Coffee and Mayhem

О, если бы ты сказал мне, Что тебе грустно, Я убил бы этого зверя И заставил бы сбежать твою грусть. И я знаю, что это страшно. Да, это действительно так. Но теперь тебе больше не нужно, Не нужно больше бояться. О, ты можешь носить его, Сердечко на рукаве. И я буду защищать его Любимый, поверь. О, я буду, буду заботиться о тебе. О, я буду, буду заботиться о тебе. И я буду делать то, чего никто другой бы делать не стал. Да, все то, чего никто другой бы делать не стал. Например, заботиться о тебе, о, о Заботиться о тебе, оо И я буду делать то, чего никто другой бы делать не стал. Да, все то, чего никто другой бы делать не стал. - «Заботиться о тебе» Эллы Хендерсон

Роботнику нравится думать, что он выше мелких человеческих трудностей; нет, более того — иногда ему нравится думать, что он выше самого понятия «человек». Он никогда полностью не вписывался в рамки человеческого общества; всегда был слишком умен, слишком быстр, слишком «слишком». Там, где другие останавливаются, он продвигается всё дальше. Там, где другие видят тупики, он видит возможности. Очевидно, что он предназначен для чего-то большего, чем все остальное человечество. Он не должен быть обременен теми же проблемами, что и они. Только вот, это совсем не так. Словно для того, чтобы он не зазнавался слишком сильно, чтобы он спустился с небес на землю, а не стремился к звездам, о которых другие не могут даже мечтать, время от времени случаются происшествия, которые очень болезненно напоминают ему, что он, несмотря ни на что, все еще очень даже человечен. Со всеми слабостями, которые это понятие влечет за собой. Одним из таких примеров является его навязанный самому себе адский график в сочетании с отсутствием заботы о собственном здоровье, что, очевидно, сказывается на его состоянии. Сегодня один из таких случаев, хотя доктор не сразу понимает это, когда просыпается. Когда он приходит в себя, всхрапывая и пробуждаясь ото сна, он сидит полубоком в своем кресле — совсем не необычное явление. Вид его лаборатории, когда он продирает глаза утром, это нечто весьма обыденное и привычное. Что необычно, так это постоянная пульсирующая боль за глазами и першение в горле. Затуманенно хмурясь, Роботник тянется к горлу, слегка потирая, чтобы избавиться от зуда — и почти вздрагивает, когда движение не приносит облегчения, а наоборот, усугубляет ситуацию, и в следующую секунду он начинает кашлять, сухо и протяжно. Все еще кашляя, он пытается сесть прямо в надежде, что это поможет избавиться от раздражения в горле, но это не помогает. Вместо этого пульсация в его голове превращается в острую боль, как только он выпрямляется, заставляя его тихо застонать, когда кашель стихает. Что за…? Ошеломленный и раздраженный этим довольно грубым пробуждением, Роботник фыркает — снова кашляет — и пытается встать. Это тоже не так легко, и ему приходится дважды делать паузу, потому что комната начинает опасно кружится вокруг него. Что-то сегодня не так, решает он с гримасой. Повинуясь наитию, он прикладывает тыльную сторону ладони ко лбу — и испуганно шипит, когда чувствует жар. Головная боль, кашель, общее чувство слабости и истощения… в глубине его сознания возникает смутное предчувствие, и Роботник пробует другой рукой, как будто это принесет другой результат. Но не тут-то было. «Нет, нет, нет!» Не обращая внимания на непрекращающееся головокружение, он пересекает лабораторию, пока не находит подходящую отражающую поверхность и наклоняется ближе, уперевшись руками по обеим сторонам, чтобы посмотреть на свое отражение. Лихорадочный блеск в его глазах и румянец на щеках, резко контрастирующий с нездоровой бледностью остальной кожи, невозможно спутать ни с чем. Черт. Он даже выглядит...... — Меня не тошнит, — огрызается он своему отражению и отталкивается от сверкающего хрома — слишком быстро; он путается в собственных ногах от очередной волны головокружения. Прижав руку ко лбу, он, спотыкаясь, возвращается к своему столу, все еще бормоча себе под нос: — Я никогда не болею, никогда, такого просто не может быть. Как будто для того, чтобы уличить его во лжи, его горло выбирает именно это время, чтобы снова активизироваться, острая боль заставляет его кашлять, лающим и хриплым кашлем. Когда приступ проходит, он чувствует себя еще хуже, чем раньше. С жалобным стоном Роботник падает в свое кресло, проводя обеими руками по волосам. Думай! Но что тут можно придумать? Не похоже, что он сможет найти способ перехитрить свое взбунтовавшееся тело или обойти начинающуюся болезнь. Однако он может быть просто более упрямым, чем любой вирус, пытающийся завладеть им, решает доктор с яростным рычанием, садясь прямее. Небольшой кашель его не убьет, и уж точно не сможет отвлечь от работы! Он прекрасно сможет работать дальше. Он справится с этим при помощи своего обычного упрямства и просто переждет, пока проблема не исчезнет сама собой. Детская забава, на самом деле! Чувствуя себя уже немного лучше, по крайней мере мысленно, он смотрит на часы. Еще рано; у него есть примерно час до того, как Стоун будет здесь, как всегда без опозданий. Его агент — единственный, кто увидит его в таком состоянии, и, следовательно, потенциально может создать проблему. Стоун бывает крайне настойчивым, когда доктор, по его мнению, переутомляется. Это редкие случаи, когда агент действительно игнорирует приказы и обычно просто прячется поблизости, как будто опасаясь, что ему придется ловить доктора, когда тот буквально начнет падать от усталости. Неважно, что на самом деле такое уже случалось пару раз… Надо чего-нибудь выпить, это должно помочь, решает Роботник, снова вставая на дрожащие ноги. Плеснуть немного холодной воды на лицо, чтобы справиться с сильным жаром, а потом он просто… найдет, чем занять Стоуна, чтобы не пускать того в лабораторию до конца дня. Да, отличный план. Настроившись, он идет за стаканом воды. И решительно игнорирует то, как фокус его зрения начинает расплываться по краям, пока он это делает. ~~~~~~~~~~~~S~~~~~~~~~~~~ Час проходит невыносимо медленно, каждая минута растягивается до бесконечности. Холодная вода и питье не помогают. Нисколько. И с каждой секундой, пока Роботник делает все возможное, чтобы продолжать работать и притворяться, что все в порядке, симптомы значительно ухудшаются. К тому времени, когда он слышит знакомый звук системы безопасности, впускающей агента внутрь, и шипение двери лаборатории, открывающейся у него за спиной, Роботник больше висит на своем рабочем столе, чем сидит за ним, чувствуя головокружение и легкую тошноту. Теперь жар исходит от него так явно, что ему даже не нужно проверять, чтобы знать, что у него температура, и время от времени сухой кашель сотрясает его тело, еще больше усугубляя боль в горле. Он чувствует себя абсолютно жалким, и единственное, что удерживает его на ногах, — это его собственные гордость и упрямство. Обычное жизнерадостное приветствие Стоуна звучит в хмурой тишине, повисшей в комнате, бодро и ярко: — Доброе утро, доктор. Роботник инстинктивно открывает рот, одно из различных приветствий, начиная от простого «привет, подхалим» и заканчивая «уйди с глаз моих, Стоун», уже вертится у него на языке — только для того, чтобы остановиться, резко моргнув, когда он вдруг осознаёт, что не может говорить. Учитывая, как сильно сейчас болит его горло, он просто знает, что его голос прозвучит как жалкое карканье; Стоун сразу поймет, что что-то не так. Быстро подумав, он решает, что устный ответ сегодня просто не понадобится. Изображая сосредоточенность, Роботник ворчит что-то неразборчивое, полностью сконцентрировавшись на голоэкране, который он вывел ранее. Он едва ли может разобрать его содержимое, так как его зрение постоянно расфокусируется, но он отличный актер, когда нужно. Он почти физически ощущает тихие шаги, когда приближается Стоун. Через несколько секунд его ассистент ставит чашку горячего латте на стол рядом с ним и приветствует его улыбкой. Краткое «приветствие» доктора нисколько не напрягает его, как обычно. — Как продвигается модернизация силовой установки танка-бэдника, доктор? Силовой установки… Роботник едва сдерживается, чтобы не вздрогнуть, не выругаться или не вскрикнуть. Он совершенно забыл о том, что это было в списке дел на сегодня. Он! Забывает о своих проектах! Он позволил этой проклятой простуде настолько себя отвлечь… Вздрогнув, он понимает, что Стоун все еще стоит прямо там, смотря на него — нет, теперь рассматривая его, поправляет себя доктор с гримасой неудовольствия. На лице собеседника появляется первый намек на хмурое выражение; он явно улавливает, что сегодня что-то не так. — Я над этим работаю, — ворчит Роботник. Его голос срывается на середине, переходя в хрип, и ему хочется закричать от досады, если бы ему позволило больное горло. Черт, черт, черт. Этот день становится все хуже и хуже. Намеки на беспокойство на лице Стоуна быстро усиливаются, и он подходит ближе, рука инстинктивно тянется к учёному. — Доктор, все в порядке…? Тревожно шипя, Роботник отодвигается в сторону, прежде чем другой успевает коснуться его, отчасти потому, что он ненавидит прикосновения, отчасти потому, что одно прикосновение к его коже сразу же выдаст жар, который от него исходит. — Я в норме, — огрызается он… или хрипит, если точнее. Стоун окидывает его пристальным взглядом, отчетливо замечая его раскрасневшиеся щеки и лихорадочные глаза, и беспокойство полностью переходит в тревогу, когда приходит осознание. — Ты -… — …очень занят, — прерывает Роботник низким голосом. Он даст своему подхалиму ровно один шанс, не больше, отказаться от этой затеи прямо сейчас. — Правильно, Стоун. Так что, постарайся беспокоить меня как можно реже. Очевидно, Стоун слышит скрытое предупреждение — приказ — в этих словах, поскольку он отстраняется, сгибая пальцы, будто не уверен, куда теперь девать руку. Его челюсть некоторое время тихо двигается, прежде чем он снова открывает рот и делает то, чего ему делать не следует: он отказывается прекращать разговор. — Ты уверен, что сможешь так работать…? — Когда именно, — прерывает его Роботник опасно низким голосом, — ты решил, что имеешь право сомневаться в моих решениях, Стоун? Ты, кажется, забываешься. — Я просто волнуюсь… — Убирайся. — Док… — Я сказал, ВОН! Последнее слово — это крик, громкий, как гром, впечатляюще отражающийся эхом от стен лаборатории. Стоун достаточно умен, чтобы захлопнуть рот и отойти назад — отступить — опустив голову в кивке, и повернуться, чтобы выйти из комнаты, не оглядываясь и не говоря ни слова. Роботнику удается держать губы плотно сжатыми, сдерживая зуд в горле, пока дверь с шипением не закрывается за его ассистентом. Только тогда он позволяет себе поддаться кашлю, сдавливающему его горло все время после того, как он повысил голос. Согнувшись пополам от сильного приступа, он вынужден опереться обеими руками о стол, чтобы не упасть, пока кашель сотрясает его, вызывая слезы на глазах и заставляя комнату вращаться вокруг него. Как только он, наконец, снова в состоянии делать судорожные вдохи, ему кажется, что его голова может взорваться в любую секунду. Моргая на свое отражение на одном из голоэкранов, он замечает смертельную усталость на своем лице и лихорадочный блеск в глазах. Его рабочий день только начался, а он уже выглядит как ходячий мертвец. Со вздохом Роботник снова смотрит на свой стол — и недовольно хмурится, когда взгляд падает на упавший бумажный стаканчик и быстро растущую лужицу кофе под ним. Должно быть, он опрокинул его и не заметил, когда кричал на агента и размахивал руками. Позвать Стоуна, чтобы он принес другой кофе, будет выглядеть как слабость после того, как он выгнал его минуту назад. Так что никакого латте для него вдобавок ко всему остальному. Черт. Этот день действительно обещает быть по-настоящему ужасным. ~~~~~~~~~~~S~~~~~~~~~~~ Невинный вопрос Стоуна довольно неприятно напоминает Роботнику, что на сегодня у него была запланирована важная работа: усовершенствование силовой установки танка-бэдника. Ему нужно доработать аккумулятор — собственного дизайна и собственного изготовления, поскольку сейчас на рынке нет ничего, что соответствовало бы его высоким требованиям, а Айво Роботник не довольствуется вторым сортом. Возможно, самым разумным подходом было бы подождать с этим, пока он не почувствует себя лучше, но… ему нужно уложиться в сроки; правительство хочет получить модернизированный танк-бэдник до конца этой недели. Он и так работал над этим уже слишком долго, ожидая доставки нужных материалов и подготавливая все остальное… Эта мелочь — последний шаг к завершению проекта, который разрабатывался неделями, и он отказывается ждать даже на минуту дольше, чем необходимо. Слишком упрямый и слишком гордый, чтобы позволить остановить себя чему-то незначительному, вроде обычной простуды, он начинает подготовку. Он наскоро смахивает пыль со стола и убирает все лишнее. Почти готовый аккумулятор — сейчас это всего лишь пустой корпус, лишенный сердцевины, — устанавливается посередине. Доктор оглядывается, ещё раз проверяя, один ли он в лаборатории. Стоун еще не пытался вернуться после столкновения между ними ранее. Хорошо. Ему нельзя сейчас отвлекаться; это тонкая работа. Закончив приготовления, Роботник натягивает очки-гогглы на глаза и только после этого идет за жидкостью, подготовленной несколькими днями ранее; отпирая специальный холодильник, предназначенный для хранения именно таких химикатов, он берет одинокую пробирку, стоящую посередине, и осторожно вынимает ее. Ярко-зеленая жидкость внутри зловеще блестит, пока он держит ее против света, проверяя ее текстуру. Все еще текучая, все еще того цвета, который должен быть. С предельной осторожностью он несет пробирку обратно на стол, ни разу не спуская с неё глаз, зорко следя, чтобы ни одна капля не перелилась через край. Жидкость состоит из нескольких различных кислот, и одной капли вполне достаточно, чтобы проесть кожу и мягкие ткани вплоть до костей за считанные минуты. Он предпочел бы этого избежать, спасибо большое. Как можно осторожнее и медленнее он поднимает пробирку над открытым контейнером, постепенно наклоняя ее… так… медленно… осторожно… почти получилось… Все идет прекрасно. Пока он внезапно не начинает чихать. Громко и резко, с такой силой, что его даже слегка подбрасывает на сиденье. Хуже всего, однако, то, что он рефлекторно сжимает руку в кулак — и раздавливает крошечный стеклянный сосуд, который все еще держит в своей хватке. Осколки глубоко впиваются в кожу до крови, но это не самое худшее; хуже всего то, что жидкость попадает на его голую руку, зловеще шипя, пока он все еще продолжает чихать во второй и третий раз. У него даже нет времени сделать вдох, чтобы выругаться, когда жгучая боль распространяется по всей руке, и его ругательства превращаются в хриплый вопль. Глаза слезятся от боли, Роботник отталкивается от своего стола и, спотыкаясь, поднимается на ноги, его поврежденная рука отведена от тела под неудобным углом. Он не может этого видеть, но может слышать и, что хуже всего, чувствовать, как ядовитая жидкость разъедает кожу. Головокружение, вызванное либо этой идиотской простудой, либо болью в руке, настигает его прежде, чем он успевает сделать два шага к двери, и он падает на колени снова вскрикивая, на этот раз скорее от гнева, чем от боли. — Доктор?! Что случилось?! Голос Стоуна рядом заставляет Роботника подпрыгнуть от неожиданности, а затем резко выдохнуть, и его захлестывает ошеломляющая волна облегчения. Он не слышал, как открылась дверь, и не может понять, как Стоун услышал его, где бы он ни был, но теперь к нему приближаются быстрые шаги. Секундой позже его подхалим появляется рядом с ним, падает на колени рядом с доктором, и уже тянется к нему. — Твоя рука, что случилось… — Не… не трогай, идиот!.. — выдавливает Роботник сквозь стиснутые зубы, безуспешно пытаясь вырвать свою руку из хватки Стоуна. По крайней мере, тот схватил его за запястье и предплечье, а не за кисть. Наступает пауза, пока запястье доктора аккуратно переворачивают, затем раздается сдавленный вдох сквозь зубы; ага, кажется, до его подхалима дошло, с раздражением думает Роботник, выдавливая кривую усмешку даже сквозь боль; наконец-то. Часть волнения Стоуна бесследно исчезает, отодвигаясь на второй план, когда он задаёт вопрос, кратко и по существу: — Кислота или щёлочь? — Что? — Доктор, это вещество — кислота или щёлочь?! Стоун кричит на него, и одного этого достаточно, чтобы вывести Роботника из ступора. — Кислота, — выдавливает он, проглатывая все формулы состава жидкости, которые сейчас проносится у него в голове; это не то, что Стоуну нужно знать прямо сейчас. — В основе — кислота. Тихий звук рядом с ним, свидетельствующий о понимании, а затем Стоун вдруг отстраняется от него и встает так внезапно, что Роботник почти заваливается на бок без поддержки своего подхалима. Резко моргая, доктору удается немного сфокусировать взгляд, но ему все равно приходится щуриться, чтобы иметь возможность следить за хаотичными метаниями Стоуна. Агент бросается к одному из шкафчиков поблизости, несколько раз ударяя по дверце, пока она не распахивается, а затем начинает рыться в содержимом. Поскольку он стоит к нему спиной, доктор не может разобрать, что именно он там ищет, только слышит звон стекла бьющихся друг о друга сосудов. Однако ему не приходится долго гадать; не проходит и минуты, как Стоун снова оказывается рядом с ним и снова осторожно берет его запястье, проворачивая его таким образом, чтобы полностью открыть доступ к покрывшемуся волдырями, красному, обожжённому кислотой участку кожи. Одного этого зрелища достаточно, чтобы и без того слабый из-за простуды желудок Роботника чуть было не вывернулся наизнанку, и доктору приходится резко отвернуться, прежде чем произойдет что-нибудь постыдное, например, его стошнит перед его подхалимом. Но, когда он отворачивается, неожиданно еще больше жидкости расплескивается по всей его кисти и значительной части предплечья. Она обжигает при первом контакте с кожей, ощущение покалывания проходит по всей конечности. Пугаясь, он шипит и пытается выдернуть руку, но Стоун держит его как в тисках, не давая вырваться. А потом внезапно жжение… уменьшается, и когда Роботник удивленно поворачивается, чтобы посмотреть, кислота на его коже перестает испаряться. Он также отмечает, что теперь она вступает в реакцию со второй жидкостью, другого цвета. Легко понять, откуда она взялась, поскольку Стоун ставит полупустой контейнер с содержимым того же цвета на землю, пока доктор наблюдает. Щелочь, чтобы нейтрализовать кислоту, понимает Роботник. В его голове мелькает отдаленная мысль, что он почти впечатлен быстротой реакции и сообразительностью Стоуна. — Теперь нам нужно это смыть. Давай, доктор, вставай, — командует Стоун — командует, да как он смеет! Роботник ощетинивается и тянет руку на себя, упрямство постепенно возвращается к нему теперь, когда боль немного отступает. — Ты как со мной разговариваешь, прилипала?! Я и сам могу это сделать!.. Должно быть, он застаёт Стоуна врасплох, так как ему удается вырваться, высвободив руку. На какое-то мгновение Роботник торжествует — но это мгновение тут же проходит, поскольку его накрывает очередная волна головокружения, и он покачивается на ногах. Вся комната начинает крениться и вращаться вокруг него, и его неповрежденная рука инстинктивно, бесполезно, тянется ко лбу, пока он щурится и пытается заставить мир снова стать четким и сфокусированным. — Доктор! — Чужие руки хватают его за плечи, поддерживая. Лицо Стоуна оказывается в фокусе, гораздо ближе, чем Роботник позволил бы ему подойти по собственной воле. Если бы он мог, он бы сейчас много чего высказал по этому поводу, но поскольку он борется с очередной волной тошноты, у него не так много возможностей для высказываний. Лицо агента напряжено, в его выразительных глазах беспокойство, даже когда он раздраженно хмурится. — Да не будь же ты… Доктор. Дай мне помочь. Его нежелание принимать помощь, проявлять слабость, на мгновение вступает в противоборство со здравым смыслом. Наконец, учёный сдается, принимая поражение, скрипя зубами, когда нерешительно произносит: — Ладно. Грозный взгляд Стоуна заметно проясняется, и он, не теряя больше времени, снова берет доктора за запястье и тащит за собой из лаборатории. Его помощник даже не спрашивает разрешения, видимо, его обычная вежливость приказала долго жить. Роботник хмуро смотрит на руку, крепко обхватившую его запястье, слабо удивляясь, когда это Стоуну стало комфортно прикасаться к нему так небрежно, как сейчас; тащить его за собой вот так. Однако у него не так много времени, чтобы обдумать это, потому что они доходят до ванной, и Стоун жестом указывает ему сесть, пока сам роется в шкафу, чтобы достать аптечку. Ворча и с неохотой, Роботник скорее падает, чем садится, и протягивает свою кровоточащую руку своему подхалиму. Первое прикосновение кончиков пальцев его ассистента к тыльной стороне ладони заставляет его зашипеть и вздрогнуть, но другая рука Стоуна снова крепко сжимает его запястье, удерживая его кисть неподвижно, пока агент осматривает нанесенный ущерб. — Сначала мне придется вынуть более крупные фрагменты, — бормочет он, роясь в аптечке в поисках необходимых инструментов. На языке Роботника вертится едкое замечание, но он забывает обо всем, когда действительно замечает острые осколки, торчащие из его руки. Его и без того ослабленный желудок сводит судорогой, и он протяжно выдыхает, отводя глаза без комментариев. Последнее, что он видит, — это обеспокоенный взгляд Стоуна, который тот бросает на него, когда не слышит возражений. Между ними воцаряется неловкое молчание, пока Стоун с помощью пинцета удаляет более крупные осколки стекла, в то время как Роботник попеременно наблюдает за работой другого и как можно более безразлично смотрит вдаль. Весь процесс осложняется тем, что его время от времени сотрясают несильные приступы кашля, а также непроизвольные вздрагивания от боли, когда вытаскиваемый осколок задевает обожжённые кислотой участки кожи. Наконец, самое худшее позади. Не только Роботник выдыхает с облегчением, когда его помощник выбрасывает последний большой осколок в мусорную корзину; Стоун тоже заметно расслабляется, его плечи опускаются. Однако он позволяет себе лишь краткий момент отдыха, прежде чем осторожно поднести руку Роботника к раковине и включить воду, чтобы смыть более мелкие осколки, кровь и остатки смеси кислоты и щелочи. Роботник внимательно наблюдает за своим помощником, пока Стоун выключает воду, с бесконечной осторожностью промакивает его руку полотенцем, а затем готовит бинты, чтобы перевязать ее. Его подхалим хочет что-то сказать; это ясно как божий день по тому, как беззвучно двигается его челюсть, и тому, как он постоянно бросает беглые, хмурые взгляды на доктора, продолжая работать. Для нервов доктора было бы лучше, если бы Стоун держал рот на замке и дальше, но такое счастье ему, скорее всего, не светит. Вздохнув и закатив глаза, Роботник решает поторопить события и покончить с этим сразу. — Что бы там ни было, Стоун, выкладывай уже, пока у тебя пар из ушей не пошел. Наступает короткая пауза, самая мимолётная заминка, когда Стоун не сразу заканчивает последний оборот бинта. Затем он явно заставляет себя закончить движение, прежде чем поднять взгляд, нахмурив брови. — Доктор, я никак не могу понять — почему ты работал с чем-то подобным без надлежащей защиты? Обычно ты так осторожен, когда работаешь с химикатами… Не в бровь, а в глаз, да? Роботник недолго мечется между тем, чтобы огрызнуться на другого или отшутиться. Ни то, ни другое на самом деле не сработает, потому что Стоун прав, и они оба это знают. Он был неосторожен и откровенно глуп, и у него даже нет оправдания этому, кроме этой проклятой простуды и очень простого, идиотского объяснения: — Я забыл. Тишина, наступающая после этого заявления, более красноречива, чем тысячи слов. — Ты забыл. — Голос Стоуна ровный, его брови почти достигают линии роста волос. Что-то есть в том, как невозмутимо это сказано, в этом подъёме бровей, это все слишком. Такое ощущение, что Стоун явно указывает на его ошибку, и Роботник теряет самообладание, разочарование и гнев нарастают и оборачиваются против единственной реальной цели в комнате — Стоуна. Вскидывая руки, доктор рявкает: — Я забыл! Не вспомнил! Это ускользнуло от моего внимания! Смейся над этим так долго, как только сможешь, подхалим, потому что такое случается раз в миллион лет! На мгновение воцаряется только оглушительная тишина. Выражение лица Стоуна меняется — эмоции мелькают слишком быстро, чтобы Роботник мог их расшифровать, — прежде чем его челюсть сжимается, и он заявляет тихим, твердым голосом: — Ну все, хватит. Застигнутому врасплох Роботнику на самом деле нужно время, чтобы осмыслить тот факт, что его подхалим действительно говорит с ним вот так, в таком тоне. Его голос, как только он снова обретает дар речи, звучит чуть громче опасного шипения: — Прости, что? Либо Стоун слишком большой идиот, чтобы не замечать надвигающуюся опасность, либо он настолько обнаглел, что продолжает говорить, несмотря на это, — что делает его еще большим идиотом, решает Роботник с тихим рычанием. Что бы это ни было, агент продолжает, сверкая глазами и сжимая челюсти: — Ты не можешь работать в таком состоянии. Я ничего не сказал, когда пришел утром и заметил, что ты болен, но я не могу позволить тебе продолжать в том же духе. — Кто из нас здесь гений, агент? Я более чем способен решить, могу я или не могу работать в той или иной ситуации -… — Ты чуть не покалечил себя несколько минут назад, доктор! Ты не в той форме, чтобы работать! — Кем ты себя возомнил, липучка? Разговаривая со мной вот так… — Я твой ассистент и твой телохранитель. Моя работа — защищать тебя, даже если это означает, что я должен защищать тебя от тебя самого. — Твоя работа? Твоя работа?! Не забывай, что ты можешь лишиться этой работы в мгновение ока, если будешь продолжать в том же духе, агент! Внезапная ледяная тишина воцаряется между ними, как только Роботник заканчивает говорить, прерываемая только хриплым дыханием доктора. Лицо Стоуна бесстрастно, только его глаза коротко поднимаются на доктора, нехорошо сверкая. По шее Роботника начинают неприятно бегать мурашки, но он немедленно подавляет это чувство. Это не первый и не последний раз, когда он угрожает уволить Стоуна, это ничем не отличается от всех других случаев. Он не возьмет свои слова обратно. Его подхалим может, черт возьми, или смириться с этим, или уйти. Разумеется, Стоун никуда не уйдет; на это и рассчитывает Роботник, когда так небрежно разбрасывается угрозами. Его подхалим делает глубокий вдох и снова медленно выпускает воздух; он больше не показывает своего раздражения, но оно все равно ощущается слишком явно. Когда он говорит дальше, он, очевидно, выбирает новую стратегию: — Если ты будешь продолжать в том же духе, — голос Стоуна мягкий, но в нем слышатся стальные нотки, — твоя работа может пострадать. Не говоря уже о том, что ты не сможешь присутствовать ни на одной из запланированных встреч в таком состоянии. Уже настроившись пресечь все новые попытки заставить его уйти на больничный или что-то в этом роде, Роботник обнаруживает, что его протесты замирают у него на языке, пока он быстро обдумывает это заявление. Черт. Это… на самом деле хороший аргумент, чтобы заставить его выслушать, он должен признать. Если своё собственное тело и здоровье его очень мало волнует, то его работа… инстинктивно он сгибает пальцы своей раненой руки, чувствуя, как их пронизывает боль, и морщится. Еще одна оплошность, подобная сегодняшней, и это отбросит его работу на несколько недель назад. Он вообще не сможет справиться с рабочей нагрузкой, если вдобавок ко всему ему придется исправлять свои собственные ошибки. И мысль о том, что кто-нибудь из недоразвитых обезьян в Пентагоне увидит его в таком ослабленном состоянии… заставляет его содрогнуться. Переключая свое внимание обратно на Стоуна, он отмечает, что, должно быть, он слишком долго молчал и не отвечал на его аргумент; и теперь в глазах собеседника появляется явный торжествующий блеск, и Роботнику это не нравится. Один раз резко кашлянув, доктор хрипит в ответ: — Не обольщайся, Стоун. Просто потому, что ты оказался прав один-единственный раз… Едва моргнув от скрытой угрозы в незаконченном предложении, Стоун медленно улыбается. — Это означает «да», доктор? — Да, — огрызается Роботник, вскидывая руки — ай, плохая идея; он опять забыл, что одна рука все ещё травмирована. — Но не надо возлагать больших надежд. Я возьму отгул на остаток дня, пережду это… это недоразумение. Отмени или перенеси, что там нужно, и убедись, что меня никто не побеспокоит. Я сейчас не в настроении ни для одного из этих пентагусей. — Конечно, доктор. — Стоун внезапно опять становится нетерпеливым, гиперактивным прислужником. Почти вскакивая на ноги, чтобы приступить к работе, он лишь ненадолго останавливается на выходе, бросая любопытный взгляд на гения. — Доктор… тебя нужно будет отвезти домой? — Мне самому не очень хочется садиться за руль, — ворчит Роботник, быстро прикрывая очередной кашель прочищением горла. Он очень сомневается, что сможет вести машину, учитывая, как у него постоянно все плывет перед глазами. — Так что, да. Заводи машину. По широкой улыбке, которую посылает ему его подхалим, можно думать, что доктор оказывает ему огромную услугу этой простой просьбой. Двинутый прилипала. Роботник закатывает глаза, глядя вслед удаляющемуся собеседнику, и откидывается на спинку стула, наконец позволяя себе обмякнуть и потереть рукой пульсирующий лоб. Боже, иногда он просто ненавидит быть человеком. ~~~~~~~~~~~~S~~~~~~~~~~~ К большому неудовольствию Роботника, Стоун не может просто высадить его возле дома и оставить в покое. Несмотря на возражения учёного, агент настаивает на том, чтобы сделать остановку по дороге, и паркуется перед аптекой. — Просто короткая остановка, чтобы собрать все необходимое, что может тебе понадобиться, — уверяет его Стоун, когда Роботник издает слабый звук протеста после выключения двигателя. Роботник не в той форме, чтобы и дальше продолжать спорить. В этот момент его температура зашкаливает; его то бросает в жар, то трясет от холода, и постоянная тошнота мучает его все больше. Все вокруг кажется каким-то далеким и размытым. Краем сознания доктор понимает, что, вероятно, прямо сейчас он бредит. Он едва реагирует, когда Стоун что-то говорит ему, только с ворчанием взмахивает рукой, когда его помощник наклоняется ближе и попадает в поле его зрения со складкой между бровями и очевидным беспокойством в глазах. Должно быть, этого ответа достаточно; а может, это пугает другого еще больше. Трудно сказать. В любом случае, это заставляет Стоуна исчезнуть на некоторое время — скорее всего, он выходит из машины. На самом деле это сейчас не имеет значения для Роботника, который только сворачивается калачиком, безуспешно пытаясь согреться и перестать так сильно трястись. Когда Роботник в следующий раз выныривает из полудремы, в которую он впал в отсутствие Стоуна, это происходит из-за невыносимо громкого шороха и хлопанья дверцы машины. — Доктор, — Стоун вернулся, его глаза все еще наполнены сильной тревогой, когда он наклоняется над Роботником — и когда это доктор вообще успел так низко сползти в своем кресле? Ой, да к черту все это. Неразборчиво ворча, Роботник пытается отодвинуться от назойливого присутствия своего прилипчивого подхалима, еще больше уходя в себя. Ему холодно (или жарко; или и то, и другое?), и он хочет спать. — Доктор, — теперь на его плече чужая рука, осторожно встряхивающая его. — Давай. Мне нужно измерить твою температуру, посмотреть, с чем мы здесь имеем дело. — Грмпф, — пощечина Стоуну, чтобы заставить его отступить, оказывается ошибкой; он опять забыл о своей поврежденной руке. Боль острая и внезапная, заставляет его вздрогнуть и пропустить тот факт, что Стоун снова тянется к нему. Прежде чем Роботник успевает осознать, что происходит, кончики пальцев агента ложатся на его челюсть сбоку, фиксируя на месте при помощи легчайшего давления и чистого шока. Совершенно оцепенев, доктор несколько раз моргает, глядя на своего помощника, не уверенный, должен ли он сейчас начать кричать на него за то, что тот грубо переступил черту, дотронувшись до него, или просто продолжать пялиться на него в полном шоке. Стоун принимает решение за него и с умоляющим взглядом еще раз поднимает термометр для наглядности. — Доктор, пожалуйста? Он должен накричать на него. Или даже попытаться укусить его руку за то, что тот посмел хотя бы пальцем его тронуть. Вместо этого, по совершенно необъяснимым для него причинам, Роботник обнаруживает, что приоткрывает губы, негромко согласно ворча, позволяя другому делать то, что должно быть сделано. Он говорит себе, что улыбка Стоуна кажется такой яркой только потому, что его собственное зрение становится все более размытым из-за лихорадки. Термометр осторожно кладется ему под язык, и они ждут результатов в неловком молчании. Вытаскивая маленький предмет обратно, Стоун бросает на него короткий взгляд и издает звук, похожий наполовину на свист, наполовину на шипение, и, нахмурившись, встряхивает термометр. — Настолько высокая?.. Доктор, я на самом деле испытываю сильное искушение отвезти тебя в больницу. — Никакой больницы, — немедленно протестует Роботник. — Нет, я знаю, я бы не стал тебя заставлять, — Стоун коротко улыбается, как будто постоянный протест является для него одновременно ожидаемым и забавным. Затем он хмурится и качает головой, убирая термометр. — Я отвезу тебя домой, как и планировалось, но если температура не спадет в течение следующих двадцати четырех часов, боюсь, без поездки в больницу не обойтись. Это мы еще посмотрим, думает Роботник — или, может быть, он говорит это вслух, так как Стоун глубоко вздыхает рядом с ним. По крайней мере, его подхалим достаточно благоразумен, чтобы не комментировать, безмолвно садясь обратно за руль, чтобы снова завести машину. Отсюда ехать до дома доктора недалеко. Разумеется, он выбирал место поближе к работе, не желая проводить больше времени, чем необходимо, вдали от своих проектов и своих деток. Вторым критерием было то, что расположение достаточно удаленное от цивилизации; никаких любопытных соседей, никакого движения, вообще ничего. Мили и мили пустоты вокруг него. Он не проводит здесь много времени, но в то небольшое количество часов, которое ему приходится тратить на восстановление сил, его никто не потревожит. Стоун паркует машину перед домом. — Доктор? Тебе помочь выйти из машины? Помочь? Даже в своем затуманенном состоянии Роботник тихо рычит на это слово. Ему абсолютно точно не нужна помощь. Однако, кряхтя и выпрямляясь, чтобы выйти, он тут же проклинает свою краткую вспышку ложной гордости; все начинает кружиться вокруг него, и он чуть не врезается в дверь машины, когда начинает опасно заваливаться набок. Оу… Ну, это… прискорбно. Рядом с ним раздается звук, похожий на вздох. Или, может быть, смешок. — Одну секунду. Дверь открывается и закрывается, и через несколько секунд дверь со стороны Роботника открывается прямо перед ним. Он моргает от внезапно яркого солнечного света и, с любопытством наклонив голову, внимательно рассматривает протянутую руку Стоуна. Что он должен с этим делать? — Доктор, — в голосе Стоуна слышится бесконечное терпение и совсем немного насмешка. — Пойдем, давай отведем тебя внутрь. Это звучит как достаточно хороший план. Удовлетворенный этим, Роботник некоторое время возится со своим ремнем безопасности — с каких пор их стали делать такими сложными? — и, освободившись, милостиво позволяет своему помощнику помочь ему подняться и выйти из машины. Как только он встаёт на ноги, его колени подгибаются. Только крепкая хватка Стоуна удерживает его в вертикальном положении, иначе он бы уже свалился на землю. — Осторожно! — Предупреждает агент, подныривая под руку доктора, чтобы тот смог опереться на его плечи. — Вот, так уже лучше. Идём. Ни одна из нескольких сигнализаций, установленных по периметру дома, не срабатывает, когда они с трудом добираются до входной двери. Конечно, система безопасности запрограммирована на то, чтобы пропускать Стоуна. Он бывал здесь раньше; послушно забирал доктора, когда тому было слишком лень ехать на работу самому, или привозил его домой после того, как дни непрерывной работы брали свое, и гений в очередной раз отключался за столом над каким-нибудь проектом. Но его помощник никогда не был внутри дома, только на пороге. О чем он уже в третий раз напоминает Роботнику, когда они останавливаются перед дверью, агент осторожно переносит вес доктора, чтобы тот мог держаться в вертикальном положении, и одновременно указывает на что-то рядом с дверью. — Доктор? Тебе нужно открыть дверь. Нужно? Нет, он слишком устал. Моргая прищуренными глазами на сканер возле закрытой двери перед собой, Роботник решает, что это слишком тяжелая задача, и ворчит. — Сам открой. — Для этого мне нужен отпечаток твоей руки. О, в этом есть смысл. Роботник моргает, глядя на свою руку, безвольно и совершенно бесполезно висящую рядом, а затем поднимает взгляд на сканер. Он выглядит таким далеким; потребуется невероятное усилие, чтобы поднять и протянуть руку так далеко, на которое он не способен в данный момент. — Хм. Не могу. Используй свой. — Доктор, это… — Почему ему кажется, будто Стоун смеется, когда говорит? Хмм… Странно. — Это не сработает; у меня нет прав доступа в твой дом. Что? Чушь, полнейшая чушь. Роботник отрицательно мотает головой и тут же жалеет об этом, когда это заставляет мир дико вращаться вокруг него. Тем не менее, он издает звук протеста, он предоставил Стоуну точно такие же права доступа, как у него самого, еще несколько месяцев назад, неужели его подхалим забыл об этом? Хотя… А он вообще когда-нибудь ему об этом сообщал? Сейчас это трудно вспомнить… — Хорошо, давай… давай я тебе помогу. — в голосе Стоуна все ещё слегка слышится веселье, когда он предлагает помощь, но, по крайней мере, он не смеется над ним в открытую. Ворча себе под нос — ему не нужна помощь, никогда, он гений, черт возьми, — Роботник чувствует, как его руку осторожно поднимают, направляют так, чтобы она была вытянута перед ним, а затем его ладонь прижимается к твердой поверхности. Раздается знакомый звук работающего сканера ладони, а затем звуковой сигнал, указывающий на успех. Рядом с ним Стоун издает звук облегчения, а затем возвращает руку доктора обратно себе на плечи, чтобы тот мог опереться. Его рука ложится на бедро старшего мужчины, и в такой манере он направляет их вперёд, предположительно через дверной проем. Стоун говорит, пока они идут, и Роботник инстинктивно наклоняет голову, прислушиваясь. — …сканер, который может считать отпечаток ладони даже сквозь бинты, — произносит агент себе под нос с явным благоговением в голосе. — Великолепная работа, как всегда, доктор. Несмотря на непрекращающуюся головную боль и ужасное состояние в целом, Роботник даже слегка приободряется от комплимента, удовлетворенно мыча в ответ. Он может быть уверен, что Стоун всегда заметит гениальность его изобретений именно так, как она должна быть замечена. У этого человека есть талант к этому, и Роботнику это безмерно нравится. Как только они оказываются внутри и дверь за ними закрывается, Роботник инстинктивно пытается повернуть свое тело в сторону гостиной. Там есть диван — по крайней мере, он почти уверен, что он там есть. Он смутно помнит, как падал на него всякий раз, когда приходил домой охваченный усталостью и слишком не в себе, чтобы добраться до кровати. Прямо сейчас это кажется подходящим вариантом Однако Стоун, похоже, с этим не согласен. Его хватка сжимается, когда доктор пытается отодвинуться от него, и он игнорирует недовольный звук, который тот издает. — Где твоя спальня, доктор? Очень хороший вопрос. Прищурившись, Роботник осматривает коридор, на мгновение задумываясь над этим, прежде чем по наитию указать на вторую дверь справа. Кажется, где-то там. Не комментируя неловкую паузу, Стоун сжимает свою хватку на нем крепче и продолжает вести его по указанному пути. Но они не успевают уйти далеко, когда желудок Роботника вдруг резко сжимается, громко урча. Тошнота, которую он чувствовал весь день, внезапно усиливается, и он, спотыкаясь, останавливается, сжимая губы. С поразительной ясностью, которая пробивается сквозь туман лихорадки, он понимает — его сейчас вырвет. — Доктор? — Стоун останавливается рядом с ним, явно чувствуя, что что-то не так. Говорить не представляется возможным, отрицательно помотать головой тоже; его немедленно стошнит, если он сделает хоть одно, хоть другое. Резко выдохнув, Роботник тянет руку Стоуна, пытаясь освободиться как можно быстрее, прежде чем его вывернет на ботинки агента. Возможно, его помощник понимает это по его глазам или болезненной бледности, потому что внезапно беспокойство исчезает из голоса Стоуна, остается только испуганное осознание, когда он бормочет «Оу» и отпускает, к счастью, как раз вовремя. Чувствуя безмерную благодарность за то, что его подхалим так быстро соображает, Роботник не теряет времени даром и почти бросается — скорее, вваливается — через ближайшую дверь ванной, спотыкаясь о несколько ступенек и падая на колени перед унитазом. Его начинает рвать в тот момент, как только он склоняется над краем и открывает рот, его желудок восстает и предает его — он ничего не ел весь день и большую часть вчерашнего дня, так что из него даже толком ничего не выходит, это просто крайне неприятное сухое вздутие и рвотные позывы. Каждый новый спазм болезненнее предыдущего, посылает уколы боли в грудь и спину, как от ударов ножом, и усиливает головную боль еще на несколько отметок, но, похоже, доктор не в силах это остановить, как бы сильно ему ни хотелось. Когда пытка наконец заканчивается, Роботник уже едва может держаться прямо. Он опирается руками на край, но они его больше не держат, так что в итоге он откидывается назад, прислоняясь наполовину к унитазу, наполовину к ванне рядом с ним, тяжело втягивая в себя воздух, пытаясь отдышаться. Он чувствует себя так, как будто его дважды переехал автобус, у него болят даже те части тела, о существовании которых он забыл. По крайней мере, теперь его голова немного проясняется; как будто он просто выбросил всю ту гадость, которая весь день замедляла работу его мозга. Он снова может мыслить достаточно ясно, чтобы осознать свое нынешнее положение. И теперь он также очень ясно чувствует стыд и унижение. Он, величайший гений на свете, стоит на коленях в своей ванной, обнимая фарфорового друга. Великолепно. Боже, он ненавидит свое тело; ненавидит иметь дело с такими вот слабостями и несовершенствами. Он выше таких унизительных вещей, он не должен чувствовать себя дерьмово, как какой-то заурядный идиот. Позади него раздается тихий шорох одежды, затем что-то холодное и мокрое прижимается к его шее. Внезапное прикосновение и холод поначалу вызывают шок, но он быстро превращается в облегчение, настолько сильное, что Роботник не может сдержать тихий стон, вырывающийся из него, инстинктивно откидывая голову назад, чтобы получить больше этого ощущения. Ему настолько плохо, что сейчас его даже не волнует, что он демонстрирует уязвимость перед своим помощником; желанная прохлада после изнуряющего жара лихорадки слишком хороша. Стоун не отпускает ни единого слова или даже намека на смешок пока прижимает компресс к его шее; он просто крепче поддерживает голову доктора, когда тот откидывается назад. — …думаешь, все? — мягко спрашивает он через некоторое время. — Не знаю, — Роботник морщится, когда даже такая короткая фраза раздражает его измученное горло, и облизывает пересохшие губы. Фуу. Ему нужно избавиться от этого привкуса во рту. — Меня все ещё тошнит. — Понятно. — Еще несколько секунд тишины, прерываемой только их тихим дыханием, затем Стоун негромко предлагает: — Как думаешь, сможешь продержится пару минут, пока я пойду схожу за каким-нибудь средством, чтобы успокоить твой желудок? Что–то в том, как он это говорит — так явно желая остаться рядом, несмотря на жалкое, откровенно мерзкое зрелище перед ним, — заставляет Роботника рассмеяться. Он немедленно сожалеет об этом, когда тело отзывается адской болью, но все же ему удается слабо закатить глаза и взмахнуть рукой. — Мне не нужна твоя помощь, чтобы блевать, Стоун. Давай, кыш. Несмотря на его четкий, хотя и очень тихий приказ, Стоун остается еще на мгновение, упрямый до конца. — Мне просто очень не нравится оставлять тебя одного в таком состоянии. Это… Роботник делает глубокий вдох, чувствуя, как у него перехватывает дыхание, но это никак не связано с холодом. Искренность в голосе его подхалима… поразительна, если не сказать больше. К счастью, Стоун абсолютно не замечает этот его промах. Слегка сдвинув компресс, чтобы тот остался на месте даже после того, как он отпустит его, агент осторожно встает, коротко проводя рукой по спине доктора жестом, который мог бы быть случайным, или успокаивающим, или и тем, и другим. — Хорошо. Я сейчас вернусь. — Хм. Шаги удаляются, и Роботник оказывается предоставленным самому себе. Голова все еще кружится, он прислоняется лбом к фарфоровому краю перед собой, благодарный за его прохладу. Глубокий вдох, глубокий выдох. Не блевать. Повторить. Либо он на некоторое время теряет счет времени, либо Стоун овладел способностью телепортироваться, пока доктор не видел. Быстрее, чем это вообще возможно, его агент возвращается к нему, опускается на пол рядом с ним и протягивает ему чашку. — Вот, держи, доктор. Это должно помочь. Надеясь ощутить знакомый, успокаивающий вкус идеального фирменного латте Стоуна, Роботник выпрямляется, а затем прислоняется спиной к бортику ванны для поддержки. С ворчанием принимая чашку, он трясущимися руками подносит ее к губам — и тут же морщится, откидываясь назад, чтобы проглотить жидкость. — Это не латте, Стоун. — Точно подмечено, — отвечает Стоун, с абсолютно непроницаемым выражением лица. — Это ромашковый чай. Он должен помочь от расстройства желудка. — Но не от расстройства настроения. — Я думал, что, начав с первого, мы сможем справиться и со вторым. — Ты думал, ха, — пытается издеваться Роботник; но даже он слышит, что ему не хватает его обычного яда, во все ещё хриплом и слабом голосе. Еще раз внимательно изучив светлую жидкость в чашке, он ворчливо вздыхает и делает осторожный глоток. Отвратительно. Скорчив гримасу, он причмокивает губами и бросает еще один взгляд на чай. До него медленно что-то доходит. — …Я не знал, что у меня дома есть ромашковый чай. Это открытое приглашение к объяснению, и Стоун принимает его без промедления. — У тебя нет. Это часть набора по уходу, который я собрал, когда мы заезжали в аптеку. — Набора по уходу? Кто я по-твоему, какой-то ребенок, который не может самостоятельно… — Это лекарства от простуды, чай, немного легкоусваиваемой пищи, чтобы укрепить организм, — перечисляет Стоун, отмечая каждый пункт на пальцах, просто игнорируя возмущения другого. — В общем, предметы первой необходимости при болезни. Я подумал, что у тебя должно быть хотя бы это, пока ты будешь отсиживаться здесь. Стоун в самом деле… хорошо продумал все это, не так ли, размышляет Роботник, разглядывая чашку, которую он все еще держит в руках, затуманенным взглядом. Иногда он может пошутить над неспособностью другого думать, об отсутствии мозгов и так далее, как он делает со всеми, но сейчас, как никогда, он болезненно осознает, что все эти эти шутки — откровенная ложь. Его агент всегда продумывает и планирует все до конца с почти нечеловеческой точностью и тщательностью… особенно когда это каким-то образом связано с самим доктором; он старается изо всех сил убедиться, что у Роботника есть все, что ему нужно или может понадобиться. Он привык к подобному поведению своего помощника; куда бы Роботник ни пошел, когда бы ни обернулся, Стоун всегда рядом, предвидя, предчувствуя, что может понадобиться доктору, или, по крайней мере, готовый бросить все в любой момент, чтобы немедленно достать это для него. Это должно быть поводом для восхищения, или для благодарности, в конце концов. И все же Роботник давно начал воспринимать все это как должное, он просто берет и берет то, что Стоун с такой готовностью даёт ему, как будто он имеет на это право. Никогда не задаваясь вопросом «почему», только предполагая, что это никогда не изменится. Только сейчас, сидя на холодном кафеле своей ванной, измученный лихорадкой и с чашкой отвратительного (приготовленного с добротой и заботой) чая, Роботник задается вопросом, чем, черт возьми, он вообще заслужил все это. — Стоун, — начинает он, чувствуя усталость до мозга костей, и не только из-за этой проклятой болезни. Слова вырываются из него прежде, чем он успевает даже задуматься, хорошая ли это идея. — Что ты здесь делаешь, на самом деле? Где-то по ходу дела, пока доктор все еще был погружен в свои мысли, Стоун отходил, чтобы снова смочить компресс для него. На этот вопрос агент отвечает не сразу впервые с тех пор, как начался весь этот сумасшедший день, и поворачивается к нему с по-настоящему озадаченным выражением лица. — Свою работу. Это сформулировано наполовину как утверждение, наполовину как вопрос, и это совершенно неверно с обеих сторон. Издав недоверчивый смешок, Роботник качает головой, немедленно шипя и останавливаясь, когда от этого комната снова начинает вращаться. Застонав и прижав руку к виску, он бормочет: — Нет, нет, это… абсолютно не входит в твои должностные обязанности. Наступает пауза, прежде чем рядом с ним раздаются шаги, и Стоун снова опускается рядом с ним на колени. С видом одновременно обеспокоенным и слегка удивленным агент поднимает мокрый компресс в руке для наглядности — Роботник хмыкает в знак согласия — и агент протягивает руку, чтобы прижать прохладный кусок ткани обратно к шее доктора. — Без обид, но, — бормочет Стоун, делая это, осторожно проводя тканью вверх и вниз, чтобы вытереть пот, — на мой взгляд, очень даже входит. Роботник хмурится; хочет поспорить, хочет схватить другого и встряхнуть его, спросить его почему. Но он… так устал, просто очень устал. Ничто не имеет никакого смысла в его лихорадочном состоянии. Стоун не имеет смысла. Он прямо говорит ему об этом. — В твоих словах нет смысла, — ворчит он, откидывая голову на край ванны. — И я не уверен, из-за лихорадки это или из-за тебя самого. Стоун лишь криво улыбается ему. — Давай ты попробуешь допить свой чай, прежде чем мы уложим тебя в постель? Мы. Мы, как будто это уже данность. Невнятно мыча в ответ, Роботник кивает — о, отлично, на этот раз головокружения нет! — и машинально снова подносит чашку к губам, чтобы сделать еще глоток. На этот раз он совершенно забывает пожаловаться на вкус. Они остаются там довольно долго, сидя на земле в тишине, пока Роботник маленькими глотками пьет свой чай, а Стоун время от времени встает, чтобы поменять компресс. Желудок доктора периодически раздраженно булькает, резко напоминая ему, что он все еще не в порядке, но, к счастью, ему удается удержать то небольшое количество жидкости, которое он уже проглотил. Несмотря на твердую поверхность, на которой он сидит, и откровенно жалкую, неудобную позу, Роботник обнаруживает, что через некоторое время начинает чувствовать себя немного лучше. Почти уютно. Надежно. Он даже ловит себя на том, что время от времени он начинает слегка клониться в сторону, усталость настигает его, и тогда он снова выпрямляется с тихим ворчанием. И еще раз. И снова. Один, два, три раза. После четвертого раза он как бы забывает снова сесть. Он так устал; он собирается ненадолго закрыть глаза, всего на мгновение. На одну секунду. Полсекунды. Да. Больше не надо. Следующее, что осознает Роботник, — это рука, опускающаяся на его плечо, слегка встряхивающая его, и вдруг подушка, на которую он положил голову, двигается, выползая из-под него и начиная говорить. — Доктор. — Хм?! — Слегка подпрыгнув, Роботник выныривает из дремоты, в которую он совсем не собирался впадать, и быстро моргает. Стоун держит руку на противоположном плече доктора, следя за тем, чтобы мужчина не упал из-за резкого движения. — Думаешь, теперь ты сможешь дойти до постели? Так он еще не в постели? Роботник снова моргает, пытаясь сосредоточиться на своем окружении. Точно, они в ванной; все еще сидят на полу, что к настоящему времени становится слишком неудобным, а подушка, на которую он опирался, была… ох… Доктор по-совиному моргает на Стоуна — единственный теплый и мягкий объект в комнате, — и тут осознание обрушивается на него со всей неприятной внезапностью, как ведро холодной воды, вылитое ему на голову, и Роботник чувствует, что краснеет от гнева и чего-то ещё, совершенно иного. Да черт возьми, этот день обязательно должен стать еще более неловким, так? — Постель, да, — отвлечение внимания кажется лучшим вариантом. Убраться отсюда, пока он не опозорился ещё сильнее. Роботник пытается приподняться — и тут же падает назад, когда его руки снова отказывают ему. Мда, похоже, с позором ещё не покончено. К большому его раздражению, ему нужна помощь Стоуна, чтобы подняться на ноги, так как его ноги все еще слишком сильно дрожат, чтобы справиться с этим. Однако, когда Стоун делает движение в сторону раковины, тем самым предлагая ему помочь умыться и почистить зубы, Роботник проводит черту и тут же резко пресекает эту инициативу, угрожая натравить на него несколько бэдников, если он хотя бы попробует намекнуть на это снова. Он говорит себе, что ему не нравится, как Стоун просто улыбается в ответ на угрозу, и продолжает свирепо сверлить агента взглядом, пока тот не отступает с поднятыми в умиротворяющем жесте руками и не уходит ждать снаружи. Даже простая задача привести себя в порядок отнимает больше времени и энергии, чем Роботнику бы хотелось. К тому времени, как он вытирает лицо полотенцем, он уже снова чувствует тошноту, на этот раз от усталости и боли. Стиснув зубы, он воздерживается от того, чтобы позвать Стоуна — позвать на помощь — и вместо этого, спотыкаясь, делает несколько шагов к двери сам. Стоун оказывается там, как только открывается дверь, по сути, подхватывая доктора прежде, чем тот успевает упасть. Не говоря ни слова, агент снова кладет руку Роботника себе на плечи и поддерживает его за талию, и вместе они совершают короткое путешествие в спальню. Стиль спальни Роботника, как и весь остальной интерьер дома, можно с лёгкостью назвать спартанским. Кровать, ночной столик, шкаф. Больше ничего не нужно. Он редко пользуется этой комнатой, и он не настолько сентиментален, чтобы повсюду валялись какие-либо ненужные украшения интерьера или предметы роскоши. В тот момент, когда они входят в комнату, Роботник нацеливается на одну точку: кровать. Теперь это он почти тащит Стоуна вперед, приняв решение и четко наметив маршрут. Но его останавливает крайне мягкий протест со стороны его помощника. — Разве ты не хотел бы сначала переодеться во что-то более удобное, прежде чем… Не обращая внимания на продолжающуюся болтовню Стоуна, Роботник выскальзывает из его хватки, делает последние несколько шагов к кровати и позволяет себе упасть на нее лицом вперед. Он мог бы поклясться, что слышит, как его помощник бормочет что-то вроде «судя по всему, ответ отрицательный, хах» позади него, но он игнорирует и это, и начинает суетиться и натягивать одеяло, чтобы устроиться поудобнее. Обычно ему стоило бы огромных усилий заставить себя вздремнуть днем, но прямо сейчас он дрожит, ему холодно и плохо, и ему ничего так не хочется, как завернуться в тонну одеял и покончить со всем этим. Он выныривает из-под одеяла на краткий миг, чтобы заметить, что Стоун в какой-то момент вышел из комнаты, и удивленно замирает. Ему не нужно долго гадать, так как Стоун снова появляется достаточно быстро, неся поднос (и если это было частью домашнего хозяйства Роботника раньше, доктор понятия не имел, что у него это есть). Усталыми глазами Роботник наблюдает, как Стоун передвигается по комнате, устанавливая все, что, по его мнению, может понадобиться доктору. Графин с водой на ночном столике, кроме того, еще одна чашка чая. Пачки салфеток. Пустая миска рядом с кроватью — когда Роботник понимает, что это его помощник так прагматично относится к возможности того, что гения снова стошнит, он чуть не фыркает. — Этого должно хватить на первое время, — объявляет Стоун, как только все готово по его мнению. — Если тебе понадобится что-нибудь еще, просто позвони мне. Роботник только хмыкает, еще глубже забираясь под одеяло. Прямо сейчас он дрожит от холода, а одеяло — желанный источник тепла. Видя, что он изо всех сил пытается натянуть одеяло именно там, где ему нужно, но не достаёт, Стоун протягивает руку и высвобождает застрявший конец, протягивая его учёному. — Доктор? Ты же позвонишь, да? — Да, да, — наконец-то ему удается завернуться в одеяло, как в кокон, и Роботник одним движением перекатывается на бок и сворачивается калачиком, подтягивая колени к груди. Его глаза уже начинают закрываться сами по себе, отказываясь дольше оставаться открытыми. Сон, то, чего он обычно избегает и презирает, теперь кажется ему раем. В любое другое время Роботник подметил бы тот факт, что Стоун так и не уходит далеко, все ещё находясь в пределах слышимости, что означает, что его помощник намеревается остаться здесь, пока доктор спит. В любое другое время Роботник, вероятно, закатил бы истерику по этому поводу и потребовал, чтобы Стоун немедленно убрался к чертовой матери и оставил его в покое (наедине с его несчастьем). Не в этот раз. Он засыпает прежде, чем что-либо из этого может даже прийти ему в голову, погружаясь в милосердные объятия сна без малейшего сопротивления.