Сделки, свидания и бумажные кольца

Регулус Блэк ненавидит привязываться. Любой, кто может уйти, рано или поздно сделает это — простая истина, которую он постигает еще в детстве. В первый раз, когда их кузина Андромеда улетает со своим женихом в США — и больше оттуда не возвращается. Во второй раз, когда Сириус хладнокровно бросает его, получив отказ бежать вместе. В третий раз, когда он уходит сам — не заламывая рук, не падая в обморок и не разыгрывая пафосных сцен, рвет связи с методичностью маньяка, жжет мосты так, чтобы не было даже соблазна подумать «а что, если на самом деле все было не так уж и плохо», выбрасывает свое прошлое измученным комком бумаги в мусорную корзину — с элегантностью баскетболиста и бесстрастием снайпера. Эван, Барти и Пандора — единственные, кого он прихватывает вместе с собой в свое новое настоящее. А потом — на очередной из вечеринок — появляется Джеймс, и Регулусу не нужно ждать, чтобы узнать, что будет, потому что Джеймс ему улыбается, Джеймс ему подмигивает, Джеймс флиртует с ним и смеется над его вялыми, несуразными попытками пошутить, и по блеску в его потрясающих карих глазах Регулус видит: он тоже уйдет. Так же, как все. Даже думать об этом мучительно — Регулус не собирается проверять; примеряет холод и безразличие, как любимый наряд перед зеркалом, держится отстраненно — не отталкивает и не приближается. Ищет баланс. Кажется, находит. Пока все — как обычно — не портит Сириус: разрушает его тонкое и хрупкое мироустройство, проезжаясь по нему беспощадными гусеницами танка, ломает так же, как в детстве ломал построенные совместными усилиями снежные замки — ногами вперед и с громким, заливистым смехом. Регулусу не весело — что тогда, что сейчас. Регулусу хочется закричать. — Когда мне было лет семь или восемь, я принес домой котенка с улицы, — говорит Регулус, доставая уже неизвестно какую по счету сигарету из пачки. — Родители ненавидели животных, но в этот раз почему-то не возражали, только сказали, чтобы я не тащил его в постель и убирал всю грязь, которую он оставляет. Я назвал его Лучик, потому что он был ласковым и игривым и любил гоняться за «солнечными зайчиками», которых я создавал при помощи зеркала. Нам было хорошо вместе, и продлилось это всего около двух месяцев, пока в гости не приехала моя кузина Беллатрикс. Она была на много лет меня старше, но иногда казалась такой глупой и оторванной от реального мира, что даже я, будучи ребенком, удивлялся этому. Она завидовала мне, потому что у меня был котенок, в то время как ей родители всегда запрещали заводить домашних животных, и все время, когда я играл с ним, громко жаловалась Нарциссе — другой моей кузине — на эту большую несправедливость. «Почему мне нельзя иметь кошку, а этому надоедливому, несносному щенку — можно?», — спрашивала она. Нарцисса, разумеется, только плечами пожимала. Никто не обращал внимания на ее злобу — она всегда на кого-нибудь злилась, всегда считала кого-нибудь виноватым в своих несчастьях. Я тоже не обращал, пока… ну, словом, пока она не убила его. Одним прекрасным утром я проснулся и понял, что котенка нигде нет. Я обошел весь дом, заглянул во все его любимые места, но тщетно. Когда Белле надоело наблюдать за моими мучениями, она поймала меня в коридоре, схватила за шкирку и прошипела мне прямо в лицо: «Знаешь, где твой любимый Лучик, дорогой кузен? На юг от особняка, вниз по холму, через перелесок — на дне того озера, к которому вы с Сириусом водили нас неделю назад. Оказалось, он совсем не умеет плавать». Я знал, что она не врет. Она смеялась, пока я плакал, — с каждой секундой все громче и все веселее. Когда я попытался рассказать обо всем родителям, мне никто не поверил, потому что Белла ходила за мной по пятам, равнодушно пожимала плечами и твердила: «Чушь! У мальчика слишком разыгралась фантазия». Она была старше, ее слова были значимее, на меня всем было плевать. Кажется, только Сириус поверил мне — я заметил это по тени скорби в его глазах, — но и он уже ничего не мог сделать, кроме как незаметно для всех потрепать меня по плечу. После потери Лучика я больше никогда не заводил домашних животных. Барти потрясенно молчит, качая головой из стороны в сторону, смотрит на него сквозь полумрак гостиной. Они сидят напротив, разделенные низким журнальным столиком, на котором почти пустая бутылка виски, два стакана, мятая пачка сигарет и пепельница — ничего лишнего. Под потолком, в темноте, вьются клубы серого дыма. — Сука. Она гребаная сука, Реджи. Мне… нечего добавить. Регулус кивает — добавить и правда нечего. Он дотягивается до бутылки и разливает виски по стаканам — его руки мелко трясутся, и получается немного неряшливо, но он об этом не беспокоится; берет один из стаканов и опустошает одним глотком. В горле жжет и горчит, но он не чувствует ничего, кроме облегчения. Он откидывает голову назад, укладывая ее на диван, и прикрывает глаза. В висках стучит похоронный марш. — Знаешь, Реджи, — сквозь паузу заговаривает Барти, — ситуация — полное дерьмо, но если ты пытаешься использовать ее в качестве аргумента в пользу мнения о том, что «все, кто тебе дорог, рано или поздно покинут тебя», ты не прав. Твоя кузина просто конченая, отбитая наглухо психопатка — вот единственный вывод, который из всего этого можно сделать. Лучик не ушел бы от тебя, если бы она не помогла ему. И ты ни в чем не виноват. Регулус вздыхает, открывая глаза. Комната противно мерцает и кружится, и он проводит по лицу ладонями, чувствуя что-то влажное и холодное — слезы, с удивлением понимает он. Он даже не знал, что плачет. Барти молча переползает на его сторону, чтобы усесться рядом и притянуть его к себе. Регулус чувствует себя слишком измотанным и усталым, чтобы сопротивляться или делать вид, будто у него все в порядке, так что просто утыкается лицом в чужое плечо, позволяя Барти обнять себя. — Барти, — бормочет он. — М-м? — Что, если Джеймс больше никогда не захочет увидеть меня? — Не знаю, — осторожно отвечает Барти. — Честно говоря, я думал, что это и есть наш план. — Он такой идиот, ты даже… ты даже не представляешь себе. Я сидел там и нес всякую мерзкую чепуху про своих выдуманных бывших, секс втроем и расчленения, а он сидел и смотрел на меня с таким лицом, как будто я рассказываю самые увлекательные вещи на свете, как будто он никогда не слышал ничего более интересного. Невыносимый придурок. Ненавижу его. — О, детка… — Барти похлопывает его по плечу и целует в макушку, — я и подумать не мог, что ты так отвратительно влюблен. Я в ужасе. Надеюсь, вы поженитесь. «Он никогда бы не вышел за такого, как я», — думает Регулус — и даже пытается сказать это вслух, но мешает ком, вставший в горле. — Барти, — снова зовет он. — Что? — Меня сейчас стошнит. Барти вздыхает. — Ладно, вставай. Давай, я помогу тебе. Слушай, дорогуша, серьезно, я очень люблю тебя, но я вовсе не собираюсь убирать за тобой, если тебя стошнит прямо здесь, так что тебе лучше подняться. Вот так, молодец. Идем. В ванной Барти не оставляет его — придерживает волосы, ласково поглаживает по спине и бормочет что-то успокаивающее, пока его выворачивает над унитазом; потом встает, чтобы набрать воды из-под крана и протянуть стакан Регулусу. Регулус благодарно кивает, ополаскивает рот, морщится. Становится легче, хотя комната перед глазами кружиться не перестает. Часы показывают 03:51, когда они ложатся спать. Барти не обнимает его, не решаясь лишний раз лезть в личное пространство, так что Регулус сам придвигается ближе, молча утыкаясь лбом ему в грудь. Утром он просыпается один — с абсолютно закономерной головной болью, затекшей шеей и противным привкусом во рту. Несколько минут он просто лежит, не шевелясь, восстанавливая вечерние и ночные события в памяти. Вспоминает Поттера, и их чертово испорченное свидание, и неловкую тишину в машине, и как он стоял возле дома, не зная, чего ожидать, и как провожал его взглядом, пока тот не уехал. Вспоминает, как Барти пришел к нему со спиртным и сигаретами — и как ушел около шести часов утра, извиняясь, что разбудил, и бормоча что-то о том, что не может остаться — работа и все такое. Он вспоминает их ночной разговор и почти хнычет, закрывая лицо ладонями, уверенный в том, что рассказал кучу лишнего. Затем успокаивается. В конце концов, это просто Барти. Барти можно рассказать обо всем — он, может, и посмеется, но никогда не станет злорадствовать. Не над ним. Регулус с тяжким вздохом переворачивается на другой бок и вслепую нашаривает телефон под подушкой, проверяет дату — тринадцатое декабря, среда. Слава богу, ему сегодня никуда не нужно и он может провести в постели сколько угодно времени, прежде чем почувствует, что снова готов функционировать. Он пролистывает уведомления, надеясь, что не увидит ничего важного. К счастью, там нет никаких сообщений от заказчиков или чего-нибудь подобного, только от его близких — Пандоры, Барти, Сириуса и… Поттера. Регулус почти чувствует, как у него на лбу выступает холодный пот. Он открывает чаты по очереди, потому что не может отважиться сразу посмотреть сообщение Джеймса. [ Панда, 07:44 ] [2 аудиофайла] Реджиииииии, смотри какую клевую группу нашла <33 тебе СТО процентов понравится!!! они эмо!!! [ Вы, 11:37 ] Пандора, я одновременно и люблю тебя, и ненавижу. Спасибо, с радостью послушаю, если выживу. [ Барти, 08:14 ] детка, как себя чувствуешь?? [ Вы, 11:39 ] Как будто воскрес, но не до конца. Спасибо, что приехал вчера. Как обычно, не знаю, что бы я делал без тебя. [ Сириус, 09:03 ] дорогой и уважаемый братишка, хочу официально пригласить тебя в двадцатых числах уехать в загородный дом мэри макдональд и отпраздновать рождество вместе с нашей веселой компанией!!! будет классно обещаю Гребаный загородный дом. На кого он, блядь, похож вообще? На человека, который посещает чужие загородные дома? Серьезно? [ Вы, 11:43 ] Отъебись, Сириус. [ Вы, 11:43 ] Ладно. [ Сириус, 11:44 ] знаешь ты мог пропустить часть в которой грубишь мне и сразу перейти к той в которой соглашаешься с моим потрясающим предложением [ Вы, 11:45 ] Нет, не мог. [ Сириус, 11:46 ] как бы то ни было УРААА!! я ТАК РАД что ты не против поехать с нами — Господи боже, — бормочет Регулус, закатывая глаза. Иногда его брат может быть таким чертовски раздражающим придурком. В смысле, бóльшую часть времени. Регулус закрывает их диалог и на секунду зависает, пялясь на следующий в списке. Он кликает по нему раньше, чем успевает передумать, хотя внутри все дрожит и холодеет от страха. [ Поттер, 10:20 ] привет, Реджи <3 как ты себя чувствуешь? какие планы на неделю? я подумал, может, ты захочешь снова сходить куда-нибудь вместе. [ Поттер, 10:21 ] (ничего страшного, если нет, но я был бы ОЧЕНЬ рад, если да) [ Поттер, 10:21 ] (я не давлю, правда) [ Поттер, 10:21 ] (пожалуйста, скажи да) Регулус блокирует телефон и откладывает в сторону — и через мгновение снова судорожно хватает его, чтобы напечатать ответ. Голова перегревается и пульсирует еще сильнее, чем прежде, но он старается вести себя как обычно, старается не выдать волнения ни единым лишним словом. Так, будто ему вовсе не приходится утыкаться лицом в подушку, чтобы заглушить все свои позорные звуки радости. [ Вы, 11:47 ] Ты всегда такой назойливый, Поттер? [ Поттер, 11:49 ] если честно, нет. только с теми, кто мне особенно нравится :) [ Вы, 11:51 ] Ладно. Я не против. [ Поттер, 11:52 ] не против, да? [ Поттер, 11:52 ] тогда я напишу тебе чуть позже, чтобы уточнить детали! а то я сейчас на работе и все такое. [ Поттер, 11:53 ] хорошего дня <3 [ Вы, 11:54 ] Спасибо. И тебе. Он убирает телефон на тумбочку, накрывается тонким одеялом с головой и замирает, пытаясь осознать, пытаясь принять все то, что происходит с ним последние несколько дней. Итак, факт первый: Джеймс Поттер — в качестве попытки номер восемнадцать тысяч четыреста двадцать девять — пригласил его на свидание, не ожидая, что ответ будет положительным. Факт второй: ответ был положительным (благодаря придурку Сириусу, который просто обязан был придумать какую-нибудь ерунду и сделать все невероятно сложным под конец года, но это можно не принимать во внимание). Факт третий: Регулус попытался испортить их свидание, потому что предположил, что уходить самому будет гораздо проще, нежели смотреть, как уходит другой. (И нет, это не так.) Факт четвертый: у Регулуса, судя по всему, ни хрена не получилось, потому что Джеймс-гребаный-Поттер как ни в чем не бывало продолжает писать ему свои милые сообщения и, кажется, совсем на него не злится. Факт пятый: Регулуса вот-вот стошнит от того, как безумно он счастлив факту номер четыре. (Факт шестой: он не должен быть счастлив. Он правда не должен. Ведь так?)

***

Из постели он вылезает только ближе к вечеру — и то лишь для того, чтобы забраться под холодный, бодрящий душ. Голова все еще кружится после вчерашнего, мысли путаются, и он не решается в таком состоянии садиться за работу, боясь, что устанет потом исправлять собственные недочеты. Джеймс снова пишет ему около пяти: «Пойдем в кино, Реджи? Я видел, там крутят пару хороших фильмов», и Регулус отвечает — коротко и ясно: «Да». Существенный плюс их с Сириусом пари заключается в том, что ему не нужно думать и принимать взвешенные решения, потому что он просто не может сказать «нет», потому что он обязан соглашаться со всем, что ему предлагают, и это, как ни крути, снимает с его плеч часть ответственности. Не то чтобы в ее отсутствие Регулус начинает меньше тревожиться — причины для беспокойства у него найдутся всегда. Он старается не думать ни о чем плохом, доставая из холодильника целый контейнер лимонного мороженого, кутаясь в одеяло и включая случайный выпуск дурацкого кулинарного ток-шоу на ноутбуке — потому что он, очевидно, может себе это позволить. Его телефон снова подает признаки жизни пару часов спустя, когда он почти доедает мороженое и просматривает три эпизода подряд, наслаждаясь атмосферой всеобщей паники и язвительных подколов от ведущего. Он ставит шоу на паузу, сует ложку в рот и бездумно открывает уведомление — и на пару секунд так и замирает, глупо моргая на сообщение Джеймса и чувствуя, как его щеки, блядь, заливаются краской. На самом деле, там все чинно и благопристойно; всего лишь фотка черного кота в окне чьего-то дома. Кот — красивый и изящный, с гладкой поблескивающей шерсткой — сидит, удобно устроившись между цветочными горшками, и смотрит наружу с таким очевидным презрением ко всему сущему в глазах, что это просто смешно. И это была бы обычная — может быть, милая и забавная, но обычная — фотография, если бы Джеймс не подписал ее словами: «Похож на тебя :)». «Я тебя ненавижу», — печатает Регулус, потому что эмоций становится так много, что он вдруг чувствует себя совершенно беспомощным, неспособным контролировать ни себя, ни свое тело, ни свое сознание. Его щеки горят, как не горели никогда в моменты самой интимной близости с едва знакомыми парнями в клубах и на тематических тусовках, сердце стучит, руки подрагивают, и он отбрасывает телефон в сторону так, будто тот отравлен или радиоактивен. Он ненавидит гребаного Джеймса Поттера, и этого дурацкого кота, и все эти эмоции, потому что их так чертовски много, слишком много для человека, который забыл, каково это, — чувствовать. «Мне почему-то кажется, что я тебе все-таки нравлюсь ;)», — пишет Джеймс спустя несколько минут, и Регулус ничего ему не отвечает. Должна же быть какая-никакая интрига, верно? Регулус упрямо пытается вернуться к просмотру шоу, сделать вид, будто ничего не случилось, заблокировать воспоминания о последних минутах своей жизни, но его руки то и дело тянутся к телефону, пальцы сами собой открывают диалог, и в итоге он только и делает, что пялится на фотку — и совсем даже не пялится на надпись под ней. Почему-то это кажется ему отвратительно милым. Каждый раз, когда он представляет, что Джеймс шел мимо чужого дома по своим обычным джеймсовским делам и остановился рядом, чтобы сфоткать кота — просто потому, что тот напомнил ему Регулуса, — это вызывает улыбку настолько широкую, что даже скулы сводит. Никто никогда не делал для него ничего подобного, ничего настолько же… простого, дурацкого, очаровательного в своей обыденности. Регулусу хочется распечатать это сообщение и развесить его по всей квартире, и от таких желаний он злится на себя еще больше. Он не может позволить себе так наслаждаться этим; ничто не вечно. Особенно его лимонное мороженое. Он разочарованно отодвигает пустой контейнер в сторону и снова достает телефон. Последнее сообщение Джеймса висит просмотренным, но не отвеченным, и Регулус быстро печатает: «Может быть, да», — а потом так же быстро стирает. Ни за что.

***

На следующий день Джеймс заезжает за ним к самому дому около шести часов вечера; во рту — мятная жвачка, на голове — солнцезащитные очки, и это нелепо, потому что сейчас зима, а зимой почти не бывает солнца, но также по-странному привлекательно. Регулус закатывает глаза, глядя на него, хотя внутри него все трепещет — Джеймс красив, как может быть красив человек, который никогда не придавал большого значения своей внешности. Джеймс ухмыляется и по-джентльменски театрально открывает перед ним дверцу машины. В кинотеатре выясняется, что Джеймс уже купил им билеты на фильм, и Регулус принимает это с достоинством, бегло осматривая аляповатые афиши у него за спиной. Он вздыхает с облегчением, когда Поттер приводит его на какую-то французскую комедию с Депардье и Ришаром — не совсем то, что Регулус любит, но это, безусловно, лучше, чем любой из современных блокбастеров, которые находятся в прокате прямо сейчас. Регулус удовлетворяется — и за весь сеанс ни разу не смотрит на экран, искоса поглядывая на Джеймса, сидящего в кресле по соседству, потому что, ну, честно? это гораздо более захватывающее зрелище, чем все, что может предложить ему кинематограф — неважно, прошлого, настоящего или, может быть, будущего. Потому что сейчас, когда Джеймс так увлечен действиями двух болванов на экране, Регулусу ничто не мешает наблюдать за тем, как он улыбается, как он смеется и как он забавно дергается на неожиданных моментах, и он пользуется этим безо всякого стыда. Ближе к концу сеанса, когда остается минут двадцать до финала, Джеймс поворачивается и протягивает руку в его сторону; линзы очков бликуют, и за ними почти не видно глаз — но Регулусу и не нужно их видеть, чтобы почувствовать повисший в воздухе вопрос. Он подпирает голову рукой, другую протягивая Джеймсу — ладонью вверх, и Джеймс, мягко улыбаясь, вкладывает в его ладонь свою, осторожно переплетает их пальцы. Регулус пытается не смотреть на него, на его улыбку и на его чудесный профиль, вместо этого концентрируясь на концовке фильма, хотя в голове — как мантра — стучит нескончаемое: я держу его за руку я держу его за руку я держу его за руку. Его рука твердая и теплая, и Регулусу нравится жар, разливающийся по его телу от соприкосновения их ладоней, нравится ощущение спокойствия и защищенности, охватывающее его с ног до головы, когда Джеймс держит его. Он почти готов захныкать, когда Джеймс — на титрах — отпускает его руку, чтобы подняться на ноги и собрать весь мусор, оставшийся от газировки, попкорна и сладостей, которые они брали с собой. По пути к машине Джеймс делится впечатлениями от просмотренного фильма — эмоционально и бурно, как ребенок, рассказывающий о своих впечатлениях родителю, и Регулус вежливо улыбается, кивает и поддакивает, потому что ему, на самом деле, сказать нечего — по крайней мере, по поводу фильма, — и он только надеется, что это не слишком очевидно. Джеймс, кажется, ни о чем подобном не заботится, довольствуясь его кратким «конечно, понравилось», когда они забираются в салон. Джеймс провожает его до самой двери, берет за руку на прощание — и снова даже не пытается поцеловать. Возмутительно. Регулус заходит в квартиру, задумчиво жуя нижнюю губу, снимает верхнюю одежду и останавливается в прихожей, прижимаясь спиной к двери и представляя, что было бы — что могло бы быть, — если бы Джеймс был одним из парней, которых Вальбурга насмешливо называла «проходимцами»; одним из парней, кто не особенно церемонится и не думает о приличиях. Он думает о том, как они ввалились бы в квартиру, целуясь и снимая друг с друга одежду трясущимися от возбуждения руками, и как Джеймс прижал бы его к стене и — одновременно и требовательно, и нежно — раздвинул его ноги своей, и как его губы путешествовали бы по шее Регулуса, а руки — по бедрам и выше, к бокам, задирая края бадлона, заставляя его покрываться мурашками и вздрагивать от холода, стоящего в квартире. Регулус думает об этом — и тихий стон срывается с его губ, разрезая искусственную, картонную тишину, когда он сжимает самого себя сквозь брюки. И, что ж, вполне возможно, он проводит следующие полчаса, фантазируя в ду́ше о губах и руках Джеймса Поттера, но разве кто-нибудь осудит его за это?

***

Поход в кино оказывается только началом — всю неделю после этого Регулус проводит, один за другим соглашаясь на такое количество странных предложений, на какое по доброй воле и в трезвом уме не согласился бы никогда в жизни. В пятницу, сразу после курсов по немецкому, Джеймс приводит его в Британский музей, где они быстро отбиваются от своей группы и несколько часов подряд в умиротворенном молчании бродят из зала в зал, разглядывая картины; их руки касаются друг друга в воздухе будто бы случайно, и боковым зрением Регулус видит, как в эти моменты губы Джеймса растягиваются в широкой улыбке. Он отворачивается, боясь, что Джеймс может увидеть то же самое на его лице. Они подолгу стоят у картин Рембрандта и Вермеера, потому что Регулус никогда не был достаточно хладнокровен, чтобы пройти мимо них, а Джеймс, в основном, просто не возражает. Поначалу Регулус немного беспокоится о том, что Поттеру скучно вот так стоять рядом с ним в ожидании, когда он закончит разглядывать все то, что видел уже тысячу раз до этого, но затем он случайно ловит восторженное выражение лица Джеймса, когда они стоят возле «Девушки с жемчужной сережкой», — и больше об этом не думает. Когда они покидают музей, на улице заметно холодает, и Джеймс предлагает перекусить в какой-нибудь кафешке, а Регулус думает о работе, которая лежит там, в одинокой, пустой квартире, и множится, множится, множится, пока он позволяет себе посещать выставки и закусочные вместе с Джеймсом Поттером. Он говорит «да», потому что работа, если честно, в этом противостоянии сильно проигрывает, и он говорит «да», потому что не может сказать ничего другого. И там, сидя в уютной кофейне с кожаными диванами, приглушенным светом, приветливым персоналом и Джеймсом напротив, наблюдая за тем, как он запихивает картошку фри себе в рот и запивает ее молочным коктейлем, при этом ни на секунду не прекращая болтать, Регулус думает: может быть, было бы гораздо, гораздо лучше, если бы их с Сириусом пари длилось всю его оставшуюся жизнь, а не один гребаный месяц. Потому что да, черт возьми, да, то, что происходит с ним прямо сейчас, — опасно и страшно, и это прямая противоположность всего, к чему он привык за двадцать три года жизни, но ему так чертовски нравится ничего не контролировать. Все равно что на американских горках: может быть, эти несколько головокружительных минут закончатся хорошо для тебя, а может — какой-нибудь механизм по несчастной случайности выйдет из строя прямо в процессе; но на кой черт париться обо всем этом, если ты уже летишь вниз, не управляя ни собственным маршрутом, ни скоростью? Просто забей и наслаждайся, думает Регулус. И — честно — очень старается последовать своему же совету. — Хочешь попробовать мой коктейль? У меня малиновый, — говорит Джеймс, и Регулус кивает, принимая протянутый стаканчик. Он отпивает немного, чувствуя себя гребаным озабоченным придурком, потому что думает не о коктейле или его вкусе, а о том, что эта же самая трубочка полминуты назад побывала во рту у Джеймса, и это почти… Это почти… — И еще я хотел сказать, что купил нам билеты на «Гамильтона». На завтра. — Регулус смотрит на него с легким непониманием, и Джеймс дергается. — Черт возьми, пожалуйста, скажи мне, что у тебя нет планов на восемь часов вечера, потому что я в очередной раз забыл поинтересоваться об этом до того, как оплатил покупку… Почему я, блядь, постоянно это делаю? Завтра — суббота, а субботними вечерами ему, как правило, и правда нечего делать. Если он справится со всеми рабочими делами за утро и день, то к восьми часам будет совершенно свободен — аж до самого понедельника. — У меня нет планов на восемь часов вечера, — говорит Регулус, засовывая картошку в рот, чтобы чем-то занять свои руки. — Но прекрати, пожалуйста, тратить столько денег на меня, это становится неловким. Регулус морщится, вспоминая, сколько средств из кошелька Джеймса он потратил в день их первого официального свидания — просто из вредности, надеясь, что это заставит Джеймса тут же бросить его, такого алчного и меркантильного, недостойного ни грамма симпатии. — С чего бы это я должен перестать? — Джеймс усмехается, выбирая между тремя разными соусами и в итоге самым наглом образом макая картошку в коктейль Регулуса. — Ты мне нравишься, и мне нравится тратить деньги на тебя, и я не вижу ни единой причины прекратить это делать. — Он вдруг поднимает на Регулуса проницательный взгляд. — Ты ничем не обязан мне из-за этого, если тебя это вдруг беспокоит. Даже если завтра ты пошлешь меня и скажешь, что никогда больше не хочешь видеть, я не буду переживать о своих деньгах. На самом деле, деньги — это последнее, о чем бы я стал переживать в такой ситуации, понимаешь? Регулус кивает, не в силах сформулировать ни одной здравой мысли, потому что чужая откровенность сбивает с толку. Он не может перестать удивляться всем этим «ты мне нравишься», слетающим с чужих губ так же легко, как дежурные фразочки о погоде. То есть, да, окей, Джеймс, вроде как, намекал ему на это на протяжении двух прошлых лет, но это не то же самое, ладно? Это не то же самое, потому что раньше Регулус никогда не позволял себе принимать эти слова близко к сердцу, потому что он никогда не видел за всеми этими фразами настоящих чувств, потому что он думал, что Джеймс просто играется с ним, как хищник играется со своей добычей, прежде чем загнать в угол и придушить. Он и сейчас время от времени думает так, но — плевать, да? Американские горки и все такое. Забей и наслаждайся. Через полчаса Джеймс подбрасывает его до дома и привычно выбирается из машины следом, чтобы проводить — как будто у Регулуса могли бы возникнуть трудности за эти несчастные несколько футов. Он поднимается по ступенькам и поворачивается к Джеймсу, ожидая, что тот снова подержит его за руку на прощание и уйдет, чертов придурок со своими чертовыми джентльменскими заскоками. Но Джеймс поднимается по ступенькам следом за ним, и Регулус невольно поднимает голову, разглядывая его в ожидании… ну, чего бы то ни было. На самом деле, сейчас Регулус думает, что удовлетворился бы даже целомудренным поцелуем в щеку. — Можно мне обнять тебя? — спрашивает Джеймс, и Регулусу хочется истерически засмеяться, потому что да, да, да, Джеймс Поттер, делай со мной все, что придет в твою прекрасную голову — я, может, и не скажу гребаного «спасибо», но буду просто блядски счастлив. Он сдержанно кивает в ответ, шмыгая носом. Джеймс тут же становится ближе, обвивает его руками и прижимается щекой к макушке, мурлыкая что-то себе под нос — что-то бессмысленное и успокаивающее, и эти объятия кажутся такими знакомыми и родными, каким Регулусу никогда не казался его собственный дом. Он растягивает губы в улыбке, глупой и счастливой, и даже не пытается спрятать ее. Он чувствует себя странно, продолжая улыбаться, когда, оставшись один, заходит в квартиру — пустую и тихую. Орхидея неприкаянно стоит на тумбе для обуви, и Регулус улыбается еще шире, глядя на нее. Затем подхватывает, чтобы перенести на подоконник в гостиной, поближе к солнечному свету. — Чувствуй себя как дома, — говорит он, и всего его изнутри распирает такая легкость, будто он вот-вот воспарит над собственным телом и над всеми человеческими невзгодами. О боже. О боже. Он в полном дерьме. Вагонетка продолжает катиться. В субботу они встречаются на постановке «Гамильтона», в воскресенье идут на пробное занятие по гончарному делу (где Джеймс по большей части просто дурачится, нежели на самом деле пытается создать что-то стоящее), а в понедельник… что ж, в понедельник от Джеймса — ни слуху ни духу, и Регулус справедливо решает посвятить весь день рабочим делам и подготовке к завтрашним занятиям, время от времени прерываясь на глупые и бессмысленные переписки с Барти в духе «смотри, какое смешное авокадо видел в магазине сегодня» и «что лучше — галстук с котятами или с утками?» (Регулус закатывает глаза — с котятами, разумеется, что за бредовый вопрос). Несколько раз ему пишет Сириус — спрашивает, готов ли он «тусоваться», и присылает кучу нелепых эмоджи. Регулус едва сдерживается, чтобы не заблокировать его; вместо этого печатает агрессивное «Да». Около шести часов вечера, когда он откладывает ноутбук, встает с дивана, разминая затекшие спину и плечи, и идет на кухню, чтобы заварить себе чай, пишет Пандора. [ Панда, 17:46 ] Реджиииииии [ Панда, 17:46 ] я в УЖАСЕ! Ксено сказал, что его родители пригласили меня отмечать Рождество вместе с ними, представляешь?? [ Вы, 17:47 ] Это… плохо? [ Панда, 17:47 ] нет, это здорово, просто я так боюсь ОПОЗОРИТЬСЯ перед ними...... типа ну........... это родители моего парня. а это мое первое знакомство с ними. что, если я сделаю что-нибудь не так и они возненавидят меня? [ Вы, 17:49 ] Пандора, это буквально невозможно. Ты самая невероятная девушка в мире, и я уверен, что ты понравишься им с первого взгляда. Просто| Регулус вздрагивает, слыша громкий стук в окно. Не то чтобы это что-то из ряда вон выходящее — в конце концов, он живет на втором этаже, дотянуться до его окна не особенно сложно, если есть большое желание и энтузиазм, — просто… никто так обычно не делает?.. Никто не стучит в его гребаные окна?.. «Просто будь собой, они полюбят тебя, обещаю», — дописывает он, прежде чем отправить сообщение, отложить телефон в сторону и подойти к окну. За шторкой виднеется Джеймс Поттер — с красным носом и красными щеками, холодный ветер треплет волосы, пальцы перебирают шапку. — Джеймс, — бормочет Регулус, одновременно и удивленный, и нет. Затем тянется, чтобы открыть окно; с губ почти срывается жалкое, умоляющее «может, зайдешь?», но он вовремя смыкает их в тонкую линию. — Что ты здесь делаешь? — Привет, Реджи. — Джеймс широко улыбается. — Ты случайно не занят? Ровно через пять минут он сидит в машине, на пассажирском сиденье, Джеймс справа весело болтает, рассказывая о том, как прошел его сегодняшний день в офисе и о том, что они с коллегами устроили «тайного Санту», и это проблема, потому что Джеймсу попался парень, о котором он не знает ничего, кроме имени, и он боится, что фантазия может его подвести, когда он приступит к выбору подарка, потому что гребаные подарки — его слабая сторона. Регулус даже улыбается этому — уж в чем — в чем, а в фантазии Джеймса Поттера сомневаться не приходится. Да и в подарках ему наверняка нет равных. — Куда ты опять везешь меня? — спрашивает он, в ответ на что Джеймс криво усмехается, бросая взгляд на дорогу в зеркало заднего вида. — Все в пределах страны, не беспокойся. Регулус пытается выведать у него хоть что-нибудь, но Джеймс загадочен и непреклонен и на все отвечает подмигиваниями, наклонами головы и красноречивыми взглядами, и Регулус, устав закатывать глаза в ответ на все это, молча отворачивается к окну. За мутным стеклом проплывает привычный Лондонский пейзаж — дешевые забегаловки, дорогие рестораны, супермаркеты и бизнес-центры, и люди, спешащие каждый по своим исключительно важным делам, — но сейчас, в эту секунду, в этой машине и рядом с этим нелепым человеком, мурлыкающим себе под нос строчки какой-то дурацкой песни, все почему-то кажется таким чертовски прекрасным и таким чертовски любимым, что Регулус почти задыхается. Он достает сигарету, чтобы отвлечься от этого странного, непривычного, инородного ощущения, открывает окно, впуская в салон морозный воздух и оглушающе громкие звуки реального мира. Проходит еще несколько минут, прежде чем машина останавливается на обочине. Регулус слегка наклоняется, выглядывая из окна и пытаясь понять, где они оказались на этот раз. — Могу я завязать тебе глаза? — невинно интересуется Джеймс. — Что? — Регулус моргает. — Да, но… Что? Джеймс тянется куда-то к заднему сиденью и достает оттуда длинную полоску плотной черной ткани, одновременно с тем объясняя: — О, я просто хочу сделать тебе сюрприз, а для этого мне нужно, чтобы ты не видел остаток пути и конечный пункт назначения. Ты мне доверяешь, Реджи? Регулус медленно кивает, подаваясь вперед и вытягиваясь, чтобы Джеймсу было удобнее. Он терпеливо замирает на месте, слабо выдыхая, когда мягкая ткань касается его лица, погружая мир в непроглядную тьму. Он чувствует тепло рук по обе стороны от своей головы и думает о том, что будет, если он подастся навстречу одной из них прямо сейчас, прижмет к своему лицу и так и замрет — на минуту, на день, на год, на чертово тысячелетие. Он не поддается соблазну проверить, вместо этого дожидаясь, когда чужие пальцы несильно затянут узел у него на затылке. Способность нормально дышать возвращается к нему, только когда Джеймс, отпрянув, садится на место и снова заводит мотор. Регулус не видит его лица — он вообще ничего не видит, — но он легко может представить себе, каким довольным оно выглядит прямо сейчас. Это заставляет его улыбнуться. — Чему ты радуешься? — спрашивает Джеймс. — Подумал, — отвечает Регулус, — что ты можешь оказаться маньяком, который все это время только и думал о том, как бы грохнуть меня, не вызвав ни у кого подозрений. — И это заставляет тебя улыбаться?.. — Я сложная личность, Джеймс. По крайней мере, так всегда говорит мой старший брат. А мой психолог называет это «особенностями воспитания». Джеймс весело фыркает. С повязкой на глазах становится сложнее определять себя в пространстве и отслеживать время, но Регулус уверен, что играет как минимум четыре песни по радио, прежде чем они снова останавливаются. Он тянется к ручке, но Джеймс его останавливает, прося «посидеть смирно и подождать». Регулусу обычно не нравится, когда им пытаются командовать, но по какой-то причине ему нравится, когда этим занимается Джеймс. Он закатывает глаза (чего никто не видит) и фыркает — просто ради приличия, — одновременно с тем послушно складывая ладони на коленях. Затем дверь с его стороны открывается, и Джеймс говорит: — Вытяни руку вперед. Да, вот так. Он хватает его за ладонь, помогая выбраться из машины и не споткнуться о бордюр. Регулус бессмысленно цепляется за его руку и одежду пальцами и продолжает ворчать, чувствуя себя все более неловко и дезориентированно с каждой секундой. — Смотри-ка, все хорошо, — подбадривающе говорит Джеймс, и Регулус чувствует, как одна из его рук скользит по спине и устраивается на талии, придерживая осторожно, но твердо. — Давай, я держу тебя, Реджи. Пойдем. Регулус двигается — поначалу неловко, но с каждым шагом все более привыкая к близости Джеймса, к его рукам, к запаху его парфюма и к мягкому тону его голоса, шепчущему подсказки — «вот здесь небольшая ступенька, а здесь порог, будь осторожнее, а тут дверь, которую мне нужно открыть, прежде чем ты врежешься в нее лицом, вот так, отлично, едем дальше». Регулус отдаленно слышит мир, живущий своей обычной жизнью вокруг него: шаги, голоса, рев моторов и шум колес по асфальту, двери, открывающиеся и закрывающиеся, — но все это — белый шум, который не дает ему никакой информации о том, где и для чего он находится, так что он по-прежнему чертовски растерян. Единственное, в чем он отдает себе полный отчет, — это то, что они находятся в помещении, потому что здесь тепло и не так шумно, как на улице. Потом они останавливаются, и Джеймс тыкает на кнопки, видимо, вызывая лифт. — Все хорошо? — спрашивает Джеймс, касаясь его ладони пальцами, и Регулус вздрагивает, но не отстраняется, тянется вперед, пытаясь нашарить руку Джеймса и взять ее в свою. Отсутствие зрения заставляет его чувствовать себя не только более потерянным, но и более смелым; может быть, просто потому, что нет необходимости поддерживать зрительный контакт. — Да. Регулус слышит, как лифт останавливается на их этаже. Джеймс сильнее сжимает его руку и осторожно подталкивает, помогая зайти внутрь. Потом они поднимаются вверх — долго, так долго, что Регулусу кажется, это не кончится никогда. — Куда мы поднимаемся? — бормочет он. — В стратосферу? Джеймс только тихо смеется в ответ. Когда лифт наконец останавливается, Джеймс снова берет его под руку и выводит. Здесь гораздо тише, чем на первом этаже; даже голосов чужих не слышно — только звук их шагов по кафельному полу, и Регулус рассеянно думает о том, что, может быть, был прав, что Джеймс действительно маньяк, который ведет его на верную смерть, что это — последние минуты его жизни и все такое. Он думает об этом — и злится, потому что у него даже расстроиться толком не получается. Как ни крути, Джеймс — не худший вариант, чтобы умереть. — Секунду, здесь снова дверь, — говорит Джеймс, останавливая его, чтобы он не врезался. Регулус слышит, как открывается дверь, и вытягивает руку, пытаясь нащупать что-нибудь вокруг себя. Джеймс берет его ладонь в свою и помогает зайти в новое помещение. Здесь… по-другому. Регулус не уверен, что может сформулировать это хоть сколько-нибудь понятно, но разница в атмосфере — разительная. Тут тепло, воздух не такой спертый, более свежий, с нотками чего-то ароматного, даже звуки раздаются иначе — Регулус не сразу понимает, в чем дело, потом осознает: пропало эхо. Он делает несколько шагов, пытаясь понять, на чем стоит, потому что это явно больше не похоже на кафель. — Мы на месте, — объявляет Джеймс. Регулус вздрагивает, не ожидая ощутить его за своей спиной, по шее ползут мурашки. — Ты готов? — Да. Джеймс шагает ближе — Регулус не видит, но чувствует, как он приближается. Его пальцы касаются волос Регулуса, развязывают узел и осторожно снимают повязку с глаз, и Регулус жмурится с непривычки, моргает, пытаясь вернуть своему зрению ясность и четкость. Первое, что бросается ему в глаза, — это стол, накрытый белой скатертью, поверх которой стоят маленькая аккуратная ваза с цветами, несколько свечей и поднос, накрытый большой крышкой сверху. Выглядит вычурно и клишированно почти чересчур, но Регулус не думает об этом, он думает о том, что это ужасно, ужасно очаровательно, и о том, что никто никогда не делал для него ничего подобного. Джеймсу Поттеру, наверное, нравится быть первым во всем. Он оглядывается, пытаясь понять, где они вообще оказались. Это место похоже на большой застекленный балкон — все вокруг прозрачное, кроме пола. Регулус делает несколько шагов вперед, к стеклу, и останавливается, почти не веря своим глазам. Весь Лондон перед ним — как на ладони, а от одного взгляда, брошенного вниз, начинает кружиться голова, и он не хочет — правда не хочет — представлять себе, на каком гребаном этаже они находятся прямо сейчас. Он задирает голову вверх, завороженно смотря на чернильное небо с россыпью ярких звезд. В Лондоне так редко можно увидеть звезды. — Джеймс, я… — Регулус прерывается, не зная, что сказать; в голове — ни одной цельной мысли, только звенящая, мерцающая тишина. — Я просто… — Тебе нравится? — Джеймс оказывается рядом, касается его руки в воздухе пальцами. — Безумно, — выдыхает Регулус. Вид захватывает его настолько, что у него даже не хватает сил продолжать держать маску и заботиться о том, как он выглядит. Словно ребенок, попавший в отдел сладостей, он завороженно смотрит по сторонам, пока не натыкается на взгляд Джеймса — прямой и такой ласковый, что по привычке хочется отвернуться, сжаться до размера атома и перестать существовать. «Не смотри на меня так», — хочется сказать Регулусу. «Я не заслуживаю такого взгляда от тебя», — хочется сказать Регулусу. — Что? — вместо этого спрашивает он, смущенно хмурясь. — Любуюсь тем, какой ты красивый, — отвечает Джеймс, слегка наклоняя голову набок. — Отвали. Джеймс заливисто смеется, касаясь его локтя: — Идем ужинать. Это должно быть вкусно. Минут через двадцать, покончив и с ужином, и с десертом, они сидят друг напротив друга в умиротворенном молчании. Регулус, подперев голову рукой, наблюдает за тем, как оранжевый отблеск свечи играет на лице Джеймса, делая черты его еще более мягкими и красивыми, такими красивыми, что, пожалуй, можно сойти с ума. Когда Джеймс смотрит в ответ, Регулус отворачивается, обводит взглядом балкон. — Серьезно, — тянет он, — приятель, где ты, черт возьми, работаешь? Джеймс снова весело смеется: — У отца своя фирма, мы производим уходовые средства для волос. Я работаю там с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать. — И тебе это нравится? — Да, почему нет? — Джеймс откидывается на спинку кресла, задумчиво чешет в затылке. — Я имею в виду, такая работа — не предел моих мечтаний, и я, вероятно, захочу чего-то большего в будущем, но на данный момент для меня всего достаточно. Я помогаю родителям, не сижу у них на шее и зарабатываю достаточно, чтобы обеспечить самого себя. К тому же, это опыт. Он пригодится мне, когда я решу, что пора идти дальше. — Один мой друг, Эван Розье, тоже работает на предприятии отца. — Регулус одним глотком допивает вино в бокале. — Однако, он от этого не в восторге. — У него не особенно хорошие отношения с отцом? — Совершенно верно. На самом деле, если так прикинуть, ты — единственный из всех моих знакомых, у кого по-настоящему хорошие отношения с родителями. Есть еще Пандора, но там тоже не все так гладко. Джеймс поджимает губы: — Мне жаль. — Нет, не стоит. — Регулус качает головой. — Радует, что хоть у кого-то из нас такие замечательные родители. — Ты хотел бы с ними познакомиться? — спрашивает Джеймс — и через секунду стонет, сползая под стол — так, что Регулусу становится видно лишь его волосы. Он моргает, чувствуя, как горят его щеки. — Что? Э-э, то есть… — Он прикусывает щеку изнутри, мысленно проклиная Сириуса всеми возможными словами, потому что ему снова приходится дать обещание: — Да, наверное, я просто… Серьезно? — Прости-и-и, — отзывается Джеймс — звучит не особенно внятно, учитывая, что он лежит, закрыв лицо ладонями. Регулус впервые видит Джеймса таким — смущенным из-за собственных слов. — Я знаю, что еще слишком рано для таких вопросов, — бубнит он. — Прости, я не хотел напугать тебя. — Нет, все в порядке, ты не… ты не напугал меня. — Регулус улыбается, хотя его щеки продолжают гореть, а в груди — тепло и щекотно — расцветает что-то такое, о чем он и понятия раньше не имел. — Ну, разве что немного. — Значит, я ничего не испортил? — Джеймс отводит руки от лица, смотрит на него снизу вверх с какой-то щенячьей надеждой во взгляде, и Регулусу хочется утешительно погладить его за ушком. — Разумеется, нет. Мне… приятно, что ты думаешь об этом. — Впервые я подумал об этом два года назад, — горделиво объявляет Джеймс, подтягиваясь, чтобы сесть ровнее, и расправляя плечи. — Через минуту после того, как увидел тебя. Помнишь, ты сказал «для тебя я Регулус, Поттер, отвали и не трогай меня»? Именно благодаря этому я все тогда понял. Регулус не знает, чего ему хочется больше — захныкать или засмеяться. Он прерывисто вздыхает, разливая остатки вина по бокалам. Чуть позже, когда они за тихой беседой приканчивают бутылку, Джеймс указывает пальцем вверх и сообщает: — Вообще-то здесь можно подняться еще выше. Хочешь? И конечно, он хочет, так что Джеймс отводит его вверх по тонкой металлической лестнице и приглашающе открывает дверь. Они выходят на площадку, плоскую и пустую, с ограждением по периметру, доходящим Регулусу до середины груди. Здесь нет ни стен, ни крыши, и холодный декабрьский ветер мгновенно напоминает о себе, забираясь под одежду, кусая за щеки и забрасывая хлопья снега в капюшон. Не то чтобы это волнует хоть кого-нибудь из них; здесь слишком красиво, чтобы так быстро уйти. Регулус подходит ближе к ограде, опирается на нее локтями и смотрит по сторонам, завороженный зрелищем вечернего Лондона сквозь снежную пелену; Джеймс, судя по звукам, шагает следом. — Регулус, — зовет он через несколько мгновений молчания, и Регулус поворачивается, не ожидая, что Джеймс окажется так близко к нему, так близко, что он сможет увидеть снежинки на его ресницах и трещинки на губах. — Что? — спрашивает Регулус, поднимая взгляд к его глазам. — Могу я поцеловать тебя? И в этом — весь Джеймс Поттер. Он дает столько возможностей оттолкнуть себя, что у Регулуса даже мысли подобной не появляется. — Да, — говорит он, и Джеймс весь словно вспыхивает изнутри от этого простого ответа, делает шаг навстречу и, наклонясь, ловит его губы своими — так невинно и так по-детски, что даже мило. Регулус кладет холодные руки на его щеки, притягивая ближе к себе, зарывается пальцами в мягкие волосы; их носы неловко сталкиваются, и Джеймс слегка наклоняет голову набок, целуя глубже, жарче, смелее — так, что ноги подкашиваются, а в ушах кровь стучит. Никогда еще ему не было так тепло, как этим поздним декабрьским вечером.

***

[ Барти, 22:31 ] детка как прошел твой вечер?? [ Вы, 22:33 ] Один невероятный парень устроил мне романтический ужин при свечах. На тридцатом этаже. С видом на вечерний Лондон. [ Вы, 22:34 ] А потом мы целовались под открытым небом и смотрели на звезды, пока на нас летел снег, как в глупых романтических фильмах. [ Вы, 22:34 ] Вполне, если хочешь знать, неплохо. Рекомендую. [ Барти, 22:36 ] ясно [ Барти, 22:37 ] а я эвана семь раз подряд в мортал комбат победил

***

Во вторник, после курсов, Регулус выходит из аудитории — и через несколько шагов натыкается на Джеймса, который снова ждет его, как тогда, неделю назад, когда он заявился на их первое свидание с цветочным горшком в руках. — Не хочешь прогуляться? — спрашивает он, подскакивая к Регулусу, когда тот, стараясь не обращать особого внимания на взгляды, поспешно движется к выходу. — Прогуляться? — Ага. На улице такая погода хорошая, я даже пешком пройтись решил. Выскочив за дверь, Регулус останавливается. — Ты пришел сюда пешком, чтобы позвать меня погулять, Джеймс? — Э-э, да?.. — Джеймс неуверенно улыбается. — Ничего страшного, если ты сейчас не можешь. Ты не обязан, так что… Джеймс не успевает закончить свою мысль — Регулус приподнимается на мысках, чтобы поцеловать его — осторожно и нежно. Затем быстро оглядывается по сторонам, надеясь, что никто этого не увидел. Когда его взгляд возвращается к лицу Джеймса, то натыкается на искорки в глазах и самодовольную улыбку. — Это значит «да»? — Это значит «да», — невозмутимо подтверждает Регулус, быстро спускаясь вниз по ступенькам. У него нет никаких срочных дел на сегодня — все, что нужно было закончить как можно скорее, он закончил еще в понедельник, — да и дома его никто не ждет. Ну, кроме орхидеи — но она, видит бог, может подождать и подольше. Они выходят с территории и дальше просто идут, куда глаза глядят, безо всякой цели. День сегодня и правда замечательный — не такой холодный, как обычно в декабре, безветренный, с изредка выглядывающими из-за облаков лучиками солнца. Джеймс рядом — в сером пальто и красном шарфе, повязанном криво и будто бы наспех, и Регулус — уже привычно — чувствует, как успокаивается его тревожное сердце в присутствии этого невероятного парня. — Я подумывал предложить тебе сходить в караоке-бар, — говорит Джеймс, но, бросая взгляд на его страдальческое выражение лица, тут же договаривает: — Но, видимо, не стану этого делать, — и Регулус благодарен, что Джеймс формулирует мысль именно так, потому что в противном случае ему, несмотря ни на что, пришлось бы сказать «да». — Тебе не нравится… петь? Регулус пожимает плечами: — Мне не нравится внимание, связанное с этим. Мне вообще внимание не нравится. — Но ты… поешь иногда? Когда ты один, например? — Такое… — Регулус морщится, — бывает. — Я не буду просить тебя спеть мне, потому что уважаю твои личные границы, — говорит Джеймс, с очень умным видом поправляя очки. — Но если вдруг что, просто знай: я обожаю творчество Тейлор Свифт. Регулус натянуто улыбается, отправляя этот факт в свою мысленную копилку случайных фактов о Джеймсе Поттере (факт номер один — имеет испанские корни; факт номер два — боится осьминогов; факт номер три — обожает спагетти; факт номер семьдесят восемь — поклонник Тейлор Свифт). — Тем не менее, мы могли бы просто зайти туда и послушать, как поют другие люди. — Джеймс с интересом смотрит в его сторону, будто пытаясь по выражению лица Регулуса отследить, нравится ему эта идея или нет. — Должно быть весело. Регулус не имеет ничего против караоке-баров, если никто не заставляет его петь в них, поэтому они так и поступают — заходят в первый попавшийся и занимают столик почти у самых дверей. Это выгодная позиция: отсюда хорошо слышно каждого выступающего, но одновременно с тем здесь не так шумно, как возле сцены, и можно в любой момент без проблем уйти, если им вдруг надоест. Не то чтобы они торопятся; слушать чужие выступления оказывается очень забавно, и они проводят так следующие несколько часов, сидя плечом к плечу и потягивая некрепкий яблочный сидр из высоких красивых бокалов. — Вечером и ночью в таких местах становится еще веселее, — делится Джеймс, когда они выскальзывают за дверь, из тепла в неприветливый Лондонский холод, и Регулус решает, что однажды им обязательно нужно будет посетить какой-нибудь караоке-бар поздно вечером, когда они снова будут гулять вот так, вдвоем, никуда не торопясь и ничего не планируя. — Ты не против, если я провожу тебя до дома? — Нет, конечно, — мягко отвечает Регулус, пряча улыбку в высоком воротнике плаща. Может быть, он даже осмелится пригласить Джеймса на чай. Может быть, Джеймс даже согласится. До дома они идут не спеша, по дороге заглядывая в парк, пустой и уютный в своей безлюдности. Джеймс — очаровательный придурок — пытается догнать белку и радуется каждый раз, когда видит какую-нибудь красивую птицу в ветках, высоко над их головами. — Встань возле этого дерева, я тебя сфотографирую, — говорит он, и Регулус даже рта не открывает, чтобы возразить, только ворчит и мямлит что-то невнятное, пытаясь встать как-нибудь поприличнее. Джеймс делает, кажется, десятки снимков, то отбегая, то приближаясь, то припадая на колено, то пытаясь забраться на соседнюю скамейку, чтобы сфотографировать Регулуса сверху. Потом он просто стоит, просматривая получившиеся фотографии, на лице сверкает довольная улыбка, щеки красные. Регулусу хочется его укусить. — Прекрати так улыбаться. — Почему? — Джеймс поднимает на него недоуменный взгляд. — Ты очень красивый, Реджи. Самый красивый на свете. — Заткнись, — по привычке говорит Регулус, хотя губы его не слушаются, язык немеет и сердце стучит так оглушительно громко, что его, должно быть, слышит весь Лондон прямо сейчас. Джеймс смотрит на него, смотрит так, будто видит насквозь, но от его взгляда не хочется спрятаться, как от взгляда Сириуса, его взгляду хочется открыться — с силой схватиться за края своей грудной клетки и распахнуть, мол, на, смотри, все, что здесь есть, — твое, я ничего не скрываю; и пусть он с любовью покопается в этой пыли и плесени, пусть на пепелище возведет свой собственный маленький садик, пусть лелеет его и хранит, как зеницу ока, — Регулус будет не против, Регулус с интересом понаблюдает за этим. Джеймс опускает телефон и делает шаг навстречу, кладет одну руку на лицо и соединяет их губы — так же нежно и трепетно, как в первый раз, и Регулус снова чувствует, как земля уходит у него из-под ног. Невозможный. Позже, когда они продолжают свой путь, Джеймс кажется более молчаливым и тихим, и Регулус, искоса поглядывая на него, понимает: он что-то обдумывает. Он не мешает ему, сохраняя молчание, позволяя его мыслям блуждать в том направлении, в котором им нравится, просто наслаждаясь тем, что они идут вот так — рядом, рука об руку, в одном направлении. Минут через десять Джеймс заговаривает сам: — Реджи, если я спрошу тебя, ты ответишь честно? И от этого вопроса у Регулуса противно холодеет в груди — не тем приятным, зимним холодом, от которого можно избавиться, подержав в руках кружку чего-нибудь теплого или посидев у костра; скорее холодом могильным, таким, какой ничем из себя не выцарапаешь, как ни старайся. Регулус пытается не думать ни о чем дурном раньше времени, изо всех сил сохраняет спокойствие. Кивает. — Конечно, — говорит он — и голос почти его не подводит. Конечно, ему придется. — Хорошо, скажем… десять вопросов? — Начинай. Джеймс задумывается, постукивая указательным пальцем по нижней губе. — Твой любимый писатель? — Франц Кафка. — О боже, по тебе так заметно. — Отвали. — Ладно, тогда… м-м… Твое любимое время года? — Осень. — Ого. Почему? — Тебе нужен развернутый ответ? — Хотелось бы. Регулус отворачивается, глубже засовывая руки в карманы плаща. Несколько мгновений размышляет, прежде чем ответить. — Я люблю осень сильнее весны и лета — не потому, что она особенно сильно покоряет меня своей красотой или атмосферой, а просто потому, что осенью я не чувствую неловкости из-за своего ментального состояния так остро. Летом, когда все вокруг цветет и радуется жизни, сложно быть депрессивным. Все эти счастливые люди в яркой одежде, разъезжающие повсюду на электронных самокатах, парочки, кормящие друг друга мороженым, дети, которые еще не знают, насколько отвратительной может быть жизнь… Осенью все по-другому. — Регулус прикусывает нижнюю губу. — Осенью я чувствую, что весь мир умирает вместе со мной. Джеймс отвечает на его болтовню молчанием, и Регулус на секунду думает, что сказал или сделал что-то не то, и паника накрывает его в ту же секунду — боже, и с чего он решил, что может позволить себе так много говорить? с чего он решил, что его интересно слушать? Но, повернувшись к Джеймсу лицом, он не видит в его глазах ни насмешливости, ни пренебрежения — ничего из того, что ожидает увидеть. Глаза Джеймса горят, и он не сводит их с Регулуса. — Вау, Реджи, — говорит он. — Просто вау. Ты невероятен. Ты никогда не думал о том, чтобы стать писателем или поэтом? Регулус смущенно отворачивается, пытаясь скрыть лицо за отросшими волосами. — Я писал стихи, когда был младше. Уверен, ты бы смеялся над ними до боли в животе, если бы прочел. — Уверен, что нет, — мягко отвечает Джеймс. — Мой уровень поэзии — это срифмовать «любовь» и «кровь». О чем ты писал? — О том же, о чем пишут все подростки. О любви. О красоте природы. О несправедливости этого мира. «О брате», — думает Регулус, но не произносит вслух. Вспоминать тот промежуток времени неприятно — он писал так много стихов, когда Сириус бросил его, оставив разгребать все дерьмо наедине с родителями, и стихи эти были гимном боли, что грызла его изнутри с утра до ночи. Или, может быть, криком о помощи, — Регулус не уверен, что знает, как правильно это назвать. Если бы он наткнулся на те записи прямо сейчас, он бы сжег их, прежде чем прочесть. — Ты был влюблен когда-нибудь? — спрашивает Джеймс, вырывая его из мыслей, с интересом косится на него, ожидая ответа. — Не знаю, — честно отвечает Регулус, качая головой. — Я был увлечен парой парней, когда учился в школе, но не позволял себе даже подойти к ним — тогда я еще не знал, что гомосексуален, и думал, что со мной что-то не так. Боялся, что они могут растрепать всей школе, если узнают, и все будут смеяться и тыкать в меня пальцами. Потом, став постарше, я спал кое с кем, но у меня не было особенных чувств к этим мужчинам. Единственный, к кому я испытывал что-то наподобие того, что должен был, — это Барти, но и то была любовь, а не влюбленность; мы это оба потом поняли. На самом деле, у меня даже отношений толком никогда не было: мне кажется, я для них не подхожу. — Значит, то, что ты рассказал мне о своих бывших во время нашего первого свидания?.. — О, просто полет фантазии, не более. Проверял тебя на прочность, фигурально выражаясь. — О боже, Регулус. — Джеймс недоуменно качает головой, но на губах по-прежнему играет слабая улыбка — Регулус немного расслабляется, видя ее. — Это просто… что ж, ладно. Но ты, по крайней мере, и правда увлекаешься тру-краймом? — Это да. — Какое счастье. Они замолкают ненадолго, пока Джеймс снова о чем-то раздумывает. — Почему ты согласился тогда? Регулус вздрагивает. — Что? — Ты согласился пойти со мной на свидание спустя сотни, тысячи моих неудачных попыток. Почему ты не отказал мне, как обычно? Почему сказал «да»? — Джеймс смотрит куда-то вперед — серьезный, со слегка прищуренными глазами. — Я всю неделю об этом думаю, если честно. Регулус поджимает губы. — Пари, — отвечает он — тихо и в сторону, будто надеясь, что Джеймс не услышит, пропустит мимо ушей и не станет докапываться до правды. Вместо этого Джеймс, будто бы вдруг уперевшись в невидимую стену, останавливается на месте. — Что? — Пари, — повторяет Регулус, останавливаясь рядом с ним, трет лоб пальцами и неловко опускает взгляд. — Какое еще пари? — Мы поспорили с Сириусом, что… эм, что я смогу отвечать только «да» на любое поступающее мне предложение. — Он сглатывает, договаривая гораздо тише: — Мне нельзя никому отказывать целый месяц. — Регулус, ты… серьезно сейчас? — спрашивает Джеймс, и Регулус вздрагивает, думая о том, что никогда раньше голос Джеймса не звучал так отстраненно и строго — по крайней мере, по отношению к нему. Осознание этого приходится пулей в затылок. — Ты хочешь сказать, что согласился пойти со мной на свидание просто потому, что таковы правила вашей с Сириусом сделки? И по той же причине соглашался на все, что я предлагал? И… по этой причине мы стоим с тобой здесь прямо сейчас? Я просто… вау… блядь. Джеймс замолкает, отводя взгляд в сторону, куда-то поверх плеча Регулуса, вскидывает руку в воздух; пальцы его нервно проходят сквозь непослушные волосы. Ответь ответь ответь, стучит в ушах Регулуса барабанным боем. Скажи, блядь, хоть что-нибудь, пока не стало слишком поздно. Но он только рот раскрывает — а сказать ничего не может. Не находит слов в свое оправдание. — Неужели ты бы соглашался на все, что я предложу? — спрашивает Джеймс, и во взгляде его, вновь обращенном к Регулусу, отчетливо сквозит разочарование. — Таковы правила, — беспомощно отвечает Блэк. — Ты, блядь, невыносим. — Джеймс качает головой, снова оглядываясь по сторонам — будто ожидая чего-то: поддержки или нападения. — Какое гребаное счастье, что я ни разу не додумался предложить тебе переспать. Какое счастье, — и в голосе его звучит такая горечь, что Регулус даже чувствует ее на языке. — Джеймс, я… — Прости, Регулус. Мне нужно идти. И он уходит. И Регулус стоит там, окоченевший, с дрожащими руками и небьющимся сердцем, смотрит ему в спину, пока его силуэт не пропадает из виду окончательно. Регулус Блэк ненавидит привязываться.