Amour — по-французски «любовь»

      Что-то влажное и шершавое касается кожи лица, вызывая у Чимина лёгкую щекотку. Он морщит нос и, сам того не замечая, отворачивается. Но его продолжают настойчиво тревожить, снова подбираясь близко и атакуя по очереди нос, затем губы, а после оставляют на подбородке еле ощутимый укус. Недовольно ворча что-то нечленораздельное, парень открывает глаза и сталкивается лицом с наглой моськой. Котёнок взобрался к нему на грудь и теперь нетерпеливо перебирает лапками, выпуская свои маленькие коготки, словно делает массаж. Чимин несколько раз моргает, но не спешит скинуть с себя паршивца, разбудившего его. Он вытягивает руку из-под одеяла и треплет Дамбо по макушке, чешет за ушком и слышит, как тот издаёт приятное мурчание и прячет свои искрящиеся озорством светло-голубые глаза под веками. Продолжая гладить любимца, Пак тянется к прикроватной тумбочке и снимает телефон с зарядки.       Время — 12:31.       — Вот это я поспал, конечно, — с зевком растягивает слова парень, чем привлекает внимание прибалдевшего Дамбо. Котёнок резко открывает глаза и поднимается с нагретого места на чужой груди, бесстыдно заглядывает в открытый рот хозяина и чуть ли не всей мордой тычется туда, пытаясь разглядеть, что ж у него там такого интересного может быть внутри.       — Тьфу, Дамбо, — отплёвывается Чимин и вытирает губы тыльной стороной ладони. — Ты если голоден, то у меня там ничего нет для тебя. Иди к маме, она тебя накормит.       Дамбо недовольно мяукает, когда его опускают на пол. Фырчит, выражая своё нежелание подчиняться ноге, что мягко подталкивает его под зад к выходу. Оказавшись на дверью комнаты, воровато озирается, а после вразвалочку удаляется в том направлении, куда его и послали, — за своим уже вторым завтраком за сегодня.       Чимин устало трёт лицо руками, ладонями продавливает глаза до появления белых пятен, чтобы хоть как-то прийти в себя. Его сон длился около десяти часов, но парень не чувствует себя отдохнувшим от слова совсем. Он несколько раз дёргает шеей до осязаемого слухом хруста костей, разминает пальцами затёкшие мышцы. И нельзя сказать, что поза для сна была какой-то неудобной. Нет, Чимин вчера уснул прекрасным сном младенца, как только голова коснулась ортопедической подушки. Просто всё дело в… тревоге. Она скрутила все органы в самые изощрённые морские узлы и, не найдя выхода, ощутимым комом застряла где-то в глотке. Вместо ожидаемой эйфории всё нутро трепещет от волнения, снедаемое каким-то странным и непонятным Паку чувством. Всё, вроде бы, хорошо — нет, просто невероятно. Настолько, что с трудом верится в реальность происходящего.       Чонгук… Он прилетел, чтобы признаться в своих чувствах. Чимин никогда не думал, что такое вообще может случиться где-то за пределами его воздушных фантазий. Но это произошло. Чонгук не сказал напрямую слов любви, но каждый его взгляд, каждый жест и прикосновение было пропитано ею. Чимин точно уверен в подлинности своих ощущений. Чон так смотрел на него… что невозможно было спутать блеск его ониксовых радужек с чем-то другим. Младший заглянул в самую их беспросветную глубину и окончательно пропал, растворился в мужчине, которого любит.       Между ними не было ни намёка на какую-то страсть, что обычно обуревает души горячо влюблённых друг в друга людей. Не было всепоглощающей похоти. Лишь тихая нежность и робкие касания, словно оберегающие от непрошеного распутства. Чонгук был предельно деликатен в своих намерениях, не хотел показаться грубым из-за настойчивости, и от этого сердце Чимина только сильнее растаяло. Потому что чувствовать себя желанным, несомненно, приятно, но любимым — куда значимее.       Хён обещал заехать за ним, но парень сам попросил того подождать его в нескольких кварталов от дома. Чонгук прислал сообщение, что уже на месте ещё пятнадцать минут назад, а Чимин по-прежнему сидит за своим туалетным столиком и гипнотизирует собственное отражение. Придирчиво осматривает лицо, проводит кончиками пальцев по коже, размышляя, не слишком ли переборщил с нанесённым макияжем. Всё-таки это их первое свидание, не хочется выглядеть глупо в глазах старшего. На самом деле, тени на веках едва заметны, а светло-розовый тинт почти не отличается от природного цвета губ, но Пак всё равно продолжает недовольно хмурить брови.       — Айщ, — прыскает он и хватает со столика флакон с мицеллярной водой. Несколькими широкими мазками смоченного ватного диска убирает тонкий слой тонального крема, трёт до покраснения веки, а губы так и вовсе вытирает ребром ладони. Ну вот, теперь он, с распухшими веками и залёгшими под глазами тёмными кругами, выглядит так, будто его резко одолела какая-то неведомая болезнь. Тяжёлый вздох срывается с его уст, но пришедшее уведомление напоминает о том, что времени исправлять ситуацию у парня нет.       Плюнув на свои провальные попытки подготовиться, как следует, Чимин неуклюже наносит на лицо крем, чтобы защитить кожу от сухости, и мажет губы прозрачным бальзамом. Когда он выходит из комнаты и спускается на первый этаж, телефон извещает его об очередном сообщении, и тогда младший понимает, что хён ждёт его уже полчаса, а от его встревоженного «надеюсь, ты не передумал» у Чимина сосёт под ложечкой.       «Не передумал. Просто я так сильно взволнован, что мне кажется, если ты увидишь меня без тонны штукатурки, то сам передумаешь», — Пак удерживает себя от того, чтобы отправить такой идиотский ответ, как оправдание своему опозданию. Он яростно пихает ноги в ботинки, будто вместе с ними хочет затолкать туда же и лезущие в голову глупые мысли. Надевает куртку и уже собирается выйти, но его взгляд привлекает аккуратно сложенный шарф на комоде. Чонгук попросил одеться теплее, и Чимин, послушный его просьбе, хватает шарф и, не теряя времени, выбегает на улицу. На ходу набрасывает шарф на шею, несколько раз обматывает его вокруг неё и застёгивает куртку.       Декабрь в этом году, на удивление, не такой морозный как обычно. Или это забота старшего так согревает Пака?       Он ускоряет шаг и, казалось, вот-вот запутается в собственных ногах, когда внезапно переходит на бег. К ожидающей за поворотом машине парень подбегает весь запыхавшийся и раскрасневшийся. Чонгук тут же выскакивает из автомобиля, обходит серебристый Nissan и останавливается прямо напротив тяжело дышащего младшего.       — Прости, что опоздал, — как на духу выпаливает тот и виновато смотрит на мужчину из-под спадающей на глаза чёлки, словно его сейчас начнут ругать, как провинившегося ребёнка.       Но Чонгук только улыбается, глядя на него растрёпанного и взвинченного.       — Ничего страшного, я и не заметил, как пролетело время, — врёт он с самым искренним выражением лица, хотя сам успел порядком известись, выдумывая себе Бог знает что, пока Чимин не отвечал на его сообщения.       Чон подавляет в себе стремление протянуть руку и убрать непослушную чёлку, чтобы лучше видеть глаза младшего. До чего же странно это, учитывая, что вчера ни на мгновение не сомневался, когда горячо прижимал к себе, не желая выпускать из своих объятий. А теперь не знает, может ли так же открыто прикасаться. Чувствует себя робким мальчишкой, впервые влюбившимся и не знающим, как обращаться с предметом воздыхания. Он переминается с ноги на ногу, и Чимин тоже ни капли не облегчает задачу. Стоит и смотрит на него своими глазами-щёлочками, терзает зубами нижнюю губу от переживаний. Именно на этом его жесте подвисает старший, слишком откровенно разглядывает красивые губы, которые его с ума сводили все эти месяцы. Хочется прикоснуться к ним, проверить: действительно ли те насколько мягкие, какими кажутся с виду; до ломоты в костях, до скрежета зубов хочется. Но Чонгук вовремя себя отдёргивает, неловко кашляет, насилу отрывая взгляд от чужих губ. Он первым выходит из остолбенения и обходит младшего, открывает перед ним пассажирскую дверь и кивком головы приглашает сесть в салон. Тот, опомнившись, несколько раз хлопает ресницами и послушно подходит ближе. Чон осторожно кладёт ладонь на край крыши автомобиля, защищая Чимина от случайного удара о металл, прежде чем аккуратно захлопнуть за ним дверь. Он глубоко вздыхает, молясь, чтобы парень не заметил, как дрожали его руки в тот момент — едва ли от холода.       — Не получается, — с досадой ропщет Чимин, дёргая ремёнь безопасности, но он, зараза, не поддаётся.       Чонгук только успел занять водительское место и пристегнуть ремень безопасности, как вдруг отстёгивает его и, не утруждая себя объяснениями, наклоняется вперёд, чтобы помочь. Застигнутый врасплох этим резким движением, Чимин инстинктивно оборачивается, и их лица оказываются опасно близко — всего пара сантиметров разделяет их, почти сливая дыхания. Они так и застывают, не осмеливаясь пошевелиться, словно любое движение может разрушить хрупкую магию момента. Чимин чувствует, как его сердце сбивается с привычного ритма, а затем начинает биться в два раза быстрее. Тепло, исходящее от Чонгука, обволакивает его, заставляя забыть, где они находятся.       — Прости, — наконец шепчет Чонгук, голос звучит низко и чуть хрипловато, — я… просто хотел помочь.       Но даже не думает отодвинуться. Его глаза блестят так близко, что Пак невольно задерживает дыхание, взгляд скользит вниз — на чуть приоткрытые губы мужчины. Он с трудом сглатывает, и его адамово яблоко заметно двигается, пока он разглядывает пирсинг на нижней губе старшего. Представляет, каким холодным может ощущаться это маленькое колечко во время поцелуя. Щёки мгновенно окрашиваются румянцем — даже кончики ушей алеют от смущения. Чимин ловит себя на мысли, что именно этого он и ждёт — что Чонгук его поцелует. Его веки почти закрываются сами собой, но резкий звук защёлкнувшегося ремня безопасности вырывает его из мира грёз, заставляя чуть ли не подавиться воздухом от возмущения. Вздох разочарования скрывается за наигранным кашлем, и от этого становится неловко обоим в равной степени.       — Ты…       — Я…       Их голоса звучат в унисон, и они переглядываются между собой.       Чёрт, это и правда смущает.       — Ты первый, — Чимин, сидя в кресле, заметно съёживается, подтягивает к себе ноги и прячет вспотевшие ладони между бёдер.       — Я, — голос снова подводит, ломаясь, издав всего один звук. Чонгук отводит взгляд в сторону и смотрит на свои руки, которые крепко сжимают руль, так что костяшки пальцев побелели. Делает вдох. А на выдохе ослабляет хватку, и его кисти безвольно соскальзывают вниз. — Мне не хотелось быть банальным, пригласив тебя на первое свидание прогуляться в парк или сходить в кино. Поэтому я придумал кое-что другое, — он поворачивает голову и встречается с двумя, немного округлившимися от неподдельного интереса, глазами Чимина. «Он так похож на оленёнка Бэмби когда так смотрит», — ловит себя в очередной раз на этой мысли мужчина. — Надеюсь, тебе понравится, — добавляет уже более ровным голосом, улыбаясь.       Чимин буквально загорается, как маленькая искра. Это моментально отражается в его взгляде и в том, как парень открыто и искренне выражает своё обожание. Короткий кивок служит немым согласием, показывая, что ему понравится всё, что бы не придумал его хён. Всё, что делает Чонгук: то, как дышит, при этом неосознанно приоткрывая рот, как от плохо скрываемого волнения трогает языком кольцо в уголке нижней губы — видится младшему особенным. Потому что Чонгук для него поистине особенный человек.       Пелена скованности рассеивается, Чимин расслабляет плечи и больше не сутулится.       — Я в этом уверен, — отвечает он, касаясь затылком подголовника. Его улыбка излучает столь необходимое спокойствие, и мужчина напротив, зеркаля его позу, тоже расслабляется.       Двигатель автомобиля заводится с тихим урчанием. Чон, держась одной рукой за руль, кладёт другую на сиденье рядом, чтобы в полной мере захватить обзор сзади, пока медленно начинает сдавать назад, отъезжая от места парковки. Даже в этом незамысловатом жесте младший чувствует, как в душе маленькие бабочки взволнованно трепещут от случайной близости, щекочут внутренности своими крыльями. Чонгук выглядит сосредоточенным, следит за движением других транспортных средств, плавно вливаясь в общий поток на дороге. А Чимин оторваться не может, так и залипнув на точёном профиле. Он замечает едва заметное движение челюсти, наблюдает, как напрягаются и становятся более четкими её контуры, когда старший неосознанно сжимает зубы. Смотрит и самого себя убеждает, что ему не чудится, и этот потрясающий мужчина в самом деле везёт сейчас его — Чимина — на их первое свидание.

* * *

      Поездка занимает довольно много времени. Чимин, убаюканный плавным покачиванием, внезапно вздрагивает, почувствовав лёгкое прикосновение к своей щеке. Медленно открывает глаза и несколько раз моргает, прежде чем перед ним появляется чёткая картинка.       — Приехали, — сообщает Чонгук, убирая руку, и выходит из машины первым.       Парень несколько раз моргает, слыша, как хлопает водительская дверь. Через несколько секунд он ёжится от холодного ветра, проникающего в салон через открытую пассажирскую дверь. Щурится, недовольно ворчит что-то о холоде и о том, что не хочет никуда идти. Похоже, он ещё не до конца проснулся.       Чонгук с умилением хмыкает и наклоняется, чтобы заглянуть внутрь салона. Их лица оказываются слишком близко друг к другу. Снова.       — Пойдём, соня, — Чон сам отстёгивает ремень безопасности и, не задумываясь, берёт Чимина за руку, помогая выйти из машины.       Он не отпускает его руку, даже когда ставит автомобиль на сигнализацию и ведёт до самого входа в неприметное одноэтажное здание. Мужчина не беспокоится о том, что их могут увидеть, или о том, что кто-то, возможно, плохо о них подумает из-за своих гомофобных предубеждений. Всё это меркнет по сравнению с тем, как идеально ладонь младшего помещается в его руку, несмотря на небольшую разницу в размерах. Будто это всегда было частью их отношений.       Их пальцы расцепляются, когда они заходят в помещение и снимают верхнюю одежду. Чимин хмурится, взглядом сверлит свободно опущенную руку Чонгука, пока тот о чём-то оживлённо разговаривает с администратором. Вникать в их разговор парень даже не пытается: его мысли заняты совершенно другим. Внезапно недовольные щёлочки глаз распахиваются шире, а брови взлетают вверх, почти скрываясь под падающей на лоб чёлкой. Он поднимает голову и внимательно смотрит на Чонгука, который, не выдавая ни малейшего намёка, продолжает беседу. Его длинные пальцы, украшенные чернильными узорами, переплетаются с чужими, а подушечка большого мягко поглаживает кожу вдоль фаланги указательного пальца младшего. Лишь спустя время до Чимина доходит: хён почувствовал его — услышал безмолвное желание снова ощутить такое родное, почти необходимое прикосновение.       Позже девушка с ресепшена проводит их в одно из специально подготовленных помещений. На её лице всё ещё играет вежливая улыбка, но видно, что она осознаёт двусмысленность ситуации: эти двое крепко держатся за руки навряд ли потому, что приходят друг другу всего лишь хорошими друзьями. Чонгук сдержанно благодарит её и вежливо кланяется. Девушка желает им приятно провести время и бесшумно удаляется, оставляя их наедине.

Love Me Like That

Sam Kim

      Чимин, поражённый, стоит на месте и оглядывается вокруг. Его рот слегка приоткрыт от изумления: никак не ожидал увидеть подобное. Перед ним раскинулась настоящая мастерская по изготовлению изделий из глины. С высоких потолков свисают лампы на длинных металлических цепях. Их мягкий свет создает уютную, слегка приглушенную атмосферу, в которой так легко сосредоточиться на творчестве.       У одной из стен выстроились деревянные стеллажи, заставленные разнообразной керамикой: готовыми изделиями, ждущими своей очереди на обжиг, и необработанными заготовками. На полках также стоят баночки с глазурями всех оттенков, коробки с инструментами и кистями, а в углу скромно устроились мешки с глиной разных сортов.       Центр комнаты занимают рабочие столы с гладкими деревянными поверхностями, испещрёнными мелкими царапинами и пятнами от работы с материалом. На каждом из них расположены инструменты: резцы, шпатели, губки и прочие принадлежности для лепки. Здесь же стоят гончарные круги, некоторые покрыты тонкой плёнкой высохшей глины, придающей им налёт увлечённости и постоянной занятости. Возле дальней стены виднеется мощная печь для обжига, её кирпичная кладка слегка потемнела от времени, а рядом — жаропрочные перчатки и щипцы. Около печи установлен металлический стеллаж для охлаждения готовых изделий.       На светлом кирпичном потолке и стенах можно увидеть разводы глины, случайные отпечатки ладоней и инструментов, словно само пространство наполнено творческим процессом. В углу на деревянной подставке стоит горшок с пышной зеленью — небольшой островок природы в царстве ремесла.       Запах сырой глины и лёгкий аромат обожжённого материала смешиваются с нотками дерева, наполняя воздух мастерской особым теплом и вдохновением.       — Когда я учился в университете, мне часто приходилось работать над проектами, которые выходили за рамки обычного рисования, — доносится голос Чонгука откуда-то из глубины комнаты.       Пак оборачивается и замечает хёна у противоположной стены. Тот спокойно завязывает на себе кожаный фартук, сосредоточенно потянув ремни так, чтобы те сидели идеально. Завершив, он подходит ближе и протягивает Чимину ещё один такой же. Парень растерянно переводит взгляд с лица Чонгука на фартук, не сразу понимая, что от него хотят.       — Чтобы не испачкаться, — объясняет Чон и, не дожидаясь ответа, аккуратно надевает фартук через голову младшего. Затем он обходит его, оказываясь за спиной, и начинает затягивать ремешки, стараясь не прилагать лишних усилий. — Не давит?       — Нормально, — выдыхает Чимин, но, кажется, вдох так и не сменяется следующим выдохом.       Он чувствует лёгкое прикосновение к своей пояснице, а горячее дыхание обжигает кожу у линии роста волос. Низкий, глубокий тембр голоса мужчины, продолжающего говорить о своём студенческом прошлом и о том, как он впервые оказался в настоящей гончарной мастерской, вызывает у парня мурашки по всему телу. Его голос становится мягче, когда старший признаётся, что был напуган не меньше, чем Чимин в данный момент.       — А что, если у меня ничего не выйдет?       — Не бойся, если не будет получаться сразу. Даже у профессиональных мастеров порою случаются осечки, и тогда приходится начинать заново. Это всё неважно, — проговаривает Чонгук, плавно разворачивая Чимина к себе лицом. Кладёт руки на его плечи, нежно, но уверенно разминая напряжённые мышцы. И в этом ласковом взгляде Чимин улавливает что-то бóльшее — отражение своих собственных чувств.       — Я привёл тебя сюда не для того, чтобы проверить то, насколько ты способный ученик. Мы здесь, потому что я хотел провести время наедине, без посторонних. Только ты и я, Кроха.       — Только ты и я, — вторит ему младший и расслабленно улыбается.       Чон вовсе не лукавит. В нём неожиданно просыпается странная ревность. Это чувство — новое и непривычное — окутывает его подобно невидимой тени, затмевая привычное спокойствие. Внезапно возникает желание укрыться от всего мира, уединиться в собственном маленьком уголке, где будет только он и Чимин. Чтобы это солнечное чудо, что стоит рядом, дарило свою очаровательную улыбку лишь ему одному. Чтобы тепло его любящего сердца согревало только его, никого больше.       Чонгук никогда не был собственником, и до встречи с Чимином ему и в голову не приходило, что способен испытывать нечто подобное к другому человеку. Но теперь всё изменилось.       Пак, в свою очередь, даже не подозревает, какой властью обладает над своим хёном. Он не знает, как его простое присутствие может оказывать столь сильное влияние. Не осознаёт, как его нежные слова, жесты и улыбки могут буквально захватывать Чона, заставляя его постоянно волноваться. Внутреннее беспокойство, что кто-то может попытаться отнять его возлюбленного, с каждым мгновением становится всё более явным, хотя сам мужчина едва ли решается признаться в этом даже себе.       Их счастье такое хрупкое, как первый цветок сакуры, только распустившийся после лютых морозов. И Чонгуку, подобно Чудовищу из сказки, хочется спрятать этот цветок под стеклянным колпаком, чтобы схоронить от других свой источник жизни. Потому что Чимин ощущается как тишина, как спокойствие, как дыхание. Он и есть жизнь.       Чонгук с явным усилием отстраняется от Чимина. Опускается на свой стул, взгляд его немного теряется, а выражение лица — сдержанное, словно он не рад этому пространству между ними. Чимин с лёгким вздохом тоже садится на свой стул напротив. Между ними остаётся всего пара метров, но Чонгук чувствует это расстояние как нечто слишком большое, хотя оно всего лишь символическое. Хочется снова сократить этот зазор, почувствовать, как их тела могут быть ближе. Он смотрит на Чимина и ощущает, как запах материалов для ручной работы обволакивает его дыхательные пути — землянистый и немного резкий, из-за чего недовольно морщится. Чон больше не чувствует приятно щекочущий крылья носа аромат цветочного шампуня. Это бесит. И снова задаётся вопросом: когда же он успел стать таким нуждающимся во всём, что связано с Паком?       Проведя языком изнутри по щеке, Чонгук по крупицам собирает остатки самообладания в кулак и вместе с тем завязывает волосы в тугой хвост на затылке, чтобы наконец-то приступить, ну или попытаться, по крайней мере, к вводному рассказу о том, чем они собираются заняться. В его руках оказывается бесформенный кусок глины. Мужчина делит тот ещё на два и кладёт второй ломоть на стол перед Чимином.       — Глина — это не просто материал, — неторопливо начинает Чон, бросая осторожный взгляд на парня. — Это живое существо, которое, если ты его правильно почувствуешь, станет твоим союзником. Когда только начинаешь работать с ней, она кажется упрямой, не слушается, как непоседливый ребёнок. Но стоит понять её, дать ей время, и она откроет все свои секреты, — он аккуратно показывает, как нужно правильно разминать материал, объясняя, что важно почувствовать его текстуру, плотность, как он откликается на малейшее прикосновение. — Каждая глина особенная. Есть такая, которая быстро твердеет, а есть та, что медленно сохнет, позволяя работать дольше, — нажимом ноги на педаль механический рычаг приводит механизм в действие и гончарный круг начинает неторопливо вращаться в нужном темпе. — Нужно уметь почувствовать, когда она готова к лепке, когда её можно размять, а когда стоит оставить в покое, дать немного отдохнуть. И вот когда ты начинаешь работать с ней, важно не торопиться. Всё должно быть в гармонии: и твои движения, и сама глина. Она должна быть в твоих руках, а не наоборот.       Чимин, затаив дыхание, внимательно следит за каждым действием Чонгука, повторяя за ним. Руки мужчины скользят с такой лёгкостью и уверенностью, и парень старается не отставать. Постепенно бесформенный комок в ладонях старшего приобретает более гладкие формы, влажные от смеси воды и глины пальцы плавными движениями придают ему очертания. Длинные изящные фаланги среднего и безымянного исчезают в узости образовывающегося горлышка, а после выскальзывают наружу. Чимин готов собственный язык проглотить вместе с обильно выделяющейся слюной, пока Чонгук что-то говорит, а в его голове царит пустота, за исключением одной единственной мысли. Мысли, от которой пересыхает в горле, и он спешно сглатывает несуществующий ком в горле.       «Я бы хотел оказаться на месте этой глины — чтобы вместо неё его красивые длинные пальцы сминали мои бока, впиваясь кончиками в рёбра, пока…»       — Чимин, ты меня слушаешь?       — Что прости?       Застигнутый врасплох внезапным вопросом, Пак не замечает, как чуть сильнее поворачивает круг, надавливая на педаль ногой. Его пальцы, немного дрожа, крепче обхватывают предмет, и из-за неосторожного движения идеально ровная форма теряет свою симметрию. Сначала на стенке сосуда появляется слегка заметный изгиб, а после быстро перерастает в глубокую вмятину. Чимин в растерянности стремится исправить ситуацию, судорожно сглаживая повреждённое место, но лишь усугубляет всё этим. Глина, словно обижаясь на его неловкость, как на зло, только ещё больше расползается под руками, и все старания обращаются в беспомощный размазанный комок по центру гончарного круга.       Парень застывает каменным изваянием, осознавая, что это полный провал. Круг продолжает вращаться, будто насмехаясь над ним, пока Чимин не ощущает лёгкий толчок, сместивший его ступню с педали. Подняв голову, он видит перед собой Чонгука, возвышающегося над ним.       — Я всё испортил, — раздосадованно шмыгает носом Чимин, а затем утирает его плечом.       — Ты слишком спешишь, — Чонгук не ругает, а смотрит на младшего с добротой, без тени снисходительности. За годы работы учителем он привык, что его ученикам порой требуется не один десяток попыток, чтобы нарисовать обычный круг, не говоря уже о чём-то более сложном. — А спешка — заранее проигрышная тактика в любом деле. Ну-ка, подвинься.       Он мягко подталкивает Чимина в спину, сдвигая немного вперёд, чтобы самому сесть позади на тот же табурет. Места не так много, и они оказываются плотно прижаты друг к другу, тело к телу. Пак чувствует, как тепло от прикосновения к чоновой груди пробирается сквозь его одежду, заставляя щёки предательски покраснеть. Он нервно облизывает губы, стараясь не обращать внимание на тесноту их положения. Но Чонгук ничуть не облегчает участь бедного маленького сердца. Оно с ума сходит, заходясь сумасшедшим ритмом так сильно, что и сам Чон способен ощутить, как оно неистово колотится о заднюю стенку чужих рёбер.       — Смотри, — Чонгук наклоняется, его подбородок почти касается плеча Чимина, и берёт в руки мягкий комок глины, который ещё недавно должен был стать изящным сосудом. — Глина — это не враг. Её нужно чувствовать, не давить на неё, а вести. Как будто танцуешь. Просто вспомни, что ты ощущаешь, когда занимаешься в танцевальной студии.       Младший кивает, боясь что-либо сказать. Мужчина аккуратно кладет свои руки поверх его, направляя движение пальцев. Круг снова начинает вращаться, на этот раз медленно и плавно, словно в такт дыханию обоих. Глина поддаётся, обретая форму, а в комнате повисает странное насыщенное молчание.       — Видишь? — шепчет Чонгук, чуть склонившись ближе и обдавая шею другого тёплым дыханием. — Всё возможно, если не торопиться.       Постепенно под их сплетёнными пальцами глина послушно принимает нужную форму. Сосуд неспеша обретает плавные линии, и вместе с этим появляется лёгкое ощущение восторга. Но даже когда становится очевидно, что дело движется к успеху, Чонгук не убирает своих рук.       — Ты уже можешь отпустить, — тихо говорит Чимин, не оборачиваясь, но голос выдаёт его смущение.       Чонгук только хмыкает, чуть сильнее накрывая ладонями руки Чимина, направляя их движение.       — А ты уверен? — спрашивает он с нотками игривости в интонации, будто специально проверяет, насколько Пак уверен в своих словах. Действительно ли тот хочет, чтобы прикосновения хёна исчезли?       Парень смущённо закусывает губу. Его пальцы уже твёрдо ощущают форму, но тепло чонгуковых рук всё ещё заставляет теряться в переживаниях, мешая сосредоточиться. Вздохнув, Чимин пытается расслабиться, но учащённое сердцебиение мешает ему.       — Я справляюсь, — упрямо повторяет он, всё-таки осмеливаясь повернуть голову.       В этот момент ловит взгляд Чонгука — проникновенный, почти гипнотический, с едва уловимым сиянием, от которого на душе становится одновременно уютно и беспокойно. И, не в силах сопротивляться, полностью утопает в этом чёрном омуте.       — Вижу, — наконец произносит старший, и его губы изгибаются в лёгкой улыбке. Однако его руки остаются неподвижными, словно он имеет в виду что-то другое, а не просьбу о помощи.       Нарочито медленно наклоняется, сокращая до минимума и без того ничтожные сантиметры между ними. Чувствует, как под его ладонями кисти младшего немного подрагивают, кожей лица ощущает неровное дыхание и с замиранием сердца следит за хаотичными передвижениями зрачков напротив. Чимин выглядит испуганным, но в глубине его невинных глаз Бэмби мужчина отчётливо различает желание. Пак хочет, чтобы его поцеловали. Он ждёт этого, предвкушает, снова облизывая внезапно пересохшие губы. Чонгук крадёт глазами этот его жест, опуская ресницы, и в тайне сгорает от желания провести собственным языком по пухлым половинкам, прикусить их, немного оттянув. Наклоняется ещё ближе, но лишь для того, чтобы выдохнуть чёртово:       — Не отвлекайся.       Каков же засранец!       Чимин резко отворачивается, стараясь скрыть разочарование. Второй раз за день. Его снова обломали.       Невыносимый.       Чон Чонгук — просто невыносимый. Подлый Змей-искуситель. Как у него хватает наглости так играть на чужих чувствах? Однако Пак не собирается терпеть это молча. Он резко откидывается назад, всем телом прижимаясь к паху сидящего позади него Чона. Ответная реакция не заставляет себя ждать: тихий, почти невольный стон вырывается из груди мужчины, сопровождаясь едва слышным шипением.       — Мне так неудобно. Я всё понял, можешь вернуться на своё место, — роняет с иронией Чимин, стараясь, чтобы его мимика и вновь задрожавшие руки не выдали с потрохами в нём маленького народного мстителя.       С трудом скрывая улыбку, Чонгук спокойно поднимается. Движения расслаблены, создавая иллюзию, что он совсем не заметил внезапной перемены в поведении младшего. Вальяжной походкой проходит к своему рабочему месту, позвоночником ощущая, как в его спине пытаются прожечь дыру. Но стоит ему опуститься на стул и поднять взгляд на парня, как тот мгновенно отводит свой, изображая видимость всецелого погружения в процесс создания подобия вазы или чашки, сам уже не зная, что вообще собирался из этого сделать.       Чимин еле сдерживает себя, чтобы не отломить кусок и не швырнуть в Чонгука, только бы стереть с его лица это самодовольное выражение и до одури чарующую улыбку. Он слишком слаб перед чарами этого мужчины. Разве возможно устоять, когда тот улыбается вот так? Парень из кожи вон лезет — не хочет поддаваться искушению и поднимать голову, однако проигрывает собственной гордости ровно в следующую же секунду. И его негодование обращается пылью, стоит столкнуться с притягательными обсидианами. Те без зазрения притягивают к себе, манят так сильно, что становится невозможно сопротивляться их почти магическому воздействию.       «Спешка — заранее проигрышная тактика в любом деле», — вспоминается фраза хёна. Но как объяснить это своему глупому сердцу, что так отчаянно хочет заглушить голос разума? Как сдержать гормоны, что восстают против своего хозяина? Как, чёрт возьми, быть Пак Чимину? Он просто хочет своего любимого хёна. Чтобы тот продолжал касаться его, обнимал, чтобы его дыхание вызывало мурашки на коже, чтобы губы распухли от поцелуев, а тело ломило и саднило после долгих ласк. И что делать с внезапно возникшим напряжением в штанах, когда парень представляет всё это в своём воображении?       Молится, чтобы к тому моменту, как они наконец закончат, его пыл хоть немного поутих. Чтобы перестал чувствовать себя настолько жалким из-за того, как легко потерял контроль. Но ещё сильнее Чимин надеется, что в этой незавидной ситуации он не одинок. Что Чонгук тоже ощущает это напряжение. Что он тоже с трудом сдерживает себя, борясь с эмоциями, которые, как удушливая петля, стягивают их обоих.       В чём без сомнений убеждается, испытывая на себе пылкий, пронзительный взгляд. Ему достаточно мельком окинуть взором старшего и всё становится кристально ясно: глаза хёна заволокло тёмной пронзительной дымкой. Это выражение не спрятать — оно как всполохи жара, что невозможно игнорировать.       Сердце Чимина бьётся так сильно, что, кажется, вот-вот выскочит из груди. От этой невыносимой пульсации закладывает уши, но он заставляет себя сохранять спокойное выражение лица. Сколько же сил ему требуется для этого!       — Ты выглядишь напряжённым, — бросает Пак с притворной беспечностью, хотя его голос, подлый предатель, выдаёт истинные чувства в который раз.       Чонгук едва заметно усмехается, уголки его губ поднимаются, но взгляд остаётся таким же глубоким, как штормовая волна.       — Напряжённым? — он медленно проводит языком по внутренней стороне щеки, раздумывая над ответом. — А может, это ты слишком внимательно смотришь?       От этой реплики Чимина как обжигающим жаром обдаёт — таким неожиданным и стремительным, что воздух вокруг будто вспыхивает. Жар прокатывается волной по телу, оставляя после себя дрожь и ощущение, что он стоит под палящим солнцем, не в силах найти укрытие. Парень резко склоняет голову, уткнувшись в руки, всё ещё покрытые глиной, и незаметно (по крайней мере, так ему кажется) закусывает нижнюю губу. Чонгук знает, как играть, и делает это слишком умело.       В печи для обжига тихо потрескивают мелкие щепки, языки пламени поднимаются выше, и температура в комнате как-то слишком стремительно накаляется в буквальном смысле. Воздух наливается тяжестью, а напряжение становится таким густым, что его можно резать ножом.       Младший, чувствуя, как по шее катятся капли пота, разминает затёкшие мышцы, но это не помогает. Всё в комнате кажется неспокойным, готовым взорваться в любой момент. Даже свет от лампочек неожиданно начинает подрагивать, мигая в такт с мерцанием огня. Чонгук замечает это первым. Его взгляд цепляется за одну из ламп. Свет мерцает слишком странно, слишком опасно.       — Закрой глаза! — выкрикивает он, моментально подрываясь с места, и Чимин даже не успевает сообразить, что происходит.       Мощная рука мужчины рывком тянет его вниз, заставляя тело стать преградой между лампой и парнем. Лампочка с оглушительным треском разлетается на сотни мелких осколков, и раскалённые стеклянные иглы осыпаются на спину Чонгука, оставляя жгучую боль на открытых участках кожи. Чимин зажмуривается, не в силах смотреть, как острые обломки с хрустом падают на пол. Через мгновение он ощущает на себе тяжесть старшего, его вес будто вдавливает Пака в реальность случившегося.       — Чонгук! — выдыхает он, резко распахивая глаза. — Ты… ты в порядке?       — Всё нормально, — отзывается тот, немного поморщившись.       — У тебя кровь, хён!       Один из осколков каким-то образом застревает прямо в его щеке, остриём пронзая кожу и отражая отблески пламени в печи. Чонгук, ошеломлённый, подносит руку к лицу и нащупывает холодное стекло. Стиснув зубы, он с усилием выдёргивает осколок, оставляя на его месте тонкую, но глубокую рану. Кровь сразу проступает из пореза, тёмно-алая капля медленно струится вниз, прочерчивая путь от щеки до самого подбородка.       — Тебе нужно в больницу. Ты ранен, врач должен осмотреть, — дыхание младшего сбивается, а взгляд мечется, как у загнанного зверька.       Паника в моменте овладевает сознанием, когда в голове всплывают тревожные образы из сна, где он видел кровь своего хёна — но её было гораздо больше, и он не мог ничем помочь. Тело охватывает дрожь, накатывающая волна истерики захватывает его все сильнее, угрожая разорвать изнутри. Чимин, как в бреду, продолжает повторять, что нужно ехать в больницу, но чужие руки, испачканные уже подсохшей глиной, мягко касаются его щёк, заставляя сосредоточить взгляд на мужчине, который склонился над ним.       — Кроха, всё хорошо, я в порядке. Это просто царапина. До свадьбы заживёт, — шепотом произносит Чон, касаясь губами уголка его губ в лёгком поцелуе.       — Господин, у нас возникла про… ох, — неожиданно на пороге появляется девушка-администратор, но, заметив, в какой момент она вошла, смущается и замолкает. Она опускает глаза и, прочистив горло, продолжает: — Простите за неудобства, но у нас вышел из строя генератор, и теперь во всём здании нет света.       Тем временем Чонгук встаёт и помогает подняться покрасневшему Чимину. Последний мысленно благодарит судьбу за то, что полумрак скрывает его румянец. Он не знает, что заставляет его чувствовать неловкость больше: то, что Чонгук наконец-то поцеловал его, пусть это и не был настоящий поцелуй, или то, что их застали в таком неловком положении, словно они собирались совершить что-то непристойное.       — Мы возместим вам весь ущерб, господин, — девушка низко кланяется в знак извинения за доставленные неудобства.       — В этом нет необходимости, всё обошлось. Будет достаточно обеззараживателя и пластыря. У вас есть аптечка?       Работница поднимает голову, и её взгляд останавливается на крови, стекающей по лицу Чона. Мысль о том, что клиент мог серьёзно пострадать, пробуждает в ней панику сродни той, что охватила Чимина. Ещё хуже становится при осознании возможных последствий: репутационные убытки для компании, не говоря уже о том, что сам мужчина и его парень лишь чудом избежали значительных увечий.       — Д-да, конечно. Идите за мной, — она неуверенно кивает, дрожащей рукой указывает на дверь, уступая им дорогу.       Чонгук оборачивается, осторожно берёт Чимина за руку, и вместе они выходят из комнаты, оставляя за спиной последствия недавнего инцидента в виде уже засохшей глины на гончарном круге, осыпанном осколками из разбитой лампы. Уверенность и хладнокровие мужчины кажется непоколебимым. И только одному ему известно, как же на самом деле сильно он испугался, когда на долю секунды промелькнула мысль, что он мог не успеть, и это обернулось бы фатальным исходом. Но ради Чимина, который так остро нуждается в поддержке любимого хёна, Чону пришлось подавить все свои чувства, спрятать боль глубоко внутри и взять на себя роль старшего — того, кто должен быть опорой, того, кто несёт ответственность за дорогого человека. Ибо отныне для мужчины нет страха сильнее, чем потерять своего любимого. Он искал и ждал его всю свою жизнь не для того, чтобы позволить чему или кому бы ни было встать между ними.       Забота о Чимине кажется частью его сущности, как будто она была вложена в него с самого рождения Пака, но теперь обрела гораздо более глубокий смысл. Идея спрятать младшего от мира, таящего на каждом шагу опасность, под стеклянным колпаком звучит всё ещё абсурдно, но не оставляет в покое. Чонгук не уверен, сможет ли пережить даже если просто увидит царапину на теле парня, не говоря уже о худшем. Наверное жаль, что Чимин не настоящий цветок, чтобы можно было посадить его у себя в саду и ухаживать за ним. Он — живой человек, который не сможет быть привязан к своему мужчине намертво, и Чону предстоит смириться с этим, как и с собственной навязчивой потребностью защищать от любой угрозы, даже самой незначительной. Но старший всё равно будет продолжать оставаться рядом и быть поддержкой в трудные моменты, как сегодня. Ведь в этом и заключается главный смысл здоровых отношений — заботиться, но не ограничивать свободу другого человека.

* * *

Show Me

Black Atlass

      — Не таким, конечно, я представлял наше первое свидание, — неловко произносит Чон, потирая затылок.       Чимин наклоняется вперёд, внимательно изучая порез на щеке, заклеенный пластырем, и с некой опаской касается кончиками пальцев кожи возле.       — Болит?       — Нет, — Чонгук льнёт к тёплой ладони младшего и невольно вздрагивает, когда чувствует прикосновение его губ прямо на пластыре.       — Будь осторожен на дороге. Обязательно напиши мне, когда доберёшься домой — я буду ждать, — мягко мурлычет парень, застенчиво отступая.       Он уже тянется к дверной ручке, но Чонгук останавливает его, перехватывая ладонь, которая только что согревала его щёку. Мужчина вновь подносит её к своему лицу, осторожно прижимается губами к костяшкам пальцев, а затем ловко просовывает указательный палец между сжатыми пальцами Чимина. Разведя их, он оставляет ещё один чувственный поцелуй в центре его ладони.       — Спасибо тебе за этот день. Несмотря на то, что всё пошло не по плану, это было самое лучшее свидание в моей жизни.       — Для меня тоже.       И не важно, что для Чимина это свидание было в принципе первым и пока что единственным. Чонгук и сам, наверняка, это понимает. Ведь его Кроха не мог даже представить кого-то другого на месте своего любимого хёна: чтобы кто-то другой так же чувственно прикасался к нему, держал за руку и целовал каждый пальчик со всей любовью и трепетом. Чонгук для Чимина — первый. Он для него — единственный. Никто и никогда не сможет занять его место в сердце парня, которое тот беззаветно отдал в руки старшего ещё много лет назад. И теперь у него не остаётся сомнений, что это был самый верный выбор, когда мужчина сквозь поцелуй тихо шепчет на французском:       — Je t'aime plus que la vie.       — Tu seras toujours dans mon coeur.       Чонгук вскидывает голову, глядя на расцветающую улыбку на лице Чимина, и не верит собственным ушам.       — Ты…       — Однажды ты сказал, что никому и никогда не произносил этих слов. А я ответил тебе, что тот, кому однажды ты посвятишь их, должен быть их достоин. Как же мне тогда хотелось, чтобы ты посмотрел мне в глаза и понял: я говорил именно о себе, — во взгляде его столько преданности и любви, что сердце мужчины не выдерживает, совершая смертельный кульбит, когда его Кроха тянется к нему, не разрывая зрительного контакта, и жаром своего дыхания опаляет потресканные губы, выдыхая: — Кажется, ты задолжал мне желание, хён. Еmbrasse-moi.       Одновременно потянувшись навстречу друг другу, их губы сливаются в нежном, почти бережном поцелуе, словно оба боятся нарушить такой долгожданный момент. Чонгук прижимается к Чимину чуть сильнее, его руки находят путь к талии младшего, тянут его ещё ближе, насколько позволяет пространство автомобиля и подлокотник между ними, который вдруг кажется самой ненужной деталью в салоне. Чимин тихо вздыхает в ответ, приоткрывая рот, и Чонгук не может устоять, проникая языком внутрь и встречаясь с горячим прикосновением второго. Он продолжает целовать его, каждый поцелуй становился глубже, горячее, будто время вокруг них перестаёт существовать. Пак кладёт руки на плечи Чона и слегка сжимает их, стараясь передать всю свою любовь в каждом прикосновении. Он хочет быть ещё ближе, слиться, став единым целым с любимым. Сердце стучит оглушительно, бабочки в животе сходят с ума, а сам парень плавится в руках, так по-собственнически и немного властно прижимающих к себе, что становится трудно дышать.       Поцелуй из нежного в моменте превращается в более требовательный — они жадно ловят друг друга, ощущая лёгкие покусывания на губах, пьянствуя от этого касания. Разум затуманивается, растворяясь в искушении, и лишь глубокий вдох заставляет Чонгука прервать их безумие. Он знает: если не остановится сейчас, то потом уже не сможет.       — Твои губы как наркотик. И я не знаю, как смогу теперь спокойно жить, когда наконец-то почувствовал их вкус, — он тяжело дышит, прикрыв глаза, и снова тянется к любимым губам, но в этот раз оставляет лишь короткий чувственный поцелуй. — Я держу тебя в своих руках, — медленно ведёт ладонью вдоль спины младшего, немного надавливает между лопаток, притягивая к себе ближе, — но я уже скучаю по тебе.       — Я тоже скучаю по тебе, — звучит как «я тоже тебя люблю». — И я бы хотел, чтобы твои руки всегда прикасались ко мне, чтобы твои губы, — Чимин наклоняется и проводит своими губами по чонгуковым, — целовали меня. Не хочу даже представлять тот день, когда тебе снова придётся уехать, и я буду теряться в догадках, когда мы встретимся вновь.       — Не думай об этом, малыш. Я ведь пообещал, что найду выход.       — У нас осталось всего шесть дней.       — И я хочу провести их, не выпуская тебя из своих объятий.       — Обещаешь?       — Обещаю.

Конец первой части.