Coffee and Mayhem

Где бы мы с тобой ни были, я назову это место своим домом. Содержание: Пережив свое самое большое поражение на сегодняшний день, Роботник понимает, что не все потеряно, и некоторые камни стоят дороже, чем когда-либо могли бы стоить изумруды. ~~~~~~~~~~~~S~~~~~~~~~~~ Когда Роботник приходит в себя, он понятия не имеет, где он находится и как он сюда попал. Все, что он помнит, — это зеленый цвет. Он был зеленым, ярким и потрескивающим, как электричество, как огонь, как необузданная сила стихии в чистом виде, и это было великолепно — пока ее не украли, и тогда он просто снова стал самим собой, или, может быть, даже кем-то ещё более жалким, а потом — Потом было золото, золотой свет, более яркий, чем был его собственный, каким-то образом больше, чем он сам когда-либо был, даже с изумрудом… После этого он ничего не помнит. Позже он будет думать, что ситуация показалась ему странно знакомой: свет, пустота и пробуждение в незнакомом месте, при том, что он совершенно не помнит, как он туда попал. Но это будет позже. Сейчас, прямо в этот момент, все, о чем он может думать, — это о том, как же все болит. Все его тело, кажется, представляет собой один гигантский узел пульсирующей, жгучей боли. Дышать больно. Почему-то не дышать еще больнее. Он судорожно втягивает воздух и кашляет — и, отлично, вот это причиняет боль больше всего, ощущение такое, словно тысячи ножей одновременно вонзаются в каждую клеточку его тела. Задыхаясь, он пытается задержать дыхание, чтобы еще больше не терзать свое явно покалеченное тело. Отчаянно ища что-нибудь, чтобы отвлечься от боли, Роботник напрягает свой разум, пытаясь собрать обрывки воспоминаний, мелькающие перед его внутренним взором, упорядочить их, чтобы они каким-то образом выстроились в более-менее связную цепочку. Там был… изумруд и чудесная сила, которая пришла вместе с ним. Робот — его величайшее творение на сегодняшний день. Он был так близок к победе и навсегда раздавил этого синего грызуна, а потом… потом все пошло наперекосяк. Ужасно, ужасно неправильно. Еж снова сбежал. Но как? Недоверие и гнев берут верх, ненадолго вытесняя боль. Это просто не имеет смысла. Он буквально превратился в почти потустороннее существо, в распоряжении которого были все знания Вселенной, и все же он проиграл трем пушистым маленьким существам намного ниже его собственного уровня. Как? Как это могло быть возможно? Он просто… не понимает. Признание в этом, пусть даже только в своих мыслях, заставляет его сдаться, позабыв весь гнев. Он просто внезапно чувствует усталость; он очень, очень устал. Он не может объяснить, почему он, тот, кто никогда раньше по-настоящему не проигрывал, продолжает терпеть поражение от какого-то внеземного существа, у которого по всем правилам не должно быть ничего, что позволяло бы ему конкурировать с кем-то вроде него. Это непостижимо. Это нелепо. Если этому и есть логическое объяснение, то даже он, при всей своей гениальности, пока не может его постичь. Он даже не чувствует желания пытаться объяснить это прямо сейчас; он просто хочет немного погрязнуть в жалости к себе. Лучшего момента для этого не придумаешь, думает он, тонкий сарказм просачивается в эту мысль, пока он моргает, открывает глаза и смотрит — абсолютно в никуда. Вокруг него только темнота, хотя его глаза широко открыты. Не нужно быть гением, чтобы понять, что он погребен под обломками своего собственного великолепного творения. Оглядываясь назад, можно сказать, что это почти поэтично. Гениальный творец, погребенный под своим собственным изобретением. Он не в состоянии самостоятельно выбраться, а его перчаток нет — он чувствует грязь под голыми ладонями, — так что позвать на помощь у него тоже нет возможности. И в любом случае, он сомневается, что кто-нибудь станет его искать; скорее всего, они все решат, что он мертв, или по крайней мере, будут на это надеяться. Это отличается от грибного ада; тогда у него еще была возможность использовать свой гений, чтобы придумать способ вернуться домой. На этот раз? У него не так уж много шансов. Похоже, у него действительно больше нет выхода. Болезненно, но его разум начинает предоставлять ему статистику о том, с каким концом он, скорее всего, столкнется в первую очередь, оказавшись здесь в ловушке. Либо кончится запас воздуха, либо он умрет от жажды. — ...- тор! Или, может быть, он сначала сойдет с ума, размышляет Роботник. Он мог бы поклясться, что только что слышал чей-то голос. Отлично, — это его первая смутная мысль, очень близкая к истерическому веселью. — Теперь у меня галлюцинации даже без грибов. — Доктор! Доктор Роботник! Подождите минутку. Голос звучит не только в его голове; он явно снаружи, приглушенный слоями разбитого металла. Он звучит так реально и так близко. Он очень хочет, чтобы это было по-настоящему, притянутая за уши надежда, что это может быть правдой. Его губы шевелятся без слов, формируя обнадеживающую мысль, вертящуюся в его голове: — Стоун? Его собственный голос звучит ужасно для его собственных ушей, слабый и надломленный, и ему едва удается закончить слово, прежде чем его окончание застревает у него в горле, и он начинает сильно кашлять. Возникающая в результате боль невыносима, и если бы у него все еще хватало воздуха, он, вероятно, закричал бы. Но чудо из чудес — похоже, во всем этом кашле есть и хорошая сторона. Сквозь звук собственного прерывистого дыхания он что-то слышит; глухой стук, как будто чем-то ударяют по металлу. И затем, приглушенно, но так реально: — Доктор?! Он, вероятно, не сумеет ответить, потому что занят попытками сделать вдох в перерывах между очередными приступами кашля, но в этом почему-то нет необходимости. Голос раздается снова, на этот раз ближе: — Держись! Раздается тихое шарканье, едва слышное, а затем темнота вокруг него как будто сотрясается; вибрация проходит сквозь то, под чем он похоронен. Затем раздается стон — источник его, человеческий или металлический, он не может сказать наверняка — и изогнутая металлическая плита, которая накрывала его, как импровизированная палатка, полностью приподнимается и с грохотом опрокидывается в сторону. В результате внутрь проникает свет, ослепляющий после долгого пребывания в темноте, и Роботник невольно стонет и пытается поднять руку, чтобы прикрыть глаза, но безуспешно; конечность кажется слишком тяжелой, чтобы вообще ею двигать, поэтому он вынужден щуриться от солнца. — Доктор! Стоун опускается на колени рядом с ним, наклоняясь над ним и загораживая от пронизывающих лучей солнца. Агент выглядит почти так же ужасно, как чувствует себя Роботник: его костюм порван, одного рукава вовсе нет. Пыль и пепел покрывают большую часть его лица, и это все равно не может скрыть того, насколько он бледен, какие широкие и испуганные у него глаза. Но он жив, и хотя это ничего не меняет в их нынешней ситуации, Роботник чувствует, что благодаря этому факту ему становится немного легче дышать. У него возникает странное желание протянуть руку и каким-то образом коснуться Стоуна, и он подозревает, что на самом деле так и сделал бы, если бы его руки повиновались. Но в данной ситуации он только теряет контроль над своим ртом, слабо бормоча, — Стоун, — прежде чем успевает взять себя в руки. Буээ. После этого ему нужно проверить свою голову. Похоже, что-то там всё-таки повредилось при падении, если он может только продолжать бормотать имя своего агента. Стоун, к счастью, не знает, что происходит в голове доктора. Несмотря на свой помятый вид, он немного расслабляется от облегчения при звуке голоса Роботника, короткая улыбка мелькает на его лице, прежде чем беспокойство возвращается в полную силу. — Ты… ты можешь двигаться? Хоть как-нибудь? Это глупый вопрос, и они оба это знают, но, учитывая обстоятельства, возможно, это простительно. По крайней мере, немного. Стиснув зубы, Роботник заставляет свое тело сотрудничать с ним, несмотря на то, что его мышцы кричат в знак протеста, и ему действительно удается поднять одну руку достаточно, чтобы слабо ударить Стоуна по колену, что является слабой заменой пощечине, на которую он рассчитывал. — О, слава богу. — Потраченные усилия приносят доктору еще одну широкую улыбку, прежде чем Стоун снова становится профессионалом, беспокойство скрывается за стальной решимостью. — Нам нужно уходить, сейчас же. Я вытащу тебя отсюда, не волнуйся. «Я не волнуюсь,» — хочет огрызнуться Роботник, но не делает этого — в основном потому, что до него доходит, что он действительно, в самом деле не волнуется, даже в том нынешнем состоянии, в котором он сейчас находится. Все, что напоминало беспокойство, просто исчезло, когда… когда он услышал, как Стоун зовет его. Осознание этого отвлекает его достаточно надолго, чтобы осознать, что Стоун покидает его, только когда солнце снова бьёт ему в глаза, и ему приходится зажмуриться. Вслепую он хрипит: — Куда ты идешь? — Не похоже, что я смогу поднять обломок с твоей ноги вручную. — Стоун звучит так, будто сильно спешит. Он входит в ограниченное поле зрения Роботника и выходит из него, явно выискивая что-то в обломках вокруг них. — Для этого мне понадобится какой-нибудь рычаг. С его ноги? Роботник впервые косится на свое собственное тело; действительно, пугающе огромный кусок металла лежит там, где находится его правая нога. Вернее, где она должна находиться. Ох… Неудивительно, что он не чувствует конечности. Ему повезет, если она будет только сломана. Одно это зрелище вызывает у него тошноту, и он сухо сглатывает, переводя взгляд назад, туда, где Стоун все еще копается в обломках голыми руками. — Почему здесь ничего… — Стоун шипит себе под нос, когда его рука натыкается на все еще горячий металл, и он на мгновение отдергивает её, но секунду спустя возвращается к поискам, стиснув зубы. — Как так может быть, что во всем этом хламе нет ничего полезного… Он много говорит, затуманенно размышляет Роботник. Что странно, потому что Стоун не склонен болтать без умолку, как сейчас. — Стоун? — И вообще, зачем было давать мне устройство слежения, если это ты всегда пропадаешь. — Спустя пару секунд после последней фразы, раздается возглас, в котором отчетливо слышится торжество. Стоун, кажется, что-то нашел, он встает и возвращается к доктору, продолжая ворчать. — Я установлю на тебя трекер при первой же возможности, доктор, клянусь, и он будет работать даже за пределами этой планеты, и это не подлежит обсуждению… — Стоун, — снова произносит Роботник, на этот раз более осознанно. — Ты несёшь какой-то бред. — Да, — отвечает Стоун, очевидно, по крайней мере осознавая, что это все звучит глупо, но ему просто плевать. Он выглядит абсолютно непримиримым, когда снова появляется в поле зрения Роботника, даже не удостоив его взглядом, пока ищет лучшее место для установки рычага, хотя теперь он явно разговаривает непосредственно с доктором. — Я полагаю, это возможный побочный эффект того, что я чуть не потерял тебя во второй раз за последние восемь месяцев. Боюсь, тебе придется потерпеть мой бред, потому что сейчас я буквально схожу с ума от беспокойства за тебя. Так. Ладно. Вот это на самом деле заставляет Роботника заткнуться на некоторое время, и он возвращается к ошеломленному медленному морганию, в то время как его такой-сверх-гениальный ум пытается обработать эту информацию. Это дает Стоуну время расположить рычаг поближе к внутренней стороне колена доктора, слегка покачав его, прежде чем кивнуть самому себе. — Доктор, — когда он поворачивается, в выражении его лица читается смесь решимости и тревоги. — Пожалуйста, сразу же скажи мне, если будет больно. Больно будет в любом случае, и, судя по выражению лица Стоуна, они оба об этом знают. Так что, предупреждение кажется… нелепым, но, как ни странно, доктор ценит это. Сделав глубокий вдох, Роботник сжимает зубы так сильно, как только может, и один раз кивает. Стоун немедленно с кряхтением бросается на рычаг, его мышцы бугрятся. Медленно, очень медленно раздается скрежет, и Роботник чувствует, как что-то сотрясается — затем, с последним рывком агента, обломок слегка приподнимается и отклоняется в сторону. Совсем ненамного, но этого достаточно: внезапно нога Роботника оказывается свободной. И как будто его мозг только сейчас вспоминает о существовании конечности, боль следует по пятам за свободой, обжигающая и режущая, распространяясь от ноги по всему телу. Роботник бьется в конвульсиях, скрежеща зубами, чтобы сдержать крик, который хочет вырваться у него из горла. Откуда-то издалека он слышит голос Стоуна рядом с собой, но не может сосредоточиться на нем, слишком занятый борьбой с болью в попытках ее перетерпеть. Он всегда был упрямым; настолько упрямым, что мог довести свое тело до предела, когда этого требовала его работа. Он также прекрасно сможет контролировать и это. Это ерунда, говорит он себе, в то время как его тело сопротивляется ему. Ерунда. Ему требуется мучительно много времени, пока его дыхание снова не нормализуется, превращаясь в нечто большее, чем прерывистые вдохи. Медленно, очень медленно Роботник снова разжимает зубы, слыша, как что-то хрустит в его челюсти, когда давление ослабевает. — Прости… Замешательство искривляет его брови, и Роботник с трудом открывает один глаз. Стоун склоняется над ним, положив одну руку доктору на плечо — он даже не заметил этого из-за боли. — Прости, мне так жаль, — повторяет агент с таким глубоким сожалением в голосе, как будто во всем этом каким-то образом виноват он. — Я хотел бы сделать это более аккуратно, но у нас нет времени, нам нужно уходить, пока сюда не пришло правительство, и… — Не надо… — «не надо извиняться», хочет сказать доктор, но в последнюю секунду решает этого не делать, потому что это сильно похоже на: «Нет, это мне должно быть жаль», а это уже слишком. Стиснув зубы как от боли, так и, чтобы не произнести этого вслух, он взмахивает одной рукой, искренне удивляясь, что это движение вообще возможно (значит, не сломана), и тянется к Стоуну. Доктор ненавидит то, как надломленно звучит его голос, когда он говорит: — Помоги мне встать. Стоун немедленно приходит в движение, подныривая под его руку и перекидывая ее через плечо, одновременно просовывая одну руку под подмышку доктора, чтобы помочь ему подняться. Конечности Роботника похожи на желе, и ему больно при каждом вдохе, но он справляется с этим исключительно благодаря силе воли. Вместе им удается привести доктора в сидячее положение, после чего им требуются еще две неуверенные попытки, пока они не встают на ноги. В тот момент, когда Роботник выпрямляется, он обнаруживает, что опасно наклоняется вправо, инстинктивно крепче вцепляясь в Стоуна, когда его правая нога не выдерживает даже доли его веса, вызывая резкий укол боли, когда он пытается заставить ее двигаться. — Осторожно! — Стоун предупреждает, впрочем, бесполезно, и ловит равновесие, удерживая их обоих. Если бы он не стоял твердо, они, вероятно, оба рухнули бы обратно на землю. Роботник бросает взгляд на своего агента, у него уже вертится на языке что-то резкое и колющее о том, каким осторожным должен быть сам Стоун, когда замечает что-то красное боковым зрением, и оно отвлекает его внимание. Нахмурившись, он наклоняет голову достаточно далеко, чтобы действительно посмотреть на Стоуна, и удивленно шипит, когда замечает свежую кровоточащую рану на лбу своего агента. От падения? Нет… Внезапно к нему возвращается воспоминание, более ясное и острое, чем остальная неразбериха в его усталом сознании. Тошнотворный треск костей черепа, когда голова ударяется о твердый металл и отскакивает от него. Тревожная тишина, когда он зовёт Стоуна и не получает ответа от неподвижного тела, распростертого на полу позади центра управления. Ох. Как он мог забыть об этом? Теперь он, конечно, вспоминает, и это неприятно; все его поле зрения, кажется, сужается до этого единственного пятна, ярко-красного в лучах послеполуденного солнца, и странная смесь эмоций клубится в его груди, побуждая его наклониться ближе, тяжело наваливаясь на плечи Стоуна и заставляя его вздрогнуть. Другой мужчина спотыкается под их общим весом. — Стоун, ты ранен. Он не может поверить, что его помощник ведёт себя так безрассудно — поднимает тяжести, вытаскивает его из-под обломков и едва ли не тащит на руках, когда у него самого вполне может быть сотрясение мозга или что-нибудь похуже. — Что? Доктор, это царапина, — Стоун звучит озадаченно, как будто он не может понять, почему доктор сосредоточен именно на этом прямо сейчас. — Это ничего, это… это не важно. Что сейчас важно, так это вытащить тебя отсюда. Роботник не двигается с места ни на дюйм, когда Стоун легонько тянет его за руку, его гнев усиливается при виде свежей крови. — Ты буквально заливаешь кровью нас обоих, Стоун, не хочешь объяснить мне, почему вдруг это не важно… — Раны на голове сильно кровоточат, ты же знаешь. Она снова открылась после того, как мне пришлось поднимать тяжести, но это… — Стоун прерывается на глубокий вдох, явно заставляя себя сохранять спокойствие и не повышать голос, и продолжает. — Слушай, как только мы выберемся отсюда и я буду уверен, что с тобой все будет в порядке, ты можешь читать мне нотации сколько угодно, но, пожалуйста, просто… забудь об этом сейчас, хорошо? Немедленное возражение вертится у него на языке, подпитываемое узлом давления в груди, но часть его разума очень рационально указывает, что если он не сдвинется с места, то и Стоун тоже; в конце концов, его агент не менее упрям, чем он сам, когда дело доходит до споров. Они могли бы таким образом продолжать ходить вокруг да около часами, попусту тратя драгоценное время. Требуется титаническое усилие, чтобы проглотить свой первый ответ, но каким-то чудом Роботнику это удается, и он сильнее опирается на Стоуна, делая попытку выставить вперед свою неповрежденную ногу и начать идти, одновременно бормоча: — Тогда давай поторопимся, Стоун. Он почти чувствует удивление, исходящее от Стоуна из-за такой легкой капитуляции, но агент достаточно умен, чтобы никак это не комментировать и просто принять то, что ему предлагают. Вместе они начинают свой медленный и болезненный путь по пустоши, оставшейся после схватки с ежом. И это происходит медленно; мало того, что они оба ранены, есть еще и препятствия, которые нужно принимать во внимание. Из-за поднимающегося дыма трудно разглядеть неровности и ямы на земле, из-за которых они оба чуть не падают каждые несколько минут. Не раз они оказываются перед фрагментом поверженного робота, слишком большим и громоздким, чтобы просто перелезть через него, поэтому им приходится обходить его другим маршрутом, и их путешествие затягивается ещё больше. К тому времени, когда они наконец-то добираются до самого края части ландшафта, выровненной творением доктора и последующим его падением, Роботник дышит сквозь стиснутые зубы, перед его глазами пляшут пятна от боли и изнеможения, холодный пот неприятно выступает на шее. Единственное, что все еще движет им вперед, — это его собственная гордость и тот факт, что рядом с ним Стоун выглядит едва ли не хуже, чем он сам. Неудивительно; на данный момент мужчина, по сути, несет на себе их обоих. — Тебе нужен перерыв, — хрипит Роботник, постукивая дрожащими пальцами по плечу своего агента. — Я в порядке, — отвечает Стоун, не сбиваясь с ритма, потому что он упрямый ублюдок, который, вероятно, начнет ползти вперёд, даже если его ноги откажут. — Нет, черт возьми, это абсолютно точно не так. Не пытайся одурачить меня, Стоун — возможно, я немного не в себе, но я не слепой, как большинство слабоумных на этой планете. — Мы все еще слишком близко к полю боя. После того, как мы отойдем немного дальше… — Тьфу-ты. Я не могу поверить, что ты вынуждаешь меня это делать. — Роботник упирается пяткой здоровой ноги в землю и останавливается так резко, что соскальзывает с плеч Стоуна. На мгновение он опасно покачивается на одной ноге, чуть не сгибаясь пополам на месте, но упорствует. — Мне нужен перерыв, прежде чем я упаду в обморок. Теперь доволен? — Ты… — Стоун оборачивается, чтобы поймать его вовремя, прежде чем у доктора подкосится нога. По выражению лица агента ясно, что он видит уловку такой, какая она есть, и, похоже, разрывается между весельем и настоящим гневом. — Ты никак не можешь просто послушать меня, не так ли? — Я слушаю тебя чаще, чем кого бы то ни было, — резко отвечает Роботник; затем тут же закрывает рот, потому что это было немного честнее, чем он на самом деле хотел сказать. Пытаясь замаскировать свой промах насмешкой, он позволяет Стоуну снова взять на себя его вес. — И вообще, напомни-ка, кто из нас кому платит зарплату? В любом случае, это ты должен делать то, что я говорю, подхалим. — На данный момент никто никому ничего не платит; они заморозили наши активы, помнишь? — парирует Стоун. По крайней мере, он, кажется, смирился со своей судьбой, поскольку тащит их обоих в сторону деревьев, вместо того, чтобы продолжать препираться. С грацией, которая противоречит его собственному состоянию, ему каким-то образом удается аккуратно опустить их на землю, вместо того чтобы просто свалиться, как мешки с дерьмом; он даже находит время, чтобы помочь Роботнику прислониться спиной к дереву, прежде чем полностью опуститься на колени. В тот момент, когда ему больше не нужно заставлять себя оставаться в вертикальном положении, Роботник практически чувствует, как его тело пытается отключиться, буквально крича о том, что ему нужен отдых. Он игнорирует это с привычной легкостью и вместо этого сосредотачивается на Стоуне, отмечая бледный цвет его кожи и кровь, все еще стекающую по лицу. Он только открывает рот, чтобы отдать команду, когда Стоун уже вмешивается, его голос звучит устало, но твердо: — Нет. Роботник быстро моргает, закрывая рот. — Что нет? — Нет, я не позволю тебе первым делом осмотреть мою голову, — уточняет Стоун, уже придвигаясь ближе и протягивая руку к доктору. Его челюсть твердо сжата, а в глазах опасный блеск, который просто провоцирует его бывшего работодателя продолжить спорить. — Первое, что мы сделаем, это убедимся, что тебе не угрожает серьезная опасность, и немного подлатаем тебя; тогда я, возможно, позволю тебе взглянуть на мою рану. Его явная нервозность на мгновение заставляет Роботника разинуть рот, несколько раз открывая и закрывая его, прежде чем он берет себя в руки. Он вскидывает руки как раз вовремя, чтобы отбиться от рук Стоуна — они бесконечно нежны, и это снова сбивает с толку — и он рявкает: — Ты сегодня чересчур дерзок, Стоун. — А ты ведешь себя ещё сложнее, чем обычно, а это о чем-то говорит. — Стоун даже не пытается скрыть разочарованного рычания, когда пытается протянуть руку, но доктор снова отталкивает её. — Ты позволишь мне тебе помочь, или нет?! — Стоун, у тебя, возможно, сотрясение мозга, так что, очевидно, было бы разумнее… — Учитывая, что именно ты упал с высоты и пролетел в свободном падении примерно 400 футов, нам повезет, если у тебя будет только сотрясение мозга! После короткой возни, нет, размахивания руками — они оба слишком не в себе для настоящей драки — Стоуну удается поймать запястья Роботника, он слегка сжимает их, прежде чем снова отпустить. Даже сейчас он воздерживается от ненужных прикосновений к доктору, если это в его силах, даже когда властно произносит: — Да позволь ты мне уже это сделать! Это не тот тон, которым другой мужчина обычно разговаривает с Роботником — стальной, резкий и абсолютно безжалостный. Стоун сейчас всерьез разозлен, а Роботник не в той форме, чтобы дать отпор. И вообще, он ничего этим не добьется. С недовольным ворчанием доктор позволяет своей голове слегка склониться набок в знак капитуляции. — Ладно. Давай побыстрее. Капитуляция почти того стоит, когда стальное выражение на лице Стоуна тает под напором его улыбки облегчения — но только почти. Роботник продолжает ворчать себе под нос, в то время как агент осторожно начинает ощупывать его, задавая вопросы на ходу. — Так больно? — Ау! Да, и ты прекрасно об этом знал, когда сейчас это сделал! — Не понимаю, о чем ты. Это не я тут садист из нас двоих. Есть боль при дыхании? — Давай-ка посмотрим. Сейчас я дышу, а ты причиняешь мне боль. Де–факто — да. — Будем считать, что это ушиб ребер, но, к счастью, кажется, они не сломаны. — Стоун перемещается перед ним, поднимая что-то перед лицом доктора. — Не мог бы ты проследить за светом глазами, пожалуйста? Роботник специально закатывает глаза вместо того, чтобы следить за слабым светом часов Стоуна. За это он получает выразительный взгляд и бормотание: «ладно, и так сойдёт». То, как Стоун, кажется, расслабляется, пока осматривает его, заставляет доктора сильно заподозрить, что его агенту это слишком нравится, и он ощетинивается, прибегая к насмешке в качестве последней защиты: — Хочешь, чтобы я открыл рот и сказал «Ааа»? — Честно говоря, я бы сказал «да», — в замешательстве отвечает Стоун. — Но я знаю, что ты тут же начнешь сопротивляться, так что нет. Роботник на самом деле думал о том, чтобы укусить Стоуна, если тот попытается заставить его открыть рот, что, вероятно, подтверждает заявление агента. Он хмурится, на что Стоун отвечает взглядом, который очень ясно говорит: «видишь, я так и знал». — Я не понимаю, почему мои остроумные замечания не являются для тебя достаточным аргументом того, что у меня нет сотрясения мозга. — Потому что я видел, как ты продолжал быть остроумным после того, как бодрствовал более 48 часов и чуть ли не галлюцинировал от недосыпа. — Если ты думаешь, что это самое худшее, то видел бы ты мои галлюцинации под грибами. — Подождите, нет. Тогда Стоун стал бы свидетелем того, как он разговаривал с Камень-Стоуном о том, как доктор может скучать по нему, а может и не скучать. Слишком неловко. Немедленно удалить эту мысль. Но тем не менее, Роботник обнаруживает, что эта мысль все равно застревает у него в голове, засоряя его и без того вялый мыслительный процесс, пока он затуманенно наблюдает, как Стоун суетится вокруг него. К собственному неудовольствию, он ловит себя на том, что начинает размышлять, на что были бы похожи последние восемь месяцев, если бы Стоун был с ним на той нелепой планете. Вероятно, что-то в этом духе, думает он, кривя губы: Роботник все продолжает отталкивать его, а Стоун, всегда верный и непоколебимый Стоун, ни на йоту не сдвигается с места, отказываясь покидать его. Непрошеная мысль приходит в голову, что тогда все было бы проще. Раздражало бы иногда, да. Но большую часть времени ему бы нравилось. (В глубине души он мог бы даже признать, что то, что он наблюдает сейчас перед собой, ему тоже отчасти нравится.) Одно можно сказать наверняка, даже для его уставшего разума — выживать на той заросшей грибами планете было бы намного, намного легче, если бы он не был там совершенно один. Один. Он всегда считал себя человеком, который наслаждается одиночеством и испытывает отвращение к необходимости непосредственного взаимодействия с другими человеческими существами. Он все еще так думает; но он просто знает, что теперь есть исключение. Как жаль, что такому гению, как он, потребовалось путешествие на чужую планету, чтобы полностью осознать это. — Я думаю, могло быть и хуже, — говорит Стоун, вырывая доктора из его размышлений. Агент откидывается на корточки, испуская глубокий вздох, который, кажется, исходит из самой его сути. Облегчение. — Кажется, травм головы нет, и уплотненный костюм, похоже, выдержал большую часть удара. Сломанная нога, ушибленные ребра, по крайней мере, одно вывихнутое запястье, но все же — могло быть намного хуже. Тебе невероятно повезло, доктор. — Ну что ж, — бормочет Роботник, без своего обычного злорадства. Он все еще не оправился от своего внезапного прозрения, слишком озадаченный, чтобы по-настоящему быть саркастичным. — Ты же знаешь, я слишком упрям, чтобы умереть, Стоун. Это не особенно смешно, далеко не лучший его ехидный комментарий, но этого достаточно, чтобы Стоун фыркнул, а затем посмотрел на него с усмешкой, теплой и кривой. — О, я знаю. И я очень благодарен за это. Он протягивает руку и разглаживает лацканы пиджака доктора, пока говорит; это, по-видимому, бессознательное действие, руки двигаются на автомате, но, несмотря на то, что он не думает о том, что он делает, он все равно касается доктора мягко и осторожно, не забывая о его тяжёлом состоянии. Именно эта мягкость, в конце концов, заставляет что-то твердое внутри Роботника дать трещину, и наружу вырываются слова, которые он держал в себе, стискивая зубы и выстраивая защитную стену, почти год, а может, и дольше. Возможно, они были там уже слишком давно, прежде чем он, наконец, позволяет им вырваться на свободу. — Я скучал по тебе, Стоун. Слова кажутся обманчиво тихими, когда они произносятся между ними, даже если эмоциональное воздействие, которое они оказывают, подобно взрыву. Стоун перестает двигаться, все еще держа руки на застегнутом пиджаке доктора, и медленно поднимает взгляд — не быстро от шока или удивления, а медленно, размеренно, и когда их глаза встречаются, Роботник понятия не имеет, какие эмоции скрываются за пустым выражением лица его агента. Они просто… некоторое время молча смотрят друг на друга, и между ними нет ничего, кроме затрудненного дыхания доктора и очень тихого дыхания Стоуна. Роботник выдерживает примерно минуту под пристальным взглядом этих темных глаз, прежде чем прищуривает один глаз и откидывает голову назад, прислоняясь к коре дерева, прекращая зрительный контакт, в то время как он говорит небу над ними: — Это все сотрясение мозга, если тебе интересно. Не придавай этому слишком большого значения. Он слышит улыбку Стоуна, может представить ее солнечность, когда мужчина медленно и спокойно отвечает: — Даже и не мечтал об этом, доктор. Доктор уклончиво хмыкает и надеется, что на этом все, и они смогут притвориться, что этого момента никогда не было. — Поскольку мы сейчас честны друг с другом, — начинает Стоун — и тут же вынужден скрывать смех за кашлем, когда Роботник стонет в смущении. — Ну, разумеется, ты же не можешь просто оставить все как есть, ты, невыносимый маленький… — Поскольку мы честны, — повторяет Стоун громче, перекрикивая продолжающуюся тираду доктора и оскорбления. — Я не знал, куда себя деть, когда ты исчез. Это заставляет Роботника замолчать, и он наклоняет голову достаточно низко, чтобы взглянуть на Стоуна, приподняв брови. Он думает об идеально построенной лаборатории, скрытой за хорошо налаженным бизнесом, и сомневается. — Мне показалось, что ты справлялся исключительно хорошо. Из Стоуна вырывается смешок, более резкий, чем его обычный теплый смех. — Все, с чем я справлялся, все что я мог делать, - это продолжать функционировать и следовать плану. И справлялся я плохо и не получал от этого никакого удовольствия. Проходит мгновение. Быстро работающий ум Роботника анализирует утверждение, подталкивает к выводам, выдвигает основанные на нем теории и снова быстро отвергает их все. Бесполезно подходить к этому рационально. Существует слишком много переменных, слишком много факторов, таких как чувства и сомнения, которые делают невозможным получение четкой картины. Поэтому, то, что в конце концов слетает с его губ, — это просто: — Почему? Почему он ждал? Почему беспокоился? Почему? Улыбка Стоуна смягчается, резкость исчезает; инстинктивно он, кажется, понимает, о чем на самом деле спрашивает доктор. — Потому что быть ассистентом, или управлять кофейней, или завоевывать мир… для меня на самом деле не имеет значения, что именно я буду делать. Единственное, что имеет значение, — это то, что я буду делать это рядом с тобой, доктор. Слова достаточно просты, но их значение оказывается слишком большим, чтобы его можно было уловить. Такое ощущение, что Роботнику во второй раз передали все знания о внутреннем устройстве вселенной, только на этот раз это исключительно вселенная Стоуна. Которая, кажется, вращается вокруг доктора в большей степени, чем гений когда-либо был способен осознать раньше. И Стоун просто делится с ним этим знанием, даже зная, что доктор мог бы посмеяться над ним и отмахнуться как от пустяка. (Не то чтобы он этого хотел. Роботник обнаруживает, что ему наоборот хочется жадно схватить эту информацию, как драгоценный камень, и оставить при себе навсегда.) Его агент сегодня действительно доказал, что он самый храбрый из них двоих. Роботник несколько раз быстро моргает, пока переваривает все это. Он никогда особенно хорошо не разбирался в эмоциях, ни в своих собственных, ни, тем более, в эмоциях других людей. Это вызов, с которым он еще не готов столкнуться; потребуется время, чтобы осознать все это, изучить, проанализировать свою собственную реакцию и понять, как вообще вести себя дальше. На данный момент придется обойтись старой доброй насмешкой. — Я вижу, что ты там замышляешь, Стоун. — Он удивлен, что вообще может произносить слова ровным голосом, но каким-то чудом ему это удается. — Ты пытаешься смягчить меня, чтобы я позволил тебе установить на меня трекер. Что ж, подхалим, это не сработает. На мгновение в глазах Стоуна мелькают веселые искорки, прежде чем ему удается спрятать их за невозмутимым выражением лица. Его улыбка все еще слышна в его голосе, наполняя слова до краев. — Ты проницателен, как всегда, доктор. — Разумеется. Потребуется нечто гораздо большее, чем сотрясение мозга, чтобы вывести меня из строя. Кстати, об этом, — помахав рукой практически прямо перед носом агента, Роботник прищуривается, глядя на него. — Сколько пальцев я показываю? — Пять, доктор. — Что насчёт головной боли? — Ничего такого, с чем не смогла бы справиться пара таблеток обезболивающего. — Тошнота? Проблемы со светом и звуком? — Ничего подобного. — Ты бы вообще сказал мне, если бы это было не так? — Конечно, доктор. — Стоун выглядит слегка удивленным, ожидая своего вердикта, приподнимая бровь, как бы говоря: «ну что, теперь доволен?» — Хм. — вообще-то не слишком, но это все, что доктор действительно может сделать на данный момент. Успокоенный на какое-то время, Роботник немного смягчается — но не настолько, чтобы удержаться от того, чтобы один раз крепко стукнуть Стоуна по лбу, наслаждаясь тем, как он морщится, и звуком «ой», который его веселит. — Это твоя расплата за то, что ты тыкал в меня пальцами. А теперь помоги мне снова подняться. Как ты уже несколько раз проницательно заметил, нам пора отправляться в путь. Стоун достаточно тактичен, чтобы не указывать на то, что именно Роботник настоял на отдыхе в первую очередь, и идет делать то, что ему приказывают, всего лишь с лёгкой усмешкой на губах. После перерыва им обоим становится в сотни раз легче снова подняться на ноги, даже несмотря на то, что Роботник все еще тяжело опирается на агента, как только гравитация снова берет над ним верх. Неважно; он знает, что Стоун не даст ему упасть, а его гордость уже настолько сегодня пострадала, что он вполне может позволить себе еще одну слабость. Отсутствие необходимости тащить себя самостоятельно также дает ему время подумать, и его мозг с радостью ухватывается за эту возможность, пробегая милю в минуту, намного опережая двух мужчин, которые продолжают, спотыкаясь, удаляться от места крушения робота. — Нам нужно будет найти подходящее место, чтобы залечь на дно и перегруппироваться. — И кое-какие ресурсы, — с готовностью вмешивается Стоун, работая в режиме многозадачности, пока он уводит их обоих в безопасное место. — Поскольку наши активы заморожены, у меня есть только выручка от работы кофейни, чтобы содержать нас. — Вернемся к краудфандингу. Однако это не дает решения о том, куда нам следует двигаться на данный момент. — Я думал о Канаде. — Так банально, Стоун, — забавляется Роботник. Он уже чувствует себя намного лучше, чем раньше, его поражение больше не висит мертвым грузом на шее, а скорее становится временным, незначительным неудобством. Он может просто попробовать еще раз. Они могут попробовать еще раз — потому что Стоун будет рядом с ним. Эта мысль дарит свободу. Безопасность. Он позволяет себе качнуться вбок, чтобы слегка подтолкнуть бедром Стоуна, для поддержания разговора. — Подумай получше. — Что тебя не устраивает в Канаде? Это страна является клише не просто так. — Улыбка Стоуна слышна в его голосе, глаза прищуриваются от ее силы. — Ну ладно. Пусть будет Европа. — Я не использую клише, я слишком экстравагантен для этого. А Европа — это даже не страна, это целый континент. Я сказал, подумай получше, подхалим. — Тогда Франция. Бровь доктора заинтригованно приподнимается. — Tu parles francais? — Как он до сих пор этого не замечал? — Oui, docteur, — звучит ровный ответ, произношение безупречное и без акцента. — И я всегда хотел увидеть Париж. — Клише и еще раз клише! Ты ведешь себя невероятно скучно. В Париже скучно. Я был там; это не то, чем кажется, на самом деле. Не трать на это наше время. Хмыкая, Стоун помогает ему спуститься по склону. Роботник спотыкается на последних нескольких метрах и валится прямо на своего агента, который легко подхватывает его всем весом и надежно удерживает. Стоун, похоже, даже не особенно возражает, продолжая ухмыляться, когда он снова подхватывает нить разговора. — Я не могу представить, что путешествие с тобой может быть скучным, куда бы мы ни отправились. — Я вижу, ты снова пытаешься подлизываться, — издевается Роботник, задыхаясь не только от напряжения и боли, но и от этой неизменной улыбки, направленной на него. — Не думай, что это спасет тебя от расплаты за то, что ты позволил себе так дерзко со мной разговаривать. — Поскольку несколько минут назад ты сам подтвердил, что у тебя сотрясение мозга, возможно, ты мог бы немного повременить с расплатой; по крайней мере, до тех пор, пока полностью не восстановишься. Вопреки себе Роботник ловит себя на том, что заливается искренним смехом, и тут же немного сожалеет об этом, когда от этого сразу начинает сильно кашлять. Что все еще причиняет сильную боль. Стоун рядом с ним издает тихий встревоженный звук и крепче прижимается к нему, от беспокойства морщины появляются на его лбу, но доктор отмахивается от него, продолжая улыбаться, несмотря на боль. — Невыносимый ты прилипала, — хрипит он, как только ему позволяет запас воздуха. — Всегда стараешься оставить последнее слово за собой. Выражение лица Стоуна несколько смягчается, когда кашель снова утихает, и он слегка пожимает плечами. — Кто-то должен, по крайней мере, пытаться не отставать от тебя, доктор. Кто-то. Как будто Стоун не единственный, кому это удавалось; кто вообще когда-либо пытался. Роботник фыркает и крепче обнимает своего агента за плечи, снова подталкивая его вперед. — Итак. Париж. Почему именно Париж? — Подожди, — Стоун продолжает идти, но моргает на него немного по-совиному, явно удивленный тем, что он действительно проявляет к этому интерес. — Я думал, мы шутим. — Когда я вообще шучу? Итак, расскажи мне. Почему именно Париж? — Э-э-э, часто? И… я никогда там не был. Мне любопытно. Это звучит как достаточно веская причина, но Роботник может сказать, что это еще не все. Он долго всматривается в профиль Стоуна, прежде чем в нем что-то щелкает. — Только не говори мне, что ты скрытый романтик, Стоун. — Да я и не слишком пытаюсь это скрывать, — беззастенчиво возражает Стоун. — Ты просто никогда не спрашивал. — Придираешься! — И это интересно. Он добавляет это к своей постоянно растущей коллекции данных об агенте Стоуне. — Отлично. Раз уж это так много значит для тебя, мы пока что остановимся на Париже. — Да я же не… ты… — На этот раз Стоун, похоже, действительно не находит слов. Он начинает фразу несколько раз, прежде чем ответить, качая головой, пыхтя, ухмыляясь и явно не веря. — Я же просто шутил. — А я только что сказал тебе, что я не шучу, агент. Не отставай. — Ты не обязан, ты же знаешь. Это была шутка, как я уже сказал. Мы можем отправиться куда угодно. Я пойду за тобой, куда бы ты ни пошел, остается невысказанным, но именно это и подразумевается, это ясно как божий день. Именно поэтому Роботник просто ухмыляется и повторяет: — Решено, едем в Париж. — В конце концов, возможно, он не очень хорошо разбирается в чувствах, но даже он не может игнорировать всю ту преданность, которую проявляет к нему Стоун, особенно сегодня. Это заслуживает какой-то награды. И Париж, может быть, и скучный, а вот Стоун — нет. Это может сработать. Очевидно, все еще совершенно ошеломленный, Стоун начинает громко смеяться, качая головой отчасти от того, что ему смешно, отчасти от отчаяния. — Ты просто… хорошо. Ладно. Но мы можем, по крайней мере, поискать место для ночлега поближе? Может быть, на самом деле стоит продумать, как мы собираемся попасть на международный рейс, не будучи задержанными в аэропорту? Роботник хочет продолжить шутить, предположить, что они вполне могут что-нибудь придумать, когда уже будут на пути в аэропорт, но он может сказать, что его организм долго не выдержит такого продолжительного стресса. Разговаривать, конечно, весело, но это также отнимает у него те немногие запасы кислорода, что еще оставались, дышать и думать с каждой секундой становится все труднее. Может, ему стоит просто… перестать думать, на какое-то время. Какая оригинальная идея! Но предложение Стоуна, по его мнению, достаточно здраво. Кряхтя, он переносит больший вес на свой человеческий костыль и кивает, упираясь подбородком в плечо агента. — Хорошо. Мы… придумаем что-нибудь. Позже. — Позже, — повторяет Стоун, заставляя это звучать как соглашение и обещание в одном флаконе. Обещая вернуться к этому позже, и продолжить разговор. Более мягко он добавляет: — Побереги дыхание. Я найду нам место для ночлега. Опустив веки, Роботник успевает только промычать что-то в знак согласия. Сосредоточившись исключительно на том, чтобы не заснуть и поддерживать в движении здоровую ногу, он доверяет Стоуну найти им что-нибудь подходящее и при этом обеспечить его безопасность.