Вдох, один, два

       Пока они обсуждали детали, Гарри признался, что ему было не по себе от мысли о чаепитии в кафе, и, упомянув в очень общих чертах о своём неудачном свидании в чайной мадам Паддифут, он пригласил своего вероятного друга к себе. Себастьяну явно было дискомфортно посещать его дом, но в конце концов тот уступил, сознавшись, что никогда раньше не бывал в маггловской квартире. Перед уходом он забрал свою зелёную картину, написанную неделю назад, которая уже достаточно подсохла для транспортировки. Гарри же, как обычно, применил исчезающие чары прямо на мольберт.        Утром условленного им с Себастьяном для встречи дня он встретился с Матильдой, и с ней они сошлись на том, что им не следовало сегодня слишком налегать на терапию, когда он проронил, что опасался вследствие последней уже и без того чувствовать себя хрупким и взведённым на первой встрече вне занятий арт-терапии. Так что вместо этого Матильда провела с ним управляемую медитацию, используя пары кипящего в углу успокаивающего зелья и настроенческие чары, чтобы «зарядить его позитивно». Перед его уходом она напомнила, что его прогрессу не пойдёт на пользу необходимость таким образом расслабляться каждую неделю вместо должной работы, так что он пообещал, что последующую встречу с Себастьяном, если таковая будет, назначит на другой день. Ему напомнили также о возможности поменять расписание и консультаций при нужде, но у него пока не лежала душа изменять устоявшийся порядок.        — Гарри? Ты дома?        Нахмурившись, он поспешил в гостиную, к камину, где среди зелёного пламени уютно устроилась голова Гермионы.        — Всё в порядке? — спросил он, когда попал в её поле зрения.        — Естественно, в порядке, — ответила она, и Гарри тут же пожалел о своём тревожном вопросе, когда её лицо отразило глубокую озабоченность. Гарри ненавидел этот взгляд. «Вдох, один, два, три, четыре. Она беспокоится, потому что любит тебя, три, четыре». — Мы с Роном составляли планы на следующую неделю и надеялись, что ты не против заглянуть на ужин.        — Конечно, — ответил он, успокоившись оттого, что за её обеспокоенным взглядом не последовали вопросы ряда «Как у тебя дела, Гарри?», «Всё ещё без работы, Гарри?» или «Когда ты в последний раз разговаривал с Джинни, Гарри?» — Когда вы свободны?        — На самом деле, у нас на этот раз неделя не загружена. У нас свободны воскресенье, понедельник и вторник. Знаю, что ты не любишь собираться по средам, а по пятницам у тебя занятия.        Стук в дверь раздался одновременно со звуком медленно закипающего чайника.        — Мне пора, Гермиона, ко мне впервые придёт новый друг, и я не хочу всё испоганить. В воскресенье нормально?        — Новый друг? — на её лице промелькнуло что-то близкое к тревоге, хоть Гарри не мог понять почему. — О, ладно, Гарри… Поговорим в воскресенье! Приходи в любое время! Увидимся!        — Пока!        Когда Гарри уже торопился от камина, раздался повторный стук в дверь, заметно громче и нетерпеливее, чем в первый раз. Распахнув дверь, он выпалил приветствие и помчался на кухню за чайником, который уже завёл приятную, хоть и довольно пронзительную ноту на весь дом.        — Ты не применил чары гламура, — заметил Себастьян, спокойно закрыв дверь и направившись к Гарри.        — А смысл? Ты всё равно видишь, кем я являюсь в действительности, — сказал Гарри, слегка усмехнувшись в ответ.        — В самом деле.        Гарри начал разливать чай по чашкам, поставил в сторону новую белую сахарницу и жестом предложил Себастьяну добавить себе самому, пока он покачивал заварочный чайник, просто чтобы насладиться издающим чарующее звучание плеском чая о горячие стенки.        — Не думаю, что ты когда-либо так светился в моём присутствии. Мне не знаком чай, завариваемый на молоке. Сколько сахара принято добавлять? — где-то между дверью и своим появлением рядом с Гарри, тот успел снять очки. Гарри никогда не видел того без них и не знал, как отнестись к тому, что его постоянный гламур был единственной причиной, по которой мужчина вообще их носил.        — Я сказал своему целителю разума, что хочу сегодня сеанс полегче, поэтому она применила ко мне успокаивающие пары и ободряющие чары, — ответил он на первую часть, наслаждаясь тем, как его собеседник приподнял бровь при этой новости. — Меня обычно угощали сладким, но, когда я искал в интернете, там сказали, что как правило его подают без сахара. Я кидаю два кубика, хотя если завариваю на ночь, то кладу только один.        Себастьян поднёс чашку к губам, сделав пробный глоток, одобрил чай небольшой улыбкой — столь редкой для этого серьёзного человека — и добавил в чашку единственный кубик. Он взял ложку, предложенную Гарри, и, кивнув, размешал напиток, пока всё не растворилось.        — Меня удивляет, что ты согласился назначить нашу встречу на тот же день, что и консультацию. Я помню… — он оборвал предложение, но это было нормально. Гарри понимал.        — После плохой сессии я обычно дня два бываю немного не в себе, — легко согласился он. Себастьян оторвался от гадания о будущем в мутной чашке ровно настолько, чтобы встретиться с ним взглядом, а потом опустил глаза обратно. — К сожалению, один из самых раздражающих симптомов у меня — забывчивость, и когда мы всё планировали, я думал только о доступном времени, но не подумал о качестве этого времени.        — Должен признать, когда ты упомянул успокаивающие пары и ободряющие чары, у меня сложилось не очень хорошее впечатление о твоём целителе. Указывала ли она сроки твоего выздоровления?        — К сожалению, нет. Хочешь присесть? Я купил закусок в ассорти, не знал, какие тебе нравятся. Что касается лечения… после наших сеансов с омутом памяти она считает, что симптомы у меня впервые проявились в самых ранних воспоминаниях, которые я смог ей вытянуть. Она полагает, что выздоровление займёт много времени, потому что мне многое нужно распутать.        Себастьян всё ещё смотрел в свою чашку. Гарри знал, что их первая личная встреча могла быть неловкой, но он, по крайней мере, пытался быть открытым, ладно?        — Тогда тем более важно, чтобы ты не пропускал дальнейшие приёмы, — выдал тот наконец. Гарри слегка напрягся, услышав в тоне слабый намёк на назидание. «Вдох, один, два, три, четыре».        Себастьян воздел глаза, слегка приподняв брови, когда понял, что он делал. Гарри вздохнул.        — Я могу что-нибудь сделать, чтобы тебе было комфортнее?        Мужчина заметно поморщился.        — Мой дискомфорт обусловлен мной же. Я просто… слегка озадачен тем, сколь ты со мной откровенен в целом.        — Ты имеешь в виду, помимо того, что я обычно с головы до ног покрыт слоями гламура? — мягко поддразнил Гарри. Полуулыбка собеседника была ему достаточной наградой.        — Я… не был в той же мере откровенен, — ответил тот. Гарри нахмурился, задаваясь вопросом, когда Себастьян вообще успел произнести столько слов, чтобы уместить в них ложь, но тот продолжил. — После войны я поклялся, что никогда не вернусь. У меня было твёрдое намерение отмыться от всего, к чему когда-либо прикасалось Министерство магии, и прожить оставшиеся две трети или больше своей жизни в относительном одиночестве. Пусть даже с магглами. Тем не менее, похоже на то… что я возвращаюсь намеренно, по крайней мере, единожды в неделю, после того как наш общий знакомый Дин Томас нанял меня для подготовки необходимых ему холстов.        — Ты создатель зелья, которое помогает изображению проявляться! — ахнул Гарри, наконец поняв, что гениальный художник, с которым он сидел рядом, и был тем самым человеком, который, по словам Дина, подал ему идею для сеансов арт-терапии.        — Именно так, — ответил мужчина без малейшего подёргивания губ, которые Гарри привык ассоциировать с улыбкой. — Я намеревался только поприсутствовать несколько недель, чтобы убедиться, что холсты работают должным образом, и я не уверен, когда именно решил остаться.        Мужчина сделал паузу, и Гарри не прерывал его. По мрачной атмосфере он понял, что Себастьян боролся с некоторым затруднением, дабы продолжить.        — Перед возвращением я заключил соглашение с… в достаточной мере заслуживающим доверие магглом о использовании его внешности, пока нахожусь здесь, — пристальный взгляд того снова встретил его собственный и выдержал его, когда Гарри нахмурился. — Я использую Оборотное зелье, чтобы скрыть свою внешность и не намерен — пока соглашение остаётся в силе — прекращать и раскрывать себя. Совсем.        В голове Гарри промелькнул Грюм, оказавшийся Краучем, и Гермиона, покрытая шерстью, словно кошка… «Вдох, два, три, четыре»... и в его затруднение дышать Себастьян не отвёл взгляда.        — Если ты в состоянии принять это, и смириться с тем, что я никогда, ни за что не стану тем человеком, которым был, когда уходил отсюда, и что в твоём присутствии я буду отпивать из флакона каждые два часа и сорок пять минут, регулярно, с этого момента и до самой смерти, тогда, возможно… мы можем попытаться стать друзьями.        Гарри устало откинулся на спинку стула. Он поднёс руку — снова трясущуюся, идиотский тремор — ко лбу, медленно прокручивая в голове это откровение и условия Себастьяна. Не в силах больше выдерживать пристальный взгляд другого волшебника, он опустил руку, словно ставню, на глаза и застонал в смятении.        — Мне кажется, это не столь сильно отличается от твоего гламура.        — …Сквозь который ты всё видел с первого дня моего его использования.        — …Справедливо.        — Я не против идеи начать свою жизнь заново после войны. Я понимаю это. Просто я и без того борюсь с огромной кучей других накопившихся триггеров, Себастьян.        — Мне снова встряхнуть тебя как следует?        Несмотря на серьёзность разговора, несмотря на страх и адреналин, побуждавший его разрешить создавшийся тупик силой, Гарри поймал себя на том, что хохочет над мягко произнесённой фразой. Серьёзный, глубокий тон голоса сделал ситуацию совсем забавной. Гарри рассмеялся во весь голос. Он даже не знал, был ли его спутник Пожирателем смерти. У Гарри в груди вспыхнула паника, и Себастьян осторожно отстранил его руку от глаз.        — Вдохни, два, три, четыре. Посмотри на меня, два, три, четыре. Наверное, прежде чем взвалить эту новость тебе на плечи, мне следовало упомянуть, что тогда, на войне, я сражался за самый яркий свет, который знал. Продолжай дышать, ты ещё недостаточно стабилен. Во время войны я никогда не выступал против тебя и не имею желания делать это впредь. Хоть, по правде говоря, ты производил на меня впечатление типичного чистокровного богатого мальчика, пока Хогвартс не пал, и ты не начал действовать в одиночку.        — Не в одиночку, — прохрипел он. Он начал успокаиваться, но из-за того, что он сбился со счёта, когда отвечал, его страх снова всколыхнулся.        — У тебя есть Умиротворяющий бальзам? — уточнил Себастьян, выглядя гораздо спокойнее, чем чувствовал себя Гарри.        — Мне не нравится его принимать. Мне нужно справиться с этим самому.        — И у тебя есть причина, по которой ты чувствуешь то, что чувствуешь, — несмотря на то, что был причиной срыва Гарри, Себастьян абсолютно бесстыдно одобрил кивком его намерение продолжать чувствовать себя ужасно. Засранец.        Но тот всё ещё держал его за руку, не сводил с него взгляда без капли осуждения и следил за его дыханием.        — Чистокровный богатый мальчик? — спросил он, когда пришёл в себя. В последний раз сжав ему руку, мужчина отпустил её и взял чашку своими довольно широкими пальцами.        Тот пожал плечами, впервые отведя взгляд с момента признания.        — Мальчик-Который-Выжил. Наследник семьи Поттеров. Какая бы семья тебя ни приняла, она бы тебя расхваливала. Каждый раз, когда ты, будучи ещё ребёнком, шёл по Диагон-аллее, все незнакомцы в округе радостно угощали бы тебя сладостями и щекотали твой детский животик. Даже… — Себастьян осёкся, когда Гарри изобразил преувеличенно рвотный звук. — Грубо.        — Неужели люди на самом деле так думают? — воскликнул он, проигнорировав жалобу. — Неужели люди действительно тратят своё время представляя, как маленький я наряжаюсь в оборки и посасываю леденцы с золотых палочек? — Себастьян высоко поднял бровь от явной крайности, в которую бросило Гарри, но, похоже, решил не вступать с ним в перепалку по этому поводу.        — Не мог бы ты объяснить, что ты имел в виду, когда говорил, что хотел бы получить что-то иное от своих родственников на Рождество? Наверняка та ужасная вещь была не единственным подарком, который они тебе преподнесли.        — Единственным. И я не знаю точно, чего я хотел… не вещь мне нужна была. Я был четырнадцатилетним подростком, чья единственная оставшаяся в живых семья ненавидела его с самого рождения. Мне нужна была… — он не смог закончить.        — Любовь, — подсказал Себастьян, усмехаясь так же, как в тот раз, когда Гарри снял заклинание приватности с портрета Снейпа. Очевидно, тот не слишком жаловал упомянутое чувство.        — Именно так, — сказал Гарри, слабо улыбнувшись, и мужчина понял, что он цитировал те же сказанные ранее слова.        Тогда между ними повисло первое на памяти Гарри неловкое молчание.       

***

       В пятницу Себастьян решил отложить работу над портретом, который он начал на теме «жадности». Вместо этого, когда Дин объявил тему «утрата», мужчина взмахнул палочкой в руке, поднимая щиты приватности вокруг мольберта, ещё прежде чем Гарри успел осознать сказанное Дином. Гарри, со своей стороны, приступил к дыхательным упражнениям и задумался о том, над какой из многочисленных потерь он был бы готов поработать в этот день.        Он так и не дал Себастьяну чёткого ответа о том, сможет ли он принять использование тем Оборотного зелья. Но в среду, несмотря на зависшую между ними тяжесть, после разговора о картине жадности Гарри, они перешли к страстному обсуждению сиротских приютов и отсутствия правовой защиты для детей-волшебников, подвергшихся насилию. Этот разговор затянулся настолько, что Себастьяну пришлось отпить из своего флакона, чтобы они могли продолжить. Гарри в какой-то момент упомянул, что уже несколько месяцев не видел крестника, и Себастьян мягко посоветовал ему поговорить об этом со своим целителем разума.        Однако возвращаясь к насущной проблеме… барьер приватности между ними сейчас определённо был «утратой». По движениям собеседника Гарри понял, что тот уже рисовал. Себастьян никогда не использовал заклинание, чтобы закрепить изображение на холсте, что Гарри находил особенно интересным теперь, когда он узнал, что именно этот человек его создал! Но он не собирался изображать стеклянно-серый барьер, появившийся между ними, просто для демонстрации. Мысли, немедля явившиеся в его сознание — о падении директора, о Сириусе, Люпине, Тонкс, Хедвиг, Добби, Колине, Фреде… «Вдох, один, два, три, четыре» — были слишком большими, слишком тяжёлыми сейчас наряду с уже лежавшей на нём ношей. Гарри хотелось бы нарисовать что-нибудь, что привело бы Себастьяна в то же встревоженное смятение, что и козявки Дурслей, но это было неуважительно относительно момента.        В конце концов, он поднял щит, произнёс заклинание и выбрал момент в конце третьего курса, когда увидел, как его Патронус-олень сметает дементоров и спасает его. Он был психически неустойчив, и слишком много мёртвых или умирающих промелькнуло на холсте, прежде чем он стабилизировал изображение со светящимся оленем внизу посередине и тучей паривших сверху дементоров. Когда он снял заклинание приватности, он взглянул на своего соседа и увидел, что тот всё ещё работал под чарами. Гарри вздохнул и вернулся к своей работе.        — Ты хорошо всё скомпоновал, — неожиданно раздался голос Себастьяна за его спиной, и Гарри, постаравшийся не подскочить от испуга, напрягся всем телом, прежде чем до него дошёл смысл слов. — Спокойно.        — Извини, я пытался вспомнить, что ты говорил о смешивании тёмных оттенков, поэтому не ожидал, — объяснил Гарри. «Вдох, два, три, четыре».       — Всё в порядке, — голос того, однако, прозвучал жёстче, чем ранее, когда Гарри помогали справиться с тревогой, и это мгновенно напомнило ему, что между ними всё ещё висел ультиматум, оставшийся без ответа. Себастьян нахмурился, изучая его воспоминание, и он понял, что ему удалось застать художника врасплох, как он и хотел ранее.       — Хорошая композиция, — заметил наконец Себастьян, — но Патронус торжествует над смертью, так что я не вижу здесь послания утраты.        По тону Гарри понял, что тот говорил исключительно о визуальных аспектах картины и не осознавал, насколько точно описал её содержание.        — Я был в мгновениях от смерти тогда, — сказал он, и Себастьян перевёл на него пристальный взгляд. В последнем отражалась какая-то нечитаемая эмоция, хотя Гарри показалось, что она граничила либо с гневом, либо с недоверием. — Сотни их, не будучи должным образом накормлеными, месяцами витали вокруг невинных детей. У меня не получилось вызвать Патронус, и один из них начал целовать меня, а потом их прогнал мерцающий призрак анимагической формы моего покойного отца, — его губы изогнулись, но не в улыбке, а в гримасе боли, когда перед его мысленным взором промелькнула фигура юного Снейпа, вздёрнутого за ноги и охваченного болью. — Но это был не мой отец. Это был я, воспользовавшийся маховиком времени, чтобы спасти себя. Учитывая, как обстояли дела с моими родственниками… особенно больно было осознавать, что не он спас меня от той жизни. А ещё позже я узнал, что мой отец совершил сексуальное насилие над кое-кем. Это — осознание, которое становится всё хуже, по мере того как ко мне приходит лучшее понимание. Этот миг, — сказал он, указывая рукой на изображение, — олицетворяет множество разных мгновений утраты.       Себастьян потрясённо поднял голову, когда с его губ сорвались слова «сексуальное насилие», но быстро взял себя в руки. Гарри не удивился такой реакции: при правительстве, которое не вводило уголовную ответственность за использование любовных зелий, у населения не было шансов понять, насколько важно согласие. Гарри и сам вряд ли бы понял, если бы не несколько его странных встреч с Джинни, когда ему приходилось со всей серьёзностью усадить её и обсудить некоторые действия, которые ему просто не нравились, и нет, он не станет принимать зелье, чтобы справиться с этим. «Вдох, два, три, четыре».        — Утрата невинности, — медленно ответил мужчина, пристально глядя ему в глаза.        Гарри замялся, не в силах объяснить внезапный спазм в груди, прежде чем мягко поправил:        — Никто не спасёт меня, кроме меня самого.        Себастьян поджал губы в явном неодобрении, и Гарри нервно отступил:        — Просто в то время мне так казалось. Я узнал обо всём гораздо позже… Многие люди постоянно прикрывали меня за спиной, чтобы помочь выжить.        Мужчина кивнул, снова нахмурился, глядя на картину, и поднял руку, чтобы сжать плечо Гарри. Это напомнило ему об упражнениях по заземлению, которые Матильда выполняла с ним на одной из более ранних консультаций. Тяжёлое прикосновение Себастьяна вызвало в нём такую же волну единения. Мужчина молча вернулся в своё пространство, защищаемое чарами приватности, и Гарри вернулся к своей работе.        Когда Дин объявил о завершении занятия, Себастьян скрыл свою картину, так и не сняв заклинание приватности. Он хотел спросить об этом, но когда художник поймал его любопытный взгляд и покачал головой, Гарри наклонил голову в знак согласия, и никому из них не нужно было произносить ни слова, чтобы понять друг друга.        Гарри поймал Себастьяна за локоть, когда тот достал со стеллажа в подсобке только высохший, расплывчатый портрет, над которым работал на прошлой неделе.        — Я собираюсь поработать над ним дома, — зачем-то объяснил мужчина. Гарри хотел спросить, где же находится его дом, но воздержался, чувствуя, что ему следовало учиться принимать личные границы собеседника, пусть и были они чрезмерны.        — Ты бы не хотел снова выпить со мной чая в понедельник? — вместо этого спросил он. — После обеда я свободен.        Ответная улыбка Себастьяна была удивлённой и яркой, и она не выходила у него из головы несколько дней.