Ромео в золоте, Джульетта со вкусом клубники

      «Роза? Или клубничный крем? Нет, все-таки роза. Или... стоп-стоп-стоп! Так дело не пойдет, нужно прежде всего рассуждать логически. Начнем сначала: взвесим хорошенько все „за“ и „против“. Исходя из соображений практичности, лучше всего, конечно, взять розу — к ней в комплекте идут штаны того же цвета и галстук-бабочка, их не нужно подбирать отдельно. Но, с другой стороны, кремовая нравится мне гораздо больше... Если возьму эту, как быть с остальными вещами, которые я уже отобрал? Ведь тогда придется искать все отдельно! Штаны, перчатки, галстук — не говорю уже о бесчисленном количестве пар обуви, которые придется взять с собой только потому, что каждая из них нужна для того или иного случая, а у меня и так в чемоданах места мало! Все, решено: беру розу. Хотя... что же это тогда получается? Я так ни разу кремовую и не надену в итоге? Один только розовый на полках, и что прикажете с этим делать? Может, перебрать тогда чемоданы заново? И попытаться отыскать подходящий комплект для кремовой? Я уверен, рано или поздно что-нибудь да найдется — не здесь, так в других моих гардеробных. Или лучше оставить все как есть? Уже ведь почти собрался... Аргх, да сколько можно!»       Зигфрид не выдерживает и швыряет прямо на пол две рубашки: одна нежно-розовая, строгая, расшитая золотистыми цветами на воротнике и узких рукавах с манжетами — дорогая, из натурального шелка. Вторая чуть проще, свободного кроя, но зато полупрозрачная, шифоновая. С пышными рукавами и кружевным воротником — цвета клубничного крема. Надо сказать, попытка ужать две с лишним гардеробные (и это не считая еще тех комнат, в которых он хранил отдельно обувь!) до двух скромненьких чемоданов была изначально обречена на провал. Зигфрид злится... нет, даже не так. Он в бешенстве! Юноша подходит к одному из многочисленных шкафов, простирающихся чуть ли не до самого потолка — а потолки в родовом замке фон Шредеров отнюдь немаленькие, — церемонно распахивает его, пытаясь сдержать худо-бедно накатывающую волнами истерику, видит стройный ряд полок, забитых доверху все теми же рубашками, причем самыми разными: батистовыми, фланелевыми, клетчатыми, цветными, пестрыми, длинными, абсолютно новыми. Видит, делает глубокий, полный невыразимой муки вздох... и начинает лихорадочно сгребать это добро на пол! Не успокаивается до тех пор, пока все, абсолютно все полки, до каких он только мог дотянуться — а рост у представителей семейства фон Шредер тоже отнюдь немаленький — не становятся пустыми. «У-у, дурацкие тряпки!», рычит про себя Зигфрид, пиная ногой осточертевшую кучу розовых костюмов.       — Какой от них вообще может быть толк, если все они, по сути, похожи меж собой? — сокрушается он, теперь уже вслух. Умом юноша понимает: Джоночи вряд ли станет обращать внимание на различные (порой даже излишние) тонкости его модного туалета, будь он хоть сшит руками самого Джорджио Армани. «Да чего уж там! Кацуя и цвет хрустальной розы от клубничного крема с трудом-то отличит. Где они тут у меня? Ах, вот же...»       Зигфрид отыскал взглядом те две рубашки, необходимость выбрать из которых одну чуть было не довела его до истерики, выудил их из-под завалов и вновь принялся напряженно разглядывать. Однообразные цвета не только этих, но множества других вещей, что составляли, увы, основу его гардероба, напомнили ему тот случай, когда матушка строго выбранила его, — его! — как будто перед ней стоял не генеральный директор Schroeder Corporation и по совместительству «их дражайший наследник», а всего-навсего сопливый школьник, прямо перед традиционным званым ужином, проводимым ежегодно для семей влиятельных чиновников и прочих тамошних бюрократов в этом самом замке.       — Зигфрид, милый, будь так добр, скажи мне: что за ужас на тебе сейчас надет? — пропела она ласково, подрезая стебли благородных ярко-красных роз, неувядающего символа их рода, миниатюрным секатором: в тот миг, когда юноша спустился в западное крыло и отыскал матушку командующей целой стайкой горничных, она была занята составлением букетов к предстоящему торжеству.       Женщина повернулась грациозно к стоящей неподалеку вазе, подцепила оттуда наугад очередную розу, поднесла бутон к лицу, огладила любовно нежные бархатистые лепестки... и переломила безо всяких угрызений совести горячо любимый ею цветок пополам — уж больно насыщенным показался ей цвет, не вписывается в композицию. Она проделала все то же самое и с другими, не такими яркими или, наоборот, чересчур алыми для ее мировосприятия розами; цветочные ошметки тут же полетели в корзину подле ног миледи. Так госпожа фон Шредер избавлялась от всего, что могло нанести смертельное оскорбление не только царственному взору оной, но и «поставить величие их прославленной семьи под угрозу» — даже от младшего своего ребенка... Поэтому ей вовсе не нужно было смотреть на сына, чтобы понять это: Зигфрид в очередной раз ослушался.       Понимая, что его сейчас ждет, юноша кисло сморщился.       — Вы о моей новой рубашке, мама? Но ведь это всего лишь мой выходной наряд, — ответил он робко, вызвав тем самым на лице матери тень легкого раздражения; похоже, она начинает медленно, но верно терять терпение.       — Что за неслыханная дерзость! Или ты не знаешь, что цвет клубничного крема утратил свою актуальность? Это, если можно так выразиться, уже давно пережиток прошлого, и тебе стоило бы лучше следить за настроениями в мире высокой моды. Ты ведь у меня такой умница, да? Так что, милый, лучше не позорься: ступай к себе в комнату и немедленно переоденься, — пригрозила она, впрочем, ласково.       — Н-но, матушка, этот цвет мне нравится... — Исход этого своеобразного поединка уже давно был известен ему наперед, матушка наверняка заставит его переодеться. Только вот конечный результат в действительности был ему малоинтересен, примечательно тут совсем другое: так дерзнуть матери и сделать это, к тому же, неприкрыто Зигфрид решился впервые. Предчувствуя скорый взрыв, если не сказать и вовсе катастрофу, которая потом наверняка еще не единожды аукнется ему, юноша втянул боязливо голову в плечи и мысленно приготовился к очередному скандалу. Он оказался как никогда прав — материнский гнев был подобен взрыву спящего вулкана.       — Да кому какая разница, что тебе нравится, а что нет?! — вскричала точно обезумевшая женщина, опрокидывая в приступе неконтролируемого буйства вазу с цветами. — Когда дело касается семьи, все прочие желания должны отступить покорно на второй план! Нет такого понятия как «хочу» — есть долг. А твой долг — чтить прославленное имя фон Шредеров с такой же готовностью и самоотдачей, с какой чтили его наши предки; делать все (неважно по силам это тебе или нет), чтобы приумножить его величие! Мне казалось, ты давно усвоил эту нехитрую истину, молодой человек. О, и я вовсе не собираюсь закрывать глаза на твои подростковые выходки! Никак, вздумал испортить сегодняшний вечер? Черта с два я тебе это позволю! Мой долг как матери воспитать достойного наследника, лучшего из лучших, даже в такой мелочи, как цвет рубашки — и, я считаю, я его выполнила. А теперь, будь так добр, выполни и ты свой: веди себя как подобает этому самому наследнику, не разочаровывай меня. Слышишь? Ну-ка марш наверх, и переоденься уже наконец во что-нибудь приличное! Скажем, цвета хрустальной розы. Да! Что-нибудь такое нежное и воздушное... Ступай.       Руки его сжались от досады в кулаки, губы превратились в тонкую полоску, взгляд угрожающе потемнел, однако вслух он произнес лишь: «как вам будет угодно, миледи». Развернувшись на пятках, Зифгрид выбежал прочь из гостиной...       — Тоже мне — цвет хрустальной розы! Да они же просто-напросто одинаковые! — сокрушается он теперь, безжалостно расправляясь с ненавистным ему куском шелка: сперва мнет его назло в ладонях, чего себе, однако, никогда прежеде не позволял, а потом и вовсе закидывает небрежно в пустующий шкаф — так, чтобы глаза его эту рубашку больше вовек не видели. Вздыхает... Ну и чего он, спрашивается, распсиховался? Кому нужны все эти оттенки да рюши там, в Домино? Зигфрид переводит взгляд на другую рубашку, по-прежнему зажатую в руке: так он с тех самых пор ни разу ее и не надел. Она такая простая, ни вышивки тебе, ни золотых нитей, ни даже запонок. «Интересно, Кацуя тоже посчитает что это... ну, слишком? Что я выгляжу в ней как посмешище?» — думает он с грустью, но тут же, впрочем, спешит одернуть сам себя. — «Нет, Кацуя вовсе не такой! И обращать внимание на подобные мелочи он уж точно не станет! Хах, но зато его наверняка привлечет материал этой рубашки: полупрозрачный, с легкой вуалью интриги...»       Развалившись устало на куче смятой одежды, Зигфрид мечтательно кусает губы.       — Брат, где ты? Я тут хотел тебе кое-что показать вчера, ждал, когда ты вернешься, но мы разминулись, было уже так поздно... Да где же ты? — Входная дверь негромко скрипнула, и на пороге раздался голос Леона, он казался немного взволнованным. Лежа по-прежнему на полу в куче собственной одежды, Зигфрид услышал, как мальчик, не застав его в спальне, бродит туда-сюда по комнате, открывает двери в рабочий кабинет и соседнюю гардеробную, продолжая на ходу щебетать о чем-то своем и звать старшего.       — Я здесь, — кричит он ему в ответ, приподнимаясь на локтях. — В малой гардеробной. Заходи-заходи, не стесняйся.       — Ого... тут что, ураган пронесся? Или тебя пытались ограбить? — Леон приоткрывает дверь и несмело заглядывает внутрь, так и замерев растерянно на пороге. Никогда еще не доводилось ему видеть, чтобы вещи брата пребывали в таком жутком беспорядке, тем более одежда.       Зигфрид, впрочем, лишь беззаботно пожимает плечами и смеется.       — О, не бери в голову, я просто пытаюсь собрать чемоданы в дорогу: кажется, они несколько маловаты для этих целей, в них даже один-единственный шкаф не помещается. А у тебя как дела, братишка? Ты, кажется, хотел мне что-то показать?       — Да, я... — робко пролепетал мальчик, не решаясь продолжить. Взгляд его становится ни с того ни с сего каким-то потухшим; Леонхарт опускает понуро голову, разглядывая бесцельно носки своих замшевых ботинок. Зигфрид хотел было его приободрить, расспросив о причинах столь необычайного возбуждения (в руках, он заметил, мальчик держит, прижимая бережно к себе, толстенную книгу с ветхим переплетом: «Интересно, что это — никак, его любимые сказки?»), но младший вдруг неожиданно и сам подается ему навстречу. — Неужели ты опять улетаешь, брат? Но ведь прошло всего каких-то пару дней с тех пор, как ты вернулся из Америки! Это правда необходимо сейчас? Ты не можешь остаться дома подольше? — Леон поднимает голову и смотрит на брата своими пытливыми карими глазами, нижняя губа его слегка подрагивает.       — Прости, солнышко, я уже забронировал билеты на завтрашний утренний рейс: я улетаю в Японию. Хочу вернуться до того, как Пегас даст свой окончательный ответ и мне придется снова улететь в Америку на очередные переговоры с Industrial Illusions. — Зигфрид, признаться, не ожидал такой реакции от младшего. Юноша стыдливо вжимает голову в плечи и отводит взгляд.       — Летишь к Джоночи? — Леон понял это еще до того, как старший заикнулся про Японию: достаточно ведь было просто присмотреться. Шелк, ленты, пышное кружево — ну разве стал бы его брат так заморачиваться ради каких-то деловых поездок?       — Н-ну, я... да, к нему, ты прав. — Зигфрид сдавленно откашлялся, пытаясь тем самым не выдать то мучительное смущение, какое охватило его при одном лишь упоминании «sein edler Ritter»: а Леонхарт-то, оказывается, мальчик догадливый, проносится у него в мыслях, ведь о своих романтических отношениях он еще никому не говорил. — Вот что. — Юноша резко поднялся на ноги, — давай-ка мы лучше забудем на время обо всем этом беспорядке и продолжим где-нибудь не здесь?       — А как же твои вещи? — Леон опасливо покосился на хаос, учиненный его братом в собственной гардеробной.       — Не переживай, в конце концов, это просто красивые тряпки. Я приберусь тут чуть позже. А теперь идем, — беззаботно отмахнулся Зигфрид, направляясь к двери. Следуя молча за ним, Леон отметил про себя: «Он сказал „я приберусь“. Не позову сюда наших служанок, не прикажу им как обычно быстренько навести порядок — а именно „я“. Должно быть, он правда по уши влюблен, если Джоночи так сильно влияет на него...».       Притворив за собой дверь, Зигфрид подошел к массивной кровати с высоким резным изголовьем и повалился устало на подушки; скинув торопливо ботиночки, Леон пристроился рядом с ним, отложив пока книгу в сторону.       — Ты, кажется, очень счастлив с ним? Ну, я имею ввиду Джоночи: честно, я не помню, чтобы тебе нравился кто-то также сильно, как он, — тянет задумчиво младший.       — Это что, так заметно? Или я чем-то себя выдаю? — Парень моментально вспыхивает, глядя на брата не то растерянно, не то испуганно. Леон в ответ лишь смеется:       — Конечно заметно. Ох, братец, да ты же весь красный! Как тут не заметить?       — Хах, что ж, выходит... ты прав. — Зигфрид смущенно улыбается, но улыбка эта вскоре меркнет, уступая место чему-то такому, что старший привык умышленно ото всех скрывать: взгляд его полон необъяснимой печали. Он резко выпрямляется и садится напротив брата, подобрав под себя ноги.       — Прости меня, Леонхарт, — начинает Зигфрид взволнованно, — за то, что вот так скоро улетаю, толком не повидавшись с тобой. Мы ведь и так редко видимся в последнее время... Но! Я правда хочу это исправить, и у меня как раз возникла одна подходящая идея. Хочешь в следующий раз полететь вместе со мной? В Японию.       — Ч-что? Ты, наверное, шутишь, да? Или нет? Я правда могу полететь вместе с тобой?! — Мальчик не верит своим ушам; подается чуть вперед, охваченный радостным возбуждением, взгляд его прямо-таки горит от предвкушения.       — Ну разумеется можешь! Джоночи говорил, скоро к нему в гости должна приехать сестра, Шизука: он обещал представить меня ей как... как своего возлюбленного (тут Зигфрид опять предательски краснеет). Я подумал, мы могли бы прекрасно провести время вчетвером, тем более что я абсолютно уверен — вы с Шизукой отлично поладите! Как тебе такая идея?       — Конечно же я согласен! Это будут самые лучшие каникулы в моей жизни, брат! — забывшись, Леон начинает прыгать от радости на кровати, так что Зигфрид аж подпрыгивает несколько раз вместе с подушками: вверх-вниз, вверх-вниз.       — Вот и славно. Ох, Леонхарт, прошу тебя, чуть потише, я же так скоро на пол улечу, — несколько изумленно воскликнул старший. — А теперь лучше скажи-ка мне: что это у тебя там за таинственная книжка? Ты ведь о ней так и не рассказал.       — А! Да-да, я сейчас! — Мальчик плюхается обратно на кровать, быстренько находит свою книгу, раскрывает ту почти на середине и протягивает брату. — Это сборник всяких разных сказок, я таких еще не читал. Как думаешь, может быть, у нас получится сделать такие же карты? У меня уже и идеи для них есть: я сделал вчера несколько пробных заметок. Принцесса на горошине, Снежная королева, Джек и злой великан. А вот тут — смотри, смотри! — мы могли бы сделать карту специально для твоей колоды. «Принц Зигфрид»! — Мальчик перелистывает несколько страниц и показывает ему красочную цветную иллюстрацию: прекрасный юноша в костюме охотника притаился за раскидистыми деревьями, он готовится поразить из арбалета белоснежного лебедя, плавающего одиноко в пруду.       — П-принц? Ты имеешь ввиду это... я? — Зигфрид склоняется растерянно над книгой, не зная, что и сказать.       — Ну да. У тебя ведь есть в колоде заклинание «Дева-лебедь». Так почему бы не сделать к ней принца?       — Вот как. — Предложение это несколько позабавило его. Зигфрид ласково улыбнулся и вернул младшему его книгу. — А знаешь... мне нравится твоя идея! В таком случае я просто обязан нарисовать к твоим очаровательным картам несколько пробных эскизов. Неси сюда все цветные карандаши, какие только у тебя есть, Леонхарт! О-о-о да, я уже вижу их: мрачная злая королева, жуткий великан и, конечно же, прекрасный принц. Это будет самая чудесная колода для самого чудесного мальчика на свете — я обещаю...