Coffee and Mayhem

Ни за что, ни за что я не скажу этого, нет, нет (Сдавайся, уступи, не скрывай улыбку, ты влюблен) Этого не произойдет, я не скажу, что влюблен (Мы не отстанем, пока ты не признаешься, что влюблен) Вы ошибаетесь, я не скажу этого Оставьте меня в покое, я не скажу этого (Не будь таким гордым, это нормально, быть влюбленным) По крайней мере, вслух я не скажу, что я влюблен. - Сьюзан Иган, «Не скажу, что я влюблен» ~~~~~~~~~~~S~~~~~~~~~~~ Сказать, что мир Роботника переворачивается с ног на голову, после того как он целует своего ассистента — целует Стоуна, своего подхалима, своего прилипалу, единственного человека, которого он может терпеть рядом и даже более того, своего самого близкого партнера и друга, который у него когда-либо был, — ну, это будет небольшим преувеличением. Но это будет и не совсем неверно. Ощущение, которое приносит это событие, поразительно близко к прорыву, — наконец-то, да. Как будто это финишная черта долгого, очень долгого забега, в котором он участвовал, сам того не подозревая, и теперь он, наконец, достиг ее. И даже когда один поцелуй перерастает в два, три, десять, дюжину и больше, это чувство так и не исчезает. Это похоже на возвращение домой. Позже, намного, намного позже, когда у него снова появляются время и силы, чтобы думать (поцелуй Стоуна, как он обнаруживает, способен отключить большую часть его гениального разума, и это отнюдь не неприятное чувство), Роботник задается вопросом. Сейчас он сидит один в комнате, развалившись в кресле, в то время как Стоун в соседней комнате готовит ему латте (некоторые вещи никогда не меняются), это дает Роботнику возможность подумать, пока он потирает большим пальцем свои покалывающие, покрытые засосами губы, снова прокручивая в голове события, которые только что произошли. Это действительно было на самом деле. Каким бы… занимательным это ни было, он не может не задаться вопросом: когда это все стало для него целью? Как давно он хотел это сделать? Он не знает, в чем он редко признается даже самому себе, но на этот раз это невероятно правдиво. Он не знает, с каких пор ему стал нужен Стоун, и даже сейчас он точно не знает, чего он сам хочет от Стоуна. О, конечно — Роботник хочет, чтобы он был рядом. Всегда этого хотел, всегда это знал. Это его ассистент, только его, и так было годами. Почти потеряв Стоуна, безумный гений только еще больше укрепился в понимании того, что никому не позволит отнять у него подхалима, и адская ярость обрушится на дураков, которые попытаются это сделать. И поцелуи, безусловно, становятся приятным бонусом, так что он тоже хочет большего. — Держи. — Словно вызванный из ниоткуда мыслями доктора о нем, Стоун появляется рядом с ним, протягивая ему чашку с латте. Роботник моргает, машинально принимает напиток и больше не смотрит на кружку. Он обнаруживает, что вместо этого смотрит на Стоуна, пьет, глядя на него, а не на кофе. Это, безусловно, поднимает ему настроение не меньше, чем сделал бы кофеин; его агент выглядит задумчивым и мягким, волосы торчат там, где по ним пробежались нетерпеливые руки, улыбающиеся губы покраснели и все еще влажные. Он, черт возьми, почти светится от счастья, отмечает Роботник с приподнятой бровью, любуясь неизменной улыбкой агента и глазами, сверкающими, как звезды. Так, ладно. Для Стоуна это, должно быть, легко, да? Он уже признался, что был… влюблен в доктора уже много лет. Годами. Это кажется чем-то монументальным и меняющим всю картину мира, даже на взгляд гения, и он обнаруживает, что почти открывает рот, чтобы спросить: «чего ты хочешь от меня? А сможешь ли ты ответить, чего я хочу от тебя»? — Стоун, — начинает Роботник, затем замолкает и ненадолго хмурится. Нет, смешно. Он не собирается признаваться в своей слабости и невежестве таким бессмысленным вопросом. — Доктор? — Стоун мягко подсказывает ему, когда он не заканчивает предложение. Он выглядит готовым помочь — жаждущим помочь. Всегда такой нетерпеливый, всегда готовый сделать все, о чем попросит его доктор. Потому что ты… любишь меня? Эта мысль заставляет его чувствовать себя странно; ему это не нравится — не нравится, насколько странно он себя чувствует из-за всех этих мыслей. Он не приспособлен для этого, с раздражением обнаруживает Роботник, и впервые, возможно, за всю свою жизнь, он хочет перестать думать совсем, хоть раз. Как удачно, что не так давно он нашел верный способ сделать именно это. Поставив латте на ближайший столик, Роботник вместо этого тянется к Стоуну, загибая один палец. — Иди сюда. Реакция мгновенная, в очень лестном смысле; если раньше Стоун светился, теперь он буквально сияет, когда смеется и подходит ближе, позволяя доктору не слишком нежно схватить его за воротник, чтобы притянуть ближе к себе. Роботник мог бы поклясться, что все еще ощущает вкус этой улыбки, когда снова соединяет их губы, и это заставляет его издать довольный звук. Эффект остановки мыслей от всего этого соприкосновения губ тоже наступает мгновенно, и Роботник, наконец, обнаруживает, что отпускает себя и расслабляется, испытывая облегчение от того, что его разум прекращает зацикливаться. Кому нужно задаваться вопросом, чего он хочет от своего подхалима, или наоборот, когда вместо этого они могут заняться чем-то более приятным? ~~~~~~~~~~~S~~~~~~~~~~~ Но, конечно, жизнь, как говорится, та ещё сука, и навсегда избавиться от этих мыслей не получается. Они находят способы прокрасться обратно и занять центральное место, требуя ответов и лишая его даже того небольшого количества сна, которое он обычно получает. Чего я хочу от него? Чего он хочет от меня? Кто мы теперь друг другу? Этот и другие подобные мыслительные процессы продолжают терзать Роботника, пока он не отказывается от попыток игнорировать их и не делает то, что у него всегда получалось лучше всего: Он выбирает научный подход. Садится и начинает анализировать свои… отношения со Стоуном, хорошие и плохие, и как они складывались до сих пор. В целом, последние несколько дней после поцелуя были не такими уж плохими, размышляет доктор. Они по-прежнему занимаются своими обычными делами, по-прежнему прекрасно работают вместе, как идеально отлаженный механизм. Просто теперь добавляется гораздо больше прикосновений и поцелуев, и Роботнику это даже нравится. Да, действительно; физический аспект этого… взаимодействия, как ни удивительно, является самой простой частью этого нововведения. Совсем не то, чего ожидал Роботник; раньше он терпеть не мог, когда к нему прикасались другие, от этого ощущения у него мурашки бегали по коже и это вызывало отвратительное чувство тошноты. Когда он взвешивал все «за» и «против», прежде чем сделать свой ход и продвинуть их отношения на шаг вперед, он представлял себе, что ему придется бороться с этими чувствами, чтобы, по крайней мере, смочь вытерпеть парочку физических контактов время от времени, и все ради того, чтобы его… партнер… был хоть немного доволен. Вместо этого он обнаруживает, что никакого отвращения или других негативных чувств так и не возникает. Он просто чувствует себя… наэлектризованным. Живым, таким, каким он всегда ощущает себя только когда заканчивает свои самые величайшие творения; возможно, это даже похоже на тот прилив энергии, который он ощутил, когда завладел Изумрудом Хаоса. Честно говоря, даже смешно, как сильно он реагирует на легкое прикосновение своего подхалима. Во что бы то ни стало, это не должно было так сильно на него повлиять. Он изобретал вещи, которые поражают воображение обычного человека, свергал целые правительства и был ответственен за начало и окончание войн благодаря своим машинам — но редко когда он испытывал то пьянящее чувство, которое дает ему влечение Стоуна, нет, его неприкрытое желание. Каждый раз это непременно заставляет его сердце замирать, а голову кружиться, подталкивая его к тому, чтобы удвоить усилия и десятикратно отплатить своему агенту за этот жест. Так что, да. Физический аспект? Все между ними кажется вполне совместимым. Но эмоциональный аспект этого… чем бы это ни было на самом деле… это все еще чертовски непонятно, даже для его гениального ума. О, он пытался разобраться в этой путанице… буээ, ладно, ничего не поделаешь — чувств, завязавшихся узлом в его груди с той ночи. Часы за часами уходили на саморефлексию и анализ его собственных внутренних ощущений, попытки осмыслить то, что, по-видимому, вообще отказывается иметь какой-либо смысл. Результат оказался разочаровывающим. Роботнику не удается выразить словами то ощущение, которое он испытывает всякий раз, когда видит, слышит или даже просто думает о Стоуне. О, есть несколько слов, которые он знает, хорошо — определенно, есть некое чувство собственничества по отношению к другому мужчине. Горячий ожог гнева и холодный укус страха при мысли о том, что Стоуну причинят боль. И есть своего рода удовольствие видеть, как другой мужчина улыбается, или смеется, или увлекается чем-то, или… ну, на самом деле, просто приятно видеть его в целом, самое любопытное развитие событий, потому что когда именно это произошло? И все же, хотя он прекрасно может назвать эти различные аспекты сами по себе, он не может найти подходящего слова для всех них вместе взятых. Конечно, с усмешкой думает Роботник, разумеется, толпа примитивных людишек назвала бы это удивительное чувство по отношению к другому человеку любовью. Но он никогда не испытывал никакой любви к другому человеческому существу; не испытывал привязанности ни к кому, кроме себя и своих творений. Он думает, что на самом деле не способен на такие эмоции. Так что это не может быть ею, верно? Это не может быть тем самым, что Стоун запускает внутри него. Для этого должно быть лучшее слово; лучшее описание того, что эти ощущения собой представляют. Он просто не может придумать ни одного подходящего. У Стоуна, по крайней мере, похоже, нет таких проблем — само собой, его ассистент всегда был более человечным (другими словами: более компетентным в вопросе собственных эмоций), чем доктор. Там, где Роботник запинается и замолкает, обдумывая последние события, Стоун воспринимает все как должное. Он буквально загорается от малейших знаков внимания Роботника, которые в прошлом он мог представить себе лишь в несбыточных мечтах; прикосновение кончиков пальцев, когда он протягивает чашку кофе, быстрый и обжигающий поцелуй, когда он оказывается в пределах досягаемости, или высокопарное слово похвалы… что бы доктор ни сказал ему, бывший агент сияет и расслабляется, излучая такую радость, что она практически ослепляет своей интенсивностью. Для него все выглядит так чертовски просто, не раз думает Роботник, ворча и нехотя. В то время как он, гениальный разум, вынужден бороться сам с собой, чтобы достичь понимания. Он не привык к непониманию в любом виде, и это его ужасно раздражает. Это беспокоит его так сильно, что Стоун тоже замечает это, одним тихим вечером после ужина в гостиничном номере и после чрезвычайно приятных поцелуев. Это очень просто — обхватить рукой шею Стоуна, притянуть его ближе для жгучего поцелуя, почувствовать улыбку другого и принять это за согласие, за нетерпение, а затем уложить их обоих на диван, чтобы прижать податливое тело агента своим весом — все это очень, очень просто. Физическая часть всегда самая легкая, но на этот раз разум Роботника блуждает где-то очень далеко. Он отвлекается, даже когда прикусывает нижнюю губу Стоуна, просто чтобы услышать, как тот издает этот приятный тихий стон, который так нравится доктору, но которого едва хватает в данный момент, чтобы почувствовать, как пальцы царапают его плечи, притягивая ближе и прижимая крепче к себе. Даже когда все это происходит и он пытается наслаждаться процессом, он обнаруживает, что его разум все еще занят его личной загадкой. Он замечает свою оплошность только тогда, когда моргает и внезапно обнаруживает, что Стоун слегка отталкивает его, вместо того чтобы притягивать ближе, осторожно пытаясь удержать его на расстоянии вытянутой руки. Этого достаточно, чтобы мгновенно выбросить все посторонние мысли из головы, поскольку Стоун никогда раньше не отталкивал его. Пока его разум возвращается в настоящее, Роботник открывает рот, смущенно хмурясь, собираясь спросить, что не так, но Стоун опережает его: — Что происходит, доктор? Закрыв рот, Роботник несколько раз моргает, прежде чем глубоко вздохнуть. — Так очевидно, да? — Ты будто где-то далеко, — в том, как Стоун улыбается ему, все еще немного мечтательно, с покрасневшими от укусов губами, нет ни обиды, ни упрека. Как будто для него совершенно нормально, чтобы его партнер вот так отключался и терялся где-то в своих мыслях. Все еще улыбаясь, Стоун приподнимается на локте, с любопытством наклоняя голову. — Отвлечься или поговорить? Этот вопрос — некая формула, которую они вывели для себя некоторое время назад, на самом деле даже не обсуждая это; Роботник знает, что он может выбрать любой вариант, и Стоун немедленно отбросит другой и больше не будет пытаться возвращаться к нему, независимо от того, какой из них предпочел бы сам агент. Но как бы сильно доктору ни хотелось позволить себе отвлечься и никогда, никогда не говорить о бардаке у себя в голове, он знает, что это не сработает. С глубоким вздохом он закатывает глаза к небу и соглашается: — Пробовал первое, не помогло, придется иметь дело со вторым. — Хорошо, — к сожалению, вариант с разговором, похоже, требует, чтобы Стоун сел, что не даёт Роботнику растянуться на нем всем телом, развитие событий, которое доктор комментирует мрачным бурчанием, в то же время заставляя себя самого тоже сесть ровно. Выпрямившись, Стоун проводит рукой по своим растрепанным волосам, чтобы привести их в порядок (не помогает, радостно отмечает Роботник), и поворачивается к нему. — В чем дело? Лишенный чего-либо, чем можно было бы занять руки, Роботник обнаруживает, что его пальцы беспокойно трутся друг о друга, пока он думает, пытаясь понять, с чего начать. Проблема всего, что связано с этими беспорядочными чувствами, по его мнению, заключается в том, что они отказываются быть облеченными в систематизированные, логичные понятия и аргументы. — Как ты это делаешь? — Он, наконец, решается, потому что это то, что беспокоило его больше всего последние несколько дней — почему Стоуну это даётся так легко. Когда его ассистент только растерянно моргает, глядя на него, он усмехается и нетерпеливо продолжает: — Как ты так быстро приспосабливаешься к этим… переменам. Просто… наслаждаешься этим, даже глазом не моргнув. Пока он говорит, на лице Стоуна появляется хмурое выражение, затем его глаза расширяются, и как только доктор заканчивает, он уже выглядит совершенно обеспокоенным, садясь прямее. — А ты — нет? Потому что, если тебе все это неприятно, тогда… Вкратце, Роботник испытывает настоящее раздражение — не на Стоуна или его взволнованный вопрос, а на самого себя за то, что не подумал о том, как можно истолковать его вопрос. Разумеется, это первое, о чем беспокоится Стоун, думает он с кривой усмешкой, абсолютно предсказуемо, учитывая реакцию Стоуна на то, что он мог навязать доктору поцелуй. Следовало предвидеть, что это произойдет, ворчит на себя Роботник и щелкает пальцами, прерывая предложение Стоуна, предупреждая: — Не в этом дело, подхалим. Не забывай, что я недвусмысленно сказал тебе «Да», так что меня, очевидно, все устраивает. — …О. — На лице Стоуна появляется явное облегчение, прежде чем он снова начинает хмуриться. — Тогда в чем проблема? — Нет никакой проблемы, — огрызается Роботник, раздраженный употреблением этого слова, потому что оно звучит так, будто есть что-то, с чем он не может справиться. Но. Разве это не правда, в некотором смысле? Если бы он мог, он бы уже это сделал. Неохотно он добавляет: — Не совсем. — Ладно… — Зная его слишком хорошо, его ассистент на мгновение прищуривается, прекрасно чувствуя очевидную ложь, прежде чем попробовать совсем другой подход. — Тогда к чему ты еще не приспособился? Против своей воли Роботник обнаруживает, что уголок его рта приподнимается, его забавляет то, что в ответ ему бросают его же собственные слова. Умный прилипала. Пыхтя, он перебирает путаницу вопросов, которые постоянно задает ему его вечно скачущий разум, прежде чем остановиться на самом простом, бросая его как вызов: — Как именно, по-твоему, я должен вести себя в этой… ситуации? Если он надеялся, что сможет вывести Стоуна из игры своим вопросом и агрессивным тоном, его ждет разочарование. Стоун просто обдумывает вопрос полсекунды, прежде чем пожать плечами и ответить самым невозмутимым тоном: — На самом деле, так же, как обычно. Теперь сбит с толку Роботник; открывая рот и снова закрывая его, он несколько раз прокручивает это в уме, прежде чем остановиться на недоверчивом: — Ты не можешь говорить это всерьез. Он знает, что Стоун в состоянии терпеть его характер гораздо лучше, чем мог бы кто-либо ещё, но, конечно же, даже его верный подхалим полностью осознает, что Роботник совсем не подходит под понятие «идеального бойфренда» и хотел бы что-нибудь в нем изменить? Хотя бы немного? Но Стоун в очередной раз удивляет его, коротко улыбаясь, одним уголком губ, прежде чем снова вернуться к подобающе серьезному тону. — Нет, правда, я серьезно. Никаких изменений не требуется. Просто делай то, что считаешь правильным, и говори мне, когда тебе не нравится что-то, что делаю я, и с моей стороны претензий не будет. Что ж, это… не то, чего он ожидал. Вообще. Еще более недовольный, чем до начала всего этого разговора, Роботник глубже откидывается на подушки дивана, теребя свои усы, пока оценивает эту новую информацию. Стоун рядом с ним тихо смеется; не недобро, просто весело. — Тебе не нравится этот ответ, не так ли? — Ты продолжаешь идти вразрез со всеми моими ожиданиями, — ворчит доктор в ответ без особого энтузиазма. На самом деле он не может заставить себя сердиться на него, поскольку это часть того, что делает его ассистента таким интересным, но он должен, по крайней мере, указать на это. Это вопрос принципа. — Извини, — следует совсем абсолютно лишенный всяких сожалений ответ, прежде чем Стоун придвигается к нему ближе, мягко сталкивая их колени. — Могу я сейчас кое-что спросить, доктор? — Ну, вперёд. Жги. — У тебя были другие ожидания от этого… хм. соглашения? Дергание за усы прекращается, в то время как Роботник безучастно смотрит в комнату прищуренными глазами. Это… кажется, ему о чем-то говорит, но он не может до конца осознать, о чем именно. С раздраженным стоном он откидывает голову назад, ударяясь о спинку дивана, несколько раз, выплевывая: — Очевидно, но я не могу понять, какие именно. — Может быть, не стоит рассматривать всю картину сразу, — предлагает другой мужчина, действуя в соответствии с быстро меняющимся настроением доктора и тем самым, как всегда, стараясь помочь ему разобраться в собственных чувствах. — Что если разложить это на более мелкие этапы? Снова приоткрывая один глаз, Роботник бросает свирепый взгляд на своего подхалима. — И какие же это будут этапы? — Ну, например, — потянувшись, Стоун на мгновение соединяет их руки, лежащие рядом на диване, посылая теплое покалывание по руке гения, остающееся там даже после того, как прикосновение заканчивается: — Тебе некомфортно, когда я прикасаюсь к тебе? — Это… терпимо. — На самом деле, это даже больше, чем просто терпимо, но он всегда заявлял во всеуслышание, что ненавидит прикосновения, и у него есть гордость, черт возьми. Он не собирается признавать вслух, что был неправ в данном конкретном случае. Возможно, Стоун все равно это как-то чувствует, потому что улыбается в ответ слишком понимающе. — Ладно. Значит, поцелуи вызывают дискомфорт? Роботник невольно фыркает, с ухмылкой качая головой. — Ты знаешь, что это не так. Не напрашивайся на комплименты, подхалим. — Извини, но мне не жаль, — улыбка Стоуна на мгновение превращается в ухмылку, абсолютно наглую, прежде чем он снова трезвеет и задумчиво хмурится. Он молчит так долго, что Роботник теряет остатки терпения и придвигается ближе, резко подталкивая собеседника локтем. Это, кажется, настолько выводит бывшего агента из задумчивости, что он бездумно протягивает руку, инстинктивно кладя ее на колено доктора, прежде чем мягко спросить: — А когда я говорю тебе, что люблю тебя уже много лет? Это заставляет тебя чувствовать себя некомфортно? Роботник так занят, сосредоточенно анализируя крошечный, невинный контакт руки с коленом, что вопрос застаёт его врасплох, и ему нужна секунда или две, чтобы обдумать это. Как ни удивительно, ответ прост, и он фыркает, решительно качая головой. — Это озадачивает меня. Меня раздражает, что я никогда этого не замечал. Но нет, здесь нет ничего некомфортного. По Стоуну видно, насколько он рад это слышать; он буквально светится, улыбаясь в ответ, протягивая руку, чтобы снова слегка коснуться руки доктора. — Тогда я действительно не вижу проблемы, — объявляет он, отстраняясь. — Может быть, ты просто слишком много думаешь об этом. Может быть. Роботник фыркает, возмущенный и сбитый с толку. Мышление — это то, чем он занимается; как он должен внезапно прекратить это сейчас? Это совершенно новая территория для него. Но не для Стоуна, размышляет он, поглядывая на своего агента, который выглядит расслабленным и даже счастливым. В отличие от доктора, Стоун, должно быть, имеет опыт в межличностных отношениях, точнее — черт возьми — в романтических. Иначе он не был бы так спокоен сейчас. Кстати, об этом… Роботник наклоняет голову, прокручивая в уме их разговор. Они говорили о Роботнике и его взглядах, но Стоуну удалось отвлечь все внимание от себя. Так не пойдет. — А ты? Услышав вопрос, Стоун слегка вздрагивает, моргая, глядя на него. — Я, что? — Относится ли какой-либо из твоих вопросов о комфорте, к тебе самому? Впервые с начала этого разговора Стоун выглядит крайне удивленным на секунду или две, прежде чем на его лице появляется улыбка, и он по-настоящему, искренне смеется. Его глаза все еще блестят весельем, когда он недоверчиво спрашивает: — Неужели у тебя сложилось впечатление, что мне что-то может не нравиться? Нет, на самом деле, вовсе нет. Он всеми намеками давал понять, что ему это нравится. Но часть Роботника, похоже, не в состоянии полностью осознать это и продолжает настаивать, что это слишком просто, что где-то должно быть «но». — И ты даже не возражаешь, когда я не отвечаю тебе тем же? — Доктор безжалостно подталкивает, отказываясь даже произносить вслух те слова, которые он сейчас имеет в виду, и просто предполагая, что его ассистент поймет. — Или когда я не держу тебя за руку, не воркую с тобой, как идиот, и не хожу с тобой на свидания? Все те вещи, которые обычно делают нормальные пары? — Когда это мы стали считаться нормальными? — парирует Стоун, беззлобно, просто озадаченно. — Нет, я ничего против этого не имею. Я более чем доволен всем, что мы делаем, пока нам обоим это нравится. Это звучит так просто, когда Стоун говорит подобным образом; как будто для него проще всего на свете потакать прихотям такого сложного человека, как Айво Роботник, сертифицированного психопата и маньяка. Что-то скручивается в груди доктора, сладкий укол боли, который не неприятен, а скорее пугает, и он хмыкает и тянется, чтобы обхватить одной рукой половину лица Стоуна и толкнуть, огрызаясь: — С тобой слишком легко, подхалим! Стоун фыркает и смеется над таким грубым обращением. — А что я по-твоему, должен требовать от тебя шоколад и цветы или…? — Откуда мне знать? Но должно же быть что-то, чего ты хочешь. — В настоящее время нет, — Стоун качает головой, все еще улыбаясь, как всегда такой внимательный. Роботник находит, что это немного бесит. Затем его агент внезапно колеблется (доктор оживляется — будет ли сейчас это самое «но»?) и наклоняет голову, улыбка расплывается по его лицу. — Хотя… если так подумать, ты сейчас действительно натолкнул меня на мысль… Думаю, теперь у меня есть идея. Значит, «но» всё-таки не будет, а будет что-то совсем другое. Заинтригованный озорным блеском в глазах собеседника, Роботник наклоняется к нему. — Что за идея? — Пока не могу тебе сказать, — немедленно отступает Стоун, все еще ухмыляясь. — Это будет отличный сюрприз. — Я ненавижу сюрпризы, ты это знаешь. — Не привыкший к отказам, Роботник не знает, радоваться ему или злиться на то, как сияет собеседник. Однако он, разумеется, не собирается сдаваться и тычет пальцем между ребер Стоуна, осторожно, чтобы не задеть его поврежденный бок. — Что ты задумал? Скажи мне. — Нет. — Стоун. — Да, доктор? Вопрос звучит слишком невинно, чтобы сочетаться с откровенно самодовольной улыбкой, с которой Стоун произносит его. Эта абсолютная наглость — нечто такое, что и до всех последних событий легко могло сойти ему с рук, а теперь же Стоун распоясывается до такой степени, как будто не ожидает никакой ответной реакции вовсе, полностью уверенный в своей безнаказанности. Рычание вырывается из груди Роботника, и он делает молниеносный выпад, хватая своего подхалима за подбородок и притягивая его ближе, пока они не оказываются нос к носу и он не начинает нависать над младшим мужчиной. — Это мне только кажется, — бормочет он, как только их глаза встречаются, — или разрешение попытаться завести со мной роман сделало тебя еще более дерзким, подхалим? Если Стоун и был поражен внезапным движением, даже на самую малость, он этого не показывает. Его улыбка становится только шире, самодовольней и острее, в глазах светятся смех и теплота. — Возможно, я сейчас слегка в эйфории, да, — с готовностью соглашается он. Роботник не упускает из виду, как взгляд собеседника на мгновение опускается к его губам, легко может прочесть желание в этом простом маленьком жесте. Ему следовало бы отстраниться, оставить Стоуна в покое в наказание за то, что он был таким наглым с ним, но вместо этого он обнаруживает, что наоборот наклоняется ниже, притягиваемый словно магнитом. Да черт возьми. Поскольку план А провалился, Роботник соглашается на план Б и втягивает Стоуна в самый кровоточащий, кусающий поцелуй, на который он только способен; в этом нет ничего доброго или нежного. На данный момент это должно сойти за наказание и эффективно завершить этот конкретный разговор. Судя по тому, как Стоун все еще ухмыляется, когда их губы соприкасаются, по крайней мере, часть наказания точно не удается. Но Роботник решает пока великодушно проигнорировать это. ~~~~~~~~~~~S~~~~~~~~~~~ — Стоун, — бросает Роботник через плечо, отчасти ожидая, что его агент немедленно появится рядом с ним из ниоткуда. Ничего подобного. Вместо этого его встречает только тишина. — Мог бы хотя бы отозваться, — ворчит себе под нос гений и выскальзывает из ванной, зажав под мышкой найденную там аптечку первой помощи. К счастью, это всего лишь двухкомнатный номер плюс ванная комната, так что ему не потребуется слишком много времени, чтобы разыскать своего пропавшего подхалима. Он находит Стоуна в другой комнате, где тот полулежит, развалившись на диване. Одна нога приподнята, чтобы он мог прислонить к ней планшет, пока листает что-то на нем, другая свисает с края дивана. Мини-Ник стоит на подлокотнике рядом с головой агента и приятно пищит всякий раз, когда мужчина бездумно протягивает руку, чтобы погладить его. Эта сцена выглядит такой мирной, почти домашней, что Роботник на мгновение удивленно моргает — это выглядит очень правильно, будто так и должно быть — прежде чем стряхнуть с себя странную мысль и двумя большими шагами пересечь комнату и хлопнуть по колену собеседника, чтобы, наконец, привлечь его внимание. — Стоун. У тебя что, уши отвалились, подхалим? При звуке его голоса Стоун один раз проводит пальцем по планшету, чтобы заблокировать его, и засовывает устройство между бедром и подлокотником; неудачная попытка спрятать его от посторонних глаз, в то время как он улыбается собеседнику: — Извини. Ты что-то хотел, доктор? Роботник приподнимает бровь, легко раскусив откровенно ужасную попытку. Он на мгновение задумывается, не стоит ли ему вызвать Стоуна на откровенность, потребовать объяснений, что он там прячет, но затем в его сознании неоновыми буквами вспыхивает слово «сюрприз», и он неохотно опускает это. Возможно, ему не нравятся сюрпризы, но Стоуну они явно нравятся, и если ему доставляет удовольствие из кожи вон лезть и планировать что-то для доктора, что ж. Он может попробовать. Покачав головой и сосредоточившись на насущном вопросе, Роботник указывает на бок Стоуна, где рубашка задралась достаточно высоко, чтобы можно было разглядеть бинты под ней. — Я собираюсь взглянуть на твои швы, — объясняет он, не утруждаясь спросить разрешения. — Посмотрим, можно ли их снимать. При этих словах глаза Стоуна загораются. — Это было бы здорово. — Без колебаний или капли стыда бывший агент выпрямляется и начинает расстегивать рубашку, объясняя, одновременно стягивая один рукав: — Последние несколько дней я почти ничего не чувствую, так что, думаю, проблем быть не должно. — Позволь мне судить об этом, — беззлобно ворчит Роботник и устраивается на диване рядом с другим мужчиной, раскладывая необходимые ему принадлежности. — Возможно, ты и разбираешься в оказании первой помощи, но ты склонен к членовредительству, если предоставить тебе делать это самому. Рубашка отбрасывается на подлокотник рядом, и Стоун поднимает взгляд, пытаясь самостоятельно размотать бинты, в его глазах веселье, а не смущение или обида. — Ну, все не настолько плохо, правда? — Я однажды видел, как ты пытаешься выковырять пулю из своей ноги ножом, Стоун. — Хмурясь из-за того, что его агенту приходится неловко протягивать руку, чтобы развязать бинты, Роботник отталкивает его руки и начинает делать это сам, стараясь не тянуть слишком сильно. — Ну, это же лучше, чем оставлять её внутри. — О, ради всего святого, тебе больше никогда не разрешается лечить самого себя, это приказ. Стоун искренне смеется, от чего его голова откидывается назад, а плечи трясутся, и Роботнику приходится бороться с собственной ухмылкой при этом звуке. Жестом приказывая своему агенту повернуться, Роботник опускается на колени рядом с ним, чтобы травма была на его уровне глаз. Стоун даже не дергается, только один раз глубоко вздыхает, пока доктор осторожно оттягивает кожу вокруг покрасневших участков, ища что-нибудь похожее на неправильное заживление или воспаление. Но все выглядит нормально, с облегчением констатирует Роботник. Заживление продвигается даже быстрее, чем он ожидал, и швы больше не нужны. Кивнув самому себе, он тянется за ножницами, чтобы начать перерезать нитки. — Ага. Значит, снимаем? — Стоун комментирует его жест блеском в глазах и улыбкой, притаившейся в уголках рта. Роботник хмыкает в знак согласия, но тут же добавляет: — Это еще не значит, что ты можешь заниматься тяжёлой физической активностью, вроде твоих утренних пробежек. — Ты же знаешь, я потеряю форму, если ты не позволишь мне вернуться к тренировкам в ближайшее время. — Ты? Как будто такое возможно, — чтобы доказать свою точку зрения, Роботник тыкает двумя пальцами свободной руки в место, где сходятся бицепсы и трицепсы, показывая, насколько хорошо там натренированы мышцы. — Не думай, что я не заметил, что ты все равно тренируешься, даже после того, как я сказал тебе этого не делать. — Я не мог позволить этому меня остановить, — беззаботно отвечает Стоун, медленно расплываясь в улыбке. — Пустая трата моего драгоценного времени и энергии, — а ещё доктору очень нравится эта фамильярность, рутина наблюдения за тем, как Стоун продолжает заниматься и выполнять свои обязанности, доказывая, что с ним все в порядке и, самое главное, он жив. Но нет смысла говорить ему все это. Еще один тычок между рёбер, в то время как Роботник угрожающе щелкает ножницами. — А теперь перестань извиваться, или я могу тебя порезать. Стоун снова хихикает, но замолкает и замирает неподвижно, ожидая его команды. Удовлетворенный, Роботник продолжает свою кропотливую работу. Некоторое время слышно только тихое щелканье ножниц и раз или два вдумчивое мычание гения, пока он проверяет ход процесса заживления на разных участках. Когда почти все нити перерезаны и готовы к вытягиванию, Стоун поворачивает голову, пытаясь посмотреть на себя сверху вниз, и издает удивленный тихий звук. — Странно. — Я надеюсь, ты не имеешь в виду мою работу, — парирует Роботник, не поднимая глаз. — Никогда, — уверяет его Стоун, и даже в этом единственном слове столько искренней серьезности, что это почти заставляет гения улыбнуться. Затем бывший агент продолжает, и улыбка доктора мгновенно улетучивается: — Просто… Знаешь, из того, что я помню о той ночи, мне кажется, травма была намного серьезнее? Я помню, что у меня в боку была огромная дыра, по всей этой области. Стоун поворачивает руку, чтобы показать, что он имеет в виду, обводя область от правого бедра вверх по всему боку к подмышке. Немного посмеявшись, он добавляет: — Просто странно, насколько неправильно мне это запомнилось, вот и все. Роботник останавливается на последних нескольких швах, рука зависает над слегка розовой раной. Неудивительно, что Стоун удивляется тому, насколько она мала, думает доктор, к настоящему времени травма даже не достигает ширины ладони. На теле Стоуна есть и другие шрамы, которые на самом деле выглядят намного хуже. Например, звездообразные, извилистые линии пулевого ранения на его левом плече, где снаряд был извлечен с не совсем хирургической точностью, или шрам от ожога под правой лопаткой, размером с мужскую ладонь. Но что касается этих случаев, доктор не знает стоящей за ними истории. Он не несёт за них ответственности. На один абсолютно безумный момент Роботник подумывает о том, чтобы рассказать Стоуну, как ему на самом деле удалось спасти его. Воображает, на что это было бы похоже, сказать ему, что ты прав, все было намного хуже, и ты жив только благодаря чуду, над которым я не властен и которое, я не думаю, что смогу повторить снова, так что в следующий раз тебе так не повезет. Но он обнаруживает, что его язык словно приклеился к небу, и слова никак не идут. Потому что Стоун очень ясно дал понять, что ему не слишком нравится изумруд и его сила. Потому что осознание того, что в следующий раз, когда произойдет нечто подобное, он действительно может потерять Стоуна навсегда, настолько монументально, что угрожает похоронить его под собой. — Доктор? Голос Стоуна вырывает Роботника из его мыслей, и он вздрагивает, возвращаясь в настоящее. Вкратце, его собственные воспоминания о травме Стоуна всплывают перед его глазами, заменяя собой реальную картину — кровавое месиво из кожи, плоти и костей, внутренности, вываливающиеся наружу… Резко моргая, Роботник заталкивает все эти мысли обратно в глубины разума, пока его не стошнило, и выдавливает сквозь стиснутые зубы: — В тот момент ты был в полуобморочном состоянии, ничего удивительного, если ты помнишь не все правильно. — Верно, — к счастью, Стоун, похоже, не обращает особого внимания на короткое молчание Роботника, указывая на стол, где разбросаны результаты работы доктора над новым, более прочным, пуленепробиваемым и противоударным костюмом. — Ну, я имею в виду, в следующий раз на мне уже будет новый костюм, так что таких последствий больше быть не должно… Роботник дёргается и чуть не промахивается ножницами, когда по его венам будто пробегает ледяная волна. Швыряя инструмент на диван, чтобы предотвратить какие-либо несчастные случаи, он резко выдыхает, прежде чем рявкнуть: — Даже не думай об этом. — …Доктор? — Следующего раза не будет, — резко и разгоряченно огрызается Роботник, прежде чем успевает осознать, насколько нелепо это заявление. В тот момент, когда это слетает с его губ, часть его тут же возражает, указывая на то, что при их работе он никак не может обещать такое, но он безжалостно отбрасывает это в сторону и продолжает говорить: — Ты слышишь меня, Стоун? В костюме или без, ты больше никогда не будешь бросаться на амбразуру из-за меня, как какой-то слабоумный. Найди лучшее решение — такое, при котором у меня не возникнет вопроса, а не придется ли мне в ближайшее время искать нового ассистента. Это ясно? — Я должен защищать тебя, — отвечает Стоун, наконец, кажется, снова обретая дар речи, хотя до этого он был ошеломлен вспышкой доктора. — Я не могу обещать тебе… — Я спрашиваю. Это. Ясно? Последнее слово эхом разносится по комнате, и только при его звуке Роботник по-настоящему осознает, насколько громко он кричал. Но он обнаруживает, что ему все равно; он продолжает смотреть на Стоуна сверху вниз, ни разу не моргнув, в ожидании, что тот начнет спорить. Кажется, проходит вечность, прежде чем Стоун медленно кивает, не сводя с него пристального взгляда, и тихо отвечает: — Ясно, доктор. Это не настоящее согласие; Роботник далеко не дурак, и он очень хорошо замечает, что Стоун прямо сейчас ничего не обещает. Но на данный момент этого должно быть достаточно; и в будущем он найдет способы помешать своему агенту снова совершить что-нибудь самоубийственное, даже если ему придется приковать его где-нибудь цепями. Мрачно бормоча себе под нос об идиотских мучениках и прилипалах, Роботник тянется за пинцетом, который он приготовил, чтобы вытащить нити, решая, что этот разговор окончен. Однако Стоун, похоже, думает иначе. Прежде чем Роботник приступает к работе, бывший агент произносит: — Доктор, — и протягивает руку, ловя ладонь гения в свою и переплетая их пальцы вместе. Это необычно, отмечает Роботник, слегка ошеломленно моргая при контакте. О, раньше они в некотором смысле «держались за руки», хорошо, но никогда вот так, никогда намеренно. Прежде чем он успевает по-настоящему осознать, что он думает по этому поводу, агент уже делает свой следующий шаг. Поворачивая их переплетенные руки, Стоун наклоняется и запечатлевает поцелуй на костяшках пальцев доктора, легкий и мимолетный. Кажется, будто это посылает электрический ток прямо от точки соприкосновения вверх по руке гения и прямо в его мозг, на короткое время замыкая его. Он все еще быстро моргает, наблюдая за происходящим, когда Стоун отпускает его и отстраняется с тихим: — Спасибо. Роботник молчит, пока, вздрагивая, не замечает, что сидит неподвижно, все еще держа руку на весу. Резко прочистив горло, он возвращается к своей работе и добавляет тише, чем раньше: — Поблагодаришь меня, когда в будущем научишься быть умнее. Он слышит улыбку Стоуна в его следующих словах. — Я буду стараться изо всех сил. Это по-прежнему не согласие; даже не близко. Но, вероятно, это лучшее, что он может получить прямо сейчас. Стиснув зубы, чтобы подавить желание встряхнуть Стоуна и выбить из него обещание, Роботник заставляет себя продолжать лечение осторожными движениями. Все это время костяшки его пальцев горят от ощущения тепла. ~~~~~~~~~~~~S~~~~~~~~~~~~ Напевая себе под нос, Роботник постукивает ручкой по краю стола в такт ритму, в котором он покачивает ногой. Движение помогает ему думать, пока он снова просматривает разложенные перед ним таблицы; расчеты, наброски и заметки, извлеченные из его никогда не затихающего разума, чтобы каким-то образом уместиться на бумаге. Слегка нахмурившись, Роботник просматривает последнюю строчку, которую он записал, и меняет несколько цифр. Не в первый раз он жалеет, что у него нет доступа к лучшим материалам и большему количеству средств; если бы у него был доступ, новый костюм, изготовленный таким образом, чтобы выдерживать даже взрывы на близком расстоянии, был бы уже готов. А так ему приходится обходить проблему с некачественными материалами, снова и снова меняя свои расчеты. Но, думает он с раздражением и усмешкой, та катастрофическая сделка, на которую он пошел, чтобы быстро получить деньги, по крайней мере, научила его терпению. Он не замечает ни тихих шагов рядом с собой, ни чашки кофе, которую ставят рядом с ним, в пределах легкой досягаемости, но в стороне. Только когда Стоун прочищает горло один раз, легко, но выразительно, Роботник замечает его, за полсекунды до того, как тот произносит: — Доктор? — Хммм? — Роботник на мгновение поднимает взгляд и видит Стоуна, стоящего со сложенными за спиной руками, прежде чем его взгляд снова опускается на листы перед ним. Он уверен, что если он изменит эти переменные здесь, то это даст ему желаемый результат… — Ты пойдешь со мной в ресторан? Рассеянно хмурясь, поскольку его внимание по-прежнему сосредоточено в основном на работе, Роботник мычит себе под нос, записывая очередную строку переменных и цифр. — Очередная уловка, чтобы заставить меня питаться правильно? Я сегодня пообедал, этого должно быть достаточно. — Вообще-то, — в голосе Стоуна слышна улыбка, смех едва скрывается за словами. — Я пытаюсь пригласить тебя на ужин. Этому, безусловно, удается отвлечь Роботника. Гений обнаруживает, что некоторое время тупо смотрит на свои вычисления, прежде чем резко поднимает глаза, наконец-то действительно осознавая услышанное. Его недоверчивое «Что»? тут же проглатывается, оцененное как «слишком жалкое для гения», и вместо этого ему удается выкрутиться: — Мы и так ходим куда-нибудь обедать и ужинать почти каждый день, и поскольку ты настаиваешь на оплате большую часть времени, это подходит под описание приглашения на ужин, разве нет? — Может быть, — Стоун, похоже, не удивлен не самым теплым приемом и просто криво улыбается ему. — Но это повседневные дела, как ты и сказал. А я запланировал нечто более особенное на сегодняшний вечер. Продолжать рассчеты теперь будет решительно невозможно; мозг Роботника, хоть и продолжает лихорадочно работать, но все это никоим образом не имеет отношения к вычислениям или инженерии. Откладывая ручку так осторожно, как только возможно, он складывает руки, кладет на них подбородок и пристально изучает Стоуна. На первый взгляд его агент выглядит расслабленным, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что он слегка покачивается на каблуках, пока ждет, и его глаза сверкают. Кажется, он почти вибрирует от энергии, отмечает Роботник, приподняв бровь. Это действительно важно для него. Его первым непосредственным побуждением было сказать «нет». Ради бога, он занят, и у него нет времени на такой досуг. Не говоря уже о том, что он не ходит на… свидания. Потому что это оно и есть, верно? Возможно, у него не слишком большой опыт в отношениях, но даже он может расшифровать, что должны означать фразы: «сходить куда-нибудь поужинать» и «что-нибудь более особенное». Будь это кто-нибудь другой, он бы высмеял его на всю чертову страну за то, что он просто попытался предложить такое. Но это Стоун; ни одно из его личных правил, кажется, не может быть применимо к его агенту. И разве он только недавно не задавался вопросом, не хочет ли другой чего-то большего от их… соглашения? Игнорируя неприятное скручивание в животе, Роботник пожимает плечами и машет рукой, объявляя: — Хорошо. Стоун моргает один раз, ненадолго замирая, прежде чем на его лице появляется по-настоящему ослепительная улыбка, слегка недоверчивая по краям. — Да? — Да, подхалим. Как хочешь. Я пойду с тобой на ужин, — чувствуя, как по его лицу предательски распространяется тепло — почему другого это так радует, черт возьми, — Роботник проводит рукой по щеке, чтобы скрыть появившийся румянец, и бормочет: — Раз это так много для тебя значит. — Спасибо, доктор. — Прежде чем Роботник успевает огрызнуться на него, чтобы не благодарил его за такие глупости, Стоун уже приступает к действию, направляясь к двери, одновременно бросая через плечо: — Тогда я займусь последними приготовлениями. Я приду и заберу тебя в семь. — Заберешь меня — мы живем в одной комнате, как ты собираешься… — он слышит щелчок закрывающейся двери в соседней комнате и беспомощно замолкает, -… забрать меня. Качая головой в озадаченном изумлении, Роботник бормочет под нос, обращаясь к самому себе и Мини-Нику, парящему над его плечом: — Ну что ж. Кажется, кое-кто не на шутку взволнован. Его веселье медленно угасает, уступая место накатывающей волне чего-то похожего на страх, пока Роботник смотрит вниз на свои расчеты и наброски. По крайней мере, с ними он чувствует себя в своей стихии; в отличие от того, что там Стоун для него приготовил, чем бы это ни было. Роботник просто надеется, что Стоун знает, что делает. Чрезмерное волнение и завышенные ожидания могут легко привести к разочарованию.