Фальшивый поцелуй

      С забинтованной рукой на парах было неудобно от слова совсем. Ещё и рабочая. Чуя промаялся день в попытках писать, есть, тыкать кнопочки в телефоне, черт возьми — даже в туалет сходить! — и когда на парковке встретил Дазая, то испугался его взгляда.       Типа, впервые. Прям испугался.       Тёмные и бездушные. Смотрит, вроде бы, на руку — а пробирает до мурашек. И молчит. Аккуратно вложил в свою ладонь импровизированную варежку и поднес к лицу. Поцеловал в открытую фалангу пальца и стал самим собой:       — Прости. Сильно болит?       — Сильно раздражает, — недовольно ответил Чуя. — Чувствую себя беспомощным.       Дорога до его дома занимала пятнадцать минут. Накахара это время провел в молчании. Дазай, понимая его настроение, не развлекал беседами, и Чуя был ему за это благодарен. Мысли плавали о ближайшем будущем. Ему нужно будет открыть дверь, снять обувь, переодеться, оборудовать собак для прогулки, выйти с ними в подъезд, закрыть дверь уже одной рукой… Если правой, то он банально не попадет в замок, а, используя левую, он будет держать дико болящей правой поводок с очень желающими вырваться на волю собаками. А потом погулять, повторить все манипуляции с открыванием двери, каким-то образом помыть этих остолопов, приготовить поесть и сесть за ноутбук, раздражаясь от медленного темпа работы—       — Не можешь оказать услугу? — вынужден был спросить Чуя, когда настала пора прощаться. Дазай удивленно посмотрел на него, и Накахара признался: — Кажется, мне потребуется помощь. Есть время?       — Чуя, я полностью в твоём распоряжении, — светло улыбнулся Дазай.       Пускать принца с особняком в однокомнатную, по минимуму обставленную квартиру, заставляя проходить его мимо стен с обшарпанной краской и дрожать в подозрительно гудящем лифте было неловко, но Чуя подавил глупое чувство. Он не должен смущаться, что не такой богатый, как Дазай — таким состоянием вообще мало кто похвастаться может. Но все же… разрешать ему входить в свою квартиру было странно, будто бы они стали ещё ближе.       Чуя никого не водил в свое логово: помимо двух собак, не очень любивших гостей, он не хотел показывать ещё и себя-домашнего. Который любит яркие куртки и тяжёлые ботинки, зависает по вечерам под мягким розовым пледом в телике, любит вазы с цветочками, мягкие уютные тапочки и ароматизаторы в квартире, следит за состоянием своих волос и кожи и часто балует себя скрабами, потому что ванны у него нет. И гитара, висящая на стене, и недособранные пазлы, и ебучий журнал с доставкой, которую постоянно заказывает ему Дазай — все это говорило о Чуе больше, чем он мог сам; ну, и, конечно, два его беса.       — Мои-то вы прелестные, — Дазай включил мамашу и пощипал Ару за щеки. Огромная собака мирно дала подергать себя в разные стороны, так ещё и одобрила это, завиляв хвостом! — Ребятки, ой как мы сейчас с вами погуляем…       Нормально погуляли — вот какой итог подвёл Чуя, когда пришло время заводить четвероногих обратно домой. Дазай взял сначала Ару, отнёс её в ванную, тщательно помыл лапы и только после этого разрещающе поставил на пол, и проделал все то же с Акирой. Чуя поражался, насколько тот сильный: по Дазаю было незаметно, что перестановка двадцатикилограммовых туш требует каких-то затрат энергии. Накахара вот с таким не справлялся: в нем всего пятьдесят килограммов, куда уж тут? Обычно он тащил четвероногих до ванной и потом скрупулезно протирал пол.       — Надо их ещё покормить, — напомнил Чуя, как только они зашли на кухню. Дазай любопытно оглядывался, и в итоге выдал:       — Как игрушечный.       — М? — не понял Чуя.       — Дом, — пояснил Дазай. — Как игрушечный. Такой маленький и компактный, но все умещается. Это… странное ощущение уютной тесноты.       — Оно и понятно, с твоими хоромами, — фыркнул Накахара, проходя к холодильнику. Открыл и достал кастрюлю каши с мясом — пусть это будет деликатесным ризотто с нежными и сочными кусочками курицы. Желая попросить помощи, повернулся, опираясь на кухонную тумбу, и не удержал вскрик от пронзительный боли.       — Давай сначала обработаем, — предложил Дазай, мгновенно оказавшись рядом. Чуя отвёл взгляд, но согласился.       Он сам не видел, что там как зажило, и не разматывал бинт со вчерашнего вечера, малодушно надеясь, что если не трогать, то само пройдет, но, кажется, так это не работало.       Засохшая кровь намертво сцепила бинты с кожей, не давая разматывать, и Дазай, взглянув на него, осторожно сказал:       — Нужно отодрать.       — Я потерплю, — пообещал Чуя немного заранее.       Перекись, размягчающая бинты, заставила его юлой извиваться на месте. Чуя старался лишь не мешать Дазаю. Лицо у того было непроницаемо, только брови сведены — внимателен и сосредоточен. Когда, наконец, последний слой бинтов был снят, он с недовольством заметил:       — Чуя, тебе нужно было обратиться в больницу.       — Было поздно, — оправдался он, шипя, когда Дазай щедро полил открывшуюся рану антисептиком. Потом он достал из аптечки Накахары мазь, о предназначении которой он не догадывался, сложил бинт квадратиком, щедро намазал рану, приложил туда бинт и зафиксировал его оставшимся. Выглядело все намного аккуратнее, чем сделал Чуя — рукой, хотя бы, можно было шевелить, хотя рана и не позволяла это делать совсем безболезненно. — Как хорошо ты справляешься с бинтами.       — Ну, — Дазай невесело усмехнулся. — У меня большой опыт.       Чуя прикусил себе язык. Блять, как он позволил ляпнуть себе такое? Он не позволял себе даже затрагивать эту тему, а сейчас врезался в неё с размаху и наотмашь. Чувство вины затопило.       — Черт, Дазай… извини, я не подумал.       Дазай удивленно взглянул на него с улыбкой на лице. Нахмурился немного, а потом полностью расслабился, склоняя голову на бок:       — Ничего не произошло, Чуя. Я привык слышать такое.       Накахара не обманулся — запрыгнул к Дазаю на колени, обнимая всеми конечностями, и сжал посильнее, пытаясь склеить то, что нечаянно потревожил. Дазай поднял руку, желая обнять, и безвольно отпустил её. Как сломанная кукла, функционирующая на рефлексах. Наверное, Дазай хотел замять тему, потому что та была слишком болезненной для него, но Чуя не позволил ему нацепить привычную маску, и теперь не знал, что делать. В итоге он уткнулся Накахаре в плечо и глухо проговорил. Чуя едва смог различить слова:       — Наш летний дом сгорел, когда мне было семь. Меня успели вытащить.       Чуя сжал сильнее, не зная, как словами выразить огромное сочувствие.       — У меня были множественные ожоги второй и третьей степени, — продолжил он. — И очень долгий период лечения и реабилитации.       — Ты… — Чуя сглотнул. — Твои родители?..       — Нет, нет, — Дазай покачал головой и, наконец, посмотрел на Чую. Глаза у него были больные, покрасневшие, но абсолютно сухие, и жалкая попытка улыбки разбивала в мелкую крошку сердце Накахары. — Только мать. А дом поджёг отец.       — Блядь, Дазай, извини, — искренне произнес Накахара. Его разрывало от ненависти к себе, что он поднял настолько больную тему. Если бы кто-то нечаянно всколыхнул Чуе воспоминания о матери, он бы не знал, как отреагировал, и он определённо не хотел, чтобы слова Накахары задели Дазая, заставляя окунуться в жуткое прошлое. — Я очень виноват. Я не должен был…       Дазай шикнул на него и мягко уткнулся носом в шею. Помотал головой:       — Я хотел тебе рассказать. Просто это… сложно, понимаешь?       Чуя мелко закивал, и у него кровь застыла в жилах, когда он услышал следующие слова:       — Я засудил отца. Наши родственники хотели воспользоваться мной, чтобы разделить состояние, но, — он усмехнулся. — Мне попался по-настоящему хороший юрист. Надо мной оформили фиктивную опеку, потому что отец почти сразу покончил с жизнью. Мы не общались. А я остался единственным наследником Цушим, и не собираюсь продолжать семейное дело. Так что… я взял фамилию матери, и сейчас, по сути, просто прожигаю деньги семейного фонда.       Чуя слышал эту фамилию и историю. Она освещалась по всей Японии, но конкретики никто не знал. Цушима Шуджи был быстро набирающей влиятельность фигурой в политике, и потом он куда-то делся, и все о нем вскоре забыли. Оказалось, он хотел убить свою жену и сына ради…       — Почему твой отец так поступил? — тихо спросил Накахара.       — Я не знаю, — Дазай скривил губы в улыбке. — Он был не таким, как на публике. Ему было плевать на людей, благотворительность, чужие проблемы, общество, семью. Он врал всегда и всем. И я не знаю, в какой момент его перемкнуло и что им двигало, когда он облил все бензином. Я не спрашивал его.       Вот почему у Дазая были проблемы с алкоголем, бинтами и образом жизни. Чую долгое время занимал вопрос, почему тот, по сути, ничем не занимается: он не всегда ходил на учёбу, хотя был очень умным и талантливым, накапливал долги, а дома просто лежал, смотря фильмы, или тупил в телефоне, или читал что-то. Он не умел готовить до четвероногих и всегда быстро отвечал, если Чуя ему звонил. Он просто был в депрессии, настолько привычной и хронической, что уже не замечал её. Вот причина, почему Дазай так одинок, так боится сближаться; вот почему он говорил, что считает людей вокруг пустышками и просто пользовался ими. Он сам себя так ощущал, и просто отражал свое на других.       — Я не знаю, что сказать тебе, Дазай, — тихо признался Чуя. — Я не произнесу чего-то обнадеживающего… Это страшно, горько и несправедливо — то, что тебе пришлось пережить, и мне правда очень жаль—       — Чуя, не надо.       — Ну уж нет, — запротивился Чуя. — И мне очень жаль, что я не был с тобой тогда, когда все это произошло. Я… мне жутко представлять, что ты был один тогда. Но сейчас уже нет. И… я горжусь тобой, Дазай. Ты бесконечно сильный человек.       — Мне кажется, что внутри меня все поломано, — усмехнулся он. — Знаешь, как будто внутренности в кашу, а тело цело; оно ходит, учится, улыбается, а то, что глубже, не работает.       Чуя поцеловал его в лоб.       — Я не смогу склеить это, — сказал он. — Но я могу быть рядом в это время. Ты… ходил на терапию?       Чуя ходил. Со своих шестнадцати и до двадцати. Дальше у него не стало хватать денег, и он убедил себя в том, что справляется самостоятельно. Но ему здорово помогли разговоры с психотерапевтом: он хорошо справлялся с собой сейчас. И даже смог самостоятельно разобраться с вопросом ориентации, хотя он не поднимал этого на сессиях, но—       Сейчас он понимал, что бесконечно влюблён в Дазая и хочет, чтобы у него все было хорошо.       — Врачи в больнице мне не особо помогли, — Дазай поморщился. — Говорили, что я в душе люблю отца, а я жутко его ненавидел. Говорили, что нужно принимать себя изуродованного, что это не исправить и остаётся только смириться, потому что важно то, что внутри, — он помолчал. — Но там тоже ничего не было. Единственное, почему я не вскрылся тогда — это Сакуноске-сан, мой юрист, адвокат, нотариус и ещё миллион бесполезных юридических названий вкупе. Он сказал, что стоит жить, потому что умереть я всегда успею. Сказал: интересно же, что будет дальше? Я ответил: ничего. А он возразил. И убедил меня. Я не узнаю, если умру, и не смогу доказать, что я прав.       — Хорошо, — тихо произнес Чуя. — Я буду рядом, Дазай… Буду… всегда.       Дазай сжал его так, что стало больно, но все же не заплакал.