Ромео в золоте, Джульетта со вкусом клубники

      Закат...       Раскаленное добела солнце Египта тает буквально на глазах, растекается жидким золотом вдоль линии кроваво-красного горизонта, растворяется, окрашивая небеса в приятные розовые тона. «Скоро поднимется ветер», — мысленно подмечает Атем, обращаясь лицом к угасающему светилу.       Он стоит на просторном дворцовом балконе, обнесенном со всех сторон каменной оградой (достаточно высокой, чтобы облокотится на нее всем телом, положить сверху локти и принять что-то вроде расслабленной позы, наслаждаясь прекрасными видами на город, пока его присутствие на этом же самом балконе остается сугубо формальным) и смотрит вниз — туда, где последние лучи расчертили на земле что-то вроде ковровой дорожки. С высоты царского дворца город виден как на ладони: даже сейчас, когда солнечного света в их распоряжении почти не осталось, и в окнах то тут то там начинают зажигаться первые робкие огоньки, улицы все равно переполнены людьми — крошечными безликими точками, снующими туда-сюда в лабиринте извилистых закоулков и фруктовых лавочек с их назойливыми продавцами, голосившими «финики, финики, покупайте финики, высший сорт!», «гранаты, спелые гранаты, таких нет даже у самого фараона!», «только сегодня и только сейчас, спешите отведать заморские диковины: сливы, черешня, инжир и многое другое!», что попадаются тут чуть ли не на каждом шагу. Атем переводит взгляд на дома. Ближе всего к дворцу располагаются аккуратные, выбеленные, покрытые декоративной лепниной и всевозможными рисунками двухэтажные особняки знати со своим внутренним двориком, окруженным высокой каменной оградой, и роскошными садами. Чуть дальше виднеются ряды низеньких приземистых зданий: не богатых, но и не бедных, принадлежащих, вероятно, каким-нибудь писцам или мелким чиновникам. Стены их шершавые, желтые, без какого-либо декора или узоров; они выглядят несколько грубовато на фоне своих белокаменных соседей, — какими-то потерянными, что ли? Как будто не на своем месте, застрявшими где-то между нищетой и почтенным достатком... — но сами дома в то же время опрятные, ухоженные, с кирпичным забором вместо массивной ограды и калиткой. Вместо садов тут редкие деревья (чаще, конечно, пальмовые, но время от времени в промежутках между одинаковыми крышами попадались яблони, оливковые насаждения и даже рослые фигуры сикомора) и цветочные горшки, вместо просторного двора с узенькими мощеными дорожками и прудиком — жалкий клочок земли там, где проходит граница между шумной городской улицей, очерченной невысокими, было бы еще что, конечно, огораживать, забором, и начинается крыльцо. Дальше этих серых однообразных домишек, как ему кажется, жизни нет — прямиком за владениями «среднего класса» тянется чуть ли не до самой линии горизонта череда убогих ветхих лачуг с тростниковыми или вовсе соломенными крышами и грязно-коричневыми стенами, вымазанными щедро смесью мокрой земли и речного ила: так бедняки укрепляли по обыкновению тонкие, продуваемые всеми ветрами стены и латали в них разрастающиеся щели, оттого-то и цвет у них делался таким «специфичным», можно даже сказать, неприятным.       Атем тяжело вздыхает и отводит взгляд, не в силах заставить себя смотреть на эти халупы. С каждым днем город разрастается все стремительней, жители бегут с пустынных окраин и близлежащих деревень, подальше от границы, подальше от засухи и неурожая, думают, будто в столице им ничего такого не грозит, и работы тут всегда вдоволь, и платят за их труд баснословные деньги, и вообще — хорошо жить у фараона за пазухой! А на деле вместо ухоженных квадратных домиков с низеньким заборчиком и калиткой прибавляются одни только лачуги, перемазанные грязью и навозом, с провалившимися крышами, жалкие, страшные... И он ничего не может с этим поделать! Совесть мучает его каждый день. Атем еще так молод: честолюбив, энергичен, амбициозен... И так неопытен! Разве способен какой-то мальчишка (пускай даже сам фараон) решить все проблемы по щелчку пальца? «Что мне сделать для вас, что поможет облегчить ваши страдания? Я хочу спасти, всех вас спасти! Только скажите как...»       — Давайте мы перестанем врать хотя бы самим себе и признаем уже: ситуация выходит из-под контроля! Мы должны действовать — жестко и радикально. Хватит пытаться анализировать все подряд, у нас нет на это времени! — раздается за его спиной хрипловатый голос жреца Сето, чьи слова возвращают фараона обратно с небес на землю.       Атем заставляет себя насилу отвести взгляд от города и повернуться лицом к шестерке своих «верных защитников» — они же владельцы артефактов миллениума, — что столпились позади него на этом злосчастном дворцовом балконе, однако стоило ему только взглянуть на них, как вот он уже закатывает демонстративно глаза и цокает громко языком. «Сколько можно кричать друг на друга? Меня вы послушать не хотите?» — читается между строк в его позе.       Его выпад, однако, остается никем не замеченным...       Жрецы ссорятся, кричат беспрестанно друг на друга, перебивают, размахивают как остервенелые руками, пытаются всячески привлечь к себе внимание. Один только Шимон стоит поодаль у самого входа и задумчиво молчит, хотя кому, как не ему, убеленному почтенной сединой и безграничной мудростью старцу, спрашивается, пристало кричать громче всех? Казалось, Шимон в этот момент не просто угадывает ход его мыслей, но прекрасно знает, о чем думает юный фараон: он ловит хмурый взгляд Атема и отвечает тому легкой ободряющей полуулыбкой. Мол, ну что же ты, не нужно робеть — смелей-смелей. «В конце концов, теперь ты наш фараон. Помни, люди ждут от тебя волевых решений. Порой таких неосуществимых... но волевых». Эти слова до сих пор словно бы отдаются жутковатым эхом в его голове. Так Шимон приветствовал его в тот памятный солнечный день, когда он вступил торжественно на престол. И так же сообщил ему посреди холодной ненастной ночи о страшном — «...смерти всеми нами любимого фараона Акунамуканона».       Его отца.       Атем стискивает нервно ладони в кулаки и буквально убеждает себя («Они прислушаются ко мне. Да! Они просто обязаны прислушаться...») вмешаться, пытаясь говорить по возможности твердо, решительно, но голос в самый последний момент подводит его, заметно дрогнув:       — Прекратите сейчас же! Так мы никогда ни к чему не придем! Я знаю, вы все напуганы. — Фараон обводит неспеша взглядом своих жрецов, как бы показывая: прямо сейчас я говорю с каждым из вас. На деле же лишь пытаясь выиграть для себя хоть немного времени и перевести незаметно дух. Увы, но столь очевидная уловка не ускользает от внимания Сето; он смотрит на юного фараона в упор, без тени какого-либо уважения и уж тем более почитания. Жрец, как и всегда, до ужаса высокомерен: складывает небрежно руки на груди и вскидывает демонстративно подбородок, стоило только Атему заговорить. Впрочем, фараон отвечает ему тем же... — Как бы мне не хотелось это признавать, но Сето абсолютно прав, болезнь распространяется слишком быстро. Я обеспокоен ситуацией на южной границе царства не меньше вашего, но это вовсе не повод поддаваться бессмысленной панике. Мы собрались здесь, чтобы найти максимально эффективное решение проблемы, так? А это значит, что любые споры нужно отставить в сторону! Забудьте в кои-то веки о разногласиях. Наши головы в столь нелегкий для всего Египта час должны быть трезвыми, а выбор, сделанный здесь и сейчас, — правильным. Я предлагаю бросить все силы на помощь тем, кому не посчастливилось подхватить болезнь в числе первых. Во власти хвори оказалось сразу несколько крупных деревень, многие их жители даже не осознают толком, что с ними происходит, думают, будто они чем-то прогневали богов, и те ниспослали им кару небесную за свои грехи. Но это не так! Болезнь реальна, и она целиком и полностью в нашей власти. Мы должны собрать наших лучших лекарей. Призовем их со всей столицы — нет, со всех уголков Египта! Соберем конный отряд, приставим к ним вооруженную охрану (для надежности), обеспечим лучшими лекарствами и отправим на южную границу...       — Ах, до чего же трогательная получилась у вас речь, мой фараон. Поистине трогательная, ну прямо за душу берет! Только вот есть одно маленькое «но»: боюсь, она столь же неубедительна и по-детски наивна, сколь и ее обладатель. Ничего глупее я за сегодня еще не слышал! — Голос Верховного жреца звенит холодным металлом, и, если бы слова могли ранить физически, его бы уже давно превратились в острые клинки. Атем прекрасно знает: Сето никогда не обратит против него, своего законного правителя, оружие, хотя оно ему по большему счету и не нужно. Жрец орудует своим языком похлеще всякого хопеша, но, что самое ужасное, он всегда умудряется попасть человеку прямо в сердце — в ту самую больную точку, которая и без того не переставая кровоточит.       — И... что ты хочешь этим сказать? — цедит Атем сквозь плотно стиснутые зубы. Ладони его непроизвольно сжимаются в кулаки, но фараон изо всех сил старается держать себя (как бы это ни было иронично) в руках.       —  Всего лишь то, что вы до абсурда любите каких-то жалких людишек, мой царь! Даже тех из них, кто такой милости, откровенно говоря, не заслуживает, — воскликнул смеясь жрец, и этот рокочущий издевательский смех — очередная порция смертоносных игл, вонзаемых им с математической точностью под кожу юного правителя. — А теперь давайте начнем все сначала, но уже чуточку повнимательней. Согласны, мой царь? То есть вы предлагаете собрать со всех уголков страны наших лучших и весьма немногочисленных, попрошу заметить, лекарей, среди которых не так уж и много талантливых, крепких здоровьем юношей, ибо житейский, ровно как и врачебный, опыт, увы, неизменный спутник доброй подруги-старости, и отправить их через всю страну в зараженные неведомой хворью деревни — считай, лично открыть перед ними первые врата Дуата? Я вас правильно понял? — Лицо его вдруг сделалось пугающе серьезным, застыв, как обычно, непроницаемой глиняной маской: сродни той, что жрец надевал в храме на время ритуалов.       — Да, все так... — Теперь, когда Сето высказался об этом в таком тоне, Атем и сам начал мало-помалу осознавать, почему его идея была, мягко говоря, не самой удачной, однако признавать эту досадную оплошность, да еще и на глазах у остальных пяти глубокоуважаемых жрецов, не собирался хотя бы чисто из принципа.       — Ха, тогда вы либо сумасшедший, либо полный глупец, мой царь! Как можно взять и просто пожертвовать нашими лучшими людьми ради кучки каких-то грязных оборванцев, которые — хуже всякой безмозглой скотины! — умудрились настолько запустить свое здоровье, что заразились в итоге не только окрестные деревни, но и животные, птицы, даже некоторые виды растений?       — Хватит! Прекрати сейчас же! — не выдержав, вскричал Атем. — Ты забываешься, Сето. Спешу напомнить: я больше не наследник престола, а его полноправный властитель. Я — твой фараон! А кучка «грязных оборванцев», как ты имел наглость выразиться, мои подданные! И эти люди столкнулись с проблемой, решить которую самостоятельно просто-напросто не в силах. Эта болезнь… ты прав, ничего подобного мы еще не видели, тут даже опытный лекарь и тот придет в замешательство. Но это вовсе не повод бросать ни в чем не повинных людей на произвол судьбы! Мы обязаны помочь им. Я обязан. Это мой долг как их правителя.       — Вот как? Тогда что насчет такого варианта развития событий: пока ты будешь судорожно биться над поиском какого-никого лекарства, твои драгоценные «подданные» успеют расползтись в панике, как голодная саранча, по всему царству и заразить всех остальных? И куда, по-твоему, толпа больных необразованных оборванцев устремится в первую очередь, когда половина их родной деревни перемрет быстрее всяких мух? Правильно — в столицу! Ты наверняка уже обратил внимание на значительный приток беженцев, обосновавшихся незаметно среди прочей бедноты? Они повсюду: город так и кишит ими, на улицах процветают разбой и мелкое воровство, меджаи днем и ночью гоняются за беспризорными детьми и незадачливыми ворошками, недовольство простых, честных горожан стремительно растет. Твое счастье, что никто до сих пор не заразился! Что бы ты тогда делал? Как поступил бы, начни болезнь распространяться по столице? Неужто и вправду попытался бы всех лечить? — ядовито парирует жрец.       — Хорошо, я так понимаю, у тебя есть свои мысли на этот счет. — Атем устало закатывает глаза и вздыхает. — Не соблаговолишь ли поделиться ими?       — О, как великодушно с вашей стороны, мой царь, поинтересоваться мнением своего покорного слуги, для меня это честь! — Назло ему огрызается жрец. —Мое решение максимально простое и, если позволите, элегантное: я предлагаю собрать всех зараженных, всю еду, что они выращивали, все их вещи, одежду, продукты, домашний скот... и сжечь. А уж заживо или нет, то пускай будет на вашей совести. Главное — это расправиться с очагом болезни. Жестко и радикально! Как я уже говорил.       У Атема разом подкашиваются колени.       — Сжечь... — налетевший словно бы из ниоткуда порыв горячего ветра ударяет ему прямо в лицо, швыряет небрежно остатки вечерней жары, но тело его прошибает ни с того ни с сего леденящий озноб; юноша готов был поклясться, что вместе с запахом раскаленной земли ощутил в тот момент и едкую удушливую гарь, исходящую от кучи обугленных тел. Вьющееся до самого неба пламя кроваво-красного костра, столб дыма, людские крики и звук — отвратительное зловещее потрескивание бревен вкупе с характерным шипением обгоревшей, покрытой толстой черной коркой кожи. Эти картины предстали перед его глазами слишком живо. — Сето, я не ослышался? Ты сказал... сжечь? — в ужасе повторил Атем.       — Прежде чем вы начнете кидаться в меня сгоряча всякими нелепыми обвинениями («ирод!», «чудовище!», «садист!», ну и все в таком духе), хотя бы выслушайте меня, — ничуть не смущенный тем, какую реакцию вызвали у окружающих его слова — Атем вот, например, чуть сознание на месте не потерял от шока, — жрец сокрушенно вздохнул, как если бы ему приходилось разъяснять по крупицам элементарные вещи маленькому несмышленому ребенку, и спокойно продолжил. — Я предлагаю разобраться с эпидемией, а это, вне всяких сомнений, именно она, в кратчайшие сроки: у нас просто нет времени на поиск лекарств и прочие изыскания! Прежде таких коварных болезней Египет еще никогда не видывал. Хворь начала распространяться от южной границы, так? Где проходят неподалеку торговые пути? Что ж, на мой взгляд, все вполне очевидно — кто-то из пришлых торговцев, специально или по незнанию, тут уж тяжело сказать наверняка, и заразил местных жителей, а те, в свою очередь, разнесли болезнь дальше. Впрочем, я не спорю, отыскать лекарство безусловно важно, да только пускай лекари занимаются этим со спокойной душой: зная, что им не нужно тащить на собственных плечах жизни сотен, если, конечно, не тысяч безвинных, умирающих в муках душ. Вот поэтому я и предлагаю отделаться малой кровью! Что вы предпочтете, мой фараон? Пожертвовать несколькими захудалыми деревушками, но уберечь страну от великой напасти или продолжать уповать на чудо, теряя с каждым днем все больше и больше шансов на спасения даже самой мизерной горстки людей? Вам выбирать.       От того, насколько спокойно он рассуждал на подобные темы, да еще и умудрялся при этом быть отчасти правым, Атема начало мутить. Ему пришлось опереться рукой на балконную ограду и, к вящему своему стыду, сделать небольшую паузу в их весьма напряженном диалоге, лишь бы продолжить твердо стоять на ногах.       — Допустим... допустим, я тебя выслушал. Кто-нибудь еще хочет высказаться? Дополнить? Не стесняйтесь! Вдруг у кого есть «блестящие» идеи. Нет? — Атем обвел всех прочих жрецов беглым взглядом, и у каждого из них на лице (разве что, кроме Акунадина...) читались одинаково страх и непонимание; избегая смотреть друг другу в глаза, они растерянно молчали. — Как, неужто молчите? Ну и ну, вот это редкость! Полагаю, сказать вам больше нечего? М-да. В таком случае, я прикажу немедленно собрать всех столичных лекарей и отправить их в путь.       — Ах ты мелкий... — не удержавшись, прорычал хрипло Сето, но тут же мгновенно смолк, очевидно, чтобы не сболтнуть лишнего. Мужчина закрыл глаза, расправил напряженные плечи и сделал пару глубоких вдохов, пытаясь успокоиться. Когда он вновь заговорил, привычное самообладание вернулось к нему: лицо жреца, ровно как и голос, не выражали ровным счетом ничего. И только хищно раздувающиеся ноздри выдавали всю правду — он был по-настоящему зол, если не сказать и вовсе в бешенстве. — Ты не посмеешь сделать это. Неужели я так плохо объясняю? Странно, элементарные вроде бы вещи... Одумайся, глупец, на кону слишком много жизней, чтобы брать и вот так просто разбрасываться ими направо-налево. Помяни мое слово, Атем, своими необдуманными решениями ты погубишь весь Египет!       — О-о-о, нет! Это ты не посмеешь — не посмеешь разговаривать со мной в таком тоне. Я твой фараон, Исфет тебя дери! Нравится это тебе или нет, — горделиво задрав подбородок, как делает частенько сам жрец, Атем впервые за все время рискнул дать ему словесный отпор. Не то чтобы юноша боялся или не мог сделать это по тем или иным причинам, скорее предпочитал удерживать какое-никакое, но все же шаткое равновесие в отношениях со своими хранителями артефактов миллениума: даже с самыми противными из них. Только вот на Сето, кажется, его слова не произвели ни малейшего впечатления.       — Поглядите! Никак, у нас молочные клыки в кои-то веки прорезались? До чего же умилительно, Атем! Ты наконец-то становишься взрослым. Жаль, кусаешь не того. Лучше бы ты так перед ливийскими захватчиками храбрился, чем передо мной. Капризный, избалованный, эгоцентричный ребенок!       — А ты — твердолобый кусок гранитного блока: тебя как будто рабочие-камнетесы своими молотами из цельной скалы выточили, настолько ты холодный и бесчувственный, прямо как настоящий камень. И все в тебе хорошо, дорогой Сето, кроме одного. Рабочие забыли положить тебе мозги! Так еще и вместо сердца известняка побольше напихали, чтобы ты точно нигде, кроме как в основании пирамиды, не пригодился...       — ХВАТИТ! — взволнованная, Исида сделала торопливый шаг вперед, встав аккурат между ними двумя, и от отчаяния закричала. — Прекратите сейчас же, оба! Это не время и не место для ссор! Мы собрались для того, чтобы обсудить друг с другом назревающую угрозу и каждый внес свой вклад, а не для того, чтобы вы мерились... жезлами и самомнениями. — Девушка осуждающе нахмурилась, переводя взгляд попеременно то на одного, то на другого. — Все, хватит, я больше не намерена это слушать! Мы поговорим обо всем завтра, когда вы оба остынете. Мой фараон, идите-ка вы лучше к себе отдыхать, уже поздно: ни к чему вам слоняться тут без дела. Что касается тебя, — она повернулась к Сето, — ты и без меня прекрасно знаешь, что и как следует делать. Ступай в храм! Тебя заждались вечерние ритуалы, — строго наказала Исида и, круто развернувшись на пятках, вышла. Остальные жрецы молча последовали за ней, оставив Атема и Сето на балконе одних.       Повисло неловкое молчание...              Меджаи благополучно сопроводили его до царских покоев: оказавшись внутри, Атем почувствовал себя донельзя уязвленным — как если бы его, маленького наследного принца, который только и делает, что путается у взрослых под ногами, в очередной раз сослали отбывать наказание в свою комнату. Такие ассоциации с далеким детством ему не понравились («Это что же получается — меня, на секундочку, благословенного фараона, просто так взяли и наказали?!»), и потому юноша, выйдя окончательно из себя, принялся вовсю бесноваться. Разбил вдребезги несколько украшавших его комнату глиняных статуэток, швырнув их что есть силы об пол, разорвал на мелкие клочки несколько учебных папирусов с простенькими заклинаниями — все равно Махадо знает их наизусть, потом как-нибудь перепишет, — и даже пнул злобно стоящий в дальнем углу резной сундук из черного дерева; боль от удара разлилась мгновенно по всей ступне и поднялась аж до самого колена, что несколько поумерило его гнев.       — Амат раздери этого Сето! Да что с ним такое, в самом деле?! Что с ними со всеми! — воздев руки к потолку, воскликнул досадливо фараон и плюхнулся обессиленный на кровать.       «Их всех послушать, так начнет казаться, будто это я во всем виноват: и в том, что болезнь эта дурацкая появилась, и в том, что люди бегут от своих тяжб и невзгод в столицу, и в том, что Сето вообще-то первый начал!» — продолжил он уже мысленно. — «Они ждут от меня волевых и, как частенько говорит Шимон, судьбоносных решений, но, когда приходит время действовать, мои решения им почему-то не нравятся! Это что же получается? Никаких решений-то и нет?! Есть только приказы — и отдаю их вовсе не я!»       Пораженный собственными мыслями, Атем резко вскочил на ноги и принялся расхаживать туда-сюда по комнате, задумчиво уставившись в пол. Диковинные желтоватые (в свете полной луны — золотистые, под стать его короне и многочисленным украшениям) прожилки, обильно струящиеся этакими абстрактными узорами по гладкому блестящему мрамору, натолкнули его вдруг на мысль: если они до сих пор видят в нем ребенка, так почему бы ему хоть раз и правда не повести себя в ответ как ребенок? Откинуть что-нибудь по-настоящему дикое, безрассудное — просто так, без какого-либо умысла! И никому в этом не сознаться...       На ум опять само собой приходит детство: бунт! Еще совсем мальчишкой он, бывало, частенько получал нагоняи от царя, прославленного фараона Акунамуканона, в миру строгого, но справедливого отца, и потом, глотая слезы жгучей, «смертельной» обиды, убегал на женскую половину дворца, в гарем к прекрасным наложницам — что-что, но уж там его принимали со всеми почестями! Кормили сладким виноградом, тискали за щечки, пели, танцевали, наряжали в дорогие ткани и всевозможные золотые побрякушки (отсюда, кстати, и пошла его любовь к бесчисленному множеству украшений — уж больно нравились ему в детстве эти самые побрякушки): словом, всячески холили и лелеяли. А до тех пор, пока «таинственную» пропажу наследного принца никто не обнаружил, все это могло продолжаться хоть до бесконечности! Никаких тебе противных учителей с их вечными наставлениями и заумными грамотами, никаких «сколько будет лотос плюс три пальца?» и «повнимательней, мой принц, бык ставится после змеи только в том случае, если перед этим идет двугласный иероглиф», никакого отцовского (раньше эта фраза ужасно бесила его, но сейчас, признаться, именно ее-то и не хватает больше всего…) «Как так можно, Атем, ты же наш будущий царь. Хорошие фараоны себя так не ведут!». Только фрукты, красивые женщины и праздность — настоящий рай для ребенка!       Атем расплылся в лукавой улыбке.       «Хорошие были времена», — подумал он, открывая тот самый злосчастный сундук, что, казалось, попал ему под горячую ногу не просто так, и выуживая оттуда темную накидку из грубой, но добротной ткани.       План в его голове созрел мгновенно: переодеться нищим голодранцем и удрать тайком из дворца. Исида терпеть не могла, когда он шатался по улицам города без охраны, мол, к черни доверия нет, «они, чего доброго, подстерегут еще вас в каком-нибудь глухом переулке и обдерут до нитки, повезет, если вообще живым останетесь!», приговаривала она частенько, стоило ему только выйти за пределы собственной комнаты. Атем же был настроен куда более оптимистично.       — В конце концов, это мой народ! Разве могут они навредить мне? — рассуждал он вслух, снимая золотые браслеты.       Любые проявления роскоши могли запросто выдать его, поэтому юноша предусмотрительно избавился от всех драгоценностей, включая корону и Загадку Тысячелетия, снимать которые без особой на то причины ему вообще-то не дозволялось, переоделся из любимой белоснежной туники в простенький льняной шендит (слишком чистый для бродяги, но что поделать, другого у него попросту не было — все ж таки, как ни крути, он фараон), подпоясал его стареньким тканевым поясом, достаточно ношенным и потертым, чтобы сойти за вещь низкого качества, даже обувь и ту снял, здраво рассудив, что к босоногому попрошайке в городе доверия куда больше, чем к гордому обладателю каких-никаких, но сандалий. Довершив образ той самой темной накидкой, Атем накинул капюшон, призванный спрятать не столько его лицо, сколько «легендарную» прическу, скинул прежнюю одежду вместе с украшениями в сундук и прокрался на балкон. Солнце к тому моменту уже давно село, и небо Египта окутало полотно звездной ночи: вокруг, куда ни глянь, одна только чернильная мгла. Царский дворец погрузился в блаженный сон. То, что нужно для его «дерзкого» побега...       Так, перемахнув через невысокую мраморную ограду, Атем оказался по колено в воде — балкон его спальни выходил на цветущий фруктовый сад с примыкающими к нему декоративными прудами, сплошь усеянными цветами жизни, священными голубыми лотосами. Раздавшийся в оглушительной тишине плеск воды показался юному фараону неприлично громким: такой, наверное, и весь Египет услышит, не говоря уже о дворцовой страже! Поняв свою ошибку, юноша втянул испуганно голову в плечи и закусил губу. «Спокойно! Еще рано паниковать». Внутренний двор почти не охраняется, попасть сюда можно только через покои хранителей и тронный зал, напомнил он себе. Впрочем, лишняя осторожность не помешает: все же окна Сето, Исиды и Махадо тоже выходят на эту сторону двора. Атем бросил опасливый взгляд туда, где, как ему казалось, укрытые пышной листвой и непроглядным сумраком, располагались друг за другом комнаты самых бдительных среди его жрецов. Темно. Либо все трое уже спят, либо их там попросту нет. «Пожалуйста, о великая Эннеада, услышь меня! Пускай это будет второй вариант...» — взмолился он, продвигаясь неспешно к выходу из сада.       Царский дворец Атем знал как свои пять пальцев: ему не составило труда отыскать самые неприметные пути, где редко ходит стража, миновать с легкостью заправского воришки патрули меджаев и, наконец, дождавшись смены караула, выскользнуть на свободу, припустив со всех ног в город. Пока он бежал, его мокрые ступни и щиколотки перепачкались изрядно в песке, отяжелевшая от влаги накидка (и без того слишком длинная на его невысокий рост) волочилась бессильно по земле, цепляясь то и дело за острые камни, холодный воздух лизал неприятно обнаженную кожу.       — Час от часу не легче, — вздохнул Атем, натягивая капюшон чуть ли не до самого носа: впереди показались огни ночного города. — Но зато теперь я точно похож на бедняка! Мокрый (где, спрашивается, мог так вымокнуть простой нищий? Ответ напрашивается только один...), грязный, всклоченный — даже пахну местами и то неприятно! Ой, да чего я в самом деле переживаю? Никто меня не узнает! Главное, не привлекать к себе внимание... — И пускай голос его в тот момент звенел безграничной уверенностью, по мере приближения к городу он был склонен верить самому себе все меньше и меньше.       Миновав одни из четырех главных ворот (Атем решил лишний раз перестраховаться и пройтись никем не замеченный вдоль городских стен, выбрав для своего «пришествия» ту дорогу, которая уходила далеко в пустыню, к началу караванных путей, мол, он скитается по миру в гордом одиночестве третьи, нет — четвертые сутки: без еды, воды и продыху! Ну и все в таком духе...), юноша проскользнул беспрепятственно — те даже внимания на него не обратили! — мимо стражников и зашагал как можно небрежней между торговых лавок. Оказывается, столица была полна жизни даже ночью: освещаемые светом масляных ламп и факелов, некоторые магазинчики, видно те, что побогаче, чьи хозяева могли позволить себе, в порядке убывания, масло, лампу и свечи, работали до сих пор; улыбчивые торговцы в пестрых льняных халатах, расшитых искусно шерстяными нитками, что пускай немного, но все же делало их одеяния похожими на узорчатые персидские ковры, и их красавицы-жены с кукольными овальными личиками и цепкими взглядами, раскладывающие методично товары на прилавке, суетились вокруг толпы каких-то праздных зевак с не меньшим рвением, чем днем. Всюду горел свет, слышались песни, крики, ругань, плачь беспризорных детей. Впрочем, радужно было только вблизи от городских ворот: некоторые, а вдали их становилось все больше и больше, дома все же зияли гнетущей пустотой. Ставни в них были наглухо закрыты, двери заперты, и неясно до конца — то ли этот дом уже давным-давно заброшен, то ли его обитатели просто спят...       Ведомый простодушный любопытством, Атем прошел чуть дальше и сам не заметил, как углубился рассеянно в темноту неприветливых молчаливых улиц, когда впереди показался ни с того ни с сего показался патруль меджаев. Он был готов поклясться собственной короной — двое крепких мужчин, сжимающих каждый в руках по хопешу, появились словно бы из ниоткуда и так же стремительно двинулись ему навстречу. Атем запаниковал. Уж что-что, но городская стража точно может его узнать, будь он хоть с ног до головы перемазан в грязи. Один из них как раз обратил внимание на одинокого, крадущегося боязливо вдоль пустынных улиц странника и принялся что-то лихорадочно шептать своему товарищу. Взгляд мужчины скользнул равнодушно по фигуре юноши и, казалось, на том их пути окончательно разойдутся: он выглядел слишком уставшим и измотанным для того, чтобы обращать внимание на очередного уличного бродягу, коих и без того тут шатается немало, но стражник вдруг почему-то остановился...       Атем хотел было броситься наутек, да так и застыл испуганно посреди улицы. Меджаи тоже замерли. «Что-то тут явно не так», — читалось на их лицах, в свете полной луны казавшиеся какими-то мертвенно-бледными, как если бы он столкнулся с настоящими призраками, ожившими героями всех тех жутких сказок и легенд, коими матери стращают по обыкновению своих непослушных детей. Обменявшись друг с другом многозначительными взглядами, стражники сделали вид, что собираются пройти мимо, и двинулись потихоньку ему навстречу. «Я пропал! Сейчас меня раскроют и отведут с позором во дворец. Вот Сето обрадуется! Конечно, такой повод: он мне эту выходку еще месяц красным словцом вспоминать будет», — мысленно простонал Атем. И тут кто-то резко схватил его за локоть...       — Эй! Ты в порядке? — донесся откуда-то из темноты взволнованный шепот. Неизвестный втащил его силой в один из узких боковых переулков и поспешил скрыться между домами, без труда ориентируясь в лабиринте путанных жилых кварталов. Позади них раздались исступленные крики стражников, но те, похоже, довольно быстро отстали, будучи не столь искушенными в тонкостях городского устройства. Сразу видно, дворцовые!       И пускай угроза (реальная или мнимая — непонятно, ведь Атем, по сути, ни в чем таком не виноват, чего не скажешь точно о новом знакомом...) быть пойманными уже давно миновала, таинственный человек все продолжал тащить его за собой, лавируя между извилистыми переулками, пока они в конечном итоге не оказались в другой части города, в квартале для бедных. Уж эти грязные ветхие лачуги, собранные не пойми как из верблюжьих экскрементов и палок, он ни с чем другим не спутает! Наконец, оказавшись, по всей видимости, на безопасной для себя территории, человек остановился и отпустил его руку. Только сейчас Атем обратил внимание, что незнакомец, как и он сам, был одет в длинный плащ с капюшоном, скрывающий его с ног до головы — разве только босые ступни торчали. В силу низкого роста фараон даже этой «привилегии» был лишен...       — Ты здесь один? — голос незнакомца, тихий и вкрадчивый, вывел его из раздумий. Человек остановился прямо посреди улицы — так внезапно, что фараон чуть было не налетел на него со всей дури, едва успев затормозить! — повернулся к нему лицом и откинул капюшон. Теперь Атем видел: перед ним стояла девушка. Темноволосая и смуглолицая, она ласково улыбалась ему, сверкая черными как сама ночь глазами. — Все хорошо? Ты что-то какой-то молчаливый. Ой, знаешь, я ведь заприметила тебя еще у самых ворот! Ты кажешься немного потерянным. Тебе есть где переночевать? Где раздобыть воду, еду? — тараторила она.       — Нет... — Атем, признаться, даже растерялся от такого напора, потому и соврал, боясь, что девушка с минуты на минуту признает в нем фараона. Но она, похоже, так и не признала. Наоборот! Услышав, что ему некуда идти и негде раздобыть себе пищу, таинственная спасительница заметно воодушевилась и вновь потащила его куда-то в неизвестном направлении, схватив крепко за руку.       — Вот увидишь, тебе у нас понравится! Братец Рюджи — человек необыкновенной доброты! Он всем помогает: всем, кто в этом по-настоящему нуждается. И мне помог. Я ведь тоже, как и ты, не местная, мы с матерью пришли сюда издалека. Считай, почти с самой окраины Египта топали! — продолжала щебетать незнакомка.       — С окраины? Ты говоришь о южной границе? — вспомнив недавний разговор со жрецами, Атем инстинктивно насторожился. А вдруг она родом с тех земель, откуда явилась болезнь? На секунду ему даже стало страшно...       — О ней самой, — весело кивнула девушка, подтвердив самые худшие среди его догадок, но расспросить ее об этом поподробнее Атему так и не удалось — они пришли.       Незнакомка привела его к воротам двухэтажного кирпичного дома с невысоким каменным забором и деревянной калиткой. До чего же вычурно, подумал юноша, этот дом смотрелся на фоне жалких покосившихся лачуг и неровных домиков, что его окружали. Странно, и зачем его хозяину, человеку явно богатому и отнюдь не бедствующему, понадобилось строить дом на отшибе города, да еще и в таком квартале? Судя по тому, как небрежно юная проводница толкнула калитку и поманила его следом за собой, она либо подобными вопросами не задавалась, либо уже знала на них ответ...       — Я вернулась! — прокричала девушка, приложив для пущей громкости руки ко рту. — И привела к нам новенького. Бедняга, он, кажется, немного не в себе.       Незнакомка провела Атема во внутренний двор, крытый тканевым навесом, где уже собралась небольшая группа людей: человек шесть или семь, они сидели на пальмовых циновках, расстеленных прямо на голой земле, и что-то негромко обсуждали, кутаясь в такие же, как у девушки, грубые мешковатые плащи. «Путники? — мелькнула в голове у парня тревожная мысль. — И все пришли издалека? Неужто тоже с границы!?» Внутри у него все похолодело. Он уже готов был кинуться назад к выходу, когда все его страхи развеялись точно по ветру с первой же подаренной ему улыбкой: несколько людей разом обернулись к ним и заулыбались, приветствуя гостей радостными возгласами. Ответив им столь же обворожительным, сколь и ее премиленькое личико смехом, девушка подошла чуть ближе, и какая-то пожилая женщина протянула к ней свои худые трясущиеся руки. Она мягко перехватила их, сжимая костлявые пальцы нежными ладошками, и опустилась рядом с ней на циновку, ласково шепча: «Мама, да ты же вся замерзла! Неужто опять озноб вернулся? Нет, так дело не пойдет, тебе нужно согреться. Хочешь, я отдам тебе свою накидку?». Растерявшись, Атем не придумал ничего лучше, кроме как расплыться в глуповатой улыбке.       — А вот и наша Хекет! — прогрохотал какой-то старик хриплым срывающимся голосом. Он сидел рядом с двумя другими молодыми девушками на соседней циновке и доедал без особого энтузиазма какую-то жиденькую похлебку в глиняной круглой миске. — Никак все рыщешь по улицам города в поисках страждущих, милая Хекет? Вот же неугомонная девка! Вместо того, чтобы шататься не пойми где в поздний час, лучше бы пожалела нашего драгоценного Рюджи! Ты ж ему работы прибавляешь своими вылазками.       — Да вы только поглядите на этого несчастного, дедушка Сефу! Он ведь еще так молод, а уже бродяжничает! Что мне прикажете, оставить его там, совсем одного? Вот уж дудки! А если бы на вас братец Рюджи тоже вот так посмотрел, да и бросил с внучками на произвол судьбы, где бы вы сейчас были? То-то же! На добро добром отвечать нужно, — горячо воскликнула Хекет.       — Опять ты за свое, мелочь? Ну бросил бы и бросил, велика беда. Подумаешь, на одного ворчливого старика стало бы меньше! Я, наверное, уж и помер бы там давно, так нет же, мучаюсь тут с вами до сих пор! — фыркнул старик, небрежно отмахиваясь от Хекет. — Внучек только жалко моих... Уж за это ему огромное спасибо: приютил нас тут всех, обогрел, вылечил. Вот пристрою девок замуж, отблагодарю его как следует и точно в Дуат отойду! Нечего мне тут больше делать. — Под конец диалога мужчина окончательно сник и отвернулся. Сидящие рядом молодые девушки (по всей видимости, те самые внучки) тут же кинулись успокаивать старика.       — Что вы такое говорите? Побойтесь Анубиса, Сефу! Вам с нами еще жить и жить. Рано на поля Иалу отправляться, это я как лекарь говорю, — из глубины дома раздался чей-то веселый чарующий голос, и тут...       На пороге показался невероятной красоты юноша. Лица всех присутствующих тут же обратились к нему, кто-то даже восхищенно ахнул, шумно втянув воздух ртом. Глядя на это прекрасное лицо, Атем и сам невольно забыл, что он делает и как вообще тут оказался. Он просто стоял и смотрел завороженно в изумрудные глаза незнакомца, боясь лишний раз пошевелиться. И в этот момент… их взгляды пересеклись! Атем застыл как вкопанный, не в силах отвести взгляд. По спине его пробежала волна крупных мурашек.       — Вижу, Хекет снова привела к нам новенького, — улыбнулся хозяин дома. — Что ж, в таком случае добро пожаловать! Мое имя Рюджи, я здешний лекарь. Ты голоден? О, не стесняйся! Отдохни пока, я сейчас принесу тебе еды и немного молока. — Не успел Атем ничего сказать, как тот уже развернулся и вновь скрылся внутри.       — Сюда, садись рядом с нами. — Хекет дружелюбно похлопала рядом с собой по циновке, принадлежавшей, очевидно, ей самой. Обескураженный, Атем молча повиновался и сел рядом, подтянув под себя ноги. — Ой, я ведь совсем забыла тебе представиться! Меня зовут Хекет. А это Хепри, моя мать. — Она указала на сухонькую пожилую женщину, кутающуюся в темно-коричневый плащ, и та приветственно улыбнулась в ответ. — А ты? Как тебя зовут?       — Я... — Атем закусил предательски губу и отвел взгляд. Молчание постепенно затягивалось, и Хекет, должно быть, уже начала что-то подозревать (либо окончательно убедилась — этот парень просто чокнутый, как она и сказала в самом начале), но тут он горячо воскликнул. — Атум! Меня зовут Атум! — Ему вдруг ужасно захотелось ударить себя по лбу...       Фараон мысленно выругался.       — Откуда путь держишь, Атум? — разрядить обстановку помогла чуткая и, по всей видимости, догадливая Хепри, ибо даже она с ее плоховатым зрением прекрасно разглядела, как горят в темноте ночи алые щеки парня.       — С юга, — ответил тот машинально.       — Надо же, и мы оттуда! Странно, как это мы разминулись? Я не видела тебя на торговых путях и в попутных караванах. Ты что, шел через пустыню? Это же опасно! — Хекет, похоже, в отличие от старой мудрой Хепри, столь развитой интуицией не обладала, поэтому тут же ударилась в расспросы, но вот мать девушки насторожилась: пускай она все так же простодушно улыбалась ему, слушая рассуждения дочери на тему «как пережить недельное путешествие с одного конца страны на другой и при этом остаться в живых, да еще и со всеми своими конечностями в придачу», но в глазах ее то и дело проскальзывало смутное недоверие.       — А вы тоже сбежали в столицу из-за той странной хвори? — стараясь придать своей речи как можно более грубоватую манеру, свойственную всем жителям провинции, Атем вновь продолжил гнуть ту же линию, надеясь, что упоминание болезни поможет отвести от него подозрения.       — О да! — Хекет тут же подхватила эту тему и радостно продолжила болтать без умолку. — Наша деревня опустела всего за каких-то пару недель, представляешь! Сначала вести о подступающей заразе распугали тех, кто побогаче — люди просто собрали все свои вещи, заплатили проходящим мимо караванщикам и отправились восвояси. Вслед за ними потянулись и остальные. Сразу после богачей уходить стали молодые: брали на руки маленьких детей, взваливали на себя какие-никакие пожитки и шли пешком. А у кого ни семьи, ни денег за душой, те и вовсе как будто исчезли! Могли уйти рано утром, могли после наступления ночи, когда все уже давно спали. Так в деревне одни старики и остались. Нам с мамой тоже пришлось в конечном итоге уйти: еды почти не стало, денег тоже. Торговцы давно уж перестали заезжать в те края, предпочитая обходить нашу деревню десятой дорогой, теперь только на пути в столицу их и встретишь. Не с кем нам было торговать! Я ведь одежду ткать умею, ты знаешь. Но люди стали бояться не то, что покупать у нас, даже прикасаться к нашим товарам — вдруг мы заразные! — Хекет раздраженно ударила кулаком по циновке, но гнев ее не продлился долго. Вздохнув, она посмотрела виновато на парня, улыбнувшись прежней широченной улыбкой, и в глазах девушки вновь блеснули озорные искорки. — А ты? Неужто тоже из-за болезни один остался?       — Можно и так сказать. Я... потерял отца, — впервые с момента его смерти Атем заговорил об этом так открыто (ну, в какой-то степени) и тут, по крайней мере, он лгал не до конца. С тех самых пор и правда чувствовал себя ужасно одиноко...       — Бедное дитя. — Хепри покачала сочувственно головой. Взгляд старой женщины несколько смягчился после его неожиданного признания: похоже, все эти люди отчаянно цеплялись друг за друга, таких же нуждающихся и обездоленных, как и они сами, находя в том поддержку и утешение. Разве могут другие понять их? Разве ведают какие-нибудь там придворные чиновники об их неисчислимых бедах? Кому какое до них дело? Похоже, только этому лекарю, Рюджи, одному и не было все равно...       — Вот-вот! Я же говорю: я как увидела его, сразу поняла — нужно срочно выручать! Пропадет ведь один. Будет шататься туда-сюда по городу, да так рано или поздно сгинет, — горделиво задрала подбородок Хекет, безмерно довольная «героическим» решением взять очередного обездоленного под свое крыло.       — А ты сама-то как здесь оказалась? Что это вообще за место? — усмехнулся в ответ Атем, заразившись невольно ее настроением.       Девушка тут же заметно посерьезнела.       — Мы в столицу решили идти, — начала она уже без прежнего ребячества и задора, — потому что думали, уж фараон-то нас, сирых и убогих, в обиду не даст. Думали найти тут работу и пристроиться где-нибудь, денег подкопить, хозяйством своим обзавестись. Но в столице оказалось ничуть не лучше! Работу челяди не дают (тут она перекривляла, очевидно, кого-то из встреченных ею чиновников: сделала жутко важное лицо и сложила губы уточкой, разворачивая в воздухе невидимый папирус и то и дело поглядывая в него с напускным высокомерием), цены растут с каждым днем, лавочники дерут с бедных людей втридорога, невзирая на их горе. А фараон так и сидит у себя во дворце припеваючи, прячется небось от нас за своими высокими стенами и знать не знает, какие ужасы творятся с людьми прямо у него под носом! Ух, если бы я его встретила, так бы ему все и высказала — все, что о нем думаю! — Она вновь раздраженно опустила взгляд и сжала кулаки.       Уже не такой веселый, Атем покраснел пуще прежнего...       — А вот и еда! Прошу: мясное рагу с овощами и стакан холодного молока, — до чего же вовремя, на пороге снова показался Рюджи. Он подошел к ним и опустился — так близко! — на циновку прямо рядом с Атемом, протягивая ему глиняную плошку с какой-то дымящейся ароматной жидкостью и деревянный кубок.       Теперь, когда лекарь оказался на расстоянии вытянутой руки, Атем сумел его как следует рассмотреть. Светлая кожа, черные гладкие волосы, забранные в высокий хвост на затылке, вьющаяся челка и удивительно правильные, можно даже сказать, идеальные черты лица. А уж про зеленые глаза не стоит и говорить, все равно ему не описать их необыкновенную красоту словами! Для человека отнюдь не бедного одевался юноша весьма скромно и без излишеств: белая однотонная туника с коротким рукавом, тканевый пояс, тоже однотонный, немного выцветший, светло-красного цвета, и сандалии. Единственная блажь — серебряный кулон в форме птицы с раскинутыми крыльями, мерно покачивающийся на груди.       Атем принял из его рук плошку, бережно обхватив ту обеими ладонями, пальцы их на краткий миг соприкоснулись, и тут-то, в этот самый момент, Хатхор и настигла его! Юноша готов был поклясться, что уже чувствует у себя за спиной дыхание взбалмошной богини...       То самое пресловутое рагу оказалось на деле обыкновенной похлебкой: удивительно жирная и наваристая, она пахла мясом и пряными травами. Привыкший к дворцовой кухне, изысканным блюдам и полному соответствию всем своим вкусовым предпочтениям, Атем кисло поморщился, глядя на это колдовское варево, что, конечно же, не укрылось от его новых знакомых. Лица всех троих — гостеприимного лекаря, беззаботной Хекет и в особенности старой Хепри — удивленно вытянулись: да где это видано, чтобы беднота деревенская и от дармовой еды отказывалась? Поняв свою ошибку, Атем тут же поднес плошку ко рту и сделал жадный глоток.       — М-м-м... вкусно! Очень вкусно! Спасибо, — протянул он, облизывая влажные губы языком. Что ж, по крайней мере врать ему не пришлось — еда и правда оказалась вкусной. Не совсем такой, к какой он привык, но определенно вкусной.       — Ну вот и хорошо, — улыбнулся Рюджи, и пока фараон уплетал за обе щеки свой нехитрый ужин, повернулся к Хекет и ее матери.       — Как ваше здоровье, Хепри? Кашель (тут Атем невольно подавился, отчего похлебка чуть было не пошла у него носом) больше не беспокоит? — заботливо поинтересовался лекарь.       — Мне уже гораздо лучше, — кивнула, улыбаясь, женщина. — Вашими стараниями я быстро иду на поправку. Скоро совсем окрепну и ну прямо как девочка — даже лучше, чем в годы моей беззаботной молодости! Помяните мои слова: вот стану на ноги и обязательно вас за все отблагодарю!       — Что вы, какие благодарности, — отмахнулся смущенно юноша. — Для меня лучшая благодарность это ваше цветущее, пышущее здоровым румянцем лицо. Берегите себя и обязательно соблюдайте мои рекомендации: пейте больше воды, отдыхайте и старайтесь не переохлаждаться. Все-таки возраст у вас уже не тот, нужно поберечься! Ой, что же это я, в самом деле? Сидим тут в полной темноте, как мыши летучие, а я и ухом не веду. Какой из меня тогда хозяин получается? Совсем никудышный! Принести вам свечу? Ночь сегодня хоть и лунная, а со свечой оно все ж таки поуютней будет.       — Не стоит так переживать, пускай лучше этот драгоценный воск вам послужит, чем нам. Все равно мы собирались укладываться потихоньку ко сну: время-то позднее, — стараясь звучать как можно убедительней, Хепри сделала вид, что смертельно устала и даже прикрыла рот ладошкой, громко зевнув. — И вам засиживаться допоздна не стоит. Совсем в последние дни не высыпаетесь! Уж порадуйте тогда и вы нас — отдохните как следует. Нам ведь тоже отрадно видеть вас бодрым и здоровым.       — Хорошо, уговорили. Сейчас только дотолку травы на завтра и сразу пойду спать. Обещаю! Доброй ночи, Хепри, Хекет... и тебе, Атум, — попрощавшись со своими подопечными, Рюджи задержал ненадолго взгляд на парне, глядя в его аметистовые глаза с каким-то странным, не то насмешливым, не то снисходительным любопытством, но так больше ничего и не сказал, молча удалившись в дом.       Хекет встала, помогая матери лечь и устроиться кое-как на циновке, и, очевидно, собираясь лечь рядом прямо на землю, но Атем торопливо вскочил, уступая ей место.       — Ты куда это? — спросила она встревоженно.       — Я... — Атем посмотрел на зияющий чернотой ночи проем, куда скользнул танцующей походкой, растворившись в глубине многочисленных комнат, лекарь, и переступил нетерпеливо с ноги на ногу. — Я пока не устал. Мне... мне нужно поговорить кое о чем с Рюджи. Ты не переживай за меня, лучше ложись: все равно я еще не скоро усну.       — Точно? Я ведь и на земле так-то поспать могу, мне не привыкать. — Девушка присела недоверчиво на край циновки, готовая в любой момент пожертвовать ею и доблестно растянуться прямо на камнях.       Позаботившись о ней и убедив ту не дожидаться его возвращения, Атем выждал на всякий случай еще пару минут, большая часть людей к тому моменту уже мирно дремала, но были и те, кто до сих пор бодрствовал — вряд ли бы они, конечно, стали следить за ним, но лишняя осторожность все же не помешает, здраво рассудил юноша и наконец юркнул вслед за лекарем. Узкий пустынный коридор встретил его кромешной темнотой и запахами терпких лекарственных трав. Атем прошел несмело вглубь дома, боясь, как бы Рюджи не истолковал его намерения превратно — и что ему, спрашивается, делать, если лекарь все же лег спать: подняться к нему в спальню, растормошить, сказать «ты мне понравился, давай разговаривать всю ночь напролет»? — и остановился на пороге маленькой уютной комнатки, обставленной скромно недорогой деревянной мебелью. Ему повезло: хозяин дома не спал. Рюджи стоял спиной ко входу подле громоздкого рабочего стола, сплошь усеянного пучками высушенных трав, и что-то усердно перетирал в ступе. Фараон было открыл рот, чтобы окликнуть его, но лекарь вдруг тихонько фыркнул, высыпал получившуюся смесь в тканевый мешочек и обернулся.       — Я знал, что ты не сможешь устоять перед чрезмерным любопытством и в конечном итоге придешь ко мне... фараон Атем, — подвязав мешочек тоненьким шнурком, усмехнулся он.       — Выходит, ты все понял? И... как давно? — Юноша смущенно потупил взгляд. Рюджи в ответ лишь звонко расхохотался, смахивая ладонью выступившие в уголках глаз слезы.       — С самого начала, конечно! Пускай тебе удалось обвести вокруг пальца моих гостей (большинство из них неместные, потому-то и не распознали твоего истинного происхождения, и все же заметь — старая Хепри что-то почувствовала…), но меня так просто не проведешь, — весело ответил он и добавил, сверкнув изумрудными глазами. — Чтобы сойти за бедняка, мало покрыть голову накидкой и вымазать ноги в грязи: нужно еще научиться понимать этих людей.       Атем опустил капюшон своей накидки и провел вспотевшими ладонями по волосам. Теперь, когда его личность окончательно раскрыли, прятаться дальше попросту не имело смысла, однако грудь фараона все равно сдавил какой-то необъяснимый страх: колени предательски затряслись, дыхание участилось, дышать стало нечем. Словом, впервые за все свои шестнадцать лет Атем по-настоящему ощутил себя робким неуклюжим подростком! Заметив это, Рюджи ободряюще улыбнулся.       — Ты хотел со мной о чем-то поговорить? — напомнил он ему, когда юноша принялся сконфуженно топтаться у порога, то и дело бросая на лекаря жадные многозначительные взгляды.       — Да, — кивнул Атем. — Скажи... что это за место?       Лекарь вновь добродушно рассмеялся, накручивая длинную волнистую прядку атласных волос на палец.       — Это мой дом. Скромная обитель простого городского лекаря, если угодно. Здесь я живу, лечу за относительно невысокую плату местных жителей и на досуге ухаживаю за теми, кто позаботиться о себе самостоятельно уже не в силах. Как видите, ничего криминального тут нет, мой царь, — всего лишь крошечный островок спокойствия в этом царстве треволнений.       — Не нужно... пожалуйста, не нужно так говорить. — Обращение «мой царь» до того непривычно резануло ночную тишину, что юноша вздрогнул и зябко поежился. — Атем. Зови меня просто Атем. Сейчас я стою перед тобой не как фараон, но как равный: просто обыкновенный человек, который немного запутался и которому тоже нужна... помощь.       — Хорошо, Атем, — нарочно растянув его имя, лекарь игриво облокотился на стол и наклонил голову чуть вперед. — И чем же я могу тебе помочь?       — Прошу, ответь мне, только честно. Почему ты помогаешь этим людям? Они в тебе души не чают! Но у самих за душой ни гроша... Многие бежали сюда из тех дальних земель, где свирепствует неведомая хворь. Разве тебе не страшно? — сделав вид, что не заметил его дерзкого выпада (хотя у самого аж уши покраснели от смущения — настолько сильно он впечатлился), продолжил расспросы юноша.       — Потому что могу. — Лицо Рюджи вдруг стало пугающе серьезным. — Потому что хочу. Потому что должен, в конце концов! Кто, как не сам человек, должен заботиться о другом человеке, и неважно — родня они друг другу или случайные прохожие. Протянуть руку помощи нуждающемуся не так уж и трудно, как все привыкли об этом думать. Я делаю это не ради признания или материальных благодарностей, но, поверь мне, люди умеют быть по-настоящему благодарными. В награду за свои труды я получаю их радость, улыбки и порою даже слезы, и все это — бесценно. Я считаю, человека определяет вовсе не статус или его материальное положение. Эти люди не заслужили такого с собой обращения! Ушлые чиновники видят в них лишь пустые кошельки, взять с которых, к их превеликому сожалению, нечего, богачи нередко смешивают с грязью. Так не должно быть! — с жаром воскликнул он. Слушая его, Атем пристыженно втянул голову в плечи: чувство вины захлестнуло его с головой.       Когда фараон вновь заговорил, голос его заметно дрогнул.       — Ты прав... это все моя вина.       — Нет, не вини себя, прошу. — Рюджи тяжело вздохнул. — Подобные отношения между богатыми и бедными складывались на протяжении многих веков! Ты не можешь просто взять и изменить все по щелчку пальцев, — строго произнес лекарь, но, заметив, что фараон окончательно от этого расстроился, тут же смягчился. — Я понимаю твои чувства. Правда! Мы ведь с тобой на самом деле очень похожи: я немногим старше тебя. («Что? Думаешь, вру? Не тут-то было! Мне, знаешь ли, нет еще и двадцати...» — не выдержал и рассмеялся Рюджи, когда челюсть фараона при упоминании его возраста разве что не стукнулась о каменный щербатый пол). Там, откуда я родом — ты, наверное, уже догадался, что я не из Египта — с хорошими лекарями было туго. Я был еще совсем мальчишкой, когда мой отец «сгорел» заживо прямо у меня на руках: его выжгла температура собственного тела. И я никак не мог облегчить его страдания... разве что быть рядом до самого конца. А когда он все же отошел в мир иной, я взял и напросился в ученики к местному знахарю — жуткому пьянице и лентяю, каких еще надо поискать! Три дня околачивался рядом с его домом, пока он в конце концов не сдался и, швырнув мне дырявое ведро со словами «Кто-то же должен расчищать выгребную яму, верно?», не принял к себе в ученики. От чувства собственной важности он заламывал такие цены, что порой даже богачи и те не всегда решались к нему обращаться, не говоря уже о бедняках! Но в те редкие случаи, когда к нему все же кто-то приходил, я впитывал знания как губка: наблюдал за его действиями, слушал, запоминал. Пока однажды к нам не пришла отчаявшаяся женщина с плачущим младенцем на руках и не попросила меня о помощи. Меня! Двенадцатилетнего сопливого юнца. Тогда она смогла заплатить лишь одной-единственной медной монеткой... Сейчас это кажется ничтожным пустяком, но для меня это было настоящее сокровище! Ведь это мои первые заработанные деньги. С каждым днем жители обращались ко мне все чаще и чаще, но приходилось в то же время быть предельно осторожным — зная характер моего наставника, я не решался открыть ему правду, и потому делал все у него за спиной. Так у меня получилось скопить небольшую сумму и с первым же кораблем уплыть оттуда куда глаза глядят. Учитель был так зол, что кинулся сгоряча за мной вдогонку и, размахивая бамбуковыми розгами, преследовал аж до самого корабля. А после отплытия еще долго стоял на пристани и махал рукой вслед... В общем, если кратко, я отправился на поиски знаний: учился то тут, то там, постигал мастерство врачевания у опытных, искусных лекарей, мотался по всему свету, лишь бы только научиться чему-то новому. Один из моих бывших наставников даже сделал мне щедрый прощальный подарок. — Рюджи обвел руками пространство вокруг себя. — Так я и оказался в конечном итоге в Египте. Человек, оставивший мне этот дом, тоже когда-то горел идеей открыть тут лечебницу для бедняков, но очень скоро потерял всю надежду, столкнувшись с препятствиями со стороны... власти. Узнав о моем намерении осесть где-нибудь и заняться врачебной практикой, он подарил мне этот дом с условием, что когда-нибудь я выполню его мечту, и покинул Египет навсегда. Что ж... как видишь, свое слово я держу! И буду держать до самого конца, — юноша решительно сжал пальцы в кулаке, делая шаг вперед: так, чтобы лик его осветила ярко-серебристая луна, и Атем увидел — эти слова для него не какой-то пустой звук, однако взгляд его при том все равно оставался мягким, сочувственным. — Я говорю тебе это за тем, чтобы ты понял: все мы с чего-то начинаем, но это вовсе не значит, что дальше будет так же тяжело, как и в начале.       — Нет, ты... ты правда не понимаешь! — прежде стыдливо молчавший, Атем ни с того ни с сего по-настоящему взвился и заходил взад-вперед по комнате, меряя и без того крошечное пространство своими беспокойными шагами. — Я не имею права на ошибку! Я фараон! А эта... эта болезнь... Я бы все отдал, лишь бы повернуть время вспять и не допустить того, что происходит сейчас. Не допустить, чтобы такие люди как Хепри и Хекет страдали из-за моей бесхребетности. Но даже если я хочу что-либо предпринять, меня попросту не слушают! Они говорят, я еще слишком наивен, чтобы принимать самостоятельные решения. И слишком молод... — Атем на мгновение остановился и посмотрел на свои руки: они дрожали. — Сегодня один из моих жрецов предложил страшное — сжечь все деревни, откуда пошла эта зараза, а заодно и всех больных. Разве могу я как фараон допустить такое?       — Твой жрец отчасти прав. — Лекарь тут же выставил перед собой руки в примирительном жесте, когда взгляд Атема хлестнул его сильнее всякого немилосердного кнута. — Послушай! Я понимаю, тебе сейчас очень тяжело...       — Что бы ты стал делать на моем месте? Неужели так бы и полез добровольцем в самое пекло? А как же твоя драгоценная мечта? Как же этот дом и все те люди, за которых ты несешь ответственность? — огрызнулся, не удосужившись дослушать его до конца, фараон.       — Да, полез бы! Если бы знал, что это хоть как-то поможет улучшить ситуацию, не сомневайся — полез. — Рюджи нахмурился. Ему не нравилось какой оборот принимает этот разговор. — Но лезть просто так в пекло — это чистой воды безрассудно, пойми же ты наконец! У каждого поступка есть свои последствия, и ты должен научиться их видеть! Я знаю, ты пришел ко мне за совсем другими словами, но все, что я могу тебе сказать сейчас — это правду.       Уязвленный, Атем отступил на шаг назад и замолчал. Фараон обиженно насупился, вновь покрыл голову капюшоном и уже хотел скрыться бесшумной тенью во мраке коридора, как вдруг лекарь взволнованно подскочил к нему и взял за руку, крепко сжимая его ладонь в своей.       — Должно быть, сейчас тебе кажется, будто весь мир сговорился против тебя, но это далеко не так, поверь мне! Ты мог истолковать мои слова несколько превратно, но я лишь пытаюсь сказать — равновесие штука хрупкая. Найти баланс между добром и злом порой бывает очень тяжело, но если ты сумеешь это сделать, если ты сумеешь найти ту тонкую грань между юношеским безрассудством и обыкновенной жестокостью, рано или поздно ты станешь одним из самых лучших фараонов за всю историю Египта. Возможно, даже самым лучшим... — опустив виновато взгляд, Рюджи тоже замолчал.       Некоторое время они стояли в полной тишине, и лекарь все так же продолжал сжимать горячую ладонь фараона, как вдруг Атем отнял мягко руку и прошептал:       — Мне пора идти. Во дворце могут заметить мое отсутствие. Спасибо тебе... за все. И за этот разговор тоже, — круто развернувшись на пятках, он направился к выходу. За спиной его послышался тихий вздох сожаления: Рюджи пробормотал в ответ что-то неразборчивое и скрылся в комнате. Стало тихо…       Когда юноша вышел обратно во двор, все, кто там расположился, уже давным-давно спали: проходя мимо сладко посапывающей Хекет, юноша на мгновение остановился, пошарил по карманам, но, вспомнив, что все свое золото оставил вместе с царской одеждой в сундуке, тяжело вздохнул.       «Спасибо, что спасла. Я обязательно верну тебе долг!» — пообещал он мысленно сам себе и выскользнул не оглядываясь через калитку.              — Какая муха его сегодня укусила?! — всплеснув руками, раздраженно воскликнула Исида. Заспанная и, мягко говоря, помятая, девушка вышагивала недовольно по коридору вместе с Каримом и наспех приводила в порядок спутанные после беспокойного сна волосы: только что всем без исключения жрецам пришлось отстоять многочасовое «собрание», начать которое фараону приспичило не иначе как на рассвете...       — Ну, он взрослеет, в этом нет ничего удивительного, — мягко улыбнулся Карим, чья небывалая бодрость приводила девушку в молчаливую ярость.       — Взрослеет! — фыркнула жрица, не сбавляя шага. — Я, конечно, рада за него и все такое, он и правда кажется сегодня несколько... другим. Но не мог он повзрослеть хотя бы на парочку часиков попозже? Меня же прямиком из постели выдернули...       Продолжая ворчать, Исида вместе со своим собеседником скрылась вскоре за поворотом, нырнув в очередной длинный коридор. «Как жаль, что я все слышал», — подумал со вздохом Атем, выходя из своего укрытия за колонной.       Сегодняшнее решение далось ему нелегко — собрать всю волю в кулак и призвать жрецов к ответу! Да, выслушать их всех без исключения, но и заставить слышать себя. Сето, признаться, даже как-то обомлел, когда в ответ на его очередные попытки завести разговор о сожжении Атем сказал просто: «Ты прав. Я согласен рассмотреть твое предложение, но с условием, м-м, некоторых корректировок. Хочешь обсудить это сейчас?»...       — Доброе утро, мой фараон. Признаться, я не сразу узнал вас в этом царском одеянии, но, будьте уверены, вы все так же эффектны — неважно, в тряпках вы и перемазаны грязью или с гордостью носите корону Египта. Ах, не сочтите мои слова за дерзость, но белый вам определенно к лицу, — услышав этот голос, что, казалось, явился ему прошлой ночью в прекрасном и одновременно пугающем сне, Атем подпрыгнул на месте.       Рюджи — вполне себе реальный и вроде бы даже такой, каким он запомнил его ночью — стоял позади него и улыбался.       — Что? Н-но как... Откуда? — замялся Атем. С наступлением утра вся его раздражительность и даже некоторая обида, так невовремя прервавшая их задушевный разговор, чудесным образом улетучились, и юноше стало ужасно стыдно за свое ночное поведение. Впрочем, сам Рюджи, похоже, зла на него не держал.       Рассмеявшись, лекарь коротко пояснил:       — Чему вы удивляетесь, мой царь? Вы же сами меня пригласили! Сегодня утром по городу прошла весть: молодой фараон собирается отправить в пострадавшие деревни караван. Я готов.       — Э-э-э... что?       — Мой фараон, это я его пригласил, — оборвал его знакомый голос, прежде чем Атем ляпнет очередную глупость и окончательно опозорится перед Рюджи.       Как и всегда, Сето появился словно бы из ниоткуда: просто взял и вышел на свет из темноты пустого коридора, как если бы целую вечность там простоял! Его появление обыкновенно не предвещало ничего хорошего, но тут Сето ободряюще улыбнулся и произнес:       — Вы же сами говорили мне, мой фараон, помните? Я подумал, мы могли бы пока собрать со всей округи наших лучших лекарей и обсудить эту ситуацию с ними: пускай они тоже скажут свое слово. Верно? — Глаза жреца лукаво блеснули.       — Верно, — ничего толком не понимая, Атем кивнул.       — Что ж, думаю, отныне вы будете видеться довольно часто... С лекарями, я имею ввиду! Впереди у нас долгие, до-олгие часы плодотворной работы! — Сето хлопнул звонко в ладоши и нарочно заторопился, делая вид, будто ему срочно нужно отлучиться по делам. — Не буду тогда мешать: теперь вам с достопочтенным лекарем... и — достопочтенными лекарями — есть что обсудить и без меня. Я, пожалуй, пойду       Он грациозно развернулся, взметнув полами своего длинного белоснежного плаща маленькое облачко песка, и быстро зашагал прочь.       — Сето, постой! — Атем успел догнать его почти у самого выхода, в конце того самого коридора, куда нырнули не так давно Исида с Каримом. — Я хотел сказать тебе... спасибо. За все.       — Не за что. — Жрец небрежно пожал плечами. Кажется, разговаривать друг с другом вот так, без всяких пререканий и колкостей, им обоим было одинаково неловко, но тут Сето вдруг хитро прищурился, горделиво, как умеет только он один, вскинул подбородок и ядовито произнес. — Мой фараон, не сочтите за дерзость и эти слова, но могу я вас кое о чем попросить взамен на этот маленький акт милосердия с моей стороны?       — Конечно! Все, что хочешь! — обрадовавшись, воскликнул Атем, думая, что ему открылась прекрасная возможность подружиться наконец со своим нерадивым вредным старшим братом.       — О, поверьте мне, для вас это так, лишь сущие пустяки, но... в следующий раз, когда вы будете возвращаться с... м-м-м, ночных мероприятий, пожалуйста — делая это непременно через дворцовый пруд, крадитесь как можно дальше от моей комнаты. Знаете, вы на самом-то деле ужасно неповоротливый в воде, ну точно настоящий бегемот! Если угодно, идите лучше по стороне Карима и Шади: вот они уж точно от вашего шлепанья не проснутся, — торжествующе оскалился жрец.       «Нет...», — сокрушенно подумал Атем.       Видимо, подружиться у них все-таки не получится.