Coffee and Mayhem

Содержание: Ночью, после неудачной сделки и долгого разговора Роботник и Стоун заходят в своего рода тупик, в сомнительное: «может быть», «возможно», «посмотрим» в отношении общего будущего. Здесь присутствует надежда, но в большей степени присутствует напряжение, назревающее между ними подобно буре, пока Стоун терпеливо ждет, а Роботник выясняет, чего он сам хочет, своими собственными сложными способами. Стоун надеется, а Роботник изо всех сил пытается примириться с тем, чего он хочет и что он чувствует. ~~~~~~~~~~S~~~~~~~~~ Подойди ближе (подойди ещё немного ближе) Потому что я помню то время, Когда ты держал меня в своих объятиях (подойди ещё немного ближе) И хотел быть моим, Это было прекрасно, это было бесценно. А теперь все, что осталось, — это сладкие воспоминания. Если ты любишь меня, дай мне знать. Почему бы тебе просто не направить меня? «Come a little bit closer» — Fleetwood Mac ~~~~~~~~~~~~S~~~~~~~~~~~ Когда Стоун просыпается в следующий раз, он видит солнечный свет и слышит негромкий гул парижских улиц за окном их гостиничного номера. Во рту у него ужасно сухо, а голова словно набита ватой, но в остальном он чувствует себя прекрасно. Даже на удивление хорошо, если судить по воспоминаниям, медленно возвращающимся к нему, думает агент с иронией. Они начинают появляться медленно, как слайд-шоу, прежде чем набрать скорость: сделка, взрыв. Чертов поцелуй — хотя ему сильно не нравится называть это так. Затем боль, боль, боль, за которой следует темнота. «Что за ночь», позволяет он себе проворчать в уединении своего разума, осторожно приоткрывая один глаз. Солнечный свет начинает щипать, и он снова зажмуривает глаз, тихо постанывая от боли, которую причиняет его голове это движение. Звук, очевидно, услышан. Сбоку раздается очень знакомый голос. — Проснись и пой, подхалим. Одного голоса достаточно, чтобы снова вступить в борьбу с солнечными лучами, поэтому Стоун пытается снова, наконец-то ему удается немного сфокусировать взгляд, и он обнаруживает, что он все ещё не один в их общей кровати; Роботник сидит рядом с ним, прислонившись к изголовью, держа планшет в одной руке, пока печатает и водит по нему пальцем другой. — …Доктор? — Стоун едва не вздрагивает от звука собственного голоса, срывающегося на полуслове от долгого молчания и сна. — Добро пожаловать обратно в мир живых, подхалим. Что-то в этой формулировке заставляет Стоуна сонно нахмуриться, пока он приподнимается, чтобы сесть. — Как долго я был в отключке? — Не считая тех двадцати шести часов что ты был в отключке до этого? — Роботник размашисто дописывает что-то на планшете, а затем небрежно бросает устройство на матрас перед собой и скрещивает руки на груди. — Еще двенадцать часов, плюс-минус. Вытекающий из этого факта вопрос — тебе когда-нибудь говорили, что ты спишь как убитый? Функции твоего организма замедляются, как будто ты впал в анабиоз. Я дважды сканировал тебя Мини-Ником, чтобы убедиться, что ты все еще жив. — А. Профессиональная привычка. — Стоун трет свои усталые глаза — боже, он терпеть не может, когда спит так долго, после этого он всегда чувствует себя странно — и использует это движение, чтобы скрыть пристальный взгляд, который он бросает на Роботника. Большую часть того, что произошло, он уже помнит, и то, что сейчас находится на переднем плане его сознания, — это дискуссия с доктором посреди ночи, сначала бурная, затем почти тихая. Один фрагмент особенно отчетливо запечатлелся в его памяти: «Я не говорю «Нет», Стоун». Стоун уверен, что ему ничего из этого не приснилось; это кажется слишком реальным. Настолько реальным, что это заставляет его сердцебиение учащаться, а в груди расцветает надежда, которую он едва может сдержать. Но он тщательно взвешивает свои варианты, размышляя, разрешат ли ему вообще поднять этот вопрос, или Роботник предпочтет притвориться, что этого вообще никогда не было. Решение приходит само, когда Роботник говорит в тишине жестким голосом и со странной решимостью, произнося это так, словно бросает вызов: — У тебя ведь не очередной приступ амнезии, нет? Кривая улыбка появляется на губах Стоуна, и он едва сдерживает смешок. — Нет, доктор. Я очень хорошо помню наш, э-э, разговор. — Хорошо, — каким-то образом доктору удается звучать грубо и в то же время с легким облегчением. — Потому что я не собираюсь повторять это снова. Одного раза было более чем достаточно! — Так оно и есть, — легко соглашается Стоун, забавляясь раздражением собеседника по поводу всего, что касается чувств и отношений. Его легкое принятие явно выводит Роботника из себя; то, как он замирает и наклоняет голову, является красноречивым признаком этого. Затем, резко возвращаясь в свое обычное состояние постоянного движения, доктор фыркает и соскальзывает с кровати в порыве едва сдерживаемой энергии. — Хорошо! Теперь, когда мы установили, что твои умственные способности не повреждены, можно приступать к физическому осмотру. Как ты себя чувствуешь? И не пытайся разыгрывать из себя героя, я жду правдивого ответа. Позволяя сменить тему, Стоун обдумывает вопрос, прислушиваясь к себе, прежде чем ответить: — Чувствую слабость, но становится лучше. Небольшая боль, похожая на ушиб, в правом боку. Также -… Громкое урчание в животе прерывает его, фактически заканчивая за него. Хихикая, агент с застенчивой улыбкой указывает на свой живот. — …Да. И это. — Я так и думал, — бормочет Роботник, потому что, само собой, он об этом подумал. Щелкнув пальцами, он разворачивается на каблуках и направляется к двери. — Оставайся на месте, подхалим, я сейчас вернусь! — Хорошо… — дверь комнаты громко хлопает, и Стоун нежно закатывает глаза в ответ на это эхо, — …доктор. Словно почувствовав уход своего хозяина, Мини-Ник оживает на прикроватном столике, тихо пищит, поднимается и медленно подплывает к Стоуну. Посмеиваясь про себя, Стоун похлопывает маленького дрона в знак приветствия. — Запомни этот момент; это настолько близко к тактическому отступлению, насколько это только возможно для этого человека. Ответа, конечно, не следует. Мини-Ник менее развит, чем его старшие братья, не способен реагировать на определенные интонации или понимать шутки, но Стоун не возражает, просто продолжает ухмыляться про себя. Несмотря на свои физические травмы, он в приподнятом настроении, от этого у него почти кружится голова. На ум приходит сравнение с влюбленным подростком, и он тихо смеется про себя, спуская ноги с кровати, чтобы сесть на край матраса. Взрослый мужчина, чувствующий себя подростком из-за неопределенного «может быть». Так держать, Стоун. Но на самом деле, можно ли его винить? Годами. Годами он думал, что у него нет ни единого шанса, живя в своем персональном аду в течение долгого времени, и теперь ему предлагают «может быть». Каждый бы немного сошел с ума из-за этого. Решив отвлечься, занявшись чем-нибудь полезным в отсутствие доктора, Стоун приступает к очистке и перевязке своей раны, полагая, что для этого самое время, поскольку в последний раз повязки накладывались почти целых два дня назад. Он осторожно встает, все еще удивляясь тому, как хорошо он может двигаться; в его воспоминаниях травма была такой ужасающей, настолько болезненной, что парализовала его разум и тело, но теперь он чувствует лишь тупую боль и натяжение кожи, когда встает и направляется в ванную. На обратном пути он собирает необходимые принадлежности, бросая их все на кровать, а затем снова садится и принимается за работу. Он не может дотянуться до спины, чтобы ослабить бинты, так как ему мешают двигаться заживающая рана и сама повязка. Поэтому он просто тянется за ножницами и начинает разрезать бинты, покрывающие его грудь и живот. Разрез, разрез, разрез. С каждым разрезом все больше белых слоев отлетает и разваливается на части, соскальзывая с него на матрас и пол. Как только Стоун полностью распутывается и собирает обрывки, чтобы отложить их в сторону, он садится на край матраса и поворачивается, чтобы взглянуть на рану на боку. Это… не настолько плохо, как он себе представлял, и даже близко не так плохо, как он помнит сквозь расплывчатые воспоминания. Вся неровная зигзагообразная линия раны длиной всего с его ладонь, гораздо меньше, чем он думал, а швы на темно-розовом фоне раны аккуратные. Чудесная ручная работа, тихо восхищается Стоун, осторожно проводя кончиком пальца по нитям. Но чего еще можно ожидать от человека, который может построить чудо технической мысли при этом размером меньше ладони? — Что это по-твоему ты там делаешь? Резкий вопрос с порога едва не заставляет Стоуна подпрыгнуть, хотя бы потому, что он не слышал, как доктор, вернувшись, как обычно, хлопнул дверью — его собственный способ объявить, что это он пришел, а не какие-то нежеланные гости. Он убирает руку со швов и поднимает ее в успокаивающем жесте, но прежде чем он успевает что-либо сказать, Роботник уже ставит поднос с едой, который он принес, на ближайшую поверхность с такой силой, что звякают столовые приборы, и большими шагами пересекает комнату, опускаясь на одно колено рядом со Стоуном, чтобы самому взглянуть на травму. — Если швы снова разойдутся от того, что ты туда лезешь, клянусь… — Я не лезу. Я собирался только промыть и обработать рану, — уверяет его Стоун, а затем чуть не откусывает себе язык, когда доктор без предупреждения прикасается к нему, слегка надавливая с обеих сторон раны, чтобы растянуть кожу вокруг нее и лучше видеть. Прикосновение — шок для его организма; Роботник еще не надел перчатки, и от соприкосновения кожи с кожей у Стоуна по спине пробегают мурашки, он едва не закрывает глаза. Черт. Он так хорошо научился игнорировать маленькие, невинные прикосновения этого мужчины и тот мощный эффект, который они на него оказывают. Одно его слово, и все пойдет прахом, думает агент, раздраженный собой и собственным телом. К счастью, Роботник слишком занят, чтобы заметить, что что-то не так. Он что-то мычит себе под нос и убирает руки, откидываясь назад и устремляя раздраженный взгляд на своего ассистента. — Каким-то чудом тебе удалось не испортить мою работу. Дай мне влажную салфетку, я сам всё сделаю. — Доктор, я в самом деле сам могу… — Салфетку, Стоун. — Властный жест пальцами вытянутой руки, дающий понять, что он больше не потерпит никаких протестов. Стоун вздыхает, отдает запрошенную вещь и стискивает зубы, готовясь к тому, что должно произойти. Но это не так уж больно, совсем нет. Движения Роботника размеренные, клинически точные, но его прикосновения достаточно легкие и такие невесомые, что почти щекочут. И все же, именно из-за этого, каждое прикосновение кончиков пальцев к его поврежденному боку почти заставляет Стоуна дрожать, разрываясь между желанием податься им навстречу и отодвинуться, потому что это уже слишком. Это требует от него полного самообладания и сосредоточения на том, чтобы держать свои собственные руки при себе, иначе он, скорее всего, сделал бы что-то невероятно неловкое. Он не знает, что он испытывает в большей степени, разочарование или облегчение, когда прикосновения прекращаются и Роботник объявляет: — Готово. Передай мне бинты, будь добр. — Я мог бы… — Стоун ловит взгляд, который Роботник бросает в его сторону, тихо, с нежностью вздыхает и протягивает левую руку, чтобы взять требуемый предмет. — Ты знаешь, — говорит он, передавая бинт доктору, — даже странно, насколько моя рана казалась мне более серьезной в моих воспоминаниях. Их руки соприкасаются, и рулон бинта чуть не падает на землю, Роботник быстро ловит его в последний момент. Доктор резко поднимает взгляд, в его глазах появляется что-то, что Стоун даже не надеется расшифровать, прежде чем взгляд гения снова опускается, и он начинает разматывать бинты, чтобы начать накладывать их на рану. — Среднестатистический человеческий разум — непостоянная штука, — говорит он, обращаясь к правой ключице Стоуна. — Нет ничего удивительного в том, что твои воспоминания в лучшем случае неточны. — Верно… — Доктор в самом деле ведёт себя немного странно, или Стоуну это только кажется? Это быстро проходит; так что трудно сказать. Отбрасывая эту мысль в сторону, агент послушно наклоняется вперед, когда повязка касается его плеча, чтобы позволить Роботнику обхватить его и обернуть бинты вокруг спины. Стоун немедленно решает, что это бесконечно хуже, чем была обработка раны до этого. Таким образом, доктор фактически держит его в замке из своих рук, окружая теплом и запахом своего тела и постоянными чертовыми прикосновениями. Он застывает, уставившись на ключицу доктора, скрытую джемпером, который выглядит неоправданно мягким, и ему ничего так не хочется, как протянуть руку и пощупать, действительно ли он такой мягкий, и теплый, и-… Но он не зря является подготовленным агентом, который обладает, к тому же, изрядным опытом подавления собственных чувств в течение многих лет. Лихорадочно соображая, что бы такое сказать, чем бы себя отвлечь, Стоун выдавливает сквозь пересохшее горло: — Кажется, я еще не успел тебя поблагодарить. — За что именно? — Роботник что-то бормочет, отвлекаясь, пока накладывает повязки на левый бок агента и проверяет, сохраняет ли рука агента при этом подвижность. — За то, что ты спас мне жизнь. Рядом с ним размеренные движения ненадолго прекращаются, прежде чем возобновиться. — На самом деле, это довольно грубо с моей стороны, — продолжает говорить Стоун, наполовину потому, что он говорит искренне, наполовину для того, чтобы заполнить тишину, чтобы его непослушный разум перестал зацикливаться на неподобающих вещах, — что я только сейчас вспомнил об этом… — Не надо меня за это благодарить. — …Что? Решительными движениями Роботник закрепляет концы бинтов на месте и еще раз наклоняется над Стоуном, чтобы убедиться, что они крепко держатся. Таким образом, его лицо скрыто, пока он ворчит: — Сделка была моей идеей. Взрыв был вызван моими собственными изобретениями. Это, — жест, охватывающий повязки, но в основном всю правую сторону Стоуна, — ты получил, защищая меня. В заключение, подхалим — я не вижу ни единой причины, по которой ты должен благодарить меня. Последний рывок, и доктор отступает, закончив со своей задачей. -…Позовешь меня в следующий раз, когда решишь, что пора менять повязки. Стоуну требуется полсекунды, чтобы понять, что Роботник собирается вот так просто взять и уйти, и он качает головой, пытаясь привести свои мысли в порядок, да еще так быстро. Позже он будет задаваться вопросом, неужели доктор до сих пор испытывает чувство вины и раскаяния, — потому что, а как еще это можно назвать? — с той самой ночи; но прямо сейчас ему просто нужно помешать мужчине уйти, и у него нет времени подбирать правильные слова. Поэтому, не думая о возможных последствиях, Стоун протягивает руку и хватает доктора за запястье. Это эффективно заставляет Роботника замереть на полушаге, бросая на него взгляд через плечо, который является предупреждением и приказом в одном флаконе. «Отпусти». Стоун упрямо держит его руку и встречает этот мрачный взгляд своим собственным решительным взглядом. — Я тоже согласился на сделку. Взрыв, прогремевший так близко от нас, был несчастным случаем. И защищать тебя — это… — он замолкает, переосмысливая то, что хочет сказать. Он собирался сказать «моя работа», но это неправда, не так ли? Прошло много-много времени с тех пор, как он в последний раз делал что-то для Роботника, потому что это его работа; все, что он сейчас делает для другого человека, он делает исключительно потому, что хочет это делать. Кажется, правда — единственное, что может сейчас наиболее точно выразить его мысль, поэтому Стоун проглатывает свою неуверенность и заканчивает: — Я бы сделал это снова, не задумываясь. Под его хваткой рука Роботника сжимается; это не означает, что он хочет вырвать её, это просто непроизвольная реакция. Доктор отводит взгляд, лишая Стоуна возможности прочитать выражение его лица, и прищелкивает языком, стряхивая руку Стоуна мягче, чем ожидалось. — Не стоит. Собирать тебя по кускам и один раз было уже более чем хлопотно. Не отвечая на это — он не собирается спорить с ним — Стоун полностью отпускает мужчину, чувствуя, что гений сейчас не выдержит ещё одной откровенной беседы. Решив отвлечься, он встает на ноги и начинает натягивать рубашку обратно. — Я рад, что в это время дня еще можно позавтракать, — лениво комментирует он, когда снова одевается, указывая на поднос, который доктор поставил на стол по возвращении. — Умираю с голоду. При этих словах взгляд Роботника переключается на еду, и он некоторое время смотрит на нее, явно совершенно забыв об её существовании до этого момента. Затем он стряхивает оцепенение и подходит к столу, чтобы начать накладывать еду резкими, злобными движениями. Столовые приборы и тарелки громко звякают всякий раз, когда он ставит их на стол. — Латте, доктор? — Предлагает Стоун в повисшей между ними напряженной тишине, надеясь, что это будет воспринято как предложение мира, чем оно по сути и является. Ставя тарелку на стол, Роботник делает паузу, затем продолжает, отрывисто кивая. — Да. На лице Стоуна появляется улыбка облегчения, и он немедленно направляется к кофемашине. — Сейчас будет. За его спиной раздается звук — прерывистый выдох или короткий кашель, чтобы прочистить горло, он не может сказать наверняка. — Спасибо, Стоун. Стоун замирает на месте. Эти два слова произносятся с достаточной серьезностью, чтобы стало ясно, что речь идет вовсе не о приготовлении кофе, и на мгновение он едва может поверить своим ушам. Затем на его лице появляется улыбка, и он продолжает идти, отвечая мягко и искренне: — Не за что, доктор. Роботник насмешливо фыркает ему в спину, но на самом деле это не имеет значения; не тогда, когда Стоун возвращается с латте и обнаруживает, что доктор больше не хмурится, а с его плеч, кажется, свалился груз, заставляющий его сидеть немного прямее. Это шаг в правильном направлении. Одного «спасибо» и «пожалуйста» будет недостаточно, чтобы прояснить их отношения друг с другом, совсем недостаточно, но это начало. Стоун знает, что это будет нелегко, но в любом случае у них все будет хорошо. ~~~~~~~~~~~S~~~~~~~~~~~ Сказать, что они возвращаются к своей привычной рутине, которая сложилась у них за время до роковой сделки, не совсем верно. Отчасти это так — они слишком долго работали вместе, по сути, жили в одном помещении, и определенный уровень повседневного взаимодействия давно сложился между ними, они двигаются, как партнеры в танце, никогда не встают на пути друг друга, никогда не путаются под ногами, полностью осознавая, где сейчас находится другой. Но что-то меняется между ними. Они не могут просто взять и притвориться, будто той ночи никогда не было, и все, что они сказали друг другу, а также то, что они ещё не успели сказать, накапливается и умножается, напряжение между ними растет, словно приближающийся шторм. Оно прямо здесь, повисает в воздухе между ними, когда их взгляды встречаются или они случайно касаются друг друга, проходя мимо; словно электрический ток, который постоянно потрескивает вокруг них. Не совсем неловкость, но… ну, может быть, немного похоже, Стоун может это признать. Иногда это происходит, когда их взгляды встречаются и задерживаются слишком надолго, или когда Стоун внезапно осознает, с каким пристальным вниманием Роботник изучает его, когда доктор думает, что он не смотрит. Но это не похоже на то, что они неуклюже топчутся на месте или впадают в неловкое молчание всякий раз, когда остаются наедине. В целом, все идёт, как обычно. Самая большая перемена для Стоуна заключается в том, что он чувствует себя легче, чем за все последние годы, тяжесть, к которой он настолько привык, что едва замечал, спала с его плеч и сменилась теплым, нежным зудом под кожей, который предвещает новые возможности. Он отбрасывает эту мысль в сторону с привычной легкостью, улыбаясь собственной глупости и продолжает ждать. В этой ситуации он не собирается быть тем, кто делает первый шаг. Все, что он хотел сказать, он уже сказал, а остальное теперь зависит от ученого. Твой ход, доктор. Когда Роботник все-таки делает свой ход, спустя несколько дней второй части их вынужденного отпуска, Стоун на самом деле не удивлен; уже само по себе чудо, что вечно нетерпеливому гению потребовалось так много времени, чтобы что-то предпринять. Он только хотел бы, чтобы доктор выбрал время получше. Главным образом, не тогда, когда они завтракают и пьют кофе. Но, конечно, правильное время — понятие субъективное, и Роботник решает вопросы с целеустремленностью, тактом и заботой, присущими извержению вулкана. — Ты больше не пытался поцеловать меня. Почему? Стоун тут же глотает горячий эспрессо, который собирался выпить, и давится им. Что, учитывая температуру напитка, совсем не приятное ощущение. Громко кашляя, он со стуком ставит свою чашку на стол и наклоняется в сторону, чтобы не забрызгать завтрак, стоящий на столе между ними. К тому времени, когда он приходит в себя, и ему удается вытереть слезы боли с глаз, Роботник нетерпеливо постукивает двумя пальцами по столешнице, одна бровь приподнята в явном вопросе: «Ну»? — …Что? — Хрипло спрашивает Стоун ровным тоном. Он совершенно уверен, что слышал все правильно, его вопрос касается другого, поэтому, когда Роботник открывает рот, чтобы, скорее всего, повторить свой вопрос слово в слово, он поднимает руку, останавливая его, и поясняет: — Я слышал тебя, ладно, я просто… зачем мне это делать, если ты еще не дал мне ответа? Хмурая тень пробегает по лицу Роботника, и он фыркает, наклоняя голову еще больше, пока изучает собеседника прищуренными глазами. — Ты признался, что питаешь ко мне романтические чувства, не так ли? — Он подводит итог со всей своей обычной прямотой. — Я предположил, что теперь, когда я о них знаю, ты будешь стараться демонстрировать их немного более открыто. Потирая ноющее горло, Стоун сдерживает вздох. Он должен был предвидеть, что это произойдет — он знал, что так будет, но надеялся, что не таким образом. Собирая мысли в кучу, после того как они разлетелись во все стороны от неожиданного вопроса, он очень тщательно обдумывает, чего ожидал от него доктор, и сравнивает это с тем, что он на самом деле хочет сделать. Наконец, он останавливается на простом, — Нет. — Нет? — бровь подпрыгивает вверх; явный признак удивления. — Нет, я бы не стал этого делать, — подчеркивает он. — Нет, пока ты не дашь мне предельно ясно понять, что это то, чего ты от меня хочешь. При этих словах Роботник поднимает вторую бровь, задумчиво хмыкая. Это сбивает Стоуна с толку, и он чувствует, как его собственные брови в свою очередь поднимаются. — Тебя это удивляет? Ты же видел, как у меня чуть нервный срыв не случился, когда я думал что набросился на тебя. Задумчивый взгляд Роботника мгновенно сменяется выражением явного недовольства, и он усмехается. — Я же сказал, что ты ничего подобного не делал. — Я так думал, — напоминает ему Стоун, без злобы. — Ну? Ты удивлен? — Немного. Когда Стоун издает горлом тихий, почти обиженный звук, Роботник машет рукой, пресекая дальнейшие протесты. — Удивлен, потому что ты мог бы использовать физическую составляющую, чтобы попытаться повлиять на мое решение, не так ли? Склонить меня к более благоприятному для тебя исходу. Это имело бы смысл. Слова неприятно ранят, и Стоуну приходится на мгновение закрыть глаза, делая глубокий вдох. Доктор не хотел его оскорбить, говорит он себе, он просто пытается понять. Возможно, ему следовало это предвидеть; этот разговор уместен для такого человека, как Роботник, которому трудно осознать, что кому-то может нравиться работать на него, кто-то может заботиться о нем, не прося ничего взамен. Но даже несмотря на то, что Стоун все это знает, мысль о том, что доктор может предположить, что он попытается повлиять на его решение, по меньшей мере неприятна. Он заставляет себя забыть о жгучем чувстве в груди и сохранять спокойствие в голосе, когда отвечает: — Я бы не стал так делать. По крайней мере, Роботник кивает, как будто в самом деле не удивлен, услышав это. Хоть что-то хорошее. Тем не менее, гений очень тщательно обдумывает ответ, взвешивает его, прежде чем сразу же перейти к следующему вопросу: — Почему нет? Разве ты не надеешься получить ответ, выгодный для тебя? — Да? — Стоун не может удержаться и закатывает глаза, когда Роботник выглядит торжествующим после этого признания, но ему тоже приходится слегка улыбнуться. — Это нетрудно понять. Я всего лишь человек, доктор. Конечно, я надеюсь на лучший исход. Но на что я надеюсь больше всего, так это на то, что этого исхода хотел бы и ты. И это то, что ты должен выяснить сам, без вмешательства с моей стороны. — Хм, — Роботник, кажется, обдумывает это, прежде чем провести пальцем по столешнице, как будто буквально вычеркивая что-то из списка. — Значит, мне не нужно опасаться попыток соблазнения или чего-то подобного. На этот раз Стоуну нечем подавиться от удивления, но он все равно умудряется. Он делает резкий вдох и давится воздухом, на секунду зависает — затем до него действительно доходит то, что он только что услышал, и он не может сдержать недоуменный, ошеломленный смешок, вырывающийся из него. — Соблазнения? — Хрипит он, как только снова находит слова. — Откуда ты это взял? Только не говори, что загуглил… — подожди, не отвечай на это. Возможно, это не самый умный ход — смеяться в лицо собеседнику; Роботник напрягается, выражение его лица становится почти мрачным, пока он слушает, прежде чем надменно фыркнуть. Оборонительно. — Разве тебе не должно быть лестно, что я искал информацию об этом? — И ты все равно на это ответил, — бормочет Стоун себе под нос, внезапно чувствуя себя невероятно усталым. Потирая лицо руками и в очередной раз поражаясь тому, где, черт возьми, в своей жизни он свернул не туда, он твердо говорит: — Пожалуйста, не надо гуглить подобные вещи. Из-за ладоней, прикрывающих его лицо, раздается раздраженное ворчание. — Перекрестные ссылки не такая уж редкость в эксперименте. Ты это знаешь, подхалим. — Не в этом дело, — настаивает Стоун, опуская руки и сурово глядя на доктора. Он собирается пока проигнорировать тот факт, что доктор называет выяснение чувств экспериментом; но на самом деле он не удивлен, услышав это. — Попробуй взглянуть на это с моей точки зрения: я не хочу знать, как Google относится ко мне, я хочу знать, что чувствуешь ты. Усы Роботника подергиваются, пока он борется с улыбкой на это заявление, и Стоуну тоже хочется немного посмеяться. Может быть, истерично, самую малость, да, но только немного. К счастью, гений, по крайней мере, кажется, видит логику в его вспышке, поскольку он хмыкает, постукивая пальцами по столу резким стаккато. — Справедливое замечание. Хорошо, я не буду использовать сторонние источники для исследования этого вопроса. — Спасибо, — отвечает Стоун, испытывая огромное облегчение, услышав это. Его улыбка становится искренней, и Роботник закатывает на него глаза, как будто это Стоун здесь создаёт проблемы. Откинувшись на спинку стула, доктор смотрит в пространство, выражение его лица становится пустым и задумчивым, и Стоун на некоторое время воздерживается от попыток продолжить есть, чувствуя, что сейчас будет что-то еще. Действительно, после нескольких секунд молчания Роботник медленно подводит итог, прищурив глаза: — Итак, ты хочешь, чтобы я сказал «Да», но ты не собираешься влиять на мое решение — потому что ты хочешь, чтобы я сформировал свое независимое мнение. — Да. — Хотя тебе хотелось бы услышать «Да». — Только если ты в самом деле будешь иметь это в виду. Роботник фыркает, хмурится, затем качает головой и снова пригвождает Стоуна к месту своим изучающим взглядом. Как будто агент — это ужасно запутанная, раздражающе интересная головоломка, которую даже гений не может решить, как бы ему этого ни хотелось. — Ты до ужаса странный прилипала, я надеюсь, ты это знаешь, — заявляет Роботник, не придавая своим словам особого значения. Стоун на это улыбается, пожимая плечами. — С этим я могу смириться. Скорее всего так и есть, с этим ничего не поделаешь. Роботник все еще постукивает по столу, задумчиво хмурится, но теперь он смотрит в окно, вместо того чтобы пялиться в пол, и агент думает, что на этом разговор окончен, теперь они, наконец, могут вернуться к еде и притвориться, что этого никогда не было. Но он ощущает настойчивое покалывание в затылке, заставляющее его чувствовать, что все еще не совсем закончилось. Он почти восхищается своими собственными инстинктами, когда и в самом деле Роботник внезапно прочищает горло и говорит в направлении окна: — Я… Спасибо… За то, что ты так внимательно относишься к моим желаниям. Стоун рад, что он не вернулся к своему (теперь уже холодному) эспрессо, поскольку он почти уверен, что сейчас поперхнулся бы в третий раз, если бы сделал это. А так он просто замирает, моргая на доктора с нескрываемым удивлением. Взгляд Роботника отрывается от окна, возвращается к нему, и сразу же выражение его лица становится хмурым. — Не заставляй меня повторять это. — Конечно, нет. И… Всегда пожалуйста. — Угум. Чувствуя, что для доктора уже более чем достаточно разговоров о глубоких, эмоциональных вещах, Стоун решает немного поднять настроение и с улыбкой протягивает руку, чтобы взять свою чашку. — У тебя есть еще вопросы или я могу спокойно допить свой кофе? В некотором смысле это работает. Хмурое выражение лица Роботника рассеивается, когда он фыркает, и в ту же секунду ворчит, когда замечает, что его обманом заставили развеселиться. Прищурившись, он толкает одну из полупустых тарелок с фруктами и джемом в сторону Стоуна с такой силой, что чуть не опрокидывает ее через край стола. — Заткнись и ешь. Тебе нужны питательные вещества, чтобы нормально восстанавливаться. — Да, доктор. — Он прячет улыбку за краем своей чашки и берет горсть винограда, когда доктор продолжает понемногу придвигать тарелку к нему. На самом деле все прошло даже лучше, чем он себе представлял. ~~~~~~~~~~~~S~~~~~~~~~~~ — Нет. — Доктор-… — У тебя проблемы с пониманием слова из трёх букв, подхалим? «Нет» значит «нет». Стоун подавляет вздох и потирает подбородок. Они спорят уже некоторое время, с тех пор как он заикнулся о том, чтобы выйти на улицу и немного размять ноги. Быть запертым в гостиничном номере, чтобы как следует восстановиться, было нормально в течение нескольких дней, но он начинает нервничать, он не привык сидеть сложа руки и вообще ничего не делать. Черт возьми, Роботник едва позволяет ему вставать и готовить латте, утверждая, что Стоун каким-то образом умудрится перестараться, и швы снова разойдутся, — «потому что ты всегда переусердствуешь, прилипала, давай смотреть правде в глаза». Удивленный, Стоун выпаливает в ответ что-то вроде: «чья бы корова мычала», за что его тут же отправляют обратно в постель, как непослушного ребенка. Он был бы оскорблен, если бы его так чертовски не забавляла эта раздражительная забота Роботника. (И, да, возможно, также он немного польщен тем, что является её объектом.) Прямо сейчас доктор балансирует своим стулом на задних ножках, эффективно отрезая Стоуну путь к двери. Не то чтобы агент не мог просто обойти его, если бы захотел, но они оба знают, что он этого не сделает. Этот вопрос нужно решать логикой, а не силой. — Я правда в порядке, доктор, — в тысячный раз повторяет Стоун. — Ты проделал невероятную работу, подлатав меня и -… Роботник громко фыркает, закатывая глаза. — Со мной твоя лесть не прокатит, Стоун. — …и это не обязательно должно быть надолго. Простой прогулки вперед-назад по улице уже было бы более чем достаточно. Мне просто нужно двигаться. — Двигаться, чтобы свести на нет всю тяжелую работу, которую я проделал, чтобы собрать тебя по кусочкам, ты это имеешь в виду? И снова: ответ отрицательный. — Прошло уже несколько дней, доктор. Швы просто так не разойдутся от короткой прогулки по истечении такого периода времени, — указывает Стоун. Когда собеседник по-прежнему выглядит не очень убежденным, он решает, что сейчас ему нужно пустить в ход тяжелую артиллерию, и добавляет: — Тебе бы тоже не понравилось, если бы тебе сказали сидеть на одном месте и ничего не делать. Это действует; наступает предательская пауза, когда Роботник замирает о-о-очень ненадолго, постоянно движущееся тело и разум останавливаются на полсекунды, чтобы осознать смысл фразы, прежде чем он вздыхает и проводит рукой по своей почти лысой голове, плечи опускаются, когда он позволяет своему стулу упасть обратно на ножки, которые с треском подгибаются. — Ладно. Часа, я полагаю, должно хватить. Если ты будешь хорошо себя вести и не будешь слишком усугублять свою травму. «Что я по-твоему буду делать, устрою драку в баре?» Стоун прикусывает язык, чтобы сдержать шутку, и вместо этого улыбается, по-настоящему благодарно. — Отлично. Мы могли бы пообедать не дома. — Ты едва на ногах стоишь, а уже снова пытаешься заставить меня правильно питаться, — ворчливо бормочет Роботник, поворачиваясь, чтобы отдать Мини-Нику несколько распоряжений в связи с их отсутствием. Улыбка на лице Стоуна только растет, пока он ходит в поисках более подходящей одежды и собирается. Это был не отказ. Вскоре после этого они оказываются на улице перед своим отелем. Стоун позволяет себе минутку просто постоять и глубоко вдохнуть свежий воздух, запрокинув голову и закрыв глаза, чтобы по-настоящему насладиться ощущением солнечного света на лице. Ему это действительно было нужно. Роботник, стоящий рядом с ним, издает горлом негромкий звук. — Тебе стоило купить солнцезащитные очки. Выдавив улыбку и приоткрыв один глаз, Стоун немного опускает бейсболку на глаза и показывает на себя, на простую футболку и застиранные джинсы, которые на нем надеты вместе с ней. — Я думаю, это достаточно хорошая маскировка, на самом деле. Любой, кто видел мой обычный внешний вид, не узнал бы меня в таком образе. Роботник раздраженно фыркает. Он полностью замаскирован шарфом, солнечными очками и шляпой, но в целом, из них двоих он более узнаваем. Поправляя шарф на нижней половине лица, доктор ворчит: — А куда ты вообще хотел пойти? — Как обычно? — Ты так предсказуем. — Мы ходили туда в первый раз, когда мне удалось вытащить тебя из отеля, — слегка поддразнивает Стоун, когда они начинают идти. — Что я могу сказать — у меня остались приятные воспоминания об этом. Комментарий заставляет Роботника быстро бросить на него взгляд, анализируя. Даже не дрогнув перед этим внезапным пристальным вниманием, направленным в его сторону, Стоун встречает его открыто, позволяя доктору все разглядеть. В конце концов, ему абсолютно нечего скрывать. «Да, разумеется, это очень приятные воспоминания, потому что мы были там с тобой», — думает он, с весельем и раздражением одновременно. Его посыл, должно быть, достаточно ясен, поскольку Роботник хмыкает и слишком быстро отводит взгляд. — Чертов романтичный прилипала. Стоун просто сдерживает ухмылку и дружелюбно мычит в ответ на ворчание. Они чуть не развязывают очередную ссору, пока добираются до кофейни, так как Роботник настаивает на том, чтобы оставить Стоуна снаружи и самому сделать заказ. В этот момент Стоун уже топает ногой от возмущения: — Я ранен, а не инвалид, доктор. — что, кажется, на самом деле оскорбляет Роботника настолько, что он хмурится, ворчит и выглядит так, словно находится в нескольких секундах от того, чтобы развернуться на каблуках и вернуться в отель. Стоун думает, что за этим почти забавно наблюдать; он всегда думал, что о Роботнике было ужасно тяжело заботиться, когда тот был ранен, будучи самым трудным и громко жалующимся пациентом, которого только можно себе представить, но Роботник, заботящийся о нем, на самом деле был еще хуже, в каком-то очаровательном смысле. «Ты в самом деле понятия не имеешь, как это делать, не так ли,» — думает Стоун, и внезапное осознание поражает его. — «Но ты пытаешься». С этой мыслью все его раздражение на другого уходит. Вздохнув и немного смягчившись, Стоун качает головой, уголки его рта подергиваются в улыбке. — Доктор, я действительно ценю это, правда, но я сойду с ума, если снова не начну что-то делать сам. — Хм, — еще один мрачный взгляд в его сторону. — Может быть, теперь ты понимаешь, как я себя чувствовал со сломанной ногой. — Да, — соглашается Стоун, — это абсолютно дерьмово. Откровенные слова делают то, для чего они были предназначены, и сердитый взгляд Роботника пропадает достаточно надолго, чтобы пропустить ухмылку, прежде чем он снова хмурится и нетерпеливо машет рукой. — Ладно. Если ты так настаиваешь на том, чтобы попытаться быть полезным, тогда принеси мне латте. — Уже бегу, доктор. Тот факт, что он сам отправляется за заказом, имеет дополнительный бонус в виде того, что Стоун остается без присмотра достаточно долго, чтобы захватить порцию сладких блинчиков, которые понравились доктору во время их пребывания в Париже, вместе с кофе, и вернуться с угощениями в качестве мирного предложения за предыдущую почти-ссору. Когда он ставит тарелки и чашки на стол поближе к Роботнику, гений бросает на него взгляд, который говорит: «Я знаю, что ты задумал», но вслух ничего не комментирует. Он просто начинает разламывать первый блинчик еще до того, как Стоун успевает сесть, отправляет кусочек в рот и с явным удовольствием пережевывает. Стоун сдерживает улыбку, делая отмеренный глоток собственного кофе. — Над чем ты сейчас работаешь? Мычание, пока доктор пережевывает следующий кусочек, взмахивая рукой. — Вожусь с более стойкими волокнами. — Волокнами? — Стоун хмурится, мысленно вспоминая, что именно он видел, когда его бывший босс работал в последний раз. — Это часть следующей серии бэдников? Возникает почти незаметная пауза, пока Роботник глотает, потянувшись за чашкой, стоящей перед ним. — Я обновляю твой костюм, — ворчит он, затем сразу же делает глоток своего латте, движение, которое на мгновение эффективно скрывает его лицо. Досадно, поскольку Стоуну действительно хотелось бы видеть выражение лица этого человека в данный момент. — Оу, — он прочищает горло, разрываясь между изумлением и лучезарной улыбкой. Он довольствуется тем, что, как он надеется, выглядит строго нейтральным. — Противоударный, а не только пуленепробиваемый, я так понимаю? — В этом и заключается идея. Я просто не нашел способа заставить это работать с материалами, которые у нас есть под рукой прямо сейчас. — Ты уже что-то пробовал? И каков план? Вопрос действует, словно волшебная формула, заставляющая глаза Роботника загореться, и он немедленно приступает к объяснению своего новейшего проекта, забывая о том, что собирался быть отстраненным и неприкасаемым, пока набрасывает основы словами и жестами рук, пускаясь в пространные математические и технологические объяснения проекта с невероятной скоростью. Стоун в состоянии уследить за ходом его мысли, да, но ему больше нравится наблюдать, как Роботник разговаривает и оживляется в перерывах между едой и напитками. Этот человек просто светится, в его глазах горит внутренний огонь, когда он рассказывает о своей работе. Одно это зрелище греет Стоуна больше, чем полуденное солнце. Его сосредоточенность окончательно нарушается, когда Роботник, все еще рассказывая и чертя что-то в воздухе одной рукой, подносит ко рту блинчик с сахарной пудрой другой рукой, чтобы откусить кусочек, и, отвлекшись, умудряется размазать немного пудры по щеке и усам. Он, кажется, не замечает этого, продолжая свой рассказ, не сбиваясь с ритма, но Стоун замечает. Эти белые вкрапления среди каштановых волос по причине, которую он не может до конца объяснить, кажутся ему забавными, и он не может удержаться от улыбки, прочищая горло, чтобы сдержать смех, который так и рвется наружу. Разумеется, звук и смена настроения не остаются незамеченными Роботником. Он прерывает свое объяснение, пораженный, затем слегка возмущенно хмурится, когда его прерывают. — Что тут смешного? — Эм, да так, просто… — Что? У меня что-то на лице? — Вообще-то, да, — Стоун показывает на свою щеку, обводя место, где были бы усы, если бы они у него были. — Сахарная пудра. Прямо здесь. Хмурый взгляд Роботника меняется с подозрительного на раздраженный, и он небрежно проводит ладонью по щеке, промахиваясь на милю. Сочетание раздраженного хмурого взгляда и сахарной пудры во впечатляющих усах достаточно, чтобы заставить Стоуна слегка хихикнуть. — Ты, э-э, немного пропустил. В тот же момент сердитый взгляд доктора становится ещё более хмурым. — Очевидно, ты показываешь неправильно. — Ну да, само собой… Там просто еще немного и-… подожди, вот здесь, позволь мне. — Решив сжалиться (и никогда не говорить собеседнику, что он мысленно употребил это слово), Стоун берет салфетку и наклоняется над столом, поднося ткань к лицу доктора, чтобы стереть пятно. Позже он задастся вопросом, о чем, черт возьми, он думал, и поймет, что… ну, в тот момент он вообще не думал. В этот момент он просто немного посмеивается про себя над раздражительностью Роботника по поводу всего этого, просто так невероятно сильно любит этого сложного человека, что действует, не задумываясь даже на мгновение о последствиях, вторгаясь в личное пространство гения с намерением завершить свою задачу-… Быстрая, как нападающая змея, рука Роботника вскидывается и сжимает запястье Стоуна, как тиски, заставляя бывшего агента замереть. Только когда их взгляды встречаются и он замечает, как слегка расширяются глаза Роботника, он понимает, что сделал — прикоснулся к доктору так небрежно, ещё и на публике, и приблизился к нему настолько, что их лица находятся всего в нескольких дюймах друг от друга. Ему действительно следовало бы извиниться и отстраниться, но Стоун обнаруживает, что не может пошевелиться. И даже если бы он мог, доктор все еще не ослабил хватку на его запястье, так что теперь он по-настоящему в ловушке. Сравнение с нападающей змеей теперь кажется вдвойне уместным, учитывая, что Стоун чувствует себя очень похожим на пресловутого кролика перед удавом под пристальным вниманием Роботника. Эти проницательные глаза переводятся с руки Стоуна, все еще слегка касающейся щеки другого мужчины, обратно на его глаза, прежде чем Роботник говорит, тихо и резко: — Ты же сказал, мне не нужно опасаться попыток соблазнения с твоей стороны, подхалим? — …Что? — Все еще наполовину застывшему Стоуну требуется мгновение, чтобы осмыслить вопрос, и когда ему это удается, он чувствует, что бледнеет. — Нет! Доктор, я бы не стал-… Я действительно не это имел в виду. Это было такое легкое прикосновение. Мог ли его невинный жест действительно быть истолкован так превратно? Это кажется почти невозможным, если только… У Стоуна перехватывает дыхание, когда в его голове щелкает. Если доктор может истолковать этот невинный жест как попытку соблазнения, это означает, что… это действительно могло бы подействовать? Значит, думает Стоун, чувствуя как его горло внезапно пересыхает, а голова начинает кружиться, если бы он в самом деле попытался соблазнить доктора, это могло бы сработать? Он сухо сглатывает, и именно это заставляет Роботника понять, что он раскрыл больше, чем хотел. Глаза гения на мгновение расширяются, прежде чем сузиться, и он отпускает запястье Стоуна так резко, как будто обжегся, отдергивая руку. — Не истолковывай превратно, — огрызается он, становится заметно, как снова воздвигаются его стены самозащиты, гнев выходит на первый план, чтобы скрыть краткий момент уязвимости и смущения. — Всегда нужно быть начеку -… — Нет, не нужно, — перебивает Стоун, на что он не часто осмеливается, но, черт возьми, его, конечно, можно простить за то, что в данный момент он немного не в себе. — Тебе не нужно быть со мной начеку, я не собираюсь… я ничего не буду делать, пока ты мне не скажешь, доктор. Пожалуйста, поверь мне. Он не напоминает, что у них уже был этот разговор; он не говорит, что Роботник никак не мог забыть об этом, поэтому это не может быть причиной того, что доктор неправильно истолковал ситуацию. Он не указывает на то, что это Роботник воспринял этот момент как нечто, чем оно не являлось. Они оба это знают; но произнесение чего-либо из этого вслух, вероятно, заставило бы доктора сбежать со сцены. Итак, Стоун решает подыграть, давая мужчине выход, в котором он отчаянно нуждается прямо сейчас. — Хорошо, доктор? Все еще бездумно разминая пальцы, как будто они покалывают, Роботник замирает. Он по-прежнему выглядит совершенно затравленным, но, по крайней мере, не похоже, что он в любую секунду вскочит на ноги и умчится прочь, просто чтобы избежать этого разговора. После того, что кажется маленькой вечностью, гений, наконец, открывает рот и медленно соглашается: — …Хорошо. Улыбка, появляющаяся на его лице при этом согласии, почти причиняет боль, и Стоун глубоко выдыхает с облегчением. Он все еще нервничает от волнения, сердце бьется слишком быстро, а желудок скручивает от нервов, но, по крайней мере, Роботник больше не злится на него. — Отлично. Между ними повисает тишина, напряженная и потрескивающая. В попытке немного разрядить обстановку, позволить Роботнику снова собраться с мыслями и взять под контроль свой бурный поток эмоций, Стоун бросает беглый взгляд на их столик и недопитые чашки кофе и встает. — Твой латте почти закончился. Я пойду, принесу тебе еще. Он не ждет ответа, вместо этого подходит к стойке, чтобы сделать заказ. Все это время он едва может сосредоточиться на том, что говорит ему бариста. Он даже толком не слышит, что сам отвечает. Все, о чем он может думать, — это пристальный взгляд, сверлящий его затылок, и собственное сбивчивое сердцебиение. ~~~~~~~~~~~S~~~~~~~~~~~ Интересный факт о напряжении? Оно способно нарастать лишь до тех пор, пока не произойдет взрыв. Это происходит одним дождливым днем, вскоре после того памятного завтрака в кофейне. Дождь всегда либо делает Роботника более энергичным, чем обычно, либо успокаивает его настолько, что он даже может какое-то время посидеть спокойно и отдохнуть, и в этот день происходит последнее. Стоун возвращается из ванной и обнаруживает, что доктор уже установил дорожную шахматную доску, которой они часто пользовались во время отпуска, и теперь нетерпеливо подзывает своего ассистента, как только замечает его. — Вот ты где! Садись, садись. Мне нужно чем-то себя занять. — А каждый раз уничтожать меня в настольной игре тебе ещё не надоело? — Шутит Стоун, который более чем счастлив занять место напротив мужчины. — По крайней мере, ты способен обеспечить хоть какое-то подобие битвы, — Роботник потирает руки в предвкушении и опускается в свое кресло, низко разваливаясь на сиденье, в то же время нетерпеливо жестикулируя, чтобы Стоун сделал свой ход. И Стоун делает это очень обдуманно. Он надеется, что Роботник не заметит, как дрожит его рука, когда он тянет первую ладью вперед, и он переплетает пальцы, когда откидывается назад. Он не может сейчас выдать свои мысли. На самом деле, это может быть тот день, когда ему удастся устроить нечто большее, чем просто «подобие битвы». Сегодня он планирует победить. Помогает то, что внимание Роботника сосредоточено не только на доске; доктор переключается между выполнением своего хода и праздным взглядом в окно. О, это не значит, что он не следит за игрой, независимо от того, как это может выглядеть. Стоун полностью осознает, что Роботник может уделять внимание чему-то с нечеловеческой сосредоточенностью, одновременно делая две другие вещи. Вот почему Стоун исключительно осторожен в том, как он расставляет свою ловушку. Первые несколько ходов, которые он делает, ужасны — и он знает, что они ужасны — настолько, что Роботник даже указывает ему, что сегодня он, кажется, не в своей тарелке. Стоун слегка улыбается, надеясь, что это может быть истолковано как смущение, и возвращается к игре очень, очень осторожно. Для этого ему требуется чуть больше получаса напряженной сосредоточенности и внесения изменений в свою стратегию в последнюю минуту, но на самом деле ему это удается. Он почти не может поверить в это, когда это происходит, до последней секунды думая, что у него ничего не получится, но потом… потом Роботник отводит своего ферзя в сторону, чтобы захватить ладью Стоуна, и оставляет своего короля полностью открытым для атаки агента. Все это происходит так быстро, что даже Стоун не сразу улавливает это и почти колеблется, прежде чем сделать свой собственный ход. Секунду спустя он продолжает двигать рукой, надеясь, что доктор не заметит его замешательства. Кажется, нет. Быстрый взгляд вверх показывает агенту, что Роботник все еще расслаблен, смотрит в окно и на струйки воды, стекающие по стеклу, сцепив пальцы в замок в ожидании. Улыбнувшись доске, Стоун двигает своего коня вперед и намеренно ставит его перед черным королем. Ему приходится отдернуть руку и сжать ее в кулак, чтобы она не дрожала, удивленный восторг пульсирует в нем и заставляет нервничать, когда он произносит: — Шах и мат. Почти комично наблюдать за тем, как Роботник сначала рассеянно кивает в знак подтверждения, затем действительно вникает в значение слов, а затем ещё раз смотрит на доску, лежащую между ними. Стоуну приходится прикусить уголок рта зубами, чтобы сдержать легкомысленный смех, когда доктор подскакивает из своего расслабленного положения в кресле, чтобы сесть как следует, проверяя шахматную доску ещё раз. Очевидно, он ищет где-то изъян, ошибку; возможно, возвращается ко всем ходам, которые были сделаны в течение всей игры, чтобы найти там что-то. Это не меняет исхода. Это шах и мат. У него нет возможности выбраться из ловушки, которую терпеливо расставил для него Стоун. Роботник тоже видит это через несколько мгновений своего пристального изучения. Это видно по тому, как он замирает, взгляд больше не мечется туда-сюда, словно что-то высчитывая. — Шах и мат, — бормочет он себе под нос, поднимая руку, чтобы бездумно пощипать усы. — Как ты…? Смех и торжество скручиваются в груди Стоуна, и только из-за этого чувства эйфории он осмеливается безмятежно улыбнуться и предложить: — Если хочешь, я могу объяснить свою стратегию. Взгляд Роботника отрывается от доски и поднимается к нему. Его глаза прищуриваются, внимательно оценивая его, в то время как доктор медленно произносит: — Когда ты говорил, что когда-то давно просто увлекался шахматами… — Я не лгал, — уверяет его Стоун, подпирая подбородок рукой, пока пытается вспомнить. — Я ими увлекался — о, я думаю, лет десять назад? Двенадцать? И какое-то время мне это нравилось. Потом я потерял интерес. Никогда больше не брал их в руки, пока… ну, до этого. Он указывает на все сразу — доску, их двоих, комнату в отеле в центре Парижа. В некотором смысле все это сошлось воедино, все это и его заново открытое хобби. Роботник понимающе хмыкает, его взгляд возвращается к доске. Он протягивает руку, чтобы коснуться своего собственного черного короля — который по-прежнему окружен без возможности выбраться. — Почему ты потерял интерес? — Внезапно спрашивает доктор, шахматная фигура опасно раскачивается под кончиками его пальцев. Стоун колеблется, задаваясь вопросом, не прозвучит ли это слишком похоже на хвастовство, когда он скажет правду. Но на самом деле это даже не вопрос — в конце концов, у него никогда не было привычки лгать доктору. Так что, он отвечает осторожно, но правдиво: — Я не нашёл никого, кто смог бы стать мне соперником. Черный король падает с громким стуком, который жутким эхом разносится по комнате. Это достаточно неожиданно, чтобы Стоун слегка подпрыгнул на своем месте, удивленно уставившись на доску. Этим действием доктор очень ясно заявляет, что принимает поражение. Мат. — Ты в курсе, — внезапно говорит Роботник, перекрывая слабое эхо падающего предмета, витающее вокруг них, — что абсолютно никто не в состоянии победить меня? Этого просто не может быть. Но ты… Он вытягивает руку, чтобы обвести их жестом, охватывающим доску, упавшего короля и самого Стоуна. — Просто берешь и делаешь это, как будто это легко. — Не будь слишком строг к себе. Это было не настолько легко. В тот момент, когда он произносит это, Стоун понимает, насколько невероятно дерзко это звучит, особенно по отношению к такому гордому человеку, как Роботник. Он замирает; Роботник замирает. В целом, кажется, что вся комната затаила дыхание, пока доктор очень медленно поднимает взгляд от доски, его глаза темнеют, когда встречаются со взглядом Стоуна. Выпрямляясь, Стоун спешит заверить: — Я просто шучу… — Прижми себя к стене. Второй раз за этот короткий промежуток времени Стоун замирает — но на этот раз больше от удивления. Он не слышал этого конкретного приказа уже почти год. Он думал, что они вроде как прошли через это. Прогресс достиг точки, когда в этом больше не было необходимости. Неужели одна глупая шутка действительно может разрушить все это? — Доктор… — К стене, Стоун. Сейчас же. Понимая, что на самом деле у него просто нет выбора, по крайней мере, если он хочет успокоить собеседника, а не разозлить его еще больше, Стоун тихо вздыхает и встает, чтобы подойти к тому участку стены, на который ему указали. Внутренне он проклинает себя за свой промах; независимо от того, насколько он был уверен в своей победе, ему следовало бы подумать дважды — он в самом деле должен был хорошо поразмыслить, прежде чем тыкать доктору в лицо своей победой, даже если она была заслуженной. Что ж, будем надеяться, он сможет снова все исправить, извинившись и приняв наказание Роботника и его насмешки без комментариев. Во всяком случае, они уже давно миновали тот момент, когда доктор действительно хотел, чтобы все это причиняло агенту боль, поэтому Стоун просто прислоняется спиной к стене и готовится извиниться, когда на него начнут огрызаться. Он даже рта не успевает раскрыть, как Роботник оказывается рядом, пересекая комнату так быстро, что даже обученный агент удивляется этому. Доктор с силой хлопает ладонями слева и справа от лица Стоуна, промахиваясь на волосок от него, и придвигается так близко, что его тело буквально становится клеткой для его ассистента. На секунду, как всегда, когда они оказываются в таком положении, пульс Стоуна учащается. Не от страха, нет — на самом деле совсем наоборот. Всегда было что-то такое в том, что доктор нависает над ним так близко, создавая ощущение намека на опасность, смешанного с восхищением и благоговейным трепетом, что всегда заставляет его сердцебиение сбиваться и набирать скорость. Совершенно не помогает то, что теперь он знает, по крайней мере, благодаря смутным воспоминаниям, каково это — целовать гения. Было бы так легко просто немного наклониться вперед и...... Сглотнув, потому что у него внезапно пересыхает во рту, Стоун подыскивает нужные слова и начинает немного неуверенно: — Это действительно была всего лишь шутка, доктор. Это было совсем нелегко; мне потребовались десятки игр, чтобы хотя бы приблизиться к пониманию того, как ты… — Стоун, — прерывает Роботник его тираду; не так резко, как мог бы, и что–то в этом есть — это спокойствие вместо обычного цоканья языком и закатывания глаз — вот что заставляет Стоуна захлопнуть рот и по-настоящему слушать, по-настоящему смотреть. Роботник не выглядит сердитым, он выглядит… на самом деле немного неуверенно, лицо время от времени подергивается, как будто в данный момент внутри него борются разные эмоции, но его глаза ясны, а голос тверд, когда он произносит: — Я говорю тебе «Да». Смысл улавливается не сразу; Стоуну, настроившемуся на один конкретный разговор, требуется секунда, чтобы собраться с мыслями и уследить за внезапной сменой темы. Как только он это делает, земля, кажется, уходит у него из-под ног. Он, должно быть, неправильно расслышал, неправильно понял. — Доктор? — его собственный голос звучит как будто издалека для его ушей, единственное слово вырывается с хрипом, как будто кто-то ударил его в солнечное сплетение и выбил из него весь воздух. Роботник просто хмыкает, приподнимает бровь и ждет. И это, как ни странно, именно то, что нужно Стоуну, чтобы понять, что да, он все правильно понял, и да, доктор только что, черт возьми, согласился попробовать… попробовать что именно? Такое ощущение, что на него вылили ведро холодной воды. Внезапно Стоун снова может дышать, снова может думать, и он несколько раз прочищает пересохшее горло, прежде чем произнести более слабым голосом, чем ему хотелось бы: — Прости, доктор, но тебе придется быть более конкретным. Он может сказать, что ему удалось удивить своего собеседника, так как Роботник немного откидывается назад, раздраженно хмуря брови. — В самом деле? Я что, должен произнести это по буквам, чтобы ты понял? — В целом, да, — кивает Стоун, игнорируя ту часть себя, которая кричит ему заткнуться и просто принять это. Он не может. — Я хочу быть уверен, что мы говорим об одном и том же. На что именно ты соглашаешься? — Ты действительно хочешь поговорить об этом сейчас? Так ли это? Ладно. По крайней мере, его тело и большая часть его разума категорически кричат «Нет» в ответ. Только его бешено колотящееся сердце и его собственная железная воля заставляют его один раз решительно кивнуть. Прямо сейчас он не доверяет своему голосу. С таким глубоким вздохом, что кажется, он исходит из самой его глубины, Роботник отстраняется (желудок Стоуна сжимается от разочарования), но, к счастью, он не уходит далеко, только до тех пор, пока их не разделяют всего несколько дюймов, и он может удобно наклонить голову в задумчивости, пощипывая свои усы. — На что я соглашаюсь, — бормочет гений, все еще выглядя немного расстроенным необходимостью объяснять. — Что ж, в терминах, которыми ты, надеюсь, сможешь оперировать, подхалим — этим я позволяю тебе, хм, ухаживать за мной, как ты захочешь. В свою очередь, я попытаюсь… скажем так, хотя бы пойти тебе навстречу. Но я не стану внезапно осыпать тебя комплиментами или терпеть использование каких-либо ярлыков или ласкательных имен с твоей стороны, поэтому немедленно выброси любые подобные мысли. Давай посмотрим — да, я думаю, что это сработает в качестве основы этого… взаимодействия. Такого объяснения тебе достаточно, Стоун? — Да, это-… этого будет достаточно, — Стоуну каким-то чудом удается выкрутиться. Черт. У него уже кружится голова, кровь шумит в ушах. Хорошо, что этот разговор состоялся не сразу после того, как он чуть не умер, иначе он бы подумал, что это чрезвычайно яркий сон, вызванный лихорадкой. Честно говоря, это все еще ощущается таковым. Резко прочистив горло, он осторожно начинает: — Хотя… Хм. Доктор? То, что ты описываешь, я думаю, широко известно как отношения. Это… ты не против? Услышав это слово, Роботник заметно напрягается и корчит гримасу, прежде чем со вздохом расслабиться. — Что я только что сказал о ярлыках, подхалим? — Прости. Термины, которыми я могу оперировать, и все такое. — Тьфу-ты. Отлично. Я полагаю, это… Сойдёт. — Он насмешливо машет рукой, чтобы показать, что он имеет в виду, поскольку Роботник явно не собирается использовать само слово. — Это все? Можем мы теперь вернуться к действию? Я был занят кое-чем, пока ты меня не прервал. — Э-э. — На секунду Стоун не находит слов, главным образом потому, что его мозг просто перестает работать на мгновение, пока он пытается понять, чем именно был занят доктор, а затем, просто закипает от всех возможных идей. Слегка покачав головой, агент выдавливает из себя: — Эм, доктор, могу я спросить…? — Нет, не можешь, что бы там ни было, — очевидно, решив, что он был терпелив достаточно долго, Роботник протягивает руку и кладет ее на шею Стоуна сбоку. Не надавливая, просто придерживая, пока доктор. Черт возьми. Наклоняется. Ниже. Стоун немного ненавидит себя за звук, который он при этом издает горлом, тихий и слабый. Ещё больше он ненавидит себя за то, что протягивает руку и кладет ее на грудь доктора, останавливая. — Доктор! — Ну что ещё?! — Почему сейчас? Что заставило тебя передумать? — Ты действительно хочешь обсудить это сейчас, подхалим?! — Да! — отвечает Стоун, его голос снова обретает силу, мозг возвращается к работе, потому что да, это важно. Ему нужно, чтобы Роботник это видел. — Я хочу… мне нужно знать, что ты уверен в этом. Серьезно относишься к этому. Что это не просто разовая идея, чтобы, я не знаю, что-то проверить. Если ты не всерьез, тогда я… я вряд ли это выдержу. Последняя часть — звучит как мольба; он и сам это слышит. Он почти уверен, что Роботник тоже это слышит, и это, должно быть, выглядит до ужаса жалко, но, черт возьми, на этот раз он не гнушается выглядеть жалким. Просто, пожалуйста, пусть это не будет очередным экспериментом. Может быть, в кои-то веки его посыл действительно понимают, хотя он и тесно связан с эмоциями, темой, с которой доктор ненавидит иметь дело. После его вспышки Роботник замирает, раздражение из-за того, что ему отказывают в том, чего он хочет, ненадолго исчезает с его лица, пока он внимательно изучает Стоуна. Всего на секунду, меньше, чем на мгновение, черты лица доктора, кажется, слегка смягчаются, прежде чем он прочищает горло и снова обретает равновесие, обычное высокомерное раздражение возвращается на место. — Буээ. Ты действительно собираешься заставить меня снова разговаривать об этом, — бормочет Роботник, закатывая глаза; однако в его голосе не так много насмешки, как могло бы быть, и он не пытается сбежать, так что это уже хорошо. С показным ворчанием и фырканьем доктор с силой тычет Стоуна в грудь и приказывает: — Тебе лучше запомнить все слово в слово, подхалим, потому что я не собираюсь повторять это до тех пор, пока мы оба живы. А я надеюсь, это надолго, и твои воспоминания могут затуманиться, я знаю, но никаких повторов. Совсем никаких. Это ясно? — Кристально ясно, доктор, — каким-то образом удается произнести Стоуну уже сорванным голосом, чувствуя головокружение от надежды и предвкушения. — Почему сейчас? — Роботник начинает размышлять вслух, лениво играя пальцами с краем воротника Стоуна (и, он делает это нарочно? Если так — жестоко. Даже для него.) — Потому что, подхалим — ты играешь со мной. Дразнишь меня, бросаешь мне вызов. В последний момент рука доктора просовывает два пальца за воротник и резко тянет. Внезапный рывок абсолютно не помогает Стоуну успокоиться, особенно когда Роботник продолжает настолько спокойно, насколько можно вообразить: — Потому что ты такой же гений, как и я, хотя и притворяешься, что это не так. Потому что ты называешь меня потрясающим за мою работу, но не боишься сказать мне в лицо, что я идиот, если ты так думаешь. Потому что ты заботишься обо мне и без колебаний пожертвовал бы своей жизнью ради меня — хотя об этом последнем мы еще поговорим, это отвратительная привычка. — Несмотря на напряжение, несмотря ни на что, Стоун находит в себе силы рассмеяться от этой последней части и от того, как Роботник корчит гримасу, произнося это, как будто он раздражен из-за непослушного ребенка, не соблюдающего правила. Даже доктор криво улыбается, и глаза его сверкают, когда он толкает, а не тянет, и прижимает Стоуна к стене, склоняясь над ним до невозможности близко, полностью перекрывая все пути отступления, пока заканчивает: — Потому что ты проклятая, дерзкая заноза в моей заднице, и я бы не хотел, чтобы было иначе. — Прилипала, — поправляет Стоун, смеясь и задыхаясь одновременно. — А не заноза. — Видишь? Дерзость, — ворчит Роботник в нескольких дюймах от губ своего помощника. — Я должен отучить тебя от этого. — Разве ты только что не сказал, что не хотел бы… Какой бы язвительный ответ он ни собирался дать, он так и остаётся невысказанным, когда свободная рука Роботника, ранее упиравшаяся в стену рядом с головой Стоуна, обхватывает челюсть агента — не резко, не сжимая, к чему тот уже почти привык к этому моменту, но почти нежно, и большой палец ласкает его нижнюю губу с легчайшим нажимом, как будто проверяя ее мягкость. Тихий звук, который вырывается из горла Стоуна, ни в коем случае нельзя классифицировать как слова; учитывая все обстоятельства, он смущающе близок к всхлипу. При этом звуке глаза Роботника удовлетворенно блестят, а ухмылку, которую он демонстрирует, безусловно, следовало бы квалифицировать как преступление. Он ничего не говорит о промахе агента — маленькое милосердие, — но вместо этого наклоняется, переводя взгляд с глаз Стоуна на его губы. На расстоянии вдоха от своей цели он снова останавливается и на мгновение поднимает взгляд. Теперь на нем нет ухмылки, самодовольства, поддразнивания или подкалывания. Роботник выглядит совершенно серьезным, ожидая, пока привлечет внимание Стоуна. — Если ты собираешься сказать «нет», — ворчит он низким и мягким голосом, как только их глаза встречаются, — лучше сделай это сейчас. Если у Стоуна все еще оставались какие-то сомнения после его пламенной речи, эти слова становятся тем, что мгновенно рассеивает их все: Роботник оставляет ему выбор, уважает его желания так же, как ранее делал Стоун. Сердце готово разорваться, Стоун позволяет головокружению свободно накатывать и отпускать, ухмыляясь так широко, что практически скалится, как это иногда делает доктор в своих самых маниакальных эпизодах. — Ни за что на свете. Это правильный ответ. Глаза Роботника радостно вспыхивают — а затем темнеют, взгляд опускается на губы Стоуна, и одним последним рывком гений преодолевает крошечное расстояние, оставшееся между ними, и их губы соприкасаются. Их первый поцелуй — их первый настоящий поцелуй, потому что то столкновение губ в переулке нельзя назвать поцелуем, Стоун будет настаивать на этом до конца своих дней, — никоим образом не идеален. Стоун сразу же обнаруживает, что Роботник относится к поцелуям так же, как и ко всему остальному: нетерпеливо, с целеустремленной сосредоточенностью и бросаясь в это с головой, не заботясь ни о своем собственном благополучии, ни о благополучии других. Он набрасывается на Стоуна с такой силой, что немного откидывает голову агента назад, больно ударяя ее о стену позади него, и его хватка на челюсти Стоуна усиливается до такой степени, что сжимает даже немного неприятно, а усы доктора ощущаются как нечто чужеродное и немного щекочут. Поцелуй даже не слишком глубокий, просто одни разбитые губы прижимаются и касаются других, слегка пересохших. Стоун наслаждается каждой секундой, какой бы несовершенной она ни была. Но он также полон решимости сделать это приятным опытом для доктора; ему нужно исправить кое-какие свои ошибки здесь, черт возьми. Итак, после того, как он дает себе пять, десять, пятнадцать секунд полного блаженства и попыток смириться с тем фактом, что это на самом деле происходит прямо сейчас, он осторожно поднимает руки снизу, где они до сих пор бесполезно болтались вдоль туловища, и кладет их на плечи Роботника. И замирает в ожидании. И у него чуть не кружится голова от облегчения, когда его не отталкивают. Вместо этого Стоун скорее чувствует, чем слышит гул, резонирующий в груди Роботника, и коротко улыбается в поцелуй. Истолковывая реакцию мужчины как разрешение, он позволяет своим рукам блуждать дальше, одна скользит вверх, чтобы обхватить затылок доктора, другая — его щеку. Таким образом, Стоун осторожно, нежно притягивает доктора ближе, и чуть больше наклоняет голову — Роботник недовольно мычит, когда они отрываются друг от друга из–за движения, — прежде чем снова соединить их губы под лучшим углом, обеспечивая более глубокий контакт. Следующие несколько минут проходят как в лихорадке, тела прижимаются сильнее, а губы жадно двигаются навстречу друг другу. Несмотря на все свои намерения оставаться нежным и ласковым, по крайней мере настолько, насколько доктор может это позволить, Стоун обнаруживает, что охвачен типичной для Роботника страстью, бурей, которая разом высвобождает все чувства, которые он годами сдерживал в себе. Он больше не осознает ничего, кроме точек соприкосновения, того, как чужие зубы покусывают его нижнюю губу, как язык переплетается с его языком, а руки гладят и теребят его волосы. Нет никакой возможности сдержать стон, который он издает, когда Роботник один раз сильно дергает его за волосы, и он вынужден сам усмехнуться, когда доктор хмыкает в поцелуй в ответ на этот звук. Дрожа под натиском ощущений и эмоций, но полный решимости сделать так, чтобы это было приятно и для партнера, Стоун осторожно всасывает нижнюю губу доктора в свой рот и очень нежно прикусывает, слегка оттягивая. Реакция мгновенная и мощная — Роботник подпрыгивает и стонет, скорее вибрируя, чем издавая звук, и резко отстраняется, прерывая поцелуй. Мгновение они стоят, тяжело дыша, уставившись друг на друга. Любые опасения Стоуна о том, что он каким-то образом переступил черту, улетучиваются, когда он видит выражение лица Роботника: раскрасневшиеся щеки и расширенные зрачки, на его чертах написана такая жажда, которая почти заставляет сердце Стоуна остановиться на мгновение или два. Он вовсе не переступил черту, осознает агент, испытывая головокружение от нехватки воздуха и жара внизу живота; он сделал что-то исключительно правильное. — Что ж, — бормочет Роботник. Его голос запыхавшийся и хриплый, и Стоун испытывает чувство выполненного долга. Он добился своей цели. Доктор прочищает горло и начинает снова, звуча невероятно самодовольно: — Я бы сказал, что это успех. Нежная улыбка приподнимает уголок рта Стоуна, прежде чем он успевает сдержаться. — Теперь ты снова говоришь так, будто это эксперимент. — Я отношусь ко всему как к эксперименту, Стоун. Привыкай. Улыбка перерастает в ухмылку. — Да, доктор. Роботник улыбается в ответ, широко, резко и явно удовлетворенно, прежде чем снова постепенно стать серьезным. Его руки скользят от шеи и челюсти Стоуна к затылку агента, так что длинные пальцы снова запутываются в его волосах и тянут, легко, но решительно. Внезапное, как булавочный укол, ощущение, балансирующее на острие ножа между болью и удовольствием, заставляет Стоуна резко втянуть воздух и откинуть голову назад, по сути, обнажая горло перед другим мужчиной, в то время как он моргает, встречаясь с внезапно острым взглядом доктора. — Я не хороший человек, Стоун, и уж точно не романтик, — начинает Роботник, подчеркивая свои слова еще одним рывком за волосы. — Если ты думаешь, что это все что-то изменит в этом факте… Стоун ничего не может с собой поделать — он смеется, по-настоящему веселясь, задыхаясь сразу по нескольким причинам. — Я знаю тебя много лет, — указывает он, улыбаясь от уха до уха. — И я был влюблен в тебя много лет. Ты в самом деле думаешь, что я хочу чего-то другого? Проходит полминуты, пока удивление Роботника от такого легкого смирения агента становится очевидным — слишком долгое моргание, резкий вдох — прежде чем его ухмылка возвращается в полную силу, мрачная и довольная. — Умник хренов. — Просто констатирую факты, доктор. — Хмпф, — жесткая хватка на его волосах ослабевает, и длинные пальцы гладят, а не тянут, ногти то и дело проходятся по коже головы, вызывая дрожь во всем теле. — Я хочу матч-реванш, — заявляет Роботник после нескольких секунд приятного молчания. — Я собираюсь выяснить, как ты умудрился меня победить так, что я не заметил, попомни мои слова. Проходит одно, два мгновения, прежде чем Стоун понимает, о чем говорит собеседник, и как только до него доходит, он снова смеется. Игра, которая спровоцировала все это, полностью вылетела у него из головы. Честно говоря, всё, кроме доктора, на какое-то время полностью вылетело у него из головы. — Конечно, доктор, — все еще посмеиваясь, он пытается оттолкнуться от стены и вернуться к шахматной доске — — только для того, чтобы Роботник, ни на йоту не сдвинувшись с места, удержал его в клетке своих рук. На вопросительный взгляд агента доктор закатывает глаза. — Не сейчас, Стоун. О. Ооо. Стоун снова ухмыляется, чувствуя озорной настрой, снова прижимаясь спиной к стене, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал хотя бы притворно серьезно. — Ах, конечно. Мы же ещё собрали не все данные для эксперимента. Роботник ворчит что-то, подозрительно похожее на «дерзкая заноза», и бросает на него мрачный взгляд, борясь с собственной ухмылкой. — Именно так, и первое, что я понял из этого эксперимента, это то, что, оказывается, существует действенный способ тебя заткнуть. Представь себе. Я уже потерял всякую надежду в этом отношении. — Правда? И какой же? Я, должно быть, что-то упустил, извините, доктор. Не могли бы вы мне показать? Следующий звук, слетающий с губ Роботника, — наполовину смех, наполовину рычание, и он нетерпеливо бросается вперед, чтобы снова завладеть ртом Стоуна, эффективно заглушая восторженный смех агента. Стоун умудряется успеть подумать, что он совсем не возражает, если его вот так будут затыкать в будущем, а затем на какое-то время вообще перестает думать. Матч-реванш может и подождать.