Фальшивый поцелуй

      — Как поговорили? — поинтересовался Дазай, когда Чуя вышел из душа и завалился в кровать. Спасибо, что та была огромна, но Ара все равно ревниво посмотрела, как Дазай отвечает на поцелуй. — Оу.       — Нормально, — ответил Накахара, пытаясь уложить ноги так, чтобы Акира не сопел на него. — А выгони собак, пожалуйста.       Для того, чтобы сделать это Чуе, нужно было встать, выйти в коридор, поорать, чтобы привлечь внимание четвероногих, и бросить игрушку как можно дальше, а потом подло закрыть дверь. И наслаждаться скрежетом мстительных когтей. Дазаю же требовалось лишь его очарование. Хоть он и удивился, но сразу заворковал:       — Арочка, иди в другую комнату, пожалуйста. Аки, солнце, ты тоже. Хорошо?       «Хорошо» было заветным словом, которое четвероногие понимали безошибочно. У Чуи коронным же оставалось «Блять!», что все ещё предвещало пиздюли. Он был рад, что не теряет авторитет. Хоть какой-то.       Ара посмотрела на Дазая грустными глазами, но тот сочувственно кивнул, и эта засранка несчастно встала. Аки, вздохнув, поднялся вслед за ней, и Осаму крикнул, когда четвероногие вышли:       — Дверь!       Прикрыли.       Чуя завидовал его навыкам дрессировки.       — Так и, — протянул Дазай. — Ты о чем-то хотел поговорить?       Чуя лёг на него, водя пальцами по груди. Дазай был в футболке, и руки он не заматывал — осталась только шея. Накахара быстро привык к его коже: он никогда не был лукистом, и Дазай не стал выглядеть в его глазах хуже.       Чуя любил касаться его. По-всякому: обнимать, когда они лежат вместе, брать за руку, когда они гуляют, мимолетно целовать в университете, трогать волосы, уже даже не замечая этого… Он не понимал, как обходился раньше, но сейчас определённо не представлял себе жизнь без этого.       И Дазаю, кажется, тоже нравилась его тактильность — он и сам был таким. Накахара полюбил лежать именно на Осаму, смотря на его красивое лицо близко-близко. И так он был сверху, создавалась иллюзия контроля, хоть Чуя в ней и мало нуждался, скорее по привычке.       — Смотри, — медленно начал он, собираясь с мыслями. Вздохнул — прыжок в пропасть, не меньше. — Я помылся…       Дазай вскинул бровь.       — Я знаю.       — Помолчи, пожалуйста, — попросил Накахара. Осаму даже не раздумывал: нахмурился и кивнул, ругая себя за просчёт. — Я трезвый и адекватный. Мы одни. И мы в постели. Я… можем мы заняться сексом?       Дазай открыл рот, но ничего не сказал, и Накахара сразу же пошёл на попятную:       — Я не принуждаю, если ты не хочешь—       — Хочу, — хрипло выдавил Дазай. — Очень хочу, Чуя.       Чуя заткнул его поцелуем, не давая тому названия. Просто — выражение его эмоций, всех разом: и смущения, и открытости, и радости, что Дазай согласился. И горячего, расплавленного возбуждения, трепетного ожидания, что это все же произойдёт. Какой путь он проделал: сейчас Накахара и не думал о том, что Осаму не девушка и это странно. В голове у него наоборот было стойкое ощущение, что по-другому в его случае быть не могло.       Дазай улыбнулся, отвечая, и у Накахары привычно замерло сердце. Было спокойно, хоть и нервно. Дазай тронул его за футболку, и Чуя, выдохнув, снял.       — Позволишь мне? — Дазай выдохнул, приподнимаясь. Чуя не понял, что, но доверчиво кивнул.       Его перевернули, и теперь Осаму нависал над ним. Чуя замер, но не от испуга — от предвкушения, и облизал мгновенно пересохшие губы. Дазай бархатно произнес:       — Мне никогда не надоест смотреть на тебя, Чуя.       Было что-то трепетное, интимное в том, как Дазай произносил его имя. В нем скрывалось нечто большее, что Накахара не мог объяснить словами, но чувствовал всем своим существом.       — Я хочу тебя, — выдохнул Дазай прямо в ухо, и Чуя не смог ему ответить, молчаливо подставляясь под ласку. Дазай спустился на его ключицы, грудь, и взял в рот сосок.       Чую пронзило — он крупно вздрогнул от непривычного ощущения, которое с ярким изумлением опознал как приятное. Дазай на секунду застыл, проверяя его реакцию, и снова втянул сосок в рот. Чуя выгнулся, не в силах удержать стон.       Так приятно, но Накахаре будет жутко обидно, если он кончит, не дождавшись даже середины. Что становилось все более вероятнее, учитывая, как Дазай скрупулезно не пропускал ни единого участка его тела, заставляя дергаться и извиваться. Когда Дазай прикусил тазовую кость, Чуя притянул его к себе, пытаясь отдышаться:       — Я не смогу долго держаться.       Дазай ухмыльнулся и поцеловал его в лоб:       — Думаешь, я не добиваюсь именно этого?       Чуя вскрикнул, когда почувствовал, как рука Дазая мнет его член через штаны. Дазай провел мокрую дорожку по животу и избавился от них сразу с бельём. Накахара был полностью обнажен, и это было странно, открыто — чувствовать себя таким голым перед человеком. Не успели обеспокоенные мысли занять его разум, как Осаму облизал головку.       — Что ты… — Чуя вскинулся, опираясь на локти, но Дазай молчаливо посмотрел на него, играясь с щелью. — Блядь, Осаму—       Дазай лишь глубже насадился на его член, ни капли не смущаясь, и Чую вывернуло наизнанку:       — Блядь!       Дазай не хихикнул, не усмехнулся, не выдал глупую шутку, как всегда делал, стоило ему начать дразнить Накахару. В этот раз все его внимание было сконцентрировано на том, чтобы доставить удовольствие Чуе, и он не отрывался. Чуя зашипел, когда увидел, как Дазай бесстыдно втягивает щеки, насаживается на его член, принимая полностью, и смотрит, смотрит, смотрит на него. Своими глазами — темными, как ночь, и такими же тёплыми, знакомыми, пылающими.       Накахара повалился обратно на постель, не в силах сдержать рвущиеся наружу стоны, но все же упрямо пытался. Потому что сконцентрируйся он на ощущении горячего, влажного нечто, где сейчас пребывал его член, он рисковал кончить в ту же секунду. Дазай облизал головку и провел языком по задней стороне члена.       — Всё нормально, Чуя?       — Замечательно, — пробормотал он, закрывая глаза рукой.       Член ныл, требуя к себе внимания, и Накахаре казалось, что он сейчас взорвется или сдохнет прямо тут — от резкого, больного возбуждения. Дазай, усмехнувшись, снова спустился вниз:       — Тогда не сдерживайся, Чуя. Я хочу слышать тебя.       Горланный длинный стон, который после этого издал Накахара, был до жути смущающим и уязвимым.       — Да, — довольно выдохнул Дазай. — Ещё.       Он долго не продержался: Дазай то игрался, гладя твердым небом только головку, то брал в себя полностью, и его движения не возможно было предсказать, но, как ни странно, Чуя нашёл в этом извращенный ритм. Когда Дазай коснулся его входа, он с криком кончил.       Прежде, чем он успел извиниться, Дазай был уже рядом, смотря на него.       Облизывался, как довольный кот.       Чуя не обнаружил в себе ни малейшей толики смущения.       Внезапно его вытащило из того растопленного марева, где он пребывал. Одна маленькая деталь, которая имела неимоверную важность. И если Чуя собирался пойти дальше, то…       Он коснулся шеи Дазая, единственной части, не лишившейся бинтов, и тихо попросил:       — Можно я сниму их, Осаму?       Дазай криво улыбнулся, вероятно, собираясь выдать какую-то шутку — он делал так в первое время, когда нервничал, но Накахара постепенно отучал его от идеи скрываться за самоиронией, и то, что сейчас Дазай неосознанно пытался воспользоваться защитой—       «Мне будет некомфортно», — сказал Дазай в голове Чуи.       — Я боюсь, — прошелестел он в реальности. — Это немного убьёт весь настрой, ты так не считаешь?       — Наоборот, — мягко заверил Чуя, касаясь шва. — Я хочу тебя в себе, Осаму. Всего тебя.       Дазай резко выдохнул и завел руку, намереваясь сдернуть бинты резко, грубо, но Чуя не дал ему сделать себе больно.       — Позволь мне, — попросил он, поднимаясь. Они сменили позу: теперь Чуя, абсолютно голый, сидел на ногах Дазая. Осаму отвернулся, когда Накахара аккуратно убирал бинты. Понятно, почему он волновался: вся шея была в ожогах, без единого живого места. Чуя поцеловал грубую рубцовую ткань. Дрожание Дазая казалось уязвимым.       — Я все ещё хочу тебя, — выдохнул Накахара. — Очень хочу, Осаму.       Дазай застонал, когда услышал то, что говорил ему ранее. Чуя хаотично целовал его куда придется: жизненно важным казалось доказать, что он не испытывает никакого отвращения, что он любит, любит его, и принимает, и хочет. Он даже не подозревал, что чувствует сейчас Дазай — просто хотел заглушить его глупые, самообвиняющие мысли своими действиями.       — Ты такой красивый, — неровно выдохнул Накахара, не в силах сдержать восхищение. Ресницы Дазая подрагивали, его распухшие губы неуверенно улыбались, а щеки покраснели. Он был невыносимо, просто чертовски прекрасен, и Чуе никогда не надоест им любоваться. — Блять, ты такой—       — Тебе не нужно мне врать, Чуя, — тело Дазая говорило за него: он зашипел, когда Накахара огладил его всего, а его член очень намекающе требовал внимания. Чуя серьезно произнес, глядя ему в глаза:       — Я никогда не вру тебе, Осаму. Никогда.       И это было правдой.       Дазай открыл рот, жарко сплетаясь с ним в одно целое, и Накахара наслаждался этим бешеным, страстным ритмом. Он не умел говорить словами красиво и правильно — но действия нельзя трактовать как-то иначе. Они тоже были честными. Чуя просто до смерти любил Дазая: насмешливого, ироничного, равнодушного, невозмутимого, страстного, развратного, сломанного, уязвимого, но всегда такого чертовски родного.       Для него это слово значило больше, чем любовь. Абсолютное принятие другого человека, даже если кровно они не связаны. Но Накахара знал, чувствовал, что между ними было нечто большее. Доверие.       — Можно снять с тебя кофту? — умоляюще попросил Чуя, и Дазай негромко рассмеялся. Накахара пискнул, когда его снова повалили на кровать, и завораживающе смотрел, как Дазай с изяществом, присущим только ему, избавляется от одежды.       Дыхание замерло.       — Ты прекрасен, — Чуя сказал это дрожаще, не в силах оторвать взгляд. Дазай на секунду остановился, и Накахара уже готов был обороняться, защищая свое мнение, как тот коротко улыбнулся и сказал:       — Ты тоже, Чуя.       Сердце сделало кульбит, сбиваясь с ритма от радости. Маленькая, но такая значимая победа. Дазай достал бутылочку смазки и с толикой сомнения спросил:       — Ты точно хочешь этого?       — Черт, да, — подтвердил Чуя, краснея.       Это был Дазай. Он не причинит ему боли, не сделает плохо, но все же… Чуя волновался от неизвестности. Он уже не думал, что сможет что-то испортить, но вдруг ему не понравится или его ожидания будут слишком завышенными? Как он поймёт, что Дазая все устраивает и он не разочаруется? Может, Чуя должен проявить какую-то инициативу, или наоборот покорно отдаться чужим действиям…       — Ты должен сказать мне, если тебе будет больно или неприятно, — словно прочитав мысли, предупредил Дазай. — Мы здесь, чтобы нам обоим было хорошо. И мы можем в любой момент остановиться, ты ведь помнишь моё обещание?       «Мне не нужен кто-то другой. Только ты»       Чуя громко выдохнул, погружаясь в теплоту всей своей душой.       «Я хочу, чтобы тебе было комфортно. Мы будем двигаться в твоём темпе»       — Это моё условие, Чуя, — прошептал Дазай. — Пожалуйста, исполни его. Я не хочу все испортить. Только не с тобой.       Чуя кивнул, загипнотизированный его глубоким голосом, а потом хрипло ответил:       — Да.       Наверное, встречаясь с парнем и представляя секс с ним, Чуя должен был провести некоторые эксперименты в познании границ собственной сексуальности. Но он не делал ничего, ограничиваясь только дрочкой, и, наверное, если бы он имел малейшее представление об ощущениях, которые ему предстоит испытать, он бы меньше нервничал—       — Палец, Чуя, — тихо предупредил Дазай. — Говори со мной.       Он не смог сразу расслабиться. Странные ощущения: ничего приятного, но и боли нет. Накахара нахмурился, не понимая, и Дазай усмехнулся:       — Терпение, Чуя. Тебе нормально?       — Правильное слово, — пробормотал Накахара.       Это было просто новым физическим ощущением, но ничего большего, что заставило бы его извиваться и реагировать. Возбуждение, быстро вернувшееся после первого оргазма, слегла ослабло, и Чуя поймал себя на том, что пялится в никуда, пытаясь понять, что чувствует.       — Я добавлю? — осторожно спросил Дазай, когда понял, что Накахара привык.       — Да.       Два пальца были ощутимее, и чувствовалось растяжение, но мышцы не горели. Накахара слегка разочаровался. Ширасе постоянно отзывался о том, как восхитительно ему быть в принимающей позиции, и Чуя уже успел подумать, что с ним что-то снова не так—       Он вдрогнул всем телом, когда его пронзило ярким, острым наслаждением.       — Что это было?.. — растерянно прохрипел он, и Дазай усмехнулся:       — Успел заскучать?       Тупой вопрос. Он знал, но не ожидал. Когда Дазай снова надавил внутри, Накахара не мог спокойно лежать, и его ногу закинули на плечо, а на вторую положили руку, чтобы он не двигался.       У Накахары не было выбора кроме как застонать от ритмичного наслаждения, когда Дазай подло начал массировать простату, вообще не выходя наружу. Может, с непривычки или новизны ощущений, но было чувство, что все его естесство концентрируется в одной точке, там, где были пальцы Дазая, и он не понимал, что хочет от себя: одновременно насадиться глубже, жестче, или отодвинуться.       Дазай, кажется, раздвинул пальцы ножницами, и прикасался к нему лишь дразнящими, легкими движениями, которые не могли утолить потребности Чуи, а только наоборот их разжигали.       — Ещё, — закрыв глаза, приказал он, и Дазай послушался:       — Как скажешь, мой драгоценный.       Ласковое обращение сбило Накахару с толку. Что значит это?.. Он не смел надеяться, но ему все же пришлось отвлечься, когда Дазай прибавил третий палец. Что же, сейчас было неприятно, и он не удержал слабое шипение.       — Больно? — сразу отреагировал Дазай, и Чуя покачал головой, только спустя секунду сообразив, что его не видят.       — Я могу с этим справиться, — стараясь сделать голос спокойным, сказал он.       — Мы можем не продолжать, Чуя.       — Ну уж нет, — прорычал Накахара. — Блядь, Дазай, если ты сейчас не начнёшь что-то делать, то я за себя не отвечаю.       Он усмехнулся и легонько двинул пальцами. Чуя стукнулся затылком об спинку кровати, и все равно приказал не терпящим возражений тоном:       — Продолжай, Осаму.       Боль была не невыносимой, как Накахара думал раньше. Да, неприятно, но это чувство растяжения, распирания изнутри, когда что-то на грани… Чуя нашёл в этом своеобразное, но удовольствие, и он захныкал, когда Дазай снова пошевелил рукой со своими длинными, паучьими, невероятными пальцами.       — Да, — прошептал он. — Так правильно.       — Мне нравится видеть тебя таким, — не прекращая, хрипло произнес Дазай. — Раскрытым, готовым. Для меня.       Он поцеловал его в грудь, поджавшийся живот, и начал просто ласкать, задерживаясь там, где Чуя реагировал сильнее. Каждое его спонтанное движение приносило резь там, внизу, и от этого ещё нестерпимее становилось желание, наконец, сменить пальцы на что-то более заманчивое. Чуя не выдержал: вскрикнул, вцепившись в простыни, когда Дазай снова задел эту чертову точку внутри него. И прошипел нетерпеливо:       — Давай уже, Осаму.       — На животе было бы удобнее… — неуверенно предложил он, но Накахара отказался.       — Я хочу тебя видеть.       И он был правдив. Наблюдая все эмоции, даже на миг промелькнувшие на лице Дазая, ему было спокойно и сладостно. Пальцы сменились пустотой. Дазай был сосредоточен, но осторожен, когда немного толкнулся в Чую. Он почти не обратил внимание на распирающее чувство внутри, наблюдая за тем, как Дазай выдохнул, прикрывая глаза, и закусил губу.       Чуя схватил его руку, и он открыл затуманившиеся глаза:       — Ты точно готов?       — Да, — нетерпеливо ответил он.       Потребовалось время, чтобы Дазай мелкими толчками погрузился полностью, и Накахара смог сконцентрироваться на себе. Всё также непривычно, очень заполненно, и странно… Но — на удивление приятно, хотя Осаму ещё не начал ничего делать. Возможно, Чуя был слегка мазохистом, если ему нравилось, как мышцы внутри пытались привыкнуть к растяжению, сокращаясь, и он полностью утонул в этом ощущении. Дазай крепко сжимал его руку, и это лишь придавало сил оставаться в моменте. Все было… правильно.       — Блядь, — сдавленно произнес Дазай, и у Накахары предательски дернулся член, когда он это услышал. — Чуя… Все хорошо?       — Это, конечно, мило, что ты спрашиваешь, — он дышал тяжелее, чем ожидал. — Но не мог бы ты продолжить, пожалуйста?       Осаму подло толкнулся, и Накахара вскрикнул от внезапной стимуляции.       — Так? — Дазай припал к его шее, покусывая, и повторил движение.       — Да, — выдохнул Чуя. — Да, да, да…       Дазай мягко рассмеялся, двигаясь в нем, и Чуя бессвязно простонал что-то, не в силах сдержаться.       — Черт возьми, — прошептал он, схватив руки Дазая — мощные, сильные, даже не чувствуя обожженую кожу.       — Смотри на меня, Чуя, — бархатным голосом приказал Дазай.       Чуя послушался. Осаму глубоко дышал, двигаясь в нем, и его лицо было… прекрасным. Раскрасневшийся, с горящими глазами, прилипшими прядями ко лбу, он вызывал только одно желание: поцеловать его. Чуя не знал, как, но его порыв прочитали. Дазай немного наклонился, не останавливаясь, и те волны наслаждения, что прибывали с каждым толчком, накапливались в теле. Чуя не смог сдержать звук, когда Осаму примкнул к его губам, и это было, влажно, горячо и чертовски, просто охуенно хорошо.       Дазай дышал в его шею, не прекращая медленных толчков, и Накахара быстро прошёл путь от «Это приятно, но ощутимо» до «блять, двигайся уже!». Возбуждение было едва терпимым, и хотелось кончить, пройти кульминацию, потому что жаркое чувство в животе, в члене, заставляло его думать только об этом. Он податливо отвернул голову, давая лучший доступ к шее, но вместо этого Дазай прикусил мочку, облизал раковину, и Чую выгнуло, вывернуло.       — Мне нравится тебя слушать, — прошептал Дазай, пуская мурашки по коже.       — Быстрее, — отрывисто приказал Чуя, закрыв глаза. И, наконец, он получил, что хотел. Сильно, резко, быстро, непрекращающе — это было то, что разогнало его до максимума мгновенно. Пальцы ног поджались, мышцы тянуло, Накахара чувствовал, как сжимается вокруг члена Дазая, как он двигается, как возбуждение копится, концентрируется, готовое выплеснуться, и этот момент сладкого ожидания, яркого удовольствия, жадного предвкушения был ничем иным, как чистое наслаждение.       — Дазай, — сбивчиво проговорил он. — Дазай, я—       — Я знаю.       Если бы он прикоснулся к члену, то сразу бы кончил, и, черт, он так этого ждал, так неимоверно хотел. Но Осаму игнорировал его, нуждающегося, и Чуя бы хотел найти в себе злость или раздражения, но вместо этого предпочел довериться, получая то, что ему предлагают.       Дазвй вдруг замедлился, и Накахара даже не успел вдохнуть, как тот глубоко врезался в него, выбивая воздух. И ещё раз, и ещё, через равные промежутки времени. К этому нельзя было приспособиться. Чуя сжимался на каждом сильном толчке, не сдерживая себя и свой голос. Было так сладко, что он не хотел прерывать это мгновение как можно дольше—       Внезапно его сотрясло, скрутило судорогой. Он вцепился в Дазая, не в силах выдержать это в одиночку. Кажется, он кричал — это было невыносимо терпеть молча, и Осаму словно не понимал, что творит с ним, когда мелко толкался, пока Накахара испытывал сильнейший оргазм в своей жизни. Это затянулось больше, чем обычно — или у Чуи растянулось понятие времени, но вскоре Дазай издал такой нуждающийся, просящий звук. Чуя посмотрел на него — брови нахмурены, глаза закрыты, губы поджаты, но все же это было наслаждение, несмотря на мимику. Накахара бы мгновенно возбудился от этого вида, если бы мог физически.       Прекрасен.       Дазай лёг рядом с ним, пытаясь отдышаться, и Чуя поднырнул к нему под мышку. Пустота после максимальной заполненности казалась инородной, но Накахара не думал об этом, чувствуя себя приятно уставшим и обнуленным. Они оба были липкие от пота, в комнате витал запах секса — наконец, Чуя понял, что подразумевают под этим выражением, — но было хорошо. Он бы запаниковал, не зная, какую правду выбрать из всей той, что хотелось сказать. Спасибо? Это было охуенно? Ты так прекрасен, Дазай? Вместо этого Чуя слушал сердце Осаму, его прерывистый, заполошный ритм, и понимал, что у него сейчас такое же.       Он из последних сил поднялся, мягко поцеловал его в губы, и сказал то, что выражало все его чувства:       — Люблю тебя, Осаму.