Фальшивый поцелуй

      — Спасибо, что побыл со мной, — пробормотал Осаму спустя долгое время, как они оказались дома. Одасаку быстро разобрался с помехой в машине (Чуя не вникал, но, кажется, Дазай затупил на простейшем), и они расстались с обещанием чаще поддерживать связь. Накахаре отчего-то казалось, что Дазаю это было нужно. Несмотря на университетских приятелей, близких друзей у него не было. А как только закончилась учёба, он остался в неком вакууме, потому что в издательстве ни с кем не сошелся. Осаму, кажется, такое положение дел устраивало — он не любил большие компании и бессмысленные разговоры, ему хватало друзей Чуи. Но это все равно было не то.       Впрочем, Накахара не вправе решать, что будет лучше для него. Но с Одасаку Дазай казался действительно счастливее.       — Тебе спасибо, — шепнул Чуя, обнимая в ответ.       Больше побыть наедине им не дали: четвероногие услышали звук открывающейся двери и требовали внимания. Ара зарычала, когда Дазай не мгновенно отреагировал на её появление, и тот рассмеялся, садясь на корточки и подставляя лицо.       — Моя девочка.       Чуя предпочел не заметить, как Осаму украдкой вытер слезящиеся глаза. Он прошёл в гостиную, выполняя рутинные дела.       Уже после того как они поели и смотрели глупую мелодраму лёжа в обнимку рядом с собаками — одна двуного-четвероногая кучка, Чуя, слушая ровный сердечный ритм Осаму, внезапно произнес:       — Я хочу навестить маму.

***

      — Ты точно уверен? — в очередной раз спросил Осаму, и Чуя хотел бы раздражаться из-за его сомнений, но и сам был не на своём месте. Но все же он сказал, несмотря на внутреннюю дрожь:       — Да.       — Хорошо, — произнес Осаму. — Я люблю тебя, Чуя.       — Спасибо, — прошелестел он, вдыхая родной запах. — Я тебя тоже, Осаму.       Дазай крепко обнял его, стиснув так, что кости затрещали. Чуя слабо улыбнулся и пошёл к клинике, оставляя Осаму в машине. Он хотел сделать это один, даже без Кое.       Они были в Сайтаме, родном городе Чуи, и у него сжимало сердце, когда он видел знакомые пейзажи.       — Точно не хочешь взять меня? — уточнил Дазай, и Чуя отпустил его руки.       — Да. Всё будет в порядке.       Такая знакомая процедура — пройти охранный пункт, сдать вещи, подождать в холле, нервно рассматривая пропагандирующие плакаты. Идти за строгой медсестрой, худой, как щепка, и столь же злобной, как ведьма. И голос неприятно визгливый.       Чуя, конечно, предвзят. Но он был иррационально уверен, что если долго работаешь в таких местах, то ожесточаешься.       — Привет, — произнес он сквозь онемевшие губы.       Мама… выглядела плохо. Рыжие волосы коротко обстрижены, завиваясь неаккуратными кудрями, впавшие скулы, а глаза будто бы лишены жизни. И разума. Но вот в мутной синеве проскользнуло осознание:       — Чуя?       — Ага, — он нервно улыбнулся. — Прости, что не навещал.       У него было чувство, что он стоит на месте Дазая, общающегося с могилами. Как будто бы у него внутри что-то давно умерло, сгнило, и вид матери перед ним сейчас не более, чем изображение, у которого уже нет права говорить. Чуя хотел видеть её-другую: улыбчивую, ласковую, заботливую. Но вместо этого только помнил, как она вешалась и кричала от горя, запертая в своей комнате собственным сыном.       Мама приподняла губы в намеке на улыбку. Накахара не знал, что говорить. После Осаму ему тоже захотелось увидеть, поговорить. Его прибило осознанием, что мать жива, что что-то можно исправить, наладить. Он сразу забыл, как много раз ранился об это обнадеживающее чувство. Поэтому даже Кое не сказал — не был уверен, что сестра поймёт, хоть и не осудит. А бередить ей раны не хотелось.       — У меня все хорошо, — вместо слов, просящихся наружу, произнес он. — Я закончил университет. Меня приняли в хорошую компанию. Четвероногие—       Он осекся. Это прозвище появилось уже после того, как он жил с родителями.       — Ара и Акира… Нормально. У Ары были проблемы, но сейчас все хорошо. Аи, Ал и Ао живут у Кое. Она все же вышла замуж за Мори. Стала дизайнером, живёт в свое удовольствие.       — А Киеши? — хрипло спросила мама.       Разочарование огромным грузом свалилось на Чую. Действительно, как он мог подумать, что ей будет интересен кто-то ещё, кроме своего ненаглядного… Черт, прошло столько лет — такая одержимость искренне пугала, ужасала Накахару. Ему часто представлялся возможным вариант будущего, где Осаму его бросает, и он, ненавидя себя, все время возвращался к этой теме. Дазай был спокоен и убеждал, убеждал, убеждал. Но Чуя…       Один вопрос — и все хрупкие убеждения рассыпались, как песок.       — Я не знаю, — ровно отозвался Чуя.       — Жаль, — мама тряхнула головой.       Это его привычка. Его. Она думала.       — Мне жаль, Чуя, — произнесла она неожиданно, и Накахара позорно вздрогнул от звука своего имени. Сказанное будто бы обращало в детство… он скучал. Мать впервые подняла взгляд на него: потухший и больной, словно в первый раз видела его, запоминала изменившиеся черты лица. — Жаль, что ты похож на меня. Что я не могу увидеть его в тебе. И ещё — что я не могу это отпустить. Мне жаль, что я не люблю вас. Это несправедливо. Я ненавидела себя каждый миг, когда не чувствовала радость в ответ на твою улыбку. Я просто хотела быть с Киеши — любыми способами, и мне казалось, что наличие детей укрепит нашу связь… Но когда родился ты, Чуя — рыжеволосый, голубоглазый — то я поняла сразу, что мне будет сложно тебя любить. Ты настолько не похож ни на него, ни на меня, что будто бы чужой. И, — она захлебнулась воздухом. — И мне жаль. Извини, извини меня, Чуя. Что я не смогла стать матерью.       Чуя приподнял уголки губ.       Внутри было очень больно.       Он допустил страшную мысль — лучше бы он никогда этого не знал, не слышал. Лучше бы его мама умерла, и он мог спокойно жить в неведении.       — Моя жизнь разрушилась, — продолжила мать, задыхаясь. Наверное, ей редко приходилось так много говорить — и все же предложения сыпались, как давно сформулированные, прерываясь сбивчивыми, торопливыми жестокими словами. — Я все делала неправильно, все. Я злилась на вас, что вы отправили меня сюда. Что ты не давал мне покончить с собой. Что ты заставлял меня есть, защищал меня. Я ненавидела тебя за это. И себя — за такое чувство. Было бы намного легче, если бы я умерла, Чуя…       Как только она обрекла его злую мысль в слова — и ответ сорвался с губ раньше, чем был осмыслен:       — Нет.       Мама методично раскачивалась, полубезумно переспрашивая:       — Нет? Нет?       — Я бы, — признание далось тяжело, и Накахара сам себя не до конца понимал. — Я бы не хотел, чтобы ты умерла.       — Почему? — отчаянно прошептала она. — Я не люблю тебя, Чуя. Я не люблю Кое. Мне плевать на вас.       — Я тебя люблю, — с болью ответил Чуя. — И поэтому не хочу, чтобы ты умирала.       Стало ясно и прозрачно. Как он мог допустить мысль о том, что не хотел бы знать правду? Она слишком, безумно сильно ранила, но он любил честность больше всего. Только так можно было жить. Несмотря на пустоту внутри, теперь у него не было глупых предположений. Только чистая, голая истина, из которой ничего нельзя было построить.       — Спасибо за честность, — тихо поблагодарил Чуя. — Мне пора.       — Что?! — взвизгнула мама, пытаясь подняться. Ей не дала усмирительная рубашка, но она забилась в конвульсиях. — В смысле, Чуя? А я? Ты должен выпустить меня! Я твоя мать! Чуя, останься! Я тебя люблю, Чуя, помоги мне!       Накахара вытер слезы, останавливаясь в тёмном коридоре. Нельзя было так показываться Дазаю, просто нельзя. Он разбит, уничтожен морально. Переживать встречу — словно снова видеть смерть, и в каждый раз больно, как в первый. И все же… Он пошёл сюда не зря. Он услышал то, что мать пыталась донести.       Мне жаль.       Это не оправдывало её, не делало ситуацию менее болезненной. Но слова закрепились внутри, остались, приклеились намертво. Чуя понял, что совсем не может успокоиться, и как в трансе вышел на улицу. Родные, сильные руки подхватили его тут же, над головой раздался взволнованный голос:       — Чуя? Чуя, мой драгоценный, что произошло?       Чуя беспомощно вцепился в рубашку Осаму, уже даже не пытаясь сдержать горькие рыдания.