Вдох, один, два

       — Очень смело с твоей стороны решиться выдвинуть ящичек с чувствами касательно профессора Снейпа именно на арт-терапии. Как ты думаешь, находясь на пике и без того трудного дня, не было ли это не самым мудрым решением?        Кивнув, Гарри сделал глоток заваренного Матильдой чая, пока обдумывал ответ.        — Ага… Думаю, сейчас я это понимаю. Мне кажется, я так долго заставлял себя справляться с этим, что не заметил как сорвался.        — Занятно, что этот… Себастьян?.. знал, как тебя успокоить.        Гарри нахмурился. Что-то в её голосе намекало, что желательно бы дойти до чего-то самому. Это был не новый подход в их сессиях, поэтому он подумал о том, как до синяков крепко Себастьян держал его руку, о жёстко нахмуренных тёмно-каштановых бровях того, и о строгом тоне, которым ему возвращали спокойствие.        — Вероятно, это связано с тем, что он относится ко мне не так, как другие, когда меня триггерит, — медленно произнёс он. — Он не относится ко мне, будто я хрупкий. Вообще-то, даже больно было, — признался он, закатив рукав ровно настолько, чтобы она могла увидеть синяки на предплечье от пальцев того — большого и ещё двух, сковавших тогда запястье. На её лице отразилось беспокойство из-за следов на его коже, но он всё равно продолжил:        — Он не относится ко мне как к знаменитости инкогнито или пострадавшей жертве. Он схватил меня, уставился мне прямо в глаза и велел дышать, и я послушал.        — Любопытно, как он узнал о твоих дыхательных упражнениях, — непосредственно заметила Матильда. Он не знал, открыл ли он для себя именно то, к чему его подталкивали, но он был готов и хотел держаться пути, по которому их вели её вопросы и утверждения.        — Он назвал это дыханием по квадрату.        Матильда медленно кивнула.        — Это маггловский термин. У них нет таких преимуществ, как у нас, — прокомментировала она, взмахом руки указывая на омут памяти и колею различных зелий и инструментов, которые они иногда использовали, — поэтому они гораздо глубже нас изучили устройство самого мозга с целью оказания помощи, эм, психологам в лечении их клиентов. Нам есть чему у них поучиться в этом плане, ведь только сейчас начала происходить дестигматизация исцеления разума, поскольку часть нашего населения пережила три тёмные магические войны.        — Даже представить себе не могу, — пробормотал Гарри, уставившись на свои колени. Директор был одним из тех, кто сражался во всех трёх войнах. В последней он не выжил.        — Так, значит, этот Себастьян оказался весьма ценным другом.        Брови Гарри уползли за чёлку от её слишком невинного заявления. Другом? Он догадывался, что, должно быть, так это и выглядело для неё, но у Гарри не было новых друзей с тех пор, как он обучал Отряд Дамблдора. Он не знал, как впускать кого-то нового в свою жизнь. Все близкие ему люди сражались на его стороне или погибли. Себастьян был молчалив, и, хоть взгляд того был очень прямым, а губы держали в секрете его личность, им было практически не о чём говорить друг с другом, кроме того немногого, что мужчина рассказывал о красках и уходе за кистями.        — Мне показалось интересным, что во время наших бесед ты ни разу не упомянул ни одного имени из периода обучения на аврора, — поделилась наблюдением Матильда, и Гарри напрягся, — но с первой недели, когда ты заметил, что этот человек видит тебя сквозь очки, ты упоминаешь его почти на каждой сессии, — говоря это, она листала страницы своего блокнота с прошлыми записями.        — Я не совсем понимаю, что ты пытаешься сказать, — честно признался Гарри. Матильда криво улыбнулась в ответ.        — Гарри, я ничего не пытаюсь сказать. Я просто делюсь с тобой некоторыми наблюдениями.        Гарри кивнул и уткнулся лицом в свой чай.        — Так, у нас есть… около часа в запасе. Я хотела бы уделить немного времени тому моменту, когда ты был на кухне и нашёл ложку. Что ты почувствовал, когда это произошло?        Гарри вздохнул. Ещё когда он только бросил ложку, он сразу понял, что она захочет погрузиться в это как можно глубже.        — Гнев, грусть, тревожность, — медленно перечислил он.        — Тревожность — это не чувство, Гарри, — мягко указала она.        — Ах… точно, — он замялся, пытаясь вспомнить, какие именно эмоции она считала соответствующими, а она терпеливо ждала. — Ты всегда говоришь, что тревога — это либо страх, либо гнев, так что, наверное, я боялся…        Проклятье, эта часть всегда была такой сложной. Но она всё ещё улыбалась, так что он начал с другого.        — Мне кажется, я почувствовал, что измена Джинни — это доказательство. Очередное подтверждение того, что, в конечном счёте, меня нельзя полюбить, — вот, он это сформулировал.        В её взгляде не было жалости. И грусти тоже. Только добрая улыбка, готовность выслушать всё, что он скажет. Он знал, что без неё он не смог бы настолько хорошо исцелиться за эти шесть месяцев.        — Итак, страх одиночества? Возможно, боязнь показаться недостойным?        Гарри молча кивнул.        — Угу, похоже на то, — ответил он, и сделал ещё глоток, когда его голос охрип от волнения.        Ему не нужно было объяснять ей, почему он чувствовал то, что чувствовал — она никогда так не работала. Вместо этого она спрашивала, когда его впервые посетило определённое чувство, и тогда он ломал голову в поиске отправной точки, первой в этом ряду вещи, причинённой ему Дурслями. Она извлекала воспоминание, прикладывая свою волшебную палочку к его виску, а затем они вместе отправлялись в воспоминание, чтобы бороться с его демонами, как только её расширенное лечебное заклинание вступало в силу. Он выныривал оттуда потрясённый и опустошённый, но через два дня чувствовал себя немного сильнее, чуточку увереннее и уже не так сильно зависел от мнения других о нём.       

***

       — Я ходил к целителю разума.        — Я знаю.        Гарри ухмыльнулся. В голосе Себастьяна слышалось презрение. Будь тот менее сдержанным человеком, с таким же успехом сказал бы: «Да ясно, идиот».        — Мой целитель думает, что мы друзья.        Себастьян промолчал. Гарри продолжил изображать «жадность», пытаясь нарисовать белый предмет поверх почти белого фона.        Через некоторое время Гарри сообразил, что Себастьян вообще не собирался отвечать. Но он всё равно продолжил клонить к вопросу, который хотел задать:        — Не хочешь как-нибудь сходить куда-нибудь выпить чаю или перекусить?        Тот снова помолчал, после чего выдал:        — Я отказываюсь использовать твой нелепый псевдоним в момент, подобный этому. Посмотри на меня, пожалуйста.        Гарри повернулся к нему, нахмурившись, и замер, увидев на лице того выражение едва сдерживаемого ужаса.        — Ты приглашаешь меня… на свидание? — недоверчиво прошептал мужчина.       Лицо Гарри, над которым он утратил любой контроль, само по себе исказилось в выражении, прежде никогда им не производимом. На безумное мгновенье черты его лица сложились во что-то абсолютно чуждое ему, пока он с полным недоумением осмысливал заданный ему вопрос.        — Нет! — зашипел он в ответ, в той же мере испуганный. — Я не… не… я никогда даже не рассматривал мужчин как…        — Хорошо, успокойся, — сказал Себастьян. Гарри мог сказать, что теперь, когда ужас того момента миновал, его собеседника очень забавляли его попытки объясниться. По крайней мере, синие глаза того выдали потешность взмахов его рук. В ответ он сжал их на коленях, но не отвернулся. У него всегда было ощущение, что Себастьян ценил зрительный контакт, поэтому, даже почувствовав себя униженным, он встретил пристальный взгляд собеседника и на этот раз ответил немного спокойнее.        — Я прошу прощения, — начал он немного чопорно, подражая манерам самого мужчины. — В юности — не усмехайся так!.. ладно, в Хогвартсе, учитывая все обстоятельства, приходилось стоять либо бок о бок, либо друг против друга. Так было даже на первом курсе. Думаю, как для человека взрослого, у которого на кону стоит много меньше, а жизнь ни с кем больше не вынуждает быть рядом, мне всё труднее понять, кто становится моим другом, а кто — вовсе нет. Целитель Матильда, кажется, намекала на то, что ты мог… Кажется, я совершенно растерян касательно того, как это… развивать. Вот, — поведал Гарри с заново вернувшимся косноязычием.        — Я также приношу свои извинения, — медленно произнёс Себастьян. — Время от времени случается, что молодые люди, узнавая о моей… ориентации, начинают поглядывать на меня как на поле для экспериментов или своего рода безопасный вариант. Судя по твоей реакции на упоминание о твоём, — он поколебался, и Гарри почудилось, будто тот пробирался по словесному минному полю в своей голове, — предыдущем… человеке, с которым ты был в отношениях… Я предположил, что ты не так давно одинок и опасаешься повторения данной ситуации.        «Он такой официальный», — подумал Гарри про себя, прежде чем решил разрядить атмосферу шуткой.        — Выглядит так, словно и у тебя есть свои триггеры.        Лицо мужчины дрогнуло, но тот ответил серьёзно:        — Я получил помощь примерно в твоём возрасте и с тех пор избегал коллекционирования новых триггеров, но мне также хочется сказать: ты себе даже не представляешь.        Гарри рассмеялся.        Они вернулись к своим картинам. Себастьян писал пока ещё безликого человека, который в итоге — Гарри был уверен, — после детализации ныне простых форм станет ещё одним безупречно выполненным портретом. Между ними воцарилась тишина, пока Себастьян снова не заговорил, тихо, словно не хотел быть услышанным.        — Я в очередной раз заинтригован твоей темой.        Гарри улыбнулся, накладывая ещё краски, но и близко не столь старательно, как писал эмоциональный портрет покойного профессора Снейпа.        — Тебе нравится зелёный?        — Не могу поверить, что эти кляксы — то, о чём я думаю, хоть именно на это и похоже.        Гарри снова рассмеялся, наслаждаясь замешательством того. Он чувствовал, что совершил нечто удивительное, озадачив человека, который, казалось, всегда досконально контролировал себя и своё искусное творчество.        — На четвёртый год, — начал он, когда обуздал своё веселье, — я, как обычно, отправил своим родственникам поздравления с Рождеством, и в ответ они прислали мне один-единственный платок, в обёртке и всё такое. Использованный и упакованный. И больше ничего.        По мере рассказа его веселье угасало.        — Это картина моей собственной жадности, — признался он. — Я хотел большего.        Молчание, последовавшее за его откровением, не стало неожиданностью. Гарри, как всегда, не обратил на это внимания и продолжил рисовать козявки своего родственника.        — Чай приемлем.        Гарри ухмыльнулся.