Он немного молчит, снова отпивая кофе., - Меня бы здесь не было. Это место занял бы другой, и он не распорядился бы своей властью так, как выгодно мне. Лиза молчит. Плечи дрожат от рыданий, она зажимает себе рот, чтобы не издать лишнего звука. Не раззадорить. Не разозлить. Просто слиться со стеной, закопаться под землю, сбежать, спрятаться. А Хауссер просто хмыкает. -И то, что ты хочешь услышать - конечно, мне нравится причинять боль., - Он чуть понижает тон., - И плевал я на жидов, цыган и слабоумных. Будь на их местах офицеры СС - я бы делал всё то же, и с намного большим удовольствием, зная, что заставляю плакать тех, кто не знал, что плакать умеет. Зло ради зла и все такое. Мужчина жмет плечами, снова расслабляясь. -Еще вопросы? Задавай, и тебе будет пора идти. Один вопрос. Один. -Что с Колей?... Номером… -Я знаю, кто такой Николай, за кого ты меня принимаешь., - Фырканье, взмах рукой., - Не назвал бы его жизнь сейчас курортом, но он жив и жить будет. Самое страшное - пальчик пришлось отрезать, когда загноился., - В чужом голосе улыбка., - Волнуется за вас. Ещё? Лиза мотает головой - и тогда Хауссер, хлопнув по плечу на прощание, оставляет ее одну в пустом трактире, наедине с недопитым кофе и сигаретным дымом, поднимаясь на второй этаж. Ей хочется умереть от страха. Лизу трясет, когда она возвращается, ее трясет в машине, ее трясет, когда она выходит - так, что всё сначала решают, что и не она это вовсе, походка совсем другая - и, придя и отдав медикаменты для Егора, уходит на полчаса в лес, повторяя раз за разом, что все нормально. Только нормальные люди так не выглядят - они все мирную жизнь жили, даже если в это поверить трудно сейчас, они нормальных людей, пусть и с трудом, но помнят. И только потом, вернувшись с красными глазами и опухшим лицом, она из кармана достает растолстевший бумажник и портсигар и рассказывает, что случилось. Все молчат. Всё слушают. Костер - громко трещит, грея воду для питья и раны Егора в спизженном из какой-то полудеревни котелке. К середине рассказа Сережа двигается - первый из всех - подходит к Лизе, ложится к ней на ноги, давая зарыться рукой в чуть отросшие волосы, мусолить сальные пряди. Она даже сейчас, просто рассказывая, трясется, и голос у нее дрожит, надломленный страхом и болью. Стыдится еще, говорит, что повезло - ее затыкают несколько голосов разом. Егор даже приподнимается с лежанки из выдранного сухого мха и еловых веток, на которых, наскоро сделанных, дремлет в температурных трипах, если не нужно идти. Говорит на удивление четко: -Повезло - это если бы ты прошлась по пяти разным магазинам, вышла бы, села в машину и уехала. А это - ты, прости меня, встретил… Встретила Хауссер и осталась в живых. Встретить такого у булочной - что угодно, но не везение. Она пытается еще говорить о том, что ей стыдно, и про то, что всего возможного не сделала, и много чего еще, но эмоциональные, полурыдающие аргументы легко переспорить, и именно этим они все хором и занимаются, и отпаивают горячей водой, разумно не предлагая вражеских сигарет. Осталась черника, которую Миша нашел, пока она была на вылазке, съели всю полянку - остался один березовый туесок, который ей скармливают, заверив, что остальные уже поели и даже наелись. А еще Леша научил всех плести лапти.