Шаги за дверью

      С того дня, когда пропала деревянная лестница, прошло несколько недель. Первую из которых, как и подозревал шеф, Бум провёл преимущественно в постели, заживо плавясь от температуры и мучаясь кашлем. Благо, лето ненадолго вернулось, и симптомы болезни пошли на убыль. Факт пропажи деревянной лестницы его всё ещё немного беспокоил. Но с тех пор Бум достаточно долго не появлялся в окрестностях дома Сану, чтобы кто-то целенаправленно его поджидал. И он вполне отдавал себе отчёт, что подобное поведение свойственно скорее ему самому. А всех мерять по себе — занятие довольно бессмысленное. Вероятно, кто-то просто проходил мимо и решил позаимствовать бесхозно валяющуюся вещь. Пусть некоторые местные до сих пор опасались приближаться к сгоревшему дому покойного серийного убийцы, люди так или иначе ходили мимо него каждый день.       На время болезни Бум словно выпал из жизни. Сил хватало разве что на вылазку в ближайший магазин, и то не всегда. Несколько раз приходил его проведать Сонбэ, притаскивая с собой неизменный пакет с фруктами и свежим хлебом. В последние выходные заглянула даже Аоки Юдзу, дочь хозяина ресторана, где кулинарные курсы вот уже две недели проходили без Бума. Милая девушка лет двадцати, не больше, с пухлым, почти детским лицом, в неизменных рваных чёрных джинсах, увешанных разномастными булавками, и весьма откровенном топе того же цвета. Здесь, вдали от семьи, девушка чувствовала себя намного свободнее, а потому сама предложила взять в свои руки родительский бизнес, хотя без советов и помощи близких на расстоянии обходиться пока что не могла. Тем не менее, дела у ресторана шли хорошо, а у Аоки хватало времени и неугомонной натуры, чтобы заботиться о благополучии всех сотрудников, даже потенциальных.       Бума она жалела. С первого дня, как только увидела, когда заглянула в очередной раз в заведение — посмотреть, как всё идёт. Осведомлялась иногда у Хэ Вона, как у того идут дела, проявляя чуть большее участие, чем того требовала даже самая искренняя, но вежливость. К простуженному Буму девушка заявилась с маленьким клубничным тортом и упаковкой баснословно дорогих витаминов. Через несколько дней после её визита и прилежного опустошения Бумом одной облатки розово-золотистых капсул, тот наконец-то снова мог ходить по квартире, не врезаясь в каждый подвернувшийся угол. При этом он был уверен, что на ноги его поставила не простая людская забота и чудо-таблетки, а нечто совершенно другое.       От болезни мысли замедлялись и почти истаивали, особенно по вечерам, когда мозг плавился от медленно ползущей вверх температуры. Но одна навязчивая идея постоянно крутилась в голове. И даже беспокойный сон, разбросанный в относительном беспорядке между третьим часом ночи и четвертым пополудни, не избавлял от желания забраться в дом Сану. Наяву, а иногда даже во сне в воображении Бума вырисовывались отчётливые картины того, как он преодолевает два метра бетонной стены с помощью состряпанной почти из ничего верёвочной лестницы и проникает в сгоревшее здание — могильник его самых тёмных воспоминаний, которые почему-то до сих пор щекотали изнутри, вызывая то кошмары, то смутные отголоски влечения, перемешанного с отчаянием и горечью утраты. Так что, обретя толику уверенности в том, что не свалится с верхней ступеньки и не сломает шею, Бум вознамерился с наступлением темноты опробовать свою веревочную лестницу.       Дождь не шёл. Более того, на небе было всего несколько мелких облаков, и можно было рассмотреть некоторые созвездия. Луна была почти полной. Поэтому даже на плохо освещенной улице, ведущей к дому Сану, было для такого времени суток непривычно светло. И это напрягало. Бум старался идти достаточно мелкими шагами, чтобы не производить лишнего шума, и достаточно широкими, чтобы проскользнуть побыстрее мимо тёмных окон ближайших домов. По мере того, как он приближался к тому самому месту, мышцы спины и шеи всё сильнее сковывало напряжение, как будто в любой момент кто-то мог положить руку на плечо. Бум часто оглядывался, в который раз убеждаясь, что, за исключением пары ночных птиц да бродячих кошек, он был здесь совершенно один. Но стоило оказаться возле самого забора, как он осознал, что его давешнее царапающие подкорку любопытство и щекочущая тяга к чему-то утерянному между больным возбуждением и худшими кошмарами превратилось в липкий животный ужас, взбирающийся по позвоночнику, заставляющий ладони дрожать, а футболку приклеиваться к костлявой спине.       Бум снял с плеч тощий рюкзак и аккуратно опустил на землю, насколько позволяло его близкое к паническому состояние. «Забор — это просто грань, которую нужно перейти. Ещё одна черта. Ты же сумеешь. Там всё равно никого нет», — мысленно твердил Бум, разворачивая подрагиваюшими пальцами скомканную лестницу из бечёвки.       На всякий случай ещё раз осмотревшись, он достал раскладную трость с прикрепленным к одному концу металлическим крюком, настроил максимальную длину и стал пытаться подвесить лестницу на торчащую из верхней части забора арматуру за небольшие петли. Руки сковывало нервными судорогами, поэтому получилось далеко не с первого раза. Но Бум всё-таки справился. А затем сполз по забору, плюхнувшись тощим задом прямо на землю, чтобы запаковать трость обратно в рюкзак и успокоить дыхание.       Он закрыл глаза и стал медленно дышать. Вдох на счёт от одного до десяти и такой же выдох. Ощутил влажность земли, на которой сидел, шершавую лямку рюкзака в руке и прикосновение к потной спине холодного бетона. Вот он, Бум, здесь, настоящий, как и всё вокруг. Тревожные мысли и образы постепенно отступили. Но Бум знал, что это ненадолго. Он прислушался к ночной тишине, нарушаемой только дальним гулом машин и стрёкотом насекомых. Ещё раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Вроде бы стало действительно легче. Разлепив глаза, он набросил обратно на спину рюкзак и проверил, крепко ли держится лестница. А затем решил, что лучше просто не думать. Мысли в его деле, даже на первый взгляд безобидные, могли бы стать значительной помехой. Бум хорошо знал себя, и как его воображение может раскручивать даже малейшее напоминание о том, что может напугать. Нужно просто сосредоточиться. На том, как бечёвка натягивается под подошвой кроссовка. Как врезается в руки. Как едва слышно скрипит, принимая уже весь вес его тщедушного тела. Костяшки царапались о бетон, спина упиралась в соседский забор, такой же твёрдый и холодный. Но за ним — жизнь. Обычные люди, которые просто пошли спать. Поэтому ограждение их дома поддерживает, как верный тыл. Оплот чего-то до тошноты заурядного. Нормального. В отличии от Бума. Который зачем-то перед самым выходом из дома запихнул в рюкзак вибратор. Чёрт… Правая ступня соскользнула, повиснув в воздухе, и бечёвка до боли врезалась в ладони, возможно, рассекая их до крови. Бум закусил нижнюю губу и зажмурился, снова пытаясь прогнать мысли и нащупывая ногой опору. Когда она всё-таки нашлась, всю его одежду успел пропитать липкий нервный пот. Но Бум упрямо сделал ещё один шаг наверх. И затем почувствовал дуновение ветра на макушке. Ещё немного — и его голова оказалась выше уровня забора, в аккурат между торчащими из него концами арматуры. Вид на сгоревший дом, почти полностью чёрные стены и наспех заколоченные окна которого открылись Буму во всей красе, чуть не заставил снова утратить координацию. Но он отчаянно вцепился руками в металлические прутья, затаскивая себя наверх и стараясь в этот момент лишний раз не отвлекаться, даже забывая дышать, кусая сухую нижнюю губу до кровавых трещин.       Наконец-то Бум оказался сидящим на заборе или, скорее, оседлавшим его, неуклюже перебросив одну ногу через край, оставляя вторую снаружи. Одной рукой придерживаясь за бетон, он перебросил лестницу на другую сторону. Оставалось спуститься, стараясь поменьше крутить головой, чтобы ничего не померещилось. Что Бум и проделал, дрожа от напряжения уже всем телом и упрямо глядя только в расплывающийся перед глазами темно-серый материал. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем его подошвы снова коснулись твёрдой почвы. С помощью трости он снял лестницу с торчащей арматуры, точно так же, как до этого подвесил. И, сжав потные ладони в кулаки, больно впиваясь в собственную кожу ногтями, позволил себе наконец оглядеться.       Двор был завален каким-то мусором. В разросшихся сорняках валялись обгорелые обрывки бумаги и гнилых тряпок. В воздухе пахло сыростью. И — по́том. Бум вздрогнул, на секунду подумав, что этот запах принадлежит кому-то, поджидавшему его здесь. Но быстро осознал, что он исходит от его собственной одежды. Бум зажмурился, помотав головой. Это уже паранойя. И зачем он только даёт дополнительные стимулы для неё?       Нет, всё-таки не зачем, а почему. Потому что его ведёт от собственных воспоминаний. О том, как выглядело лицо Сану с размазанными по щеке каплями его, Бума, крови, с пугающе нежной улыбкой в сочетании с абсолютно безумным взглядом. О том, как Сану натягивал пряди его волос до слёз из глаз, пока Бум ему отсасывал. Как приказывал снять одежду, ставил его коленями и локтями на твёрдый пол, наваливаясь сверху, заставляя старые непроходящие синяки взорваться болью, как входил в него без подготовки, и от всего этого было жутко почти до потери сознания. Но Бум испытывал что-то слишком сильное, пусть и хотел этого избежать, и кончал снова, как бы больно ему не было, от силы оргазма едва ли не теряя сознание, обессиленно сваливаясь на холодный пол и чувствуя, как между ног стекает тёплое — сперма вперемешку с его кровью. Бум стал от этого зависим. И понимал, что ему уже никто и ничто не поможет. Даже после того, как Сану умер. И спустя столько времени.       Медленно обходя дом, стараясь не запутаться в мусоре и высокой траве, Бум подумал, что и дверь может тоже оказаться заколоченной. Тогда его вылазка практически не имеет смысла. И зачем столько нервов было тратить? Но дверь, на удивление, выглядела, как и тогда, в самый первый злосчастный раз. Только со следами гари. Закрытая. На кодовый замок. Неужели и код такой же? А получится ли вообще его воспомнить…       Бум подошёл ко входной двери, как загипнотизированный, глядя только на кнопки кодового замка. Нужные цифры словно подсветились в его памяти. Те, что тогда сработали. И всё благодаря Сонбэ. Который в тот раз почти его поймал, сделав воспоминание чуть ярче остальных — до момента, как Бум забрался в подвал с пленницей и получил битой по затылку. Чёрт, даже за самые худшие вещи в своей жизни он хотя бы отчасти может быть благодарен этому человеку.       Пальцы, словно сами, на автомате набрали те самые цифры. А что если код предусмотрительно изменили? Нет… Что-то щёлкнуло в глубине замка. Какая несусветная глупость — не поменять код. Но все думали, что только Сану его знал, ведь так? И сам Сонбэ мог благополучно забыть про день, когда впервые увидел здесь Бума. Но с ещё большей вероятностью немолодой полицейский мог просто не догадываться своим адекватным и здравым умом, что Буму, регулярно посещающему психотерапевта и вроде как начавшему вести жизнь среднестатистического человека, придёт в голову когда-нибудь приблизиться к этому месту. Разве что ради плевка в забор. Ох, если бы.       Дверь поддалась не сразу — руки и спина все ещё болели и подрагивали от напряжения после преодоления бетонной стены. И накатывающее снова и снова беспокойство тоже не прибавляло сил. Но вот Бум сделал первый шаг внутрь, в казавшуюся кромешной тьму. Но через несколько секунд он уже мог различить смутные очертания стен и оставшейся в доме мебели. Вероятно, через узкие щели между досками, которыми были заколочены окна, всё-таки проникал свет от фонарей.       Под подошвами Бума странно хрустело. В доме пахло слежавшейся пылью и пеплом, но этот звук производило что-то другое. Как будто здесь рассыпали попкорн. Бум включил карманный фонарь — и его чуть не стошнило. Весь пол был усеян трупиками мелких насекомых. Жуки, ночные бабочки, даже цикады… Видимо, забрались сюда через щели, не нашли, чем поживиться, но и выбраться не смогли. Бума передёрнуло от мысли о том, что он во многом на них похож. Пришёл на то, что казалось ему светом, а попал во тьму. И в ней остался. Но Бум, в отличие от насекомых, чьи хитиновые оболочки трещали под его подошвами, каким-то странным образом жив. И потому он сам может стать светом. Хотя бы жалким его подобием. Для воспоминаний о Сану. И для себя самого. Если оттуда, куда он попал, Сану может иногда видеть свой прежний дом, Бум хотя бы о его прежнем жилье позаботится. Выметет всю эту дрянь и вымоет полы от гари. Сану наверняка попал не в самое лучшее место. Но если бы он смог увидеть… возможно, ему бы стало хоть немного легче.       Бум ещё примерно помнил, где что находится в этом доме. В последний раз щётку для подметания полов, совок и швабру он видел… в подвале. После того, как Сану убирал оставшееся от очередной жертвы. Спускаться в подвал хотелось меньше всего. Но, сделав несколько шагов на подкашивающихся ногах и приоткрыв ведущую туда дверь, Бум удостоверился, что это всё равно невозможно — ступеньки, ведущие вниз, сгорели в пожаре. На далеком полу, кроме пепла и бурых разводов, было ничего не разглядеть. Он судорожно вздохнул, почувствовав толику облегчения одновременно с толпой гигантских мурашек, взбирающихся по спине от осознания того, что за порогом — чёрная пропасть, на дне которой он единственный не был убит, зато окончательно доломан. Внутренний голос ехидно нашептывал, что стоит прыгнуть в неё, желательно вниз головой, чтобы завершить начатое и больше не мучаться. Не вспоминать. Бум помотал головой, пытаясь выбросить из неё эту идею. Затем захлопнул дверь подвала. Вышло неожиданно громко, и он вздрогнул от прокатившегося по всему дому эха.       На всякий случай Бум решил наведаться в ванную. Здесь запах пыльного пожарища смешивался с канализационным — унитаз был надбит или же треснул от добравшегося даже сюда пламени, и вода из него наверняка вылилась на пол. Давно высохла, но не совсем бесследно. Зато за унитазом в углу оказалось то, что Бум искал — щётка, совок и ведро с заскорузлой тряпкой.       Следующие несколько часов Бум посвятил выметанию и собиранию в найденный под раковиной на кухне мусорный пакет мёртвых насекомых, борясь с сонливостью, нервной и физической измотанностью. Швабры, увы, нигде не оказалось. Поэтому он решил помыть пол вручную. Хуже от этого точно не стало бы… Для начала хотя бы в части дома, потому что на весь не хватало сил. Желательно там, куда пойти как раз очень хотелось. В коридоре второго этажа. И в спальне Сану.       Бум медленно продвигался на коленях по коридору, методично оттирая пол от пепла, часто полоща грязную тряпку в перетаскиваемом за собой ведре. Глядя на эту картину, Сану бы точно назвал его ленивой шлюхой, которая только и может, что оттопыривать зад, чтобы ей вставили. И засунули в рот ту самую тряпку вместо кляпа, пока её будут жёстко иметь. Столько раз, сколько пятен она не дотёрла. От этих мыслей локти уставших рук подогнулись, и Бум осел на пол. В джинсах начало становиться тесно, и ему захотелось выругаться. Но вместо этого он зажмурился, сел на пятки и влепил сам себе пощечину. Сану давно мёртв. О чём он только думает… снова. В конце-концов, Бум хотел просто здесь убраться. Из чистых, не извращённых побуждений. И желательно закончить и выбраться отсюда до того момента, когда первые соседи проснутся.       За этими размышлениями Бум не заметил, как влажная полоса помытого пола добралась до двери в комнату Сану. Он ещё раньше успел здесь подмести, и вид тёмного прямоугольника матраса, воняющего горелым поролоном, уже не производил на него впечатления. Но в стене всё так же угрожающе зияла чёрная, почти квадратная дыра, из которой даже прямой свет карманного фонаря не мог выгнать все тени. Как будто дух заточённого там тела матери Сану так никуда и не ушёл и наблюдал оттуда, как Бум корячится. Поэтому он изо всех сил старался туда не смотреть.       Вот только что-то ещё было в корне не так. Потому что на глаза наворачивалась влага. И Бум даже не стал пытаться списать это на аллергию на пыль и гарь или ноющую боль в натруженных от уборки плечах и спине. «Зачем ты умер...?» — Собственный шёпот, словно отражаясь от стен, окатил склонившегося над мокрым полом Бума холодом. — «А я даже не смог проведать тебя в больнице. Хочешь — убей меня за это. Только… только вернись… я же…» - Дальше Бум не мог говорить, потому что по щеке стекло солёно-горькое и попало в уголок губ. А потом ещё. Оставалось только до боли кусать нижнюю губу и жалко утирать сопли тыльной стороной руки, чтобы они не попали на уже кое-как вымытые участки пола.       Он не знал, сколько времени прошло. Казалось, что стало особенно тихо. Как будто движение на никогда не спящих дорогах где-то в центре города окончательно замерло, и даже бродячие кошки закончили охоту. Спина ныла невыносимо. А ему ещё перелазить через забор обратно. Бледный свет лежащего у порога карманного фонарика вдруг показался Буму странным. Словно он заставлял предметы отбрасывать две тени вместо одной. Или это у него в глазах начало двоиться от усталости… Пора было идти.       Бум спустился на первый этаж, стараясь не скрипеть ступеньками. Потому что сам же и вздрагивал от малейшего шороха, мысленно напоминая себе, что любые звуки здесь может производить только он сам. Ведро и тряпка так и остались наверху, а возле входной двери ждал брошенный рюкзак. Он вздохнул и вытер пот со лба, наверняка размазав по лицу оставшуюся на руке сажу и грязь. Подхватил рюкзак и только хотел водрузить его на ноющие плечи, как услышал нечто. Странный звук, донёсшийся снаружи. Тихо, но при этом пугающе близко. Как будто что-то лёгкое упало на стекловату. Бум замер. Точнее, оцепенел. Даже не мог сделать вдох или моргнуть. Только сжимал в руке лямку рюкзака, не чувствуя, как собственные ногти врезались в кожу. А вокруг снова было тихо. Буму слышал, как невыносимо громко и быстро колотится его предательское сердце. Словно кричит, что в этом доме есть кто-то живой. Ещё не убитый огнем, чужой рукой или собственной дуростью. Он так хотел заставить собственное сердце остановиться, чтобы не выдать себя и не попасть в руки пришедшего за ним воплотившегося кошмара. Что за чушь он шептал там в комнате… Какое, блядь, вернись? Если Сану вернётся из мёртвых, он же действительно… Заберёт с собой, предварительно вытащив голыми руками из тела Бума каждый орган, чтобы раскатать в тонкий слой по ещё влажному после мытья полу. Бум зажмурился и с силой потянул себя за волосы. Против воли прислушался, но услышал только пищащую в ушах тишину. Он как можно медленнее выдохнул, чтобы не производить лишний звуков, а затем, не удержавшись, резко вдохнул. Вероятно, Бум услышал, как бродячая кошка или собака прыгнула в траву. Но это предположение до конца не утешало.       Бум оглянулся через плечо. Входная дверь за спиной была закрыта. И впервые в жизни он порадовался тому, что заперт в этом доме. Пусть снаружи ему, скорее всего, ничего не грозит, сейчас он всё-таки отсюда не выйдет. В идеале надо пересидеть, да хоть до следующего вечера. Иначе Бум рискует всё-таки научиться останавливать сердце, и это будет последнее, что он сделает в своей никчёмной жизни. За которую он с неожиданным отчаянием цеплялся.       Захватив свои вещи, Бум пошел обратно наверх, стараясь ступать как можно тише. Стоило лестнице едва слышно скрипнуть, и он снова замирал от панического страха, и в то же время чтобы удостовериться, что никакая потусторонняя тварь не идёт вслед за ним.       В комнате Сану запах нежилого помещения стал менее отчётливым, но к нему примешался дух сырости от влажного пола. Бум высунул голову обратно в коридор, полуслепо оглянулся по сторонам и, убедившись, что он в доме всё-таки один, закрыл дверь. Так ему было спокойнее. И даже несмотря на тревожность, граничившую ещё несколько минут назад с началом панической атаки, физическая усталость вызывала у Бума желание просто лечь и заснуть там, где он стоял.       Сгоревший матрас этой цели оказался малопригоден. А прямо на не просохшем до конца полу было бы неудобно и чревато новой простудой. Поэтому Бум решил порыться в ящиках комода, который, казалось, в основном обгорел только снаружи, и поискать что-то вроде постельного белья, чтобы хоть не на голом линолеуме. Огонь всё-таки проник внутрь комода, поэтому большинство вещей, лежавших там, превратились во что-то среднее между горелыми тряпками и чёрной паутиной. В дальнем конце верхнего ящика Бум нашел подобие покрывала, в котором было относительно немного дырок, и бросил его на пол, расправив носком кроссовка. Тут он вспомнил, что, собственно, здесь было уже не настолько грязно, чтобы ходить в обуви. И сбросил обувь в углу комнаты у двери, вместе с рюкзаком, ругая себя за то, что не сообразил раньше.       Тишину снова нарушил посторонний звук — тихий скрип, исходящий от двери у Бума за спиной. Повернув только голову, он наблюдал краем глаза, как дверь медленно приоткрылась. По телу Бума прошла волна нервной дрожи. Быстро, как мог, подойдя к двери, он судорожно захлопнул её снова. И от удара о косяк дверь отскочила, снова образовав тёмный проём, ведущий в коридор. Повторив то же самое действие с таким же результатом, Бум смирился с неисправностью дверной защёлки. И решил, чёрт с ним. Хотя бы входная дверь закрыта. Причём замок на ней кодовый, а код знает только сам Бум. Значит, он в безопасности. И можно просто лечь спать, желательно без сновидений. Хотя последнее, увы, контролировать он не мог.       Покрывало было грубым на ощупь и имело странный, горьковато-сладкий запах. Бум бросил короткий взгляд на дыру в стене, подумав на секунду, что в него мог быть завернут труп несчастной Ынсо. К горлу подкатила тошнота. Но довольно быстро прошла — мозг отключался, переставая посылать сигналы. Бум вздохнул и щёлкнул кнопкой брошенного рядом фонарика, позволяя темноте снова взять своё, а себе — окончательно провалиться в таящийся на дне сердца мрак, который не вымыть и не вытравить.       Не видя больше ничего вокруг себя, ощущая только соприкосновение ноющего тела с пропотевшей одеждой и шероховатым покрывалом, Бум начал терять ощущение реальности. Даже лёжа, он чувствовал, как от переутомления кружилась голова и подташнивало. Казалось, что пол кренится, как корабль в бурю, рискуя сбросить хрупкого человека за борт. Но что-то словно удерживало его на самом краю, не давая скатиться вниз, туда, где собственная слепота готова была сожрать заживо тело и душу. Так когда-то держали Бума руки Сану, умеющие изредка быть обманчиво нежными — за несколько секунд перед тем, как снова искалечить, заставляя каждую клетку взрываться болью, напоминая Буму таким образом, что он до сих пор жив. И сейчас, лёжа на провонявшем гарью и ещё какой-то мерзостью покрывале, Бум словно чувствовал, как его обнимают эти руки, испещрённые шрамами, как сильное, но холодное, как лёд, тело Сану прижимается со спины, гоня по венам смесь адреналина и кортизола, а то, что осталось на месте губ, прижимается к его затылку с обманчивой нежностью, вызывая желание исчезнуть, лишь бы не разрываться на части от этого дикого диссонанса. Но появившийся на грани сна и действительности призрак Сану, такой пугающе реальный, оставался для Бума единственной опорой посреди чёрной неизвестности заброшенного дома и его собственной заброшенности, непригодности, ненужности в этом слишком адекватном, словно насмехающемся над ним мире.       Сану был очень красив. Пока жил. Даже когда был перемазан в крови. И каждый раз, когда он стоял за спиной Бума, приставив нож к его горлу, тому хотелось повернуть голову, чтобы посмотреть на Сану в этот момент. Только удерживающая, сдавливая до боли пухлые щёки, рука не давала Буму в неловком движении слишком сильно прижаться шеей к лезвию. Достаточно острому, чтобы боль пришла не сразу, а только через несколько секунд, пока он рассматривал бы лицо Сану, ища хотя бы малейшую неидеальность. Даже синяки под глазами, казалось, делали Сану ещё привлекательнее, а сумасшедшая улыбка, переходящая в оскал, вовсе его не портила. Но сейчас Бум осознал, что ему плевать, как Сану выглядит. Будь он даже полностью покрыт шрамами, лишенный волос и ушных раковин, с зияющими в не до конца закрывающиемся рту зубами, это все ещё был бы его Сану. Тот, кто выбрал Бума из всех своих жертв, оставив ему жизнь. Несмотря на то, что Бум был слабее, глупее и уродливее прочих и нарушил чуть ли не каждое правило. Но почему...?       Напрашивающийся ответ казался слишком мягким и тёплым, до отвращения чужеродным, и от этого было больно. Бум не хотел никак отвечать на собственный вопрос. А только чувствовать на себе призрачные руки, сильные пальцы, впивающиеся в ребра, плечи, шею… От этих мыслей он начал дрожать, как от лёгкого тока, и непроизвольно сжал свой член сквозь ткань штанов, другой рукой царапая подобравшийся живот неаккуратно пострижеными ногтями. От этого оставались тонкие царапины, как если бы Сану водил по его коже кончиком ножа. Буму стало тяжело дышать, захотелось сбросить ненужную одежду. Он стащил с себя футболку и штаны, оставляя грудой лежать на полу. Бум царапал собственную шею, ведя ногтями почти от уха до уха, а затем по костлявой, судорожно вздымающейся груди. Он почти чувствовал, как руки Сану повторяют его движения. Как Сану вжимается в него со спины, притираясь, желая использовать, поглотить, окончательно уничтожить, а потом вернуть к жизни парой болезненных шлепков и повторить всё сначала.       Рука Бума двигалась вверх-вниз по члену, он уже ощущал влагу предэякулята на растянувшейся ткани трусов. Нет… Он хотел не так. Позволив возбуждению немного спасть, Бум полез в рюкзак, нашаривая вибратор. Как он вообще додумался потащить его сюда? Более здравая часть его сознания всё ещё не могла принять то, что даже спустя три года Бум не просто остался конченым извращенцем, а ещё сильнее погряз в этом болоте.       Избавившись от нижнего белья, Бум стал разрабатывать себя сразу двумя пальцами — так часто он это делал. Смазки не было, поэтому он просто взял игрушку в рот, скользя губами, стараясь захватить глубже. В воображении вспыхнули картины того, как он отсасывал Сану, каждый раз принимая всю длину, давясь своими соплями и задыхаясь, представляя, что может последовать дальше. И сейчас Бум отчаянно хотел этого продолжения. Достав вибратор изо рта, он встал на колени и, прогнувшись в спине, лёг щекой на шершавую ткань покрывала. И ввёл вибратор в себя, резко, чтобы было больно. Потому что Сану вошёл бы именно так, упираясь в его спину рукой, почти ломая позвоночник, а второй сдавливая горло. Да… Бум почти чувствовал всё это — вместе с ноющим натяжением внутри. И вбивал в себя игрушку, пытаясь усилить эту боль, смешивающуюся с нарастающим, пульсирующим внутри и распространяющемуся судорогами по телу удовольствием.       — Да, Сану, пожалуйста, сильнее, ещё… — Шептал он, проваливаясь в полуосознанный бред, в котором кожу его спины, как масло, резало острое лезвие, а чужой член вбивался до упора, хлюпая сочащейся из открывшихся трещин кровью. Дыхание стало тяжёлым, переходящим в свистящий стон. Воздуха не хватало, а налитый член Бума прижимался к его животу, истекая смазкой. На секунду он приоткрыл зажмуренные до слез глаза, и затуманенный взгляд, привыкший уже к темноте, выцепил перекошенные очертания приоткрытой двери… И чего-то ещё, стоящего прямо за ней, у порога, молча наблюдающего… Снова эти мысли. Бум попытался встряхнуть головой, но только больно ударился об пол виском, снова зажмурился и сжал свободной рукой подрагивающий член, что заставило его высоко простонать.       — Сану… Всё-таки ты пришел… Смотри… что я… хочу, чтобы… ты со мной сделал!       Ещё немного, и мышцы не выдержали напряжения. Бум с громким шлепком опрокинулся на пол, продолжая насаживаться на вибратор и выстанывая то имя Сану, то что-то совершенно бессвязное. Разрядка приближалась, и под закрытыми веками кружились цветные пятна. С длинным сдавленным криком Бум кончил, забрызгав покрывало и пол спермой. Окончательно обессиленный, он отключился, проваливаясь в глубокий сон, похожий на потерю сознания.       Утро ударило в лицо тонким лучом, проникшим сквозь щель между закрывающими окно подгнившими досками. Протерев ещё тяжёлые веки, Бум внезапно вспомнил, что после полудня снова должен выйти на работу. Он резко открыл глаза, обнаружив себя совершенно голым, лежащим на коричнево-красной тряпке в заброшенном доме, у сгоревшего матраса, рядом с ведром грязной воды и кучей своих вещей. Он быстро вывернул рюкзак, нашаривая телефон, не обращая внимания на несколько вывалившихся смятых бумажек. Который час...? Сколько Бум не жал на кнопку сбоку корпуса, экран оставался тёмным. Вот же чёрт… Надо валить отсюда. Как-то выйти. Быстрее. Натянув на себя трусы, штаны и футболку, засунув ноги в брошенные под дверью растянутые носки и потёртые кроссовки, схватив за лямку так и не застёгнутый рюкзак, Бум выскочил в коридор… И обмер от того, что увидел. Прямо за дверью, на плохо отмытом в самом углу полу отпечатался кусок подошвы. Бум хорошо знал свои следы. И этот — был точно не его. Он нервно сжал и без того мятую футболку на груди, тщетно пытаясь не вспоминать, как он видел ночью — или, скорее, чувствовал — что именно там кто-то стоял. Не может быть… Нет. Этот след наверняка был здесь очень давно, просто Бум плохо вымыл пол. И старый след наверняка должен отличаться от нового. Надо проверить… или лучше не… Но Бум уже свалился на колени прямо там, вперив взгляд в отпечаток половины чужой подошвы в пыли и с ужасом отмечая, какой он чёткий. Но если след свежий, то… Бум опредёленно сошел с ума. Это же просто невозможно. И что теперь делать? Не думать, не смотреть, просто выбросить из головы этот бред. И валить.       Бум сбежал по лестнице вниз, споткнулся, чудом не упал в самом низу, ухватившись в последний момент за перила, толкнул входную дверь и вылетел во двор. Зажмурился от слепящего солнца и побежал к забору, снова отдавая себе отчёт в собственном безумии. Там, где он прошёл прошлым вечером, трава была примятой, стебли сорняков сломаны, но… этот участок был слишком широким. Как будто тут прошел кто-то ещё. Параллельно с его, Бума, траекторией. Или это его так шатало вчера от страха?       Глубоко вздохнув, Бум упёрся ладонями и лбом в забор. С ночи бетон ещё был холодным, и это помогло худо-бедно вернуть самообладание. Ровно настолько, чтобы суметь снова нацепить чудом не выпавшую из расстёгнутого рюкзака верёвочную лестницу на торчащую арматуру, кое-как вскарабкаться по ней, перевесить на обратную сторону и на последнем издыхании слезть, обдирая штаны на коленях. Затем Бум затолкал её обратно в рюкзак и резко застегнул молнию. Просто ещё один ночной кошмар. И ещё один новый день. Бум пойдёт на работу. Но сначала — домой, сменить замызганные шмотки на что-то другое, чтобы не напугать и так чересчур озабоченных его состоянием коллег. Бум всегда работает дольше положенного, поэтому за опоздание не наругают.       Тихо выйдя на улицу, где, к счастью, в этот момент никого не было, он направился в сторону своего дома. Надо как-то жить дальше. И будь, что будет.