Amour — по-французски «любовь»

      Существует японская легенда, которая гласит, что Солнце и Луна когда-то любили друг друга, но их разделяла разница во времени, не позволяя встретиться. Тогда Бог создал затмение — миг, когда влюблённые могли наконец соединиться. Этот божественный дар стал напоминанием людям, что в любви нет ничего невозможного, если за неё бороться.       Чимин так ждал момента затмения, что и не заметил, как оказался во тьме, но без своего любимого. Тень Луны всецело поглотила свет Солнца, не оставив ему и шанса сохранить хотя бы толику тепла внутри себя. И тогда, в канун Рождества, наступила холодная, убивающая всё живое пора — вечная зима.       Праздничная суета всегда вселяла в младшего неподдельное чувство восторга. Он неизменно брал на себя все обязанности по подготовке, не давая никому вмешиваться. Сам украшал дом, с чувством большой ответственности подходил к процессу, считая его чем-то почти таким же сокровенным как таинство.       Но в этом году всё изменилось. Чимин отказывается наряжать ёлку, и это тревожит его мать не на шутку, ведь она никогда не видела своего ребёнка таким безучастным и безразличным к празднику, который тот любит больше собственного дня рождения. И даже приготовленные любимые блюда не оказывают никакого влияния.       Время близится к отметке семи вечера, когда вся семья собирается за столом, однако стул Чимина остаётся по-прежнему пустым. Госпожа Пак хмурится, окидывая взглядом других членов, и останавливается на Юнги, как ни в чём не бывало, активно накладывающем себе закуски.       — Иди позови брата, — велит женщина.       — Он не маленький ребёнок. Захочет есть — сам спустится, — отнекивается Юнги, отправляя в рот первый кусочек, и едва не давится под пристальным взором родительницы. — Ц-ц, ладно, — сдаётся он и неохотно встаёт из-за стола.       Набрав побольше в грудь воздуха, мужчина распахивает дверь, намереваясь с порога выплюнуть что-то едкое, но замирает, крепко сжав ручку. До слуха доносятся тихие всхлипы. Звук идёт из-под одеяла на кровати, где свернулся маленьким клубочком Чимин, и заметно, как его плечи осязаемо подрагивают от каждого судорожного вздоха. Юнги обычно мало что трогает. Он не из тех, кто отличается высокой эмпатией, но растерянный и подавленный вид младшего пробуждает в его братском сердце неожиданный отклик. Старший бесшумно подходит ближе и опускается рядом на край постели. Он осторожно протягивает руку и едва заметно касается бедра Чимина, легонько сжимая его через плотную ткань одеяла.       — Чимин-а, — непривычно ласково зовёт донсена по имени Юнги, ведя большим пальцем, чтобы привлечь внимание. — Ты чего? — в его голосе слишком явно звучит беспокойство.       Эти слова заставляют парня сильнее поджать колени к груди и судорожно сжать пальцами края покрывала, утирая слёзы.       — Ничего, — выдавливает из себя тот, всем своим видом давая понять, что не настроен на продолжение диалога.       Юнги чужой намёк игнорирует. Он перелазит через хрупкое тельце и, приложив совсем немного усилий, выдёргивает один край одеяла из маленького кулачка. Забравшись следом, накрывает их обоих с головой. Дышать трудно, ничего не видно, но Юнги понимает, что Чимину так ощущается спокойнее, поэтому и не настаивает на том, чтобы разрушить его защитный кокон.       — Эй, мелкий, ты же знаешь, что я всегда рядом, — говорит старший, обнимая своего донсена. Чимин, расслабившись, прижимается к нему сам, без малейшего сопротивления. — Я, может, и не самый лучший хён, но ты всегда можешь прийти ко мне, когда тебе нужна помощь. Мы можем поговорить, если захочешь, или просто помолчать.       Рассказать старшему брату о том, что его лучший друг, сам того не зная, умудрился разбить ему — Чимину — сердце? Нет, к этому парень точно не готов и из предложенных вариантов выбирает второе. Он не задаётся вопросом, кто этот человек и что он сделал с дико нетактильным Юнги. Просто тихо наслаждается близостью и поддержкой родного человека, оказавшегося рядом в нужный момент. Порою возможность помолчать с кем-то, при этом не испытывая давящего чувства, ощущается в самом деле на порядок ценнее, нежели разговоры по душам. Ведь иногда душа нуждается в тишине.       Спустя пару минут дышать становится уже просто невыносимо под толстым покровом. Чимин первым скидывает его с головы, делая шумный вздох и набирая полную грудь воздуха. Юнги выныривает следом, и когда их взгляды встречаются, то оба парня улыбаются.       — Привет.       — Привет.       — Ты снова сдулся первым, — усмехается Юнги, поддевая нос Чимина костяшкой указательного пальца, после оставляя почти неощутимый щелбан на кончике.       — Говоришь, что приёмный я, но из нас двоих тебя точно подкинула в нашу семью русалка. Не может нормальный человек так надолго задерживать дыхание, — морщится в ответ на действия брата Чимин.       — Так наша мама и есть русалка, — с ехидной улыбкой тянет тот, складывая руки в замок под затылком и умащиваясь на подушке.       — Ага, а отец — царь Тритон, — фыркает младший.       — Вот видишь, из нас двоих приёмный всё ещё ты.       Ну вот, началось.       По меркам современного общества их отношения можно назвать почти что идеальными. Неидеальный в них только Чимин — по мнению самого Юнги — потому что приёмный, а не потому, что у старшего за почти двадцать лет новой шутки не нашлось. Но младший не обижается, уже нет. Он знает, что на языке Пак Юнги это означает «я тебя люблю».       В детстве Чимина часто задирали старшеклассники из-за его хрупкого телосложения и невысокого роста. Дети по своей натуре очень жестокие существа, и когда они находят себе жертву, то бедолаге вряд ли удастся уйти от них невредимым. А Чимин, вдобавок ко всему, всегда был достаточно скрытным и никогда не жаловался, даже если ему доставалось сполна. Но всё изменилось, когда Юнги пришёл забирать брата немного раньше обычного и застал вопиющую картину, от чего его кулаки мгновенно сжались. Четверо задир окружили маленького Пака и шпыняли мальчика, обзывая девчонкой из-за слишком миловидных черт лица и больно дёргая за отросшие волосы. Тогда старший впервые увидел на лице того слёзы и понял, что больше никогда не сможет выдержать их вида снова. Он бесцеремонно схватил одного из старшеклассников и с такой силой встряхнул, что у школьника душа ухнула в пятки и где-то там и осталась.       — Ещё раз увижу, что вы, троглодиты малолетние, обижаете моего мелкого, живого места от вас не оставлю, — прорычал Юнги, приподняв мальчугана за шкирку над землёй.       С тех пор Чимина больше никто не трогал: ни старшеклассники, ни кто-либо другой. Слухи о грозном хёне Пака быстро разлетелись по школе. К счастью, хулиганам хватило ума не жаловаться учителям, ведь даже если бы они решились на это, хуже стало бы лишь им самим.       Любовь Юнги не в словах, она в его действиях, поступках и молчаливых взглядах. В том, что именно он первым позволил прикоснуться к себе, хотя терпеть не может чужие касания. Старший лишь притворно кряхтит, когда Чимин с размахом запрыгивает к нему на спину, обвивает шею руками и, смеясь, просит отнести на ручках вниз.       — Я себе спину сорву, ты же весишь как слон. Отцепись, — Юнги тянется к чужим рукам, хочет высвободиться, но младший сильнее наваливается на него, заставляя прогнуться вперёд и что-то невнятное нявчит, напоминая своим поведением Дамбо. Котёнок лениво моргает и наблюдает за своим хозяином с огромными выпученными глазами и не может понять, что здесь вообще происходит.       — Мелкий, слезь, — старший снова дёргается в сторону, но этим своим движением лишь даёт свободу действий Чимину. Тот окольцовывает брата ногами за талию и теперь целиком на нём виснет, как прилипчивый детёныш панды.       — Ну пожалуйста-а-а, — канючит младший.       — Ненавижу тебя, — «за то, что так сильно люблю и не могу отказать».       Родители одновременно вздрагивают; отец и вовсе роняет палочки для еды, когда со стороны лестницы раздаётся грохот, следом — вполне отчётливое звучное ругательство Юнги. Госпожа Пак мгновенно подскакивает с места и торопится в коридор. Там её взору открывается картина, достойная комедийной пьесы: старший сын балансирует на ступеньках в почти акробатическом шпагате, цепляясь за перила, как за последнюю надежду на спасение. За его спиной, как неотвязная пиявка, висит младший брат, изо всех сил стараясь не соскользнуть, и жалобно умоляющий:       — Хён, не отпускай меня! Пол — это лава! Я сгорю, если ступлю на ступеньки!       Юнги, с трудом сдерживая раздражение, огрызается:       — Отлично, из тебя выйдет отменный жареный цыплёнок.       Мама не сдерживается: прикрыв рот ладонью, заливается звонким переливчатым смехом, который, подобно эхо, подхватывает отец, мельком выглядывающий из кухни в коридор.       — Хватит уже, баловники! — говорит он, пытаясь сохранить серьёзный тон. — Немедленно слезайте с лестницы, иначе ужин остынет.       Закатив глаза, Юнги резко выпрямляется, расправляя плечи, готовясь применить самый гнусный из запрещённых приёмов. Он заводит руки назад и начинает щекотать Чимина. Тот, не выдержав, взвизгивает и в момент теряет хватку, мгновенно отпускает шею хёна. Но буквально в последнюю секунду успевает сгруппироваться и, слегка зацепив плечом стену, благополучно приземляется на ноги.       — Это было подло, Юнги-я, — шипит парень и несильно пинает старшего брата кулаком в лопатку.       Юнги оборачивается и демонстрирует оскал, клацая зубами, как настоящий зверь.       — Сейчас же за стол! — приказным тоном прерывает их молчаливую дуэль взглядов мать.       Сдерживая последние капли упрямства, братья, не произнеся ни слова, спускаются. Но, уходя, они не упускают возможности толкнуть друг друга плечами: каждый из них хочет оставить последний след в этой маленькой победоносной войне. В этот раз победа достаётся Юнги — при входе в кухню он успевает сделать своему донсену подножку, а затем спокойно усаживается за стол, делая вид, что ничего такого не произошло. Чимин же, решив не злить маму ещё больше, об этой мелкой пакости предпочитает молчать. Однако взгляд, устремлённый на старшего, красноречиво гласит о том, что тот, может быть, и выиграл эту битву, но не войну. И его ожидает расплата. Месть — блюдо, которое подаётся холодным, как говорят классики, а Чимин очень любит классику. Мстить старшему брату он тоже любит. Это уже как неотъемлемая часть бытия, как неписанная истина мироздания, где существуют братья Пак. У их противостояния никогда не будет конца и края. Кажется, даже в преклонном возрасте они продолжат доставлять друг другу неудобства: например, заменив раствор для вставной челюсти на уксус или подсыпав в банку с кофе экскременты грызунов. А почему бы и нет? Всё-таки существует такой кофе, который белки высирают, а стоит он при этом, как будто они зёрнами из золота испражняются.       Несмотря на произошедшее, семейная трапеза проходит в довольно приятной атмосфере, наполненная уютом и гармонией. На время забыв о своих разногласиях, сыновья делятся с родителями последними достижениями. Юнги, сияя от гордости, рассказывает о новом контракте, что он подписал на прошлой неделе с известным продакшеном. Его приняли в штат музыкальным продюсером, а также предложили корпоративное жильё, поскольку главный офис находится в Сеуле, и компания предпочитает работать напрямую, а не через видеозвонки.       Мама выглядит немного растерянной и обеспокоенной мыслью о том, что старший сын вскоре покинет их семейное гнёздышко. Однако её тревога быстро растворяется, когда отец, мягко обнимая её, уверяет, что они должны гордиться Юнги. Ведь он так долго и упорно трудился, чтобы добиться своей цели, и теперь, наконец, реализуется как полноценный музыкальный продюсер.       Чимин, прежде успевший вскользь упомянуть о том, что его средний бал стал выше, и теперь он занимает третье место в рейтинге по успеваемости во всей школе, весь последующий разговор отмалчивается, бездумно ковыряясь палочками в еде и перекатывая слипшиеся рисинки по тарелке. Новость Юнги застаёт его врасплох, и в глубине души младший испытывает тоску. Хотя хён ещё никуда не уехал, Чимин уже чувствует, как будет скучать за его несносным характером и перманентным бурчанием по поводу и без, которое казалось таким привычным фоном в их непростых отношениях.       После того, как Чонгук улетел, у Пака остался только Хосок. Не так давно он обрёл нового друга в лице Тэхёна, но это всё равно не то. Чимин с каждым словом Юнги мрачнеет на глазах, осознавая, что один за другим его покидают самые близкие люди. Мысленно парень невольно возвращается к событиям недельной давности, и аппетит окончательно покидает его. Воспоминания о том, что произошло в школьном туалете, сжимаются плотным узлом в груди, вызывая неприятное ощущение тошноты. Кончики пальцев вдруг начинают холодеть, а странное покалывание в области затылка напоминает о себе, точно старый знакомый, что приходит в самый неподходящий момент. Это чувство, впервые пережитое в стенах учебного заведения, возвращается с новой силой, заставляя парня вновь почувствовать ту же безысходность и тревогу, с которыми он едва справился тогда. И с каждым тяжёлым вздохом оно накатывает всё сильнее, как волны, что неумолимо бьют по лицу, заполняя лёгкие холодной водой и медленно погружая в туманное, безбрежное дно.       Встать.       Уйти.       Закрыться в комнате.       Остаться в одиночестве.       Позволить удушающему чувству накрыть с головой и отдаться ему.       Потому что боль, как бы не уверяли всё те же классики, ни черта не утихает. Возможно, прошло слишком мало времени, но Чимину кажется, что всего времени мира ему не будет достаточно, чтобы исцелить разбитое сердце. Ибо любовь к Чонгуку пустила слишком глубоко в него свои корни. И даже если цветы начали погибать, они всё ещё есть, всё ещё внутри, пытаются ухватиться своими увядающими лепестками за хитросплетения рёбер. Они всё ещё верят, что их что-то сможет вернуть к жизни. Кто-то…       Чимин не чувствует под собой пола; его тело словно не идёт, а парит над землёй, скользя по её поверхности. Но в то же время оно кажется тяжёлым, как не огранённый монолит, отягощённый тысячами невидимых грузов. Он не замечает обеспокоенных взглядов, что следят за его удаляющейся спиной, не слышит голосов, зовущих его, умоляющих объяснить, что случилось. Всё вокруг сливается в невыносимую дьявольскую какофонию — звуки, грохочущие в ушах, оглушают, доводя до предела, откуда легко сорваться и сделать шаг, который окажется последним. Они нарастают, становятся громче, невыносимее, пока хлопок двери не приносит мимолётное облегчение.       А потом наступает тишина. Абсолютная пустота, где лишь неистовая пульсация в ушах, сопровождаемая звоном от учащённого сердцебиения, напоминает Чимину, что его слух ещё не утратил своей остроты. Этот глубокий раздражающий шум — единственное, что остаётся как последнее свидетельство жизни в момент, когда всё остальное почти исчезает во мраке.       Трель звонка напоминает Чимину о том, как снова дышать. Он бросается к источнику звука, как к своему единственному спасению. Телефон выскальзывает из дрожащих рук, падая экраном кверху, открывая взору имя того, чей голос младший уже не рассчитывал когда-то услышать вновь.       Любимый хён.       Чонгук.       Прямо сейчас его глубокие чёрные омуты поглощают, не оставляя Чимину силы на движение. Вскоре экран гаснет, оставляя странное ощущение, что всё это было лишь иллюзией, жестокой игрой его помрачённого разума. Но вот смартфон вновь оживает, и мелодия наполняет пространство, как призыв из другого мира.       Вызываемый абонент: «Любимый хён».       Мужчина не оставляет попыток дозвониться. Когда телефон загорается в третий раз, Чимин находит в себе силы взять тот в руки и наконец-то ответить, выдавив из себя задушенное «Алло».       — С Рожде… — слова колючим комом застревают в горле Чонгука.       Он сильнее жмёт смартфон к уху, увеличивая большим пальцем громкость, чтобы убедиться в том, что не ослышался. Тяжёлые вздохи и плохо скрываемые всхлипы младшего отзываются тягучей болью в груди Чона. Старший нервно мнётся на месте, переступая с ноги на ногу, не зная, что сказать. А ведь должен, чёрт возьми, знать. Потому что понимает, сердцем чувствует, что именно он — Чонгук — является причиной тому.       — Кроха, что с тобой? Ты плачешь?       «Конечно он плачет, дурака кусок. Из-за тебя», — отвечает ему гнусавый внутренний голос.       — М-мне так плохо, хён, — с нажимом выдавливает из себя по слову Чимин. Он на грани — исследует края собственной выдержки, от которой едва ли что-то ещё осталось.       — Почему? — по его щекам начинают течь слёзы. — Почему тебя нет рядом, когда ты так мне нужен? — последнее Чимин произносит почти что шепотом. — Я не справляюсь без тебя, хён, я так больше не могу…       — Чимин! Чимин… — взывает к парню старший, самого себя в моменте ненавидя за то, как сломлено звучит голос его любимого мальчика, его Крохи. — Я здесь, я рядом, малыш.       — Нет-нет, — отрицательно качает головой тот, ладонью размазывая влагу по щекам. — Ты бросил меня, ты уехал, оставил одного. Я тебе больше не нужен, да?       — Что ты такое говоришь? — Чонгук делает шаг вперёд, и его — проклятие! — злит, что между ними всё ещё есть расстояние, мешающее сделать ещё один шаг и обнять Чимина, уткнуться носом в его мягкие волосы, и не просто словами, а действиями показать, как сильно он на самом деле нужен своему хёну. — Ты — всё, что мне нужно, Кроха.       — Пытаешься таким образом успокоить меня? Но это не помогает, хён…       — Выгляни в окно, — перебивает его Чон, и в голосе звучит что-то такое, от чего Пак замирает. — Просто доверься мне, прошу. Сделай это.       До конца не осознавая, что именно заставляет его подчиниться, но Чимин приходит в себя, отпуская накатывающуюся истерику, и с тяжёлым вздохом направляется к окну. Его ноги ощущаются налитыми свинцом, но он послушно идёт, отодвигает плотные шторы, которые мгновенно наполняют комнату холодным отблеском уличных фонарей.       Снаружи раскинулась густая, осязаемая темнота, плотная, как холодный туман. Она будто дышит, обволакивая всё вокруг своей таинственной пустотой. Вдали редкие огоньки мелькают неуверенными вспышками, и Чимин щурится, осматривая небосвод. Луна висит высоко, бледная и одинокая, её слабый свет лишь размывает очертания горизонта, делая их зыбкими, почти нереальными. Небо лишено звёзд, как если бы кто-то стёр их с полотна ночи, оставив только бескрайний жутковатый мрак. Даже привычный городской пейзаж за окном кажется отстранённым, чуждым, скрытый невидимой завесой.       Чимин вглядывается в эту тягучую ночь, пытаясь найти в ней какой-то скрытый смысл, хоть малейший намёк на то, что хотел этим сказать Чонгук. Что-то вроде: «Посмотри на небо и представь, что я смотрю сейчас на него так же, как и ты»? Это слишком. Даже для Чонгука.       — Что ты видишь?       Пак глубоко вздыхает, всё ещё не понимая, что от него хотят.       — Темноту, — отвечает он тихо, его голос тонет в ночи. — Темноту и… ничего больше. Хён, что ты пытаешься сказать?       На другом конце линии повисает пауза, но она не пугает — в ней есть что-то успокаивающее.       — Опусти взгляд ниже, — просит Чон настойчиво, но старается делать это осторожно, чтобы не спугнуть своим напором.       Чимин с опаской скользит глазами по кронам деревьев, касается одинокого фонаря и застывает на фигуре, которую тот освещает своим светом.       — Теперь видишь?       Младший готов поклясться, что видит, как старший улыбается ему, держа телефон возле уха. И в то же время не верит собственным глазам. Этого не может быть. Чонгук не может сейчас стоять под окном его дома. Но….       — Я правда рядом, Кроха. Я не лгал тебе.       — Но как? — вырывается из уст Чимина с писком, и он прикрывает ладонью рот от неожиданности.       — Ты поверишь, если я скажу, что прилетел ради тебя?       Однако вопрос остаётся без ответа. Чонгук не обольщается — он предполагал, что будет непросто. Его внезапное появление, задумавшееся как жест искренности, оборачивается холодным шоком. Возможно, это была ошибка — вот так ворваться в жизнь Чимина, нарушив ту хрупкую гармонию, что парень, вероятно, старался найти в его отсутствие. Реакция донсена говорит сама за себя: застывший взгляд, полные растерянности глаза, напряжённая линия плеч. Это не похоже на радость. Ни на облегчение.       Чон понимает, что он — не тот герой, которого ждут с триумфом. Он слишком долго собирал в себе решимость вернуться, тогда как Пак всё это время жил в неизвестности, терзаясь вопросами и не находя на них ответов. Чонгук понятия не имеет о том, как разрушительно молчание отзывалось в душе его солнечного мальчика. Не ведает о бессонных ночах, о днях, полных тоски и ожидания. Он даже не представляет, как сильно успел ранить того, кого никогда не хотел обидеть, к кому воспылал самыми нежными чувствами.       Но одно мужчина знает наверняка: у него не осталось другой цели, кроме как заслужить прощение. Чонгук готов до последнего вздоха вымаливать его, готов исправлять каждый нанесённый удар, залечивать каждую рану. Он будет бороться за право оставаться рядом. Лишь бы Чимин позволил. Лишь бы дал старшему шанс стать тем, кого он сможет снова впустить в своё сердце.       — Нам нужно поговорить. Точнее… — Чонгук запинается, его голос дрожит, как будто каждый звук даётся с усилием. Он всматривается в лицо младшего, взглядом издалека умоляя не отталкивать.       Чимин не шевелится. Его фигура застыла, как статуя, словно слова Чонгука пригвоздили его к месту. Свет изнутри комнаты огибает силуэт парня, вырисовывая лишь очертания: слегка согнутую спину, опущенный подбородок, руки, нерешительно лежащие на подоконнике, готовые одновременно сжаться в кулаки, чтобы удержаться, или разомкнуться, чтобы что-то отпустить.       Чон делает ещё один шаг вперёд, но что-то неосязаемое, подобно непреодолимой стене между ними, удерживает его на месте. Он сжимает губы, подбирая нужные слова, но язык кажется чужим, а мысли — путанными.       — Это я… я должен тебе многое сказать, — наконец вырывается из его горла, негромко, но отчётливо. — Спустишься ко мне? — добавляет он, и в голосе проскальзывает слабая, но цепляющаяся за жизнь надежда.       — Ты не зайдёшь? — следует в ответ неожиданно спокойно с едва уловимыми нотками напряжения.       Чонгук молчит, и решение, которое тот должен принять, вдруг кажется самым сложным в мире. Но правда в том, что мужчина даже не думал об этом, когда судорожно искал билеты на ближайший рейс из Парижа в Пусан. У него не было ни малейшего понятия, что он скажет своей крёстной и её мужу, как будет оправдываться перед лучшим другом, явившись так неожиданно на пороге их дома без предупреждения. Только ради одного: обнажить свои чувства перед тем, кто за столь короткий срок стал для одинокого художника самым важным и значимым человеком в жизни. Перед тем, кто смог воскресить, казалось бы, давно иссохшее сердце, наполнив его самым светлым чувством — любовью.       И единственное, что приходит на ум Чонгуку в тот момент, — это сказать всё как есть, не утаивая ничего.       — Я не знаю, как объяснить твоей семье, что сорвался и приехал сюда только ради того, чтобы увидеть тебя. Один разговор, только и всего, но глаза в глаза. Прошу, Чимин, дай мне этот шанс. Просто позволь мне показать тебе, что я могу быть тем, кто тебе нужен. Позволь мне доказать, что я способен на бóльшее, что я готов сделать всё, чтобы вернуть твоё доверие. Даже если это будет трудно, я буду рядом, готов бороться за тебя… за нас…       Внезапный гудок обрывает его на полуслове, следом сменяется несколькими короткими, а после наступает тишина. Кажется, что в неё погрузился весь мир вокруг — Чон даже стука собственного сердца не слышит. Но не хочет верить, гонит прочь злосчастные мысли, терзающие сознание изнутри ржавыми гвоздями. Больше он просто так не сдастся, не отступится от своего. Чонгук приехал за Чимином. Если потребуется, будет ждать всю ночь, наплевав на холод, пробирающий до костей; на то, что может не пережить эту ночь, очнувшись утром где-то среди белых стен с диагнозом переохлаждение. Ничто не имеет значения. Только Чимин. Он не совершит ошибки снова, не позволит сомнениям посеять смуту в его сердце, ведь чувствует, знает, что поступает правильно.       Ещё никогда в жизни Чонгук не был настолько уверен в своём выборе, что отступить для него равносильно смерти. Он ошибался в людях и собственных чувствах бесконечное количество раз, но не сейчас, стоя у окна своего Крохи. Удивительно то, что Чонгук в самом деле всегда считал его своим. Со временем смысл этого «моего» приобрело совершенно иной оттенок. Если бы кто-то спросил у Чона, когда именно он понял, что влюбился, то у него бы не нашлось ответа на этот вопрос. Потому что Чонгук любил Чимина всегда. И только недавно осознал, что хочет быть любимым им в ответ. Хочет принадлежать от макушки до кончиков пальцев на ногах человеку, научившему снова видеть краски мира, прежде погрязшего в пучине угрюмого монохрома.       — Шесть лет.       Чонгук суёт руки в карманы и зарывается носом в ворот пальто, пряча покрасневший нос. До боли знакомый и уже такой родной голос, раздавшийся позади, побуждает его снова к движению. Он поднимается с капота автомобиля и оборачивается, вытягивая шею из плеч.       — Шесть лет, — повторяет Чимин, приближаясь, как в замедленной съемке, — я каждый день прокручивал сотни вариантов, как признаюсь тебе первым в своих чувствах, но ни в одном из них мне не удавалось представить, каково же будет твоё признание.       Они идут навстречу друг к другу, и между ними сокращается не только расстояние, но и протянутая красная нить судьбы, крепко обвившая их безымянные пальцы. Чимин останавливается напротив Чонгука, смотрит прямо в глаза, и Чон в свете уличного фонаря отчётливо видит, как блестят янтарные радужки, а в уголках застыла влага. Импульс ослепляет яркой вспышкой, побуждая желание протянуть руку, увлечь в свои объятия, прижав к груди, где сердце отбивает ритм в такт имени того, ради кого продолжает свой беспрерывный бег в грудной клетке. Но мужчина не хочет давить, поэтому остаётся неподвижно стоять с плотно сжатыми кулаками внутри карманов, давая младшему возможность высказаться до конца.       — Я почти было утратил надежду, что моей мечте когда-то удастся сбыться. Но вот ты стоишь передо мной, настоящий, не выдуманный образ из моих грёз, а мне хочется накричать на тебя, вместо того, чтобы сказать, как сильно я любил тебя все эти годы. Все ещё люблю.       Вслед за долгожданным признанием воцаряется тишина. Цепкая когтистая лапа страха вокруг трахеи разжимается, и Чонгук открывает рот, чтобы с облегчением выпустить застрявший в лёгких воздух. Он смотрит на своё заплаканное счастье и взгляда отвести не может. Наблюдает за тем, как Чимин закусывает нижнюю губу, но предательски дрожащий подбородок выдаёт его волнение с лихвой. Чонгук с трудом смог совладать с собой, когда услышал по телефону чужой плач, и не даст слезам вновь омрачить прекрасный лик. Поддавшись вперёд, старший застывает на месте, стоит парню продолжить, казалось бы, уже завершённую речь.       — Я думал, я… — от волнения он сам себя не в состоянии держать в руках, оттого заикается, глотая слюну, которой скопилось слишком много. — То, что ты мне сказал перед тем, как улететь, подарило мне надежду. Каждый разговор с тобой и каждое «спокойной ночи» только укрепляло её, наполняя ощущением тепла.       «Я тоже чувствовал это тепло. Теперь же оно обратилось огнём. Оно либо согреет меня, либо выжжет всю душу дотла, не оставив после себя даже пепла», — проносится мимолётной вспышкой в голове Чона. Но он не произносит этого вслух, предоставляя Паку возможность решить, каким будет исход.       — А потом ты безжалостно отнял её у меня, разбив мои мечты о бетонную стену реальности, где я всего лишь глупый влюблённый школьник, а у тебя там своя жизнь, в которой мне больше не осталось места. Я увидел фото с той девушкой, и моя вселенная, где мы счастливы вдвоём, треснула по швам, оставив в моём сердце огромную чёрную дыру.       Любовь как вселенная: бесконечна, таинственна, полна неизведанных глубин и вспышек ослепительного света. Она рождается, как звезда — из хаоса, тяготения и жара, чтобы сиять, согревая мир вокруг. Как ночное небо, любовь прячет свои тайны в тёмных углах, но стоит только взглянуть глубже, и откроются целые галактики чувств и смыслов. Звёзды любви иногда гаснут, превращаясь в холодный космический прах, но их свет продолжает путешествовать сквозь время и души, оставляя вечный след. И когда встречаешь среди всего этого хаоса родственную душу, японцы называют его «саваяка» — человек, который ощущается как глоток свежего воздуха.       Чимин думал, что легенда — всего лишь выдумка, и в их мире обычных людей ничего не значит. Осознание собственной неправоты пронзает тело дрожью. Ведь его Луна сейчас так близко. Она нашла свой путь к Солнцу.       — Я не понимаю… как такое возможно. Я же собственными глазами видел, как ты искренне улыбался рядом с ней. Я думал, что она и есть та самая, а я… ничего не значу для тебя.       Эмоции, подобно внезапному вихрю, обрушиваются на парня, захлёстывая его до краёв. Он не успевает осознать, как первая слезинка скатывается по его щеке, и в тот же миг тот оказывается плотно прижат к сильной груди, чьё ровное биение сердца становится единственным якорем в бушующем море боли.

Those Eyes

New West

      Чонгук обнимает с трепетом, с той тихой, но твёрдой нежностью, давая молчаливое обещание защитить от всего мира. Его пальцы медленно скользят по затылку младшего, успокаивая дрожь, а вторая рука обвивает его плечи, притягивая ещё ближе. Это объятие полно отчаянной решимости удержать, согреть, уберечь. Старший боится разжать руки, боится, что если отпустит, Чимин растворится в воздухе, унося с собой последний свет и оставляя его совсем одного в бездне одиночества.       — Маленький мой, — голос срывается, и слова тонут в поцелуе, оставленном на макушке. — То фото — глупость. Я не знал, что ты можешь это увидеть и неправильно понять. Прости меня за всю ту боль, что я тебе причинил. Мне не хватит целой жизни, чтобы искупить свою вину, но ты — самое дорогое, что у меня есть. И, чёрт возьми, я ненавижу себя за каждую твою слезу.       Чонгук нехотя отстраняется, чтобы дать себе возможность коснуться лица Чимина. Его ладони почти невесомо ложатся на мокрые от слёз щеки, пальцы замирают, обрамляя лицо, а он осторожно поднимает голову Чимина, заставляя его взглянуть в глаза, наполненные искренним раскаянием и бесконечной привязанностью.       — Ты — причина, по которой я чувствую себя наконец-то снова живым, — говорит Чон, глядя прямо в глаза своему Солнцу, как и обещал. — Ты тот, о ком все мои мысли, кем пропитан каждый дюйм моей души. И я не знаю, кому должен быть благодарным — Богу или тебе за то, что кто-то вроде тебя смог полюбить такого, как я.

…Cause' all of the small things that you do Are what remind me why I fell for you…

      — Ты заслуживаешь лучшего — того, кто полюбил бы тебя с первого взгляда, кто окутал бы заботой и никогда не заставил бы плакать. Я ужасно облажался, но я просто не смогу отпустить тебя. Не теперь, когда знаю, что ты тоже любишь меня. Я чёртов эгоист, но, пожалуйста, — соприкасаясь лбами, Чонгук прикрывает глаза и переходит на шепот, — не влюбляйся в другого. Дай мне шанс исправить всё и стать тем, кто будет достоин тебя и твоей любви.       Чимин всё это время боится шелохнуться и тем самым разрушить хрупкую реальность. Кажется, он даже забыл, как дышать в тот миг, когда до его слуха донеслось: «Тоже любишь меня». Это не те три слова, что принято произносить в момент признания, но они проникают в самую суть его естества, окутывая жаром.       — Я никогда не смогу полюбить кого-то другого. Потому что моё сердце выбрало тебя, и оно твоё, — выдыхает с облачком пара прямо в губы напротив Чимин.

…And when we’re apart and I’m missing you I close my eyes and all I see is you…

      — Ты пронзил мою душу. Я наполовину мучаюсь, наполовину надеюсь… Я не любил никого, кроме тебя.       Он признаётся в своих чувствах цитатой непревзойдённой Джейн Остин, с той самой изысканной прямотой, что свойственна героям её романов, где каждое слово, наполненное искренностью, раскрывает всю глубину эмоций. Его признание звучит как откровение, здесь нет места для сомнений и колебаний, как если бы он собирался сказать: «С того самого момента, как ты вошёл в мою жизнь, ты стал её смыслом, и никакие препятствия, будь то время или расстояние, не могут изменить того, что я чувствую».       В объятиях любимого так уютно, что парень буквально растворяется в них, ощущая кожей чувственное прикосновение слегка потресканных от холода губ — то самое сокровенное чувство единения душ, когда время теряет значение, а мир вокруг становится пустым и неважным. Всё, что существует, — это тёплая грудь мужчины и его руки, обвивающие парня так трогательно, что каждый момент ощущается вечностью. Чонгук оставляет на лбу Чимина невесомый поцелуй и шепчет едва слышно: «Спасибо».       — Не хочу расставаться с тобой, — тихо признаётся младший, поднимая взгляд на хёна.       — Думаешь, будет хорошей идеей, если я всё-таки нагряну к вам в гости без приглашения?       — Нет, — выпаливает молниеносно второй, не дав себе и секунды на размышления. — Потому что мама с тебя не слезет, а потом Юнги подключится и утащит снова куда-то развлекаться. Я тоже эгоист, если не хочу тебя ни с кем делить? Наверное, это слишком.       — В самый раз, — отзеркаливает его улыбку Чонгук и целует в кончик носа. — Ты весь продрог и нос холодный. Почему ты так легко оделся?       И как у Чонгука получается за секунду перевоплощаться из влюблённого мужчины в брюзжащего хёна?       — Я спешил к тебе и напялил первое, что попалось под руку, — недовольно бурчит Чимин.       Действительно, на Паке надета всего лишь куртка, и та, кажется, совсем не по погоде. Чон отступает назад и осматривает младшего с ног до головы, с ужасом отмечая, что тот стоит перед ним в одном лёгком спортивном костюме, а на ногах — тапочки, совершенно неподходящие для холода, пронизывающего воздух. Недовольно цокнув языком, Чонгук поднимает взгляд снова, встречаясь с глазами Чимина, и качает головой, чувствуя, как его беспокойство нарастает. Он не может понять, как тот смог выйти на улицу в таком виде, не заботясь о себе.       — Надеюсь, что когда я позову тебя на первое свидание, ты наденешь что-нибудь потеплее, чем домашняя пижама.       — Свидание?       — Прости, я тороплю события? — Чонгук едва заметно хмурится, его брови уязвлённо изгибаются, и он неуверенно тянется, чтобы убрать руки.       — Нет-нет, — спешит остановить его Чимин и хватает за ладони. — Я хочу этого. Очень хочу.       — Тогда завтра? Я тоже не хочу терять драгоценное время, у нас и вправду его не так много.       — Сколько?       — Неделя.       — А потом?       — Я должен вернуться после Нового года в Париж из-за работы.       Радость на лице младшего заметно тускнеет, сменяясь грустью, от которой у мужчины всё внутри сжимается.       — Мне самому горько от того, что я не смогу повлиять здесь и сейчас на обстоятельства, чтобы остаться в Корее с тобой. Но я обещаю, что решу этот вопрос, как только смогу.       — Ничего страшного, я всё понимаю, — Пак старается выглядеть уверенным в своей попытке сохранять спокойствие и здравый рассудок, но его поникший взгляд говорит совершенно об обратном.       Едва обретя своё счастье, он уже терзается мыслями о том, что должен будет отпустить его. И пускай Чонгук убеждает в том, что всё это временно, самому Чимину от этого не легче. Старший чувствует эти перемены, хочет утешить, хотя понимает, что навряд ли слова сумеют как-то помочь унять разразившуюся бурю в чужой душе. Ему ненавистно то, что снова заставляет своего мальчика переживать, что не может просто взять и плюнуть на обязательства, будучи связан по рукам и ногам, и им снова приходится столкнуться с отрезвляющей реальностью, где даже у безрассудства влюблённого сердца есть свой предел.       — Это временно, Кроха. Я обещаю, что в следующий раз, когда мы встретимся, эта разлука станет последней для нас.       Чонгук поднимает их переплетённые пальцы и оставляет на костяшках маленьких пальчиков ещё один нежный поцелуй, как печать данного обещания.       — Ты ведь дождешься меня? — смотрит из-под ресниц тот, согревая своим дыханием замёрзшие руки младшего.       — Я готов ждать тебя и в этой, и в следующей жизни. Но, пожалуйста, не заставляй меня ждать так долго. Почти шесть лет без тебя были сущим адом, и я не уверен, что смогу продержаться хотя бы ещё мгновение. Постараюсь, конечно. Я ведь уже не ребёнок и понимаю, что взрослая жизнь не так проста, и одного лишь «хочу» порою недостаточно.       Уже не ребёнок. Чимин уже не тот маленький мальчик, которому его хён варил в детстве рамён, чьи разбитые коленки мазал зелёнкой и кому помогал делать домашку по английскому. Это осознание подтолкнуло Чонгука наконец-то принять свои чувства, отбросив в сторону дурные сомнения, что, влюбившись в него, Чон совершил нечто непростительное, как если бы осквернил святыню. Единственным грехом старшего являлась собственная нерешительность. Позволь он себе разглядеть истину раньше, то не было бы всех тех недомолвок, Чонгук бы ни за что не причинил боль тому, кого никогда не хотел ранить.       Но если бы не чистая и невинная любовь Чимина, кто знает, как бы он расплачивался за совершенную ошибку? Вряд ли разбитое сердце оказалось бы единственным наказанием. Но судьба сжалилась над несчастным художником, подарив шанс всё исправить. Даже если придётся стоять на краю безысходности, Чонгук ни за что не отпустит руки, которые сейчас бережно сжимает в своих ладонях. Он ни за что не отпустит своего Кроху.       — Пожалуйста, позаботься о себе. Прими горячую ванну, когда вернёшься домой, и обязательно выпей чай с лимоном, чтобы не простудиться, — Чон заботливо накидывает капюшон на голову Пака, желая хотя бы немного укрыть от холода. Конечно, стоило об этом подумать прежде, чем просить выйти в такую погоду и поговорить лично. Но кто сказал, что все взрослые люди обязательно умные?       Он провожает парня взглядом, пока тот не исчезает за поворотом, напоследок обернувшись и послав воздушный поцелуй. И в этот миг кажется, что между ними вовсе нет разницы в возрасте — Чонгук улыбается сдержанно, но его внутренний ребёнок ликует, получив на Рождество долгожданный подарок, о котором мечтал весь год.       Мужчина запрокидывает голову назад, устремляя взгляд в бесконечную пучину ночного неба. Тёмные тучи медленно растворяются, уступая место звёздам — те одна за другой вспыхивают, как крошечные маяки на расстоянии миллиардов километров. Заворожённый, он следит за этим величественным танцем света и про себя благодарит не только судьбу, но и сами звёзды. Благодарит за то, что они не услышали его в ту роковую ночь, когда он умолял их лишить его способности любить. За то, что, вопреки всем страхам и запретам, они осветили путь к тому, что сами же для него предначертали, приведя к самому важному человеку в его жизни.       Но есть ещё кое-кто, кого Чонгуку стоит поблагодарить за волшебный пендель и несколько часов бесплатной психотерапии. И не забыть словесно выпороть за ту дурацкую идею с фотографией. Если не сегодня, то при личной встречи — обязательно.       Оказавшись в машине, Чон тут же включает обогрев, чувствуя, как ломота в озябших пальцах понемногу отступает. С трудом разогнув их, он берёт в руки телефон, какое-то время смотрит на экран, пытаясь сформулировать что-то дельное в голове, но в итоге набирает всего одно короткое сообщение: «Спасибо».       Без лишнего подтекста, предыстории или пояснений — они были бы лишними. Чонгук знает, что человек по ту сторону экрана поймёт всё и так. Это «спасибо» было адресовано не просто за совет, а за ту трезвую прямоту, что в нужный момент встряхнула его, подтолкнув к первому и самому важному шагу.       Почти сразу же высвечивается, что сообщение прочитано. Ну конечно. Кто бы сомневался, что Наби всё это время не выпускала телефон из рук и была на низком старте, чтобы в случае чего устроить взбучку своему почти тридцатилетнему оппе.       Чонгук хмыкает, представляя её победную улыбку и хитрые лисьи глаза, полные нетерпения. Переписка по-прежнему открыта, и внизу то появляются, то исчезают три точки. Мужчина не ждёт, что его похвалят или скажут, какой он молодец, и оказывается прав, когда приходит следующее сообщение от Юн. Наби: «Жду пикантных подробностей. Ты поцеловал его?»

Чонгук:

«Нет».

Наби: «Совсем?»

Чонгук:

«Ну, если поцелуй в лоб считается, тогда да».

Наби: «Пиздец. То есть, ты поцеловал его так, как целуют бабушку, когда тебе пять лет?»

Чонгук:

«Даже не хочу знать, что это значит».

Наби: «ЦЕЛОМУДРЕННО. Ты поцеловал его целомудренно. 🙄» «Я в шоке, Гук. И это тот человек, рассказывавший мне, как трахался с двумя одновременно, а сам зассал даже чмокнуть в губы парня, в которого влюблён».

Чонгук:

«Слышишь ты, представительница поколения Z, где твоё уважение? Я вообще-то старше тебя почти на десять лет».

Наби: «Это не отменяет того факта, что ты самый натуральный глэк».

Чонгук:

«Кто?»

Наби: «Старый глупый пердун ты, вот кто».

Чонгук:

«Так всё, я отключаюсь».

Наби: *пересылает сообщение* «Нет, ну серьёзно, почему ты этого не сделал? Ты мне час рассказывал какие у твоего Чимина идеальные губы, и что в итоге?»

Чонгук:

«Потому что трахаться с кем попало без обязательств это не то же самое, что целовать любимого человека, окей? Чимин заслуживает к себе самого лучшего отношения, и я не хочу всё испортить спешкой. Вдруг он ещё не готов? Я хочу ухаживать за ним, чтобы между нами всё развивалось естественно, шаг за шагом, и Чимину было комфортно со мной. Первый поцелуй — это важно. И я хочу, чтобы он стал по-настоящему особенным».

      Чонгук буквально чувствует, как на момент отправки этого сообщения глаза Наби закатились за пределы орбит, и он уже жалеет о том, что в очередной раз решил завести серьёзный разговор с этим комнатным троллем. Наби: «Ты в курсе, что ты — вымирающий вид?»

Чонгук:

«Если ты сейчас снова скинешь мне тот стикер с динозавром с головой Стейтема, я тебя заблокирую».

Наби: «Ты долбаный рыцарь в сияющих доспехах. Такой романтик, аж тошно от тебя». *гиф-анимация с котом, отрыгивающим шерсть*

Чонгук:

«Иди в задницу».

Наби: «Ммм, нет, это по твоей части. Хотя, помнится ты упоминал, что не прочь и сам подставиться. Но, может, это не так уж плохо, кто знает, какую позицию предпочитает Чимин. 🤔» «Блин, мне теперь интересно! Расскажешь, когда переспите. Надеюсь, твой рыцарский кодекс позволит этому случится хотя бы до пенсии».

Чонгук:

«Боже, всё, это было ужасной идеей начать обсуждать с тобой мои отношения с Чимином».

«Не пиши мне больше, озабоченная!»

Наби: «Тебе от меня никуда не деться, я ещё свечку вам держать буду!»

Чонгук:

«Я тебе эту свечку потом за упокой поставлю».

      Последняя фраза звучит почти угрожающе, что резко контрастирует с образом Чонгука: он сидит с широкой улыбкой, уткнувшись в экран телефона. С Наби лучше не шутить — а уж тем более не давать ей повода открыть свой ящик Пандоры, полный сохранённых картинок на все случаи жизни. Точнее, на все случаи, когда нужно от души над кем-то постебаться. Чон по собственной неосмотрительности забывает об этой «особенности» Юн, и в наказание на него обрушивается шквал мемов от неё — на этот раз с религиозной тематикой. Где-то на десятом по счёту изображении священника с какой-то максимально идиотской надписью он сворачивает окно переписки, ибо знает, что это надолго. Ему ехать около часа до дома бабушки, но уверен, что даже когда приедет, девушка будет всё ещё продолжать ему что-то слать, чуть ли не ссылки с YouTube с проповедями об Иисусе.       Бросив напоследок взгляд на окно второго этажа, где уже погас свет, Чонгук отправляет сообщение с пожеланием «спокойной ночи» своему Крохе, и только после этого плавно выруливает на проезжую часть, медленно доезжает до главной улицы и вскоре растворяется в общем потоке машин.

* * *

      Сквозь небольшое окошко ванной комнаты пробивается тусклый свет зажёгшихся звёзд, мерцающий на воде, окутанной облаком пены. Чимин сидит в мраморной ванне, наполовину погружённый в успокаивающую и согревающую влагу. Его кожа, слегка розоватая от горячей воды, сияет, как полированный фарфор, а лёгкий пар окутывает его, как прозрачный шёлковый шарф.       Младший чуть запрокидывает голову, прикрыв глаза, а его губы трогает едва заметная улыбка. Пальцы правой руки лениво играют с пузырьками, которые цепляются за кожу, исчезая в мягком хлопке. Волосы, небрежно зачесанные назад, чуть влажны, прядь одна упрямо падает на лоб, но парень даже не замечает.       По комнате разливается аромат лаванды с лёгкой ноткой цитруса — запах покоя. На поверхности воды отражаются отблески трепещущего огонька зажённой ароматической свечи, танцуя на границе между реальностью и мечтой. Чимин растворяется в этом моменте, где есть только он и безмолвие, окутанное множеством мыслей. Пак неустанно прокручивает в голове каждое сказанное Чонгуком слово, желая высечь их, подобно манускрипту на подкорке сознания, чтобы никогда не забывать. Он и не сможет.       Это Рождество было обречено стать самым худшим в его жизни, но внезапно обернулось событием, что оставило глубокий след в душе. Может ли быть, что Дух Рождества действительно существует? Спустя столько лет самое заветное желание, которое Чимин каждый раз загадывал в тишине и одиночестве, наконец исполнилось. Его любимый хён теперь действительно принадлежит ему.       Тепло воды, смешанное с расслабляющими ароматами, убаюкивает парня. Он погружается в лёгкую дрему, окунувшись в кокон из грёз, пока внезапный стук в дверь не вырывает его из этого состояния. Чимин резко садится, расплескав воду по краям ванны, и несколько раз моргает, приходя в себя.       — Я что, уснул? — бормочет вслух младший, недоумевая.       — Чимин, у тебя всё в порядке? — из-за двери доносится ласковый голос матери.       — Да-да, я уже выхожу, — отзывается тот поспешно.       — Я не хочу торопить тебя, сынок, можешь не спешить, — голос её звучит по-прежнему спокойно, но в нём угадываются нотки тревоги. — Ты был сам не свой за ужином. Мне хотелось дождаться тебя, поговорить, но я поняла, что ты, возможно, не захочешь открываться. Поэтому решила хотя бы так узнать, всё ли у тебя в порядке. Тебя точно ничего не беспокоит, зайчонок?       Чимин проводит ладонями по лицу, стряхивая остатки сна, и зачёсывает влажные волосы назад. Выдыхая, он старается звучать убедительно:       — Мам, со мной всё хорошо. Правда, тебе не о чем волноваться.       — Ладно, — мама быстро сдаётся, ослабив напор. — Но если вдруг что-то всё-таки случилось, а ты просто боишься мне об этом рассказать… Не бойся. Я никогда не стану тебя осуждать, что бы ни произошло. Ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю. Просто мама переживает.       Бесполезно пытаться надавить или выудить из Чимина информацию. С ним такой подход не срабатывает. Пока он сам не захочет заговорить, никакая сила не заставит его раскрыться. И, понимая это, госпожа Пак соглашается оставить сына в покое на сегодня.       Однако тревога матери, такая искренняя, сумела пробить брешь в стене, которую младший сам выстроил вокруг своих чувств за последние несколько недель. Сын не хотел волновать её, не хотел, чтобы мама гадала о том, что творится у него внутри. Но фраза «я никогда и ни за что тебя не стану осуждать» всё-таки задела Чимина за живое.       — Мам, — он приподнимается, вытягивая руку в сторону двери, словно она может почувствовать его жест. — Спасибо… Спасибо за то, что ты просто есть.       За дверью воцаряется тишина, и Чимин думает, что, возможно, мама ушла, приняв его слова за заверение в порядке. Но спустя секунду он слышит её тихий ответ:       — Я всегда буду рядом, Чимин. Что бы ты ни захотел мне рассказать, я выслушаю.       Его глаза щиплет. В этом простом предложении столько любви и заботы, что Пак вновь чувствует себя ребёнком, которому не только прощают его слабости, но и позволяют открыто выражать свои самые сокровенные чувства.       — Мам, правда, всё хорошо. Я люблю тебя.       — Я тоже тебя люблю. Спокойной ночи, милый.       — Спокойной ночи.       Облокотившись на край ванны, младший улыбнулся. Внутри него что-то согрелось, и частица рождественского огня теперь горела не где-то в комнате за праздничным столом, а прямо внутри его солнечного сплетения.       Парень глубоко вдыхает, его грудь поднимается, а затем медленно опускается. Мысли о предстоящем разговоре с родителями то захлёстывают, то снова отступают, оставляя его в состоянии тревожного, но удивительно светлого ожидания. Чимин знает: этот момент наступит. Не завтра, не через неделю, но однажды он наберётся смелости сказать то, что так долго хранил в себе. И он верит, что его поймут. Ведь семья всегда принимала его таким, какой он есть — с детскими страхами, мечтами и всем, что делает его самим собой.       В голове всплывает образ мамы, стоящей за дверью ванной, её тихий, окутанный заботой голос. И тут же рядом возникает другой — тот самый, единственный, из-за которого всё это так важно. Его любимый хён. Чимин позволяет себе улыбнуться, глаза вновь прикрываются сами собой.       «Осталась всего одна ночь», — думает он.       Завтра у них с Чонгуком первое настоящее свидание. Не просто как друзей, не как старшего и младшего, а как двух людей, чьи сердца теперь бьются в унисон. Одна ночь — ничтожная мелочь в сравнении с тем, что Чимин уже пережил. Годы томительного ожидания измотали его до предела, и теперь, когда в его руках оказалось то, о чём он раньше мог лишь мечтать, эта ночь будто растягивается в бесконечность.       «Я ждал так долго, что ещё одна ночь — это не так много. Но почему же это так мучительно?»       Пак касается пальцами воды, проводит по её поверхности, рисуя невидимые линии, пока сердце размеренно отсчитывает удары.       Одна ночь.       Лишь одна короткая ночь отделяет их от долгожданного затмения, когда Солнце и Луна вновь встретятся, чтобы навсегда остаться в любящих объятиях друг друга.