Золотой дракон

      Тарталья переваливается с одного бока на другой и тянется рукой к тумбе, на которой где-то должен лежать разбудивший его телефон. При всей его ловкости юноше приходится знатно помучаться, пока он выбирается из рук Чжун Ли и ползёт к краю кровати, про себя ругаясь на слишком короткие пальцы и установленную им громкость рингтона.       Наверное, он сейчас напоминает жирную свинью, уже настолько много съевшую, что ничто не помогает ей подняться с места. Во всяком случае, его шипение и бормотание вполне могут сойти за негромкое хрюканье, решает Чайльд. Только вот ложатся ли свиньи на бока? Или, быть может, они спят стоя, прямо как лошади?       Юноша быстро мотает головой, стряхивая остатки сна, и тяжело вздыхает, разлепляя губы, прежде чем подносит телефон к лицу. Он надеется, что его голос недостаточно хриплый, чтобы Люмин потом могла обвинить его в чрезмерной склонности ко сну, но не решается проверить это, сразу снимая трубку.       Наверное, всё же следовало посмотреть на экран, прежде чем отвечать на вызов, понимает Тарталья уже ляпнув гавкнувшее «Да», рассчитанное на подругу. — Нет нужды говорить со мной по-английски, Чайльд, — отвечает ледяным тоном Царица, словно выливая на подчинённого ушат воды. — До сих пор я вполне понимала русский.       Чжун Ли шевелится за спиной Чайльда, приподнимаясь на локте, и что-то негромко бормочет. Юноше кажется, что он задаёт какой-то вопрос, но Тарталья слишком занят, чтобы пытаться разобраться, о чём идёт речь. Он отмахивается от мужчины, резко откидывая одеяло и садясь на кровати, лихорадочно соображая, что Царице могло от него потребоваться. — Простите, — бормочет Чайльд, прочищая горло. — Я не думал, что… э… Я не посмотрел…

Женщина, видно, остаётся вполне удовлетворена данным ей объяснением. В любом случае, это правда, и Тарталья не имеет возможности предложить ей что-нибудь иное. — Что ж, — замечает она всё с той же интонацией. — В последнее время ты растерял былую внимательность, Чайльд.       Юноша пытается разгадать в её словах незримый намёк на какую-то тайну, способную его погубить, но ничего не может придумать. Нет уж, от невнимательности он в последнее время не допускал ни единой ошибки. — Почему Вы так считаете? — осторожно интересуется Тарталья, быстро теребя холодными от волнения пальцами сжатый в руке кусок простыни. — Я не совсем понимаю. — Ты хочешь сказать, что не по невнимательности не вернулся в отель этой ночью? — спрашивает Царица, и юноше мерещатся в её голосе странные, угрожающие нотки.       Он скорее булькает, чем вздыхает или даже кашляет, и тупо мычит, не зная, что ответить. Да и что он вообще может сказать? Царица всегда всё знает, и уж если она смогла разузнать о его делах даже в чужой стране, он уже не выпутается из расставленных им же самим глупых сетей.       Чжун Ли повторяет вопрос, на этот раз тише, но Чайльд всё равно не отвечает. Вместо этого юноша быстрым движением нащупывает дрожащей ледяной ладонью рот Моракса, находящегося за его спиной, и закрывает его, надеясь, что хотя бы так он поймёт, что следует молчать, пока он не закончит разговор.       Тарталья ограничивается тем, что кидает быстрый взгляд скорее вбок, чем за спину, и быстро облизывает губы, пытаясь совладать с самим собой. Он зажмуривается, перебирая в голове все вероятные ответы, и наконец скороговоркой отвечает: — Нет, я сделал это с умыслом.       Чайльд понимает, насколько глупо он звучит, равно как и то, что госпожа не привыкла получать вместо объяснения нечто бесформенное и размытое, при определённом рассмотрении напоминающее наглость. Только он не может ничего придумать. Сколько Царица знает, а сколько — нет? Есть ли ещё шанс смастерить ложь, достаточную для того, чтобы она поверила, или уже слишком поздно? Вот что его волнует.       Знает ли она про Люмин? Тарталья уже давно балансирует между «да» и «нет». Ещё перед отправлением в Китай начав питать смутные сомнения. — Что ж, раз ты в здравом уме, я желаю знать, где ты, — чеканит женщина, и Чайльд слышит, как легонько скрипит кресло, стоит ей опуститься на него.       Тарталья может даже представить себе кабинет Царицы, вспомнить каждую мельчайшую деталь, каждую статуэтку, зачем-то стоящую на полке шкафа, и массивную лампу, гордо поднимающуюся над столом. Единственное, что ему не под силу — определить, светит в огромное окно солнце или нет. Даже если юноша вспомнит, на сколько часов различны их пояса, он не в силах угадать погоду. — А разве Вы не знаете? — спрашивает Чайльд, яростно шаря глазами по полу, словно пытаясь найти выход где-то там, среди половиц, а не в своей голове. — Я задаю тебе вопрос, чтобы получить на него незамедлительный ответ, Чайльд, — говорит Царица строже, ясно давая понять, что она недовольна. — Где ты?       Тарталья быстро сжимает руки, не задумываясь о том, что Чжун Ли может быть некомфортно, и едва не отпрыгивает от него, словно ужаленный, стоит мужчине мягко коснуться губами центра его ладони. — У подруги, — слабо бормочет Чайльд.       Ему кажется, будто нечто незримое сжимает его шею в тиски, но Тарталья не может этого проверить, лишь яростно пытаться вздохнуть и чувствовать, как кружится его голова. Чжун Ли сжимает его ладонь в своей и медленно перемещает её на постель, не роняя ни одного звука. — Вот как? — интересуется Царица чрезмерно спокойно. — Кто она?       Чайльд хлопает ресницами и жуёт губу, не зная, что ответить. Госпожа ещё ни разу не возразила против его общения с противоположным полом, лишь едва заметно растягивала тонкие губы в улыбке и фыркала, словно обозначая презрение. — Она помогала мне, — говорит Тарталья неожиданно даже для самого себя твёрдо, готовясь придумать невероятную историю.       Он плохой лжец во всём, что нужно сочинить не в шутку. Ещё худший лжец он в том, что требуется сказать госпоже, потому что всегда видит перед собой её ледяные, словно до самого дна промёрзшие глаза, впивающиеся в него проницательным взглядом, от которого невозможно увильнуть. — Может быть, ты ей? — спрашивает женщина, добавляя достаточно яда в голос, чтобы Чайльд шумно втянул в себя воздух, прежде чем ответить его. — И я ей, — соглашается он, принимаясь жевать верхнюю губу с усиленным усердием, и о оборачивается к Чжун Ли. — Вы всегда разрешали мне искать помощников, если это не вредит Вашим делам, так что я не понимаю, отчего Вы сердитесь. Разве я…       Очевидно, выражение его глаз достаточно красноречиво свидетельствует о чувствах, потому что Чжун Ли прочищает горло и устраивается на локте устойчивее, словно усиленно пытаясь разобрать чужую речь. Тарталье кажется, будто Моракс сейчас отдавит ему ладонь, но мужчина обходится с ней гораздо нежнее, чем он ожидает. — Я задаю вопросы, Чайльд, а не ты, — ледяным тоном прерывает бормотание юноши Царица. — Как её зовут?       Женщина чеканит каждое слово, будто желая раздавить их весом Чайльда, и достигает цели. Тарталья теперь уже не отрывает взгляда от лица Чжун Ли, сосредоточенного и серьёзного, и чувствует себя лишь немногим лучше от его присутствия.       На самом деле, ничто сейчас не сможет успокоить Тарталью. Он успел пережить слишком многое за ничтожный промежуток времени, и потому всё происходящее кажется ему сумасшедшим сном, окутавшим его по рукам и ногам и не желающим ни за что отпускать из своих лап. Да и есть ли хотя бы одна возможность выбраться? — Разве это имеет значение? — спрашивает Чайльд, призывая всю свою волю, чтобы его голос не дрогнул.       Наверняка его тон слишком далёк от весёлого, предполагает юноша, но играть в дурака — единственный его шанс отделать от госпожи малой кровью. Конечно, она может посчитать его чрезмерно наглым, если уже не считает, но любой выговор сейчас будет казаться Тарталье праздником по сравнению с тем, чтобы выдать свои планы. — Имеет, если я спрашиваю, — отвечает женщина. — Сколько раз я должна повторить вопрос, чтобы ты понял его, Чайльд? — Незачем повторять, госпожа, — бубнит Тарталья. — Я отлично слышу и с первого раза. Но я обещал ей, что никому о ней ничего не выдам.       Царица молчит. Она не собирается его прощать, догадывается юноша. Но чего она хочет? Никогда ещё его небольшие прогулки с Люмин или другими дамами сомнительного общественного положения не заканчивались для него плохо. Нет, он всегда был рад своей находчивости, а госпожа не желала знать, как он достигает цели.       Моракс вздыхает и поднимает глаза, сталкиваясь со взглядом возлюбленного, прежде чем поднимает его ладонь и оставляет воздушный поцелуй на костяшках пальцев. Чайльд пожимает его руку, надеясь, что Чжун Ли поймёт его жест признательности, и поспешно отворачивается, не желая отвлекаться от проблемы. — Отчего ты не выдашь её мне? — интересуется Царица, давая понять всем тоном, что это упрёк, а не вопрос. — Я полагала, что от меня ты не хранишь секретов. — Я не храню, — спешит перебить её Тарталья, зачем-то мотая головой. — Могу я попросить у Вас отсрочку? Я поставлю свою подругу в известность, а затем передам Вам всё, что о ней знаю. — Не можешь, — отрезает Царица. — Ты хочешь, чтобы я сама назвала её?       Чайльд хлопает глазами, открыв рот, но так ничего и не ответив. «Что?» застревает у него в горле, задавленное воздухом и тихим хрипом.       Нет, Царица ошибается. Конечно же, она, зная по опыту круг его общения, нашла какую-то девушку, с которой он виделся, быть может, раз или два за пребывание в Китае, и считает себя знающей обо всех всё победительницей. Тарталья предпочитает отбросить и забыть, что она обычно и является таковой, надеясь, что в этот раз всё совершенно иначе. Люмин до неприличия много раз получалось избежать зоркого ока хозяйки Снежной, чтобы именно тогда, когда она почти что ничего не сделала, оказаться пойманной. — Итак, что ты забыл у госпожи Нин Гуан? — через долгую минуту спрашивает Царица. — И с каких пор ты зовёшь женщин настолько старше подругами?       Чайльд едва не подпрыгивает на матраце, легонько ударяя Чжун Ли дёрнувшимся кулаком по носу. Ожидая удара с другой стороны, он оказывается совершенно не готов к иному. — Госпожа Нин Гуан? — слабым голосом, не очищенным даже покашливанием, тупо переспрашивает он. — Какая ещё госпожа Нин Гуан?       Царица то ли смеётся, то ли фыркает на другом конце, Тарталья не может разобрать. Он занят лихорадочными мыслями, перебегающими туда-сюда и не желающими собраться воедино, а потому не замечает даже, как Моракс за его спиной садится.       Чайльд обращает на Чжун Ли внимание лишь когда тот поднимается с постели, едва слышно скрипнувшей под его весом, и удаляется из комнаты в неизвестном юноше направлении. Тарталья провожает его взглядом, в напряжении ожидая ответа госпожи.       Он надеется, что Моракс скоро вернётся и принесёт с собой уверенность в том, что их тайна не раскрыта. Чайльд уже не боится даже госпожи Нин Гуан, неожиданно возникшей в разговоре, полагая, что придумал достаточно блистательное для Царицы оправдание подобной странной связи.       Конечно, эта женщина далека от тех, с кем Тарталья всегда предпочитает иметь дело. Её разум слишком чист, как и репутация, а способ излагать мысли столь запутан, что Чайльд предпочтёт подохнуть где-нибудь в подвале Осиала, чем попытаться найти у неё поддержки. Только ведь никто не говорил, что госпожа может догадаться о камне преткновения, верно?       Пока он держит рот на замке и не распинается о сотрудничестве с Волей Небес, Царица не может почувствовать подвоха, раз сама считает себя правой, уж Тарталья-то знает. Только как он будет молчать? — Секретарь Ли Юэ, если тебе так угодно, — отзывается Царица. — О встречах с которой ты ни разу не докладывал.       Чайльд будто прямо перед собой видит, как госпожа искривляет тонкие губы в гримасе недовольства и презрения. Он поёживается, но заставляет себя не раскисать, и на всякий случай выглядывает, насколько может, в коридор, ожидая увидеть там Чжун Ли. За открытой дверью, как и в голове юноши, совершенно пусто, и это начинает волновать его. Куда ушёл Моракс? Уж не хочет ли он избавиться от помехи? Нет, что за абсурд? Чжун Ли не может иметь представления ни о теме разговора, ни о собеседнице Тартальи. — Хорошо, — покорно соглашается юноша, сам не зная, с чем. — Мне нужна была её помощь. В Ли Юэ не так-то легко проникнуть, а работу я должен был как-то выполнять. — Я полагала, что Осиал решил эту проблему за тебя, — говорит женщина твёрдо. — Он обманул меня?       Чайльд хмурится, но понимает, что отступать уже поздно, и, совершенно не раскаиваясь, подтверждает со всей правдивостью, какой только может: — Можно сказать и так. Он сделал всё, что было в его силах, но остальное мне пришлось доделывать самому. Конечно, по мелочи, но точное время мне никто не называл, как и место, из которого я должен целиться… — Ах, вот как, — перебивает его Царица чрезмерно мягким тоном. — Почему ты сразу не сказал мне, что Осиал нарушает сделку? — Я не знаю, — отвечает Тарталья так, чтобы было ясно понятно, что он не только знает, но и уверен в нарушении.       Хотя он и понимает, что потопленный Осиал никак не поможет всплыть ему самому, Чайльд не может не потешить нечто ехидное и грязное в его душе, желающее затащить этого человека в пропасть за собой. Конечно, Тарталья способен найти объяснение, кажущееся ему вполне логичным — выгодно переключить внимание госпожи на другой объект, только вот такая мысль приходит к нему лишь после того, как он начинает говорить.       Царица вздыхает, кажется, успокаивая саму себя, и едва слышно из-за помех хлопает сложившимся веером о стол. Она долго молчит, не проронив ни слова, и тишина, иногда прорезаемая тихим шорохом, оглушает Чайльда.       Наконец женщина бесстрастно, словно картина, потерявшая все краски, говорит: — И ты ничего не доложил мне.       Это обвинение, Тарталье даже нет нужды гадать. Госпожа всегда становится невероятно спокойна перед последним ударом, от которого уже никуда не убежишь. Чайльд ещё слишком хорошо помнит, как треснул изящный дамский веер, раскрошенный на несколько кусков Царицей об его щёку, когда он допустил фатальную ошибку в прошлый раз.       Правда, после того разговора он всё же смог найти беглеца и пристрелить его, а потому у Царицы не было ни одной причины сердиться на него после, а сейчас он встаёт на ещё никем не изведанную тропу, собираясь порвать со Снежной, и не знает точно цены. — Я был занят… — начинает юноша, но прерывает сам себя, быстро мотая головой. — Я докладывал Вам обо всех найденный бумагах, а потому не считал нужным… — С каких пор ты решаешь, что нужно, а что — нет, Чайльд? — прерывает его речь Царица. — Простите, госпожа, — быстро вставляет Тарталья, чувствуя, что она хочет что-то добавить. — Я действительно ошибся. — Ты называешь это ошибкой, Чайльд?       Юноша сводит брови и бормочет «угу», вздрагивая, когда слышит скрип. Он поднимает глаза и замечает, как Чжун Ли прислоняется виском к косяку и складывает руки на груди, уже успевший надеть рубашку и брюки, выглядящие так, словно они никогда не способны помяться.       Тарталье некогда думать о его одежде, да даже о его лице, но он не может оторваться. Один раз кинув быстрый и резкий, словно молния, взгляд, он уже не имеет сил оторваться от Моракса. Чайльд наверняка выглядит как идиот, пялясь с едва ли не открытым ртом на Чжун Ли, уже одетого словно на деловую встречу, но всё ещё небрежно расчёсанного и не подведшего глаза.       Глаза… Тарталья хмурится, наблюдая за каждым малейшим движением Моракса, но никак не может понять, что именно его удивляет. Их выражение? Юноша с уверенностью отметает подобное сомнение. Нет, он уже видел Чжун Ли не только строгим, но и размышляющим, видел, каким мягким способен становится его взгляд. Но что же тогда его смущает.? — Ты называешь ошибкой введение меня в заблуждение, сношения с Ли Юэ, который должен был уничтожить, прямое нарушение моего приказа и отказ действовать так, как диктует тебе старшая коллега? — спрашивает Царица со всё нарастающим льдом в голосе. — Ты называешь всё это ошибкой? — Да, — слабо отзывается Чайльд. — Я не понимаю, почему Вы считаете… — Будь на твоём месте любой другой член Фатуи, я ни секунды не раздумывала, чтобы назвать это предательством, — перебивает его женщина.       Тарталья бледнеет и чуть не роняет телефон на кровать, не заметив, как ослабели его пальцы. Он сжимает свободную ладонь и зачем-то просит взглядом у Чжун Ли помощи, хотя и сам прекрасно понимает, что тот ничего не может сделать. Мужчина лишь разводит руками, но отрывается от косяка и подходит ближе, застывая над Чайльдом в ожидающей позе. — Что ж, Аякс, раз тебе нечего сказать, скажу я, — так и не дождавшись ни ответа, ни реакции, продолжает Царица. — Меня не устраивает качество услуг, предоставляемых тобой. Меня не устраивает также, что ты начал забывать, кому подчиняешься. Если ты желаешь своевольничать обманывать тех, кто дал тебе всё, что ты только имеешь, и дальше, можешь попрощаться со Снежной. — Попрощаться? — глупо переспрашивает юноша, облизывая губы. — Вы увольняете меня, госпожа? — Нет, — отвечает женщина, презрительно фыркая. — Я выгоняю бешеного пса, чтобы он не навредил мне, а не увольняю тебя, Аякс. — Хорошо, — покорно соглашается Тарталья, не зная, что ещё сказать. — Хорошо? — с сарказмом интересуется Царица. — Что ж, тебе судить, хорошо это или плохо. Если желаешь уйти — уходи, только запомни, что в Россию можешь не возвращаться. Оставайся в Ли Юэ, если считаешь нужным. Снежная не держит предателей. — Да кто Вам сказал, что я вообще имею связь с Ли Юэ? — почти зло спрашивает Чайльд, сжимая зубы. — Я был верен Вам, госпожа!       Царица вновь фыркает, вкладывая в этот звук все свои чувства. — Хватит лгать, Аякс, — ядовито говорит она. — Я знаю тебя достаточно долго, чтобы понимать, на что ты способен, а на что — нет. Тем более, после того, как получила веские доказательства. — Но я действительно не… — начинает юноша, но оказывается прерван. — Докажи, — просто предлагает Царица. — Опровергни то, что я имею. — И Вы простите меня? — осторожно спрашивает Тарталья, лихорадочно соображая. — Поверите, что… — О, нет, Аякс. Будь ты со мной честнее сегодня, я бы позволила тебе вернуться. Но раз у тебя есть от меня секреты, ты мне более не нужен. — Тогда какой мне толк что-либо доказывать? — Ты действительно настолько глуп или издеваешься надо мной? — вместо ответа интересуется женщина. — Ты волен не доводить дела с Осиалом до конца, если хочешь, Аякс, волен убежать куда угодно. Только не забывай, как я поступаю с семьями предателей.       Повисает долгая, мучительная тишина. Чайльд попросту не может открыть рот и что-нибудь ответить, захваченный врасплох неожиданным напоминанием. — Я понял, — наконец отвечает он. — Завершу это дело и… и исчезну с Ваших глаз, госпожа.       Царица вешает трубку, ничего не говоря ему на прощание. — Попробуй. Он всё равно убьёт тебя, — бормочет она, откидывая телефон на стол и быстрым движением сжимая веер так, будто желает его переломить. — Изначально ни к чему было пригревать на груди дворнягу.