Филофобия

Бледное лицо с серой челкой. Вечно нейтральное, вечно гладкое. Вечно спокойное. Мало кто мог похвастаться ребенком, который никогда не кричит, не безобразничает и никогда не плачет. А вот бабушка маленького аль-Хайтама могла, потому что её ребенок всегда был очень тихим, спокойным и… необщительным. Она тогда еще не была на пенсии, а работала в Академии, когда маленький аль-Хайтам свалился ей, как снег на голову. Сначала женщина подумала о том, что это доставит ей множество проблем, несмотря на бесконечную любовь к внуку, однако малец был настолько тихим, спокойным и рассудительным, что даже казался несколько странным. Ребенок не любил игры, шум и активности. Больше всего ему нравилось сидеть и читать что-то из бабушкиной библиотеки. Конечно, в основном литература, занимавшая большую часть шкафов дома, была очень сложной, но женщина добросовестно выделила любимому внуку отдельную полку с детскими книжками для домашнего чтения аль-Хайтама. А каково было её удивление, когда тот в пять лет сказал, что эти книги слишком простые и неинтересные, и ему нужно что-то более познавательное. Тогда она выделила ему еще одну полку, сказав, что тут литература уже для другого уровня. И, к её удивлению, внук был доволен. Ей показалось, что те книги, выделенные для маленького вундеркинда, будут слишком сложные, однако тот сказал лишь, что литература вполне достойная, хоть и не охватывает некоторые интересующие его темы. Когда аль-Хайтам прочитал все книги на этой полке, бабушка выделила еще одну. Это были материалы, рекомендованные для школьников средних курсов. На минуту, аль-Хайтаму тогда было восемь лет, и он уже знал четыре языка, так как бабушка активно занималась его образованием. Конечно, в силу возраста он не мог поступить в академию, да и знания его ограничивались лишь несколькими областями, что не позволяло ему в полной мере изучать все дисциплины, преподаваемые в академии. Любой бы позавидовал родителю такого гениального ребенка. Любой бы, кроме самой бабушки аль-Хайтама. Потому что она понимала, как тяжело будет в обществе такому гениальному ребенку. Она боялась, что многие не смогут принять её внука, так как в своем малолетнем возрасте он уже мог переспорить среднестатистического студента академии. Она понимала, что обычному человеку с ним будет очень сложно, ведь тот не имел достаточной социализации среди сверстников. Даже все её попытки поспособствовать развитию общения у внука не увенчались успехом. Как-то раз женщина не выдержала и сказала, что аль-Хайтаму нужно сходить развеяться. Она отобрала у него книгу и буквально выгнала на улицу, чтобы тот просто погулял. Да, её методы были жесткими, но действенными, да и с аль-Хайтамом по-другому было просто нельзя, ведь он по натуре своей еще с раннего детства был очень упрямым и достаточно вредным ребенком. Так как выхода другого у него не было, он все-таки решил прогуляться по городу. На улице была весна, а сумерская весна всегда очень жаркая и влажная, поэтому мальчик сразу же ощутил весь дискомфорт на привыкших к полутьме глазах и слабом по натуре организме. Он прошелся по улицам с типовыми зданиями, прикрытыми зеленой кровлей крыш, от которых отражался вечный золотой свет небесного светила. Ему не нравилось на улице, однако приходилось мириться с тем, что природа – это тоже неизменная часть мира, от которой зависит очень многое, так же, как и артерии земли, небо, дождь и засуха. Всё это уже было известно маленькому, тогда еще восьмилетнему, аль-Хайтаму. И это был его первый опыт знакомства со сверстниками. Он шел по белой каменной улице, восходящей вверх – к садам вокруг академии. Его ноги непривычно ныли из-за подобных нагрузок, и он сам понимал, что это плохо, вот только разве это должно его беспокоить, если он выбрал смыслом своей жизни науку? Наверное, нет. Завернув за угол, он увидел, как в саду играют дети. Судя по всему, они тут частые гости и, наверное, являются отпрысками местных ученых, раз гуляют недалеко от академии. Те сразу же заприметили его, оценивающе осматривая и удивляясь, почему никогда раньше не видели этого ребенка. - Привет, - сказал один из ребят. – Ты потерялся? Этот вопрос показался аль-Хайтаму каким-то нетактичным. Как он, будучи столь ответственным человеком, мог потеряться, пройдя всего лишь несколько сотен метров от дома? - Нет, просто гуляю. - Я тебя раньше здесь не видел, - сказал другой ребенок. – Как тебя зовут? - Аль-Хайтам, - серьезно ответил тот. - Ты чего вредничаешь? – возмутился первый. - Что?.. Я не вредничаю, - теперь в его тоне действительно чувствовались нотки раздражения, вот только дети подумали так из-за его специфического взгляда. Брови у аль-Хайтама расположены на лице достаточно низко, а глаза всегда полуприкрыты. В совокупности с нейтральным выражением лица создается ощущение, будто бы он раздражен, или даже злится на что-то. - А-а-а… я знаю. Я видела, как ты шел в Академию с какой-то тётенькой, - сказала девочка, стоявшая в сторонке. - Это моя бабушка. - Почему я тебя раньше тут не видела? - Мне некогда гулять. - Некогда? – одного из мальчишек это удивило. Такое ощущение, будто бы он даже не знал значения этого слова. - Да. Я учусь. - Учишься? В Академии? – спрашивала девочка. - Нет. Дома. - Хм… - другой мальчишка задумался, а потом решил все-таки предложить. – Ладно. Так что, хочешь сыграть в мяч? Этот мальчик держал в руке мячик. Конечно, аль-Хайтам знал, что это такое, вот только никогда не играл в игры с другими детьми. Не то, чтобы его это как-то беспокоило, но ему хотелось немного вникнуть в процесс. - Хорошо, - согласился тот. - Вот, лови! – сказал мальчишка и кинул ему мяч. У него всегда была хорошая врожденная реакция, поэтому поймать мяч он смог, несмотря на отсутствие опыта. Не сказать, что подобные элементарные действия вызывали внутри какие-то эмоции или положительные чувства. Скорее, это вызывало нечто… противоречивое и непонятное. - Молодец! Кидай мне! – крикнула девочка, расставляя руки. Вот теперь аль-Хайтам немного напрягся. Поймать – это легко, а вот кинуть… Он подумал, как бы ему так рассчитать траекторию и силу, а потом все-таки кинул, совершенно не понимая, что делает. Мяч преодолел расстояние между ним и девочкой, однако попал он не в руки, а в лицо, больно ушибая ей нос, из-за чего та упала на пол, хватаясь за больное место. Мяч отлетел в сторону, перебираясь сначала короткими прыжками, а затем скатываясь вниз по мосту. Плач девочки было слышно во всем саду. - Что ты наделал?! – воскликнул один мальчишка. – Ты что? Кидать нормально не умеешь? - Не умею, - честно ответил аль-Хайтам, сдвигая брови. Своей вины он в этом не видел. - А чего ты тогда согласился поиграть? - Вы же сами предложили… - Сказал бы, что не умеешь, и шел бы отсюда! Да и как вообще можно не уметь кидать мяч? - Я никогда подобным не занимался. - Не кидал мяч? – мальчик посмотрел, будто отвергая само естество этого странного ребенка. – Ты что, ненормальный? Ненормальный. Это слово навсегда отпечаталось в разуме аль-Хайтама. Это слово станет синонимом к его имени. Слово, на которое он порой инстинктивно будет отзываться, проводя аналогию с собой. Ненормальный. А что вообще считается нормой? Отличие от общества, или же что-то, что выделяется из общепринятых законов? Что-то, что создает конфликт, нарушает правила и сеет хаос? Аль-Хайтам таким себя не считал, но разве можно считать ненормальным его индивидуальность? Разве можно считать его возвышенное чувство идеальности за отклонение от нормы? Неужели стремление к совершенству считается чем-то ненормальным, в отличии от стремления к деградации и праздности, вроде той же безобидной игры в мяч, не несущей по своей сути смысловой нагрузки? Аль-Хайтам не понимал этого. Он отрицал это. Ведь тогда, чтобы быть нормальным, ему нужно будет разобраться во всей статистике общего поведения людей. Скорее всего, он придет к тому, что норма – это убийство себе подобных, воровство, коррупция и пьянство, ведь этот контингент общества и является среднестатистическим, поэтому по логике должен являться нормой. - Извини, - тихо проговорил он, смотря в заплаканные глаза девочки, а затем просто пошел дальше гулять, оставляя детей. Любой бы человек, испытывая подобные социальные проблемы, решил бы, что всеми силами надо исправить положение дел, дабы влиться в общество. Ведь человек без общества – крошечная, рудиментарная единица, неспособная к настоящей «нормальной» жизни. Это закон, заложенный внутри каждого индивидуума природой. Но аль-Хайтам решил иначе. Он подумал, что, раз общество его не принимает, то нет смысла пытаться продолжать вливаться в него. У него не было каких-либо зависимостей от него, ведь он банально никогда не ощущал проблем, связанных с социализацией. Он не видел смысла в этой самой социализации. Конкретно от этих детей его жизнь и его будущее никак не зависело, а значит, что нет никакого смысла пытаться с ними взаимодействовать, особенно учитывая сразу же сложившуюся между ними неловкость. Не имея опыта, он отрицал общество, как таковое. Он уже слишком долго существовал без него, поэтому после первой же неудачной попытки у него пропало всякое желание пытаться. Ему не понравилось, ему не было интересно. Он не нуждался в обществе… … Ведь общество только что посчитало его ненормальным.

***

Письмо, скомкавшееся в дрожащих руках архитектора, упало на недоделанный проект. Пространство вокруг начало плясать в вальсе перед рубиновыми глазами Кавеха. Он понимал, что сейчас снова начинается оно – паника. Что-то тяжелое будто бы надавило на его плечи, заставляя упасть на пол и случайно перевернуть стул, на котором парень сидел. Он, сам не зная как, заполз под стол, будто бы там было единственное место, где он хотя бы временно может пребывать в относительно безопасных условиях. Схватившись за голову, он почувствовал, как по его щекам снова забежали слезы горячими струйками, всё тело содрогалось, а тяжелое, хриплое дыхание разрывало легкие. В эти моменты ему казалось, что те могут просто лопнуть, не выдержав такого сильного давления и переполненности. Кажется, что единственный выход – это закричать, но Кавех почему-то боялся. Вдруг его кто-то услышит и придет?.. Вдруг в его окна уже заглядывают арбалетчики, собираясь выстрелить в голову? Он почувствовал странную боль в ухе, будто бы кто-то уже пронзил его стрелой, убил, растоптал… Кавех боялся оборачиваться, боялся кричать, дышать, двигаться. Боялся, что там за входной дверью может быть кто угодно. Боялся, что любой день теперь действительно может оказаться последним в его жизни. Он хотел прислушаться к звукам на улице, однако сердце так бешено стучало в ушах, что он не мог услышать ничего, кроме собственного хриплого дыхания. Услышав, как где-то открылась дверь, он запаниковал сильнее, поэтому дыхание стало громче. Кавех обернулся на источник звука – это всего лишь аль-Хайтам вышел из комнаты и направлялся сюда, однако архитектор даже не думал как-то взаимодействовать с ним. А вот тот - напротив. Увидев, что его сосед забился под стол, он подошел ближе и пригнулся, заглядывая под предмет мебели. Взгляд Аль-Хайтама, как обычно, не выражал никаких эмоций. На этот раз он даже ничего не сказал и не принялся действовать, как в прошлый. - Опять?.. – сказал он, тяжело вздыхая. Бросив на диван свою накидку, он сразу же удалился из гостиной. Кавех почему-то почувствовал очень неприятный укол от его реакции. Теперь он был уверен в том, что ему никто не поможет, никто не спасет. Он теперь думал, что аль-Хайтам может вообще выдать его властям, посчитав, что так будет логичнее. Надо бежать. Но куда? В Фонтейн - к матери? Это глупо… и будет означать, что Кавех сдался. Но он действительно сдался. Он был готов прямо сейчас пойти на казнь, желая, чтобы эти мучения наконец-то закончились, чтобы от него отстали, оставили в покое и позволили просто раствориться в небытие. Вот только панический страх вынуждал сидеть его здесь – в последней зоне его комфорта, из которой он теперь не знает, как выбраться. Кавех снова царапал руками плечи, будто пытаясь вытащить всю скопившуюся внутри боль. Хотелось выдрать вместе с волосами все эти неприятные мысли, доставляющие столько же проблем, сколько и его идиотские действия. Аль-Хайтам прав – он сам довел себя до этого. И поэтому он не обязан ему помогать. Теперь он понимает. Но тут вдруг его сосед внезапно вернулся в гостиную, подошел к столу и опустился на корточки. В руках у него был стакан с водой, который он протянул Кавеху. - Выпей, - сказал он. Тот посмотрел на этот стакан безумными глазами, будто не понимая, что это такое. Цвет воды был каким-то мутным, будто бы туда было что-то добавлено. А вдруг он протягивает ему яд?.. - Чт-что это?.. - Тебе какая разница? – внезапно выдал аль-Хайтам. Кажется, что это начинало его раздражать, так как поведение Кавеха не лезет уже ни в какие ворота. Решив, что выхода у него нет, архитектор все-таки принял стакан, опустошая его. В горле возникло ощущение странного привкуса, похоже, что травяного, однако у него в данный момент так сильно пересохло горло, а мысли спутались, что он даже и не понял, что это было. Аль-Хайтам принял у него пустой стакан обратно, отставляя его на стол. Краем глаза он заметил скомканный листок бумаги – письмо от Дори. У него сразу же возникла ассоциация с почтой, поэтому парень решился прочитать, чего же такого написали Кавеху, что у того аж случился новый приступ паники. - И что? – спросил секретарь, снова опускаясь к соседу на один уровень, когда закончил читать. – Что тебя так напугало? - О-она… она меня… она убьет меня… - шептал тот, сотрясаясь от страха. - С чего ты взял? - Она… она наймет… головорезов. Они придут за мной… придут… - Что?.. Она тебе когда-то прямым текстом об этом говорила? – откровенно раздраженно спрашивал аль-Хайтам, пробежавшись еще раз глазами по тексту. Он не нашел там никаких упоминаний об этом, да и вообще не видел какой-либо угрозы. - Н-нет, но… я точно знаю. - Откуда? - … Я знаю. - Откуда, Кавех? – уже более грозно спрашивал секретарь, комкая письмо и отбрасывая. – Ты придумал себе это сам. Дори живет исключительно выгодой. Вот какую выгоду она получит от твоей смерти, кроме повешенного на неё убийства, которое очень просто можно будет доказать? - Я… я не знаю, - Кавех вдруг посмотрел ему в глаза. К нему начал возвращаться рассудок. – Я не… знаю. - А чего ты тогда так переживаешь? Максимум, что она сделает, - это обратится куда-нибудь в управление, чтобы внести изменения по кредиту и утвердить большие проценты за твои вечные опоздания. Всё. А так как ты до этого платил почти всегда вовремя, то большими эти проценты не будут, - пытался объяснить ему аль-Хайтам в своем типичном рассудительном тоне, всё еще слегка раздраженным от того, что он попусту теряет время, зачем-то помогая Кавеху. – Да и как будто ты не сможешь дать отпор наемникам, если те придут за тобой? Напомни, чей это меч стоит в прихожей? Вылезай оттуда. - Нет, - сразу же ответил архитектор и упал бочком на пол, поджимая к себе коленки. – Мне… страшно. Аль-Хайтам тяжело вздохнул. Он понимал, что рано или поздно он всё равно выползет оттуда – ему просто нужно успокоиться. Недолго думая, секретарь слегка придвинулся и лег рядом – только за пределами стола. Его лицо было напротив бледного лица Кавеха с раскрасневшимися глазами, казалось бы, потухшими из-за постоянно испытываемой им боли и страха. Дыхание его стало ровнее, однако внутренний конфликт всё еще прятался где-то между сосудов в голове. Грудь всё еще щемило от боли и пульсации. Только сейчас, уставшее из-за такого напряжения, сердце начало успокаиваться и возвращаться в прежний спокойный ритм. Кавех посмотрел ему в глаза – спокойный аквамариновый омут с охровым кольцом вокруг зрачка. Его взгляд был таким холодным, отрешенным и спокойным, словно застывшее навеки море, в котором отражается блик закатного солнца. Архитектор не знает, почему у него возникли такие ассоциации, однако закат на море вдруг вернул ему чувство спокойствия. Теперь он думал лишь о том самом пейзаже, за рамками которого вся остальная жизнь кажется дурацкой и бессмысленной суетой. - Что ты… мне дал?.. – вдруг спросил Кавех, понимая, что такие резкие перемены в его голове слишком странные. - Просто успокоительное, - честно ответил аль-Хайтам. - Откуда у тебя такое? - Мне его прописали от бессонницы. - У тебя… бессонница?.. – он не знал, зачем спрашивает это, при том, что совсем недавно бился в конвульсиях. Как обычно, чужие проблемы беспокоят его сильнее, чем собственные, даже учитывая его одержимость той идеей, что его хотят убить. - Кавех, ты шумишь на весь дом, когда работаешь. Да, у меня бессонница. Кавех посмотрел куда-то в угол комнаты, будто стесняясь того факта, что в недосыпе соседа виноват только он. Он и не думал, что всё, оказывается, настолько серьезно, что тому аж приходится принимать лекарства, чтобы уснуть. - Почему ты… не сказал, что всё так плохо? Я бы старался быть тише, или вообще перестал бы работать по ночам, - вдруг сказал архитектор, так как ему резко стало жалко этого человека, так мило предоставившего ему успокоительное. Что-что, а у Кавеха были такие моменты, что вот он ненавидит аль-Хайтама и хочет придушить, но в какой-то момент его переклинивает, и он уже хочет оказать ему очередную моральную поддержку, в которой тот никогда не нуждался. - Потому что… Ладно, - тот тяжело выдохнул и тоже отвернул взгляд. – Я соврал. Это не из-за тебя. - Вот ты, как обычно, аль-Хайтам! Почему нельзя просто сказать прямо? – начал возмущаться Кавех. - Смотрю, у тебя снова прорезался голос, - решил вдруг перевести тему его сосед. - Ты… не соскальзывай! Я задал вопрос. - А я не говорил, что обязан отвечать на все твои вопросы. Особенно такие, которые тебя совершенно не касаются, - теперь в голосе аль-Хайтама чувствовалась нотка злобы. Кавех знал, что он не любит вторжения в личное пространство, особенно, если это пространство – его мозг. Такие люди меньше всего любят, когда в их проблемах пытаются разобраться другие, так как не считают своё положение дел проблемой вовсе. И, может быть, так оно и было бы, если бы Кавех не знал своего соседа столь хорошо. Ведь они когда-то были достаточно близкими друзьями. - Что ж, ладно. Тогда я продолжу работать по ночам, раз это не проблема. - Это не проблема. К тому же, я уже достаточно давно не принимал это лекарство, - реши всё-таки высказаться аль-Хайтам, как бы снова пытаясь сделать вид, что всё хорошо, да и скрывать ему нечего. – Но не переживай, оно не просрочено. - Я бы не удивился, если бы ты дал мне просрочку. - Я бы тогда не искал повода, а сразу подмешал бы в еду. Это заявление несколько напугало Кавеха, однако какие-то остатки разума твердили ему о том, что это всего лишь очередная специфическая шутка от аль-Хайтама, которую ни в коем случае нельзя воспринимать всерьез. Наверное. - И часто ты подобное проворачиваешь? – вдруг решил спросить Кавех, так как его паранойя об опасности со всех сторон распространялась и на соседа. - С тобой? Достаточно часто, - сказал тот с абсолютно серьезным лицом, добавляя затем: - Шучу. - Я… Да ты! Мгх… тебя задушить мало, вот честно, - злился архитектор. - Эмоции… - несколько грустно проговорил аль-Хайтам. В его словах слышалось нечто странное, что Кавех почему-то не мог прочитать, несмотря на то, что мог по малейшему изменению тона в голосе экс-коллеги определить перемены в его настроении. – Значит, ты уже пришел в себя, и мы можем перестать протирать собой пол? - Я тебя не заставлял, кстати, тут лежать, - Кавех наконец-то решился подняться и предпринять попытки вылезти из-под стола. Ему было несколько страшно покидать свою новую обитель, ну и неудобно перелезать через аль-Хайтама, начинающего подниматься следом. – А еще я недавно мыл полы. Тут чисто. - То, что ты лежал на полу, - уже делает его грязным, Кавех. Тот посмотрел на него с таким уровнем возмущения, что, казалось, глаза архитектора сейчас вылетят из орбит из-за подобного заявления. - Да… да ты! Знаешь ли… - Хе-хе, - хитрая и несколько злобная ухмылка слегка исказила вечно недовольное лицо секретаря Академии. Он был очень доволен собой. Конечно, Кавех понимал, что это всего лишь очередные его стёбы, которые не стоит воспринимать всерьез. Однако сейчас у него было такое состояние, что ему хотелось лишь согласиться с аль-Хайтамом, потому что он чувствовал себя действительно, словно кусок грязи, на которую, к тому же, еще и наступили. Он понимал, что с каждым днем начинает всё сильнее ненавидеть себя и то, что делает. В особенности то, что делает со своей жизнью. Аль-Хайтам, дабы не спровоцировать очередной приступ истерики у своего соседа, решает нагнуться и поднять скомканную собой бумажку - письмо от Дори. Затем он поспешно покинул зал, направляясь на кухню, дабы выбросить его куда подальше. Кавех же тоже пришел на кухню и налил себе еще стакан воды, чтобы прийти в относительно стабильное состояние. Недолго раздумывая, он еще и решил сварить кофе – себе и аль-Хайтаму, даже не спрашивая. Он прекрасно знал, что тот никогда не отказывается от предложенных напитков, тем более приготовленных без его лишних усилий. Аль-Хайтам, как обычно, вернулся в зал, усаживаясь на софу с книгой. Он кратко поблагодарил архитектора, когда тот принес ему кружку с кофе, практически не обращая никакого внимания. Кавех попытался вернуться к работе. Это давалось ему с большим трудом, так как вся эта ситуация с очередной панической атакой совершенно выбила его из колеи. Какое-то время он сидел, раздумывая об очередных изменениях, а затем всё-таки продолжил нерасторопно вычерчивать линии. Он делал это уже без такого энтузиазма, как до этого, однако и не впадал в уныние, не отвлекаясь от работы. Разве что иногда, задумываясь о положении своих дел. Он всё раздумывал о том, что ему делать. С одной стороны, Кавех понимал, что он, возможно, действительно успеет оплатить долг вовремя, так как через пару дней он как раз встречается с заказчиком, предоставляя уже итоговый вариант. Но может возникнуть очередная проблема – дополнительная просьба о правках. И почему-то Кавех уверен, что так оно и будет. И тогда он не успеет внести Дори оплату… и она… она… Вдох… выдох. Надо успокоиться. Ничего не случится. Ему просто надо будет сходить к ней и обо всём поговорить. Или же просто внести дополнительную оплату, чтобы она не возмущалась. Тут архитектор подумал о том, что у него где-то могли заваляться деньги, однако он был уверен, что потратил всё. Решив ненадолго отложить работу, он пошел в свою комнату. Комната Кавеха, в силу конструкции здания, была непросторной. Большую её часть занимала полуторная кровать, на которой лежало множество подушек и несколько разноцветных пледов, которые он забрал еще из старого дома. Они были с красивыми узорами, достаточно яркими, но создающими красивый эффект смешения цветов. Внутри было очень светло, так как его комната находилась на солнечной стороне. К сожалению, поэтому тут было и достаточно жарковато днем, вот только из-за того, что комната была тесной, у него и не было возможности работать тут, следовательно, возвращался сюда Кавех только ночью, когда помещение остывало. Несмотря на то, что комната ему сначала не понравилась, когда сюда перекочевало достаточно элементов декора, парень подумал, что всё не так уж и плохо. Например, ему нравилось просыпаться и становиться босыми ногами на яркий ковер, а также он внес некоторые коррективы в шкаф, занимающий вторую половину комнаты. Когда он только поселился в доме у аль-Хайтама, этот шкаф был воистину печальным зрелищем: серое дерево потрескалось, правая дверца практически отвалилась, державшись только на одной проржавевшей петле. Что уж там говорить, насколько он был пыльным, старым и скрипучим. С первых же денег, полученных с заказа, Кавех купил краску, масло для дерева и новые петли. Как следует оттерев его от пыли и грязи, он отшлифовал поверхность, покрыл маслом, заменил ржавые петли на новые, которые теперь не скрипели так мерзко каждый раз, когда он открывал дверцы. И, конечно, раз уж он решил полностью подстроить арендованную комнату под себя, то нарисовал на нем еще и орнамент. Он не был ярким или вычурным – просто небольшие коричневые узоры на верхней части шкафа. Что порадовало, так это мнение аль-Хайтама, а именно, ему было всё равно, как и обычно. Но, так как это была его вещь, то Кавех просто не мог не спросить у него разрешение на реставрацию. Он тогда сказал ему: «Делай, что хочешь, главное, не сломай». Архитектор, как обычно, посчитал, что это оскорбление, ведь как эти волшебные руки, воистину рожденные на свет ради сотворения великих произведений искусства, могут что-то сломать, кроме чьего-нибудь хребта ударом меча? Правда, меч он обычно в руках не держит, но символизм остается. И вот сейчас, надеясь найти хоть что-то, он заглядывает в этот шкаф, роясь в своих вещах и сумках. Обнаружив кошелек, он в очередной раз пересчитывает сбережения, вот только там даже на нормальные продукты хватит с трудом. Это заставляло впадать его в отчаяние. Он испытывал ненависть к себе, понимая, что у него за этот месяц было множество возможностей заработать, но он не воспользовался ни одной, просто продолжая отсиживаться, надеясь на то, что вдохновение само его настигнет. И вот теперь он расплачивается за это. Кавех упал на кровать, обнимая подушку и утыкаясь в неё носом. Это его медленно убивало. Он хотел бы как-то исправить всё, откатиться обратно в прошлое, но отчасти он понимает, что, зная себя, у него ничего бы не получилось изменить, ведь что-что, а в убеждениях своих он тверд, и взгляды его за всю жизнь так и не поменялись. Он разлегся на кровати, пытаясь хоть как-то успокоить свои мысли, чтобы спокойно продолжить работу, но получалось у него с трудом. Всю голову заполонили страхи о неизбежности будущего, где ему придется предстать перед ответом за свои долги. Он боится даже не самого факта того, что ему придется разговаривать с Дори, не того, что за ним могут прийти головорезы, а самого ожидания этого. Неизвестное и вынуждает его паниковать, ведь он даже и не подозревает, чем всё это может закончиться. Хотелось бы только, чтобы закончилось быстрее. Кавех не знает, сколько так пролежал, но через какое-то время все-таки нашел в себе силы подняться с кровати и вернуться в комнату – к чертежу. Сосед сидел все так же - на софе с ногами и перелистывая страницы. Он даже и не обратил внимания на его появление. Архитектор с тяжелым вздохом сел за стол, допивая остатки уже остывшего кофе. День прошел не так продуктивно, как ему бы того хотелось, ведь он еще многое не успел реализовать из того, что задумал. Через прозрачные окна в гостиную забрался вечер, обласкивая всё окружение золотистыми солнечными лучами. Это не особо мотивировало, ведь Кавех, взглянув на свою работу, в очередной раз убедился в том, что никак не продвинулся. Аль-Хайтам закрыл книгу и поднялся. Он подошел к столу, нависая над архитектором и рассматривая работу. Кавех почувствовал, как его дыхание защекотало ухо. - И что поменялось? – спрашивал он. - Ничего, - честно отвечал Кавех, отбрасывая карандаш. – Я устал. - Понятно, - любой бы услышал в его словах нотку осуждения, однако архитектор понимал, что тот ничего подобного не подразумевал. – Есть будешь? - Да, - сразу же ответил он аль-Хайтаму, убирая карандаши в специальный футляр, когда-то подаренный матерью на День Рождения. – Ты что, снова готовишь? - Если я попрошу приготовить тебя, то с таким настроением ты опять всё пересолишь, или же просто сделаешь мерзкую кашу, которую невозможно есть. - Это когда такое было? – возмущался Кавех, отодвигаясь на стуле и складывая руки на груди. Аль-Хайтам выпрямился, отходя от стола, и пошел на кухню, продолжая: - Когда ты в очередной раз напился, не помнишь? - Ну… это не считается! Я ведь тогда… напился, - ему почему-то из-за этого стало несколько неловко. Кавех не знал, почему так происходит. Он не знал, почему ему всегда хочется напиться и забыться в своих мыслях. Он не знал, почему вино так манит в своем небытие, насылая на его бедный организм расслабление. Возможно, это из-за того, что ему постоянно было страшно, а вино будто бы купировало этот страх. Кавех знал, что если он продолжит так часто увлекаться выпивкой, то это может привести к плохому развитию его жизни, ведь всё, происходящее с ним, и так ужасно. - Может, заправишь кальян? – предложил ему аль-Хайтам, когда уже начинал резать продукты на кухне. Кавех не сразу понял, о чем тот попросил, однако затем проснулся и среагировал: - Ладно. Это звучало так отрешенно, что архитектор и сам не узнал свой голос. Ему было так тяжко что-то делать, как-то думать и вообще соображать. Собравшись с мыслями, он достал из кухонной тумбы ларец, где лежал табак. Взяв его подмышку, он направился в зал, доставая из одной из полок кальян. Кавех налил в колбу воды и утрамбовал травы в чашу, возвращаясь затем на кухню и доставая из печки, за которой готовил аль-Хайтам, кусочек угля, относя его затем в зал и укладывая поверх табака. Обычно табак приносил успокоение, однако архитектор и сейчас уже был в таком растерянном состоянии, что занимался его раскуриванием очень медитативно и отстраненно, будто бы не понимая, что он вообще делает. Он не сразу понял, что вместо пресного дыма на его языке отразился вкус кисло-сладкого из-за добавления персика табака, который он принялся вдыхать и выдыхать, даже не понимая эти ощущения на своих рецепторах. Он снова очень крепко задумался о бытие. Задумался о том, в какую сторону движется его ужасная жизнь, которую он всеми силами пытается преподносить, как хорошую и беззаботную. Будь она беззаботной, то он бы сейчас не сидел на софе, скорчившись и пуская табак со стеклянными и отрешенными глазами. Дым заполонил уже всю комнату, когда аль-Хайтам вернулся в зал, принося на подносе две чаши с рагу. Кавех совершенно не обратил на него внимания. - Ты в порядке? – вдруг поинтересовался его сосед, заметив грустное настроение архитектора. - Да, - не меняя позы, ответил тот. Он относительно пришел в себя, когда аль-Хайтам отобрал у него трубку, таким образом отвлекая от монотонного действия. Тогда-то Кавех вдруг осознал, кто он и где находится. Взгляд его сразу же зацепился за тарелку с едой, и он теперь монотонно принялся мешать рагу, будто бы переключаясь с одного бессмысленного действия на другое. Аль-Хайтам расслабился на софе, прислоняясь губами к трубке и затягиваясь кисло-сладким дымом. Он несколько секунд подержал его во рту, а затем запрокинул голову и выдохнул, из-за чего комната еще больше затянулась белой мглой. Секретарь посмотрел на соседа, анализируя его отстраненное, слишком тихое и непонятное ему поведение. Кавех так за эту минуту и не положил ничего в рот, продолжая монотонно мешать еду в тарелке. - Я готовил еду, чтобы ты её ел, а не теребил вилкой, - вдруг нарушил тишину аль-Хайтам, которому надоело наблюдать эту умиротворенную картину. - Угу… - тихо промычал архитектор, наконец-то решаясь съесть немного. Это были остатки вчерашнего мяса, которое нужно было в срочном порядке приготовить, только теперь они были потушены вместе с овощами. На языке сразу же заиграл букет из душистых приправ, кисло-сладких овощей и густого соуса, образовавшегося от смешения ингредиентов. Он прожевал, делая это все так же монотонно, а затем все-таки сказал. – Вкусно. Спасибо. - Конечно, - сказал тот, не отводя глаз от соседа и затягиваясь новой порцией табака. Аль-Хайтам сидел, внимательно наблюдая за ним, будто бы именно сейчас поведение архитектора казалось ему очень интересным и… непонятным. – Я же хорошо готовлю. В отличие от некоторых. Он очень хотел спровоцировать его на очередные эмоции, однако выражение лица аль-Хайтама было непередаваемым, когда Кавех на все его слова ответил кратким: - Угу… - Ты собираешься нормально есть, или так и будешь сидеть? Тут Кавех отставил тарелку на стол и посмотрел на него. Кажется, эмоции потихоньку начали возвращаться к парню, так как над красными глазами раздраженно сдвинулись каштановые, как и кончики волос архитектора, брови. - Ты даже погрустить мне спокойно не даешь? Почему тебе обязательно надо меня достать? - О, вот теперь я убежден в том, что всё не так плохо, - заявил аль-Хайтам наконец-то наблюдая долгожданные эмоции от соседа. Если бы у него был хвост, то тот бы сейчас вилял им из стороны в сторону, как пес, которому собираются бросить игрушку. - То есть, ты действительно пытался меня разозлить? - Я пытался сделать так, чтобы ты пришел в себя, потому что меня тошнит от того, как ты монотонно и грустно мешаешь еду. - Да ты… зна… - он не смог договорить, потому что секретарь внезапно, с хитро ухмылкой на лице, придвинулся к нему и дотронулся до его губ трубкой кальяна, заставляя того прервать раздраженные речи и взять её в рот. Взгляд Кавеха выражал в этот момент множество эмоций. Во-первых, он удивился подобному действию, но затем его брови снова опустились, и он очень раздраженно посмотрел на аль-Хайтама, при этом всё равно затягиваясь кальяном. Отстранившись и немного подержав дым во рту, он специально затем выдохнул его в лицо соседу, из-за чего тому пришлось зажмуриться. - Я чувствую себя нормально, - все-таки сказал Кавех. – Просто мне немного… грустно. Вот и всё. - Ты всё из-за этого письма? – аль-Хайтам тоже затянулся кальяном, не отрываясь взглядом от своего соседа. Он понимал, что его ответ, да и весь этот «разговор» не несет никакой смысловой нагрузки, однако в данный момент ему немного скучно, поэтому он решает все-таки составить компанию его экс-коллеге. А тому это, кажется, необходимо, учитывая всё случившееся за последние несколько дней. - Да. Ну, то есть, не только. В целом всё… всё плохо. - Ты опять считаешь, что это из-за отсутствия вдохновения? - Нет, просто… Не знаю. Чувствую себя ужасно. - Заболел? - Аль-Хайтам, - с ноткой раздражения зовет его Кавех, снова беря в руки тарелку и помешивая еду, - чтобы чувствовать себя плохо, не обязательно болеть. - Ну да, конечно, - тот тоже решает отложить кальян и приняться за еду, однако, задумавшись, он встает с софы и направляется в сторону подсобки. – Пить будешь? - Ты что, серьезно в такой момент еще и выпить мне предлагаешь? – удивляется Кавех, все-таки продолжая есть. - Не хочешь – как хочешь. А я вот выпью, - сказал тот, оборачиваясь. - Я не говорил, что не хочу! – сразу же отвечает архитектор, причем с явным возмущением, будто бы понимая свою легкую одержимость алкоголем. – Иди. Я принесу бокалы. Аль-Хайтам молча идет в подсобку и достает недопитую бутылку вина. Вернувшись в зал, он уже видит, как Кавех, расположившись под пледом на диване с ногами, затягивается кальяном, а затем снова тянется к тарелке с едой. Секретарь подходит к нему и доливает остатки вина себе в бокал и соседу, присаживаясь затем обратно и принимаясь есть и пить. Он всё твердил о том, что Кавех задумывается и не ест, при том, что сам так и не отведал собственную стряпню толком. - Что ж, - архитектор хватается за бокал с вином, приподнимая его, - за успешность моего будущего проекта! Он понимает, что звучит это, скорее, безнадежно, чем позитивно, однако вдруг аль-Хайтам приподнимает свой бокал, тоже говоря: - Нашего. Я в нем, вообще-то, тоже участвую. - Ладно-ладно, - протягивает Кавех, закатывая глаза. – Нашего. Его сосед ухмыляется и делает пару глотков вина, затягиваясь затем кальяном и передавая трубку архитектору. Тот тоже после того, как выпил, вдыхает дым, а затем продолжает есть. Честно говоря, Кавех уже и не помнит, когда они вот так вот спокойно сидели на одном диване, пили, ели и курили кальян. Обычно они обязательно рассорятся и не разговаривают друг с другом весь день. Неужели на аль-Хайтама так повлияло нынешнее состояние соседа? Кавех почему-то в это не верил, потому что тот всегда очень сухо относился к его эмоциональным переживаниям. Может, и секретарь понимает, что сейчас дело зашло слишком далеко, и его надо выручать? Он так ужасно выглядит со стороны? - С чего это ты вдруг решил устроить ужин? – все-таки решился задать этот вопрос Кавех. - Наверное, потому что захотел поесть? - И на меня приготовил… - Я на тебя всегда готовлю. Почему ты так реагируешь? – удивлялся аль-Хайтам, практически доедая. - Ну… просто… Не знаю, - Кавех выпускает изо рта дым, наблюдая, как белое облако расползается над потолком. Они так активно накурили, что окружение начинает блекнуть из-за дыма, а запах еды практически неощутим за ароматом персикового табака. – Ты редко делаешь… так. - Как? - Устраиваешь… посиделки? – высказался он, подбирая наконец-то слова, которые, возможно, сможет понять даже аль-Хайтам, на что тот незамедлительно отвечает: - Говоришь так, будто для тебя это совершенно в новинку. Просто в прошлые выходные ты был занят, и тебя не было дома, вот я и не готовил. В остальном же я всегда так отдыхаю на выходных. - А, то есть мне надо чаще бывать дома? – на лице Кавеха наконец-то отобразилась легкая полуулыбка. Его губ снова коснулась трубка кальяна. Он затянулся, смотря рубиновыми глазами на аль-Хайтама, который почему-то казался ему сейчас крайне забавным, будто он пытается оправдать своё отношение к соседу. Ему почему-то нравилось заставлять его думать о том, что отношение к архитектору у него крайне негативное, несмотря на то, что действия говорили об обратном. Кавех и сам плохо прощупывал эти грани. Он задумался об этом только сейчас, и то, возможно, потому что полбокала вина внезапно открыли в нем какие-то новые грани осознания. Аль-Хайтам тяжело выдохнул, отвечая, как всегда, крайне сухо: - Это твоё дело, - он потянулся рукой к архитектору, отнимая у него трубку и тоже затягиваясь. Он выдохнул дым и запил сладковатый персиковый привкус терпким вином. - Ладно. Я тебя понял, - решил не продолжать эту тему Кавех, дабы не напороться на очередной конфликт. Он наконец-то доел и залез с бокалом вина поглубже на софу, облокачиваясь на спинку и устраиваясь поуютнее под пледом. Аль-Хайтам тоже наконец-то доел, а также осушил свой бокал, грустно вздыхая: - Схожу еще за вином. - Давай-давай. Пока тот ходил за второй бутылкой вина, Кавех успел осушить свой бокал, ощущая, как алкоголь с легкостью ударяет ему в голову. Он, несмотря на то, что знал, как легко его нервные клетки атакуют спиртные напитки, заставляя хмелеть, всё равно не боялся напиваться. Однако, что было плюсом, он также быстро трезвел, да и вдобавок вполне мог контролировать себя и свои действия, даже порой увлекаясь работой в нетрезвом состоянии, что при этом совершенно не сказывалось на качестве проекта. Сосед очень быстро вернулся, ловко откупоривая бутылку и подливая себе вина. Кавех издал символичное «кхм-кхм», протягивая ему пустой бокал, мол, и мне подлей. Аль-Хайтам тяжело вздохнул, однако решил, что спорить с ним нет смысла, да и Кавеху немного алкоголя пойдет только на пользу. По крайней мере, сегодня. Отставив бутылку, секретарь стянул с себя сапоги и тоже залез с ногами на софу, доставая из-под подушки недочитанную книгу. - Ну вот. Я думал, у нас вечеринка, а он опять продолжает читать, - пьяно рассуждал вслух архитектор. - У нас с тобой несколько разные понимания того, что является вечеринкой, - отвечал тот, забегав аквамариновыми глазами по книжным строчкам. - Ну, знаешь ли… я вот считаю, что залог любой успешной вечеринки – это общение. - Тебе не кажется, что мы с тобой и так уже достаточно пообщались сегодня? – с тяжелым дыханием высказал ему аль-Хайтам, отпивая вина из бокала. - Ясно… то есть, ты хочешь сидеть и молчать? Я понял. Ты. Не. Меняешься, - специально отрывисто проговорил Кавех, затягиваясь кальяном и смачивая горло спиртным. – А знаешь, что? Вот ты мне скажи, как ты вообще дожил до своих лет, практически ни с кем не взаимодействуя? Это же… это же просто невозможно. - То, что я сейчас хочу посидеть и помолчать, не означает, что я полностью избегал за всю свою карьеру социальные взаимодействия, Кавех. Ты прекрасно знаешь моё к ним отношение – я просто не считаю это принципиально важной частью жизнеобеспечения. - Но невозможно же просто взять и отбросить все социальные связи в обществе, которое на нем построено? – он специально продолжал развивать эту тему. - Ты действительно так думаешь? – аль-Хайтам, понимая, что его снова провоцируют на спор, прикрыл книгу, теперь смотря на Кавеха и отнимая у него трубку кальяна. – Ты даже не заметил, что весь прогресс строится на том, что социальные связи, как таковые, утрачивают свою необходимость, - сказал он, выпуская табачный дым изо рта, после чего сосед резким движением отобрал у него трубку, отвечая: - Ты сам себя слышишь, аль-Хайтам? По твоей логике общество отрицает себя из-за прогресса? Это даже звучит глупо. - Скорее прогресс устроен таким образом, чтобы отречься от общества. Например, взять то же развитие роботостроения, весь смысл которого состоит в упразднении человеческого фактора. - И по-твоему, это хорошо? – вдруг перескакивает на личные мнения Кавех, раздраженно отворачиваясь. - Человеческий фактор чаще является источником проблем, нежели какая-то поломка механизма. - Это вначале, а потом, когда работы станут выполнять больше функций, проблем от таких поломок будет больше. И тогда уже придется снова возвращаться к социальным взаимодействиям. - Это в худшем случае. В идеальном же варианте – это должно работать. - Аль-Хайтам, устройство, работающее исключительно без людского вмешательства, само по себе не может существовать, не говоря уже о том, что оно не будет совершенно автономно, ведь любая машина всегда будет создаваться и работать ради людей, что уже автоматически пристраивает её к социальному фактору, как и взаимодействия между людьми. Уж поверь, я этом я разбираюсь, так как большинство механизмов служили для этого. Взять моего же Мехрака, например. - Вот именно. Вместо того, чтобы нанять помощника, ты предпочел создать машину, потому что это экономнее и проще. Разве это не упразднение социальных взаимодействий? - Мехрак – набор инструментов с ограниченным функционалом, аль-Хайтам. А функционал человека по природе своей неограничен, поэтому, если бы мне нужен был человек, я бы нанял человека. Есть ряд функций, которые машины не в силах осуществить. - Это пока что, Кавех. Роботостроение развивается, и кто знает, к чему оно приведет в будущем. Возможно, будет отдельный робот, сдающий дом в аренду, или же просто роботизированные дома. Например, функционал пирамид времен царя Дершета очень даже к этому приблизился. - Ага… и в результате все они погибли, - как бы в упрек его умозаключениям добавил Кавех, мол подобное никогда не доводит до чего-то хорошего. - Тем не менее, на примере древних цивилизаций можно понять, что подобное возможно. Ты-то понимаешь, что я прав. - И всё равно социальные взаимодействия являлись неотъемной частью повседневной жизни даже тогда, и никакое технологическое развитие их не прекратило. - Хорошо. А что ты думаешь по поводу той же почты? - Что не так с почтой? - Почта тоже является средством своеобразного упразднения социальных взаимодействий. - Это еще почему? Она как раз-таки создана для того, чтобы сделать общение более доступным, - Кавех начинал злиться, так как аргументы аль-Хайтама казались ему всё более бредовыми, а поэтому и чаще прикладывался к бокалу с вином. - Потому что, если раньше для переноса информации человеку приходилось лично контактировать с объектом взаимодействия, то сейчас он контактирует с бумагой и почтовым ящиком. При этом, учитывая скорость получения письма, он чаще не экономит время, а тратит его, ведь информация в письме преподносится сжато и далеко не сразу. Да и письмо отнимет меньше минут личного общения. У человека останется больше времени на личные дела, что доказывает мою точку зрения об упразднении общения при помощи почты. После этого пояснения Кавеху резко захотелось отказаться от использования почты, так как доводы его соседа звучали весьма убедительно, а затем он понял, что всё это очередные и необоснованные теории, выдуманные секретарем, дабы в очередной раз его побесить. - Это звучит очень расплывчато, ведь первоначальная функция почты – сделать общение доступнее, - решил доказать ему обратное Кавех. Мозги у него сейчас соображали туго, однако на спор с аль-Хайтамом его всегда хватит. – Начнем с того, что не каждый человек для передачи даже очень важной инфор… информации… ик! … Готов пожертвовать личным временем и самостоятельно пойти к человеку ради её донесения. Скорее всего, любой адекватный просто дождется удач… кхм! … Удобного случая или же попросит кого-то передать информацию, что не очень надежно, да и аналогично письму. Поэтому почта и письменная форма изложения вполне себе актуальна, ведь её можно использовать, как для передачи важной информации, так и незначительной. Ведь навряд ли кто-то пойдет лично ради какой-нибудь ерунды, а вот отправить по этому поводу письмо – запросто. Да, человек взаимодействует с бумагой и пером, вот только изначально его действия ориен… ориент… - он заикается, так как слегка перебрал с вином, и подобные слова даются ему с трудом, - ориентированы, - О, Архонты! - на взаимодействия между людьми! Представь себе, аль-Хайтам, почту придумали для людей! Письменность, которую ты так кропот… ик! … Кропотливо изучаешь, кхм… тоже придумали ради людей и передачи информации людям! Это ли не социальные взаимодействия, и их развитие?! - Если только частично в качестве предлога, - ответил ему аль-Хайтам на эти умозаключения, вот только слова его звучали несколько неуверенно, так как доводы его оппонента были достаточно хороши и логичны. – Но почта – это только один из примеров упразднения. Чем дальше двигается прогресс, тем бессмысленнее личные взаимодействия. Я уверен, что рано или поздно исчезнет и почта, когда её функционал полностью себя исчерпает. По крайней мере, в качестве письменного донесения информации, а не передачи каких-либо вещей. - Ты сам-то себя слышишь? Почта исчезнет? То, что существует уже несколько веков просто возьмет и исчезнет? Подобные вещи не исчезают, аль-Хайтам. Они приобретают иную форму. Возможно, в будущем просто появится какая-то иная форма передачи информации, однако по сути своей она будет аналогична почте. - И большой ли это, по-твоему, будет иметь смысл? - Я уверен, что большой! – Кавех опустошает бокал и отставляет его на столешницу. – Всё! Разговор окончен! - Ладно. Аль-Хайтам же еще не успел осушить свой бокал. Он отпивает немного и хитро улыбается краем губ, многозначительно смотря на соседа. - Что?! – грозно вопрошает архитектор, злой после этих дебатов. - Ничего, - говорит тот, допивая вино, а затем нагло забираясь под плед, занимая таким образом зону Кавеха. Он укладывается чуть ниже, располагаясь полулежа, и достает книгу. Щеки его слегка краснеют, так как вино немного и ему ударило в голову. Удивительно, но блондин даже и не собирается возмущаться тому, как сосед нагло преодолел такую значимую для него социальную дистанцию, забираясь под плед к нему. Конечно, они сидят по разные стороны дивана и не особо-то близко контактируют, однако самого Кавеха это все-таки немного удивило. Но, так как он был достаточно пьяным, то возникать не стал, просто посчитав это нормой. - То-то же… - пробурчал архитектор себе под нос, тоже поудобнее устраиваясь и поднося к губам трубку кальяна. Он расслабился, пуская кольца дыма в потолок и обдумывая слова аль-Хайтама. Вдруг он действительно прав, и однажды у людей пропадет необходимость во взаимодействии между собой? Конечно, веских доводов секретарь так и не привел, вот только почему-то Кавеха это немного обеспокоило. Он всегда был уверен в том, что если он помогает обществу, то и оно поможет ему, ведь не может быть такого, чтобы человеческий фактор всегда считался чем-то негативным. Сколько он себя помнит, он всегда всех пытался выручить, всегда всем пытался помочь, при этом не прося ничего взамен. И, как бы аль-Хайтам не убеждал его в глупости подобных поступков, он знал, что рано или поздно ему отплатят тем же. В целом, несмотря на каждодневные насмешки над его идеологией и принципами, он прекрасно понимал, что прав. Где-то глубоко в душе. Общество – ничто без общества, поэтому нужно всеми силами сохранять в нем порядок. Такие отреченные от всего, как аль-Хайтам, этого не понимают, ведь на первом месте у них всегда их материальное благополучие и их необыкновенное, совершенное «Я», ради которого они и делают всё в своей жизни. Кавех принимает эту точку зрения. Он каждый раз говорит о том, что не собирается как-то её оскорблять или оспаривать, однако каждый раз это и делает, глупо и эмоционально доказывая свою правоту, приводя достаточно весомые и логичные доводы, которые… никто не принимает. То ли потому что они кажутся слишком идеализированными и нереальными, то ли потому что он и сам не всегда верит в то, что говорит, а так как частым оппонентом в его спорах является аль-Хайтам, то разговоры получаются очень тяжелыми и сложными. Сам же аль-Хайтам в такие моменты не перестает удивляться настойчивости коллеги. Прошло столько лет с их знакомства, а есть вещи, которые не меняются, – Кавех. Он в целом всегда такой: чрезмерно эмоциональный, открытый, глупо привирающий о себе, дабы не испортить впечатление. Он всегда готов прийти по первому зову и отдать себя на растерзание львам во имя идеи, о которой, возможно, никто и никогда не услышит. Для таких людей главное не перформанс, не сама идея, а то, что они её придерживаются во всем и всегда, вне зависимости от ситуации. Жаль, что это их губит. Аль-Хайтам переворачивает очередную страницу книги и смотрит на Кавеха, развалившегося напротив в обнимку с трубкой кальяна. Он уже прикрыл глаза, открыл рот и безмятежно посапывает. Его поджатые коленки немного откланяются вправо, частично укладываясь на аль-Хайтама, однако тому глубоко всё равно. Уж лучше пускай он спит, нежели причитает. Будучи пьяным, секретарь долго всматривается в его безмятежное лицо, а затем тянется рукой к колену архитектора под пледом, но… вспоминает, какое острое лезвие у его меча, как оно четко способно разить, отрубая кисть вместе с костью. От этой мысли по коже пробегают мурашки. Он тяжело выдыхает, чувствуя неприятную, ноющую тяжесть в груди. Он смотрит на Кавеха, удивляясь правильности его черт лица, ровной коже с покрасневшими от алкоголя щеками и алыми губами, полуоткрытыми. Он видит, как под полупрозрачной рубашкой с глубоким вырезом двигается его грудь в размеренном и тихом дыхании. Чувствует, как от их соприкосновения под пледом становится теплее. Аль-Хайтам ощущает, как тяжелеют ноги соседа, практически полностью улегшиеся на секретаря. Он всматривается в него еще пару минут, преодолевая то невыносимое желание протянуть руку, однако, разум снова побеждает, и аль-Хайтам, захлопнув книгу, откладывает её на стол, приподнимаясь затем и вылезая из-под пледа. Он забирает у него трубку и понимает, что угли уже начали остывать, а табак весь выдохся, поэтому парень решает просто помыть это всё и разобрать. Удивительно, но он в кои-то веки моет посуду, убирает кальян и даже выбрасывает бутылку с вином. Вернувшись в комнату, он обнаруживает Кавеха на всё том же месте спящим, разве что теперь он лежит не на спине, а на боку. Аль-Хайтам подходит к софе, желая забрать книгу и выключить лампу, так как собрался пойти в свою комнату. Алкогольное опьянение тоже начинает его одолевать, поэтому и секретарю захотелось спать. Он проходит в центр комнаты, берет книгу и снова смотрит на Кавеха. В голову закрадываются отвратительные ему мысли, связанные с исключительно его пьяным состоянием и неумением контролировать себя в области, непостижимой аль-Хайтаму. Ему почему-то хочется что-то сделать. Может, поправить ему волосы? Может, прикрыть плечи пледом? Возможно, это просто желание притронуться просто так, ради удовлетворения физической потребности во взаимодействии, что сам аль-Хайтам считает бессмысленным и низменным. Он понимает, что мысль обо всем этом будет крутиться в его голове еще долго, поэтому он решает, что его интерес вызвало перо, помявшееся в волосах спящего соседа. Он протягивает руку и убирает его, всё равно случайно соприкасаясь с нежными светлыми локонами Кавеха. От этого всего ему становится неуютно. Он трогает перо, чувствуя, как на том еще остаются частички тепла его тела, рассматривает, крутит между пальцев и подносит к носу, вдыхая аромат. Пахнет какими-то маслами, цветами и травами, а еще чем-то, похожим на… … Кавеха?.. Аль-Хайтам одергивает себя, убирая это перо от своего лица так, будто это нечто омерзительное. Он кладет его на столешницу, чтобы архитектор, проснувшись, увидел его. Парень же, погасив свет, направляется в свою комнату, продолжая мысленно убежать себя в том, что он достал перо из его волос исключительно из жалости к самому перу, так как то и правда могло помяться еще сильнее во время сна. Уединившись, он переодевается в пижаму, откладывает книгу и ложится на кровать, утыкаясь взглядом в потолок. Ему мерзко. Мерзко и тяжело. Он не знает, почему подобные эмоции возникли у него сейчас. Ему нельзя думать о таком, ведь это дестабилизирует, выбивает, заставляет терять рассудок и рационально мыслить. Это язва. В голове снова отражается этот запах. Такой теплый, словно летний бриз, похожий на что-то кислое… или соленое? Что-то, что он не может описать по известным ему прилагательным, ведь этот запах и это чувство одинаково неописуемы. Поэтому он всё это отрицает. Это вещи, которые не поддаются логике. Вещи, которые он не может объяснить ни одним известным ему языком. А он их знает много. Очень много. Аль-Хайтама ничего в этой жизни никогда так не пугало, как это самое ощущение. Тошнотворное и липкое, но почему-то по-своему приятное. Оно бьется где-то в животе, потом стучит между ребер, будто заставляя диафрагму сокращаться. К горлу подступает щекотное чувство, из-за чего хочется взять и вырвать себе язык. Почему от этого нет лекарства? Почему общество предпочитает это восхвалять, а не лечить?.. Жаль, что сердце нельзя прижечь, словно рану… … Ведь рано или поздно оно загноится.