Полидипсия

Мир животных — тирьяка-лока, ассоциируется с фундаментальным невежеством и погружённостью в насущные жизненные потребности (холод, голод, неустроенность) — животные постоянно страдают, живут впроголодь и вынуждены всё время бороться за выживание.

      Сириус не хотел. Он не хотел устраивать сцену ревности, не хотел трахаться в своем собственном кабинете и уж точно не хотел превышать норму сигарет в день. Точнее хотел, но… Так, нет! Начнем по-другому!       Сириус хотел понять, как это будет. Ему было почти сорок четыре года, он ни разу не жил с кем-то — школа-интернат и тюрьма не считаются. Их с Гарри отношения — межличностные? — и так были обременены весьма нестандартными обстоятельствами, но теперь добавился еще и факт совместной работы. Да, Гарри не находился под непосредственным начальством у Блэка, существовал в другом структурном подразделении компании, только вот вопрос о статусе оставался открытым: жили они вместе, направление на собеседование Гарри получил от Сириуса.              Раздельные поездки на работу и домой, постановочные натянутые диалоги, показное равнодушное отношение — все это было детским садом, в котором Сириус принимать участия не желал. Да и чего греха таить? В компании работало достаточное количество людей, которые были знакомы с Джеймсом, да и в Хоге учились. Шифроваться пришлось бы так и так, но официальный статус крестного и крестника позволял сразу решить вопрос с совместным проживанием и теплыми отношениями.       Не то чтобы Сириуса особо волновало мнение окружающих, да? Ну посчитали бы они, что Гарри получил работу по знакомству или через постель, так после демонстрации профессиональных качеств взяли бы слова назад. Ну сказали бы, мол, Блэк этот, старый интриган, молоденького мальчика себе завел, так Сириусу-то что? Кого он заводит, будь это хоть кот, хоть крестник — только его дело. Только вот все эти слухи могли дойти до Джеймса с Лилс, а Сириус все еще отлично помнил первый пункт своего списка.       Другое дело, конечно, что чувства так просто не скроешь. Можно ли не заметить то, как трепещут эти черные ресницы, как зеленые миндалевидные глаза наполняются неразбавленной нежностью? Можно ли не заметить то, как сам Сириус отвечает Гарри, как игриво его поддразнивает, как легко касается локтя, как поддерживает под поясницу, когда они решают подняться по лестнице, выходя из кафетерия, потому что лифты перегружены? Можно ли не заметить эту обоюдною заботу, когда Гарри притаскивает в его кабинет черный кофе с корицей, без сахара и молока, если у Сириуса завал, а сам Сириус задерживается допоздна, даже если неотложных дел не осталось, только чтобы Гарри не добирался домой на такси или метро? Конечно нельзя, но люди любят игнорировать очевидные факты и не верить своим глазам.              Сириус гордился своей выдержкой: за этот месяц он ни разу не поцеловал Гарри в офисе, не зажал его в каком-нибудь закутке. Даже в пределах собственного кабинета, закрывающегося на ключ, он не дерзнул — а очень хотелось! – распустить свои руки. Гарри же… Сириус его не понимал. Казалось, что для крестника не изменилось ровным счетом ничего, он был словно рыба в воде. Гарри просыпался первым по утрам и, после душа, в одном шелковом — Сириус думал, что умрет от недостатка кислорода – черном халате варил кофе и готовил завтрак. Гарри ездил в институт три раза в неделю на вечерние пары и притаскивал из их местной забегаловки салат с тунцом. Гарри страстно льнул к Сириусу по ночам, спал в его — их — постели и жарко целовал в прихожей после работы. Гарри исправно звонил родителям два раза в неделю, разговаривал по часу, нахваливал то, как Сириус прекрасно справляется с ролью крестного. Гарри усердно трудился на работе, обзаводился друзьями своего возраста, но все равно по вечерам отказывался от посиделок в баре или походов на концерты. Гарри вел себя так, словно они с Сириусом встречаются уже лет десять, а дело идет к свадьбе. Он не пытался выяснить отношения, будто воспринимал их не как странный роман, а как полноценные, взрослые, долгосрочные, серьезные отношения.              Не сказать, что Сириус был против — совсем наоборот — такого расклада, но какая-то недосказанность, как минимум с его стороны, была. Да, мистер Блэк был взрослым мужчиной, который знал, что все вещи стоит обсуждать, но подходящего момента все не находилось, а вбрасывать такое во время секса или, не дай Бог, во время завтрака, Сириус готов не был.

***

      Пятница была наполнена суматохой и, что не радовало, переговорами. Контракт с потенциальными американскими партнерами должен был быть подписан в понедельник, что отягощало положение. Сириус с самого утра заперся в кабинете. Ситуация была настолько тяжелой, что он, сокративший количество сигарет до десяти штук в день— возможно, Сириус и правда хотел бросить курить, – отправил своего секретаря в магазин за электронной приблудой какого угодно толка, лишь бы там был никотин. Рон Уизли, идеально выучивший своего начальника за последний год, прибежал спустя двадцать минут с айкосом и сигаретными стиками к нему, разумно купив сразу три пачки.              Полуденное солнце пробивалось сквозь неплотно прикрытые жалюзи, рабочие очки, приобретенные в пылу прошлогоднего дедлайна и оттого не особо удобные, неприятно давили на переносицу, а контракт и план встречи, отправленные ему на итоговую оценку, казались все более не годными к существованию.              Сириус набрался мужества — дыма в легкие – и еще раз сел за вычитку пункта о праве интеллектуальной собственности. На столе, рядом с пустой чашкой из-под кофе, использовавшейся теперь в роли пепельницы, глухо провибрировал телефон. Сириус чертыхнулся, засунул бесполезную звонилку, отвлекающую его по поводу и без, в ящик стола, притянул к себе бумажный правовой справочник и, прикусив стик, попытался продраться сквозь сухо изложенный текст.              В дверь постучали. Сириус поправил очки.              В дверь постучали недовольно. Сириус сильнее сжал стик зубами.              В дверь не просто постучали, а откровенно нагло затарабанили. Сириус психанул.        — Ебаный дурдом! — Блэк подорвался с кресла, злобно распахнул дверь. — Я же, блядь, ясно выразился, мистер Уизли, что сегодня не принимаю нахуй никого, кроме ебаных…        — Мистер Блэк, не сочтите за грубость, но вы предприняли попытку пропустить обед, — Поттер одернул свитер в широкую красную полоску и улыбнулся.              Этот ужасно огромный свитер, от которого за километр разило гранжем, поразительно хорошо сочетался с зауженными драными джинсами — вебкамными, – которые Гарри стащил у Сириуса буквально сегодня утром. Когда Блэк смотрел, как крестник корячится в коридоре, завязывая конверсы, то думал только о том, как в шестнадцать лет сбежал на концерт Nirvana и все два часа не мог отвести взгляд от Кобейна, изгаляющегося на сцене.        — Блядь, — Сириус звучно приложился лбом об косяк. — Прости.              Гарри помотал головой и, оттеснив Сириуса плечом, протиснулся в дверной проем.        — Сириус, ну это невозможно, — Гарри поставил пакет из крафтовой бумаги на рабочий стол. — Айкос воняет хуже чем мокрые окурки из мусорки, — он распахнул окно.              Сириус пожал плечами, провернул ключ в замке.        — Что с тобой сегодня? — Гарри бесцеремонно сместил весь хлам на край стола и сел в «приемочное» кресло.        — Вы в своем отделе разработок совсем ничего не слышите? — Сириус опустился напротив, рефлекторно потянулся к айкосу, но отдернул руку. — В понедельник подписание договора с этими, — он поморщился, — м-м, нехорошими людьми.        — С теми самыми, что тебе мозг, м-м, — Гарри фыркнул, — сношают весь год?        — Ты совершенно прав.              Желудок Сириуса издал жалобный стон.        — А вы, я посмотрю, в своем отделе, совсем ничего не помните, — Гарри закатал рукава свитера, оголяя предплечья, закинул ногу на ногу и подтянул к себе пакет. — Сегодня, между прочим, знаменательный день!              Он зашуршал, вытаскивая пластиковые контейнеры с едой.        — И какой же? — Сириус устало потер глаза пальцами, забив на то, чтобы снимать очки. В данный момент его меньше всего волновал тот факт, что, насколько бы аккуратен он ни был, подлезая под линзы, он так и так оставит следы на стеклах.        — Ох, что бы ты делал без меня, — Гарри что-то искал в этом слишком шумном пакете. За этот месяц его волосы сильно отросли, а из-за того, что вода в Лондоне была более мягкой, чем в Истборне, они ещё и начали закручиваться в смешные пушистые кудряшки, но неравномерно, что превращало крестника то ли в чуть-чуть сумасшедшего ученого, то ли в ходячий одуванчик.        — Высыпался? — Сириусу нравилось мягко подтрунивать над высоким либидо Гарри, для которого ежедневный секс был настолько естественен, что поначалу это даже пугало.        — Он еще и жалуется, вы на него посмотрите! — Гарри вытащил кусок лимонного чизкейка, толкнул пластиковый контейнер по столу в сторону Сириуса. — Прости уж, свечек в кафетерии я не нашел.              Сириус как-то оторопело моргнул, пытаясь сообразить, что происходит. Он медленно перевел взгляд с счастливого лица крестника на календарь, висевший около шкафа.              Третье ноября.              Он не праздновал его уже давно. Бутылка виски от совета директоров да звонок от Сохатого с Лунатиком — это все, что сулил день рождения, но, если честно, Сириуса это вполне устраивало. Последнее третье ноября, которое должно было стать знаменательным днем, — днем, который Сириус встретит на свободе, днем, когда соберутся все люди, которых Сириус любит, – оставило слишком глубокий шрам. Новый черный костюм, купленный в каком-то ужасно дорогом бутике, стал похоронным, а пачка сигарет, мужественно оставленная дома перед заключением, лишилась скользкой пластиковой упаковки.        — Я забыл.        — Да я уж понял.              Они ели в тишине. Что-то в груди Сириуса разлилось теплой патокой, затопило собой все переживания о дурацких партнерах, о дедлайне годового отчета, что с каждым днем угрожающе приближался. Сириус смотрел на этот кусок лимонного чизкейка и думал, какой все-таки Гарри внимательный, как он без единого намека понял, что Сириусу нравится все цитрусовое и неприторное, как он позаботился о том, чтобы Сириус не пропустил обед, да и вообще.        — Тебе же сорок четыре, да? — Гарри сыто потягивал черничную одноразку, развалившись в кресле и вытянув ноги.              Сириус кивнул. Он зевнул, лениво прикрыл глаза, разомлел в тишине кабинета. Хотелось завалиться на кожаный диван, стоящий около стены, и подремать час-полтора перед тем, как снова броситься в бой с договором.        — В следующем году уже юбилей, — Гарри выпустил дымное кольцо. — Махнем куда-нибудь на Мальдивы? Всегда мечтал об этом дурацком домике на береговой линии. Чтобы фруктовая тарелка в бассейне, море прям под лестницей и все такое.              На улице было всего плюс десять градусов. Сириус сидел в одной тонкой черной футболке, тяжелый вельветовый пиджак, скинутый в порыве активной трудовой деятельности — агрессивного хождения по кабинету, – покоился на диване.        — Или, может, — Гарри активно что-то листал в айфоне, — побережье Гоа? Просветление, йога, кокосовая вода? — Гарри показал фотографию пляжа. — Или Бали? Ну, знаешь, заценим современный тренд, вдруг инсту начнешь активно вести.              Сириус ощутил то, как ветерок, до этого приемлемый и неосязаемый, превратился в ледяной океан, захлестнувший его. Озарение настигло резко, как это всегда и бывает, выбило весь трепет, всю ту ласковость и нежность, что связывали Сириуса последние почти полгода.              Дымное кольцо разбилось о потолок, задрожало, распалось на сотни маленьких иголочек и растворилось, оставив после себя только едкий запах черники, который казалось пропитал не только постель Сириуса, но еще и сердце.        — Бэмби, нам нужно поговорить, — негнущимися, враз продрогшими пальцами, Сириус впихнул стик в многострадальный, предупреждающе мигающий желтым огоньком айкос.        — Какой интересный тон, — Гарри выпрямился в кресле, заблокировал телефон и отложил его. — Это им говорят что-то в духе «пакуй чемоданы, мальчик»?              Сириус поправил очки, которые так и норовили сползти каждые пять минут.        — Гарри, мне сорок четыре года.        — Поздравляю с днем рождения? — Гарри нервно хихикнул.        — Спасибо, но я не об этом. — Сириус скривился от мерзкого привкуса дыма, айкос пора было почистить. — Тебе двадцать три года.        — Сириус, ну ты же не серьезно? — Гарри страдальчески протянул.        — Послушай. У нас разница в двадцать один год, это достаточно много. Я не хочу сейчас сказать, что решаю тут за тебя с кем тебе спать, но… Согласись, какая-нибудь Чжоу Чанг, только-только окончившая институт, звучит перспективнее чем… — Сириус отстраненно и рвано повел рукой.        — У меня есть три варианта того, что сейчас происходит, — Гарри взлохматил свои волосы. — Либо ты ревнуешь, либо комплексуешь из-за возраста, либо пытаешься выяснить границы.              Сириус отвел глаза. Он никогда не был страстным ревнивцем, не закатывал истерики, да и вообще старался не ставить объект симпатии — партнера? любовника? – в известность. Сейчас же ничего не мешало сказать нейтральное «ровесник», но мысль о том, как небезызвестная китаянка, работающая на полставки в отделе клинических испытаний, строила глазки Гарри, неприятной иглой засела где-то под кожей и не дала обойтись без нелепого подтекста. Комплексовал ли Сириус из-за возраста? Сложно сказать точно. Его устраивала цифра сорок четыре, но нюансы, кроющиеся за ней… Сириусу уже было пора, по-хорошему, найти стабильного партнера, с которым он мог бы вступить в брак, разделить жизненный опыт, да и вообще состариться вместе, да? Гарри же был бесстыдно молод. Сириус знал, что в молодости увлечения проходят быстро, что разница в возрасте — это в первую очередь разница в опыте, что в конце-то концов у людей лобная доля формируется до двадцати семи лет! Но любовь — любовь? – зла, полюбишь и Гарри Поттера. Сириусу нравилось смотреть, как крестник получает новый опыт, тот, который сам Сириус уже когда-то пережил. Ему нравилась юношеская порывистость, которая проявлялась не в странных решениях — стоит опустить секс с крестным, – а в экспрессионизме, в легкости, в страстном желании жить и выражать. Гарри был тонко чувствующим, в меру язвительным, ласкучим до дрожи в коленях. Сириусу казалось, что в его страшном мире, наполненном поверхностными чувствами, низменными проблемами, знакомым адом, глядящим из пустых глазниц каждого нового партнера, Гарри стал проклятьем священных заветов, впечатанных в саму душу Сириуса, выжженных на его костях и, что страшнее, выбитых на его коже. Сириус понимал, что Гарри лучше уйти, найти кого-то другого, потому что сам он очень хотел рассчитывать на большее, хотел обрасти ярлыками, хотел Гарри как равного себе.              Сириус молчал. Он не был готов вывалить свой поток сознания наружу, это было все равно что открыто признать каждую мысль, вывернуться наизнанку перед Гарри. Сириус боялся. Боялся того, что все его криво сформулированные выводы, попытки объяснить, что Гарри прав и не прав одновременно, станут не откровением, а манипуляцией. Он не хотел ломать, не хотел давить, не хотел заставлять Гарри чувствовать то, что он не чувствует или верить в то, что он чувствует то самое. Сириусу нужно было еще чуть-чуть времени, маленький тайм-аут — или пара стопок текилы — чтобы разобраться в том, что и как стоит сказать.              Гарри, молчаливо наблюдавший за Сириусом эти долгие пять минут, будто давал эту нужную передышку, давал время, но что-то в его лице неуловимо изменилось. Его губы растянулись в какую-то дурацкую, радостную улыбку, зеленые глаза снова сверкнули той невозможной нежностью.        — А, — Гарри положил одноразку на гладкую поверхность стола. — Все вместе, Сириус.              Глухой стук припечатал Сириуса к креслу.        — Все вместе, — Гарри скинул пустые контейнеры в пакет, поставил его на пол.              Сириус сделал судорожную затяжку. Айкос провибрировал два раза, вещая об окончании сеанса курения.              Гарри поднялся, обошел стол вкруговую, встал прямо перед Сириусом. Мягкие кудряшки обрамляли его какое-то в раз посветлевшее лицо. Круглые очки в тонкой оправе бликовали то фиолетовым, то зеленым — специфика линз давала о себе знать. Гарри аккуратно дотронулся ладонью до небритой — утром они безбожно проспали — щеки Сириуса, металл черных колец — Гарри носил два на фалангах указательного и безымянного пальцев – обжигал холодом.        — Все вместе, да…              Сириус отвел глаза, боясь откликнуться на незатейливую ласку, прижаться к этой ладони как глупый пес: притереться к ней носом, влажно лизнуть тонкую кожу, обводя сразу и линию жизни, и линию любви, и все остальные, пытаясь замкнуть их на себя. Он не верил ни в магию, ни в мистику, ни во что бы то ни было, но желание и истома, которые накрывали его с головой только при мысли о том, что он для Гарри не временное увлечение, не прихоть, а искренняя и серьезная привязанность, заставляли его млеть и дурить, причем дурить откровенно, вспоминая старые семейные байки о прабабке хиромантке, привязавшей к себе своего суженого именно таким странным образом.              Холод жег так сильно, что Сириусу казалось, что все это чересчур. Тревожность снова сковала его, и Сириус потянулся к айкосу, потому что паттерн, въевшийся в него с тринадцати лет, никуда не пропал. Если происходит что угодно, выбивающее из колеи, то нужно закурить и заземлиться, спрятаться в дыму.              Гарри провел большим пальцем по щеке.              Айкос издал жалобную вибрацию, загорелся красным.              Сириус задержал дыхание.              Гарри выудил айкос из побелевших пальцев, наконец-то прерывая невозможное прикосновение, запихнул его в задний карман джинсов.        — Значит, проблема комплексная, — Гарри оперся бедрами о край стола. — Комплексная… Сириус?        — Гарри?        — Современные проблемы требует современных решений, слышал такое?              Сириусу показалось, что у Гарри случилась какая-то странная фиксация, он начал, явно непроизвольно, постукивать пальцами по лакированной столешнице, как делает всякий человек, поглощенный — тяжкими? – раздумьями.        — Мы вроде выяснили, что мне всего сорок четыре года, а не девяносто, — взгляд Сириуса метнулся в сторону оливкового пиджака, где во внутреннем кармане одиноко лежала пачка сигарет.              Гарри, решивший что-то для себя, цокнул и как-то нехорошо улыбнулся:        — Сириус, ты ведь лингвист, да?        — М-м, я получил классическое филологическое образование, а в магистратуре уже выбрал лингвистику.        — Так даже лучше. Насколько я помню, зарубежная литература является обязательным предметом.        — Верно помнишь.        — Тебе нравился господин К.? — Гарри склонил голову набок, оценивающе прищуриваясь.        — Ты наслышан о Кафке? — Сириус хмыкнул. — Почему же нравился? Кафка из тех писателей, которых либо ненавидишь, либо обожаешь. Я, что вполне закономерно, отношусь ко второму типу.        — Можешь процитировать его «Прометея»?              Сириус удивленно взметнул брови. Цитировать прозу — это тот навык, которым владеет не всякий человек, обычно такое даже не предполагают, ход мыслей крестника — как и сам крестник — был до странного исключительным.              Сириус поправил узкие очки в тяжелой оправе, кашлянул и, прикрыв глаза, хрипло заговорил:        — О Прометее идёт речь в четырёх сказаниях: согласно первому, за то, что он предал богов людям, его приковали на Кавказе, и боги наслали на него орлов, чтобы те глодали его не прекращавшую расти печень. Согласно второму, от боли, наносимой ему внедряющимися клювами, Прометей всё глубже вжимался в скалу, пока не стал её неотделимой частью. Согласно третьему, многие тысячелетия спустя его вина забылась, забыли боги, забыли орлы, забыл и он сам. Согласно четвертому, от того, что стало беспочвенным, устали. Устали боги, устали орлы, усталая рана закрылась. Остались необъяснимые скалистые горы. — Сказание пытается объяснить необъяснимое. Но поскольку оно исходит из почвы истины, то его конец — в необъяснимом.              Тишина, по обыкновению появляющаяся после декламации, в этот раз не почтила общественность своим присутствием.        — Красиво, да? — Гарри почти ласкал Сириуса взглядом, ничуть не скрываясь, выставляя это откровенно, напоказ.        — Да, бесспорно, но к чему ты ведешь? — в горле у Сириуса пересохло и он подошел к мини бару, вытащил бутылку холодной газированной воды.        — О чем эта притча? — Гарри потянулся следом.        — Тебя так интересует экскурс в филологические дебри? — Сириус хрустнул пластиковой крышкой. — Ну, почему бы и не просветить жаждущий юношеский ум, — он сделал большой глоток. — Видишь ли, вся суть в мифе, как бы банально это ни звучало. Миф о Прометее известен даже младшеклассникам, также как и его происхождение: человечество нуждалось в объяснении природы огня. Миф, по сути своей, есть истинное объяснение необъяснимого и господин К. прекрасно смог это обыграть в своей короткой форме. Но суть ведь не только в игре слов, правда же? Все сводится к тому, что людям важен сам процесс объяснения и объяснение любого толка, а не установление истины. «Устали боги, устали орлы, усталая рана закрылась». Конечно можно довести все до того, что так как миф — это попытка нащупать такую эфемерную истину, но попытка основанная на изначально ложных данных, то есть необъяснимых, мистических и так далее, то миф обречен остаться мифом, сколько истиной ты его не назови.               В пылу лекции Сириус навернул несколько кругов по кабинету и, наконец-то, остановился около стола, совсем не по-директорски уселся на столешницу, скрестил ноги в мягких кожаных ботинках. Он выдохнул, глотнул ледяной воды и фыркнул от пузырьков, защекотавших небо.        — Так к чему тебе это нужно было? — Сириус распустил волосы — затылок начал надсадно ныть из-за тугого хвоста.              Взгляд Гарри, иступленный нежностью и обожанием, как-то резко переменился, стоило только Сириусу забраться на этот злосчастный стол — стол не виноват в привычке сидеть как попало и где попало — и сменить прическу — возможно стоит побриться под ноль. Эти чертовы зеленые глаза снова приобрели то выражение, тот подтон, который Сириус уже видел тогда, на кухне. Этот взгляд он узнавал сразу, потому что тот вечер, наполненный винной истомой, жадными поцелуями и маревом, отпечатался в его сознании так ярко, как не отпечатались языкознание и латынь, древнегреческий и древнеанглийский. Да и весь отпуск, проведенный в жарком Истборне, в семейном гнезде лучшего друга, прошел под эгидой этого голодного, дурного, страшного и манящего взгляда Гарри.        — Знаешь, твоя лекция была прекрасной, но, что закономерно, да? — Гарри сделал шаг к Сириусу. — Она исполнена филологическим духом, почти тлетворным, не находишь? Мне остается совершенно не ясно, почему филологи, по сути своей должные быть близкими к литературе, так далеки от нее.        — Ты просил меня сказать о сути, а не о впечатлении, Бэмби. — Сириус зевнул.        — И все же… — Гарри остановил себя от полемики с заметным усилием. — Так вот, господин К., да? Возвращаясь к озвученной тобой мысли о том, что мне следует пересмотреть свой выбор ввиду объективных, — он хмыкнул, — причин. Сириус, есть вещи, которым суждено тлеть в необъяснимости, уходить корнями в миф. Ты не можешь назвать мне всех причин, которые роятся в твоей голове, потому что, возможно, ты не в силах объяснить их самому себе. — Он как-то невозможно быстро оказался рядом, опустил ладони по обе стороны от бедер Сириуса, ловя его в капкан. — Знаешь, почему мне нравится Кафка? Потому что в его голове никогда не сидел пресловутый читатель. Кафка писал для себя, писал потому, что не мог не писать, но читатель, сидящий в головах у авторов, трактующий им нормы и тенденции, не нашептывал Кафке в ухо, — Гарри приблизился к Сириусу, проговаривая слова четко, почти прямо ему в губы. — Суть «Прометея» Кафки в том, что «Прометей» понятен только Кафке. Он мог сделать его проще, доступнее, понизить порог входа и, что было бы характерно, использовать большую форму, чтобы донести своему читателю то, что он говорил. Однако, — Гарри посмотрел Сириусу в глаза, — он этого не сделал. А знаешь почему?              Сириусу было жарко. Жарко от близости, жарко от вынужденной — но не желанной – злости. От Гарри пахло черникой и властью, властью полной и тотальной, неразбавленной. Этот Гарри, этот Гарри смог бы сказать ему пресловутое «на колени» даже шепотом, даже просто подать смазанный знак рукой, и Сириус бы упал.        — Почему? — Сириус облизал пересохшие вмиг губы.        — Потому что ему было откровенно плевать на мнимого читателя. Кафка писал. Писал как хотел. Писал, что хотел.              Последующей цепочки событий, возможно, и стоило ожидать, но когда Гарри резко переместил ладони со стола на поясницу Сириуса и дернул его на себя, Сириус предпочел сделать вид, что эта обескураживающая неожиданность и правда была неожиданной и обескураживающей — будто он и не чувствовал того сексуального напряжения, что заполонило кабинет. Гарри прижал его к себе, быстро впился в губы — они больно столкнулись зубами – сжал руками его бока.        — Гарри, ты не… — Сириус вцепился в его плечи, сжал руками дурацкий свитер, попытался оттолкнуть от себя.        — Сириус, — крестник сощурился. — Я — да, понимаешь? Да, Сириус.              И Сириус понял. Понял, что в действительности, даже если лобная доля Гарри сформируется и он уйдет — это будет не так больно, как оттолкнуть его сейчас. Сириус делал ставку. И ставил он на зеро.              Рулетка, стоящая на стопе все эти месяцы, дала оборот.              Секс на работе, на гребанном столе — это не то, чего Сириус бы хотел в принципе, но ебанца, запрятанная, подавленная и потаенная, никогда на самом деле не пропадала. Он мог сколько угодно строить из себя серьезного директора, строгого и агрессивного начальника, да кого угодно, но, в сущности, та безбашенность подросткового возраста никуда не делась. Как можно отказаться от этой горячей мозолистой ладони — крестник много работал руками – на члене? Как можно сделать вид, что его совсем не заводит то, как Гарри остервенело и агрессивно, бездумно и порывисто дрочит ему? У Сириуса плавился мозг, который всё ещё пытался орать что-то про конец обеденного перерыва, про секретаря за стенкой, который, естественно, слышит то, что происходит в кабинете. Сириус скулил, выгибался как дурной на этой блядской столешнице, поясница надсадно ныла, и он, как только мог, цеплялся за плечи Гарри. Джинсы болтались где-то на щиколотках, пряжка ремня скрипуче елозила по полу, но имело ли это значение? Явное неудобство, холодный воздух из открытого окна, упавшая бутылка воды, трек «Ausländer» Rammstein, которым пронзительно разразился айфон Гарри, кто-то — определенно Люциус – попытался дозвониться до нерадивого подчинённого. Попытка была бесплодна, потому что у этого самого подчиненного буквально слетели тормоза. Нельзя быть таким, нельзя сочетать в себе нежность с агрессивной страстью, ведомость с властностью, бережливость с сексом на столе, когда партнеру уже за сорок. Но Гарри сочетал и, возможно, именно этого Сириусу и не хватало. Жесткой дрочки «на слюну», болезненных укусов куда-то в ключицу, когда кажется, что партнер хочет ее буквально выгрызть и — о Боже! – цепкой хватки в волосах. Никто и никогда не наматывал волосы Сириуса на кулак, не оттягивал их до слез в уголках глаз, не кусал Сириуса в подбородок, потому что не мог попасть в губы, не сжимал челюсть, заставляя поддерживать зрительный контакт. Сириусу было дурно. Вся эта вакханалия, вся эта дурь, казалось, длилась несколько часов. Он не чувствовал ног, не чувствовал пространства, не чувствовал ничего, что не Гарри.        — Сириус, давай, — Гарри зашипел куда-то в шею        — Я не… — Сириус готов был умереть, удовольствие, жаркое и острое, настолько сильно смешалось с болью, что его вело.        — Ты — да, Сириус. Давай, — Гарри особо сильно проехался большим пальцем по головке члена, обвел ее вкруговую, почти на сухую.              Сириус заорал бы, но ладонь Гарри крепко впечаталась в его рот. Сириуса тряхнуло так сильно, что он — такого не могло быть – всхлипнул от переизбытка всего, затрясся на этом столе, выгнулся так, что поясница издала последний — траурный – хруст. Он попытался отодвинуться, но Гарри держал плотно, продолжая водить рукой по чувствительной головке, размазывая сперму, и с каким-то садистским удовольствием начинал снова увеличивать темп.              Сириус с ужасом распахнул глаза, дернулся под новым движением пальцев и слабо стукнул Гарри в плечо.              Крестник замер и наконец-то отпустил Сириуса, но только для того, чтобы нашарить влажные салфетки в ящике стола.        — Прости, я немного переборщил, да? — Гарри как-то трепетно и бережно прошёлся по впалому животу крестного салфеткой.              Сириус плюнул на все и устало распластался на столе, лег на него целиком, раскинул руки в стороны. Он выглядел как жертва маньяка: черные кудри сбились в колтуны, очки перекосились, все тело, кроме шеи, покрывали быстро начинающие темнеть синяки.              Блэку было хорошо.              Чертовски прекрасно.              Невъебенно замечательно.              Мысли успокоились.              Он был пуст.        — Гарри.        — Да? — Поттер порывисто вскинулся, красный от смущения и стыда.        — Дай сигарету.              Солнце слепило. Тилль Линдеманн продолжал завывать:              Ich bin kein Mann für eine Nacht       Ich bleibe höchstens ein, zwei Stunden