Coffee and Mayhem

Они снимают комнату на ночь где-то в богом забытом районе Дампстер-Сити, штат Монтана, в третьеразрядном мотеле на обочине дороги в никуда, месте, которое выглядит так, будто в нем больше тараканов и клопов, чем постояльцев-людей. Будь это в любой другой день, в любой другой ситуации, Роботник закатил бы истерику из-за того, что Стоун осмелился заставить его даже приблизиться к такой помойке, как эта. Он даже сейчас чувствует, как недовольство накапливается внутри него, гнев тлеет, как угольки, в его грудной клетке, а усы топорщатся от ярости, но он знает, что сейчас не время, и проглатывает все это. Не похоже, что у них сейчас много вариантов — у них практически нет денег ни на одном из их счетов, их активы заморожены, нет транспортного средства, чтобы даже просто выехать из штата, и, учитывая их состояние, то, что они смогли зайти так далеко, уже похоже на чудо, которое произошло только благодаря отличным физическим возможностям Стоуна и его железной воле. Роботник слишком хорошо это знает. Последние несколько миль Стоуну пришлось почти нести его на спине, так как сломанная нога доктора стала подгибаться под ним. Именно осознание этого подвига заставляет Роботника проглотить свое недовольство и спокойно позволить Стоуну заплатить за их пребывание. По крайней мере, в таком месте, как это, задают не так уж много вопросов. Несмотря на то, что они, должно быть, представляют собой то ещё зрелище, в изодранной одежде и со свежей кровью, стекающей по крайней мере по лицу Стоуна, администратор даже не особо внимательно их рассматривает. Он принимает чудовищную сумму денег — в три раза больше, чем стоила бы одна из этих комнат, — с ворчанием и отрывистым кивком, и бросает ключ на стойку. Стоун ловит его с небольшим усилием, по причине своего потрепанного состояния, и возвращается к Роботнику, чтобы помочь доктору оттолкнуться от стены и, шатаясь из стороны в сторону, проделать утомительный путь по коридору в их комнату. Он выглядит так, словно хочет что-то сказать, возможно, извиниться за такое скромное размещение, но Роботник решительно качает головой. Стоун знает, что лучше не пытаться снова заговорить. Комната, которую они снимают, не рассчитана на двух человек. Здесь только одна односпальная кровать, пожалуй, слишком маленькая даже для одного человека, а ванная, которую Роботник может разглядеть через приоткрытую дверь, ненамного больше коробки из-под молока. И снова он проглатывает любые протесты, которые подступают к его горлу, как желчь, чему способствует ощутимая дрожь в измученных мышцах Стоуна, когда он опирается на другого в поисках поддержки. Между ними не произносится ни слова, когда Стоун помогает ему пересечь комнату и забраться на кровать, стараясь не слишком задевать травмы доктора. Как только Роботник ложится и Стоуну больше не приходится нести их обоих, агент — (бывший агент? Судя по всему, у них обоих больше нет работы) — заметно оседает, покачивается на ногах, стоя на месте, и долго и с трудом моргает. Роботник легко распознает симптомы истощения, которые следуют за выбросом адреналина после стресса. У них, вероятно, меньше двух минут, прежде чем его подхалим окончательно сломается и рухнет на месте, и гений пренебрежительно машет рукой, когда Стоун только собирается открыть рот — скорее всего, чтобы спросить о самочувствии доктора в порыве неуместной преданности. — Иди приляг, Стоун. Ни от кого из нас нет никакой пользы в таком состоянии. Еще одно долгое, медленное моргание — боже, усталость действительно замедляет восприятие, — а затем усталая улыбка появляется на лице Стоуна, когда он кивает. — Ты прав. Я только… пойду смою с себя это все. Взмах в направлении его лица, которое с одной стороны все еще покрыто засохшей и свежей кровью, и Роботник издает согласный звук… и демонстративно игнорирует странный укол боли, который напоминание о ране вызывает в его груди. Скорее всего, просто очередной всплеск адреналина. Да. В то время как Стоун пару минут мечется по комнате а потом уходит в смехотворное подобие ванной, Роботник начинает дремать. Он не засыпает по-настоящему, но осознает, что продолжает моргать дольше, чем это необходимо, и что он, кажется, пропускает несколько коротких мгновений между каждым закрытием и повторным открытием глаз. Он даже не слышит, как прекращает течь вода в ванной, или как Стоун возвращается в спальню, пока агент не заговаривает с другой стороны кровати. — Я могу лечь на полу, если хочешь. Проходят драгоценные секунды, прежде чем Роботник спохватывается, а затем закатывает глаза. — Ты что, теперь начинаешь стесняться? Ложись уже на эту чертову кровать и спи. — Ты ранен. — Стоун что-то бормочет, пытаясь забраться на провисший матрас, движениям не хватает его обычной грации и элегантности. Как обычно, он занимает сторону, обращенную к двери, фактически становясь препятствием между доктором и любым, кто может попытаться войти в комнату ночью. Не то чтобы он сейчас был большим препятствием. Его голос уже звучит полусонно, когда он бормочет: — Я пытаюсь быть внимательным. — Совершенно неуместное рыцарство однажды приведет к твоей несвоевременной кончине, — огрызается Роботник, игнорируя очередной укол боли при мысли о смерти Стоуна. Позже нужно будет обратить внимание на свое учащенное сердцебиение; кажется, что-то здесь не так. — Это не первый раз, когда мы делим постель, в то время как один из нас ранен, агент. — Да, но обычно раненым был я. Еще одно напоминание, о котором Роботник не просил. Он стискивает зубы и взмахивает рукой — одной из немногих конечностей, которая сейчас ему повинуется, — в сторону, чтобы ударить Стоуна по голове. — Заткнись. Спи. — Да, доктор. — Прерывистое дыхание подсказывает ему, что Стоун посмеивается над ним сквозь зевоту. — Спокойной ночи, доктор. Он не удостаивает это ответом, не желая тратить драгоценный кислород на ворчание. Он ждет и слушает, как дыхание Стоуна выравнивается за считанные секунды, сон с легкостью погружает измученного человека в свои успокаивающие объятия. В отличие от него, Роботник никак не может заснуть. На самом деле это не слишком удивительно. Айво Роботник и концепция сна всегда были подобны маслу и воде, льду и огню. Он прекрасно осознает, что ему нужен сон, о да, и он ненавидит этот факт со жгучей страстью. Так много времени тратится впустую на сон, когда вместо этого он мог бы быть продуктивным. И поэтому он заставляет себя бодрствовать любым возможным способом, чтобы досадить самому Морфею, если понадобится, и доказать, что он выше таких элементарных потребностей. В свою очередь, словно в наказание за его пренебрежение, иногда, когда он приветствовал бы сон с распростертыми объятиями, он полностью ускользает от него. Сегодня одна из таких ночей. Он может отслеживать течение времени по светящимся цифрам помятых часов на прикроватном столике перед ним и отстраненно наблюдает, когда проходит один, два, три часа, а он так и не сомкнул глаз. Его глаза остаются широко открытыми, он смотрит вглубь комнаты, едва освещенной луной. Он мог бы различить смутные очертания разномастной мебели в крошечном номере мотеля, но ничего этого не видит. Он далеко, разум мчится все быстрее и быстрее вместо того, чтобы замедлиться. События последних сорока восьми часов продолжают прокручиваться перед его невидящими глазами, карусель, вышедшая из-под контроля, крутится и крутится до тех пор, пока воспоминания о грибной планете, о лабораториях, спрятанных за кофейней, о зеленых изумрудах и золотых ежах, о славном триумфе, сокрушительном поражении и неожиданных спасениях — все это не начинает накладываться друг на друга и сливаться до тех пор, пока ничто больше не имеет смысла. У него уже буквально кружится голова от всего этого, и это несмотря на то, что он все еще лежит. Может быть, он действительно получил сотрясение мозга при падении. Они так и не успели убедиться на сто процентов, что это не так, из-за необходимости бежать с места крушения и всего остального. Они. Это слово всплывает и занимает центральное место среди всего остального бардака, крутящегося в его мозгу. Это вызывает нелепое, человеческое желание обернуться и найти в темноте тело, лежащее рядом с ним на маленькой односпальной кровати, пока он не сможет прикоснуться к нему и напомнить себе, что оно настоящее. Убедиться, что присутствие, которое он ощущает рядом с собой, — это не просто очередной плод его воображения, вызванный употреблением галлюциногенных грибов и одиночеством. Нелепая идея, конечно. Он знает, что это реальность, напоминает себе Роботник, Стоун практически перенес его сюда. И прямо сейчас он буквально слышит ровное дыхание агента у себя за спиной. Регулярные вдохи и выдохи продолжаются с тех пор, как голова мужчины коснулась подушки, как нечто постоянное. Успокаивающее, подсказывает ему крошечная часть его сознания, и он немедленно тратит большое количество драгоценной энергии на то, чтобы спрятать эту мысль глубоко-глубоко внутри, вместо этого усмехаясь. По крайней мере, один из них, кажется, способен спать. Разумеется, это не он, а его подхалим. Само собой. В любом случае, это все Стоун виноват, решает он, усталый, злой и немного обиженный. Стоун и его непоколебимое чувство преданности. Роботник мог бы быть мертв прямо сейчас, со всем этим было бы уже покончено, но нееет, Стоун должен был прийти и вытащить его из-под обломков, как какой-нибудь самопровозглашенный герой. И теперь у его подхалима хватает наглости мирно спать рядом с ним, мешая Роботнику ворочаться с боку на бок от бессонницы, потому что так он рискует разбудить другого, а это приведёт к вопросам. Сейчас он не в той форме, чтобы отвечать на вопросы. Ни на вопросы Стоуна, ни тем более на свои собственные, которые продолжают терзать его усталый разум, требуя внимания. Один из них доминирует, его подсознание буквально выкрикивает его до тех пор, пока он не сдается и не начинает обдумывать это: После всего этого, они действительно собираются отправиться в Париж? Он так и сказал, хотя это была идея Стоуна. Но он согласился, потому что это была идея Стоуна. Потому что Стоун предложил поехать туда вместе; потому что его голос звучал так, будто он воодушевлен этой идеей. Потому что Роботник дразнил его за то, что он романтик, а Стоун согласился с этим и все равно хотел поехать. С ним. Но крошечная, подлая часть его разума напоминает ему, немного злорадно и резко, что Стоун тоже думал, что они шутят по этому поводу. Может быть, он вовсе не имел это в виду. Желание обернуться и прикоснуться к Стоуну возникает снова, на этот раз он хочет разбудить его, потребовать ответов на мучающие его вопросы. Он сжимает руки в кулаки, чтобы остановить этот порыв, понимая, насколько жалко это заставило бы его выглядеть. Желание превращается в дрожь, которая поднимается по его рукам и распространяется по всему телу, пока беспокойство полностью не захватывает его, заставляя мышцы коченеть, а тело дрожать от напряжения, которое он не может снять. В порыве гнева он решает, что с него хватит; ему нужно выбраться из этой постели, нужно пойти — куда-нибудь. Он пока не знает, куда именно. В его голове нет никакого реального плана на этот счёт; только желание двигаться, сбежать. Как можно осторожнее он выпутывается из-под одеяла и придвигается ближе к краю матраса, стиснув зубы и мысленно готовясь поднять свое измученное тело с кровати и принять вертикальное положение. Спустить левую ногу с кровати и перевести верхнюю часть тела в сидячее положение оказывается относительно легко, несмотря на дрожащие мышцы и уколы боли, отдающиеся практически в каждой клеточке тела. Удовлетворенный результатами, Роботник приступает к движению правой ногой. Разумеется, именно здесь все идет ужасно, унизительно неправильно. В тот момент, когда он пытается вытянуть ногу вперед, бесполезная конечность вызывает сильный приступ боли, который заставляет его биться в конвульсиях, из него грозит вырваться крик. В последний момент ему удается запереть звук за стиснутыми зубами, но не удается сдержать то, как все его тело содрогается в ответ на БОЛЬ, сгибаясь пополам и переваливаясь через край матраса. По иронии судьбы, он оказывается именно там, где хотел быть, но быстрее и гораздо менее контролируемо. Его правая нога протаскивается по матрасу и падает на пол — еще один крик беззвучно гремит в его черепе, — в то время как его левая нога скользит вперед, вытягиваясь. Он падает, молотя руками и переворачиваясь, и следующее, что он помнит, — это то, что он сидит на полу рядом с кроватью, тяжело дыша и испытывая тошноту от боли. Словно в довершение оскорбления, именно в этот момент загорается прикроватная лампа позади него, прогоняя самые темные тени и освещая все его жалкое положение. Роботник чуть не начинает биться лбом о столбик кровати в отчаянии, когда слишком бодрый голос позади сухо комментирует: — Ты ужасный сосед для ночёвки в одной кровати, ты в курсе? Доктор не удостаивает подобную чушь словесным ответом, только недовольно хмыкает и отказывается оглядываться. Он уже может представить себе выражение лица Стоуна, ту смесь строгого профессионализма, к которой он привык, и той новой мягкости, к которой он ещё очень сильно не привык. Вероятно, никогда не привыкнет. Когда он ничего не отвечает, Стоун тихо вздыхает, передвигаясь с тихим шорохом. — Тебе нужно было в туалет? Нужно сказать «да», возможно, это было бы логично, поскольку это объяснило бы его неэлегантную попытку сбежать из общей постели. Но Роботнику больно, и он чувствует себя так, будто вынужден оправдываться из-за того, что его видят в таком состоянии, поэтому его первая рефлекторная реакция, как это часто бывает, — наброситься на единственного человека, предлагающего ему доброту. — Тебе какое дело? То, как Стоун ни секунды не медлит с ответом, действительно многое говорит о том, как долго они уже знакомы, голос агента остаётся ровным и невозмутимым. — Ну, ты только что разбудил меня, так что… — О боже, приношу свои глубочайшие извинения. Ты что, принцесса на горошине? Просто отвернись и спи дальше, черт возьми. К его продолжающемуся раздражению, у Стоуна хватает смелости и абсолютной наглости издать тихий смешок, как будто выслушивать оскорбления — это нечто забавное. Если бы Роботник был в лучшей форме, он бы швырнул чем-нибудь в самодовольную физиономию агента за это. Позади него снова раздается шорох, и Роботник, вздрогнув, понимает, что был ужасно неосторожен и не обратил внимания на то, что мог означать этот шорох, потому что, прежде чем он успевает среагировать, Стоун встает и, обойдя кровать, становится перед ним. И вот так на гениального безумца обрушиваются все те вещи, с которыми он абсолютно не способен справиться: Стоун, выглядящий странно уязвимым и домашним в теплом свете лампы без костюма и со взъерошенными волосами, с кривой улыбкой на лице, когда он наклоняется на один уровень глаз с доктором. На лице этого засранца из-за подушки появилась чертова складка, отмечает какая-то отдаленная часть разума Роботника, и он немедленно приступает к увековечиванию этого зрелища в самых глубоких, самых личных уголках своего сознания. — Итак, в ванную или обратно в постель? — спрашивает Стоун, к счастью, не подозревая о том, какая абсолютная каша сейчас творится в разуме доктора. Огромным усилием воли, Роботнику всё-таки удается запустить свой проклятый, предательский мозг и напомнить себе о позорном положении, в котором он все еще находится. Унижение, к счастью, помогает подавить какие-то странные гормоны, которые в настоящее время овладевают им. — Постель, — выдавливает он сквозь стиснутые зубы. То, что следует за этим, возможно, худшие моменты в его жизни, и это учитывая нежелательное пребывание на необитаемых грибных планетах и сокрушительное поражение от «силы дружбы.» Стоун, не теряя времени, просовывает обе руки доктору под подмышки, почти заключая его в объятия, и на счет «три» начинает поднимать его с земли. Роботник стискивает зубы от смущения и боли одновременно и сосредотачивается на том, чтобы помогать процессу в меру своих возможностей, опираясь одной функциональной ногой в пол и обеими руками на матрас позади себя, все это время старательно пытаясь игнорировать твердость и тепло тела перед собой. Когда в последний раз он по-настоящему прикасался к другому человеческому существу, просто так, не будучи спасаемым с места крушения? Наверняка до грибной планеты, а может, и дольше. Внезапно он вскакивает и заваливается назад, плюхаясь на матрас. Такое резкое приземление заставляет его вздрогнуть, и Роботник кряхтит, как от напряжения, так и от разочарования от собственных неуправляемых мыслей. Он немедленно начинает выпутываться из объятий Стоуна, который все еще нависает над ним (всегда, всегда он так делает), и отползает так далеко, как только может, так быстро, как только может, пока не оказывается на своей стороне кровати, чтобы плюхнуться на спину и уставиться в потолок. Теперь он возвращается к тому, с чего начал, с сожалением осознает он, ни на шаг не продвинувшись в избавлении от собственного беспокойства и не приблизившись к побегу. Все, чего ему удалось добиться, — это того, что теперь Стоун полностью проснулся и ждет объяснения его поведению. Роботник почти ощущает вкус вопросов, витающих в воздухе, в то время как Стоун возвращается на свою сторону кровати и проскальзывает обратно под одеяло. Немного ерзанья, какой-то шорох, и Стоун уже лежит рядом с ним, тоже на спине. Вот так, они лежат всего в нескольких дюймах друг от друга, оба смотрят в пустой потолок над ними. Проходит всего несколько тихих мгновений, прежде чем Стоун тихо спрашивает: — Ты... Он не ждет, чтобы услышать, что скажет Стоун, вместо этого сразу перебивает: — Выключи свет. Еще один миг, затем свет гаснет. По крайней мере, в этом его прилипала послушен. Он надеется, что на этом все, и Стоун сейчас повернется и снова уснет, оставив его в покое, наедине с его бессонницей. Но, разумеется, Стоун никогда не делает того, чего от него ожидают, он всегда делает только то, что по его мнению, лучше для доктора. Так что это раздражает, но на самом деле не удивляет Роботника, когда не проходит и минуты, как раздается тихий вопрос: — Хочешь поговорить об этом? Смешок даже не притворный, вырывается у него сразу же. — Сам догадайся. — Когда это ему хотелось поговорить о… буээ… чувствах? Потому что, как бы ему ни было неприятно это признавать, именно эти надоедливые мелочи — причина, по которой он все еще не спит. Но Стоуна нелегко остановить. — Отлично. Тогда теперь ты, наконец, сможешь заснуть? Наконец. Значит, он в курсе, что Роботник еще вообще не спал. Каким–то образом тот факт, что его застукали врасплох, заставляет его только еще сильнее защищаться, в его голосе проскальзывает резкость, когда он бросает в ответ: — Еще раз — какое твое дело? Он ожидает в ответ очень многого, но чего он не ожидает, так это глубокого вздоха, который издает Стоун. Это заставляет его приободриться и незаметно попытаться взглянуть на своего бывшего агента. Прямо сейчас это прозвучало очень похоже на поражение. И в самом деле, голос Стоуна звучит усталым, когда он снова заговаривает, усталым настолько, что никакой сон этого не исправит. — Ты действительно не понимаешь, да? Ладно, это не то, что Айво Роботник часто слышит в своей жизни, если вообще слышал хоть когда-либо, и, несмотря на свое намерение не смотреть, он ловит себя на том, что поворачивает голову, чтобы взглянуть на другого человека; или, по крайней мере, на его силуэт, который он может разглядеть в полутьме комнаты. — Не понимаю чего? Тихий звук, похожий на «Нет» или «Оставь все как есть», но он не оставит — не может — такое оставить без ответа. Он ненавидит чего-то не знать, и больше всего он ненавидит не знать чего-то о Стоуне. Роботник вслепую выбрасывает руку в сторону, сильно недооценив расстояние, и бьёт Стоуна по плечу вместо его глупой физиономии. — Стоун. Не смей засыпать, не ответив на вопрос, подхалим. Еще один из этих проклятых вздыхающих звуков, и Роботник собирается ударить снова, когда чужая рука перехватывает его руку в темноте, останавливая его более чем по одной причине. Прикосновение такое теплое и настоящее, что почти обжигает. Сейчас на нем нет перчаток, сгоревших и сорванных во время аварии, так что пальцы Стоуна обхватывают его запястье и большой палец, кожа к коже. Это замораживает не только тело Роботника, но и его разум. Предыдущее объятие, конечно, уже было чем–то особенным, но это прямой контакт, гладкая, теплая кожа, и это почти чересчур для него. Он разрывается между тем, чтобы забрать руку и наоборот ухватиться покрепче. Он так сосредоточен на изучении этого крошечного контакта, что едва не пропускает, когда Стоун продолжает говорить: — …Думал, я уже ясно дал понять это еще на месте катастрофы, но ты действительно очень небезразличен мне, доктор. Я мог бы попытаться сказать тебе, насколько, но, учитывая, что ты с трудом принимаешь даже тот факт, что мне не все равно, жив ты или мёртв, я думаю, что для этого еще слишком рано. Давай просто скажем, что я действительно считаю это своим делом, когда с тобой что-то не так. Хватка на его запястье ослабевает, но Роботник намеренно не отдергивает руку сразу, как бы ему этого ни хотелось, заставляя себя сделать это медленно. Он все еще чувствует точку соприкосновения на своей коже, как клеймо, и едва удерживается, чтобы не потереть ее, пока переваривает информацию, которую ему только что предоставили, сопоставляя ее с фактами, которыми он уже располагает, сравнивает и складывает воедино, пытаясь составить из всего этого полную картину. Правда, Стоун уже заявил на месте крушения, что беспокоится о нем. Что он скучал по нему все эти восемь месяцев. Не похоже, что Роботник сможет просто проигнорировать все это, независимо от того, было это последствиями сотрясения мозга или нет. Но. Теперь у него было несколько часов, чтобы всё обдумать, и он пришел к определенному выводу. А именно, выводу о том, что он просто не может в этом разобраться. Раньше, всякий раз, когда он видел, как Стоун смеётся над его самыми подлыми шутками, всякий раз, когда доктор сам вёл себя с ним самым наихудшим образом, и Стоун просто принимал всё это как должное, это имело смысл. Это была логичная реакция, потому что это было работой Стоуна. Работой, которая ему, похоже, действительно нравилась, даже если никто другой не понимал, как такое вообще возможно. Естественно, Стоун будет заботиться о том, чтобы его босс был в порядке, если он не горит желанием искать другую работу. Но сейчас? Сейчас работы нет. Между ними больше нет отношений начальника и подчиненного. Чем бы ни было то, что было между ними раньше, это разбилось и сгорело, погребенное под обломками металла и осколками амбиций. И теперь, спустя несколько часов после того, как его вытащили из–под тех же самых обломков, и у него появилось время все обдумать, Роботник задается вопросом — кто они теперь друг другу. Почему Стоун все еще здесь. Его гениальный ум может прийти только к одному выводу по этому поводу: у бывшего агента должны быть какие-то ожидания. У людей всегда есть ожидания; какое-то предполагаемое вознаграждение за оказанные услуги. Что ж, если это то, что происходит, то ему придется разочаровать своего бывшего ассистента. — Ты ставишь свои деньги не на ту лошадь, Стоун. — Что, прости? — Я не знаю, чего именно ты ожидаешь от меня, но, принимая во внимание последние события, велика вероятность, что ты будешь разочарован. Так что собирай свои вещи, уходи, иди и найди кого-нибудь другого, кому сможешь поклоняться, пока еще можешь. Наступает еще одна долгая пауза, которую доктор не может истолковать. Затем: — Ты же не можешь в самом деле думать, что я здесь поэтому. — Не указывай мне, что я могу или не могу думать, агент. — С чего ты взял… — Матрас слегка пружинит; либо Стоун поворачивается к нему лицом, либо недоверчиво качает головой. Роботник очень упорно не поворачивает голову, чтобы проверить. — Ты действительно так думаешь? — Это логичный вывод, — начинает Роботник, а затем вынужден говорить громче, чтобы заглушить смешок, который издает при этом другой, — логичный вывод, что ты вернулся за мной с определенной целью. — Да. — Ответ сухой, резкий и крайне раздраженный. — Моя главная цель — убедиться, что ты жив. — Ты едва ли можешь назвать это жизнью, подхалим. — Чее-го? — Еще одно движение, и рядом с ним возникает фигура Стоуна, когда агент приподнимается на локтях, чтобы посмотреть на него. — Конечно, ты жив, у тебя всего несколько сломанных костей, тебе невероятно повезло. — Ни моё состояние, агент, ни все вот это. — он жестикулирует в темноте, указывая на себя и свое изуродованное тело, а также на ту дыру, в которой они вынуждены ночевать; и то, и другое далеко от стандартов, к которым Стоун привык, работая под его началом, — Какого бы рода результата ты не ожидал, это явно не он. Я просто помогаю тебе осознать это, поскольку ты, по-видимому, совсем заблудился в иллюзиях, в слепом поклонении своему герою, чтобы это увидеть. Между ними воцаряется тишина. Роботник, по сути, слышит, как быстро вращаются шестеренки в голове Стоуна, пытаясь догнать его рассуждения, и терпеливо ждет, когда его подхалим придет к тому же выводу, хоть и намного более медленно. Он ожидает, что тот справится с этим и увидит, насколько он прав. Однако, чего он точно не ожидает, так это того, что в следующую минуту Стоун начнет смеяться. Он так удивлен, что забывается и оглядывается только для того, чтобы обнаружить, что Стоун на самом деле трясется от тихого смеха. Ладно, кажется, теперь он, черт возьми, совсем спятил, мысленно решает Роботник. — Не хочешь поделиться, что такого смешного, агент? — Доктор, — в голосе Стоуна слышится улыбка наряду с небольшим недоверием. — Это ты что сейчас, депрессуешь? Обвинение настолько неуместно, что Роботник обнаруживает, что сначала — к своему смущению — бормочет что-то невнятное, прежде чем ему удается возмущенно ответить: — Что, прости?! Я не депрессую, я излагаю рациональные факты. — Верно, верно, — в голосе Стоуна все ещё явно звучит веселье, но он, по крайней мере, пытается это скрыть. Получается плохо. — И каковы же эти факты? — Каковы эти… Я знаю, что ты ударился головой, но это никак не объясняет твоей нынешней тупости. — Ты когда-нибудь замечал, что начинаешь оскорблять меня, когда пытаешься избежать определенной темы? — Ты когда-нибудь замечал, насколько ты дерзок по отношению к человеку, до интеллекта которого ты не дотягиваешь и на четверть? — Что-то блестит в темноте, белое в лунном свете, и Роботник вздрагивает, осознавая, что Стоун в самом деле открыто ухмыляется ему. Это заставляет волосы на его теле встать дыбом, когда он в замешательстве рявкает: — Что? — Ты снова делаешь это прямо сейчас. Оскорбляешь. Избегаешь. Роботник практически брызжет слюной от ярости (этот человек действительно решил его довести, не так ли), застигнутый врасплох по нескольким причинам. Во-первых, потому, что Стоун абсолютно прав, как бы ему ни было неприятно это признавать. А во-вторых, потому что это почти беспрецедентно, но он правда не знает, что об этом думать. Конечно, Стоун никогда не был тем, кто легко уступает Роботнику и его капризам, более чем способный при необходимости отплатить той же монетой, но бывший агент обычно не настолько прямолинеен с ним, чтобы по-настоящему разозлить, всегда нажимая только на верные кнопки. Это похоже на то, что он активно пытается добиться чего-то определенного. Мысли Роботника замирают, и он понимающе прищуривает глаза, сердито выдыхая. — Ты прямо сейчас провоцируешь меня, — заявляет он, чрезвычайно уверенный в этом. — Ты пытаешься разговорить меня, будучи настолько наглым, дерзким, чтобы… о, во имя всей гениальности этого мира, Стоун, когда ты опустился до использования детсадовской тактики шантажа? — Ну… Если это работает. Слышимое самодовольство Стоуна, смех, мягко обволакивающий каждый слог, — это всего лишь еще один слой его насмешки. И что самое худшее? Это действительно работает. Он, гений в самой своей сути, на самом деле поддается тактике, которая в его возрасте никак не должна иметь на него эффект. Он чувствует, как гнев собирается у него внутри, слова горят на языке, чтобы Стоун понял, насколько явно он прав, и он слишком устал, чтобы обдумать это получше. Он огрызается, слова вырываются из него одним гневным шквалом: — Факты таковы, дорогой подхалим, что в течение всего одного часа я был одарен буквально способностями бога, с бесконечной силой на кончиках пальцев и соответствующим интеллектом. И этого всё ещё — всё ещё — было недостаточно, чтобы раздавить трех мохнатых маленьких букашек моим метафорическим ботинком. Меня, более сильного, чем когда-либо, избивает передвижной контактный зоопарк. Простое произнесение этого вслух уже заставляет его чувствовать усталость. Именно поэтому он хотел избежать разговоров — это только помогает ему осознать, насколько сокрушительное поражение он потерпел. Постыдное, жалкое поражение. Со вздохом, едва замаскированным под смешок, Роботник вскидывает руки в воздух, указывая на пустоту в темноте между собой и потолком. — По логике вещей, такой исход должен быть абсолютно невозможен, независимо от переменных и шансов. То, что это все-таки произошло, оставляет мне только один возможный вывод: в какой-то момент я потерял свой запал. Весьма вероятно, что основной причиной этого является употребление слишком большого количества ранее неизвестных грибов с длительными побочными эффектами. Или, возможно, я старею. Как бы то ни было, мой расцвет, по–видимому, миновал. Еще один миг тишины. Конечно, теперь до Стоуна, видимо, доходит. Но нет — очевидно, Стоун либо потерял рассудок, либо весь свой разум где-то в промежутке между крушением робота и этим душным мотелем, потому что следующее, что слетает с его губ, это: — Я не думаю, что ты настолько стар. Ошеломленный, Роботник поворачивает голову, чтобы посмотреть на силуэт в темноте, не веря тому, что он слышит. — Я извергаю на тебя свои самые сокровенные мысли, и это то, на чем ты сосредотачиваешься? — Показалось важным. — Движение рядом с ним указывает на то, что Стоун пожимает плечами. — В любом случае, это важнее, чем все остальное из того, что ты только что сказал, потому что на самом деле это слишком нелепо, чтобы вообще комментировать. На этот раз Роботник не огрызается в ответ сразу же. На этот раз он опасно молчит секунду или две, прежде чем ледяным тоном потребовать: — Что ты только что сказал? Его агент только что назвал его нелепым. Роботник с радостью позволял своим бэдникам использовать более важных людей в качестве тренировочных мишеней и за меньшие оскорбления. — Мне очень жаль, — говорит Стоун таким тоном, который указывает на то, что это совсем не так. — Но это правда. — Стоун, — произносит Роботник нараспев, голос по-прежнему опасно ровный. — У тебя есть один шанс оправдать себя и свою дерзость, прежде чем я начну планировать твою медленную и болезненную кончину. - Это был бы тот момент, когда другие осознали бы свою ошибку, извинились и отступили. Возможно, даже начали бы молить о пощаде. А что же Стоун? Машет рукой в темноте с раздражением — раздражением! — и начинает говорить слегка недоверчивым тоном, как будто он не может понять, почему он должен это объяснять: — Весь этот разговор о том, что ты теряешь свой запал? Это же просто смешно. Ты Айво Роботник. Ты не можешь потерять запал — ты и есть запал. Ты способен на все, что угодно, как только выбираешь цель. И для этого тебе не нужны никакие магические камни, сверхспособности или что-то еще. Это просто бонус, так сказать. Этот гигантский робот, например? Ты мог бы легко построить его сам. Конечно, это заняло бы больше времени, чем просто... — в темноте раздается щелчок, и Роботник понимает, что Стоун только что щелкнул пальцами, чтобы объяснить, что он имеет в виду — что довольно грубо с его стороны, поскольку это сильно упрощает удивительное шоу, которое он устроил, создавая Эггбота с помощью одной только силы мысли. — Но суть в том, что ты мог бы это сделать. И это, вероятно, было бы даже лучше, чем то, что получилось, потому что у тебя было бы больше времени, чтобы взвесить все за и против и внести улучшения, пока ты работаешь над этим вручную. Суть в том, что ты и сейчас можешь построить нового робота. Такого же, или ещё лучше. Ты все еще можешь придумать другой план, как поймать эту крысу-переростка. Или ты можешь захватить весь мир, если это то, чего ты хочешь. Для тебя все это в буквальном смысле детская забава. Наконец, Стоун замолкает, похоже, выдыхаясь. Или ожидая ответа. Если он ждет, то будет жестоко разочарован — Роботник слишком занят, мысленно повторяя эту довольно впечатляющую речь, восхищаясь ею, поражаясь абсолютной вере, пронизывающей её. Уже второй раз всего за один день Стоуну удается заставить его замолчать, заявляя о своей непоколебимой преданности, и Роботник снова оказывается в растерянности, не зная, что делать с этим знанием. По крайней мере, страстной речи удалось заглушить сомнения, копошившиеся в глубине его сознания, которые хотели убедить его, что Стоун здесь только из чувства долга. Он знает, как выглядит агент, когда лжёт, — не раз был свидетелем этого, наблюдал за сияющей фальшивой улыбкой, адресованной кому–то, и сопровождающими ее сладкими словами — так что сейчас, это точно не ложь. Это Стоун, уставший, раздраженный и честный. Что, в свою очередь… Хорошо, ладно. В значительной степени делает теорию Роботника… если можно так сказать… неверной. В кои-то веки, он на самом деле рад, что ошибается. Он выныривает из своих размышлений, отдаленно осознавая, что Стоун, возможно, все еще ждет от него реакции. Слегка хрипло откашлявшись, Роботник хватается за что-нибудь едкое, чтобы бросить в ответ. — Ты ужасно разговорчив в… — взгляд на часы рядом, — в три часа ночи, Стоун. — Я не спал больше тридцати часов, — объясняет Стоун сухо, как воздух в пустыне. — Я получил травму головы, до смерти переволновался за тебя, мне пришлось вытаскивать нас обоих из-под проклятого робота, и я просто хочу проспать неделю. И теперь, когда я наконец мог бы это сделать, кое-кто решил меня разбудить. Следовательно, я не в состоянии сейчас фильтровать свою речь. Можешь накричать на меня за мою дерзость утром. — Значит, — подталкивает Роботник, ухватившись за лакомый кусочек этой информации. — Я могу списать эту твою пламенную речь на недосып. — Нет. — Для того, кто утверждает, что он смертельно устал, Стоуну удается звучать так же твердо и непоколебимо, как его тезке Камню; матрас слегка сотрясается от того, как он отрицательно машет головой. — Потому что я повторю это слово в слово завтра утром, если ты меня спросишь, и по-прежнему буду иметь это в виду. Что ж, хорошо. Это… уже что-то. Возможно, что-то пока ещё слишком огромное, и, безусловно, нечто, что крайне нуждается в дальнейшем анализе. Возможно, когда он отдохнёт настолько, что перестанет ощущать, будто все его тело горит. Роботник моргает, чувствуя, что даже это крошечное движение уже даётся ему с ужасным трудом и слишком замедленно, и решает выиграть себе немного времени: — Ты имеешь в виду, завтра, после того, как я накричу на тебя за дерзость. — Да, конечно, — снова появляется согласная улыбка, быстро мелькая блеском белых зубов в темноте. — После того, как ты накричишь на меня. Похоже, Стоун действительно испытывает облегчение, явно считая это своего рода соглашением; пониманием, к которому они пришли. Может быть, он даже не совсем неправ. Роботник уже чувствует себя гораздо более спокойным, вечно мчащийся, сомневающийся разум в кои-то веки немного замедляется. Чудесным образом, когда это происходит, он даже чувствует, как первые крупицы сна проникают в его сознание, побуждая закрыть глаза и отдохнуть. Как по команде, Стоун снова заговаривает, и его голос звучит смертельно усталым. — Думаешь, теперь ты сможешь заснуть? — Ну, ты явно можешь, — отвечает Роботник на автопилоте, — я слышу, как ты пытаешься не зевать. — Но вопрос был не обо мне. — Я постараюсь. Настырный ты прилипала. — Это уже больше, чем я мог надеяться, — сарказму Стоуна не достаёт жесткости, из-за того, как невнятно он произносит слова. Это жалкое зрелище, и Роботник протягивает руку, чтобы толкнуть другого в плечо. — Спи уже. Он чувствует, как смешок Стоуна проходит вибрацией по его руке, и ему невероятно трудно отдернуть руку и прервать связь. На мгновение ему кажется, что он даже чувствует, как Стоун тянется к нему в ответ — но затем его рука снова оказывается на боку, и не поддерживает контакт. Доктор не знает, испытывает ли он от этого облегчение или разочарование. — Спокойной ночи, доктор, — говорит Стоун во второй раз за эту ночь. И теперь Роботник находит в себе силы ответить: — Спокойной ночи, Стоун. Он снова больше чувствует, чем видит, сверкающую улыбку в полутьме, прежде чем наступает тишина. Через считанные минуты дыхание Стоуна снова выравнивается, и он больше не двигается. Роботник тоже начинает засыпать; он чувствует, как сон медленно затуманивает его разум, пытаясь затянуть в свои глубины, но он сопротивляется с упрямым усилием своей железной воли. Что-то все еще беспокоит его. Маленькая деталь, которая впивается в его мозг, как заноза, отказываясь быть проигнорированной. Он решает попробовать, только один раз. Лучше бы Стоуну не спать, чтобы услышать это, потому что он больше никогда в своей жизни не собирается это повторять. — Я знаю, что тебе не все равно. Роботник сразу же понимает, что его агент все еще не спит. В ровном дыхании чувствуется крошечная заминка, которая выдает его. Роботник нетерпеливо ждет, когда Стоун поймет, в чем дело. Он осознает, что застаёт бывшего агента врасплох продолжением разговора — он даже немного удивлен сам, тем что продолжает его. Но совсем недавно нечто в их диалоге прозвучало так, будто Стоун не был уверен, что Роботник знает, и доктору кажется сейчас необходимым сказать ему, что да, он знает. Возможно, он никогда не упоминал об этом, потому что зачем упоминать о чем-то столь же фундаментальном, как законы Вселенной? Но он не может позволить Стоуну поверить, что он не знает, ни на секунду, поэтому для пущей убедительности он резко добавляет. — В конце концов, я же не идиот. Рядом с ним слышится шуршание, звук скользящих по телу простыней и слабый скрип матраса, когда Стоун поворачивается так, чтобы оказаться к нему лицом. — Я знаю, что это не так, — уверяет его Стоун, едва дыша. В таком положении они находятся на расстоянии не более дюйма друг от друга. Это не слишком помогает, так как в комнате все еще очень темно, так что даже обученный агент не может нормально его разглядеть. Вероятно, именно поэтому Роботник осмеливается сказать то, на что он никогда бы не решился при свете дня: правду. — Я знаю это. Но я не могу понять, почему. Наступает долгая пауза, затем Стоун смеется, тихо, чуть громче вздоха. От любого другого в подобной ситуации Роботник воспринял бы этот звук как насмешку, ощетинился и разозлился бы на идиота, который посмел над ним смеяться, но от Стоуна это звучит ужасно похоже скорее на настоящее проявление нежности, а вовсе не как издёвка, когда мужчина произносит: — Да, я знаю. — И ты не собираешься мне это объяснять, не так ли? — догадывается Роботник, почти закатывая глаза, когда слышит, как собеседник снова издает смешок. — Ты гений. В конце концов ты сам во всем разберёшься. Он звучит так уверенно, что это почти заставляет Роботника снова остановиться, желая покопаться в этом, добраться до сути, найти сердцевину всего того доверия, которое Стоун вкладывает в эти слова. Найти истинную причину. Но он пока откладывает это в сторону, чувствуя, что сейчас для этого не время и не место. Прямо сейчас ему кажется, что продолжать осторожно ходить вокруг да около намного лучше. — Это вызов? — Задаёт он вопрос с изгибом брови. Интересно, другой слышит в его голосе улыбку? Он надеется на это. — Снова возвращаемся к тактике детского сада? — Никакого вызова. Это обещание. Обещание. Звучит… неплохо. Может быть, даже лучше, чем то, к чему он привык. Это означает, что нет никакого давления, никаких ожиданий, но однажды он узнает правду. И он это сделает, клянется себе Роботник прямо здесь и сейчас, однажды он поймет это, или он не Айво Роботник. Который, по словам одного верного помощника, в принципе способен на все, что угодно. Удовлетворенный этим, доктор кивает сам себе и решает — если он способен на все, то и на это он тоже способен. Раз уж он заварил эту кашу, ему и расхлёбывать. Не позволяя себе обдумывать свои действия слишком долго, он проводит рукой по матрасу, пока его ладонь не натыкается на твердое, теплое человеческое тело. Он слышит, как дыхание Стоуна прерывается от удивления, чувствует его под своей ладонью. В темноте он несколько неверно оценил расстояние, но это работает, он может повернуть запястье и крепко ухватиться за рубашку Стоуна спереди. Таким образом, костяшки его пальцев плотно прижимаются к грудной клетке другого мужчины, позволяя ему чувствовать биение сердца, а также подъем и опадение этой упругой груди, всё сразу и так близко. Сразу же некоторое нервное напряжение в глубине его сознания проходит, и Роботник удовлетворенно выдыхает. Вот так. Это должно убедить даже самые глубокие уголки его подсознания в том, что все это очень реально и Стоун никуда не денется. Голос мужчины, о котором идет речь, звучит немного менее сонно и гораздо более прерывисто, когда он тихо выдыхает: — Доктор? — Не надо, — предупреждает Роботник. Он не собирается это объяснять. Не может объяснить это, не выставляя себя дураком. Он зажмуривается и надеется, что Стоуну хватит ума сделать то же самое. — Спи. Готовься к тому, что утром на тебя накричат. Словесного ответа не следует, но ровно через три с половиной удара сердца Стоуна, его рука обхватывает руку доктора, все еще туго завернутую в тонкую рубашку агента. Вместо того чтобы отцепить и убрать от себя его руку, ладонь Стоуна опускается на нее, медленно и легко, как будто так и должно быть. Под покровом темноты Роботник позволяет уголкам своего рта приподняться в улыбке. Завтра он проснется с болью, дезориентированным и в невероятно плохом настроении. Он найдет Стоуна сидящим на кровати рядом с ним, ожидающим его пробуждения с чашкой кофе и легким завтраком, немедленно спешащим осведомиться о его самочувствии. Он не будет кричать на Стоуна, как обещал. Он даже совсем не будет сердиться. Вместо этого он бросит один взгляд на своего агента, мягкого, задумчивого и счастливого видеть его, и поймает себя на том, что спрашивает его, действительно ли они едут в Париж. Ответная улыбка Стоуна будет достаточно яркой, чтобы соперничать с утренним солнцем, и развеет все оставшиеся сомнения, потому что да, это действительно так. Но это все будет завтра. А сейчас доктор и его агент спят спокойно и без сновидений.