Coffee and Mayhem

Содержание: Роботник знает, что такое ночные кошмары, конечно, он знает — страшные сны; приступы тревоги во время сновидения, сопровождающиеся умеренными вегетативными реакциями и обычно пробуждающие сновидца. Он знает все это в теории, потому что сам он подобного не испытывает. Он выше таких элементарных реакций. Он будит Стоуна посреди ночи исключительно для того, чтобы кое-что уточнить, вот и все. Продолжение «Мы остановились в Париже», где Роботнику не снятся кошмары, у всех проблемы с одиночеством, а Стоун просто хотел поспать, на самом деле. ~~~~~~~~~~~~~~~~ Если Роботника и его взаимоотношения со сном в целом можно описать как ожесточенную войну между двумя непримиримыми врагами, то отношения доктора со сновидениями по сравнению с этим гораздо более заурядны. Он не то чтобы ненавидит видеть сны; скорее, он думает, что это могло бы быть более приятной частью сна (раз уж ему приходится спать). Просто его собственные сны невероятно скучны. Его сны всегда слишком яркие и реалистичные (неудивительно, учитывая его фотографическую память и острый ум), каждая деталь, запечатленная днем, воспроизводится очень четко и детально ночью. На самом деле было бы забавно наблюдать за происходящим в высоком разрешении, как в кино, если бы только его подсознание не сосредотачивалось на всякой несусветной чепухе. Примерами являются: дни на работе, когда он все еще работал на правительство, и скучные совещания, на которых ему приходилось присутствовать. Также довольно часто воспроизводится его пребывание на грибной планете. Или, что более свежо, взрыв гигантского робота — светящийся золотом еж разрывает его на части и отправляет в небытие. Все это он уже видел, и поэтому это заставляет его мысленно закатывать глаза всякий раз, когда его мир грез решает обрушиться на него со старыми новостями и событиями давно минувших дней. Правда, сны — это способ осмыслить то, что произошло во время бодрствования, но он — Айво Роботник, самый гениальный разум в истории. Разумеется, ему не нужно заново пересматривать то, что произошло с ним днём, прокручивая в уме снова и снова, как повторы старых мыльных опер, просто чтобы справиться с этим? Он и так прекрасно справляется со всем в течение дня, большое спасибо. Правда, иногда его подсознание решает все слегка запутать, пойти немного не по сценарию, так сказать. Иногда, в своих снах, он так и не возвращается из грибного ада и медленно теряет рассудок во время пребывания там, пока не начинает думать, что он всего лишь один из множества грибов, подобных тем, что растут вокруг него. В другой раз падение с его прекрасного, рушащегося творения заканчивается чуть менее удачно, и последнее, что он слышит перед пробуждением, — это звук ломающейся при ударе собственной шеи. Как бы болезненно это ни звучало, по крайней мере в момент сна, он уже не может предсказать исход. Эти сны почти занимательны, говорит он себе. Проще говоря, Роботник очень недоволен всеми этими глупыми сновидениями и считает их пустой тратой времени. Поэтому, когда однажды вечером он засыпает в гостиничном номере, и следующее, что он осознает, — перед его внутренним взором возникает образ совершенно иного места, и он глубоко вздыхает во сне. «Ну что ж. Что мы пересматриваем на этот раз?» — мысленно спрашивает доктор, ни к кому конкретно не обращаясь, снова готовясь к скучному изложению прошлых событий. — «Грибная планета или поражение от «силы дружбы?» Но первый же взгляд, который он бросает на свое… окружение, моментально исключает оба этих варианта. К его легкому удивлению, он, кажется, возвращается в кафе Mean Bean, разгромленное, освещенное навязчивым зеленым светом, точно такое же, каким оно было в последний раз, когда он видел его воочию. Почти заинтригованный, Роботник решает посмотреть, к чему это приведет, и готовится к приключению. Глазами своего собственного сновидческого «я» он наблюдает, как молнии изгибаются вокруг его рук, создавая формы и звуки по его приказу. По его воспоминаниям, это в самом деле было довольно приятно — чувствовать, что весь мир лежит у его ног и он может делать все, что захочет… — …Доктор? Сон прерывает его мысли, и Роботник во сне уже поворачивается на звук, в то время как осознанная часть его разума уже соображает, почему голос звучит так знакомо, но явно искажен… страхом? Это неверно, рассуждает он мысленно, даже когда полностью поворачивается во сне и видит Стоуна; потому что, разумеется, это Стоун, он был там, но он не боялся. Или, что ж… Конечно, он казался немного обеспокоенным, но беспокойство — это не то же самое, что страх. Даже тот, кто также плохо разбирается в эмоциях, как Роботник, сможет понять это. Но этот Стоун, эта версия сна, безусловно, боится. Он стоит перед Роботником, (в реальности агент сидел! Что за неточность!), с глазами, полными ужаса, а потом начинает медленно отступать от гения, заметно дрожа всем телом, до кончиков пальцев. Он не просто боится, он боится Роботника. Это просто абсурд, усмехается доктор, тут же решая вмешаться и попытаться исправить неточности. Но его версия из сна быстрее, он громко, жестоко смеется и поднимает одну руку, обвитую молнией, в небрежном взмахе — пренебрежительный жест, прощальный — голос потусторонний и лишенный какого-либо сочувствия, когда он говорит против своей воли: — Свободен, Стоун. Вспыхивает зеленая молния, такая яркая, что становится почти белой, поглощая все — всю кофейню, Стоуна с его широко раскрытыми от ужаса глазами и крик, который издает либо Роботник, либо его агент. — ...И, пожалуй, Роботник видел достаточно. Усилием воли он прерывает сон и заставляет себя проснуться. Он резко подскакивает в постели, в мгновение ока оказываясь в сидячем положении, тяжело дыша, с учащенно бьющимся сердцем, и невольно морщится. Процесс насильственного пробуждения никогда не бывает приятным; его разум может контролировать сон и пробуждение, но его тело гораздо медленнее выполняет программу, все еще переживая воображаемую стрессовую ситуацию и отрабатывая внезапный переход между сном и реальностью. Раздраженный сном и собственным бесполезным телом, Роботник мысленно чертыхается, даже когда делает размеренные вдохи, заставляя свои легкие и сердце снова замедлиться. Чтобы справиться с дезориентацией, он начинает мысленно перечислять время и место, где он сейчас находится — Париж, середина ночи, в огромной кровати, которую они делят с агентом со времени своего прибытия сюда. Он сейчас не в Грин-Хиллз. Он больше не владеет изумрудом. Все это произошло несколько недель назад. Как раз в тот момент, когда его тело, наконец, кажется, приходит в себя и снова успокаивается, рядом с ним раздается шорох, шелестят простыни, и тихий, хотя и явно обеспокоенный голос спрашивает: — Доктор? Это тот же голос, что и во сне, и на какую-то поразительную, иррациональную секунду сердце Роботника снова замирает в груди, вспоминая зелёный свет и страх, Стоун тогда в самом деле боялся его, не так ли?.. Стискивая зубы и приводя свои мысли в порядок, выстраивая их, как непослушных солдат, Роботник выдавливает из себя простое: — Воды попить. — в качестве объяснения, пока спускает ноги с кровати. В темноте и спешке он некоторое время шарит на ощупь, прежде чем находит трость, которой пользуется, чтобы меньше опираться на свою сломанную ногу, и ему требуется две попытки, чтобы встать на ноги и как можно быстрее направиться в ванную. Дверь за ним захлопывается, и в ванной вспыхивает свет. Как только Роботник остается один, он включает кран с холодной водой и обеими руками выплескивает ледяную жидкость себе в лицо. Холод заставляет его сделать резкий громкий вдох, но это также помогает ему полностью проснуться. Однако это не замедляет биение его бешено колотящегося сердца или дрожь в конечностях. С рычанием Роботник смотрит на себя в зеркало и с силой хлопает раскрытой ладонью по отражающей поверхности. — Возьми себя в руки! — Шипение сочится ядовитым гневом в адрес бледного лица с затравленными глазами, которое он видит в зеркале. Что за нелепость. Он — Айво Роботник. Требуется нечто большее, чем ночное путешествие по его подсознанию, чтобы вывести его из равновесия. Если только… Если только, оно не вызывает вопросов, на которые пока нет ответов. Роботник делает паузу и обдумывает это еще раз. Если это было послание от его подсознания, то это потому, что это прошлое событие — нечто такое, что он до сих пор не мог проанализировать, классифицировать и забыть. Вместо того чтобы злиться из-за этого, он просто поможет процессу продвинуться вперед, сделав это прямо сейчас, и тогда эти воспоминания никогда больше не будут его беспокоить. Сейчас он намеренно вспоминает те события, на этот раз правильно — вызывает в воображении ощущение силы Изумруда, текущей внутри него, бесконечной и чудесной; возвращает себя в Mean Bean и ситуацию, в которой он там оказался. Как в фильме, который нужно перемотать назад, он прокручивает события, пока не достигает того, что искал, того, что было в его сне, и там он нажимает мысленную кнопку остановки и замораживает эту картинку, чтобы успеть проанализировать ее. Ага, и вот оно. Прямо здесь, кристально ясно, он может разглядеть страх в глазах Стоуна, когда тот смотрит на него, Роботника. Даже зеленая молния, отражающаяся в глазах агента, не может полностью скрыть этого. От этого зрелища что-то неприятно скручивается в животе Роботника, и он сильно хмурится, снова фокусируя зрение, чтобы его взгляд больше не был обращен внутрь. Хмурясь на свое отражение, он обдумывает это откровение — или, скорее, это воспоминание. Тогда это не казалось важным, когда происходило все остальное, но сейчас… Это беспокоит его, понимает Роботник, моргнув, и хмурится еще сильнее. Его беспокоит, что Стоун может испытывать страх из-за него. Тем более что Стоун никогда не боится. Черт возьми, он видел, как агента держали под прицелом, приставив дуло пистолета к его виску, и все, что тот выдал в ответ, — это раздраженное закатывание глаз. Так что думать, что Роботник может быть причиной настоящего страха, — это… это так… Что ж, это неприятно, решает, наконец, Роботник, после недолгих попыток получить объяснение по поводу узла у него в животе. Благоговение, уважение — вот те эмоции Стоуна по отношению к нему, с которыми он согласен, даже привык ожидать, но страх? Когда он даже не знает его причины? Нет, это нельзя так оставлять. Это может помешать их рабочим отношениям! Ему нужно докопаться до сути, и он уже знает, как это сделать. В конце концов, человек, который может дать ему ответ непосредственно из первоисточника, находится прямо за дверью. Не давая себе времени взвесить все «за» и «против» своей стратегии, он врывается обратно в их комнату со всей силой выпущенного на волю шторма, пересекая номер большими шагами. Он осознает, что забыл свою трость, только когда чувствует острую боль в заживающей ноге и, спотыкаясь, делает пару шагов вперед и останавливается. Но сейчас он ни за что не позволит себе передумать, поэтому вместо того, чтобы вернуться за тростью, он преодолевает боль и снова продвигается к кровати, на этот раз заходя с другой стороны, той, на которой все еще лежит другой мужчина. Он не заботится о том, чтобы проверить, проснулся Стоун или нет; сейчас он все равно проснется. Как только его колено касается матраса, он позволяет себе тяжело сесть и тянется обеими руками к Стоуну, умудряется ухватиться за него в полутьме и трясет. — Стоун! — Что…?! — раздается хриплый вскрик в районе подушки, и руки агента хватаются за его собственные, чтобы остановить его, но Роботник только мычит и продолжает трясти агента за плечо и предплечье; все, за что ему удалось ухватиться в темноте. По-видимому, понимая, что он не сможет заставить его остановиться физически, Стоун начинает говорить дальше, с каждой секундой становясь все более бодрым: — Я проснулся, проснулся! Доктор, что происходит?! Чрезвычайная ситуация?! Это считается чрезвычайной ситуацией? В некотором смысле, да. Итак, Роботник переходит прямо к делу, теперь, когда он уверен, что привлек внимание Стоуна: — Ты боишься меня? Вместо быстрого и действенного ответа, на который он надеялся, все, что доктор получает в ответ, — это молчание. Стоун полностью замирает, становится совершенно неподвижным на пару мгновений, прежде чем раздается шорох и включается лампа на прикроватном столике. На мгновение Роботника ослепляет внезапный яркий свет, он резко моргает и отводит одну руку назад, чтобы прикрыть глаза. Напротив и наполовину под ним Стоун, похоже, чувствует себя не намного лучше. Он по-совиному моргает, глядя на своего босса, глаза усталые, волосы растрепаны со сна. Он выглядит задумчивым и домашним, так что это на мгновение заставляет Роботника отвлечься от рассматриваемого вопроса — по крайней мере, до тех пор, пока Стоун недоверчиво не спрашивает: — Что? — Что, что? — Роботник моргает, приводя свои мысли в порядок (и растрёпанные волосы его агента сейчас совершенно не в центре внимания, большое спасибо) и хмурится. Необычно, что ему приходится повторять вопрос, поскольку Стоун обычно достаточно проницателен и внимателен, чтобы следить за дико скачущим мыслительным процессом доктора к удовлетворению гения по крайней мере в девяноста процентах случаев. Даже если его только что разбудили и, таким образом, он все еще может быть дезориентирован, очевидное замешательство на лице Стоуна все равно странно, поскольку, будучи обученным агентом, Стоун обычно просыпается полностью и со всеми своими умственными способностями наготове в мгновение ока. Должно быть, доктор выдернул его прямо из фазы быстрого сна. Настолько медленно, как только может в своем нетерпении, Роботник повторяет: — Ты меня боишься? — Я… Ты это к чему вообще? — К счастью, Стоун, кажется, понимает, что доктор не собирается ничего разъяснять и ждет немедленного ответа на свой вопрос, и пробует снова. — Нет, конечно, я тебя не боюсь! Хм. Сказано немного слишком громко, голос стал чуть выше в конце предложения, но это все равно могло быть скорее удивлением, чем намеком на ложь. Роботник хмыкает, сравнивая это заявление с воспоминаниями, которые он восстановил. Картина все еще свежа в его памяти — глаза Стоуна, полные тревоги, то, как он все еще был напуган, когда Роботник с силой хаоса внутри вторгся в его личное пространство. Данные не совпадают с утверждением Стоуна, и Роботник нетерпеливо прищелкивает языком, накручивая кончик усов между пальцами, пока думает. — Данные говорят об ином, Стоун. Может, попробуешь еще раз? — Данные… что…? — бормочет в ответ Стоун, явно пытаясь угнаться за ходом мысли доктора, но безуспешно. Затем он замолкает, зажмуривает глаза и делает глубокий, продолжительный вдох. Собирается с силами. Когда он снова открывает глаза, они становятся острее и яснее. — Доктор, — в его голосе звучит наигранный профессионализм и спокойствие, которого он явно сейчас не чувствует. — Просвети меня, пожалуйста. Какие именно данные? Несмотря на то, что он чувствует нетерпение и нервозность с тех пор, как проснулся, Роботник может признать, что было бы справедливо сообщить ему подробности, чтобы они оба понимали, о чем говорят. Это сделало бы результат этого разговора намного более точным. Разумеется, он мог бы просто назвать точную дату, день и время событий, но он почти уверен, что Стоун с его менее блестящим умом этого не помнит, поэтому он довольствуется кратким перессказом. — Я имею в виду Mean Bean. Я заполучил изумруд и вернулся, чтобы забрать тебя. — Mean Bean… — Как бы то ни было, Стоун наоборот, кажется, еще больше сбитым с толку дополнительной информацией, его глаза на мгновение расширяются, прежде чем задумчиво сузиться. — Чем это вызвано…? Почти в замедленной съемке Роботник с беспокойством наблюдает, как Стоун обдумывает это, пытаясь понять, — потому что его агент сам по себе гениален, даже глубокой ночью, когда его застают врасплох. В быстрой последовательности задумчивый взгляд Стоуна перебегает с Роботника на другую, теперь пустую, сторону кровати; он анализирует смятую простыню и слегка безумное состояние доктора. Приходит понимание, и рот бывшего агента на мгновение приоткрывается в удивлении, прежде чем его глаза возвращаются к собеседнику, быстро моргая. — Тебе приснился кошмар. Инстинктивно Роботник кривится при этом термине. Это так низко. Так по-человечески. Пробуждение от нереалистичного и неприятного сценария и необходимость разделять правду и вымысел, проверяя реальность на фактах — это нечто настолько плебейское, что намного ниже человека его статуса. И нет, это вовсе не то, чем он сейчас занимается. Он просто проверяет, может ли он по-прежнему рассчитывать на лояльность своего помощника после получения новой информации. В нетерпении Роботник щелкает пальцами перед носом Стоуна. — Сосредоточься, Стоун. Ответь на вопрос, и на этот раз, будь добр, скажи правду. Напряжение немного спадает с плеч Стоуна, и он вздыхает, приподнимаясь на локтях, а затем еще выше, пока не оказывается сидящим, прислонившись спиной к изголовью кровати, на уровне глаз Роботника. С трудом подавляя зевок, он проводит рукой по лицу, качает головой. — Я уже сделал это. — Нет, не сделал. — Да, я же… Роботник хмыкает и грозит ему пальцем, прежде чем постучать тем же пальцем по своему виску. — Не правда! Я помню это ясно, как божий день, Стоун. Учащенное сердцебиение, мышечное напряжение, расширение зрачков — ты был напуган. Не пытайся это отрицать. — Я, возможно, волновался, да, — поправляет Стоун, и ха, наконец-то они добиваются некоторого прогресса! Но, несмотря на согласие, его голос тверд, когда он добавляет: — Но я никогда не боялся тебя, доктор. Услышав это твердое заявление, Роботник чувствует, как его мышцы расслабляются, и с удивлением отмечает, что он испытывает облегчение от этой информации. Хм. Ну, в целом, это очевидно. Было бы неправильно, если бы его агент работал не на все сто процентов своих возможностей, только потому, что страх перед работодателем замедляет его мыслительные процессы. Удовлетворенный этим выводом, Роботник медленно кивает сам себе… только для того, чтобы через полсекунды осознать, что этого не достаточно. Облегчение мгновенно сменяется гневом, когда он замечает это. Вот почему эмоции являются помехой, ворчит он про себя; он был так занят ощущением облегчения, что чуть не упустил тот факт, что Стоун признался, что испытывал беспокойство, да, но не объяснил, чем было вызвано это беспокойство. Нахмурившись, он снова прокручивает в голове их разговор, считая это просчетом со своей стороны. Не похоже, что Стоун лжет, но о чем-то агент определенно умудрился умолчать… Роботник чуть не хлопает себя ладонью по лбу; должно быть, он все еще в полусне, раз совершает такую элементарную ошибку. Он не просчитался; он просто задал неправильный вопрос. — Отлично. Тогда чего же ты боялся? Он может сказать, что на этот раз все сделал правильно, по тому, как Стоун полностью замирает, и торжествующе ухмыляется. Попался. — Ну? Давай уже покончим с этим. На этот раз вздох Стоуна звучит явно устало, когда он потирает рукой подбородок, искоса поглядывая на Роботника. — И у меня есть разрешение говорить откровенно? — По сути, я приказываю тебе это сделать. — Роботник прищуривает глаза, глядя на мужчину, когда тот продолжает молчать, и протягивает руку, чтобы хлопнуть Стоуна по колену. — Сейчас не время начинать стесняться меня, Стоун. Стоун бормочет что-то себе под нос, что звучит решительно дерзко, но Роботник решает пока оставить это без внимания; здесь и прямо сейчас происходят более важные вещи. Например, очевидное поражение в позе Стоуна, когда мужчина глубоко вздыхает, закатывает глаза к потолку, словно моля о терпении (грубо!) и начинает сбивчиво объяснять: — Когда ты пришел, чтобы спасти меня, — «забрать тебя,» мысленно поправляет Роботник, потому что, да ладно, как будто Стоун сам не смог бы выпутаться из той ситуации, пфф, — Я, если так подумать, в основном, боялся за тебя. Теперь это приводит вечно работающий разум Роботника к полной остановке, и он как бы… застывает на месте. Моргает. Снова моргает. Пока, наконец, не решает, что нет, он не ослышался. — Боялся за меня? — Из всех вариантов, которые он представлял себе в промежутке между пробуждением от своего не-кошмара и этим моментом, это определенно не подходит ни под один из них. — Почему? — требует Роботник, разрываясь между удивлением и жалкой обидой при мысли о том, что вообще мог быть такой момент, когда была необходимость волноваться за него. — В тот момент я контролировал мастер-изумруд! Я был на пике своей игры! Какой странной и ошибочной логике ты следовал, чтобы прийти к выводу, что тебе следует бояться за меня? К его чести, Стоун не отступает перед повышающим голос и становящимся все более агрессивным в своём нападении доктором. Агент просто выжидает, пока Роботнику нужно будет перевести дух, чтобы перебить его и объяснить: — Изумруд и был именно той причиной, по которой я беспокоился о тебе, доктор. Еще одна короткая остановка его мчащихся мыслей, и Роботник откладывает дальнейшие разглагольствования, вместо этого требуя: — Объясни. — Ты только что слился с источником энергии невероятной мощности, о котором мы практически ничего не знали, — послушно пускается в объяснения Стоун, потирая усталые глаза и пересказывая события со своей точки зрения. — Насколько нам было известно на тот момент, могли быть побочные эффекты. И, мне не очень приятно это говорить, но ты вел себя несколько... иначе, когда вернулся. Слово «странно» остается невысказанным и повисает в воздухе между ними, но, по крайней мере, Стоун достаточно сознателен и достаточно проснулся, чтобы не испытывать судьбу, открыто называя доктора странным или ненормальным. «Не то чтобы он вообще когда-либо мог такое сказать», — молча соглашается Роботник, прежде чем вернуться к обсуждаемому вопросу и поразмыслить над этой новой информацией. Действительно, он был немного… скажем так, под кайфом от новоприобретенной силы, сразу после слияния с изумрудом. Огромный поток данных обрушивается на него, ощущение силы заряжает его энергией и наделяет способностями, превосходящими его самые смелые фантазии… все это было невероятно и головокружительно, и он был в восторге от всего этого. Он мог бы, в порыве великодушия, допустить, что кому-то со стороны его новая внешность и поведение могли бы показаться… несколько вызывающими беспокойство, если у этого кого-то не было бы всех данных. Особенно, если этот кто-то Стоун, размышляет он, и у него вырывается тихое фырканье, прежде чем он успевает сдержаться. — Доктор? — Стоун немного оживляется при этом звуке, нерешительная улыбка приподнимает уголок его рта. — Это так похоже на тебя, — объясняет Роботник, взмахивая рукой и закатывая глаза без особого раздражения, — беспокоиться обо мне, когда риски, на которые я иду, всегда идеально просчитаны. Улыбка вырывается на свободу, губы Стоуна изгибаются, а глаза вспыхивают; он хочет что-то сказать, но не говорит, и у Роботника сразу же возникает подозрение, что это было бы что-то о рисках и о том, насколько плохо на самом деле он умеет их просчитывать, когда полностью сосредоточен на достижении определенной цели. Сам едва сдерживая усмешку, он бросает на Стоуна взгляд, пытаясь изобразить суровость, но подозревает, что у него ничего не выходит. — Что бы ты ни собирался сказать прямо сейчас, выброси это из головы. Ответный кашель подозрительно похож на смех, сдержанный в последнюю секунду. — Ладно. Я собирался сказать, что беспокоиться за тебя — это своего рода моя работа. — Не сомневаюсь, что собирался. — Роботник даже не предпринимает ни малейшей попытки скрыть закатывание глаз, как потому, что он видит эту ужасную ложь насквозь, так и потому, что Стоун всегда выходил далеко за рамки своих должностных обязанностей, чтобы обеспечить благополучие доктора. Называть это просто «его работой», уже давно стало их внутренней шуткой. На этот раз Стоун открыто улыбается. Теперь он спокоен; снова опускается ниже на подушки, конечности расслаблены, поза немного смягчается. Очевидно, он уверен, что Роботник не слишком обижается на то, что он назвал его поведение странным, или на то, что он беспокоился о нем. Теперь, когда большая часть бешеной энергии, движущей им, проходит, Роботник действительно начинает любоваться другим человеком в теплом свете ночника, когда тот забывает о своей идеальной выправке и выглядит сейчас задумчивым и мягким после недавнего сна. Его веки кажутся тяжелыми, и как раз в тот момент, когда Роботник смотрит на него, он подавляет очередной зевок, проводит рукой по волосам и еще больше взъерошивает их. Похоже, он был бы не против снова лечь спать. Более того, он выглядит ужасно по-человечески, вот таким, как сейчас; и это что-то, что должно было бы безмерно раздражать Роботника, учитывая, что он презирает человечество в целом, но в данном случае доктор обнаруживает, что не обращает на это внимания. Скорее наоборот. С тех пор как они сбежали с места крушения и устроили импровизированный отпуск (залегли на дно, настаивает часть его разума), он, откровенно говоря, очарован видом такого Стоуна, открытого и уязвимого. Ему кажется, что это своего рода привилегия, которой его удостоили, и его разум жадно каталогизирует и запоминает каждый отдельный эпизод такого более повседневного Стоуна, сохраняя изображения в самых глубоких тайниках своего разума для… неопределенных целей. Он точно не знает, для чего, но предполагает, что вреда от этого тоже не будет, поэтому позволяет этому просто быть. Фактически, позволяет до такой степени, что, по-видимому, упускает из виду, что Стоун все ещё с ним разговаривает. — …- тор? — Хм? — Роботник моргает, снова напряжённо выпрямляясь. Оу. Как долго он уже пялится? — Я спросил, ответил ли я на твой вопрос, — поясняет для него Стоун, к счастью, не спрашивая, где на этот раз блуждал разум гения. Объяснять это было бы немного странно даже для них. — Хм. — Роботник наклоняет голову, обдумывая вопрос, в то же время прокручивая в уме весь их разговор, тщательно обдумывая каждую деталь, в то время как Стоун терпеливо ждет. Да, на первый взгляд, на вопрос, который все это время мучил его подсознание, был дан удовлетворительный ответ. Нет ничего, что могло бы… Так, стоп. Он доходит до определенного предложения — на самом деле, до одного слова, — которое использовал Стоун, и это заставляет его задуматься, пересмотреть свой вывод. Подождите-ка минутку. Прищурившись, он резко оборачивается к Стоуну, требуя: — В чем ещё была причина? — Хм? — Стоун, кажется, вздрагивает, взгляд, который опустился было на матрас, с легкой тоской возвращается обратно. Роботник может сказать, что он пытается выглядеть удивленным, но его глаза быстро скользят влево, прежде чем снова встретиться взглядом с гением, и это звучит так громко, как если бы он прокричал это вслух. Он точно знает, что имеет в виду доктор. — Ты сказал «в основном», подхалим, — безжалостно указывает Роботник. Как будто это могло ускользнуть от его внимания! Не важно, что это почти произошло; он вовремя заметил. — В основном, ты боялся за меня. Какая еще была причина для страха? Теперь настает очередь Стоуна морщиться, его плечи напрягаются, пока он смотрит куда угодно, только не на Роботника. — Ну… — Выкладывай, Стоун, или, клянусь тебе, мы просидим здесь всю ночь, обсуждая эту тему снова и снова. Это не пустая угроза, и Стоун тоже это знает, гримаса становится еще более очевидной, когда он вздрагивает. -… Ты, вероятно, посчитаешь вторую причину отвратительно человеческой по своей природе, доктор. — Его голос звучит неуверенно, почти умоляюще, как будто он надеется, что Роботник откажется это слушать. — Слишком иррациональной. — Это будет не первый раз, когда ты напоминаешь мне о своей человеческой натуре, Стоун, — отмахивается Роботник, игнорируя скрытую мольбу. Как будто он может оставить это сейчас. — Давай уже, выкладывай все начистоту. Следует пауза, во время которой Стоун явно ведет внутреннюю войну с самим собой, его ресницы трепещут, а челюсть тихо двигается. Едва сдерживая нетерпение, Роботник постукивает пальцами по бедру, ожидая, когда его ассистент вспомнит, что сопротивление бессмысленно, если доктор почуял запах крови. Наконец, Стоун с глубоким вздохом смиряется с неизбежным и запрокидывает голову назад, смотря исключительно в потолок, а не на доктора, когда выдавливает: — Я боялся, что ты оставишь меня позади. Если первое признание удивило Роботника, то это выходит далеко за рамки простого удивления. Прямо сейчас он по-настоящему ошеломлен, слишком озадачен, чтобы даже разразиться тирадой, к которой мысленно уже готовился. На мгновение он может только открыть рот — и снова закрыть его, потому что никакие слова не приходят на ум. Ирония судьбы заключается в том, что прямо сейчас ему больше не нужно говорить. Его молчания, похоже, достаточно, чтобы заставить Стоуна продолжать объяснять; или, возможно, агент просто скрывал это так долго, что теперь все выплескивается из него при первом же реальном шансе. Как бы то ни было, Стоун совершенно бессвязно продолжает говорить, по-прежнему уставившись в потолок и не встречаясь взглядом с Роботником: — Ты сам сказал: в то время ты был на пике своей игры. Что, ну, учитывая, что твоя обычная игра уже далеко за пределами моей… за пределами вообще чьей-либо лиги, просто означает, что в тот момент ты был будто не из этого мира. Не говоря уже о том, что ты только что приобрел то, что можно описать только как феноменальную космическую силу. Ты мог сделать всё, что угодно, всего лишь одной силой мысли. И ты не нуждался в чьей-либо помощи для этого. Впервые с тех пор, как он начал говорить, Стоун останавливается, переводит дыхание. Он очень быстро бросает взгляд вниз на Роботника, который все еще молча, ошеломленный, наблюдает за ним, прежде чем облизать губы и снова отвести взгляд. — И ты определенно не нуждался в моей помощи для этого, так что я… испугался. Что ты поймешь это. Между ними воцаряется тишина, нарушаемая их тихим дыханием и случайным шелестом простыней, когда Стоун слегка отодвигается, явно испытывая неловкость от того, как сильно он только что разоткровенничался перед другим. Роботник, с другой стороны, в кои-то веки совершенно не находит слов, за исключением ругательств. Это все, что сейчас проносится в его голове, повторяясь все громче и громче от негодования. Имбецил. Идиот. Тупица. Как мог Стоун хотя бы на секунду подумать, что он…?! Уже открывая рот, чтобы наброситься на Стоуна и обрушить на него все эти оскорбления за то, что тот вообще мог допустить, пусть даже на самый краткий миг, настолько идиотскую мысль… Роботник внезапно замолкает, переоценивая свое заявление. Потому что. На самом деле мысль вовсе не идиотская. Он должен признать, что логика вполне здравая. Сверхъестественные существа, обладающие почти абсолютным всемогуществом, на самом деле не нуждаются в помощниках, не так ли? Даже для того, чтобы делать грязную работу. Или готовить для них латте. Все это можно было бы сделать с помощью одной-единственной мысли и искры энергии. Вам не нужен ассистент, если вы можете сделать все, что угодно, за тот краткий промежуток времени, который требуется вам, для того, чтобы сформулировать мысль. Несмотря на этот невероятно логичный факт, ему ни разу не приходила в голову мысль о том, что он может не пойти и не забрать Стоуна с собой. Это просто казалось естественным и правильным, чтобы агент был рядом с ним. Слегка ошеломленный этим открытием, которое приходит так поздно — что ж, на тот момент он был поглощен уничтожением ежей и мировым господством, — Роботник самозабвенно ухватывается за этот новый факт, прокручивая его в уме, анализируя, подталкивая и разбирая на части. В то время присутствие Стоуна рядом с ним казалось неотъемлемой частью плана. Нет, не только плана; неотъемлемой частью его самого, в целом. Хм. Что ж, рассуждает он, Стоун всегда рядом с ним. Его присутствие… привычно. Его работа точна и всегда хорошо выполняется. Он смеется над шутками доктора и отлично справляется с особенностями его характера. Его благоговение и восхищение работой доктора не являются чем-то необходимым, но все равно очень ценятся. Воспоминания о планете грибов на мгновение вспыхивают перед его внутренним взором, и Роботник корчит гримасу. Если это то, как ощущается больше не иметь Стоуна рядом с собой, тогда...... Ему не нужен Стоун. Никогда не был нужен, по правде говоря. Но, в конце концов, нуждаться в чем-то и хотеть чего-то — это две совершенно разные вещи. И, по-видимому, второе утверждение в данной ситуации оказывается единственно верным. «Просто веселее, когда он рядом», — твердо заявляет тихий голосок, не крича, но тем не менее, звуча громче, чем остальная часть его очень логичного разума. Есть ещё кое-что, он уверен в этом. Грандиозность того факта, что его первым желанием в качестве нового обладателя изумруда было: «перенеси меня к Стоуну», разумеется, нельзя объяснить простым весельем. Но. Это кажется хорошей базовой причиной для дальнейшего анализа его собственных… (буээ) чувств, который можно отложить на потом. Прямо сейчас он прекрасно осознает, что Стоун все еще ждет от него какой-либо реакции; с тех пор, как он признался в своем страхе. Роботник поднимает взгляд и обнаруживает, что бывший агент внимательно наблюдает за ним с восхитительно бесстрастным лицом. Если бы он был человеком попроще, то наверняка уже кусал бы губы или нервно крутил большими пальцами. А так, поскольку Стоун есть Стоун, только подергивающийся мускул на его челюсти выдает его напряжение. — Твои рассуждения, как это часто бывает, в лучшем случае неполны, подхалим, — ловит себя на том, что произносит Роботник, едва не заставляя Стоуна подпрыгнуть; рука мужчины дёргается в спазме, выдавая его. — По твоей логике, я бы бросил тебя, как только в твоих услугах отпала бы явная необходимость. Ну, свежие новости для тебя, Стоун, — в них вообще никогда не было явной необходимости. Для решения любых задач, с которыми ты справляешься за меня, я могу легко изобрести машину, которая будет работать в десять раз быстрее; и это было бы не только намного эффективнее, но, — и тут у машины был бы дополнительный бонус, — она никогда не спорила бы со мной. Пока он говорит, Роботник внимательно наблюдает за реакцией Стоуна. Он думает, что чуть больше восьми месяцев назад он на самом деле не заметил бы очень короткую вспышку пронизывающей до костей боли, которая мелькает на лице Стоуна, прежде чем мужчина с легким выдохом берёт себя в руки и возвращает своим чертам бесстрастность. Он также наверняка упустил бы, как глухо звучит голос Стоуна, когда он отвечает сухо и учтиво: — Я знаю, доктор. — Очень хорошо, — кивает Роботник. Просто ему нужно было убедиться, что это понято; это жизненно важно для того, чтобы полностью осознать весомость того, что он собирается сейчас сказать. Он недолго колеблется, раздумывая, действительно ли он хочет так много обнажить перед Стоуном, прежде чем глубоко вздохнуть и продолжить: — Потому что, если ты это знаешь, то ты наверняка в курсе, что при этом, я все равно сделал тебя своим ассистентом и решил оставить тебя рядом, а потом «вернулся за тобой», несмотря на все факторы, говорящие против этого. Исходя только из этого, ты должен быть в состоянии сделать вывод, что хотя это и не является чем-то жизненно необходимым, ты… и твои услуги... как минимум желаемы. Завораживающе наблюдать за тем, как на этот раз лицо Стоуна меняется в противоположную сторону. Сначала происходит проблеск, моргание, затем бесстрастная маска, скрывающая его мысли, спадает, когда он поднимает взгляд и смотрит на Роботника, вслушиваясь в его слова с приоткрытым ртом. К тому времени, как доктор заканчивает (потирая пальцы за спиной, размышляя, не сказал ли он слишком много), лицо Стоуна становится для него как открытая книга, медленно переходя от озадаченного удивления к благоговению, а оттуда прямо к по-настоящему ослепительной улыбке, которая сама по себе может легко осветить целую комнату. Удовлетворенный таким результатом, Роботник все же откашливается (вовсе не нервно, никогда), когда Стоун молчит слишком долго, и рявкает: — Это понятно, Стоун? — П-понятно, доктор. — Ответ следует лишь с краткой заминкой — Роботник не может точно определить, чем она вызвана, но поскольку Стоун все еще улыбается, это не может быть вызвано негативной эмоцией. — Хорошо. Постарайся больше не забывать об этом. — Решив, что на один вечер обнажения души вполне достаточно, Роботник хмурится, быстро меняя тему: — Кроме того, ты процитировал мне детский мультик? Феноменальная космическая мощь? Ты серьезно сейчас? — Ну… да. — Во всяком случае, улыбка Стоуна становится только шире, превращаясь во что-то дразнящее, удивленное. — А ты узнал, откуда эта фраза. — Ну. — Пойманный с поличным, Роботник на мгновение замирает, рука взлетает, чтобы подергать себя за усы, пока он ворчит: — Должно быть, я слышал это где-то мимоходом. Ты же знаешь, насколько хорошая у меня память. — Она превосходна. — Угу. Они ненадолго замолкают, но это приятная тишина. В кои-то веки Роботнику кажется, что он замедляется, вместо того чтобы думать слишком быстро, планировать и плести интриги со скоростью в десять раз большей, чем у всех остальных. Это также является тем, чего он, вероятно, не смог бы получить от машины, размышляет он. Присутствие Стоуна… успокаивает. — Теперь ты получил ответы на свои вопросы, доктор? — спрашивает Стоун через некоторое время мягким голосом. Если предыдущий допрос и расстроил его каким-то образом, то теперь это чувство давно прошло. — Я полагаю, что так, Стоун, — соглашается Роботник после короткой паузы. В целом, он получил больше ответов, чем у него было вопросов, и вдобавок узнал кое-что о своем агенте. — Как ты думаешь, мы могли бы теперь снова лечь спать? — Хм. — Сон был последним, о чем он думал с тех пор, как проснулся. Короткий взгляд на часы, поблескивающие на запястье Стоуна, говорит ему, что еще рано, нет даже четырех, но сомнительно, что сейчас он снова сможет заснуть. Стоун, похоже, тоже догадывается об этом, поскольку мужчина издает горлом звук, похожий наполовину на смех, наполовину на вздох. — …Теперь ты наоборот полностью проснулся, не так ли? — Нечего жаловаться, — фыркает Роботник, изображая надменность, но больше чувствуя себя так, будто вынужден оправдываться. — То, что я проспал так долго, уже само по себе чудо. Во всяком случае, ты должен быть благодарен, что я не разбудил тебя раньше. — Я и не жалуюсь, — и в самом деле это звучит не так, как кажется Роботнику, это больше похоже на… нежность? Соскальзывая на край матраса и вставая, Стоун направляется к рюкзаку, которым пользуется во время их пребывания здесь, аккуратно убранному в угол между столом и стеной. — Я купил дорожные шахматы во время утренней пробежки сегодня… или, скорее, вчера, — объясняет он, роясь в его содержимом, приглушенным голосом, продолжая что-то искать. — Подумал, что это поможет скоротать время. Почему бы не воспользоваться ими сейчас, верно? — Шахматы? — Роботник чувствует, как его брови подпрыгивают вверх, и он выпрямляется, заинтригованный. — Ты играешь? — Играл когда-то, так, баловство, — скромно отвечает Стоун, выныривая на поверхность с доской в руках. Он звучит даже чересчур скромно, — думает Роботник, щурясь на собеседника. Но, черт бы побрал этого человека и его покер-фейс, с такого расстояния, и когда лицо Стоуна не освещает теплый свет лампы на прикроватной тумбочке, доктор не может сказать, преуменьшает ли его собеседник, или говорит правду. — Сначала я узнаю, что ты говоришь по-французски, теперь ты играешь в шахматы, — пыхтя, Роботник поднимается на ноги, лишь слегка покачиваясь на больной ноге, и, прихрамывая, подходит к столу, чтобы помочь убрать с него посуду, чтобы они могли установить доску. — Что еще ты от меня скрываешь, подхалим? — Ничего, — Стоун коротко улыбается ему, пока кладет доску и начинает расставлять фигуры. — Тебе нужно только спросить, если ты хочешь что-то узнать. — Ммм, — задумчиво хмыкает Роботник, потирая подбородок. Возможно, со временем он воспользуется этим советом. Позволяя себе опуститься в кресло напротив, доктор своим пронизывающим, лазерным взглядом наблюдает, как Стоун подготавливает доску. Во время этого он дважды ловит бывшего агента, когда тот пытается подавить зевок. С поразительной ясностью Роботник вспоминает, что, хотя Стоун, возможно, и способен мириться со своим адским графиком большую часть времени, это никоим образом не означает, что его помощник так же привык к недосыпанию и бессоннице, как и он сам. И доктор только что пробудил его от глубокого сна шквалом вопросов. От этой мысли у него внутри скручивается неприятное чувство, которое Роботник не особо пытается анализировать, и быстро встает, решив, что должен что-то с этим сделать. Стоун поднимает взгляд, немного удивленный, когда доктор проталкивается мимо него. — Доктор? — Ты определенно не сможешь нормально играть в таком состоянии, — огрызается Роботник, включая кофемашину, которую он потребовал, как только они сняли комнату. — Надеюсь, немного кофеина поможет это исправить — в какой-то степени. У него за спиной раздается тихий сдавленный звук, почти теряющийся в шуме работающей машины. Когда он оглядывается через плечо, ему кажется, что Стоун выглядит немного ошеломленным. — Ты сейчас… готовишь мне кофе? — Проницательное наблюдение, Стоун. — Закатывая глаза, Роботник достает полную чашку и начинает добавлять сахар. — Серьезно, ты уверен, что вообще готов к игре, если тебе уже трудно справиться с простыми наблюдениями… — Просто дело в том, — перебивает Стоун, что он делает редко, но, похоже, ничего не может с собой поделать, когда выпаливает: — Ты никогда не делал этого раньше. Я не думал, что ты вообще знаешь, какой кофе я обычно пью. Уже на полпути обратно к дивану, Роботник чуть не спотыкается, резко останавливаясь, чтобы взглянуть на чашку в своей руке, как будто видит ее впервые — эспрессо, черный, две ложки сахара, услужливо подсказывает ему его разум. И он абсолютно уверен, что все сделал правильно; только теперь, когда Стоун упоминает об этом, он сам вдруг поражается тому, что в самом деле это знает. Когда это он обращал внимание на то, какой кофе пьет его ассистент? — Ну что ж. — громко заявляет Роботник, выводя себя из оцепенения, чтобы преодолеть последнюю дистанцию и с силой опустить чашку, чтобы произвести впечатление, но не расплескать ее содержимое. — Не похоже, чтобы твои предпочтения были особенно сложны, Стоун. И, опять же, — блестящая память. — Разумеется, — отвечает Стоун, явно на автопилоте, машинально беря чашку. Его первый глоток настолько крошечный и осторожный, что Роботник напрягается, с тревогой ожидая… чего-то. Когда ничего так и не следует, чем бы оно ни было, он резко спрашивает: — Ну? На первый взгляд, ничуть не обеспокоенный его вспышкой, Стоун делает еще один глоток, прежде чем улыбнуться ему той ослепительной улыбкой, которая освещает его лицо и всю комнату вокруг него. — Это идеально. — Ну, разумеется, это так, — Роботник закатывает глаза, совершенно точно не испытывая облегчение, нет, и снова плюхается в кресло, скрестив руки на груди. — Еще раз. Блестящая память. Делай свой ход, ты играешь белыми. Стоун только хмыкает, делая еще один медленный, размеренный глоток своего кофе и двигает фигуру вперед свободной рукой. Роботник делает свой собственный ход, едва взглянув на доску, настолько он занят наблюдением за тем, как Стоун наслаждается простой чашкой кофе. Мгновение или два слышен только звук передвигаемых шахматных фигур и тихие глотки в промежутках. Только когда Роботнику удается отвести взгляд от своего агента и по-настоящему посмотреть на шахматную доску, он замечает, что что-то происходит. Разглядывая фигуры и анализируя последние ходы, Роботник моргает, смотрит ещё раз повнимательнее, когда до него доходит, что расположение фигур уже начинает походить на стратегию, о которой новичок в игре знать просто не может. Резко поднимая взгляд на Стоуна, борющегося со своей ухмылкой, он прищуривает глаза и обвиняет: — Баловство, говоришь. Улыбка Стоуна кривовата, настолько чрезмерно невинна, что уже откровенно поддразнивает. — Это было очень давно. Будь со мной помягче. С трепетом Роботник осознает, что эта игра на самом деле обещает быть интересной и даже сложной. «И ты смеешь думать, что я мог бы оставить тебя позади», — ловит он себя на мысли с невероятной яростью, на мгновение пораженный силой этой мысли. Встряхнув головой, чтобы прояснить ее, он тянется к своим фигурам, и ухмылка изгибает его усы. — Размечтался. Приготовься к разгрому, Стоун. — С нетерпением жду этого, доктор. Двигая свою фигуру вперед на позицию, Роботник бросает взгляд исподлобья, отмечая реакцию Стоуна перед лицом его (шутливой) угрозы. Бывший агент выглядит совершенно расслабленным, подперев подбородок рукой, на его губах играет улыбка, пока он медленно потягивает свой кофе. Он выглядит настолько далеким от страха, насколько это вообще возможно. Удовлетворенный, Роботник направляет свою собственную ухмылку вниз, на доску, и делает свой ход.