Впадая в оковы порабощения

      Утром завтрашнего дня по приказу даймё Саске отправился на рынок. Сабуро вдруг в тот же самый момент потребовал иватаке, но за его неимением на Учиха упала участь за ним отлучиться. Являясь единственным свободным подчинённым и не имея права отказаться, Саске покорно поклонился, следуя приказу.       Выглядел он весьма неважно: те же мешки под глазами, чуть отёкшее лицо, полуприкрытые веки, мутный взгляд в никуда. Ему думается, что лучше будь он на рынке, чем в доме даймё — увидев его состояние Кумико так точно бы взволновалась сильнее прежнего. А заставлять нервничать госпожу Кумико Саске не хотел.       Ночью он глаз так и не сомкнул. Мысли крутились вокруг странного незнакомца и не менее странной ситуации. Саске одёргивал себя каждый раз, когда рассуждения заносили не в ту сторону — он начинал беспокоится о чужой неизвестной ему жизни. Юноша показался самому себе смешон: не помня даже лица, не зная имени незнакомца Учиха волновался о нём так, словно тот ему годился в родственники. Уснул он только под рассвет, посчитав, что у него своих забот хватает, нежели лишних тревожных дум о незнакомце, чей лик не отпечатался в памяти.       Когда Саске доходит до рынка в носовые рецепторы бьют такое большое количество запахов, что на миг кружиться голова. Люди сновали везде: от продавца к продавцу, скупая едва ли не всю лавку. А торговцы елейно улыбались своим покупателям, слащаво восхваляя свой продукт так, что отказать в покупке товара являлось невозможным.       У одной из лавок Саске приметил грибы шиитаке, а рядом с ними любимый Сабуро иватаке. Люди там не теснились, мало кто останавливался у лавки — лишайники были нынче дорогим деликатесом, которые могли позволить себе только высшие чины. Продавец, до этого скучающе разглядывающий улицу, заприметив подходящего Саске вдруг взбодрился, встал с насиженного места и нацепил на лицо улыбку, предвкушая набить карманы монетами.       — Чего изволите, юноша?       Саске указывает на желаемое и его количество. Упаковывая лишайники продавец пытается продать ещё несколько своих продуктов, обещая сделать хорошую скидку. Учиха, незаинтересованно слушая речь, вдруг перебивает его, спрашивая:       — Вы что-нибудь слышали о недавнем убийстве мужчины?       Торговец замирает в одной позе, и по опущенной голове Саске не видит эмоций на лице, но предполагает, что тот скорее всего удивился. Спустя недолгую заминку продавец поднимает к нему лицо, и выглядит он чуть нахмуренным.       — Почём спрашиваешь? — отдавая товар и получая взамен мешок монет, он вынимает все и пересчитывает, алчным взором ловя каждый блик серебра.       Саске не отвечает, замечая, что весь интерес продавец перевёл на монеты, рассматривая каждый едва ли не со всех сторон. Пересчитав и удовлетворившись сумме торговец прячет мешок себе под пояс довольно улыбаясь, а после вскоре сам отвечает, ни разу не смутившись своего молчаливого покупателя.       — Да, слыхал об этом. Жаль несчастного — у того, поди, планы на жизнь были, а тут такое… — качая головой, продавец не на шутку расстраивается сам, словно жертва приходилась ему давним другом. — Время нынче страшное ходит.       — А на счёт убийцы что думаете?       Саске было интересно послушать мнения людей на этот счёт. Хотел послушать и тех, кто верит высшим существам и в их участие в людской жизни. Он не собирался верить слухам о ёкаях и его подобиям, но и не считал это бредом сумасшедшего — будь это так, то не существовало бы и свитков с хранящейся информацией о чудовищных демонах и их подробному описанию вплоть до мельчайших деталей.       — Что ж на его счёт думать-то? — пожимает мужчина плечами, скрещивая руки на груди. — За грехи свои поплатиться скоро.       Саске непонимающе его оглядывает, когда мужчина, вдруг решивший воровато оглянуться по сторонам, склоняется к нему, прикладывая одну ладонь к лицу, словно в этом гомоне людей их диалогом кто-нибудь мог заинтересоваться и невзначай подслушать. Учиха склоняется в ответ и торговец шепчет сокровенное:       — Мне самому-то страшно. У меня сын маленький, только недавно родился, а по Эдо гуляет черти что.       Саске не знает, что ответить, потому решает просто промолчать, но и его собеседник не ждёт слов. Они тихо прощаются друг с другом, и Учиха уходит с мыслью о том, что иметь близких людей — непосильная и тяжёлая ноша.

***

      Когда Саске возвращается в дом даймё, он отправляется прямиком к поварам с целью отдать иватаке. Но поворачивая за угол и проходя на кухню, он совсем не ожидает увидеть Кумико о чём-то беседовавшей с поваром. Заприметив их Учиха решает удалиться прочь, но когда взор госпожи обращается на него она ему мягко улыбается, и кивнув на последок повару подходит к нему. Улыбнувшись ей в ответ Саске глубоко кланяется женщине, выражая всё своё почтение.       — И снова этот уставший вид, мальчик мой, — она по-матерински убирает лишнюю прядь ему за ухо, давая юноше больше обзора. Саске, словно провинившийся, виновато опускает тёмный взор, неловко пожимая плечами. Кумико на это лишь вздыхает. — На рынок ходил? — решает она сменить тему, дабы не смущать Учиха.       Саске согласно кивает поднимая мешок с лишайниками на уровне глаз.       — Даймё-сама был огорчён, узнав, что закончились иватаке. Мне ничего не оставалось как пойти на рынок за ними, — шутливым тоном сообщает он и морщинистое лицо Кумико становится шире, когда её лицо трогает улыбка.       — Жаль меня не взял с собой — я бы хотела взглянуть, что сейчас нового торгуется.       И Саске сообщает ей, что рынок не меняется и остаётся всё тем же, а если новинки и появляются, то достаточно быстро раскупаются. Говорит он и о сильных запахах, о торговцах, что пытаются опустошить свои лавки и пополнить карманы приятной тяжестью монет, порой продавая продукт не самой свежей партии. Саске всё говорит и говорит не умолкая, а Кумико тихо его слушает, иногда попивая чай и вставляя короткие комментарии.       Он замолкает тогда, когда во рту становится сухо, а связки в горле начинали неприятно ныть. Тянется за своим остывшим чаем любезно приготовленным Кумико и, превозмогая желание опрокинуть его в себя залпом, делает несколько торопливых небольших глотков, боясь показаться невежественным. Женщина, замечая это, понимающе бросит на него взгляд, после опуская его на опустошённую чашку юноши. Она берёт чайник и подливает ему новую порцию, слыша в ответ тихое и смущённое «спасибо».       — Ты знаешь, Саске-кун, — обратив на себя чужой тёмный взор, она продолжает. — Про легенду Красноволосой Девицы?       — Легенда Красноволосой Девицы?       — Да, — кивает она. — Это очень старая легенда, которую когда-то рассказала мне моя мать, а моей матери — её.       Женщина улыбается своим мыслям, неторопливо начиная рассказ.       — Однажды один император, славившийся своей жестокостью, прогуливался в одном из своих садов. Проходя мимо пруда его привлёк женский голос, звучавший так чисто, что перестать слушать его было невозможно. Движимый любопытством он пошёл на этот голос и взору его предстала девушка. Красотой своего тела и голоса она одурманила сердце императора, и тот влюбился в неё. Заметив его красавица перестала петь, а он в свою очередь возжелал её видеть у себя во дворце. Он предложил ей выйти замуж за него, а взамен дать всю ту власть, что у него есть.       Кумико прервалась на мгновение отпив чая, и вновь продолжила свой рассказ.       — Но девушка, любившая свободу, отказалась, чувствуя, что сердце у императора злое и тяжёлое. Тогда император рассердился — он велел страже схватить красавицу и уволочь её в собственный дворец. Во дворце девушка чахла: некогда её кипельно-молочная кожа стала серой, шёлковые длинные волосы цвета огненной зари потускнели, а глаза цвета яркого глубоко моря и вовсе утратили всю свою озорность. Император словно был слеп, не видя или не желая видеть состояние своей возлюбленной. Он задаривал её всем тем, чем считал нужным: заморские платья, дорогие украшения, взамен желая услышать вновь чарующее пение девушки. Но всё это ей было не нужно.       — Тогда он отпустил её? — предположил Саске. Кумико отрицательно качает головой.       — В один из дней красавица забеременела. Император, сильно обрадовавшись этой новости, спросил чего желает его возлюбленная. Красавица ответила: «Отведи меня к пруду, где ты когда-то меня встретил». Император в тот же час выполнил просьбу: они подходят к пруду, и она садится подле него вдруг начиная петь. Услышав нежный голосок патокой разливающийся по саду, он садится возле девушки, окончательно околдованный музыкой голоса. Так он и остаётся сидеть у пруда до конца своих дней, отвечая за те грехи, которые взял на свою душу.       Саске задумчиво чешет подбородок.       — А с девушкой что произошло?       — Девушка оказалась кицунэ, что проучила злого императора. А что стало с ней и ребёнком никому не известно, — грустно вздохнула женщина.       — Но почему же она раньше не убежала, являясь демоном изначально?       Саске не понимает. Кумико слабо пожимает плечами.       — Нам уже этого никогда не узнать. Возможно, император был настолько ревнив, что показывать свою возлюбленную всему свету он не хотел. А возможно он позже узнал, что девушка являлась ёкаем и нашёл способ её ослабить.       Странная, однако, легенда, думает Саске. Он натыкается на её несостыковки, ищет ошибки, анализирует рассказ. Отказывается верить, что, в конце концов, демон, являясь намного сильнее самого человека, пусть и в обличие девушки, не смог дать отпор простому смертному, пусть даже и императору. Учиха думает об этом так глубоко, что сам удивляется тому, насколько сильно эта легенда его зацепила.       Позже, когда на улицах смеркаются сумерки, Саске, не сразу заметивший вечер, смущённо извиняется в поклоне за излишнюю болтовню, обещая впредь не отнимать бессовестно время своей госпожи. Кумико на это лишь звонко смеётся, отвечая, что в компании Саске находиться ей лишь в радость. Они прощаются, желая друг другу спокойных снов и отправляясь по разные стороны коридора.

***

      Лунный свет освещал тёмную комнату пробираясь сквозь бумажные сёдзи, цепляя лицо задумавшегося Саске разглядывающего потолок. Руки его были закинуты за голову, ноги широко разведены, а юркий язык то и дело облизывал обветренные потрескавшиеся губы, даря необходимую влагу.       Сегодня ему приснился кошмар. Ему снился стальной клинок катаны, чьё лезвие покрывала свежая кровь. Снились ему и чьи-то красные очи. Такие красные, что тревожили его душу, уста подрагивали, а веки жмурились сильно-сильно до цветастых пьянящих пятен. Они лукавили, смотрели хитро и жадно, и под их мёрзлым взором собственное нутро трусливо сотрясалось, а сердце бешено билось в страхе. Саске чувствовал даже во сне как оно интенсивно перекачивало кровь, как адреналин его обжигал, заставлял дуреть и кружить несчастную голову. И слышал он сквозь плотно прикрытые ладонями уши крики, слышал противное чавканье, слышал разрушающий сознание чёрствый хриплый смех. Видел сквозь сомкнутые веки кровь. Она была повсюду, она окрашивала его руки и лицо, заставляя биться в конвульсиях и извергать остатки пищи, истощая желудок, начинающий колотиться в болезненных спазмах. И Саске лежал там, покрытый собственной блевотой, покрытый чужой кровью умершего, помутнённым взглядом смотря вдаль. А потом всё затухало.       Затухало, чтобы повториться вновь.       Саске не часто снились кошмары. Точнее сказать — никогда. Лишь однажды кошмар настал его в четырнадцатилетнем возрасте, но по сравнению с этим он казался даже безобидным. Саске думается, что пора больше времени находить для отдыха.       Переворачиваясь на бок он выдыхает в темноту, неясными глазами упёршись в стену. Чернь комнаты была настолько пугающей, что больной мозг подкидывал непонятные, едва белые кляксы, напоминающие тела детей, сидящих в углу и впивающихся зябким взором на него. Саске жмурит глаза, проклиная свою фантазию.       Когда сознание вот-вот собираясь уйти в сон опустошается в уши бросается резкий гулкий взрыв отрезвляющий голову. Саске подскакивает со своего ложа, опираясь руками в футон и скидывая одеяло. Сердце, до этого умеренно бившееся, отбивает в груди яростную чечётку, пульсом доходя до гортани. Учиха встаёт на дрожащих ногах, подходит к сёдзи и отодвигает бумажную стену в сторону, ужасаясь наблюдающей картине.       Район, в котором он жил все эти года, горел, сжираемый пламенем, не оставляющим на своём пути ничего живого. Огонь охватывал каждый кусок, пытаясь сожрать всё, к чему прикоснётся, дабы потом оставить после себя пепел, серой массой уродующий землю. Его пламя жадно облизывало здания извергая горячие колючие искры, опрокидывая их на землю, где они безжизненно тухли. В носу стоял удушающий лёгкие запах горелого, ноздри забивались летящим пеплом, и воздух невыносимым жаром природной стихии заставлял хрипло и ненасытно вбирать его.       Саске согнулся и откашлялся от неприлично вдохнувшего запаха гари, чувствуя, как горло рвал тяжёлый сухой кашель, вынуждая лицо неприятно кривиться. Его трясёт, паника бьёт тело крупной дрожью, но он буквально усилием воли заставляет себя сделать хоть какое-то движение. Когда тело начинает подчиняться, он шумно хлопает сёдзи, закрываясь, и скорее накидывая поверх ночной рубахи кимоно. Руки подрагивают, глаза в ужасе бегают из одного угла в другой. Торопливо и неряшливо завязав оби Учиха выбегает на улицу больше не ощущая её осеннюю прохладу, что так легко оседала на коже, приятно её пощипывая. Сейчас он ощущал пыл огня, жар которого заставлял тело потеть, выделяющимися каплями скатываясь куда-то вниз. Саске сглатывает и чуть не вскрикивает, когда его неожиданно разворачивают чьи-то руки, крепкой хваткой держа его в плечах.       — Не стой, глупец, скорее беги, если жизнь дорога! — встревоженно кричит ему незнакомая старушка, полными страха глазами взирая в его, а после, спохватившись и подняв полы грязно-болотного цвета кимоно, убегает, оставляя юношу одного.       Он смотрит ей вслед потерянно, едва вспоминая, что происходит вокруг, а когда по голове точно набатом бьёт понимание, Саске вспоминает про…       — Кумико-доно!       Учиха выбегает во двор, нечаянно сбивая мимо пробегающих в ужасе людей, иногда спотыкаясь и падая сам, но всё равно поднимаясь и продолжая бежать дальше. Главный вход сжирало ненасытно пламя, и юноша, едва ли не застонав от досады, сворачивает за знакомый угол, залезая через задний скрытый от посторонних глаз вход, оказываясь, наконец, в помещении. Его дыхание сбивчивое, из горла вылетают еле слышные хрипы и сам он сжимается весь изнутри, стремясь как можно скорее увидеть целую и невредимую женщину. Учиха молится, он впервые искренне молится Ками, отчаянно зовя помочь во второй раз, надеясь на лучший исход.       Он остервенело мотает головой из стороны в сторону, прикрывает рукавом кимоно лицо щуря глаза от едкого дыма и движется по коридору. Зовёт Кумико надеясь услышать её отклик, но в ответ лишь обнадёживающая естество пустота. Саске кашляет, когда дым достаточно сильно проникает через ноздри, кожа краснеет от невыносимо палящего жара, едва ли не обугливаясь. Учиха шипит от неприятно кусающей боли, но упрямо движется вперёд, минуемый скорее найти женщину. А когда агатовый взор падает на лежащее отвернувшееся спиной не двигающееся тело — Саске холодеет. Внутренние догадки бьют упрямо по чувствительному сердцу, на глаза наворачивается позорная влажность и сам парень дрожит, потрясённо пялясь сейчас на такое казавшееся далёким тело. Он неуверенно подбегает, трясущимися руками хватается за плечи и мягко переворачивает, чувствуя собственное биение сердца где-то в области горла. Из груди выходит облегчённый выдох, когда перед глазами предстаёт незнакомое лицо, а желудок сжимается болезненно от осознания бездыханного трупа рядом. Он сочувствующе кидает взор из-под приоткрытых тёмных глаз, встаёт, чтобы затем пойти дальше на поиски, оставляя позади сжираемый пламенем труп.       — Саске!       Учиха вздрагивает от зова собственного имени, не понимая, откуда раздался голос и растерянно оставаясь на месте, прислушиваясь к звукам.       — Кумико-доно, это вы?! — кричит он в ответ, а когда слышит душераздирающий крик где-то сбоку, Саске срывается с места, ощущая, как спина взмокла не только от высокой температуры в помещении, но и от волнения, усердно грызущей нервы.       Когда он добегает до предполагаемого места откуда доносился крик, он едва ли держится на ногах, чувствуя, как земля вмиг исчезает куда-то.       Под полыхающими яростным огнём деревянными досками лежала его добрая госпожа Кумико. Почти обгоревшая, с расколотой облысевшей черепушкой, из которого медленно вытекала кровь. Веки её были широко распахнуты, а единственный уцелевший глаз помутнел, взирая куда-то напугано вдаль. В ужасе Саске замечает пустую глазницу, из которой медленно вытекали прозрачные выделения, а рот был широко открыт, как если бы ей не хватало кислорода.       Не выдержав такого зрелища Учиха теряет дар речи, а вместе с ним и силы. Он падает разбивая колени, сгибается над дощатыми досками и его выворачивает остатками пищи, неприятной желчью обжигая гортань. Его бьёт крупной дрожью, он едва дышит сквозь бьющую спазмом глотку. Сжимает ладонью ткань в области груди, жмурит очи желая оказаться где-нибудь далеко отсюда. Мантрой шепчет себе, что это лишь сон, вновь проклятый кошмар, решивший взыграть с ним в злую шутку. Саске уверяет себя, что это не правда, наглая мерзкая ложь, а когда набирается крупицей смелости и поднимает голову, то вновь встречает труп Кумико. Ему кажется, что она смотрит на него, тянет свою костлявую руку с кое-где оставшимся мясом и просит спасти, умоляет вытащить из-под почти сожранных пламенем досок. Её единственный глаз лопается под высоким градусом, и пустота её глазниц искажает и так неузнаваемое из-за огня лицо, но она всё тянет к нему свою обгоревшую руку, другой царапая пол под собою.       — Мне больно, Саске-кун! Помоги мне!       И Саске кричит не в состоянии встать, отползает как можно дальше от трупа не веря собственным глазам. Обнимает себя, хрипит, когда наполненные гарью лёгкие отказываются работать, а собственное сознание едва ли держится ясно. Рыдает так громко, что грудь начинает стягивать болью буквального от каждого вдоха и выдоха, а глаза раздражены настолько, что перед взором вставала лишь муть.       Когда Учиха успокаивается он поднимается на мелко дрожащих ногах и выбегает прочь, превозмогая ярое желание обернуться. Иногда он спотыкался и падал, но вновь усердно поднимался продолжая искать выход. Гарь настолько окутала помещение, что дышать становилось попросту нечем — обожжённые лёгкие тяжёло сокращались, и кашель нещадно рвал грудную клетку, обещая выхаркать одно из лёгких. Обессиленный и изнеможённый Саске дрожит, а рассудок едва ли остаётся с ним. Выхода не было: огонь перекрывал все пути к отступлению и жар его наводил на мысли, что всё кончено. Хрипло крича о помощи Учиха рыдает, осознавая, что не желает себе такой кончины. Почему всё так сложилось? За что боги его наказывают? Неужели Ками было мало того, через что ему пришлось пройти? Неужели он заслужил мучительно умереть, заживо сожранный прожорливым пламенем огня?       Делая большие шаги назад от неожиданно усилившегося пламени, надвигающийся точно на него, со стороны спины вдруг начинает надрывно что-то трещать. Он не успевает обернуться, как его резко хватают вдоль живота, взмывая куда-то верх. Саске не понимает, что происходит — перед глазами картинки размываются, а в ушах свистит ветер, остужая раздражённую кожу. Голова кружится и от смены температур дышать становится труднее, как если бы он задыхался.       Когда над ухом кто-то громко смеётся и грубо его встряхивает, Саске жмурится неосознанно, растирая рьяно глаза от слёз и мути.       — Ну и ночь сегодня!       Ему совсем не нравится этот задорный тон, и уж тем более отталкивала мысль, что он в руках какого-то негодяя. Зрение постепенно приходило в норму, и первое, что он замечает — это горящую под собой улицу, окутанная жаркой пеленой огня. Он парил над землёй поддерживаемый чужими руками, и тело его трепетало от страха высоты, а собственные глаза отказывались верить подобному. Саске в панике хватается цепко за руку, любезно его придерживающей около живота, пытается выдавить слово, но из измученного горла лезут тяжёлые хрипы, царапая стенки гортани.       — Да перестань ты дёргаться, — недовольно прозвучат сверху. — Иначе скину. Ты же не хочешь рассечь себе черепушку от падения? Если ты знаешь, что такое череп.       Слова наполненные таким ядом, такой издёвкой и злорадством, которые Саске не чужды, к которым он привык за то время службы даймё. Привык и ко взглядам завистливым, таким обжигающим, что порой затылок нагревался от чужих провожающих его взоров. Они не смущались глумиться едва ли не открыто, и если сначала было обидно, то позже стало плевать.       Но почему же сейчас его сердце трусливо сжимается пропуская удар?       Учиха уста обескровленные свои поджимает. Голову неспешно поднимает, встречая своего злодея. У незнакомца волосы смольные, пряди передние длинные, обрамляющие смуглое лицо. На щеках то ли шрамы, то ли мазнувшие в чёрной краске кистью три тонкие полосы, доходящие едва ли не до ушей. Глаза тёмные, как ночь, со смешинками глядящие, и рот на красивом лице искажается в злой ухмылке обнажая зубы.       Саске хочет дёрнуться, оказаться как можно дальше от него, лишь бы не прижимали к чужому телу и руки не обвивали грубо живот. Но инстинкт самосохранения отчаянно кричит этого не делать, и он давит в себе желание двинуться, боясь разбиться насмерть. Закрывает глаза и отворачивает голову, не желая видеть то, что перед глазами маячит.       Ему думается: а не сошёл ли он с ума? Почему кошмар стал таким реалистичным? Саске кажется, что его сознание где-то за гранью понимания. Может в самом деле он умер? Может душа его упокоя не нашла и бродит по улицам? И в руках сейчас он у ёкая, единственного существа, что видеть его может.       Смех градацией вырывается из груди Саске, и слёзы льются то ли от безудержного веселья, то ли от разрывающей сердце непонимания. Он, видимо, и правда обезумел, раз безрассудные мысли в голове зарождаются. Принять реальность всё никак не получается и не хотелось, но пережитые отвратительные воспоминания рвутся показать, что так и было, что не сон всё это.       Воспоминания говорят, что кошмары порой бывают на яву.       Саске горько на душе.       Незнакомец смотрит на него, как на нечто странное, бровь вопросительно изгибает. Думает, наверное, какой он жалкий, слабый. Но Учиха равнодушно. Всё равно ему и на себя вдруг стало. Пусть отпустят, путь он разобьётся. И если смертью своей получит он свой покой, то так тому и быть. Ничего у него больше не осталось. Некому его жалеть, некому его хвалить. Кумико давно сожранная пламенем в пепел обратилась, так пусть же и его мучения прекратятся.       Незнакомец присвистывает, глядя на его макушку.       — Ну и ну, парень. Да у тебя крыша едет точно.       Он смеётся. Так голосисто и грубо, явно с издёвкой. Смех его режет слух Учиха, но Саске даже не кривится. Молчит, не реагирует совсем, безразличным посеревшим взором палясь куда-то вдаль. Незнакомец хмурит недовольно брови встряхивая безвольное тело.       — Ты хотя бы слово скажи, а то я злиться начинаю.       — Ты с кем там бранишься снова, Менма?       Голос этот низкий, уставший, совсем незаинтересованный. Менма фыркает недовольно замечая обладателя голоса, что стоял на опалённой земле. Он опускается, а достигнув земли резко опрокидывает поодаль от себя ничего не понимающего Саске. Учиха прокатывается по грубой поверхности, стирает себе кожу на предплечьях, едва успев прикрыть ими лицо. Отбивает себе локти и рёбра, и Саске кажется, что он слышит хруст собственных костей. Он безутешно пытается встать, но после такого падения получается только приподняться. Непослушные вмиг ноги отказывались подчиняться, и ему пришлось опереться на искалеченные дрожащие ладони, чуть морща лицо от дискомфорта. Вглядывается в обе стоящие мужские фигуры, отгоняя вновь явившуюся пелену мути с глаз.       И замирает.       Такой знакомый и одновременно отталкивающий карминовый взор, по-лисьему прищуренный. В глазах напротив пляшет любопытство, цвет карминовый оттеняется на два тона темнее, и на дне их Саске ловит искрами полыхающую страсть, неизвестно чем вызванную. Лицо его точно то же, что у Менмы, правда волосы светлые, солнцем целованные. Он не помнит его, но отчего же тогда чужие глаза кажутся такими знакомыми? Отчего ему не чуждо это ощущение?       Губы незнакомца растягиваются в хищном оскале. Подходит к Учиха, присаживается на корточки совсем рядом с ним. Склоняет голову с интересом в бок. А у Саске сердце ухает вниз, когда лицо напротив склоняется к нему и жар чужого дыхания опаляет его изнеможённую кожу на лице.       — И снова здравствуй, — а в глазах смешинки.       Саске хочется истерично засмеяться.