Amour — по-французски «любовь»

      Чонгук медленно просыпается и едва заметно морщится от того, как покалываниями по позвоночнику отзывается неудобная поза, в которой он уснул на диване. На груди ощущается приятная тяжесть, а крылья носа щекочет сладкий цветочный запах шампуня, исходящий от чужой макушки. Мужчина непроизвольно улыбается, вдыхая аромат, уголки губ ползут выше, но в моменте вздрагивают, стоит почувствовать неслабый пинок в плечо. Уже второй. От первого Чон и проснулся. Он лениво и совершенно неохотно открывает глаза, несколько раз моргает, щурясь, и с трудом выдыхает из-за того, как крепко обвил его тело своими худыми ручками Чимин, сдавив рёбра в тиски и прильнув щекой к груди. К тому самому месту, где бьётся сердце. Его дыхание спокойное и равномерное, каждый вдох и выдох синхронно отзываются на удары. Чонгук мягко ведёт по предплечью младшего, желая ещё хотя бы немного продлить непонятное для себя чувство умиротворения, что испытывает рядом с этим маленьким комочком счастья. Однако чей-то голос где-то над головой разрушает своей резкостью трепетность момента, и всё исчезает. Рассеивается и оседает подобно пыли на стенках тёмной души художника.       — Вставай, нужно поговорить, — повторяет Юнги и снова шлёпает друга по плечу тыльной стороной кисти.       — В чём дело? — хрипит сонно Чонгук, не спеша поворачивая голову на источник шума. Ему совершенно не хочется шевелиться, не хочется лишаться тепла…во всех смыслах.       Но Пак выбора не оставляет и просто молча уходит, следом слышится щелчок и глухой хлопок входной двери. Чонгук вздыхает, прикрывая глаза, а затем опускает взгляд на темноволосую макушку. Он совершенно не помнит того, как они оба уснули вот так, прижимаясь друг к другу, но помнит долгие разговоры, ничего не значащие, как казалось самому Чону, прикосновения. А ещё — болезненное ощущение пустоты внутри, будто лишился чего-то значимого и в то же время смог себе позволить наконец-то свободно вдохнуть кислород вместо отравляющих паров. Фантомное прикосновение чужих губ снова напоминает о себе жжением на собственных пересохших губах, Чонгук тут же их облизывает, желая избавиться от противного чувства, что засело так глубоко. Однако его оттуда ничем не искоренишь, не выжжешь, даже если хлебнёшь кислоты. Она обожжёт стенки гортани, покроет кровоточащими язвами слизистую оболочку, язык опухнет, но само чувство никуда не денется.       Из всех известных человечеству болезней рак считается неизлечимым. В моменте человек может ощутить облегчение, подумать, что болезнь отступила, но однажды непременно случится рецидив, и тогда всё начнётся сначала, ведь это не конец, а лишь новый круг ада. Любовь к Тэмину ощущается как та самая опухоль — злокачественная, мерзкая и убивающая день ото дня. Чёрной пеленой покрывшая ткани, проникшая на клеточном уровне и ставшая единым целым с ним. Чонгуку бы вырезать её из своего сердца. Думал, что вылечился. Но нет. Это всего-навсего только пятый круг, где обитают погрязшие в уныние.       Чонгук чувствует неприятную прохладу на коже взмокшей от пота груди, когда осторожно выпутывается из объятий, приподнимает голову Чимина и встаёт сам, укладывая младшего на подушку. Тот вновь цепко обхватывает мягкость обеими руками, просовывая ладошки под подушку, трётся носом и хмурит тонкие брови, видимо, почувствовав подмену. Он тихо всхлипывает во сне, и Чон думает, что всё-таки разбудил. Неосознанно протягивает руку, чтобы успокоить, однако Пак глаз не открывает, только сильнее жмётся лицом к подушке. Парень переворачивается на бок и поджимает коленки к животу, становясь похожим на маленького котёнка, свернувшегося клубочком на диване. Чонгук всё же поддаётся импульсу и касается своего Крохи, убирает непослушную прядь со лба, заправляя за ушко. И вместе с тем, как отнимает руку, чувствует, как от него ускользают последние остатки тепла.       На улице едва наступил рассвет, небо ещё тёмное, но там, вдалеке на горизонте, просвечивается тонкая полоса света. Впервые не хочется, чтобы наступало утро. В темноте не видно уродств чужой души, что с первыми лучами солнца вновь отразятся для одних единственных глаз. В темноте спокойно. В темноте безопасно. Люди привыкли считать, будто демоны, терзающие их пропащие души, обитают в ней. Но они не подозревают, что главное зло таится в них самих, и его можно разглядеть лишь при свете дня. Достаточно подойти к зеркалу и посмотреть на собственное отражение.       Мужчина ёжится от прохлады, стягивает резинкой растрепавшиеся волосы на затылке и обнимает себя руками. Подходит ближе, останавливаясь рядом с фигурой, монотонно выдыхающей клубы терпкого табачного дыма. От Юнги почти не разит алкоголем, и это заставляет напрячься сильнее, чем если бы он был привычно поддатым после встречи с друзьями. Но, похоже, ни у одного Чонгука не было настроения тем вечером что-либо отмечать. Пак докуривает сигарету, небрежно швыряет фильтр прямо на вымощенную каменной плитой дорожку и тянется за второй. Подкуривает, в полумраке загорается маленький огонёк, и пространство вокруг вновь окутывает тягучий запах красных Marlboro. Он курит медленно, глядя куда-то перед собой, размышляет. Большим пальцем руки, между указательным и средним, которой зажат фильтр, трёт лоб, а затем снова делает глубокую затяжку и свой вопрос выдыхает вместе с дымом:       — Не думаешь, что нам стоит обсудить произошедшее?       — Нет, — совершенно спокойно отвечает ему Чонгук, пожимая плечами.       Юнги оборачивается и с прищуром смотрит на друга, делая ещё одну тягу.       — Знаешь, иногда мне кажется, что я совершенно тебя не знаю. Будто ты не рос со мной с пелёнок, и не было всего того, через что мы с тобой прошли, — в голосе Мина отчётливо ощущается обида, и Чону самому тошно от того, что он своим поведением заставляет близкого человека так себя чувствовать. Но уж лучше пусть Юнги будет обижен, чем возненавидит за правду, которую Чонгук желал бы навсегда похоронить под осколками разбитого пять лет назад сердца. — Ты изменился, — на языке горечь, но вовсе не от вкуса сигарет.       — Мы все взрослеем, Юнги.       — Хочешь сказать, ты такой стал из-за возраста? Не неси этот бред. Я не идиот и прекрасно вижу, что изменило тебя. А точнее кто, — Чонгук непроизвольно вздрагивает, и этот его жест не ускользает от внимания собеседника. — Между вами что-то произошло, о чём ни один не хочет мне рассказывать. И я ума приложить не могу, что, — Юнги протяжно вздыхает, сигарета останавливается возле губ, а затем рука опускается вниз. — Почему ты не хочешь мне рассказать? Чего ты боишься, Гук?       — С чего ты взял, что я чего-то боюсь? — Чонгук вскидывает брови, стараясь сохранять относительно невозмутимый вид, только слегка удивлённый. Но почему-то именно сейчас его превосходная актёрская игра выходит такой паршивой. Юнги видит его насквозь, и от этого Чон внутри весь сжимается, крепче обнимая себя за плечи.       — Потому что люди убегают из-за страха. И я сейчас не о вчерашнем вечере, я о том, что произошло пять лет назад. Ты ведь не был обязан уезжать вместе с родителями, ты вполне мог остаться в Корее. Но почему-то ты предпочёл уехать с людьми, которым на тебя плевать, оставив здесь тех, кто на самом деле дорожит тобой и любит. Ты не переехал, Чонгук, ты сбежал. Сперва я думал, что ты бежал от чего-то, но теперь понимаю: ты сбежал от Тэмина и от того, что вас связывало. От того, что произошло пять лет назад и…       — Хватит, — неожиданно грубо прерывает его Чонгук, закрывая глаза. — Хватит, Юнги, — снова повторяет, сглатывая несуществующий ком в горле, а после разворачивается всем телом к другу. — Не нужно пытаться влезть мне в голову. Ты там не найдёшь ответов, которые тебя устроят.       — И как это понимать?       — Буквально. Ты не захочешь узнать правду такой, какая она есть. Потому что тогда ты… — «возненавидишь меня», — …разочаруешься во мне.       — Да что ты такого, блять, натворил?! — Мин срывается на крик, бросая недокуренную сигарету себе под ноги.       — Не надо, Юнги, — Чон инстинктивно весь сжимается и делает маленький шаг назад, будто желая защититься от чужого давления.       — Что не надо?       — Юнги.       — Что?! Что Юнги? Какого чёрта ты вбил себе какую-то дрочь и теперь пытаешься её впаривать мне? С какой стати я должен в тебе разочароваться? Ты видишь перед собой святого, что ли? — он разводит руки в стороны. — Я тоже творил в своей жизни дерьма, которым не горжусь, и ты прекрасно знаешь, о чём я сейчас говорю. Но ты же не разочаровался во мне. Почему я должен тогда?       — Потому что есть вещи, которые ни ты, ни кто-либо другой не сможет принять. Меня за это собственные родители возненавидели! Думаешь, если со мной так поступили те, кто меня родил и вырастил, то с тобой будет иначе?       — При всём уважении, хотя хуй с ним, с этим уважением, — сплёвывает скопившуюся слюну на землю Юнги, — твои родители те ещё ублюдки, и ты знаешь это не хуже меня. Я понятия не имею, за что они с тобой так, но я не они, Чонгук. Мне ты можешь доверять.       — Знаю, — Чонгук шумно втягивает воздух через нос и едва слышно выдыхает, опуская взгляд, не в силах больше смотреть в глаза Юнги, — но прошу тебя, давай не сейчас, не сегодня. Мне и так херово.       — Ладно, — Мин делает шаг и сгребает Чона в свои медвежьи объятия, — я не буду больше к тебе с этим доёбываться. Но пообещай, что расскажешь всё, когда будешь готов.       — Спасибо, — тот облегчённо роняет голову вниз, упираясь лбом в крепкое дружеское плечо.       Юнги может показаться грубым и не знающим ничего о личных границах человеком, но на самом деле он достаточно понимающий. Готов поддержать в любой момент, встать на сторону Чонгука, даже не зная всего. Пускай он и был зол на Чона за его поступок, за то, что всё это время что-то скрывал, и отчасти ему даже было жаль Тэмина. Но Чонгук для Юнги всё равно ближе, роднее. За Чонгука Юнги готов любому глотку разорвать. Без разницы, что тот мог натворить, Пак всегда будет на его стороне. Что бы не случилось. Мужчина в этом уверен и думать иначе совершенно не хочет. Верит, что ничто не сможет изменить его мнения. Хочет верить. Ведь у Чона наверняка есть веские причины себя так вести, он бы не стал врать о чём-то действительно важном. Старшему просто хочется, чтобы всё было как раньше, чтобы не было этого раздрая между друзьями детства, но он и малейшего представления не имеет, что ничего уже не может и не будет, как прежде. Потому что те, кого Юнги считал близкими друзьями, уже давным-давно таковыми не являются.       Кто они друг другу? Бывшие друзья? Бывшие возлюбленные? Как это не обзови, теперь Тэмин для Чонгука никто. И мужчина совершенно не хочет придумывать иное название, награждать каким-либо вообще статусом человека, которому больше не место в его жизни. Для Ли оказалось сущим пустяком разбитое сердце, что так отчаянно любило его и желало лишь одного: быть любимым в ответ. Но почему-то собственная грёбаная гордость не позволяет ему оставить всё в прошлом. Задетое эго трещит по швам. Тэмин не привык, что его бросают. А Чонгук и не бросал. Он всего-навсего дал понять, что дважды в одну реку не войдёшь, а погрязнуть в болоте Ли Тэмина не собирался и подавно.       Да, в груди всё ещё болит, всё ещё саднит от этой блядской и никому не нужной любви. Умом всё очевидно: просто забудь, выбрось из головы и закрой чёртову дверь. Однако глас сердца оказывается громче, и не важно, что в этом поединке нет победителя, все в равной степени проигравшие: и разум, и сердце, и сам Чонгук.       Юнги прав в одном: когда человек не справляется, единственным верным решением становится побег. Вот только от самого себя не сбежишь, ведь куда бы ты не отправился, ты повсюду берешь с собой себя. Но Чонгуку так легче. Трусость? Безусловно. Но он не против оказаться трусом ещё раз. Решение вернуться и посмотреть своему страху в глаза обернулось провалом. Он снова уедет, снова сбежит, чтобы притворяться, что у него всё в порядке. Чон Чонгук — прекрасный актёр, и это единственная роль, с которой он справляется блестяще.       Они стоят ещё некоторое время на крыльце дома, наблюдая за рассветом, и когда яркий пылающий диск появляется на горизонте, синхронно, не сговариваясь, разворачиваются и заходят внутрь. Юнги подходит к дивану и, склонив голову на бок, смотрит на спящего младшего брата. Хочет разбудить, но Чонгук перехватывает протянувшуюся руку и шепотом говорит: «Не буди его».       — Я его тащить в спальню не буду, — фыркает Пак, — в мои планы входило подрочить и лечь спать, а не заработать себе грыжу. Так что если ты такой заботливый хён, — делано кривится, изображая напускную ревность, что друг его так печётся о мелком, который ему даже не родня кровная, — то сам и неси своё сокровище. А я спать, — отсалютовав, Юнги молча уходит в свою комнату, шлёпая босыми ногами по полу и не особо заботясь о том, что его походка мамонта может разбудить Чимина или спящих родителей.       Такой уж он человек, Пак Юнги, не особо склонный проявлять в открытую свою заботу и предпочитающий демонстрировать холодное безразличие. Чонгук знает, что всё это лишь напускное, и на самом деле, обидь кто его младшего, то, не раздумывая, пасть порвёт и все зубы пересчитает обидчику. Чон же свою любовь скрывать не привык и заботу проявляет открыто. Возможно, будь Чимин его настоящим братом, не чувствовал бы себя так одиноко в кругу семьи, которая его и сыном-то не считает после того, как решился открыто рассказать о своей ориентации. Мужчина почему-то убеждён, что расскажи он донсену о себе подобное, тот бы никогда его не осудил, просто не смог бы.       Чонгук всегда чувствовал, как Чимин тянется к нему с самого раннего детства. Когда они с Юнги приходили забирать младшего из школы, тот стремглав нёсся к ним и в первую очередь бросался в объятия именно лучшего друга своего брата, получая от второго шуточные подзатыльники и выслушивая причитания, мол, кто тут вообще его настоящий брат. Но оба знали, что обними Чимин вот так Юнги, Пак непременно бы отпихнул липучку от себя и стал бы ворчать, что терпеть не может все эти телячьи нежности. В отличие от Чонгука, который всегда был тактильным и не противился проявлению этих самых нежностей. Чимин чувствовал исходящее от любимого хёна тепло, можно сказать, что у него просто не было шанса не влюбиться, как только осознал своим неокрепшим детским мозгом, что, кажется, девочки его совершенно не привлекают. А Чон из-за своей ментальной близорукости не замечал очевидного. Он даже мысли подобной не допускал, и сейчас тоже совершенно без какого-либо подтекста осторожно взял младшего на руки, чтобы отнести и уложить в постель.       Укрыв одеялом, Чонгук намеревается уже было покинуть комнату, но замирает, так и не отойдя от кровати. Чимин зовёт его по имени, ворочаясь и заламывая бровки. В лучах утреннего солнца на его веснушчатом лице можно разглядеть, как сменяется во сне одна за другой эмоции, становясь мрачнее. Парню явно снится что-то плохое, и он отчаянно продолжает звать любимого хёна, пока тот не склоняется над ним и легонько встряхивает за плечо.       — Эй, Кроха, я здесь, всё хорошо, — успокаивающий и до дрожи необходимый родной голос прорывается сквозь плотную пелену кошмара, вырывая маленького мальчика из цепких лап охватившего его ужаса.       Чимин резко распахивает глаза и буквально набрасывается на Чонгука, мёртвой хваткой окольцевав шею художника и повалив на кровать.       — Хён, — скулит он, словно потерянный щенок, сжимая края одежды на плечах старшего, — там было так много крови, так много крови. Ты был весь в ней, я пытался тебя спасти, но её было так много, — тараторит без умолку, всё повторяя одну и ту же фразу. Потому что крови и вправду было чертовски много, и даже проснувшись, не может избавиться от удушающего чувства страха, что скребётся под рёбрами и затрудняет дыхание. Чимин плотнее жмётся к Чонгуку, почти душа в своих объятиях. Боится, что если ослабит хватку хоть на йоту, то его кошмар обратится реальностью.       — Я рядом, всё хорошо, — сипит Чонгук. Предпринимает попытку извернуться, чтобы принять относительно удобную позу, ведь от того, как Чимин его скрутил, в боку ощущается неприятное покалывание, как будто защемило нерв. Но младший в ответ на действия старшего только сильнее к нему прижимается и всё продолжает бормотать.       — Не уходи, хён, пожалуйста, — умоляет отчаянно Чимин, чувствуя, как горячие слёзы обжигают нежную кожу на щеках и тонкими полосами стекают по ним, оседая на подбородке и впитываясь в ткань на рубашке хёна.       — Не уйду.       — Обещаешь?       — Обещаю.       Поняв, что сам Чимин даже под дулом пистолета ни за что не разомкнёт рук, Чон обхватывает его хрупкое тельце широкими ладонями и силком усаживает к себе на колени, умащивая, словно маленького ребёнка. Тяжелая голова, полная дурных мыслей, опускается на плечо старшему, и парень находит носом ложбинку в изгибе плеча. Всхлипывает и незаметно для второго гулко втягивает воздух, вдыхая остатки любимого парфюма. Он своими тягучими парами обволакивает всё изнутри и оседает на стенках лёгких, даруя младшему эфемерное чувство покоя и защищённости. В руках хёна он всегда будет в безопасности. Только бы эти руки никогда его больше не отпускали.       Чонгук плавными движениями водит по спине заплаканного котёнка, что не перестаёт ластиться и перебирать своими миниатюрными пухлыми пальчиками ткань рубашки на его груди, сминая и отпуская, и так попеременно. Чимин такой трогательный в этот момент, что у Чонгука у самого начинает щемить в груди от странных и непонятных чувств. Он пуще прежнего ощущает необходимость быть рядом, оберегать и не позволять пророниться больше ни единой слезинке. И ему становится так тоскливо на душе от осознания, что всё-таки вынужден будет нарушить однажды своё обещание, причинив боль своим уходом. Не в эту минуту, когда Пак так нуждается в нём, а позже. Ведь обратный билет был куплен заранее, но теперь мужчина задумывается о том, чтобы изменить дату и убраться как можно скорее из этого проклятого города, которым сам был проклят.       — Ты ведь уже большой, а всё ещё так сильно пугаешься ночных кошмаров, — произносит он совершенно без упрёка, и Чимин, наверное, тоже чувствует улыбку на его губах.       — Я не самого кошмара испугался, — хлюпает носом младший, — а того, что могу потерять тебя, хён, — и благодарит все высшие силы, что сейчас старший не видит этот его жалостливый взгляд безнадёжно и глубоко влюблённого глупого ребёнка, который таковым являться не хочет, но просто понятия не имеет, как иначе по-взрослому заявить о своих чувствах так, чтобы быть наконец-то услышанным.       — Это всего лишь сон. Не думай о таком, я никуда от тебя не денусь, — ободряет его Чонгук и целует в макушку, а у Чимина в момент этого прикосновения сердце внутри лопается и кровавым месивом по стенкам рёбер растекается.       Хочется встрепенуться и прокричать в лицо: «Так не бросай меня! Неужели ты не видишь, как сильно я тебя люблю? Я без тебя своей жизни не представляю, и пяти лет в аду без тебя достаточно. Пожалуйста, не уходи, не уезжай во Францию, не обрекай меня снова на жизнь без тебя. Я не хочу. Я не смогу. Останься со мной, хён, я хочу быть нужным тебе так же сильно, как сам нуждаюсь в тебе. Пожалуйста, люби меня…»       Но парень молчит, и Чонгук воспринимает его молчание как немое принятие. Думает, что своими словами смог утешить, не подозревая, какие на самом деле пробирающие до костей холодные ветра разразились в чужой ранимой душе.       — Тебе нужно поспать. Сегодня же премьера «Любви», ты не забыл? — напоминает Чон, и Чимин сильно зажмуривается, чтобы не дать слезам вновь вырваться наружу.       Потому что хён говорит всего лишь о балете. А не о представление живой истории о любви. Его любви с Чонгуком.       Понимание этого накатывает с такой убийственной силой, что сносит всё на своём пути. Даже непоколебимая стойкость донсена даёт трещину, её смывает волной, как песочный замок, ведь сердце Чимина такое хрупкое, не из камня вовсе.       Он чувствует в моменте на себе тягость всей мирской усталости. Самостоятельно сползает с колен Чонгука и забирается под одеяло, натягивая его по самый нос, и отворачивается спиной. Впервые в жизни он хочет, чтобы Чонгук ушёл. Чтобы не видел его слёз, не становился свидетелем слабости сердца, которое так сильно хочет, но пока не готово сбросить груз и позволить чувствам высвободиться из клетки, расправив крылья, подобно птице. Чон снова решит, что это из-за кошмара, и парень просто по-прежнему слишком восприимчив к ним. Будет обращаться с ним, как с ребёнком. Чимин не кремень, ему трудно контролировать свои эмоции рядом с Чонгуком, сложно подбирать слова и не отводить стыдливо взгляд. Он, правда, старается быть смелее, но вот уже вторая по счёту его попытка признаться в чувствах обращается полным фиаско.       Да, Чон знает, что Чимин его любит, это взаимно, только вот оттенки у их любви диаметрально противоположные друг другу. Как чёрное и белое. Как координаты кривых, что никогда не пересекаются, находясь в разных плоскостях. У Чонгука чувства хёновские, он о младшем печётся, как и полагается старшему брату, а Чимину в ответ хочется зацеловать каждую родинку на его лице, особенно задержаться губами на маленьком шраме на щеке. Чонгук заботится о том, чтобы тот всегда хорошо кушал, а Чимин до сих пор помнит, как вытекшая капля молока из уголка чоновых губ свела с ума его пубертатное воображение и как он позорно после дрочил, представляя близость с любимым хёном. И это после первой встречи, спустя пять лет! Чимин не какой-то озабоченный или больной на голову извращенец. Но ему было трудно сдержать себя, когда все те фантазии, которые он прежде видел лишь на страницах собственных фанфиков, вдруг ожили перед глазами. А ведь он много раз в своих историях описывал секс персонажей именно на кухне. Ему нравилась идея того, как один из парней готовит завтрак, тихо напевая себе под нос заевшую песню Арианы Гранде, а второй сонно и лениво плетётся на кухню, ведомый невероятно вкусными запахами. Подходит вплотную и обнимает со спины, нежно целует в шею, совсем легонько прикусывая кожу, чтобы оставить почти незаметную метку, но как бы в очередной раз обозначив их статус «только мой». Руки беспорядочно бродят по телу, огибая бёдра, проходятся по тазовым косточкам, пальцы встречаются друг с другом на животе и затем медленно и дразняще скользят вниз, накрывая уже привставший член, всегда столь чувствительный и в то же время жадный до ласк. А после… завтрак оказывается безвозвратно испорчен, в воздухе витает отчётливый запах гари, зато в голове такая приятная пустота (в яйцах тоже), а в сердце, наоборот, так много любви и чувств друг к другу. И Чимин окажется худшим лжецом на планете, если скажет, что, описывая всё это, он не представлял на месте условных Джисона и Минхо их с Чонгуком.       От этого очень неловко. А с другой стороны: кого, как не предмет своей многолетней влюблённости представлять в эти моменты? Чимин не то что о других парнях, он вообще ни о ком думать не может. И если бы Чонгук вдруг не объявился, то, окончив школу, Пак сам бы к нему приехал. Нашёл бы повод, придумал бы что-то. Любовь к хёну засела слишком глубоко внутри, и Чимин скорее согласится на вечное одиночество с сорока кошками, чем допустит мысль, что на месте Чонгука может оказаться кто-то другой. Ни в жизни, ни в фантазиях, ни в этих дурацких фанфиках. Дурацкими их считает сам Пак, чего не скажешь о сотнях восторженных читателей и тысячах лайков почти на каждой из работ.       Проворочавшись несколько часов и так и не сумев уснуть, Чимин встаёт с постели и уныло, сгорбившись, плетётся в свою ванную комнату. Он умывается, обтирает лицо тоником, следом нанося тонким слоем дневной крем и наклеивая патчи под глаза. Скептически осматривает своё отражение в зеркале и хмыкает собственной наивности, будто экстракт из жопы улитки поможет ему стереть с лица отпечаток недостатка сна и жуткой усталости от самого себя. Былой эйфории от предвкушения долгожданного дня премьеры как и не бывало. Но парень всё же надеется, что к вечеру ситуация улучшится, просто нужно пережить вот этот критический утренний эпизод, когда повышенная вместимость кортизола в крови не закончит своё действие.       Ещё только раннее утро, время едва перевалило за восемь, но Чимину уже остро необходима его доза кофеина. Попутно сняв iPad c зарядки, зажимает планшет под мышкой и рыщет взглядом по комнате в поиске телефона, вспоминая пошагово, что он вчера делал вечером и где мог его оставить. Методом нехитрой дедукции приходит к выводу, что, скорее всего, тот остался валяться где-то на первом этаже. Но и там смартфона не оказывается. Насупившись, младший чешет затылок и отмахивается от затеи с поисками. Позже, когда мама или кто-то из домашних проснётся, попросит позвонить. Если, конечно, Пак, как обычно, не поставил телефон на беззвучный режим. Тогда ему предстоит «увлекательный» аттракцион: найди иголку в стоге сена. Чимин, как и любой современный человек, а уж тем более подросток, не представляет своей жизни без социальных сетей и, благо, на iPad синхронизированы все мессенджеры и необходимые приложения. Поэтому он не сильно расстраивается своей временной пропаже.       Зайдя на кухню, оставляет планшет на столешнице и идёт к кофемашине. Из углового ящика достаёт сменный фильтр, засыпает туда добротные три ложки молотого кофе и заправляет аппарат двумя литрами фильтрованной воды. Пока кофемашина, тихонько гудя, кипятит воду, парень плюхается на высокий барный стул и, сняв блокировку, открывает сперва KakaoTalk. Там висят девять непрочитанных сообщений от Хосока: пять из них — какие-то очень тупые мемы, с которых Чимин всё равно смеётся, потому что разделяет придурковатый юмор лучшего друга; два голосовых по полторы и одно на три минуты (гори в аду, Чон Хосок); какой-то постер с анонсом концерта андеграунд группы. Сбавив громкость до минимума, Пак включает голосовые и перематывает сразу на половину, уже зная наизусть, что Хоби не умеет говорить чётко и по делу, одна третья — это всегда его мычание, эканье и другие нечленораздельные звуки, остальное — трындёжь с кем-то параллельно (да, его не смущает, что он может записать голосовое на пять минут, где из информации, посвящённой самому собеседнику, будет максимум пятнадцать секунд). Как и предполагалось, главную суть лучший друг озвучивает в конце третьего голосового сообщения, приглашая Чимина посетить концерт той самой группы, чей анонс он отправил последним сообщением. Дослушивая запись, Пак уже печатает сообщение, где говорит, что пока не уверен, успеет ли, ведь у него в этот день стоит тренировка по расписанию, но предусмотрительный жук (навозник) Чон Хосок в том же голосовом упоминает, чтобы Чимин взял сменную одежду и не переживал о времени, его сонбэ с тхэквондо пообещал завезти их на машине и после забрать. Младший не сильно любит подобный стиль в музыке, но понимает, что его лишили последнего шанса отмазаться. Придётся идти. Это же Хосок, он мёртвого достанет и заставит танцевать бачату на могиле. Что уж говорить о ведомом Чимине, которому нередко проделки этой занозы в заднице вылазят боком. Но кто он такой, чтобы отказываться, если эта заноза самая любимая из всех? Вздохнув, стирает набранное сообщение и отправляет просто эмодзи с поцелуйчиком.       Кофемашина к тому времени издаёт характерный звуковой сигнал, Чимин наливает себе полную кружку горячего напитка и возвращается за кухонный островок. Свернув вкладку мессенджера, заходит в браузер и открывает сайт, на котором вот уже несколько лет публикует свои фанфики. Он не проверял уведомления, кажется, пару дней. Радуется, когда видит значительный прирост лайков и множество комментариев под недавней главой. Честно говоря, в последние месяцы младший испытывает жуткое истощение как автор: так тяжело подбирать нужные слова, словно у него в моменте испарился весь словарный запас, остался только базовый набор примитивных выражений. Но сами читатели, похоже, этого не заметили, отметив, что последняя глава, напротив, вышла довольно эмоциональной и пробирающей до души. Что ж, раз они так считают, то и самому писателю стоит расслабиться и перестать себя донимать глупостями вроде «я мог бы лучше». Увлечённо вчитываясь в каждый отзыв и болтая скрещенными ногами под столом, Чимин чувствует, как постепенно его настроение улучшается. Кофе избавил от сонливости, вдобавок приятные слова от читателей — как бальзам на душу, и всю грусть как рукой сняло.       Отведённые для патчей полчаса проходят, и парень слезает со стула, чтобы выкинуть те в мусорку и взглянуть на результат, будто тот самый экстракт из жопы улитки на самом деле окажется чудотворным. Он опрометчиво оставляет планшет разблокированным, уходя в ванную на первом этаже, не особо парясь, что за эту пару минут что-то может случиться. Но закон подлости не дремлет, а еврейское счастье Пак Чимина вновь предстаёт во всей красе. По возвращению на кухню Чимин столбенеет на пороге, с лица сходит вся краска, и его синяки под глазами становятся ещё более выделяющимися на фоне побледневшей кожи. Один билет на конец света, пожалуйста. А ещё лучше — сразу в преисподнюю, ведь провалиться сквозь землю будет куда быстрее.       — Хён! — восклицает младший и фурией подбегает к столу, хватая свой iPad и прижимая экраном к груди. Глаза выкачены наружу, того и гляди, вовсе выпадут и закатятся под стол, а сердце бешено колотится в груди. Как много Чонгук успел увидеть и прочесть?       Чёрт… чёрт, чёрт, чёрт.       — Ты всё ещё пишешь? — интересуется Чон.       Всё ещё? Откуда он вообще об этом знает? Неужели, читал… Что там Чимин говорил про билет на край света? Уже не надо. В принципе, барный стул достаточно высокий, чтобы сигануть с него. А для достоверности можно ещё попытаться убиться веником в процессе полёта. Ну, чтоб наверняка.       — Прости, я не хотел лезть без разрешения, — мужчина виновато улыбается уголками губ, закусывая нижнюю. — Если честно, я ничего не успел прочесть, но это же твоё, да?       — Нет, — совершенно неубедительно, но очень честно врёт Чимин. Ну вот как он мог так проебаться? Как как. Как обычно — каком к верху.       — Нет? — не поверил. Конечно же, Чонгук ему не поверил.       Пак Чимин часто принимал участие в школьных спектаклях, но даже тот чувак из видеоролика «У неё преждевременные, сохранять невозможно, отошли воды, началась родовая деятельность» выглядел убедительнее, чем младший сейчас.       — Ну ладно, — как-то слишком подозрительно и быстро сдался старший.       Чонгук мог бы запросто сейчас уличить его во лжи, но почему-то мужчина предпочёл отступить и сделать вид, что ничего не было. Он напоследок улыбнулся, потрепал младшего за волосы на макушке и ушёл восвояси. Чимин остался стоять посреди кухни, прижимая к груди свою тайну и буравя взглядом широкую спину хёна, пока тот не скрылся за дверью ванной комнаты.       Ну вот и как прикажете теперь смотреть ему в глаза? Чон сказал, что не успел ничего прочесть, но отчётливо дал понять, что в курсе, чем промышляет младший. А именно, что он пишет фанфики. Про геев. С пометкой 18+. Где много секса. Очень много секса. Занавес.       Настроение снова упало до самой нижней отметки и закатилось куда-то под плинтус. С протяжным стоном парень с размаху ударяет себя пятернёй по лбу, при чём с такой силой, словно хотел пробить себе черепную коробку и проверить наличие серого вещества внутри, не все ли остатки вытекли через уши. Потому что пока что Чимин не то что даже на шаг не приблизился к заветной цели — покорить хёна именно как мужчина, а только совершает новые и новые промахи, что отдаляют его ещё больше. Он даже до сих пор не уверен в ориентации старшего, но либо тот стал чересчур толерантным за пять лет жизни в Европе, либо малюсенький, но всё же шанс есть.       Подсунуть ему, что ли, анкету какую-то, соврав о том, что это нужно для школьного проекта, обязательно указав в ней интересующий вопрос. Ну да, отличная идея, Пак-я-не-умею-врать-Чимин. Там же вон парочка гвоздей завалялась, которые ты ещё не успел вбить в крышку своего гроба.       Твою мать.       Кажется, сегодня младший успел обзавестись всеми регалиями, предназначенными для получения титула лузер года. И как он с такими талантами дожил до своих девятнадцати лет? Чудеса, да и только.       Но Чимин зря так паниковал. Чонгук и правда ничего особо не успел прочитать из комментариев читателей, только уловил пару фраз о том, что у автора потрясающий и очень богатый литературный язык. Никаких упоминаний о героях, уж тем более, что речь идёт не о классической гетеросексуальной паре, а о двух мужчинах, он не видел. Поэтому и отреагировал так спокойно. В памяти невольно всплыло воспоминание шестилетней давности, когда застал донсена за похожим занятием. Но раз уж Чимин не захотел делиться этим ни тогда, ни сейчас, то Чон отнёсся с пониманием. Мало ли о чём мог писать младший, может быть, он описывал какие-то свои личные переживания, перенося их на героев, и не хотел ими делиться с теми, кто его знает. Так ведь легче: поделиться сокровенным с незнакомцами, не опасаясь быть осуждённым, тем более, если они даже не знают твоего настоящего имени и внешности.       Если бы только Чонгук знал, о каких своих переживаниях писал Чимин. Но, к счастью самого Пака, мужчина не подозревал и близко. Вряд ли бы тот захотел, чтобы о его чувствах узнали именно так.

* * *

      Свою неуверенность и нервозность младший предпочёл скрыть за надёжной бронёй своего природного очарования. Лёгкий макияж, подчеркивающий красивые светло-карие глаза, со вкусом подобранный по цветовой гамме брючный костюм горчичного цвета, тёмный лонгслив и в тон друг другу смоляные пальто и челси. Чимин выглядит безупречно, а его новая укладка, открывающая лоб, делает его старше на пару лет. Он больше не похож на обычного школьника, а походит скорее на молодого работника какой-нибудь очень успешной компании по продаже недвижимости или чего-то ещё, такого же престижного. Единственной деталью, которая смягчает строгий образ, является его парфюм, слишком сладкий, как для классического мужского, но идеально сочетающийся с природным ароматом кожи.       Чонгук, впервые увидевший Чимина не в повседневных растянутых худи и широких штанах, на мгновение теряет дар речи и едва не спотыкается о собственные ноги, когда спускается по лестнице на первый этаж. Младший и вправду выглядит потрясающе, и Чон ловит себя на мысли, что уже минуту в открытую пялится, при чём со стороны это выглядит слишком откровенно. Ему приходится приложить усилия, чтобы отвести взгляд, сделав вид, что в горле как-то слишком резко запершило и нужно было откашляться. Он в жизни никому и даже самому себе не признается, что у него действительно в тот момент во рту всё пересохло. Это же Чимин, его Кроха, младший брат его лучшего друга. Чонгук не имеет никакого морального права вот так на него смотреть.       Кажется, теперь пришла очередь старшего чувствовать смятение.       Но сам Чимин, видимо, не замечает явных изменений в поведении хёна, всю дорогу до театра без умолку щебечет о своих занятиях балетом, что хотел бы поступить в университет на хореографический факультет и сделать хобби своей профессией. Сетует о том, что родители его взглядов не разделяют. Они как бы не против, чтобы сын развивался в творчестве, ведь у него это в крови, но считают, что им уже хватает одного прости-господи-творческого, и хотели бы, чтобы младший получил нормальную (в понимании самих родителей) профессию какого-нибудь экономиста или юриста. Чонгук внимательно его слушает, даже отвечает полноценными предложениями, и мысли о его минутной слабости и помутнении рассудка отходят на задний план.       Когда они заходят в здание театра, Чон и вовсе забывает о неловкости, снова чувствует привычную лёгкость рядом со своим донсеном, посмеиваясь над его угрюмой моськой, с которой он томно вздыхает, осматривая большое помещение и мечтательно воображая, как однажды здесь будут висеть постеры во всю стену с его лицом. Люди будут так же толпиться в очереди, с нетерпением ожидая начала премьеры выдающегося танцора балета Пак Чимина. Он будет сиять на сцене в свете софитов, весь облачённый в белое, а с первых сидений ему будут аплодировать мама с папой, Юнги, Хосок и… конечно же, любимый хён. Да-а-а. Однажды именно так всё и будет.       На протяжении всего представления Чимин завороженно наблюдает за происходящим на сцене, поддавшись вперёд и обхватив руками перила ложи, в которой они расположились только вдвоём. В его глазах отражается неподдельный восторг, словно парень воочию лицезреет воплощение давней мечты. Если бы человек мог излучать сияние души, Пак осветил бы собой весь зал театра, ослепив каждого. И в первую очередь Чонгука, который и не заметил, как на половине представления его фокус плавно сместился с танцоров на одного очаровательного парня, сидящего достаточно близко, чтобы в тусклом свете разглядеть, как трепещут его реснички от каждого взмаха, как с придыханием он дышит через рот, слишком часто облизывая губы и как… Чёрт.       Чонгук со свистом втягивает воздух и отворачивается, откидываясь спиной на спинку кресла. Он снова это сделал. Снова забыл о том, кто перед ним.       «Это неправильно», — напоминает себе мужчина, но взгляд предательски вновь обращается к красивому профилю, и тот жмурится, тряхнув головой.       Тихо извиняется, говоря Чимину, что выйдет в туалет, и просто уходит. Нет, он сбегает.       Уже в туалете Чонгук на полную открывает кран и несколько раз умывается ледяной водой, что, соприкасаясь с кожей, ощущается тёплой. Не выключая воду, опирается обеими руками на умывальник и делает глубокий вдох, раздувая щёки на выдохе. И последнее, что ему нужно в этот чёртов момент, — это заметить в отражении того, кого глаза б не видели до конца жизни. Тэмин выходит из соседней кабинки, попутно застёгивая пиджак на одну пуговицу, и тоже замирает, как истукан. Мужчины смотрят друг на друга, кажется, целую вечность через зеркало, и ни один не шевелится. И когда оцепенение первым спадает с Чона, тот закрывает кран и разворачивается к выходу, но Ли оказывается быстрее перед ним, загораживая собой проход. Не поднимая на него взгляд, Чонгук делает шаг в сторону, чтобы обойти, и Тэмин повторяет за ним, вновь оказываясь на пути.       — Отойди, — довольно грубым тоном требует художник.       — Чонгук…       — Я сказал отойди, — цедит он сквозь зубы, по-прежнему не имея никакого желания даже взглянуть в лицо своей больной любви.       — Пожалуйста, выслушай меня, — умоляюще просит Тэмин, выглядя хуже побитой собаки.       — Ты ещё не всё мне сказал? — Чонгук всё же поднимает на него оледеневший взгляд, выбивающий напрочь весь дух из тела. — Если ты ещё раз попытаешься сказать мне, что любишь меня и хочешь всё вернуть, я тебе снова врежу, и мне насрать, если кто-то вызовет полицию.       — Почему ты так жесток со мной?       — Ты ещё спрашиваешь? — криво усмехается Чон. Боже, и у него ещё хватает наглости после всего, что было, спрашивать такое? Чонгук готов стоя аплодировать самонадеянности и лицемерию этого человека.       — Это всё из-за него? — Чонгук хмурится, не понимая, о ком идёт речь. — Из-за того парня, с которым ты пришёл? Я видел вас.       Так Ли говорит о Чимине. Насколько известно, Тэмин все эти годы не прекращал общаться с Юнги. Так неужели он не узнал младшего брата своего друга? Чонгук уже было порывается озвучить ему этот факт, но осекается, замечая, как подавлено и разбито выглядит мужчина, когда говорит о каком-то загадочном парне. И Чонгук вроде бы не такой человек, но как же ему хочется сейчас надавить посильнее, сделать ещё больнее, чтобы Тэмин ощутил хотя бы на мгновение всё то, что чувствовал он сам на протяжении многих лет. Использовать Чимина для столь грязной лжи неправильно, просто отвратительно со стороны Чона по отношению к младшему, однако трезвость ума оказывается всецело поглощена злобой и обидой, и желание отомстить в такой низкий способ затмевает все предрассудки.       — Какое тебе дело до моей личной жизни?       — Потому что я вижу, как он смотрит на тебя. Когда-то ты смотрел на меня так же, — говорит он с ощутимой болью. И Чонгуку его почти жаль? Нет, совершенно не жаль.       — И как же? — иронично выгибает бровь, упиваясь тем, как чужой взгляд напротив тухнет от его следующих слов.       — Влюблённо, — голос Тэмина ломается, переходя на низкую тональность. Почти шепотом: — Ты тоже? Тоже его любишь? Поэтому даже не стал меня слушать тогда? Ты специально его привёл сюда, чтобы я вас увидел?       В ответ Чонгук откровенно смеётся прямо в лицо, но не чувствует никаких угрызений совести. Возможно, они настигнут его подобно снежной лавине, как только переступит порог туалета и выйдет в коридор. Ну а пока ему чисто по-человечески, да и не по-человечески тоже, плевать.       — Тэмин, — успокаивается мужчина и неожиданно, даже для самого себя, обращается по имени, хотя зарёкся больше не произносить его никогда вслух, — да скорее учёные докажут, что Земля плоская и стоит на трёх китах, чем ты хотя бы на мгновение допустишь мысль, что мир не крутится вокруг тебя. Я понятия не имел, что ты здесь будешь, и если бы знал, то точно бы не стал устраивать подобное представление для тебя. У меня своя жизнь, которая никак тебя не касается. Ты — моё прошлое, и в настоящем для тебя нет места. Прекрати уже быть настолько жалким, смотреть тошно, — он подходит ближе, и Ли, в силу разницы в росте, немного запрокидывает голову, чтобы посмотреть в глаза, которые вот-вот уничтожат его окончательно, испепелят своей ненавистью. — Тебя, наверное, уже заждалась твоя невеста. Надеюсь, она достаточно глупа, чтобы разглядеть то, за какое ничтожество выходит замуж, иначе мне её искренне жаль. Совет вам да любовь и деток побольше, — хлопает ладонью дважды по плечу и уходит, напоследок грохнув дверью туалета.       Пройдя несколько шагов, Чонгук вдруг останавливается. Он не слышит позади себя шагов, никто не пытается его остановить, не кричит в спину о своей любви, в которую и сам не верит. И тогда Чон наконец-то осознаёт, что всё. Теперь всё по-настоящему закончилось. Отравляющая любовь, от которой, казалось, нет нигде спасения, действительно ушла. Чонгук сам своими руками закрыл за ней дверь. Ещё утром он думал, что всему этому никогда не будет конца и края, что он постоянно будет бродить по замкнутому пространству, но вот змея Уроборос наконец-то выпустила изо рта свой хвост, и порочный круг разомкнулся.       В душе не пусто и не грустно, просто никак. Наверное, так и ощущается свобода от оков, что больно впивались в сердце, и казалось, будто не только оно, но и все кости в теле сломаны.       Зигмунд Фрейд говорил: «Иллюзии привлекают нас тем, что избавляют от боли, а в качестве замены приносят удовольствие. За это мы должны без сетований принимать факт, что, вступая в противоречие с реальностью, иллюзии имеют свойства разбиваться вдребезги». Но он так же утверждал, что именно любовь способна исцелить от любых недуг.       Чонгук склонен верить первому утверждению про иллюзии, но в корне не согласен со вторым. Он убеждён, что любовь — тоже своего рода болезнь. И если повезло от неё излечиться, то после непременно стоит поставить себе вакцину во избежание повторного заражения.       Некоторые люди просто не созданы для любви. И одинокий художник по имени Чон Чонгук из их числа.