Живодеры. Сухая гангрена

-Я ненавижу тебя, блять!, - Срывает голос. -Я ненавижу вас всех, блять, убери от меня свои чертовы руки, тупая мразь!, - С криком, с хрипом. Его не повесят. Это просто порка. Но собрали всех, кто ещё не ушёл. -Фашистское уебище, блять! Убери, я сказал, руки!, - Оглушает сам себя. -Мразь!, - Извернулся. Укус. Удар в живот прикладом. Его, обнажённого, натягивают вертикально у столба, подвешивают за вывернутые руки - стоять на мысках. -Не трожь! Все смотрят в тишине. Все просто смотрят, как со свистом кнут прорезает воздух - взрывает кожу полосой, рваной раной - до агонизирующего крика боли, до воя. Все молча наблюдают за тем, как удар, за ударом, за ударом обрушивается на хрупкую, тонкую спину, кровь стекает по ягодицам и ногам - и там капает с приподнятых пяток на плац. Маленькими дорожками, густая и тёмная. Кап. Кап. Воздух режет новый взмах кнута, воздух решётки новый крик боли - громкий, оглушающий. Всем в целом плевать. Не он первый, не он последний здесь. Не он последний, кто будет кричать, не он - с чьих пяток будет капать кровь, не он после, кто плачет. Единственное, что чувствуют по-настоящему стоящие в толпе - зависть. Жгучую, злую зависть и детскую обиду. Любого другого забили бы до смерти сотней ударов, или повесили бы, или хотя бы расстреляли, если повезёт, и точно так же сожгли, как остальных. Это - будет жить. Мразь. После того, как вывел из лагеря под белы ручки почти два десятка человек, он будет жить - ему не нужно даже волноваться о смерти. Пятнадцать ударов - всего пятнадцать! - да понимает ли он сам, что за удача - быть им? Понимает ли, крича от боли и кашляя, что по-настоящему и всерьёз является самым счастливым человеком здесь? Когда его отвязывают, когда падает на колени, воя от боли и рыдая, понимает ли, что родился под счастливой звездой? Всем, в целом, плевать. Но все же завидно самую малость наблюдать за тем, как его всё так же под руки уводят с плаца - дорожка крови тянется за ним, как за раненой на охоте лисицей - и как Ганс Хауссер отдаёт тихое распоряжение, и его тащат в медицинский пункт. Не тот, что для заключенных. Тот особенный, куда никому здесь дороги нет - для фашистов, для свободных людей. Все проклинают эту смешную казнь, даже казнью и не являющейся, потому что рабочий день сократился, а норма - та же, и её все так же нужно выполнять. -А ну встала спокойно, мелкая сука! Коля рявкает, как собака, зубами пытается схватить, достать впившуюся в руки санитарку, или сбросить с ног навалившихся вторую. Извивается, как пойманный зверь, выворачивается, орет не трогать его, не прикасаться. Он хочет бороться. Он уже все потерял, что мог, осталась только жизнь, а ее не жалко - он хочет, он будет бороться. -Не трожьте, суки! Хуилы, твари! Руки от меня!.., - Рявкает, рвет из себя слова-плевки. -Все, что вы имеете право знать - мое имя, номер и звание. Имя - Николай Сергеевич Сдобнов, второе ваши люди уже узнали. Номер - семнадцать двадцать три девять, звание - младший лейтенант. Это все. Генрих Мюллер сжимает губы в тонкую линию, когда переводчик повторяет чужие слова. Научили детей самоуверенности, теперь еще выбивать ее как-то. -Это очень мило, мой дорогой друг. Но не тебе учить других допросу. Сам что спрашивал у своих пленных? -Ничего. -Правда? -Да. -Почему же?, - Генрих пожимает плечами в показательном недоумении. Мальчик врет как дышит., - Вы ведь брали пленных, не думай, что я живу под камнем в Швейцарии и не слышал об этих… Вылазках. Николай все так же непроницаем: голова опущена, чтобы не считывали лицо, сидит абсолютно неподвижно, чтобы не выдавать ложь движением, говорит монотонно и только то, что необходимо. Не обделен мозгами, но сейчас это ни для кого из них не хорошая новость. Будет страдать мальчик… -Это были не допросы. -А что же тогда?, - Или не врет? Наоборот, даже не пытается маскировать свою сущность? -Причинение боли. Генрих посмеивается, отпивая кофе. Вторая или третья кружка за утро - не помнит. Главное, что вкусный. -Зачем же так беспощадно с пленными, если от них ничего не нужно было? Коле хочется сказать все как есть, объяснить, потому что вопрос - про психологию на самом деле, про то, что он продумывал долгими ледяными вечерами под плащ-палаткой или в землянке. Хочется разложить все по полочкам: они ведь все за жестокость, за неуправляемость, и он нашел этот способ расслабиться для всех. Они снимали напряжение на пленных, чтобы не снимать друг на друге, все просто и в то же время очень умно. Он молодец и хочет услышать это от умного взрослого человека. Но нельзя. Коля помнит: был бы здесь Ян, его сожгли бы в печке. Расстреляли бы, и земля, в которой он был бы закопан, шевелилась бы, пока не умрет. Ян был бы мертвым, потому что его бабушка с папиной стороны - еврейка. Он не должен сотрудничать с теми, кто убьет Яна, потому что тогда они убьют Яна. Убьют Яна. -Так хотелось. Было скучно. -Необычные… Способы проведения досуга. Но я понимаю., - Конечно, он понимает. Гестаповец, садист, убийца, насильник. Легко поверить: Коля такой же. И боится именно поэтому, зная, что у них обоих прекрасная фантазия и много времени. Он не видит чужого лица, не видит ничего, кроме своих коленей, но слышит скрип стола и видит нависшую тень: Мюллер двинулся ближе. Какой же он огромный., - А вот вы ведь понимаете, что путь назад вам заказан с таким послужным списком?, - Почти шепот., - Ты сдалась врагу, Виктория., - Манипуляция именем, типа говорит доверительно., - Ты зверски убивала, показав себя опасным человеком, а потом сдалась врагу. Прямо сейчас, если я выпущу тебя или если ты сбежишь - это не важно - то не имеешь права идти к Красной Армии. Тебя расстреляют за предательство. Сердце в груди екает, глаза увлажняются. Всегда больнее бьет то, что ближе к сердцу, к себе. Быть расстрелянным или повешенным здесь - страшно, обидно и больно. Но среди своих, когда на тебя направляет оружие тот, кто говорит с тобой на одном языке, с кем росли в одной стране, в одном городе, на одной улице? Это больно, очень, намного больнее. И Коля только смеет надеяться на другой исход, на одно обещание, данное ему, которое вряд ли кто-то собирается выполнять - кто выживет, тех после войны помилуют, отпустят. Потому что, пока жив, есть шанс на то, что сдержат слово. Что выполнят обещание и за верную службу отпустят. Его и его товарищей отправили в этот отряд вместо расстрела, многих расстрелов, и по сути, смерть - лишь вопрос времени. Он знает. Но все равно больно. -Я знаю. -Ты знаешь… , - В чужом голосе досада., - И себя не жаль? Совсем? -Жаль., - Врать бессмысленно, смерть - страшная штука, это очевидно. Коля просто заставляет себя не плакать, принуждает, чтобы не потерять раньше времени остатки достоинства. -Так зачем?..., - На плечо ложится чужая рука, ласково гладит. Коля не показывает ничего, не шевелится, даже не вздрагивает. Ему хочется довериться этому человеку, хочется хоть кому-то., - Ты ведь можешь остаться с нами, здесь. Ты можешь просто перестать мучать себя, девочка. Коля жмурится, сжимая крепко зубы, в горле стоит ком. Он не может требовать, чтобы, если перебежит, его называли мужчиной, это просто глупо. Скажут благодарить за то, что вообще не расстреляли. -Знаешь, сколько твоих уже согласились?, - Мюллер вдруг отстраняется от него, распаковывает из нагрудного кармана сигареты. Протягивает одну, и Коля принимает. -Знаю, что согласились. Это - самый простой выход., - Он не знает точно, но верит на слово: нет причин не соглашаться, если у тебя нет мамы в России или Яна, которого тоже нужно тогда перетаскивать. А Ян - еврей. Блондинистый, высокий еврей с прямым носом, его бабушка была еврейкой, значит, он еврей тоже, и они убьют его в газовой камере. -Так знаешь, сколько? -Нет., - Коля жадно затягивается, и разом сил становится больше. Он не дает этой уловке сработать: появится уверенность и исчезнет единственное преимущество. Он не уверен, поэтому играет настолько взакрытую, насколько возможно. Потому что он знает, что этот человек - лучше, сильнее, умнее его. Намного умнее, этот человек - гений, иначе не сидел бы в этом кресле. -Трое. А остальных мы будем расстреливать перед тобой по одному, пока не перестанешь валять дурака. Коля затягивается, смаргивая слезы. Он уже убивал предателей из своего отряда. Теперь настала очередь тех, кто был верен. Будет просто - это приказ. Ему обязано быть просто.