Сегодня, завтра, всегда

«Дорогая Мэри, я очень хочу пригласить тебя на бал. Согласна ли ты принять мое предложение? От Питера» — было написано на вырезанной из пергамента форме сердечка. Питер перечитывал это маленькое письмо сотню раз, пока шел по коридорам Хогвартса в поисках Мэри. Сердце его стучало, как у испуганного зверька, а в голове постоянно мелькала мысль о том, что ему нужно отбросить все надежды и сбежать, как он делал это всегда. Но сегодня он решил поступить храбро, и наконец пригласить Мэри на бал. Он постарался как можно больше опустошить свою беспокойную голову, дабы не задумываться о возможном отказе, который, разумеется, уничтожит его.        Питер быстро упрятал записку, увидев Мэри, шедшую в противоположную сторону в паре с Джеймсом Поттером. Они о чем-то увлеченно разговаривали, широко друг другу улыбаясь и смеясь после каждого предложения. Вместе они выглядели очень мило, и было заметно, как сильна их близость. Питер, прошедший совсем рядом, но которого никто не заметил, смял записку в кулаке и сунул ее в карман своих брюк.        Питер все чаще размышлял о том, каким же невообразимым идиотом нужно быть, чтобы считать себя хоть немного достойным кого-то, как Мэри — этой удивительной, доброй и светлой девушки. С тех пор как Мародеры расширили свой круг общения, добавив в него три гриффиндорских подруги, он перестал различать лица всех остальных дам, кроме Мэри Макдональд. Проводя с ней время в дружеской компании, ощущая счастье нахождения рядом с ней, он открывал в себе удивительное чувство вдохновения, которое мог бы определить только как саму жизнь. Даже трудно сосчитать, сколько портретов Мэри было им написано, сколько холстов и рисунков, посвященных ей, навеянных ее очарованием. Каждая страница его альбома словно жила ее образами, отсылками к его собственным чувствам.        Но вот беда — это было единственное, на что он был способен в своих отношениях с ней. Долгое время он тешил себя иллюзиями о том, что однажды все-таки осмелиться заговорить с ней, и их связь станет чем-то большим, нежели простое знакомство в общей компании. Ведь Питер сам знал, что был самым неприметным из всех их друзей, и разговаривал даже больше с Лили, чем с самой Мэри, которая, будучи куда более общительной, тянулась к таким ярким и харизматичным личностям, как Джеймс Поттер.        Он мечтал о том дне, когда время сотрет явные недостатки, когда его толстое тело станет более подтянутым, а лицо избавится от всех тех гнойных прыщей, которые так портят облик. Питер надеялся, что однажды его лицо утратит детскую наивность и глуповатость. Он ждал, готовил себя к важному разговору и искал слова признания, намереваясь создать для своей возлюбленной идеальный портрет, который точно передаст все чувства, кипящие в его сердце. И вот, когда он наконец-то нащупал смелость, дабы заговорить с ней, грянул удар — Мэри начала встречаться с Джеймсом. Никто, конечно, толком не знал, существовали ли у них какие-либо серьезные отношения, или это была всего лишь мимолетная увлеченность, но их поцелуй видел не один взгляд, и укрыться от их близости, разгорающейся на глазах у всех, стало совершенно невозможно.        Джеймс Поттер, обладая лишь одним завораживающим талантом — харизмой, без труда завоевал сердце той, о которой Питер мечтал в тишине своих сокровенных мыслей. Однако в его душе не возникало и тени ненависти — чувства, которое могло бы стать довольно логичным откликом на столь болезненный факт. Питер ясно осознавал, что Мэри не была создана исключительно для него. Это было бы эгоистично и несправедливо по отношению к ней, думать о ее существе как о чем-то, принадлежащем его искренним, но, увы, неосуществимым мечтам. Он понимал, что никогда не сможет стать тем, кто сможет растопить ее сердце. И ни Мэри, ни Джеймс не были виноваты в этом — это просто было данностью жизни, с которой он научился мириться.        Однако, как ни странно, человеческие чувства имеют свою цикличность, подобно тому, как в нас возникают долгие размышления о решениях, в которых, казалось бы, укоренилась непоколебимая истина. Но порой, в редкие моменты, Питер забывал о своих логических выкладках, о непреложных знаниях, и смелость позволяла ему предпринимать шаги во имя Мэри. В такие минуты он мог бы собрать для нее целый букет цветов, тщательно сплетенный из самых нежных локонов природной красоты, или создать корзинку, наполненную мелкими самодельными подарками, чтобы порадовать ее. Он мечтал о том, как, будучи в окружении друзей, мог бы тихонько подойти к ней, неожиданно заглянуть в ее глаза и вручить этот скромный подарок. Но он не осмеливался признаться в своих чувствах, оставаясь в тени, одержимый страхом, что мог бы наделить ее грузом неподходящей ответственности. Питер не хотел быть тем, кто, не подозревая о том, какой последний штрих оставляет на ее сердце, вносит в ее жизнь лишние сомнения или неловкость.        Как ни странно, в момент храбрости он всегда останавливался на полпути, заставляя себя вернуться к своей обычной, неброской жизни. Он убеждал себя в том, что такие мелочи, как цветы или корзинка, — этого недостаточно. Он гадал, останется ли хоть какое-то место в ее сердце для него, хотя бы в качестве друга. Пытаясь смириться с неловким состоянием вещей, Питер решался делать шаги лишь в неприглядной тишине, дабы оставаться незамеченным и никем не высмеянным. Потому он все-таки оставил корзинку с цветами в гостиной, подписав имя Мэри, но не вписав свое. Потому он несколько часов просидел за углом, дабы поймать ее и запечатлеть момент, в котором она радостная находит цветы, краснеет и, сверкая большими, зачарованными глазами, ищет своего принца. В том то и дело, что думала она, вероятно, о принце, или рыцаре, или даже о каком-то крестьянине, до которого даже Питеру, вроде унизительному шуту, было далеко.        Тогда было раннее утро, и мир вокруг еще только начинал пробуждаться от глубокого сна. С корзинкой цветов Мэри возилась вплоть до самого вечера, когда начинался долгожданный банкет. Как оказалось, в ней было столько энтузиазма и энергии, что успела опросить всех Гриффиндорцев, кто мог бы преподнести ей цветы.        — Н-нет, это был не я, — вырвалось у Питера, когда настала его очередь отвечать.        — Аа… — протянула Мэри, и в ее взгляде мгновенно сменилось выражение.        Она стояла перед ним, пораженно глядя растерянными глазами, с высоко приподнятыми бровями, словно ответ ее удивил до глубины души. Был явный контраст с тем настроением, с которым она подошла к нему. В ту минуту она выглядела так счастливо, почти игриво, в ожидании чего-то, но когда же ее уши услышали отрицательный ответ, она замерла, как будто Питер был первым и наиболее очевидным кандидатом, о котором она могла подумать. Но он знал, что был не первым и уж никак не самым явным в ее глазах.        Мэри молча развернулась и ушла, не произнеся ни слова и даже не обернувшись. Питер ощутил, как в его груди закипает неясное чувство — сожаление и боль за неуловимые моменты, которые, казалось, уже ускользнули. Он хотел бы ее остановить, выпустить на волю заблокированные эмоции, и даже готовился прокричать ее имя, но там, где должна была быть смелость, обосновывался неподъемный страх.        Питер остался стоять, как вкопанный. Пока Мэри уходила, он думал, как же ему хотелось бы вернуться в тот момент, совсем недавний, когда мир казался более доступным, а мечты — реальностью. Но чужая улыбка медленно ускользала в вечернюю тьму, оставляя его погруженным в тишину и страх делать шаги навстречу тому, что искренне стремился получить.        Питер не мог позволить себе жалобы. По крайней мере, у него были Мародеры — его верные друзья, которых он ценил больше всего на свете. Хотя он и понимал, что по уровню не дотягивал до них, только мысль о том, что они позволяют ему находиться рядом и участвовать во всех их авантюрах, придавала ему уверенности и ощущение собственной важности, которые ему были крайне необходимы. Он безмерно уважал Сириуса, считая его невероятно крутым, хотя и старался общаться с ним реже, чем с остальными, чтобы ненароком не причинить себе боль от его резких шуток и язвительных замечаний. Его замечания иногда оставляли на душе неприятный осадок, и Питер предпочитал избегать такой судьбы. Римус же был ему ближе всех. Питер любил его мягкий и добрый нрав, но с каждым днем их общение становилось все более редким: Римус слишком погружался в собственные мысли о своем любовном интересе, и их личные разговоры, ранее полные искренности и понимания, постепенно затихали, канули в молчание.        Что касается Джеймса Поттера… никто не мог вызвать у Питера столь великого восхищения. Джеймс был олицетворением храбрости и силы, настоящим кумиром для многих, чей ореол славы подогревался его шутками и дерзкими выходками. Именно он был той искоркой, что разжигала в сердце Мародеров пылающий огонь дружбы и безудержных приключений.        — Какой же он потрясающий! — вздохнул Питер, не в силах отвести взгляд от Джеймса. — Этот костюм ему так идет!        — Это уж точно, — поддакнул Сириус, шагая чуть в стороне.        Питер понимал, что Джеймс с нетерпением движется вперед, стремясь отыскать Мэри, но в этот момент он старался максимально абстрагироваться от этих мыслей и радоваться за тех, кого ценил.        — По-моему, Сохатый будет самым крутым на балу. Ему действительно идет этот наряд.        — Я думал, ты уже перерос этот детский фанатизм, — с легкой подозрительностью произнес Сириус.        — Но я ведь говорю правду, — улыбнулся Питер. — Сохатый на самом деле самый…        — Эй, Хвост, просто перестань завидовать, — резко бросил Сириус, и его слова прозвучали столь внезапно и резко, что, казалось, пронзили Питера до самой глубины души своей суровой интонацией.        — Что?.. — спросил он, в полном недоумении глядя на друга, не в силах понять, откуда возникла такая жестокость.        — Ты же даже не пытаешься это скрыть, — нахмурился Сириус, слова его сжимались в кулак. — Постоянно льстишь ему, восторгаешься им. Сколько лет я слышу от тебя эту завистливую чепуху и не понимаю, как Джеймс вообще тебя терпит.        Питер замер, пораженный. Сердце его забилось быстрее, а мысли завертелись, как непослушные листья в осеннем вихре. Он не знал, как оправдаться, как объяснить, что его чувства сотканы не из ненависти или зависти. Сириус, увидев его смятение, тоже остановился, выбирая слова и пытаясь найти правильный подход.        — Послушай, я ценю в дружбе искренность, которую, увы, ты никогда не проявлял. Ты можешь прикинуться верным другом, но стоит тебе найти кого-то, кто покажется лучше Джеймса, как ты плюнешь нам в лицо и уйдешь в закат. Поэтому либо ты задвигаешь свою зависть куда поглубже, либо покидаешь нашу компанию. Ты понял?        Питер был в полном недоумении. Как мог он так думать? Почему ему говорят такие вещи? Ведь его душа и так была полна терзаний и сомнений, но они старательно обходили стороной дружбу, которой Питер был верен, как самый покорный зверек. Он никогда не думал, что делает что-то не так, или заставляет друзей испытывать неловкие, совсем не дружественные чувства по отношению к нему. Конечно Питер понимал, что никогда не достигнет такого уровня в глазах окружающих, как Мародеры, но понятия не имел, что их взгляд и мнение о нем куда хуже, чем он предполагал. Сириус, наблюдая за его растерянным лицом, неожиданно смягчился.        — Слушай, ты не хуже остальных. Просто перестань постоянно сравнивать себя с другими и начни ценить свои собственные достоинства, согласен?        Питер не мог поверить своим ушам, и это чувство парализовало его мысли, лишив возможности ответить. Он ведь всегда был человеком, который даже мысленно не желал зла своим друзьям. Среди них он чувствовал себя важным, как неотъемлемая часть их яркого полотна, а не просто фоном для их смеха и приключений. Эта ослепительная уверенность окрыляла его, наполняя сердце теплом и благоговением. Но внезапно, как гром среди ясного неба, пришло разочарование: Питер узнал, что его положение в их мире значительно меньше, чем ему казалось, и для них он не больше, чем завистливый неудачник.              Питер не смог явиться на банкет. Он вернулся обратно в гостиную Гриффиндора в надежде переждать этот вечер в одиночестве. Пропало желание находиться рядом с друзьями, любоваться Джеймсом и Мэри, болеть за Римуса и Лили, поддерживать Сириуса и Марлин и в их музыкальном карьере. Внезапно стало все безразлично, и лишь один разговор крутился в его голове. Питер вдруг подумал, как хорошо, что он все-таки не признался Мэри в своих чувствах, ведь как оказалось, худшие варианты развития, которые он себе фантазировал, могли оказаться еще хуже, какими он представить бы себе даже не мог. Ведь даже друзья, в которых он был уверен, думали о нем так, как Питер даже не думал о себе.        — Эй, Петтигрю, а ты что, больше с Мародерами не дружишь? — спросил Джордан, только собравшийся на выход из гостиной. Сначала Питер подумал, что над ним смеются, но подняв взгляд, он увидел, что однокурсник смотрит на него мягко и даже жалостливо.        — Нет, — ответил он неуверенно. — А что, похоже?        — Ну, вас теперь редко увидишь в полном составе.        — Мы не всегда собираемся вместе.        — Да нет, по-моему, втроем они друг для друга всегда время найдут, а вот ты, как сейчас, не с ними.        Питер ничего не ответил. Он лишь увел взгляд, погрузившись в глубокие, горькие раздумья. Конечно он уже слышал от других эти речи, но прежде они не задевали его так сильно, потому что считал, что они не могут оказаться правдой. Теперь же Питер все прекрасно понимал. Он все думал, неужели, как оказалось, он является лишним в компании Мародеров? Тем, кого никогда не замечали среди троих друзей. Тем, о ком не говорили и даже не упоминали в рассказах. Тем, о ком бы не вспоминали, если бы кто-то вдруг решил написать полноценную историю о Мародерах, лишь изредка вставляя его реплики в диалоги, которые никто и никогда не запомнит. Неужели его так ненавидят? Нет… даже ненавидеть было бы не так страшно, как полное безразличие. Но почему? Что Питер сделал? Чем провинился?        Питер шагал обратно на банкет в абсолютной прострации, словно в полудреме. Он даже не понял, почему все-таки решился вернуться к друзьям, и к чему привели его долгие раздумья. Кажется, пришел он в себя только тогда, когда услышал в коридоре уничижительный смех в свою сторону, который издал Руперт Эйвери, проходя мимо него со своей компанией и шагая в противоположную сторону. Питер сжался всем телом, испытывая за себя стыд. Все его ненавидели. Ему нигде больше не было места. Вдруг, кто-то прижал руку к плечу Питера. Он вздрогнул и резко повернулся, увидев перед собой Слизеринца, Уилкиса, шедшего рядом с Эйвери. Но второй уже уходил вглубь коридора, а Уилкис выглядел спокойно и даже дружелюбно, что не совсем успокоило Питера, но дало надежду, что никто не будет издеваться над ним.        — Эй, не держи обиды, хорошо? Он часто так, и не важно с кем, кто только под руку попадется, — сказал Уилкис с приподнятыми бровями, что придавало его лицу мягкость.        — Ясно… — коротко отозвался Питер, решив, что пропустил какую-то обидную шутку от Эйвери мимо ушей.        — Слушай, ты же Питер Петтигрю, верно? Питер изумленно распахнул глаза и не сразу ответил на вопрос. Уилкис, по какой-то неведанной ему причине, не стал раздражаться из-за долгого молчания, не торопил его, и даже не строил недовольное лицо, пристыдившее бы Питера куда больше любых слов.        — Да, — ответил он наконец, и ему вдруг стало очень приятно, что его имя запомнили.        — Ты же в этом году к нам заходил, если я не ошибаюсь, всего раз, прямо во время собрания.        — Ну… я… — Питер смутился. — Это было в прошлом.        — Ну, не в таком уж далеком, — посмеялся Уилкис, но не насмешливо, а по-дружески, и Питер подловил себя на том, что тоже смеется. — Слушай, а я все гадал, почему ты не вернулся. Думал, может ты захочешь как-то обосноваться в нашей компании. — Это вряд ли… Питер думал, что, услышь этот разговор сейчас кто-то из Мародеров, больше никто бы не посчитал его своим другом. Эти мысли до ужаса пугали, и ему хотелось, чтобы Уилкис ушел, и никогда больше не напоминал о том мимолетном интересе, что возник у Питера в начале семестра в пик его обостренного чувства одиночества, и тем не менее, ему было так приятно общаться с этим Слизеринцем, имя которого он не помнил, но который запомнил его, что хотелось задержаться еще на миг в этом пропитанном холоде коридоре. — Так почему ты не вернулся? — повторил свой вопрос Уилкис, и только тогда Питер понял, что молчание висит уже минуту, а он тупо улыбается и смотрит себе в ноги. — Ой… извини… я… — Ничего, — он улыбнулся. — Я тоже не слишком быстро соображаю, в отличии от Регулуса, который генерирует целые статьи в своей башке поминутно. Питер огляделся, вдруг испугавшись того, что кто-то из друзей может проходить совсем рядом. — Я не хочу становиться злым волшебником и будущим… — Питер остановился и пригляделся к Уилкису, боязливо посчитав, что мог ненароком его оскорбить, но он по-прежнему улыбался. — Пожирателем смерти. — Мы тоже не хотим быть злыми волшебниками. — Но вы же… — Общество диктует нам границы морали, понимаешь? Ну, об этом можно долго говорить, но мы никому не навязываем нашу идеологию. Мы всего лишь круг интересов, в котором чаще всего веселимся и заводим новых друзей, а в перерывах изучаем сложную магию. Если честно, после того как я пообщался с нашими, то мне сложно найти язык с другими учениками. Не чувствую ни от кого такой поддержки, как от своих. — Разве Мальсибер не жесток к окружающим? — А что он такого сделал? — спросил Уилкис так удивленно, что Питер совсем растерялся. — Ну… не считая того, что он ударил девушку в этом семестре, в его арсенале было не больше всяких проступков, чем у остальных. С друзьями он совсем другой, заботливый и ответственный, но если тебя он напрягает, то можешь просто с ним не общаться. У нас за главного часто остается Эйвери. — Ох… я… — Питер неловко почесал затылок. — Я не… — Да, точно, это в прошлом, — усмехнулся Уилкис. — Но я был бы очень рад подружиться с тобой. Уверен, что тебе бы понравилось, так что если снова станет одиноко — приходи к нам, — он мягко хлопнул Питера по плечу, не так грубо, как делал это Джеймс или Сириус. — С Рождеством тебя! — С Рождеством. Когда Уилкис уходил, Питер провожал его взглядом и еще долго стоял в коридоре. Вскоре он пришел в себя, и вдруг накатила прежняя пустота, которая теперь ощущалась куда болезненнее после того приятного чувства, что он испытал в разговоре с почти незнакомым ему Слизеринцем. А ведь он поднял ему настроение больше, чем кто-либо из его друзей мог бы это сделать. Расстроенный и опечаленный Питер вошел в Большой зал, но не услышал ни музыки, ни радостные возгласы, и даже не почувствовал тепла долгожданного праздника. Он уселся на ступеньки и смотрел на Мэри, как всегда оказавшуюся прямо под его взором. Корзинка с цветами ее явно больше не волновала, да и выглядела она так счастливо, что думать о ней больше не стоило. Питер смотрел на нее, и даже представить не мог, насколько же велико расстояние между ними, которое, впрочем, теперь было не только с ней. — Где ты был, Хвост? —спросил Джеймс, присев рядом с ним на ступеньки. — В гостиной… — произнес Питер отстраненно. — Мы искали тебя. Как ты? Все в порядке? Питер знал, что никто из друзей его не искал. Карта Мародеров ведь была у него. Все равно Питеру было радостно, что Джеймс подошел к нему, спросил как он, соврал, чтобы сделать приятно. И все-таки не было больше трепета и желания находиться здесь, в окружении друзей. Стало вдруг интересно, как бы он почувствовал себя там, в подземельях, среди всех тех, кого он когда-то демонстративно презирал.