Пожирающая ярость

      Четыре долгих месяца показались одним расплывчатым, аляповатым пятном. Три из них Мёрфи скрывался где-то в Азии: то между облюбованных бесчисленными туристами улочек больших городов, то кочуя из провинции в провинцию, отчаянно желая сойти за своего.       Разумеется, здесь не обходилось и без нервных срывов.       Первый месяц в Южной Корее показался сущим кошмаром.       Каждое утро он подолгу лежал на неудобном матрасе на полу, вслушиваясь в чужие шаркающие шаги. В какой час ни проснись — кто-то уже лязгал столовыми приборами, недовольно бормотал или шелестел газетой. Дом был маленький, сырой и всем видом напоминал о своём почтенном возрасте, издавая соответствующие звуки.       Абсолютного счастья вопреки всеобщим ожиданиям Мёрфи здесь не чувствовал. Неизвестное место, что по странному стечению обстоятельств, будто бы приходилось ему родиной, раз за разом напоминало о том, что можно сойти за «своего» внешне, но никак не внутренне. Пусть родственники и окружающие принимали его радушно, одаривали снисходительными улыбками в ответ на дерзость, граничащую с явной провокацией и вызовом традиционном укладу. Он все еще чувствовал себя чужим.       В барах, щиктанах, магазинах или на станциях метро в столице. К нему обращались люди, останавливали и просили банальных объяснений, а все что Мёрфи мог выдать — глубокий поклон и неуместные слова-извинения на другом языке. Ему не нравилось снова быть чужим, снова учиться подстраиваться под общество.       Собирая себя по крупицам, выбирая сторону — где и с кем ему быть, Мёрфи будто бы возвращался в забытое прошлое, куда не добрался даже Хаос. Великое путешествие к самому себе, будто бы превратилось в очередное погружение в прошлое, переплетение болезненных воспоминаний с менее травмирующими. Он прогуливался по Хвенсону каждый день, мог надолго пропасть у католического храма с трудно произносимым названием, которое не решался прочитать вслух, не прекращая думать о том, что оставил в Америке. И речь шла вовсе не о друзьях, семье, работе или временном жилье.       Это было что-то маленькое и хрупкое, волнующее, чреватое обманом и перехватывающее дыхание от одного упоминания. Дом. Не то место, где приклоняешь голову к подушке или хранишь зимнюю одежду в потертых коробках. Дом — свет в сердце, окутанный сетями тьмы и сомнений, призраками, бродящими по улицам меж шеренг автомобилей и перешептывающихся между собой: «когда расцвели нарциссы…», «когда наступила осень…», «когда закончилась выставка…», «когда всё вокруг приобрело смысл…».       Мысли снова возвращались к Андреа, её квартире, что наверняка числилась за новым арендатором, последней выкуренной сигарете и чувству удивительного покоя, которое наступило после незапланированного секса.       Мёрфи не жалел, пережил бы эту ночь еще сотню раз, но так и не набрался смелости позвонить Андреа, услышать её голос и придумать очередную отговорку, почему не будет возвращаться в ближайшее время. Конечно был вариант, что она бы и не спросила, вычеркнула его из жизни, записала ночь в список «вещи, о которых не говорят» и поклялась никогда не вспоминать. И от этого становилось еще хуже.       В начале декабря он объявил, что вернется в Сеул на пару недель.       В то утро уезд по обыкновению был окутан туманной дымкой. Завтрак прошел под аккомпанемент криков, доносившихся из телевизора, и неразборчивое стариковское бормотание. Чинно помешивая острую жижу из свинины и кислой капусты, Мёрфи украдкой разглядывал лица новоиспеченных родственников. Со дня приезда он ни разу не обращал внимания как нещадно просвечивал череп бабули, как дрожали палочки в её сморщенных руках, сплошь покрытых пигментными пятнами или на отекшие глаза двоюродного брата матери, работающего на скотобойне. От него пахло местной водкой и на лбу пролегали глубокие продольные морщины. Мачеха-сплетница рассказывала, что он пропил всё до последней воны после развода и искренне радовался тем редким визитам единственной дочери, Ён-Хи, участившимися с его приездом.       Мёрфи невольно хмыкнул и опустил взгляд в тарелку. Ему не удалось запомнить ни одного имени (за исключением кузины Ён-Хи, любезно переводившей его примитивные ответы), ни одного названия традиционного блюда или ощутить что-то к студийной фотографии матери, навеки покоившейся на стене у телевизора.       В первый день едва он оставил чемодан у порога, растрогавшаяся моментом прародительница ткнула узловатым пальцем в подвязанный бело-черной лентой портрет и расплакалась.       — Что я не так сделал? — сквозь зубы пробормотал Мёрфи, но уловив недопонимание на лице кузины, задал вопрос отчетливее.       — Она говорит, что ты очень похож на мать, — неуверенно перевела Ён-Хи и покачала головой. — И они очень рады твоему приезду.       Он отчаянно хотел возразить, пробормотать колкость в духе: «Почему вы тогда не писали? Почему не присылали чеки или никчемные открытки на праздники? Почему поддерживали всякое общение через третьих лиц вроде мачехи и плевались в сторону родственников по линии отца?»; но слишком много времени прошло. Все, кто был со стороны отца давно умерли, прах развеяли над рекой Кымган и оставили в памяти только имена, путаясь в датах рождения и смерти.       Сделав шаг навстречу, Мёрфи закивал головой и миролюбиво погладил старушку по предплечью, языком жестов предлагая успокоиться и оставить все слёзы до ужина. Неустанно стирая слезы, она продолжала бормотать срывающимся голосом неразличимую тарабарщину, которую Ён-Хи лаконично перевела как «благодарит Господа за то, что ты вернулся домой».       — Скажи, что я тоже рад, — буркнул Мёрфи и перевел взгляд на незнакомое лицо женщины.       В родительской квартире в Нью-Йорке сохранилось совсем другое фото: лицо матери наполовину скрытое солнцезащитными очками терялось среди множества других лиц студенческой группы. Здесь, в окружении желтоватых занавесок и отстающих от стены обоев, он видел кого-то другого. Лукаво улыбающаяся, вечно юная ученица старшей школы.       — Можно? — Мёрфи бросил это через плечо, но тут же одернул себя и повернулся к родственникам. Ему хотелось снять этот постановочный портрет, подойти с ним к зеркалу и прислонить запылившуюся рамку к щеке, отыскивая похожие черты лица. — Можно снять со стены? Спроси у неё.       Ён-Хи перевела. Старушка вспылила, слёзы высохли и изо рта посыпалась гневная тирада, не нуждающаяся в переводе. Ясно.       — Бабуля говорит…       — Я слышал, — оборвал её Мёрфи и вскинул руку в сторону. В переводчике он не нуждается. По крайней мере, сейчас.       Девушка с портрета продолжала улыбаться. Мёрфи вспомнил собственные фотографии из ежегодника за последние пару лет — хмурое, уставшее и редко кривящее губы в улыбке лицо. Не дотрагиваясь до рамы, он прикрыл подрагивающей ладонью нижнюю часть лица на портрете. Тонкие брови, одинарное веко, тяжелый взгляд. Вот какой была его мать на самом деле. Ехидна.       — 나는 서울로 돌아갈 것이다, — эту фразу он репетировал последние три дня, в тишине повторяя за механическим голосом гугл-переводчика.       Бабушка изумленно обернулась и тут же нахмурила брови. Происходившее на экране телевизора её больше не интересовало.       — 진짜?       Мёрфи согласно кивнул (эту фразу он тоже выучил) и потянулся к мобильному телефону.       Бабушка недовольно причитала, повторяла, что следовало бы пробыть вплоть до сонтанчоль и впервые отметить день рождения с семьей. Понимай она английский или его самого (это было важнее), Мёрфи бы объяснил, что за этим и приезжал, пересекал океан и искренне желал найти своё место и в этом мире тоже. Но существование на родной земле матери, жизнь под крышей разваливающегося дома, где она провела свое детство и юность, прежде чем вырвалась из-под крыла гиперопеки, приносило лишь разочарование.       Кузина перевела это иначе.       «Он говорит, что хочет увидеть еще больше, погрузиться в нашу культуру».

***

      В Сеуле ему нравилось. Теряясь в современных зданиях из стекла и бетона, Мёрфи будто бы оказывался дома, в Нью-Йорке. Правда вывески все были на корейском и станции озвучивали вначале на корейском, а потом на привычном английском. Не обращая внимания на такие детали, можно было подумать, что он заплутал и свернул в какой-нибудь Чайна-таун.       Ён-Хи училась в университете Кёнхи, факультет иностранных языков и языковедения. Своё мнения о выбранной специальности Мёрфи озвучивать не стал, поскольку его собственный выбор был куда бесполезнее.       Под конец первой недели он сменил гостиничный номер на студию в хостеле, неподалеку от одной из туристических улиц. Тесную комнатушку было сложно назвать приличным жилищем. Один только чемодан приходилось каждый раз отодвигать к входной двери при необходимости воспользоваться уборной или принять душ.       В тот день Мёрфи впервые решился позвонить Мариссе. Она не прекращала ему писать, присылать фотографии с работы или в красках расписывать очередную неловкую ситуацию, превращая её в нечто глобальное и значимое. Со своей стороны он ограничивался скупыми отписками, которые предназначались и для нее, и для отца и мачехи, и для воодушевленного чужим путешествием Тейта Маршалла.       «Я приземлился, все в порядке»; «Кузина встретила в аэропорту, переночую у её друзей»; «Приехал в Хвенсон, здесь холодно».       Вытянув из внутреннего кармана куртки медальон в форме сердца, Мёрфи неловко повертел его в руке и кончиком ногтя поддел хлипкий замок. Пусто. Он любовно обвел специальные углубления предназначенные для фото или чего-то маленького и ценного, тяжело выдохнул и защелкнул снова.       Несмотря на ранний час Марисса взяла трубку с первого раза, словно всё это время только и ждала его звонка.       «Ба! Какие люди! Ты вспомнил, что у тебя остались друзья на континенте!», — голос её прозвучал так звонко и радостно, что Мёрфи не смог сдержать ответной улыбки.       Усмехнувшись, он осторожно сел на кровать, что тут же прогнулась под его весом, и не разуваясь, откинулся назад. Желтоватый потолок украшали тусклые встроенные светильники один в один как в Хвенсоне, отчего ему снова стало не по себе. Лучше бы здесь были трещины и нелепая хрустальная люстра. Как в квартире Андреа.       — Ты почему не спишь? — он по привычке бросил взгляд на пустующее запястье и недовольно цокнул. Снова забыл. — В Нью-Йорке же утро.       — Я тебя не понимаю! — Марисса откровенно издевалась. Где-то рядом с ней слышались шаги и неразборчивое бормотание. — Ты совсем разучился говорить по-английски! Когда у тебя только появился этот ужасный акцент? Только послушай его, Андреа, он забыл родной язык. Ну, скажи еще что-нибудь.       От одного её имени Мёрфи вздрогнул и устало прикрыл глаза. То, что эти двое могут подружиться, он не предусмотрел. Плевать. Пусть обсуждают то, какой он редкостный мудак, переспал с обеими, заселил в одну квартиру и сбежал на другой конец света.       — Привет, Андреа, — эти слова ему дались с трудом, но всё же Мёрфи произнес их как можно увереннее. — Как дела?       «В порядке, а ты?»       — Всё-всё, потом поговорите, — раздраженно хмыкнула Марисса, щелкнула зажигалкой в воздухе и заскрежетала ножками стула по кафелю. — Рассказывай. Как тебе жизнь в Азии? Как родственники? Нашел уже подружку?       Закинув руку за голову, подавляя нещадное желание закурить, Мёрфи принялся монотонно рассказывать о красотах центра животноводства, приличной католической церкви и специальном холодильнике для острой капусты.       — А теперь выкинь свою методичку-путеводитель, — хмыкнула Марисса на другом конце провода и снова затянулась. — Ты сам как? Тебе нравится эта жизнь? Только без лишнего героизма и вот этих речей о культурных различиях! Я же лица твоего не вижу, но и по голосу понимаю, что ты брешешь.       — Я здесь один, — многозначительно признался Мёрфи и крепче сжал в свободной руке медальон, точно желал раздавить и собственное сердце. — На этом всё.       — Ты не планируешь вернуться до Рождества?       — Нет.       — Ладно. Если тебе интересно, то у нас всё без изменений. Андреа живет на пособие и продает остатки былой роскоши, а я работаю за нас обеих в «Сириус». Юджин сломал ногу на прошлой неделе, и теперь на больничном. Все смены в праздники числятся за мной, так что в январе смогу пожить на широкую ногу.       — Здорово, — согласился Мёрфи и тут же умолк, подбирая нужные слова поддержки для Кэмпбелл. Очевидно, что её бывший любовник оповестил всех подрядчиков об увольнении не самой компетентной сотрудницы, и значительно подпортил жизнь. — Передай Андреа, — на последнем слове он запнулся, шмыгнул носом и добавил: — пусть не переживает. Если нужны деньги, то я переведу на первое время.       Последнюю фразу о благородстве он пропустил мимо ушей и тут же отключился, решив, что потом спишет на плохую связь в хостеле и лимит на телефонные звонки. Настроение вновь стало паршивым, как если бы ему пришлось целый вечер изъясняться с родственниками, опираясь на свои скудные познания корейского на уровне трехлетнего ребенка. Щелкнул выключатель и комната погрузилась во мрак, разбавляемый лишь бликами неугомонной улицы, просачивающимися сквозь матовое оконное стекло.       Кое-как в темноте расшнуровав ботинки, Мёрфи отвернулся к стене и прикрыл глаза. С улицы доносился нескончаемый гул голосов, музыка и побрякивание мусорного бака, у которого курили все постояльцы. Сон не шел, только воспоминания о том, как истошно кричала Аида, когда открылись врата в Тартар и смерть мальчишки Аполлона.       Вечность спустя (всего лишь тридцать семь минут с первой попытки уснуть) его собственный мрак развеялся звонком Ён-Хи с приглашением посидеть где-нибудь и выпить. Приглашение показалось сомнительным, но и оставаться наедине со своими мыслями Мёрфи уже не мог.       Они встретились у подземного перехода в метро ровно через пятнадцать минут. Ён-Хи переминалась с ноги на ногу, держа в руках стаканчик с холодным кофе, в компании двух парней и одной хорошенькой девушки. В отличие от кузины, которая не могла похвастаться ни большими глазами, ни кукольным лицом, её подруга, Чжи Хе, обладала маленьким слегка вздернутым носом и пухлыми губами.       Еще во время утомительной очереди у паспортного контроля Мёрфи представлял двоюродную сестру слабой тенью Химеры. Такой же высокой, неугомонной и не соблюдающей ни одно правило приличия. Увы, девушка с глупой табличкой в аэропорту оказалась низкорослой брюнеткой с глубоко посаженными глазками, теряющимися на лице, и маленьким ртом.       Угадал только с голосом — немного грубоватым и звонким.       — Странно, что ты решил остановиться в туристическом квартале! — возмущалась кузина, мастерски уворачиваясь от столкновения с окружающими. Её друзья покорно следовали за ней, не решаясь возразить и уклониться от намеченного в чужом разуме маршрута. — Ты уже пробовал жарить мясо на гриле?       — Нет.       — А уличную еду? — она остановилась на светофоре и вслепую поправила несуразный помпон на шапке. — В следующие выходные мы с тобой поедем на рынок, он здесь, — кузина ткнула пальцем в сторону, — Намдэмун. Там можно купить очень вкусные куриные лапки и осьминогов. Ты пробовал осьминогов?       — Еще одно слово и меня вырвет, — отрезал Мёрфи и тут же поморщился. Ну и дрянь. — Обойдемся чем-то менее экзотическим. Пожалуйста.       В заведении, которое сложно было назвать рестораном, ему не понравилось. В маленьком помещении и яблоку негде упасть, а количество гостей всё прибавлялось, вынуждая желающих толкаться у окошка «еда на вынос».       Имена парней он забыл почти сразу же, оскорбленный замечанием кузины, что «здесь не принято пожимать друг другу руки» во время знакомства, как и наливать самому себе выпивку, демонстрируя собравшимся зевакам неуважение к традициям и друзьям. Слишком много запретов и условностей, которые мешали расслабиться даже за выпивкой, изрядно выводили из себя.       Опрокидывая стопку за стопкой, в надежде опьянеть подстать парню за соседним столиком, грузно упавшим на пустые ящики из-под пива, Мёрфи пристально следил за каждым кусочком, жарившимся на гриле, пропуская обращенные к нему вопросы, вслушиваясь в потрескивающее масло.       — Ты не особо разговорчивый, да?       Чжи Хе любезно наполнила его стопку соджу. Её английский звучал увереннее, чем у окружающих с примесью странного акцента, не похожего на корейский, отчего Мёрфи попросил её сказать что-нибудь еще.       — Вау! — она смущенно засмеялась, прикрывая рот рукой. — Я и не знала, что у меня не корейский акцент! Возможно виной всему то, что меня учили языку не в школе, а друзья семьи. Они носители языка и всё такое.       Мёрфи согласно покачал головой. Если бы он решил поступить в университет Кёнхи, как друзья его кузины, выучил бы язык и жил в общежитии с остальными… Что если. Ему бы пришлось встречаться с кем-то вроде Чжи Хе, умиляться её попыткам вести себя как ребенок, быстро есть еще горячее мясо и опрокидывать стопку за стопкой каждый пятничный вечер.       — Расскажи о себе. Чем ты увлекаешься?       Он задал этот вопрос просто так, поддержать разговор и тут же прервал еще не начавшуюся речь, сказав, что ему необходимо на свежий воздух. Невыносимо. Едва не споткнувшись о собственную ногу, Мёрфи нелепо вывалился из заведения, круто свернул в сторону и тут же опустился на корточки. От выпитого его нещадно тошнило, хотелось вырвать в ближайший мусорный пакет и взять такси, которое бы привезло его в Нью-Йорк, минуя тысячи километров и океан.       Вытащив из кармана пальто сигаретную пачку, Мёрфи чиркнул зажигалкой и затянулся. Слабо веря, что подобное могло усмирить дурное самочувствие, он продолжал делать затяжку за затяжкой, пока горло не начало саднить от табачного дыма.       Нужно переспать с этой девчонкой Чжи Хе.       Выпрямившись, Мёрфи повел плечами и снова закурил. Мысли об очередном спонтанном и не нужном сексе чуть отгоняли тошноту. Чуть потоптавшись на месте, он бессмысленно посмотрел вперед — с этого ракурса хорошо просматривался кусок оживленной улицы. Стоило бы вернуться, засыпать комплиментами эту дуреху Чжи Хе, опустошить пару бутылок соджу и на следующее утро проснуться с похмельем и липким худощавым телом, прижимавшимся к левому боку. Чем не приключение?       Хмыкнув себе под нос, Мёрфи недовольно покачал головой и затушил сигаретный окурок о подошву собственных ботинок. Переспать с первой же смазливой подружкой кузины — довольно банально, да и былая уверенность приугасла. Не решаясь вернуться к остальным, он тут же повернул в менее людный проулок и поплелся в сторону гостиницы.       Мысли его вновь кружили вокруг Кэмпбелл.       Её невидимое присутствие, казалось, было во всём и дышало с ним в унисон, прочно пуская корни, связав по рукам и ногам нитями неуместной верности. Следовало бы скорее избавиться и от этого.       Затянувшийся монолог прервал протяжный рёв двигателя внедорожника в конце улицы. Вздрогнув (не то интуитивно, не то рефлекторно), Мёрфи запнулся на пешеходном переходе и тут же попятился назад, за что был награжден недовольным ворчанием за спиной. Не желая оборачиваться, кланяться и растрачивать силы на бессмысленные извинения, он тяжело вздохнул и прикрыл глаза, признавая главное поражение текущей жизни. Ему никогда не доводилось чувствовать себя чужаком больше, чем в эту минуту.       Дом, дом, дом! Сколько раз он возвращался туда — окутанный сумраком, под покровом ночи или при свете дня, когда полуденное солнце прорывалось сквозь плотные шторы или сочилось сквозь выгоревшую тюль, — но так никогда и не доходил. Не было такого места.       Ни на земле, ни в преисподней.       Через два дня Мёрфи обнаружил себя в аэропорту Инчхона, крепко сжимая вспотевшей рукой билет до Гонконга.       Так началось его новое и не менее бессмысленное приключение к самому себе.       Он не хотел видеть эти города из списка, что так дружелюбно подмигивал временем вылета и регистрацией на рейс, не хотел морщиться от турбулентности, всегда застающей врасплох где-то между жеванием безвкусного обеда или поверхностным сном, но еще больше не хотел возвращаться назад. Америка бы его встретила тем же — яркими вывесками, знакомыми лицами, голосами, что без труда и особой, почти пугающей точностью звучали в голове, а еще желанием умереть.       Смерть всегда была близко — Айса игриво пощелкивала ножницами, готовая перерезать и эту нить, закинуть куда-то в небытие и напоследок напомнить, что назад дороги нет. Сдаваться было глупо, а действовать уже бесполезно.       Нелепо плюхнувшись на кожаное кресло, наплевав на приоритетность мест, Мёрфи устало потер лицо ладонями. Какой это был город по счету? А страна? В его карманах весело позвякивали ринггиты и донги, в потертом бумажнике затерялись песо и воны, в самом конце проглядывали знакомые и слегка запылившиеся за ненадобностью доллары и одна нелепая бумажка номиналом в пять евро.       Ему было одиноко. Да, Марисса с радостью и почти сразу же подхватывала трубку, язвительно приветствовала и делилась свежими новостями, мачеха причитала и напоминала о личной безопасности, нравоучительным тоном говоря о пользе солнцезащитного крема. Ён-Хи еще обижалась, подолгу не отвечала на короткие сообщения и часами игнорировала глупые картинки в чате. Её дружелюбие числилось в конце его жизненных приоритетов и ценностей, но и портить отношения почти сразу же… Было в этом что-то, пожалуй, неправильное.       Приятный женский голос уведомил о начинающейся посадке на рейс PR-736, следовавший по маршруту Манила — Бангкок, и как минимум пятеро синхронно поднялись с кресел, подхватили раздутые (будто тела утопленников) сумки и поспешили к гейту на противоположной стороне.       «Эта поездка точно последняя», — думал про себя Мёрфи, копируя действия своих будущих попутчиков. Его рюкзак изрядно потрепался, но после каждой поездки отчего-то становился легче и легче. Что-то терялось в гостиницах, что-то он намеренно выбрасывал, точно кидал монетку в фонтан на удачу и скорейшее возвращение.       «Нет, не последняя», — тут же противоречил он сам себе, ответно улыбаясь девушке, что одним рывком поднесла его билет к сканеру. Большинство путешественников влюблялись в эфемерное чувство свободы, грезили о чем-то великом и восторженно впитывали в себя новое, наслаждаясь архитектурным величием, остротой национальной кухни или непривычно громкой тишиной. Неважно.       Мёрфи продолжал бегство. Последняя точка, ниточка на его невидимой карте вела к Греции, Афинам. Ему было необходимо увидеть личный ад собственными глазами, пройтись той же дорогой, что вела из расщелины в город, заказать экскурсию на Олимп, залпом выпить местное вино и жмурясь, подставить лицо на встречу солоноватому ветру, шедшему от Эгейского моря.       Где бы еще он смог взглянуть в лицо своему страху? Вновь прикоснуться грязными руками вечного раба к лицам канувшим в Лету друзей и очернить своим присутствием каждый угол некогда божественной земли?       Каждый раз Мёрфи был уверен, что готов прожить этот пусть снова, принять истинное обличие и признаться самому себе, что появление на свет из чрева женщины не делало его человеком. Изгнанный к людям собственными руками, живший в неволе, всегда Цербер.       Как не назовись.       Из динамиков тихо лилась инструментальная музыка, бортпроводники натянуто улыбались, щелкая в воздухе ремнями безопасности, прося не ослаблять до конца полета. Вымученно вздохнув, Мёрфи удобнее устроил голову на жестком кресле и взглянул на разыгравшуюся непогоду за иллюминатором. Еще один полет.       Пугающий гул двигателя, сопровождаемый чужими перешептыванием, нарастал снова и снова. Мёрфи прикрыл глаза, отсчитал до пяти, и лениво покосился на дребезжащий пейзаж за окном, теряющий свой контур под натиском стихии. Один миг и самолет оторвался от земли, устремился вверх, вызвав у неугомонных детей восторженный всхлип. Чуть вытянув шею, он посмотрел на удаляющиеся очертания Манилы (ничуть не пришедшей по вкусу), выдохнул и снова закрыл глаза. Судно стремительно набирало высоту, минуя свинцовые тучи, рассекая дождевые капли.       Еще один удачный взлет.       Сон не шёл. Мёрфи отвернулся от иллюминатора, вслепую опустил ладонью шторку, и лениво посмотрел на попутчика. Тучный, скучающий индус пытался выиграть партию в шахматы — нервно бил пальцами по экрану-спинке впереди стоящего кресла и время от времени потирал гладкий подбородок.       Монотонные действия убаюкивали. Маленькие шахматные фигурки двоились в глазах, забавно перемещались по виртуальной доске и с каждым ходом приближали индуса к победе.       «Вот бы так было и в жизни», — тихо посетовал Мёрфи не будучи уверенным, что попутчик понимает по-английски. Славно бы расквитаться с неугодными фигурами, заполучить королеву, но как ни старайся, выходило скверно — вечный шах. Не иначе.       Бангкок встретил его уже полюбившейся серостью и завораживающими очертаниями храмов, затерявшихся среди небоскребов. Почти Нью-Йорк. Только храмы здесь, наверное, не пропитаны ложью и не окроплены кровью как на другой земле.       Без труда миновав паспортный контроль, Мёрфи огляделся. Туристы, туристы, туристы. Рекламные табло сквозили дружелюбием на нескольких языках одновременно, приветствуя новых гостей города богов. То тут, то там улыбающиеся сотрудники аэропорта предлагали поменять валюту, приобрести местную сим-карту или арендовать автомобиль. Не обращая внимание на воодушевленных встречающих, ловко лавируя между безликими представителями компаний трансфера, Мёрфи резко остановился.       На одной из именных табличек в углу значилось название отеля: «Антерос».       Поморщившись, будто от зубной боли, он ребячески потер глаза, вновь вглядываясь в знакомое имя. Не привиделось. Спрашивать было бы странно — низкорослый таец ожидал некую Коллин, вглядываясь в лица проходящих женщин, громыхающих чемоданами.       Став причиной неудобств для каждого второго спешащего к эскалатору вниз, Мёрфи опустил глаза, резко срезал в сторону, точно запоздало заинтересовался выгодными предложениями местного оператора связи.       «Счастливый турист» предлагал самый быстрый интернет на пятнадцать дней (он сомневался, что задержится на долгое время). Мёрфи протянул сложенную втрое купюру вместе с паспортом и снова обернулся. Таец никуда не делся, лишь переминался с ноги на ногу, вытянув именную табличку над головой.       — Отель «Антерос», да? — к чему-то произнес вслух Мёрфи, возвращаясь к оформлению сим-карты. — Он популярен?        — А? — девушка за стойкой нахмурила тонкие брови и тут же согласно закачала головой. Нелепый бант на ее затылке заколыхался вслед её движениям, точно бабочка забила крыльями. — Да-да. «Антерос» это очень большая сеть.       — Неужели?       — Да-да.       Её знания языка не позволяли рассказать больше и вернув телефон владельцу, снабдив выученной наизусть инструкцией, сложила ладони перед собой в благодарственном жесте. Мёрфи растерялся, обернулся на теперь пустующее место, где еще минуту назад мялся встречающий, и нелепо попытался ответить тем же, но ограничился скупым: «Спасибо».       Сквозь покрытое дождевыми разводами окно проглядывали унылые дома, тонущие в яркой зелени. Избегая зрительного контакта со всеми, Мёрфи неудобно повернул голову в сторону, пожирая новую локацию. Через день-два ему наскучат и провода на столбах, и мутные воды, и пальмы, и благодарственные приветствия на уровне сердца, как претило всё, что уже осталось позади.       Он вышел на станции с причудливым названием: «มักกะสัน», тут же приобрел ледяной кофе и наплевав на прежние договоренности, опустился на пыльный пол, привалившись спиной к потертому чемодану. К черту «Travelodge», к черту арендованные апартаменты в Кхлонгтей. Ему было необходимо остановиться в «Антерос», сколько бы там ни стоила ночь.       Первые сумерки спустились с тускнеющего неба и вульгарная вывеска «Антерос» вспыхнула над его головой. Вдоль пыльных ступеней пробежала ящерица. Мёрфи обернулся назад — в конце улицы, за поворотом притаилось самое веселье. Морщась от проступившего пота, впервые фыркая от тяжести чемодана забитого невесть чем, он с замиранием сердца потянул на себя стеклянную дверь. Пластмассовые колёсики зацепились за ковролин, царапнули гладкий кафель.       Трое за стойкой на одного — седоватый портье и две широко улыбающихся девушки. Нелепые банты украшали и их низкие пучки, на телефоне побрякивали громоздкие подвески.       — Добро пожаловать в «Антерос»! — они синхронно поклонились, прижимая ладони к груди. Та, что выше (на лицо казались одинаковыми) сделала шаг вперед, застучала короткими пальцами по клавиатуре. — Бронировали?       — Нет, — честно признался Мёрфи и бросил на стойку паспорт и кредитную карту. — Любой номер. Три ночи.       — Окей, — Ваен (если верить маленькому бейджу) послушно приняла документы, вновь застучала по клавиатуре, защелкала мышью.       Мёрфи огляделся вокруг. Кафель, нелепые греческие мотивы с претензией на недоступное простому обывателю искусство, кожаные диванчики для ожидания и притаившаяся за углом барная стойка. От прокуренного мотеля до трехзвездочной гостиницы.       — Четыре тысячи бат, — торжественно произнесла она и шумно опустила на стойку карту-ключ. — Улучшенный номер с кроватью размера «queen-size». Тысяча бат — залог сохранность ключа. Курить запрещено — две тысячи, каннабис — две с половиной тысячи.       Он отсчитал пять бумажек необходимого номинала, озадачился о невысокой стоимости, и тут же сравнил баснословные деньги, которые заплатил в прошлой жизни за пыльную одноместную конуру в мотеле.        «Добро пожаловать! Завтраки за счет заведения каждое утро с семи до одиннадцати».       У двух лифтов красовался план эвакуации, на стене напротив портрет представителя королевской семьи, тонущий в желтом цвете. Мёрфи почтительно склонил голову, хмыкнул в сторону искусственных цветов и пожелал, как можно скорее подняться в свой номер 0506, проспать до следующего утра. Планов не было.       Комната (чуть больше предыдущей в Маниле и совсем роскошная в сравнении с Сеулом) встретила гудением старого кондиционера, застиранными жесткими простынями и двумя бутылками теплой воды.       Забросив чемодан под кровать, Мёрфи бегло осмотрел вид за окном — парочка хостелов, круглосуточный магазин и индийский ресторан на втором этаже, опустил жалюзи и упал на кровать. Тоскливо.       Через час в дверь постучали — Ваен принесла том-ям и салат с маринованными яйцами. Потертый поднос украшал нелепый цветок гибискуса, на маленьких салфетках красовалось название отеля, будто бы так легко забыть имя старого друга.       — Я не заказывал, — с порога рявкнул Мёрфи, позабыв о желании выглядеть дружелюбным большую часть времени. — Ошиблись номером.       — Господин Ньюман выражает Вам свое почтение, — с той же улыбкой, приклеившейся к её кукольному лицу, отозвалась Ваен и попыталась протиснуться в номер, словно кошка. — Мы очень рады, что Вы решили остаться у нас.       «Господи Ньюман», «почтение», «у нас».       — Господин Ньюман? — он чувствовал как скривился, как по телу пробежала давно забытая дрожь. Теперь все сходилось. Сеть гостиниц, знакомое название, игра на ностальгии. — Это хозяин?       Ваен кивнула.       — Вы всегда так встречаете новых постояльцев?       Ему не терпелось вылить этот суп, выбросить в помойку и тарелку с салатом, разбить бутылки с водой. Лучше бы сбежать прямиком в аэропорт. Дёрнув щекой, Мёрфи покачал головой в разрез собственным мыслям, позволил Ваен поставить поднос на маленький круглый столик у окна и шумно выдохнул.       — Надеюсь, что Вам у нас понравится!       — Не сомневаюсь.

***

      Антерос — живой, изуродованный новыми инъекциями и подвязывающий непривычно длинные пепельные волосы, еще долго потешался над изумленным лицом закадычного друга, истерично всхлипывая, словно эта встреча была самым забавным событием за последние пару веков.       — Фантазия иссякла, — равнодушно заметил он, когда от былого веселья не осталось и следа. — Должен быть благодарен, что я не поливаю помоями и твоё доброе имя. Впрочем, не мудрено, что следующий на очереди будешь ты.       — Избавь от подробностей, — усмехнулся Мёрфи, ковыряя вилкой порцию яичницы болтуньи.       — Зря ты так, — не унимался Антерос. — Мне кажется, что есть в фамилии «Ньюман» что-то успешное. Аида всегда держалась за эту фамилию, считалась первопроходцем, прости за неуместный каламбур, и преуспела в открытии бизнеса.       Мёрфи молча пожал плечами. Встреча лицом к лицу со старым другом вдохнула в него немного жизни, словно сама Судьба преподнесла стакан ледяной воды в удушливый полдень, развеяла свинцовые грозовые тучи над головой, оставив лишь слабую тень того, что могло случиться. В душе не поселилась надежда, не вспыхнуло желание перемыть косточки тем, кто продолжил волочить существование в рядах смертных и незаурядных людишек или вспомнить былое.       Случайная встреча, если она, конечно, таковой и была, (как не переставал утверждать сам Антерос) воцарила покой в его душе. Мёрфи с интересом слушал забавные истории, скрипуче смеялся над комичными ситуациями и на время забывал обо всём, что оставил там, в Америке, под крышей старого дома. Пока Нью-Йорк изнывал от участившихся природных катаклизмов в лице обильных снегопадов накануне весны, неприлично горячий воздух трепал его волосы, проникал под полы льняной белой туники и хлестал по щекам, стоило Антеросу занять место водителя на хлипком байке.        В окружении пальм и обилия проводов на бетонных столбах Мёрфи вычеркнул из памяти раскидистые ветви клена в Центральном парке, кедры или то, как круто может свернуть та или иная тропинка, довольствуясь широким тротуаром Люмпини и несколькими неприятными встречами с вараном.       Стоило устроиться на байке в качестве ленивого пассажира и мысли бурным потоком горной реки неслись совсем в противоположном направлении. Его вниманием овладевали знакомые стеклянные небоскребы, унылые серые кварталы невысоких, молящих о реставрации домов, развевающиеся на ветру яркие юбки с примитивными изображениями слонов или череда алтарей, вырастающих то тут, то там, будто грибы после дождя. Мёрфи казалось, что он снова вернулся в беззаботную, почти-что-детскую пору, когда всё повседневное вокруг приобрело смысл и стало прекрасным.       Прежний иллюзорный покой разрушился в одну неведомую секунду бесконечных суток. В тот полдень они мирно сидели на одной из немногочисленных веранд «Старбакс», которая по утверждению Антероса и выдавала в них американцев.       — Ни один уважающий себя местный житель не променяет ольенг на это, — с видом знатока произнес он и в подтверждение собственным словам, постучал трубочкой по стенкам пластмассового стаканчика. От жары взбитые сливки утратили свой первоначальный облик превратившись за считанные минуты в неаппетитную кашицу.       — Готов поспорить, что действующих точек едва ли не больше чем в самом Нью-Йорке, — Мёрфи бросил взгляд через плечо и неприлично громко цокнул. — Ни один столик не пустует.       — Дурное влияние запада, — не без тени улыбки тут же парировал Антерос.       На солнце под определенным углом его волосы поблескивали, как начищенное столовое серебро, и привлекали к себе еще больше внимания со стороны прохожих. Обладателя столь вызывающей внешности, казалось, ничуть не смущало излишнее осуждение и косые взгляды. Напротив, Антерос страшно гордился и новым амплуа, в котором было сложно узнать его прежнего, и тем, что Дело всей его жизни продолжало приносить какую-никакую прибыль.       Он бы бахвалился еще сто часов к ряду, как на параллельной улице остановился мотоцикл с двумя пассажирами. Очень и очень приличный мотоцикл и очень хорошенькой белой девушкой. Европейка или американка — расслышать акцент сквозь льющуюся отовсюду какофонию звуков было практически невозможно, впрочем и лицо скрывали крупные солнцезащитные очки, но сомнений в её очаровательности не было. Водитель же был невысоким, худощавым азиатом с желтоватой кожей и самой заурядной внешностью — на его место можно было бы подставить любого знакомого.       Антерос уже приоткрыл рот, чтоб озвучить свои размышления вслух, но тут же различил отстраненность своего неразговорчивого друга. Прошлое вернулось вновь и ни пальмы, ни чужие голоса не могли вытеснить из памяти очертания Нью-Йорка конца двадцатого века. Учащенно моргая, Антерос видел перед собой совсем другого человека — уставшего, растерзанного собственными монстрами и пожираемого внутренней яростью день ото дня. Это снова был тот Мёрфи, старина Мёрфи О, сломленный и отверженный, отрекшийся от давления извне и чужой воли, но никак не от собственной мечты.       — Неужели? — облизнув сухие губы, Антерос снова обратил взгляд к хорошенькой девушке. Каштановые волосы взъерошились от ветра, под коротким красным платьицем (Артемида точно такие не носила!) проглядывали черные трикотажные шорты, а на сумке поблескивала заколка в виде гибискуса (никакой оригинальности!). — Неужели, — уже увереннее повторил он, — ты тоже подумал о нашей старой подруге?       — Да, — безжизненно согласился Мёрфи.       Стоило этому коротышке на другой стороне улицы развязно приобнять спутницу и сердце упало. Почему всё удачно складывалось у других? Кем бы ни была эта девушка или этот неказистый парень — они выглядели на зависть счастливыми. Аж тошно. Память тут же подкинула кривляющуюся Андреа, желающую показаться взрослой оторвой, за рулём его проданного с молотка мотоцикла. Складывайся жизнь иначе, и он мог бы возить её по этим маленьким улочкам, набирать максимальную скорость на пустынном мосту, увозя прочь от храмов и палаток уличной еды.       — Интересно, — точно не замечая явных перемен в его настроении, продолжил Антерос, — как сложилась её жизнь? Я, знаешь ли, часто думаю о наших общих знакомых, вспоминаю всякое-разное, и никак не могу объединить в общую картину! Все как-то поблекли, выгорели и потеряли свою узнаваемость.       — Не могу похвастаться тем же, — скривился Мёрфи. Кофе ему тут же опротивел. Как и город, как и страна, как и ужимки старого друга. — Пойдем отсюда.       — Ну, — Антерос тут же запротестовал и потряс в руке стаканчиком. Не успевшие растаять кубики льда глухо застучали друг об друга. — Еще пять минут.       — Хорошо. Пять минут.       — Не думал, что тебя может расстроить чужой союз, — не желая сменить тему, продолжил Антерос. Ему страсть как хотелось послушать оправдания, скользкую и заранее обреченную попытку уйти от неудобного разговора и всё в таком духе. Пусть признается, что последний оборот колеса времени сделал своё дело, пусть выдаст на одном дыхании пламенную речь о том, что нельзя любить мираж вечно.       — Он меня и не расстроил. Допивай и поехали.       Антерос по-детски выпятил нижнюю губу, неосознанно воскрешая в памяти родство с Афродитой.       — Ты же знаешь, что не единственный сделал выбор в пользу настоящего. Ну, прошлого. Ну, — он запнулся, — сделал выбор в прошлом вернуться в будущее. Господи, как звучит-то!       — Знаю.       — И? Ты не пытался найти её? — имена снова были излишними, да и, право слово, Антерос позабыл, как звали эту девчонку Артемиду. — Где-нибудь в Аризоне? Или Джорджии? Я уже не силён в географии американских штатов.       — Зачем её искать?       Разговор обреченный на провал заранее его утомил. Мёрфи в один миг разочаровался и в варанах, и в мопедах, и в обилие свежего манго и кокосовой воды на каждом углу. Вытянув из нагрудного кармана телефон, он принялся изучать расписание рейсов на ближайшие сутки.       — Я рад, если ты избавился от этого наваждения, — невпопад заключил Антерос, пусть и не верил в искренность собеседника. В глубине души его всегда восхищало то, как Цербер находил в себе силы тысячелетиями сокрушаться по невзрачной девчонке. Когда-то в ней была и сила воли, и твердость убеждений, но с годами это истлело, оставляя красивую оболочку и не более. — Если бы вы и встретились, то это принесло бы только новые страдания.       — Ну-ну.       — Что? Она бы тебя не узнала. Как и меня, как и нас всех.       Мёрфи согласно промычал. Пусть глумится! Размышления о том, что Андреа Кэмпбелл пожелала вычеркнуть из памяти всё и вся не приносили прежней боли. Да, разочарование горело на губах, но прежнее рвение угасло и больше не имело смысла.       Он тут же подумал о Сибил и Мариссе. Две не похожие друг на друга женщины выбрали его в качестве любовного интереса, тут же пожалели, не принимая печальный факт, что им суждено быть на втором месте, лишь слабой тенью его неисполнимой мечты. Их присутствие, короткие визиты и его грубоватые манеры, не скрывающие реальное безразличие: придут они этой ночью или нет.       — Это, конечно, заслуга Эдриана. Настоящего Эдриана.       — Ну да, конечно, — машинально пробормотал Мёрфи. Через двенадцать часов можно было улететь в Сеул втридорога и начать путешествие сначала. Снова тошнотворный запах скотины, чудовищная влажность и истеричные всхлипы родственников. Смысл произнесенных Антеросом слов не сразу дошел до него. — Что?       — Что?       — «Заслуга Эдриана». Что это значит?       — То и значит, — удовлетворенно кивнул Антерос. К этой теме почему-то никто не возвращался среди живущих, а Афина и вовсе затыкала уши ладонями и начинала кричать. — Когда это все случилось, — без лишних подробностей и имен продолжил он, — право выбора предоставили не всем.       — Ещё раз.       Мёрфи тяжело вздохнул и отложил телефон в сторону. Смысл сказанного никак не желал усваиваться. Какой еще выбор? Кому не был предоставлен? Забвение или смерть? Забвение или продолжение примитивной жизни со всеми грядущими войнами, что методом проб и ошибок привели бы к привычному, знакомому укладу.       — Эдриан не хотел, чтоб. ну, ты понимаешь, возвращалась в настоящее. На поверку он вообще оказался слабым правителем и не мог принять ни одного решения без совета твоей драгоценной сестры или прислужника. Ни рычагов для управления, ни паутины манипуляций, ни стали в голосе. Арт… Подруга твоя тут же закатила истерику, дескать, не желаю быть твоей королевой, не желаю быть под твоей властью и подчиняться твоей воле; она хотела сбежать, сойти на землю и попытаться отыскать счастье вновь.       — С кем?       Антерос тут же вспыхнул.       — С тобой конечно! Она будто бы помешалась и только твердила, что о тебе, как вам было бы хорошо вместе, — эта версия ему нравилась больше правды. Подтвердить или опровергнуть уже было некому, а рассказ о бесконечных слезах об утраченном безвозвратно мире разбил бы его сердце. — В конце концов послала за Мойрой, пыталась торговаться, перехитрить, но. Сам же знаешь, что договориться с Айсой невозможно.       — Знаю.       — Вот Эдриан и сказал, что ты погиб после того, как покинул Олимп, — восторженно выпалил Антерос, не придавая значения сказанному. Сила этих слов давно потеряла ценность в его глазах и — о, чудо! — что он вообще сохранил в памяти этот разговор, и девушку-ревушку в пышных платьях с чужого плеча, бьющуюся в истерике на соломенном настиле. — Это всё и решило. Артемида предпочла отречься от воспоминаний, уйти в забвение и прожить жизнь там, где всё знакомо. Мойру этот расклад, как ты понимаешь, устроил.       Мёрфи не изменился в лице, не разразился праведным гневом и не пожелал драматично сжать в ладони пластмассовый стаканчик. Некогда привыкший к ударам судьбы, он не успел осознать то, что произошло. Эти события далекого прошлого, в самом деле, уже не имели никакого значения. Он неподвижно и не проронив ни слова, посмотрел на круглое лицо Антероса, машинально закачал головой, будто бы эти подробности были ему известны.       И винить, к сожалению, было некого. Поддавшись эмоциям в то роковое сражение, Мёрфи пожелал отомстить не только за годы рабства, но и восстать против Зевса, припомнить проигрыш отца, гибель Орфа и публичное унижение, которое являлось чем-то обыденным. Он почти никогда не вспоминал, как одолел последнего врага и уже замахнулся на Эдриана, желая положить конец выродку-полукровке.       Сохранить его жизнь было лучшим и одновременно худшим решением. Мёрфи остановили воспоминания об Аиде, её привязанность к сыну, затраченные силы и последняя жертва — искупление прежних грехов путем страдания. Как гласит легенда.       — Устроил?       — Да-да. Айса бы не стала действовать во благо твоей подруги. Старые счеты, сам понимаешь. И все-таки рад, что мы смогли поговорить об этом!       Мёрфи криво улыбнулся. Для него эта история никогда не прекращалась и прикрыв глаза, он мог с легкостью вернуться туда, на Олимп, где смерть витала в воздухе, вселяя в сердце страх. Ни щебета птиц, ни шелеста травы — лишь пепел оседал на ленту дороги, что вела в никуда. Смог бы он посмотреть в глаза Андреа после случившегося? Смог бы уговорить на тихую жизнь на задворках Афин или предпочел бы торговаться с Айсой, уловками и хитростями забирая то, что по праву его? Вряд ли. Мойра бы переиграла и здесь, выставив всё в том свете, который был необходим.       — Я тоже.