Amour — по-французски «любовь»

      Вокруг снуют люди, разодетые в вычурные наряды, с фальшивыми улыбками и такими же идиотскими выражениями лиц, будто пришли они сегодня сюда, являясь великими ценителями искусства, а не ради очередной пафосной тусовки местного бомонда. Сборище лицемеров. И Чонгук откровенно не понимает, что делает среди них. Он почти не знал Луи Лемара при жизни: редкие звонки на день рождения и Рождество едва ли могли дать понять, каким тот был человеком. И в глубине души Чону жаль, что единственный шанс прикоснуться к истории художника стал этот ублюдский фарс, что устроила его мать под видом открытия галереи. Она не пожалела средств, взятых из трастового фонда своего отца — те, что он копил всю свою жизнь, чтобы осуществить мечту, чьё воплощение ему не было увидеть при жизни. «И к лучшему», — думает Чонгук. Ему больно смотреть на то, как картины выдающегося мастерства одиноко висят на стенах, подсвеченные тусклым светом, в то время, как все посетители теснятся у столиков с бесплатными напитками и закусками. Вот, что интересует пришедших на самом деле — халявное бухло и последние сплетни. Никому нет дела до того, ради кого они собственно сегодня здесь собрались.       Госпожа Чон, стоя рядом с мужем, натянуто улыбается собеседникам. Она виртуозно жестикулирует, рассказывая о чём-то, но Чонгук видит, каких усилий стоит его матери сохранять эту непринуждённость и радушность. Она злится. Едва ли потому что разделяет мнение сына и считает людей вокруг пустышками. Женщина знает, что всем им плевать на самом деле на гениальность, которую сложно не заметить в картинах Лемара. Правда для этого необходимо обладать хотя бы двумя извилинами — одной явно недостаточно — ведь хватает её лишь на то, чтобы снять сторис в социальные сети и отметить геолокацию одной из знаменитых улиц в старом центре Парижа. Однако помимо глупости, окружающие оказались не обделены и скупостью — вот, что на самом деле так раздражало госпожу Чон. Потратив немалые деньги, она ожидала, что хотя бы часть сможет отбить на аукционе. А по итогу из множества экспонатов было куплено лишь два, и те не за самую высокую цену. Чонгуку отчасти доставляло удовольствие наблюдать за потугами матери, не увенчавшимися успехами.       Через некоторое время у неё кончаются силы изображать из себя гордую наследницу Лемара, и она оставляет компанию вылизанных толстосумов, предпочёв им официанта с подносом с шампанским. Схватив сразу два бокала, Жозе залпом осушает оба и с характерным стуком ставит на стеклянный столик рядом.       — Тебе, должно быть, обидно, что не получилось развести этих идиотов на бабки, — будничным тоном произносит Чонгук. Он берёт с этажерки маленькую канапе с красной рыбой и закидывает в рот, медленно и расслаблено пережёвывает, пока мать сверлит его убийственным взглядом.       Женщина выпрямляется и лёгким движением кисти поправляет выбившуюся прядь.       — А ты прям не мог, чтобы сдержаться и не ляпнуть мне какую-то гадость.       — Гадость? — искренне удивляется Чон, приподнимая брови и глотая последний кусочек. — Ты так воспринимаешь правду?       — Избавь меня от своего остроумия, Чонгук. Я сейчас не в настроении выслушивать от тебя весь этот бред.       — Почему же бред? Наоборот, я решил искренне тебе посочувствовать. Ты ведь так старалась открыть эту галерею, столько денег спустила на ветер. Жаль только, что флюгер так и не повернулся в твою сторону, и эти мешки с деньгами не позволили тебе запустить в их карманы свои ручки.       От его слов Жозе мгновенно краснеет, и даже идеально ровный слой тонального крема не может скрыть внезапный румянец на её щеках. Она, не особо задумываясь о привлечённом внимании, хватает сына за руку и отводит его в сторону. Чонгук слегка морщится — сквозь ткань рубашки он ощущает, как острые, аккуратно подпиленные ногти с классическим французским маникюром неприятно впиваются в его кожу.       — Чего ты добиваешься? Хочешь меня опозорить при всех? — шепчет на корейском Жозе. Но её шепот так натурально смахивает на шипение змеи, что Чонгук не может не улыбнуться этому поразительному сходству.       — Да брось, — он с усилием разжимает её пальцы на своём предплечье и отводит руку. — С этим ты и сама отлично справляешься.       Женщина только теперь замечает, что на них уставились десятки глаз, удивлённые резкой переменой настроения хозяйки вечера, которая без стеснения позволяет себе львиную долю экспрессии на людях. В любом приличном обществе такое поведение считается дурным тоном. Приличном, хах, как же.       Её хмурое выражение постепенно исчезает, морщинки на лбу разглаживаются, и на лице снова появляется мягкая, доброжелательная улыбка. Она плавно берёт Чонгука под руку, точно там, где остались неглубокие следы её ногтей-полумесяцев, и, кивнув окружающим, мол: «Всё в порядке, им просто показалось». Чон вторит улыбке матери, а после делает шаг в сторону, но ему не дают уйти. Жозе настойчиво прижимает сына к себе и уводит в другой зал, а затем сворачивает в коридор, где никого нет, выбрав это место приемлемым для того, чтобы наконец-то дать себе волю и излиться желчью, скопившейся за весь вечер. Оставшись наедине, она демонстративно одёргивает свою руку, показывая всем своим видом, как ей самой было неприятно изображать на людях эти тёплые родственные отношения.       — Ты что здесь устроил?       — Я-то? — указывает на себя Чонгук.       — Да, ты! — тычет пальцем в его грудь Жозе, заставляя попятится назад. — Так сильно меня ненавидишь, что решил испортить мне настроение? Чего ты добиваешься, Чонгук? Скажи мне, чего ты этим всем добиваешься?       — Не понимаю о чём ты.       — Ты мне так мстишь? Неужели я мало для тебя сделала за всю жизнь, что ты не мог хотя бы один вечер побыть нормальным сыном и поддержать свою мать?       У Чонгука скулы сводит от той силы, с которой он сжимает челюсти. Он смотрит на мать и поражается тому, как эта женщина в очередной раз умудряется вывернуть всё так, что просто на голову не налазит. И при этом ей хватает наглости упоминать свои невероятные заслуги в воспитании. Нет, Жозе, и правда, удивительная личность.       — Я столько раз защищала тебя перед отцом, говорила, что он не прав, но сейчас вижу, что ошибалась. Ты и правда вырос просто отвратительным человеком.       — Ты? Защищала меня?!       И у него срывает плотину. Там, где казалось бы уже невозможно достичь дна, Жозе умудрилась постучать с обратной стороны.       — А разве нет? Я всегда была на твоей стороне.       — Когда? Когда ты была на моей стороне? Когда отец избивал меня? Когда ломал кости? Когда оставил это? — его палец с размаху вонзается в мягкую плоть щеки, ноготь болезненно впивается в огрубевшую кожу, где много лет назад остался старый шрам. — Ты ни разу не остановила его, даже когда я весь в слезах пришёл к тебе и сказал, что мне больно дышать, ты велела перестать симулировать, а на следующий день меня из школы забрала скорая и констатировала перелом двух рёбер.       Жозе поджимает губы — видимо, воспоминания о прошлом ей неприятны. Но Чонгук подозревает, что на самом деле она просто не хочет выслушивать обвинения в свой адрес. Он уже давно утратил наивную веру в то, что в глубине её меркантильной души осталось хоть что-то по-настоящему человеческое.       — Твой отец иногда перегибал палку в методах воспитания потому что не знал, как иначе, — изрекает она равнодушно, выдерживая натиск чужого настойчивого взгляда.       — А ты? Что насчёт тебя? Ты замужем за психопатом, а психопаты не умеют чувствовать, они не знают, что такое эмпатия, им чужды страдания других. Всё, на что они способны — это мимикрировать и копировать эмоции других. Отец никогда меня не любил, с самого моего рождения, потому что не был вообще уверен, что я его сын. Но ты… Ты могла хотя бы сделать вид, что я желанный ребёнок.       Чонгук произносит это так просто, едва ли выдавая свою обиду, что много лет тяготит его. Он никогда не говорил матери настолько открыто о своих чувствах, не хотел расстраивать, стараясь быть послушным ребёнком. Но правда в том, что сколько бы он не пытался казаться лучше, этого всегда было недостаточно. Для Жозе её единственный сын служит лишь напоминанием о совершённых ошибках, точнее об одной конкретной — дне, когда она сказала его отцу «да». И даже сейчас женщина смотрит на Чонгука свысока, будучи ниже его ростом на целую голову. Её, видимо, нисколько не трогает тот факт, что сын в курсе. Единственной эмоцией на бледном фарфором лице служат приподнятые аккуратная бровь и уголок губ. Только и всего.       — Ты не выглядишь удивлённой, — резюмирует Чон.       — Откуда ты узнал?       — Больше, чем обсуждать политику и негодовать из-за цен на мясо на базаре, люди в деревне обожают сплетни. А дети, любящие подражать в этом взрослым, могут оказаться куда более жестокими и изощрёнными в своём желании уничтожить чью-то жизнь, — Чонгук невольно вздрагивает. Слишком ярко в памяти всплывают события того дня — настолько, что он бы с радостью стёр их навсегда.       — Помнишь тот раз, когда я избил соседского мальчишку и сломал ему нос? Вам с отцом пришлось выплатить его семье кругленькую сумму компенсации, чтобы дело не дошло до суда. Хочешь узнать правду спустя двадцать лет? То, за что я на самом деле его избил, — он больно закусывает нижнюю губу, но это не помогает заглушить боль, что разъедает его изнутри, гораздо глубже и беспощаднее, когда тот изрекает следующие слова: — он назвал меня сыном шлюхи.       Жозе смотрит на сына нечитаемым взглядом, кажется, даже не моргая. У неё словно всё тело онемело, став каменным. И неожиданно для самой себя кольнуло в груди, там, где у людей расположено что-то вроде сердца. Она успела разменять шестой десяток, но никогда не жаловалась на здоровье, а сейчас напротив чувствовала себя такой немощной. Становится трудно дышать, ноги уже не держат и приходится опереться рукой о стену, чтобы не рухнуть наземь без чувств. Сердце госпожи Чон сотворено точно из льда, и сейчас по его холодной поверхности поползли уродливые трещины.       — Твоя беременность стала бременем для вас обоих. И пускай кровно я являюсь вам с отцом родным сыном, это не отменяет того факта, что моё появление стало следствием, а не причиной. Вы не хотели меня, вы оба. И всю жизнь открыто демонстрировали это.       — Если бы мы с отцом не любили тебя, ты бы не учился в лучшей школе, не занимался живописью и остался бы вообще никем без наших денег! — в отчаянной попытке спасти остатки своей гордости, женщина срывается на крик, что только сильнее обнажает её слабости.       Много лет назад ей пришлось пережить настоящий ад на земле после того, как её интрижка стала достоянием общественности. Создавалось впечатление, что каждый встречный, каждый взгляд даже уличной собаки, был полон осуждения, направленного на её округлившийся живот. И когда тест ДНК подтвердил, что биологическим отцом Чонгука является её законный муж, а не мужчина, которого она любила до помутнения рассудка, надежда на свободу рухнула. Жозе верила, что если Чонгук окажется ребёнком её возлюбленного — Кая — муж даст ей развод и отпустит. Но чудо не произошло. Как и сказал сам Чон, его рождение стало приговором для его матери. Не потому, что Жозе не хотела детей, а потому, что Чонгук оказался именно Чоном, привязанным к семье, от которой она так отчаянно мечтала сбежать.       С годами Жозе изменилась. Лишившись единственного шанса вырваться из этой «золотой клетки», сбежать от тирании мужа, женщина стала холодной и отчуждённой. Вместо того чтобы искать смысл и утешение в сыне, которого она вынашивала с болью и страхом, она нашла их в деньгах человека, которого искренне ненавидела всей душой. И самое горькое: Чонгук знал это. Он знал всё это время, но безнадежно продолжал искать в Жозе то, на что она просто не была способна: безусловную любовь матери к собственному ребёнку.       — Деньги. Вот что всегда было для тебя главным, — выплёвывает он уродливую правду прямо ей в лицо. — Ты терпела и продолжаешь терпеть ублюдка, называющего себя твоим мужем, только ради них. Даже эта галерея, — обводит рукой пространство вокруг, — вовсе не память о дедушке. Тебе ведь на самом деле нет до него дела: ты не общалась с отцом, а когда он звонил — просто отдавала трубку мне и уходила в другую комнату.       — Ты понятия не имеешь, о чём говоришь, — голос матери дрожит, и Чонгук впервые, кажется, за всю жизнь видит, что она способна на проявление искренних эмоций; что её что-то всё-таки способно задеть. И он воспринимает это как знак, как возможность наконец-то заставить Жозе почувствовать хоть что-то настоящее.       — Даже после всего, что мне пришлось пережить в детстве, я снова хочу дать тебе шанс быть моей мамой… — он почти ощущает, как в язык впиваются сотни невидимых иголок, когда произносит вслух, казалось бы, простое слово из четырёх бук. Такое привычное для других и совершенно чужое для него самого. — … А не просто женщиной, что меня родила. Ты всё ещё можешь сделать правильный выбор. Если тебе и правда так важен комфорт и безбедное существование, то уверен, что я смогу тебе его обеспечить даже после развода.       — Нет-нет-нет, — яростно мотает головой Жозе, отшатываясь и отступая назад, будто избегая чужих прикосновений. — Нет! — снова переходит на истеричный крик. — Ты ничего не знаешь, Чонгук! И даже не пытайся учить меня жизни. Ты — последний человек, кому это позволено. Ты… Ты…       — Ну давай же, скажи это, — тон Чонгука отдаёт металлом, звуча вызывающе. — Произнеси вслух то, что разъедает тебя изнутри, что заставляет тебя стыдиться меня.       Жозе на мгновение застывает, сражаясь с той частью себя, которая на самом деле не скрывает презрения к собственному сыну. Однако спустя минуту молчания, она всё же с трудом выдавливает из себя:       — Ты человек с извращённым и больным рассудком.       — Моя ориентация — не болезнь, — отчеканивает Чон. — Это вы больные, раз думаете, что любить кого-то своего пола — это хуже, чем жить во лжи, — добавляет он, бросая ей холодный, острый взгляд. — И ты не вправе судить меня.       — Я старалась уберечь тебя, а ты даже не пытаешься понять, — сжав губы, женщина обхватывает себя руками, как будто от этого могло стать легче. Глаза горят смесью злости и боли, но под этим проскальзывает и едва сдерживаемая неприязнь, словно она смотрела на нечто грязное и омерзительное, что случайно оказалось перед ней. — Ты думаешь, это легко? Слышать каждый день, как люди перешептываются, глядя на твоего сына?       — Так это всё ради того, что скажут другие? — раздаётся саркастический смешок. — Ради чужих взглядов и слов? Ты никогда не думала обо мне. О том, что я чувствую, кто я на самом деле. Тебе всегда было важно только одно: соответствовать чужим ожиданиям.       — Я просто хотела, чтобы ты был нормальным, Чонгук. Таким как все.       Она остановливается, понимая, что сказала слишком много. Наступает безмолвие, в котором каждый из них, кажется, слышит собственное дыхание.       — Нормальным? Тем, кто трясётся всю свою жизнь из-за «а что скажут люди»? Кто предпочитает лгать себе, убеждая, что быть «как все» — это и есть счастье? Хотя если взглянуть правде в глаза, то у такого человека кровавая дыра в груди. Твоё «счастье» для меня — это клетка, — его голос тихий, но каждое слово проникает в неё, как лезвие ножа, холодное и острое, оставляя раны в глубине души. Словно каждое произнесённое звуковое колебание было оружием, способным разорвать её изнутри. — Я устал подстраиваться под ваши с отцом идеалы, выстраивать свою жизнь так, чтобы никто не осудил. У меня своя правда. И я не собираюсь отказываться от неё ради вашего покоя.       Жозе снова открывает рот, чтобы что-то сказать, но слова не идут с языка. Она больше не находит аргументов, и только разочарование, что уже невозможно скрыть, наполняет её сердце.       — Знаешь, когда-то я думала, что родила сына, который будет идти по правильному пути, — едва слышно шепчет она, опустив голову. — А теперь вижу перед собой чужого человека.       — Тогда, думаю, нам больше не о чем говорить, — Чон разворачивается, чтобы уйти, но чувствует на своем плече уверенную хватку, вынуждающую снова обернуться.       — Чонгук…       — Довольно! — он не сдерживается и сам переходит на крик, яростно сбрасывая с себя ладонь женщины, будто её прикосновение обжигало его. — Ты уже достаточно сказала, и я не намерен больше выслушивать о том, какой же я больной на голову ублюдок, раз мне нравится трахаться с мужиками вместо того, чтобы жениться на той, кого ты выберешь мне в жёны. А затем превратиться вместе с ней в вас с отцом — людей, вынужденных терпеть друг друга из-за сраного штампа в паспорте. И моя жена, как и ты, тайно будет мечтать по ночам, чтобы я поскорее сдох и оста-…       Внезапно вся гневная бравада мужчины разлетается в одночасье: воздух прорезает звонкий звук пощёчины. Голова Чонгука резко поворачивается в сторону от силы удара, которым мать его «одаривает».       Тишина, наступившая после, становится оглушающей, как если бы каждый звук в мире исчез. Чон замирает, ощущая, как щека пылает от пощёчины, а с ней исчезает и последний остаток его гнева, уступая место чему-то гораздо более тяжёлому. Горечи? Разочарованию? Он поворачивает голову к матери, и в её глазах застывает испуг, в глубине проскальзывала тревога, будто бы она сама ужаснулась от того, что только что сделала.       — Ты думаешь, я это заслужил? — тихо спрашивает Чонгук, в неверии глядя на неё. — Все эти годы… всё, что я делал, — ради тебя, ради того, чтобы хоть раз почувствовать, что ты гордишься мной. А теперь ты бьёшь меня, потому что я… не такой, каким ты хотела меня видеть?       Жозе стоит молча, её рука медленно опускается, пальцы всё ещё слегка подрагивают. Она и сама не может понять, что заставило её пойти на это. Едва уловимый блеск слёз пробегает по её зрачкам, застыв в уголках; губы дрожат, но Жозе не издаёт ни звука. Наконец, она отводит взгляд, признавая своё бессилие.       — Я… я лишь желаю, чтобы ты понял. Чтобы ты увидел, насколько ты ошибаешься.       Чонгук горько усмехается, чуть покачав головой.       — Что ты готова лишить меня всего, лишь бы я соответствовал твоему представлению о «норме»? — он вдруг осекается, сделав шаг назад. Ему становится невыносимо оставаться рядом с этой женщиной, пропитанной до самых костей алчностью и столь уверенной в единственно правильности своего узкого, стереотипного мировоззрения. — Но, знаешь что? Это не сделает меня другим. Это только отдалит нас ещё больше.       Хотя дальше уже некуда. Чонгук, всегда зная, теперь наконец воочию убеждается в том, что мать давно отреклась от него, а отец сделал это ещё до его рождения. И если его покинул самый близкий человек — а ближе его на свете никого нет — то чего можно ждать от остальных?       Женщина вдруг шагает к нему, будто хочет что-то сказать, но замирает, не находя слов.       — Я всё ещё люблю тебя. Всегда любил. Но если твоя любовь к сыну зависит от того, какой я, тогда, возможно, тебе действительно стоило сделать аборт и не рожать меня.       Это звучит как последний контрольный выстрел. Но не в голову, а прямо в сердце Жозе — в ту ледяную глыбу, которую не смогло растопить даже тепло любви. Однако вот разбить её безжалостным ударом о реальность, кажется, получилось.       Чонгук разворачивается и выходит, оставляя мать одну посреди этой опустевшей комнаты, со звенящей тишиной невысказанных чувств. Оказавшись на улице, он съёживается и трёт ладони между собой. Холодный декабрьский ветер ударяет в лицо, острыми снежинками путаясь в волосах, и это довольно быстро отрезвляет. Эффект от внезапного выброса адреналина в кровь после ссоры с матерью оказывается недолговечным. Чонгук суёт руки в карманы, но не нащупывает там телефона и тихо матерится на французском себе под нос. Вариант вернуться и забрать свою одежду из гардероба даже не рассматривается — это означало бы непременно встретить Жозе снова. Почему-то мужчина уверен, что она всё ещё стоит там одна в коридоре, но вряд ли потому что вдруг решила переосмыслить свою жизнь. Скорее из-за гордости и очередного желания избежать осуждающие взгляды посторонних. Он мог бы продолжать предпринимать попытки достучаться до матери, каждый раз биться как рыба об лёд. Но какой в этом смысл? Его мать обросла панцирем такой толщины, что его никакое оружие не способно пробить. А если она не хочет, чтобы её спасали, то кто Чон такой, чтобы идти против воли взрослого и вменяемого человека? Возможно, это именно тот случай, когда спасение утопающего — дело рук самого утопающего.       Никакого чёткого плана нет, и Чонгук решает действовать по наитию. Попробовать поймать такси самостоятельно, а там уже решить куда ехать. Но неожиданно он слышит за спиной быстрые шаги, чуть приглушённые снегом. Прежде чем Чон успевает обернуться, тёплые руки обвивают его сзади, и он чувствует, как мягкая ткань пальто ложится ему на плечи. Девушка прижимается к его спине, крепче обхватив его за плечи, укрывая собой от всего холода мира.       — Наби? — Чонгук выдыхает её имя, и на губах его появиляется улыбка с примесью облегчения.       Поправив воротник, Наби задерживает руки на его плечах, взглянув с каким-то странным сожалением.       — Ты же знаешь, что декабрь без пальто — это совсем не геройство, — тихо говорит она, улыбаясь, и её голос звучит мягко, с толикой нежности и заботы. Это выглядит не то чтобы наигранно, просто Наби не свойственно нечто подобное. И тогда вывод напрашивается сам собой.       — Ты всё слышала, — не вопросом, а утверждением озвучивает Чон.       — Прости, — девушка виновато закусывает нижнюю губу и отпускает края его пальто. — Я не намерено. Хотела выйти покурить, но увидела тебя и госпожу Чон, а потом услышала твои последние слова и… в общем, правда, извини, я честно забуду всё, что слышала.       — Забей, это уже неважно, — он одёргивает края одежды, которую Наби так старательно приглаживала и застёгивает пуговицы. — Спасибо за пальто.       — Куда ты сейчас?       — Подальше отсюда.       — Можно мне с тобой?       — Со мной? — удивляется Чонгук, но тут же кривит губы в лёгкой усмешке, прищурившись. — Принцесса снизошла до общения с простой челядью? — его лицо озаряется тенью полуулыбки — лукавой, даже чуть дерзкой, с едва заметными искорками веселья. — Туда, куда я собираюсь, люди пьют дешёвое вино и не слушают к-поп. Уверена, что всё ещё хочешь поехать со мной? — он наклоняет голову чуть в сторону, выжидая и явно забавляясь реакцией Наби — как на её миловидном личике проступают маленькие складки между бровей, когда та хмурится.       — Я пила русскую водку, не закусывая, на концерте Maneskin, — гордо вскинув голову, заявляет она. — А если ты ещё раз назовёшь меня принцессой, я тебе врежу. Так что да, я всё ещё хочу с тобой поехать, пить дешёвое вино и слушать что угодно кроме к-поп.       Вот она — та Наби, которую Чонгук знает. Её маска недолговечности и притворной сдержанности не способна надолго утаить истинную натуру бунтарки. Осознание того, что девушка не выдержала и сорвалась, показав себя настоящую, вызывает у мужчины искренний смех, полный едва скрываемого восхищения. Их сложно назвать друзьями, и, возможно, они никогда таковыми не станут, но рядом с Наби невозможно оставаться равнодушным. Её живая энергетика как электричество передаётся всем, кто попадает в её орбиту. Чонгук даже забывает о недавних неприятностях, почувствовав лёгкость, давно им не испытываемую. И тогда он допускает мысль, что компания этой девушки не просто не помешает: она может стать тем, что позволит ему отвлечься и забыться, пусть и ненадолго.       — Твой отец взбесится, когда узнает, что ты свалила с этого распрекрасного светского мероприятия вместе со мной. Он же на меня как на прокажённого смотрит после того, как наша помолвка была расторгнута.       — Всё ещё не вижу причин не поехать с тобой, — пожимает плечами Наби. — Что может быть лучше, чем в очередной раз довести старика до белого каления? — хихикнув, она демонстративно подхватывает Чонгука под руку и прижимается к его боку. — Может, он наоборот обрадуется, что голубки, то есть мы, спелись?       — О да-а, — тянет Чон, — зять гей — мечта любого консервативного корейца.       — Это он ещё не знает, что его дочь в большинстве своём так-то по девочкам тоже.       Наби игриво морщит носик и высовывает кончик языка, как маленький озорной ребёнок. Чонгук не может сдержать уголки губ, что сами собой расплываются в улыбке.       — А знаешь что? У меня есть идея! — восклицает она, приблизившись почти вплотную к его уху. От неожиданности Чон даже слегка тушуется.       — А мне будет больно от твоей идеи? — наигранно кривится тот.       — Хм, возможно.       — Я пожалею о том, что согласился?       — Не исключено?       — И у меня нет шанса отказаться?       — Исключено.       Девушка быстро ныряет рукой в глубокий карман своей шубы и достаёт оттуда сотовый. Лёгким движением пальца она снимает блокировку с экрана, включает камеру и переключает её на фронтальную. Затем, высоко подняв руку, чтобы в кадр попало и лицо мужчины, она слегка приподнимается на носочки.       — А теперь улыбайся так, будто ты влюблён до такой степени, что харя сейчас треснет.       — Я не умею быть таким же наигранным, как и ты, — с беззлобной усмешкой возражает Чонгук.       — Это ты меня оскорбить попытался? — возмущается Наби и, совершенно не шутя, пинает его носком ботинка по голени. — Ну так представь себе на моём месте кого-то, кто тебе нравился или нравится, — произнеся это, она хватает Чона за подбородок и разворачивает лицом к экрану телефона. Привстав на носочки, Наби чмокает его в щеку, запечатляя на снимке его самую искреннюю улыбку.       Маленький вздёрнутый носик с весёлыми веснушками, словно солнечная россыпь, и глаза — такие живые, сверкающие неподдельным интересом ко всему вокруг. Наверное, самые прекрасные глаза, что когда-либо видел Чонгук. Их оттенок постоянно меняется: то светится золотистым янтарём, то углубляется до насыщенного карего, отзеркаливает настроения их обладателя. И эта улыбка, всегда такая мягкая, нежная, с едва заметной неровностью переднего зуба, что лишь добавляет очарования. Улыбка, по-настоящему особенная. Как и сам Чимин.       Именно его объятия, тёплые и такие родные, всплывают в мыслях Чонгука, пока Наби делает ещё несколько фото. Кажется, он даже ощущает тонкий шлейф цветочного аромата, осевшего где-то в глубине лёгких после их встречи на премьере «Любви». Это воспоминание оживает, и в груди снова разливается знакомое тепло, мягко обволакивая потрёпанное сердце. Шрамы всё ещё саднят, но уже не терзают, не заставляют просыпаться среди ночи от фантомной боли. Теперь они становятся просто напоминанием о том, что даже самые глубокие раны могут зажить, оставляя место для чего-то светлого.       Чонгук считал себя недостойным, не желал омрачать своей тенью тот свет, что излучает Чимин. Но оказался ничтожно слаб перед собственными чувствами, что так долго пытался игнорировать и отвергать.       Он скучает. Глубоко и томительно, так, что чувство это будто живёт внутри, тянет, тревожит, не даёт покоя. С каждым днём тоска становится всё сильнее, проникая в него незримой нитью, натянутой до предела. Бывают моменты, когда Чонгук замирает, задумчиво скользя взглядом в пустоту, и внезапно его охватывает неотступное желание всё оставить, уехать прочь. Но не бежать, как он делал раньше, спасаясь от боли и неясных страхов. На этот раз ему хочется вернуться — туда, куда зовёт его сердце. Туда, где живёт тот, чей образ теперь вспыхивает перед его внутренним взором так ярко и отчётливо, будто стоит рядом, почти касаясь.       Руки сами тянутся к телефону, следом открывая список контактов. Чонгук хочет услышать голос Чимина — мягкий, немного охрипший от сна, но такой родной. И он уже почти поддаётся импульсу, как перед его глазами тускнеет дисплей, успев перед этим выдать печальное сообщение: «низкий уровень заряда батареи». Тяжело вздохнув, Чон поднимает взгляд на Наби, увлечённо клацающую на своём iPhone, издавая характерный звук, когда её ногти стучат по поверхности.       — Готово!       Чонгук заглядывает через её плечо и видит опубликованный несколько секунд назад пост в Instagram — их совместное фото с подписью «my love ❤️». На что он хмыкает, закатив глаза.       — Ну всё, теперь старику обеспечена увлекательная ночь на его белом троне.       — Хочешь, чтобы у твоего отца случилось несварение от нервов?       — Не-а, просто его таблетки для сердца с мощным мочегонным эффектом. А как только он увидит этот пост, проглотит целую пачку за раз.       — Да ты жестока, — присвистывает Чон.       — О, поверь, мой дорогой, я хуже, чем ты думал, — коварно улыбнувшись, Наби блокирует телефон, заранее включив режим полёта, и прячет его обратно в карман шубы. — Нам пора, — она снова подхватывает мужчину под руку и тянет его в противоположную от галереи сторону. — Иначе всё дешёвое вино выпьют без нас.

* * *

      Чонгук ничуть не преуменьшил, когда упомянул место, где «пьют дешёвое вино и слушают всё, что угодно, кроме к-поп». Прямо сейчас мужчина сидит на маленьком балконе старенькой квартиры в отдалённом спальном районе Парижа, вращая в руке чашку с прошлогодней рождественской ярмарки, которая до сих пор была наполовину полной порошковым аналогом виноградного напитка неизвестной марки. Глаза его лишь чуть прикрыты, и сквозь узкую прорезь между ресницами он наблюдает за далёкими огоньками, мерцающими в темноте и озаряющими ночную Эйфелеву башню. Те переливаются, словно живые, отражаясь в его зрачках, пока в голове у Чонгука крутится мысль: «я бы хотел, чтобы он сейчас оказался рядом».       Там, за закрытыми дверьми балкона, веселится шумная компания. Наби вместе с приятелями Чонгука подпевает французским рок-балладам, подтягивая уже третий или четвёртый бокал (чашку) вина. Она неожиданно даже для самой себя смогла почти сразу поймать общую волну с незнакомыми людьми, и вот уже сидит в обнимку с девушкой по имени Люси, чья рука недвусмысленно поглаживает её коленку, но не заходит дальше ненавязчивого флирта. В пределах двадцати квадратных метров ощущается куда уютнее и спокойнее, нежели посреди огромного зала галереи. Несмотря на шум и громкий хохот, Чон наслаждается своим маленьким уединением. Но в какой-то момент оно прерывается, когда Наби, посчитав, что её несостоявшийся женишок уж слишком задержался снаружи, врывается в чужое личное пространство без приглашения.       — Созерцаешь необъятное вечное? — девушка протискивается на узкий балкончик и на ощупь закрывает за собой дверь, отрезая их двоих от беззаботного веселья других.       — Вроде того, — Чонгук улыбается, запрокинув голову назад и посмотрев на девушку снизу вверх. — Решила присоединиться?       — Вроде того, — повторяет за ним Наби и плюхается на чужие колени, едва не расплескав вино. — Ничего личного, Чон, — усмехается она, — просто здесь чертовски мало места, а я хочу покурить. Ну-ка подержи, — и её чашка оказывается в руке Чонгука.       Он слегка склоняет голову на бок, следя за каждым её движением с вниманием и лёгким недоумением. В полумраке Чон разглядывает, как Наби достаёт из кармана небольшой пакетик с чем-то непонятным, бумагу и фильтры для самокруток. Она высыпает содержимое на листок, ловко распределяет табак вдоль согнутой пополам бумаги, вставив на один край фильтр, и аккуратно проводит языком по кромке, закручивая самокрутку. Движения её настолько отточенные и уверенные, что мужчине остаётся только наблюдать.       Затем, сунув самодельную сигарету в рот, Наби складывает всё обратно в карман своей шубы, достаёт зажигалку и подкуривает, выпускает первую струю дыма вверх. В нос ударяет запах табака, но с каким-то странным шлейфом, и Чонгук хмурится, бросив на неё вопросительный взгляд.       — Что это?       — Марихуана, — спокойно отвечает Наби, как будто говорит о чём-то совершенно обыденном, и снова затягивается, медленно выдыхает горьковатый дым.       — Ты это сейчас всерьёз? — Чон щурится, вглядываясь в её черты в попытке уловить истинность её слов.       Наби поворачивается к нему лицом и, заметив его удивление, прыскает со смеху, не сдержавшись.       — Расслабься, это медицинская. Врач выписал, чтобы тревожность снять. Хочешь попробовать?       Чонгук отрицательно мотает головой.       — Ах, какой правильный мальчик, так и хочется потискать за щёчки, — и, не дав ему шанса увернуться, Наби сжимает ладонями лицо мужчины. Обороняться бесполезно: обе руки у Чонгука заняты, и любое резкое движение грозит обернуться разлитым вином.       — А ты уверена, что это хорошая идея? — бубнит тот, едва шевеля губами из-за её пальцев, зажимающих его щеки.       — Что именно? Потискать тебя за щёчки? Могу ещё раз.       На этот раз Чонгук оказывается на шаг впереди: быстро раздвинув ноги чуть шире, он оставляет девушку без опоры, и Наби едва не приземляется пятой точкой прямо между его колен. Юн вскрикивает от неожиданности и, пытаясь сохранить равновесие, судорожно хватается за его плечи.       — Ну ты и засранец! — сетует Наби с притворным возмущением, выхватывая свою чашку и осушая остатки вина одним глотком.       Чон усмехается, глядя, как она вытирает уголки губ, и спокойно добавляет:       — Я вообще-то говорил про то, что мешать алкоголь с этими твоими «лечебными травками» — не лучшая идея.       Он забирает у неё пустой бокал и вместе со своим аккуратно ставит их на столик рядом. Девушка фыркает, закатив глаза, но в глубине её взгляда проскальзывает тёплая, едва уловимая улыбка.       — Мне сердце разбили. Могу себе позволить.       — Какое сердце? — делая вид, словно впервые слышит о наличие чего-то подобного у кого-то вроде этого миловидного, но только на первый взгляд, «ангелочка».       — Да вот эту хрень, — Юн ударяет себя ладошкой по левой груди. — Не в курсе что ли?       — Я-то в курсе, где у нормальных людей сердце. Просто не знал, что оно у тебя есть.       — А ты ещё бóльший говнюк, чем я думала, — цокнув языком, Наби демонстративно выдыхает смог прямо в лицо Чонгуку. Тот ожидаемо кашляет несколько раз, отстраняясь, насколько это позволяет их положение. — Где курсы сарказма заканчивал? Черканёшь адресочек, я тоже запишусь.       — Тебе они не помогут, туда таких язв пубертатных не принимают.       Наби никак не реагирует. Она лишь отворачивается, сделав глубокую затяжку, а затем медленно выпускает дым, желая втайне спрятаться за его серой вуалью. Чонгук наблюдает за ней молча, и, хотя на её лице играет усмешка, он улавливает во взгляде напротив скрытую, глухую тоску — ту, что затаилась в самой глубине тёмных зрачков. Её печаль едва заметна для кого-то другого, но не для него. Чон знает это состояние слишком хорошо, знает, как человек учится прятать боль и разочарование за остроумными фразами и небрежными улыбками, надевая спокойную маску, чтобы никто не заподозрил, как сильно его раздирает внутри. И всё это вызывает в нём болезненно знакомое эхо. Возникает ощущение, что он смотрит в зеркало из прошлого, где перед ним отражается его собственная, забытая тень и такой же усталый взгляд.       Чем больше Наби пытается изображать безразличие, тем очевиднее для Чонгука становится её борьба с теми самыми демонами, что съедают человека изнутри и тянут вниз, в тёмную пустоту. Он понимает, что это такое — жить с ощущением, будто падаешь в бездонную пропасть, пытаясь ухватиться хоть за что-то, что могло бы спасти. Он сам провёл там долгие годы, прежде чем нашёл свой якорь. Точнее, прежде чем нашёл того, за кого ему действительно хочется держаться. Но, кажется, у Наби такого человека нет.       Их встреча была не романтичной случайностью или спонтанным решением, а, скорее, насмешкой судьбы. Родители решили, что, связав своих детей фиктивной помолвкой, будто бы уберегут от одиночества и «поставят на правильный путь». Они считали, что такой шаг станет подарком, но на деле вышло иначе. Помолвка быстро потеряла смысл и была расторгнута, как и сами иллюзии родителей. Свадьбы не случилось, и они могли просто разойтись, сделав вид, что всё это было досадным недоразумением.       Но и для Чонгука, и для Наби эта казавшаяся игрой фикция оставила свой неизгладимый отпечаток — невидимый для окружающих, но ощутимый для них самих. Они не оправдали возложенных на них надежд, зато обрели что-то куда более ценное и личное — друг друга. Двух одинаково отвергнутых и уставших прятать свои раны под окровавленными бинтами. Как будто встретились два осколка, идеально совпавшие, потому что знали, что значит быть сломленными.       Их объединило понимание, которого нет у окружающих, тех, кто обращает внимание лишь на поверхностные образы, но понятия не имеет, что творится у них в внутри. Наби видит в Чонгуке того, кто ничего не требует от неё и позволяет быть собой, какой бы она ни была. А для Чонгука Юн — это тот человек, с кем не нужно играть роль сильного, с кем можно перестать притворяться, что прошлое не оставило следов.       Теперь они могут просто быть рядом, каждый со своей болью, но уже не в одиночестве.       — Эй, — Чон привлекает внимание девушки, обвивая её талию руками и кладя подбородок на её плечо. — Хочешь поговорить об этом? — вкрадчиво интересуется он, не желая напирать, но при этом давая понять, что готов выслушать.       Наби прикусывает нижнюю губу, обдумывая, стоит ли открыть Чонгуку самые сокровенные чертоги своей души, те, где прячется настоящая Юн Наби — ранимая девочка с разбитым сердцем, нуждающаяся в теплоте и понимании. Ей не хочется делиться этим с кем-либо, боясь вновь почувствовать уязвимость. Она привыкла к равнодушию, к тому, что её боль никого не волнует, как бы тяжело ей ни было.       Но Чонгук другой. Он первый, а может, и единственный, кто не смотрит на неё сквозь призму осуждения, кто видит, что за привлекательной внешностью скрывается на самом деле живой человек с ранимой душой. Ирония заключается в том, что они сблизились не из-за навязанной помолвки, а вопреки ей — как два одиноких человека, случайно нашедших друг друга в этом холодном мире, где почти никому нет дела до чувств другого. Чон искренне интересуется её внутренним миром. И, кажется, переживает по-настоящему, проявляя заботу так, как на то способен по отношению к человеку, который по идее ничего не должен значить для него.       Это осознание постепенно разрушает защиту девушки, вытесняя осторожность тихой, но решительной уверенностью. Сколько бы раз Наби ни обжигалась на чужой чёрствости, на холодных взглядах друзей и на безразличии родителей, с Чонгуком всё иначе. Её тянет к нему, потому что рядом с ним она наконец-то чувствует себя понятой, а не просто кем-то, кто должен соответствовать чужим ожиданиям.       Сделав последнюю затяжку, Юн отстраняется, чтобы выбросить окурок в пустую чашку. Переведя дыхание, она облокачивается спиной на грудь мужчины, касается своим виском его щеки.       — Её звали Софи, — медленно начинает она, растягивая имя, пробуя его на вкус, но ничего, кроме горького привкуса вина на языке не чувствует. — Мы познакомились на вечеринке, и да, у нас была близость в ту же ночь. Я не строила иллюзий, зная, что такие мимолётные связи редко перерастают во что-то большее. Но, к моему удивлению, на следующий день Софи сама написала мне и пригласила на свидание. Мы стали той самой глупой парочкой, что гуляет по самым банальным местам, куда обычно ходят влюблённые. И мне это нравилось. Мне нравилась Софи. И, кажется, я тоже ей нравилась.       Наби ёрзает, стараясь устроиться поудобнее, в итоге поворачивается боком и перекидывает обе ноги через бёдра Чонгука. Он тут же поддерживает её за коленки, не давая потерять равновесие. Чон, возможно, не самый удобным «стулом», но в тот момент Юн это мало заботит.       — Мы встречались два с половиной месяца. Точнее, я думала, что это были отношения. А оказалось, что мной просто воспользовались, — на последнем слове её подбородок предательски начинает дрожать, и тихий всхлип срывается с пухлых губ. Дрожь пробегает по всему телу девушки, и Чон замечает прошедшую по его груди вибрацию. Он крепче обнимает Наби, прижавшись щекой к её макушке, позволяет ей почувствовать его молчаливую поддержку.       — У неё всё это время был парень, но они поссорились. Софи специально публиковала со мной фото в социальных сетях, чтобы было видно, что мы не просто подруги. Делала всё, чтобы заставить своего недобывшего ревновать, а я ни о чём не подозревала. Закончилось в итоге тем, что этот парень сам мне написал, всё рассказал, как есть, и попросил не злиться на Софи. Блять, ты представляешь? — Наби резко выравнивается и смотрит на Чонгука, который и сам выглядит потрясённым таким поворотом событий. — А знаешь, что эта стерва потом мне написала? «Прости, малыш. Я люблю его, но время, что мы провели вместе, было прекрасным, и я никогда тебя не забуду». Да лучше бы она вообще молчала и свалила к своему хахалю! Это ж надо иметь наглости такое написать! — она с досадой морщится, должно быть эти слова всё ещё режут ей душу.       — Ну хотя бы совести хватило не звать на свадьбу, как сделал мой бывший, — хмыкает Чонгук, слегка качнув головой. Имея свой собственный горький опыт, он едва ли удивлён цинизму бывшей возлюбленной Наби.       — Да ла-а-адно? Серьёзно? — девушка сразу заметно меняется в лице, забыв о своих терзаниях, и переключает внимание на чужую историю. — Это когда было?       — Пару месяцев назад, когда я летал домой в Корею.       — Я надеюсь, ты ему врезал?       — Врезал, — Чонгук медленно кивает, сжимая губы в тонкую белую линию. — Правда не за то, что тот пытался пригласить на свою свадьбу. Мне кажется, что Тэмин мог бы посоревноваться с твоей Софи за звание конченого бывшего. Он подбил Юнги, моего лучшего друга, притащить меня на свой мальчишник, а потом начал заливать, что до сих пор любит меня и готов всё отменить, если я соглашусь вернуться к нему спустя долбаные пять лет. И когда Тэ полез ко мне целоваться, я его ударил.       — И тебе стало легче?       — Это, наверное, прозвучит ужасно, но да. Когда Тэмин прикоснулся ко мне, от отвращения у меня просто перемкнуло в голове, и сработал рефлекс, хотя я никогда никого не бил до этого, несмотря на то, как бы люди меня не выводили.       — Чёрт, это правда звучит ужасно. Но я не о том, что ты сделал, а о самой ситуации. Это какой-то грёбаный кошмар, — с тяжёлым вздохом Наби снова устраивается на груди Чонгука, укладывая голову на его плечо. — Почему те, в кого мы влюбляемся, оказываются такими… мудаками? — тихо спрашивает Юн, не отрывая взгляда от ночного неба, усеянного редкими звёздами, как будто ожидает ответа не от Чонгука, а от самого космоса.       — Это называется «жизненный опыт», — почти безэмоционально парирует Чон и переводит взгляд в том же направлении, что и она. — Не всем везёт встретить нужного человека с первого раза. Но когда ты найдёшь такого, тебе станет очевидно, почему ничего не получалось с другими.       После этих слов Наби неподвижно застывает, не зная, как реагировать. Её взгляд на мгновение потемнел, а внутри всё как-то неожиданно опустело. Она чувствует, как её сердце бьётся быстрее, но в груди стоит тупая тяжесть.       Нужный человек…       — А ты… ты уже встретил его? — голос девушки звучит с лёгким удивлением, зрачки в такт ему расширяются от интереса.       — Я знаю его с рождения, но понял, что это он только сегодня, — Чонгук слегка отворачивается, сам до конца ещё не веря, что всё это взаправду происходит с ним. Что его Кроха — он реален, из плоти и крови, живой человек, заставляяющий сердце Чона трепыхать подобно крыльям мотылька, летящего беззаветно на пламя, моля его лишь согреть, а не сжечь до тла. — Когда ты попросила меня подумать о том, кто мне действительно нравится, в голове сразу возник его образ — и вот тогда я понял.       — Как его зовут?       — Чимин, — трогательным звучанием оседает заветное имя на губах молодого художника. Трепет и нежность, с которыми он произносит его, почти осязаемы, кажется, что их можно ощутить кожей, прикоснуться и почувствовать тепло, что излучает чужое сердце.        Наби едва заметно приподнимает голову и успевает заметить, как уголки губ Чона медленно ползут вверх, образуя очаровательную улыбку. Эта улыбка не может оставить равнодушной, и девушка тоже невольно улыбается в ответ.       — Да ты влюблён, — наконец произносит вслух она то, что сам Чонгук не решался.       — Кажется, так и есть, — соглашается тот, прикрывая глаза, где под веками уже, стало быть, увековечен образ младшего.       — И почему ты сейчас здесь, а не с ним?       — Всё… — вздыхая, — … сложно. Он не знает о моих чувствах.       — Почему ты ему не скажешь? — всё не унимается Наби, продолжая допытываться.       — Потому что боюсь, что моя влюблённость окажется односторонней.       Знал бы Чон Чонгук, каким дураком был на самом деле из-за своих глупых опасений. Он, как и Чимин, боится того, что должно быть сказано вслух, боится разрушить ту хрупкую связь, что они оба так бережно строили. Страх перед тем, что их чувства окажутся слишком уязвимыми, слишком откровенными, чтобы быть настоящими. Но даже это беспокойство взаимно, как невидимая нить, связывающая их на расстоянии. И вот, несмотря на различие в возрасте, которое видится таким важным в их головах, оба совершают одну и ту же ошибку: молчат. Молчат, оберегая то, что, на самом деле, ждёт, чтобы быть признанным, чтобы раскрыться на свет.       Они как два отражения друг друга, замкнутые в своих переживаниях, в своих нерешительных поступках, понимая, что простая, но страшная истина — что между ними есть нечто бóльшее, чем просто дружба — остаётся невыразимой.       Если бы только кто-то смог подтолкнуть их сделать первый шаг…       — Ты должен ему рассказать, — неожиданно заявляет Наби, вновь выпрямившись и серьёзно посмотрев на Чонгука. — Лучше переживать о том, что сделал, чем всю жизнь сожалеть об упущенной возможности, когда увидишь, что твой Чимин будет счастлив с кем-то другим.       — Наби, ты не понимаешь, — вырывается из его груди с трудом, голос на последнем слово ломается, переходя на еле различимый шепот. Чонгук откидывается затылком на стекло, закрыв глаза, будто пытается избавиться от щемящего чувства, сжимающего грудь. — Я не могу его потерять.       — Гук, ты уже теряешь его. Ты теряешь его каждый день, пока молчишь.       «Ты уже теряешь его», — рефреном отзывается в сознании мужчины, но он упорно отказывается признавать горькую правду, надеясь, что со временем всё станет проще, и ответ на вопрос как быть дальше, найдётся сам собой.       Кажется, что все вокруг, кроме него, понимают суть происходящего. И самым первым обо всём догадался Тэмин, чёрт бы его побрал.       «Когда-то ты смотрел на меня так же. Влюблённо».       Воспоминание нахлынивает внезапно, подобно вспышка молнии в ясном небе. Чонгук вздрагивает, ощутив фантомный разряд, пробежавший по телу — слишком острый, почти болезненный, будто воздух вокруг стал густым и электризованным. В его сознании непреложная действительность вспыхивает ослепительным светом, словно он внезапно прозрел, сбросив тяжёлую пелену, что так долго застилала глаза.       Чимин влюблён.       Эта мысль звенит в голове Чона, яркая, непреклонная, как солнце, наконец пробившееся сквозь плотные облака и осветившее всё вокруг. Он едва может дышать: неужели это было так очевидно? Неужели он так долго пытался заглушить это чувство, которое, вопреки всем его стараниям, лишь разрасталось в его сердце, как корни дерева, проникающие всё глубже и сильнее? И Чимин… Чимин всё это время был рядом, смотрел на него с тихой преданностью, с таким нежным теплом во взгляде, что теперь, в этот момент, осознание почти обжигает.       Он был влюблён в него давно, задолго до того, как Чонгук сам понял, что в его сердце распустились такие же яркие и трепетные цветы.       Каждое прикосновение, каждый взгляд, все бесконечные мгновения, что они провели рядом, вдруг складываются в целую картину — прозрачную, как утренняя роса на лепестках тех самых цветов.       — Ты права.       Первый шаг сделан.       Не сговариваясь, Наби встаёт с его колен, и Чонгук поднимается следом за ней, двигаясь в унисон с её решением.       — Я отвезу тебя домой, — предлагает он, чувствуя, что это — минимальное, что может сделать для неё в знак благодарности.       — Но я не хочу домой, — девушка в подтверждение своего несогласия капризно дует губы.       — Хочешь остаться здесь?       — А ты?       — Я тоже не хочу домой, — признаётся Чон, решив, что честность будет лучшим вариантом. Он чувствует, как лёгкое напряжение в теле исчезает, когда они оба перестают притворяться, что всё у них под контролем.       — И куда бы ты сейчас отправился?       — В свою студию. Но так уж вышло, что я живу в ней, так что дорога всё равно одна, — усмехается и разводит руками мужчина.       — Тогда поехали! — Наби принимает за них двоих решение, и оно явно не подлежит обсуждению.       — Ну поехали, маленькая пиявка, — Чонгук легонько ерошит её волосы на макушке, и Наби, не сдержавшись, шипит в его сторону, как дикая кошка. За свой опрометчивый поступок мужчина тут же получает расплату — совсем не по-девичьи сильный удар по рёбрам. — Ауч!       — Будешь знать, как свои культяпки распускать. И я не пиявка!       — Хорошо, не-пиявка, пойдём уже. Только попрощаюсь с Николасом.       Время за разговорами пролетает незаметно, и когда они возвращаются в комнату, там уже почти никого нет. Люси, наблюдавшая за ними всё это время через стеклянную дверь балкона, вопросительно смотрит на вошедшую пару, делая явно какие-то свои выводы об отношениях между ними. В чём её, впрочем, никто не собирается переубеждать, посчитав это неважным. Чонгук знает Люси постольку поскольку, собственно говоря, её имя — всё, что известно Чону. А Наби, в свою очередь, не думает, что ещё когда-то встретит девушку, и тот флирт, что был между ними сегодня вечером, ровным счётом не значит ничего для обоих.       — Ты видела Ника? — интересуется у Люси Чонгук, вытягивая шею и оглядываясь по сторонам, надеясь найти его в любом углу квартиры что ли.       — Он у себя.       Чон пару секунд стоит, присматриваясь к загадочной ухмылке на лице девушки — её трудно не заметить. Пытается понять смысл её выражения, но всё расставляет на свои места, когда он вместе с Наби подходят к спальне хозяина. Пара замирает у двери, и звуки, доносящиеся из-за неё, становятся ярким ответом на все вопросы.       — Ну-у, — вытягивает губы Чонгук, притворяясь, что оценивает ситуацию, — думаю, что он не сильно расстроится, что мы ушли не попрощавшись.       — И она тоже, — язвительно замечает Юн, когда из-за двери раздаётся протяжный женский стон, за ним следует мужской, а затем ещё один мужской. — Да у них там групповушка! — глаза у Наби мгновенно округляются до размера блюдец, и девушка с приоткрытым ртом мечется взглядом от двери к потешающемуся над ней Чону.       — Завидуешь? — с игривым взглядом спрашивает мужчина.       — Чертовски, — и звучит это так жалобно, что хочется пожалеть это малое дитя, которое, кажется, вот-вот позеленеет от заисти. У каждого свои тайные кинки, так что Чонгук не осуждает, но не отказывает себе в удовольствии ещё немного поддразнить.       — Когда-нибудь и на твоей улице случится писькин праздник, — он закидывает руку на плечо Наби и подталкивает к выходу из квартиры. — А пока что давай убираться отсюда, пока не встретили его на выходе.       Девушка в очередной раз качает головой, усмехаясь.       — Господи, это самое кринжовое, что я слышала в своей жизни. Как ты с таким чувством юмора дожил до своих дней?       — С большим трудом, — смеётся Чон, и его смех настолько искренний, что Наби невольно подхватывает его, пока они покидают «оплот похоти и раздора».

* * *

      В сердце Монмартра, где узкие улочки скользят вниз к сияющим огням города, в доме с вычурным фасадом и оконными ставнями пастельных оттенков находится квартира Чонгука. Здесь, в самом центре творческой души Парижа, витает дух богемной свободы. Высокие потолки, скрывающие завитки лепнины, паркет из старого дуба, который скрипит, словно перешептывается с веками, и широкие окна с изысканными коваными решетками, выходящие на мостовые, покрытые тонким слоем снежного инея, — всё это придаёт жилищу художника неподдельное очарование.       Квартира-студия разделена невидимой границей: одна часть напоминает уютный уголок с мягким диваном, покрытым мохнатыми пледами, стойкой со старыми виниловыми пластинками и кофейным столиком, заваленным книгами о живописи и архитектуре. Другая же половина как будто принадлежит другому миру — миру красок, холстов и хаоса вдохновения. Разбросанные кисти и тюбики с масляной краской, на стенах — наброски на кусках бумаги, схваченные скотчем, а в центре — огромный мольберт с холстом, на котором застыла незавершенная фигура в светах и тенях.       Чонгук и Наби возвращаются поздно ночью, продрогшие, но всё ещё окрылённые каким-то странным чувством облегчения, что принёс им обоим недавний разговор. Чонгук толкает массивную деревянную дверь подъезда, и холодный воздух врывается внутрь, прежде чем дверь с глухим стуком захлопывается за ними. Поднимаясь по винтовой лестнице с коваными перилами, они слышат, как за окнами шелестит снег, укрывая собой старинный город.       Наби снимает верхнюю одежду и осматривается. В квартире, несмотря на зимнюю стужу за окном, царит особое тепло. Тяжёлые шторы распахнуты, и в окна проникает мягкий свет уличных фонарей. Ряды холстов и небрежно расставленные картины кажутся застигнутыми врасплох в полумраке. В воздухе пахнет масляной краской, деревом и лёгкими цитрусовыми нотами — ароматами зимнего чая, который Чонгук заваривает по вечерам.       Её взгляд натыкается на картину, стоящую у стены, наполовину скрытую шелковым покрывалом. На ней изображён молодой парень с выражением тихой грусти в глазах, у него плавные линии лица, мягкая улыбка, словно пропитанная тайной.       — Это он? — спрашивает Наби, затаив дыхание, рассматривая трепетные мазки.       Чонгук подходит ближе, его глаза растерянно скользят по чужим чертам, но в них отражается глубокая нежность. Он долго молчит, прежде чем прошептать:       — Да, это Чимин.       — Красивый… Ты давно начал работать над этим портретом?       — С первого дня, как вернулся. Хотя, если быть точнее… — он скашивает взгляд на стол, где лежит раскрытый скетчбук с набросками его музы, которая со временем обрела более чёткие черты, принадлежащие человеку. При мысли о нём сердце мужчины сбивается с ритма, замирая на мгновения. Чон берёт блокнот и протягивает Юн.       — Сперва я даже не знал, кого рисовал, — его голос звучит приглушённо, кажется, Чонгук говорит больше для себя, чем для Наби. — Когда я брал в руки карандаш, образ был нечётким. Но я позволял чувству вести меня, следуя за ним, не задавая вопросов. Каждый штрих будто всплывал сам собой, пока линии и тени не начинали обретать знакомые черты.       Девушка внимательно слушает, не прерывая, её взгляд задерживается на нём, погружённом в свои воспоминания. Она ощущает, как тишина в комнате становится густой и значимой, наполненной невидимыми нитями прошлого, связывающими художника с его творением.       — Лишь спустя время, когда детали становились явнее, до меня медленно стало доходить, что это не просто выдуманный персонаж из моей головы, — Чонгук закрывает глаза, желая вновь погрузиться в то чувство, что испытал, когда между ним и Чимином проскользнула первая искра на кухне в доме родителей Пака. — Это был он. Его глаза, его губы, трогательные черты лица — всё, что я собирал по крупицам в своих мыслях, наполнилось смыслом.       Он переводит взгляд на окно, где снег ложится мягким покрывалом на подоконник, серебрясь в свете уличных фонарей. За этим мерцанием словно скрывается целая история, которую знают лишь они двое.       — И когда я вернулся в Париж, то решил закончить работу, не оставляя её просто зарисовкой. Это был мой способ чувствовать его присутствие, даже если всего навсего на полотне.       — Ты так сильно скучаешь по нему?       — Настолько, что он мне даже снится, — Чон поворачивает голову к Наби, и в его глазах отражается та самая необъятная тоска, что просачивается в каждом его слове. — Знаю, что ты хочешь сейчас сказать. Я и сам понимаю, что потратил слишком много времени на свои метания.       — Ещё не поздно всё исправить.       — Но такие вопросы не решаются просто по телефону.       — И что же ты собираешься делать?       Чонгук смотрит на девушку, и в его взгляде мелькает искра решимости, ранее погребённая под тяжестью воспоминаний. Наби замечает, как напряжение в его плечах немного ослабевает и он вздыхает, наконец набравшись смелости сделать следующий шаг.       — Скоро Рождество, — продолжает Чон. — В школе каникулы, так что я ничем не обременён и могу снова полететь в Пусан, чтобы признаться Чимину во всём лично.       Наби широко раскрывает глаза, её удивление смешивается с радостью и лёгкой тревогой. Она понимает, насколько этот шаг важен для Чонгука, но в то же время чувствует всю хрупкость момента. Это решение как мягкий свет свечи, что может согреть своим теплом, но погаснет от одного дуновения. Снег за окном продолжает падать, укутывая улицы города искрящимся покровом, готовя мир к новой странице в истории, которую Чонгук собирается написать сам.       — Ты правда готов?       — Да.       — Я так за тебя рада, — Юн неожиданно подходит и обнимает Чона, застав того врасплох. — Кто-то из нас двоих в конце концов должен обрести счастье.       Мужчина замирает на месте, оторопев. Его взгляд невольно опускается на темноволосую макушку, и, ощущая, как Наби крепче обвивает его талию в попытке скрыть внезапно нахлынувшие слёзы, он мягко улыбается. Затем, не раздумывая, обнимает её за плечи и хрупкое тело расслабляется в его объятиях.       — Эй, ты кто такая и что сделала с Юн Наби? Откуда столько сентиментальности? — решает разрядить обстановку Чонгук, не ожидавший, что его откровения вдруг смогут настолько тронуть кого-то вроде этой маленькой колючки.       — Ой, заткнись и просто обними меня, — приглушённо бормочет Наби куда-то ему в грудь.

* * *

      Они говорят почти до самого утра, разделяя друг с другом самое сокровенное, о чём не могут рассказать другим, даже самым близким людям.       Чонгук уступает кровать Наби, сам же устраивается на широком диване, завернувшись в тонкое одеяло. Как только его голова касается подушки, его веки заметно тяжелеют. Он усыпает почти сразу. И дело вовсе не в усталости, накопившейся за целый день и прошедшую ночь. Даже ссора с матерью блекнет на фоне, больше не кажется чем-то важным, по сравнению с пониманием, что именно дарит ему этот спокойный, умиротворяющий сон.       Во сне к нему снова является Чимин. Его образ лёгкий и туманный, сотканным из света и тихих воспоминаний. Эфемерное присутствие младшего приносит в сердце мужчины приятное чувство покоя, и на миг исчезают все сомнения и скрытые тревоги. Смутный силуэт Чимина, его ласковая улыбка, звонкий смех — всё это напоминает Чонгуку о моментах, когда он чувствует себя по-настоящему целым, но только рядом с ним.       Пак смотрит на него с той же безмолвной нежностью, которой он когда-то наполнял их дружбу. От его взгляда растапливаются ледяные стены, выстроенные Чоном вокруг своего сердца. Прикосновение руки Чимина к его плечу — почти невесомое — заполняет пустоту, что Чонгук давно уже не замечает, потому что привык жить с ней, как с частью себя.       Он знает, что это лишь сон, но, даже понимая это, позволяет себе остаться в этом видении подольше, поддаваясь иллюзии тепла и поддержки. Ему так этого не хватало.       Чонгук и сам не замечает, как просыпается с именем младшего на своих устах. Он понимает, что его терпение давно подошло к пределу, и откладывать этот разговор больше нет сил. Его влечёт рассказать обо всём Чимину прямо сейчас: о том, что он наконец осознал свои чувства, которые давно зрели в его сердце, и о том, как важен для него этот человек.       Чон ещё не знает, с чего начнёт разговор и как подберёт нужные слова. На периферии маячит навязчивое желание, граничащее с жизненной необходимостью услышать голос своего Крохи, почувствовать, что тот рядом, хотя бы на расстоянии телефонного звонка. Взяв в руки телефон, Чонгук замечает сообщения от Пака, отправленные пару часов назад. Кроме них, он видит несколько уведомлений из Instagram — одно из них сообщает, что parkjimin7 опубликовал новую историю.       Не раздумывая, мужчина тут же нажимает на уведомление.       И его сердце пропускает удар.

      «Кажется, из восьми миллиардов сердец я влюбился в то, которое бьётся не для меня.»

      Курсивом выведена фраза на фоне опустевшей набережной. И фоном играет до боли знакомая мелодия.

…I know that your love is gone

I'm so weak, I know this isn't easy

Don't tell me that your love is gone

That your love is gone…

      Когда бегунок продолжительности истории добегает конца, следом открывается следующее изображение — текст, напечатанный на обыкновенном чёрном фоне.

«Но я благодарен тебе за это, ведь ты помог понять мне наконец-то кого на самом деле я должен любить.»

      Сердце Чонгука пропускает второй удар.       Наби, потягиваясь и ещё сонная, выходит из спальни и замечает Чонгука. Он лежит неподвижно, уставившись в одну точку на белом потолке, где сеть мелких трещин напоминает паутину. Его взгляд настолько отрешённый, что девушка сомневается, заметил ли он её.       — Что с тобой? — осторожно спрашивает она, подойдя ближе и заглянув Чону в лицо. Бледность его щёк и тень грусти на дне помутневших зрачков вызывают у неё непрошеное беспокойство.       — Он влюблён, — хрипит Чонгук, всё ещё не веря в собственные слова.       — Это же прекрасно! — восторженно хлопает в ладони Наби, однако улыбка сползает с лица ровно в тот миг, когда она встречается с остекленевшим взглядом, в котором стремительно угасает жизнь. И не видит там ничего, кроме осколков некогда цветущей души. — Почему ты выглядишь так, будто не рад этому?       — Он и правда влюблён, — мужчина криво, надломлено улыбается, следом отводит взгляд в сторону в безуспешной попытке скрыть боль, её вдруг становится невозможно утаить. — Жаль, что не в меня.