Белые Лилии

      Эфрен считал порой категорично, что идеала не существует.       Он искал его во всём: в природе, в людях, в искусстве, — что-нибудь то, что могло бы создать в нём состояние души, зовущееся обычно простым словом «вдохновение». Что-то такое, что не имело бы ничего общего с низменными, безыскусными человеческими буднями, привычками, так и просачивающимися в душу своей серостью. Такое, что могло бы заставить петь от одушевления не одну тысячу сердец!       К идеалу можно стремиться всю жизнь и не достичь его никогда — но это имеет больше смысла, чем не стремиться вовсе. Эфрен не смог бы жить, просто смирившись с тем, что идеала нет. Как бы не были в иной раз упрямы его эмоциональные суждения и разочарования, он всё же всегда возвращался к мыслям и надеждам о том, что идеал, всё-таки, существует. И его возможно постичь!       С самого детства Эфрен стремился к идеалу, с момента, когда ему стало нравится искусство, когда он начал рисовать; беря в руку кисть и окуная её в банку вязкой краски, а потом нанося мазки на холст... Они могли быть аккуратными в момент умиротворения, резкими в момент злобы, любыми! В полёте души, в момент грусти, в счастье! В горести и в радости! Краски… Как же Эфрен любил их!       Жизнь его прошла в постоянном определении этого идеала, попытке понять, возможно ли всё же достичь его в искусстве, или же нет? Возможно ли создать его самому? На этот вопрос у него каждый раз был разный ответ, как и на вопросы о том, должны ли люди стремиться к этому идеалу? И как? А в жизни?.. Нужно ли лгать о своих грехах, или же стоит выставлять их напоказ? Принять их, подобно Сатане, или же пытаться избавиться от них, как от груза, от черни, чтобы приблизиться к Богу?       ...Как много отдать можно за этот идеал!       И сколько готов отдать Эфрен?..                                                                                Умер он неожиданно и для себя, и для других. Эфрен знал, что никогда не попадет в Рай. Сколько бы он ни верил в Бога, одна ошибка стоила ему всего. И как бы потом ни хотелось всё изменить, даже он сам более не чувствовал той веры, что чувствовал когда-то. Ни в кого Эфрен более не верил так же сильно.       Когда Эфрен впервые увидел его, он почувствовал, как в груди у него что-то дрогнуло. Такого красивого, белого существа он не видел никогда в своей жизни! Это было поразительно, действительно невозможно!.. Много раз художник слышал его имя ещё задолго до встречи. Получилось так, что оно сопровождало его по жизни практически так же долго, как и имя Бога. Сначала Эфрену было стыдно и страшно вспоминать о своей человеческой жизни, о связи с этим именем в моментах, но потом он свыкся, забыл. Более он не человек, и жалеть теперь нет смысла. К тому же, как оказалось, Рая всё равно уже не было, впрочем, как и Ада.        Осел Эфрен в небольшом городке демонов на юго-западе Лимба, и жизнь его шла размеренно. Для кого-то, может, это показалось бы скучным; впрочем, и самому Эфрену порой казалось, словно чего-то недостаёт, но он об этом в полной мере никогда не задумывался, ведь был ещё совсем молод для того, чтобы потерять к жизни интерес. Говоря об имени: после смерти, всю свою демоническую жизнь, Эфрен избегал его как можно сильнее. Казалось бы, оно уже не имело с ним никакой связи, и совсем уже не так пугало, а всё же художник избегал его, надеясь никогда не вспоминать о своём человеческом прошлом. Несмотря на это, отрывки разговоров и упоминания этого имени то и дело заставали его на улицах, в домах, и в маленьких кофейнях:        — Ты слышал, что сейчас творится в Белой лилии? — одетый в деловой фрак демон с перекошенным лицом отпил кофе.        — В Лилии? А что там, блять, может твориться? Знаешь, там всегда одно и то же! Только слухи ходят, мол, как хорошо там! Да только Сатане там хорошо и живётся: души жрёт, да ебёт там всех!        Постоянно Эфрен слышал о некой «Белой лилии». Как удалось ему узнать позже, это название одного из самых крупных демонических городов на юго-востоке от его скромного городка Версориола (по крайней мере, он так понял). Однако, слышать более о городе ему не приходилось, ведь как только художника начинали беспокоить окружающие слухи, хоть сколько-то напоминающие ему о прошлом, он всегда сразу же отходил от толпы или менял столик.        Невзирая на это, Эфрен слышал многое:        — Ага, а видел ты, как одевается он? Сатана-то? Полная несуразица! Да ты видел, чтобы хоть кто-то так одевался в…        — Он мерзок на вид.        — …и горделив подобно ангелу. Зачем же его скинули, если у них там все такие?        — Я слышал, что Сатана самолично там всех сокращает, если же на него работают «нехорошо». А сокращает, знаешь, как? Да он их просто на куски разрывает! Да только туча крови с ошмётками остаётся! И он это делает публично, конечно! Ведь кто его остановит, если сильнее и кровожаднее-то никого нет? И он упивается этим, наслаждается страданиями! Никогда я вообще не пойму…        — Кого Сатаной зовут — настоящая гордыня. Прикрывается сладкими речами, а на деле тешит свое самолюбие, мол, так милосерден он с приближённым и мил! Только вот не ценит он никого из них, как скот в загоне держит.        — …и исчезают во дворце придворные постоянно… Точно не просто так! Не зря его Сатаной зовут, совсем уж он отрекся от морали. Не лучше, чем мы. Я бы даже сказал, что вообще мы к нему никоим образом не относимся!        Накопилось множество слухов, которые Эфрен уловил совершенно случайно, и так же случайно пустил их в свой ум, при этом продолжая избегать злосчастных обсуждений и воспоминаний. Однако же вспомнить ему всё равно пришлось…                      …Тем утром Эфрен оказался в давящейся толпе перед деревянной сценой посреди неширокой площади. Ему приходилось невольно ступать вперёд, пока на него наваливались демоны, шагающие вместе с ним вглубь. Он почувствовал, как по его шее прошёл холод, как начали подрагивать пальцы его рук вместе с нарастанием окружающих обрывков фраз, возникающих в бесконечном монотонном шёпоте:        — …Сатана!        — Куда?..        — …сюда явится Сатана…        — Сам Сатана!        — Дьявол…        — …решил явиться в нашу дыру? Точно что-то недоброе…        — Наконец-то!        — Это всё из-за этих беженцев! Это всё они виноваты!        — Слава Сатане!        — И что он тут говорить нам будет? Как скоро мы Бога свергнем? Ага, щас…        — Да чтоб передохли эти все серафимы!        — А че ж он раньше не явился?        — Поотрывать бы крылья этим ангелам.       — А он только в беженцах заинтересован? Наши проблемы его не волнуют?..        — Сам Сатана-то решил явиться в нашу дыру! Ишь, заскучал наверное там у себя во дворце! Надоело грешить в чистоте?!..        — Люцифер…        Эфрен не хотел здесь находиться, по телу проходила новая волна мурашек. Он отчаянно поднял голову, оглядывая толпу, нарастающую, сдавливающую, сдвигающую его только ближе ко сцене, склёпанной за пару часов из всего, что было под рукой: из старых досок, бочек и брёвен. Сцена примыкала к стене одного трёхэтажного каменного здания, коих здесь было не много, и обсчитаться было сложно: только пять. По бокам шли улочки с прилипающими друг к другу деревянными домами. Свесы широких крыш нависали над улицами, отбрасывая на потоки демонов густые тени. На сцене были сооружены крыша и подобие кулис, не слишком хороших. Эфрен пытался разглядеть хоть что-нибудь, какой-нибудь выход, но только головы наплывали. Низкие и высокие. Огромная разница виднелась в самой толпе: то демоны, ниже Эфрена на голову или две, коих было не мало, то демоны, выше его на столько же. Художник смиренно выдохнул и повернулся ко сцене.        Рядом с ним крутился всё какой-то бес, толкаясь среди тел. Эфрен спросил его, не думая:        — Прошу прощения, синьор, эта толпа сейчас… Мы все здесь ждём пришествия Сатаны?.. — сам не поверил тому, что спросил, склоняясь к низкому демону. Тот вдруг резко перестал крутиться и выпрямился, оказавшись с художником одного роста, отчего Эфрен дёрнулся. Лицо демона было кривое, с язвами, тело непропорциональное, а массивные рога косились в разные стороны, — обычная картина для художника, за двадцать лет он уже почти привык.        — Чё?! — от неожиданности воскликнул бес, потом вдруг рыкнул и быстро заговорил: — Да! Мы все, а ты нет?! Должен же хоть кто-то сказать нам, куда дальше деваться! А то тут вон: пона-по… Понабежали!        Эфрен обречённо поглядел на сцену. «На этой-то сцене?.. Склёпанной за пару часов до приезда самого Сатаны? И почему именно здесь? Что ему тут приглянулось?.. В этом малюсеньком городе непонятно где? Он явно тут нечастый гость, раз даже сцены предоставить здесь не могут. Может, это глупость? Просто слух, какое ему дело…»       В окружении пахло дымом и жжёной травой, но совсем не так сильно, как три дня назад в Версориоле. Ветер нечастыми порывами метался над головами — это почти что не ощущалось в толпе, но облака плыли скоро, а редкие листья с шелестом проносились над головой. Послышался хлюп: Эфрен ступил во что-то гнилое, вероятно, какой-то фрукт, но разглядеть всё равно не было возможности. Поджав губы, художник в надежде оглянулся: над головами кое-как виднелись дома и, где-то вдалеке, лес.        Это был небольшой город — Аппосит, больше похожий на деревню: лужи грязи на размытых осенним дождём земляных дорогах, мрачное небо и перекошенные деревянные домишки. Сюда Эфрен попал беженцем после ужасного события, произошедшего тринадцатого сентября, как и почти все здесь. Было страшно вспоминать, как Серафим сжигал их город. Впрочем, Эфрен старался этого и не делать. Он бежал, бросив всё, и остался без всего.               Эфрен не спал почти всю ночь. Как бы он ни устал, он просто не мог уснуть. Умывался и ложился он бессознательно, просто делая то же, что и другие. Ему повезло улечься в самом углу барака, где место ему уступил один из демонов, посчитав, что Эфрен этого заслужил. Отовсюду Эфрен слышал «спасибо» после того, как стала известна новость об умерших в Палусе демонах, покинувших ранее их группу беженцев из Версориола; но слушал он только стоны и плач потерявших всё собратьев. Когда возможность думать снова вернулась к Эфрену, он думал только о том, как ненавидит Серафимов, зарисовывая в сохранённом блокноте их уродливые беспощадные лица.        Утром Эфрен проснулся от страшного сна. Когда ему в лицо ударил яркий солнечный свет из окна, он свалился со скамьи на застеленный соломой пол, в панике брыкаясь и отбиваясь, боясь открыть глаза. Только через какое-то время он понял, что никакого Серафима рядом нет. Его озарила радость от того, что ему никто не угрожает, но её в то же мгновение затмила страшная мысль: «Что же я теперь буду делать?..»        Только тогда он стал понимать, что с ним произошло. И если вчера он винил себя за безразличность и притупленность мысли, то сегодня он чувствовал ужасную тревогу и глубокое уныние. Выйдя из барака, он пошел за толпой, ведь больше ему некуда было идти. Так он оказался здесь.               Размышления Эфрена прервал гадкий голос беса:        — А ты чё такой чи́стенькой? Сам-то… Беженец что ли?! — маленькие недружелюбные глазки мелькали уже позади, и в одно мгновение кривой демон утонул где-то в течениях тел. В размывающемся гуле Эфрен стал слышать стук своего сердца.        «Сатана» — имя, которого он боялся. Так давно он его не слышал, и вот теперь, оказывается, он стоит чуть ли ни в первых рядах в очереди на то, чтобы увидеть Дьявола вживую, своими глазами! Этого Эфрену было не нужно. Двадцать лет он прожил в Версориоле, который теперь был сожжён, теперь художник оказался в совершенно незнакомом ему городе, где он ночь проспал в бараке, набитым соломой и демонами!.. Только и успел, что обмыться кое-как в деревянной бадье с холодной водой перед сном, а на утро просто отправился за толпой, надеясь, что она его куда-нибудь приведёт! И вот куда она его привела!        «Толпа. Как всегда… Не нужно было идти за ними! — руки художника немели от дрожи. — Мне нужно уйти, как можно скорее», — всё прокручивал в голове Эфрен, на самом деле понимая, что теперь ему отсюда никак не выбраться. Было бы просто замечательно, умей бы он превращаться в змею, крысу, или кошку, но Эфрен не умел ничего из этого. Если в Версориоле ему казалось, что он мастерски обращается со своей энергией, то сейчас он понимал, что это не так.        Толпа остановилась, и со сторон почти перестали толкаться. Эфрен кое-как установился в устойчивой позиции. Сердце застучало как после перерождения, звуки вокруг утихли, и толпа вокруг умолкла. В ушах издалека начал слышаться малопонятный, слабо разборчивый гул. Всё вокруг немного поплыло, как размытая водою краска, мысль притупилась, и всё помутнело. Эфрен судорожно глотнул воздуха, которого как будто враз стало сильно мало. Панические мысли охватили его разум:        «Почему я здесь? Моих потерь не хватило для того, чтобы просто жить спокойно?! Зачем я пошел сюда?.. Ничего хорошего я здесь не дождусь!..» В голове стали всплывать слухи: «Безжалостен и горделив, конечно!.. Неужели во всей моей жизни нельзя было усмотреть ничего хорошего, раз на моей голове теперь растут рога? Раз я теперь здесь? Я не причастен к этому, я не хочу иметь никакого отношения к ним всем! Если меня можно сравнить со всей этой толпой, и если же у меня теперь нет с собой даже банки краски или кисти, то кто я теперь вообще?.. Никто здесь ничего не знает обо мне, и не будет даже никакого моего следа здесь, как художника, если я просто умру, как простая лишь часть толпы!»        Эфрен просунул дрожащие руки в карманы. У него осталось только одно от его прошлой жизни — это блокнот и сточенный карандаш. Пока внутри всё дрожало, ему очень сильно хотелось рисовать, но толпа сдавила его слишком сильно, чтобы он смог сделать хоть что-то кроме того, как посмотреть на сцену.        Эфрен почувствовал чье-то зловещее присутствие. В воздухе витало что-то, его тяжесть ощущалась теперь почти физически. Душу Эфрена как будто окружили, сжали, не давая ей сделать лишнего движения. Его пробирало это «присутствие» насквозь. Послышался шёпот, Эфрен стал оглядываться и заметил, как что-то движется в толпе. Художник опустил взор и застыл в страхе, уловив краем глаза чёрную дымку, плывущую совсем рядом с его плечом. Взглянув вверх, он увидел, что тёмный туман потоками окутывает площадь. Эфрен раскрыл дрожащие губы, чтобы вдохнуть, и вся чернь вдруг в мгновение исчезла. На сцене заплясали чёрные пятна. Они вытянулись, подобно змеям, и стали ползти со всех углов, в танце крутя изящные лозы, заплетаясь между собой. Они завились в одного грациозного, кружащего в воздухе Змия. Эфрен не мог и пошевелиться, с затаённым дыханием наблюдая, как ползучие в одном ритме друг по другу змеи связались узлом, уплотнились, затянулись и!.. Дымка расползалась в кольцо из вьющихся хвостов и заросла мышечной тканью.        Лоскуты плоти за пару секунд закрутились, наслоились друг на друга, обросли кожей, и не успел никто и моргнуть, как на сцене вдруг оказался он.        Толпа ахнула!        Эфрена одолели шок и восхищение! В душе что-то двинулось.        За чёрной дымкой на сцене оказался белый, как снег, как античные статуи из мрамора во храмах, несомненно никто иной, как!.. Эфрен чуть не воскликнул о восхищении вслух, но… Слова пропали из его головы — он не знал, как это назвать. Чистейшая, что было видно и издалека, фарфоровая кожа, белые кудри, мягкие на вид, подобные небесным облакам, собранные чёрным гребнем. И шею его белоснежную обрамлял вырез чёрной блузы, и весь он был в чёрном. Эфрена толкнули в сторону, и вид ему частично преградил какой-то двухметровый бес, но сердце художника уже успело ёкнуть от красоты. У демона на сцене даже не было рогов, и язык у Эфрена не повернулся бы, чтобы назвать это существо Дьяволом. Страх сковал ещё сильнее, в голове возникло глубокое непонимание. Художник помнил, где находится, помнил, кого они здесь все ждут. «Это — Сатана?..» — с дрожью пронеслось в голове. Он с учащенным дыханием стал осматривать толпу в поисках путей для побега, но их не было.        Не зная сам, чему он повинуется, какому чувству, Эфрен сглотнул и заставил себя успокоиться. Это было сложно, пока блокнот всё ещё лежал в кармане.        В ожидании слов Эфрен затаил дыхание. Фигура на сцене двинулась, и художника очаровало что-то в плавном, уверенном движении Сатаны, в его походке, паре шагов навстречу толпе. Шёпот затих. Эфрен наблюдал за Дьяволом и не мог отвести от него глаз: Сатана поднёс изящную ладонь к груди и вдохновенно набрал в лёгкие воздуха. Его глаза коснулись присутствующих своей тёмной дымкой, он собирался начать речь, но тут вдруг сомкнул губы.        Что-то почувствовав, Дьявол резко повернулся вбок, и со стороны кто-то вскрикнул. Эфрен дёрнулся, его взор уткнулся в спину беса. Со стороны раздался безумный нечеловеческий рык, в одно мгновение прервав недоумение художника. Вся толпа встрепенулись и вместе с ней Эфрен. Он подался вбок и со страхом выглянул из-за спины беса: чёрная фигура мелькнула в прыжке над сценой — «Чёрт!»        Демоны колыхнулись, и ниоткуда взявшегося чёрта под аккомпанемент из криков и вздохов в мгновение разорвало что-то.        Толпа как единый организм дала толчок. Эфрен лихорадочно открыл рот, чтобы вдохнуть. Проморгавшись, он не понял, что произошло: в один миг перед его глазами что-то чёрное и резкое прянуло в сторону чёрта, и тот просто разлетелся на кровавые ошмётки! В пронзившей толпу тишине было слышно, как они шмякнулись о доски. Мгновение, Эфрену спиной заслонили полсцены, но он увидел, как кровавое месиво плавно рассосалось в чёрную массу и развеялось в воздухе на потоки, прянувшие к Дьяволу и растворившиеся у его ног.               Эфрен запомнил это во всех красках. Тогда его сердце билось непомерно быстро.               «Откуда он здесь?! Что это?!.. Он просто его…» — в воздухе ощущалась какая-то вязкость, духота, он словно поредел. У Эфрена закружилась голова, он почувствовал слабость.        «Он задавил его энергией. Как делают ангелы».        Эфрен знал: чертей не сложно убить — это не большая проблема. Нижайшие демоны, потерявшие над собой контроль, бросающиеся на всё вокруг без какого-либо осмысления, — легка добыча! Но только один раз прежде Эфрен видел, чтобы они умирали так быстро, — и тот был три дня назад, в центре Версориола. «Как Серафим…»        Толпа не издала и звука, а в голове художника все поплыло.        — Прошу прощения за столь неприятную картину. У вас тут много чертей, — из шока Эфрена неожиданно вывел дивный голос, прорезавший тяжёлую тишину своей уверенностью и лукавостью. Художник устремил взор к Дьяволу, на лице которого возникла приятнейшая улыбка. — Только поистине сильные духом демоны смогут совладать с чертями, живя с ними в одном городе, не так ли? — голос комплиментарно заиграл, приятно льстя. Эфрен растерялся, от вида смерти чёрта ему до сих пор было не по себе. Он не считал, конечно, что слова Дьявола со сцены хоть сколько-то могут говорить о нём, но голос увлёк его своей невероятной обворожительностью. И этому голосу он стал внимать. Сбоку послышалось польщённое хмыканье от беса, Эфрен тревожно глянул на него и вновь перевёл быстрый взор на Лидера. Он вдруг понял, что Сатана говорит без какого-либо микрофона: его голос сам по себе раздаётся громкой и чёткой волной, достигая слуха каждого из присутствующих. «Такое возможно?..»        Взгляд Дьявола плавно сменился, он стал серьёзным, стойким и сочувственным, что Эфрен сразу заметил. Сатана поднес ладонь к груди, пауза тишины, и его сильный, проникновенный голос вновь озарил площадь:        — Я знаю, что сейчас многие из вас потеряны, — по спине Эфрена прошла волна мурашек: искренность понимающего тона его поразила. — Я уверен, что многие из вас в замешательстве, напуганы недавними новостями. Вы задаетесь вопросом: почему в ваш город наплыли беженцы? Почему везде твердят об ангелах? Происходящее вам не ясно?.. Что вы чувствуете? А что чувствуете вы, беженцы с севера? Те, кому пришлось бежать из своих родных городов в страхе за свою жизнь и жизнь своих близких? — слова резью отдались внутри Эфрена. «У меня больше нет дома», — холодная мысль, как наотрез. Факт, который не сдвинуть, тяжёлый, — его изменить нельзя. — «Что я могу чувствовать?.. Когда у меня нет даже близких? Даже картин у меня больше нет…» Если утром Эфрен ещё чувствовал притупленность мысли, то сейчас он как никогда ощутил отчаяние и тоску.        — Я знаю, что сейчас здесь собралось множество демонов из совсем разных городов, но всех вас объединяет одно: вы хотите узнать, что с вами будет дальше, не так ли?        Ярые вскрики демонов раздались в толпе, совсем рядом от Эфрена послышалось:        — Да!        — Так!        Эфрен молчал.        Говоря, Дьявол обходил сцену, походкой уверенной, но лёгкой. Он приближал обе ладони к груди, смотря на толпу со сцены вникающе, но, продолжая говорить, разводил их повествующе. Плавность, живость его движений завораживала, и горечь внутри Эфрена притуплялась, когда он наблюдал за ними.        — Перед тем, как ответить вам… Кто-то из вас может задаться вопросом: кто я такой, чтобы рассказывать вам об этом? Откуда мне знать о вашей дальнейшей судьбе? Многие из вас знают меня только понаслышке и видят меня впервые, но чтобы развеять все ваши сомнения и неуверенности: да, я тот, кого называют «Сатаной».        Руки Эфрена невольно сами обняли плечи.        — Обо мне твердят многое, вы точно слышали хотя бы один слух. Я прошу вас избавить себя от предрассудка, донесённого до вас теми, кто регулярно уничтожает наших с вами сородичей, — ангелами под властью Бога! Многое из того, что вы слышали, впервые было сказано ими. Сатана — лишь отступник! Этим словом можно назвать любого из нас, как и меня, но это будет в корне неверным, ведь мы существуем отдельно от воли Бога и имеем на это право! Вы всегда вольны сами решать, что будет вашим именем. И я прошу, чтобы я не был для вас королем, Сатаной или Дьяволом, подобным Богу, диктатором или притесняющим. Я хочу быть для вас Лидером, тем, кто будет отстаивать нашу с вами свободу, тем, кто будет достоин представлять наши интересы! Не Сатаной, как меня прозвал после моего падения Бог, не тем, кто будет решать вашу судьбу за вас, а тем, кто сможет нести свет в такое нелегкое время для нас, демонов, — прижав руки к груди, Лидер вдохновенно заключил: — Я хочу быть для вас Люцифером!        Толпа, шокированная не менее, чем Эфрен, никогда не видевшая в своих краях Сатану, обомлела. Кто-то коснулся груди, кто-то что-то воскликнул, но в общем все были заворожены и заинтригованы. Слова Лидера вызвали у Эфрена воодушевление и дрожь, бегущую по его плечам и ладоням. Надежду! Страх перед Дьяволом стал отступать, хотя недоверие всё ещё теплилось в его голове. Он безотрывно наблюдал за каждым движением Лидера, не замечая ничего вокруг. Но что теперь можно было утвердить без сомнений: называть Лидера «Сатаной» Эфрену более не хотелось. Толпа совсем утихла, внимая, похоже, каждому слову Люцифера.        — Я хочу рассказать вам о том, что именно произошло за эти четыре дня, и почему в полной мере это коснулось не только ваших городов, не только Белой Лилии, но и всех демонов сразу.        — За три дня до моего прибытия сюда, тринадцатого сентября, Версориол праздновал свое первое столетие с момента основания. В этот день город был разгромлен божьим Серафимом. Меньше чем за час город был сожжён им дотла. Неизвестно, кто именно привел Серафима в Версориол, но очевидно, что сами ангелы по простой случайности найти город с высокой энергетической защитой просто не могли. На месте Версориола, Айэдеса, Палуса, Абиса и многих других не осталось ничего кроме руин. Благо, многим удалось скрыться от Серафима и дойти до нас, стоять сейчас вместе с нами на площади! Стража сработала прекрасно, о трагедии мне было сообщено в этот же день. На следующий же, четырнадцатого сентября, ко мне явился Божий посланник. От лица Господа было заявлено следующее, — Люцифер приблизил к груди руку, раскрыв ладонь. Из неё он вдруг потянул чёрный сгусток. Оболочка быстро таяла, как вязкий мазут, из неё Лидером был вытянут яркий, как солнечный свет, свёрток. Люцифер достал и развернул Божье заявление, а Эфрен пронаблюдал, как быстро на его ладони затянулась чёрная бездна, тут же заросшая белой кожей, и тревожно сглотнул.        Лидер стал зачитывать:        — Мы требуем, чтобы все демоны покинули все свои поселения, находящиеся вне разрешённой им территории, — он одарил взором толпу, сделав подчёркивающую паузу. — В последующем все оставленные поселения будут сожжены. В случае, если демоны не выполнят данное условие по истечении срока в семь месяцев по григорианскому календарю, они будут уничтожены в своих городах вместе с ними. Все прилегающие к разрешённым территориям постройки будут сожжены, а разрешённые для проживания демонов территории будут сокращены, в соответствии с решением Бога, во избежание расселения демонов по Лимбу.        Внутри Эфрена разгорелся огонёк неприязни и чувства несправедливости: «Будут уничтожены?.. Как кто? Как животные?! Во избежание расселения?.. Какого «во избежание»?! Мы, что ли, паразиты, чтобы этого избегать? Чем мы хуже людей? Ангелов? Ничем! У всех ведь нас есть чувства…» — ему непреодолимо сильно хотелось рисовать. Неприятный горький ком застыл в горле.        — Это лишь отрывок из ультиматума, — Лидер свернул документ, опустив к нему взор, и ловко протолкнул его в ладонь, где тот и растворился. — Вы сами слышали, какие требования ангелы предъявляют к нам! Как к паразитам. Верно, Бог считает нас паразитами! Он не ставит нас наравне с собой или своими ангелами. Однако, он и не заметил, как за эту тысячу лет стал делить с нами же свои земли! Он не может нас просто так прогнать, ему приходится предъявлять нам ультиматум, что ж!.. Мы примем его. Мы уберём города. Пусть Бог продолжает думать, что мы ему покорны! Пусть он думает, что таким образом ослабит нас, что заставит нас потерять дух, но! Он хотел взять нас хитростью, но ведь хитростью отныне берёт не Бог. Пусть он верит в то, что мы не способны противостоять ему, но только до той поры, пока он окончательно не утратит бдительность. И тогда мы напомним ему, чего он боялся, изгоняя нас! Пусть мы покоримся сегодня, но завтра Бог покорится нам!        Толпа взорвалась гомоном поддержки! Эфрен изумился тому, каким сильным у Лидера был голос! И толпа совсем забыла о том, как Люцифер внешне не похож на них, и о том, как он одет, что он из падших ангелов, — она живо скандировала ему. Эфрен пробежался глазами по толпе: весь сброд совсем грязных и разбитых бесов махал руками и, с глазами, обретшими надежду, выкрикивал «долой Бога»! Двухметровый демон рядом кричал вместе с ними.        Ощущая полноту в своей душе, Эфрен вернулся взглядом к Лидеру. Толпа успокоилась, только Дьявол продолжил:        — Сейчас, когда система Бога находится в агонии, а ангелы на пределе, перед нами стоит задача не только уверить их в чувстве собственной безопасности, но и обезопасить нас самих. Бог жесток к нам, он не пожалеет прилегающих земель. Боясь наших восстаний, в случае неподчинения, он уничтожит Аппосит, как и все другие города, выходящие за «разрешённую территорию». Нам придётся провести переселение, чтобы вы и ваши семьи на время выполнения требований ультиматума не пострадали от Серафимов. В случае, если переговоры с ангелами пройдут успешно, и Богом будет решено оставить нам прилегающие земли, вы сможете вернуться.        Было видно, что бесам тяжело удался этот факт: вдалеке Эфрен услышал недовольный глухой ропот, прошедшийся по толпе. Однако прямо никто возражать не осмеливался.        — Я знаю, это тяжело принять тем, кто прожил здесь столько лет, тем, кто не хочет покидать свой дом. Я обещаю, что всем переселенцам из Аппосита и беженцам с севера будут предоставлены все блага, условия для существования души и жильё в Белой Лилии. Я удостоверюсь в этом лично. Для переселения вам нужно только подписать согласие у моих регистраторов у Главного здания города, — Лидер взмахнул рукой в сторону четырехэтажного каменного здания с часами, находящегося с другой стороны площади. Обернувшись к нему и взглянув на часы, Эфрен вернулся к реальности, к грязным улицам и серому небу: «Какой же это ужасный город». Художник развернулся к Лидеру, и его вдруг одолела тоска: «Мой дом сожжён дотла… Мне нечего покидать».        — Переселение будет проводиться с пятнадцатого февраля по первое марта включительно. Зарегистрировавшись, вы получите место жительства в пределах разрешенных территорий Белой Лилии. Вы сможете это сделать вплоть до начала переселения и, в экстренном случае, даже во время его проведения, но по возможности прошу вас не затягивать. Вы также имеете право остаться здесь, но в таком случае я не смогу обеспечить вам защиту и поддержку.        Грязные улицы и демоны вызывали у Эфрена тревогу. «Неужели в Белой Лилии всё совсем иначе? — во взгляде он возвращался к белому лику. — Всё будет хорошо… Мне дадут дом. Не столь важно, каким он будет. Всё лучше, чем быть здесь беженцем сейчас или остаться одним потом. Главное прижиться. Со мной такое случалось много раз. Там я найду краски, смогу рисовать…»        Недоверие Эфрена растворилось в попытках понять, что он будет делать дальше, после переселения. Из мыслей выводил только голос Лидера, речь лилась, и художник запоминал каждое слово.        — Перед тем, как закончить, я хочу выразить свою искреннюю благодарность демонам, что смогли найти в себе силы помочь другим, поддержать их и дать им шанс выжить! Демонам, которые смогли взять на себя роль лидера и довести беженцев до Аппосита живыми! Стражам, управляющим и горожанам. Вы не только внесли большой вклад в будущее нашей общей цели, нашей империи, но и в будущее этих душ. А ведь вам, как никому другому, должно быть прекрасно известно, что душа демона, конечно, ничем не хуже ангельской. И она достойна жизни.        Мурашки прошли по телу Эфрена от этих слов: мысли, подобные его личным, услышанные со сцены на речи самого Дьявола, — это было невероятно! И что-то в них покорило душу художника.        — Заканчивая свою речь, хочу сообщить, что после я буду очень рад поговорить с демонами, внёсшими вклад в спасение других. Я хочу поблагодарить вас лично.        Часть толпы поплыла в сторону Главного здания, Эфрен оступился, когда его задели локтем. В своем внутреннем воодушевлении он не сводил взора со сцены, и неожиданно ему показалось, словно взор Лидера на мгновение после сказанного остановился именно на нём. Странное чувство молниеносной тревогой коснулось его души, Эфрен проморгался, но Дьявол уже и не смотрел в его сторону. Художник тут же подумал: «Нет, конечно, что я… Кажется», — и вид на сцену ему перекрыли бесы.        Эфрен так ничего и не обдумал, демоны потоками хлынули назад. Какие-то бесы вдалеке ещё что-то выкрикивали, то недоумённо, то радостно, с правого боку кто-то грубо толкнул художника, пробираясь ко сцене. Толпа стала расходиться, а Эфрен всё пытался выглядеть Люцифера. В суматохе у него это не вышло, а когда он наконец увидел, что того уже нет на месте, то почувствовал какое-то огорчение. Ещё некоторое время глядя на сцену, художник всё же сдался — пришлось поплыть по течению толпы, чтобы кое-как выбиться к краю площади.        …Он оказался с левого боку площади. Последние слова Лидера засели в голове Эфрена и не хотели уходить. Это чувство, словно обращались к нему, но… «Конечно, я не отношусь к этим демонам». Эфрен никогда не принижал своих заслуг: за последние годы как художник он был горд и всегда был готов отстоять свои достоинства и правоту, — но то ли от потери всех картин, то ли от пережитого ужаса, он не находил в себе уверенности, чтобы решить, словно Лидер обращался к нему. К тому же, Люцифер показался художнику столь величественным, что он растратил свою гордость, чтобы поверить в эту глупую мысль.        «Я не сделал ничего особенного, и заслуга моя совсем не так велика в том, что они дошли…» — утвердил Эфрен, вспоминая, как все было.        В момент животного страха, когда Эфрен бежал от Серафима, он наткнулся на толпу демонов, бегущих по дороге из Версориола в Айэдес, на юго-восток. Хвост за ними тянулся из самого центра, где художник видел Серафима. В панике Эфрен свернул к западу, пытаясь всеми силами найти другие дороги, подсознательно тогда даже и не поняв, чего он избежал. Там, куда он свернул, демонов почти не было — все сосредоточились на тропе в Айэдес. Пока в центре всё горело, слышались вопли и звенели страшные молитвы, Эфрен, в лесу плывущим от жара, наткнулся на стража. Демон остановил художника и тот, не придя в себя, послушно последовал всем его указаниям. Страж стал собирать демонов с округи, а Эфрен ему помогал. Вспомнив о хвосте, художник порывисто, несдержанно рассказал стражу про дорогу в Айэдес. Демон сразу двинулся туда, а Эфрена отправил вести собранную толпу по юго-западной тропе через лимбовские болота. Художник хорошо ориентировался в местности по отданной стражем карте, хотя за пределами Версориола никогда не бывал. Он воспринял карту как картину, и узнав на ней знакомые места, пятна, он повел демонов к болотам.        Злополучные болота всем осточертели к первому же вечеру, и когда появилась восточная тропа в Палус, самый крупный город, соединённый дорогой с более северным Айэдесом, все пожелали свернуть на неё. Эфрен яростно запротестовал, разругавшись с противниками, и толпа разделилась на два лагеря. Часть демонов осталась с Эфреном на болотной тропе, а другая повернула в Палус. «И они погибли», — Эфрен помнил, какие новости он услышал потом в бараке: все утверждали, что демоны, бежавшие через Айэдес и Палус, мертвы. Художник спрашивал всех, ему почему-то было это важно, но никаких беженцев из Палуса он так и не нашел.        «Мы добрались только общими усилиями».        Обернувшись пару раз, Эфрен всё же старался найти взглядом засевший в голове образ Лидера, но нигде его не находил… «И что это? Мои попытки уйти от реальности? Мне лучше и вовсе держаться от Дьявола подальше…» Толпа направлялась узнать у регистраторов о своём переселении, попасть в документы как можно скорее, чтобы, возможно, выбить место себе получше, но Эфрен, как будто обо всем забыв, вышел к улицам и зашёл за угол деревянного дома. Он даже не заметил, как здесь пахло сыростью, глядя на пустую сцену и расползающуюся, как капля жира, толпу у регистраторов. Казалось бы, вот, ему сказали что делать, как быть, развеяв все недопонимания, но в его голове было мрачно. Он всё думал о том, что потерял, нежели о том, что теперь может найти.        Было страшно. Эфрен попросту не знал, чего ему ждать дальше, теперь, когда его дом сожжён. В очередной раз он просто лишился крова; но если раньше это было, в некотором роде, от него зависящее событие, его вина, то ныне он просто не знал, что мог сделать иначе, чтобы избежать этого. Разве что, полностью прожить всю свою жизнь заново.        «Может, мы все и грешны, но разве это причина лишать нас дома и просто сжигать нас, как ненужный мусор? Если у каждого умершего есть душа, как и у меня, как и любого существа, разве же это справедливо? Это правильно?.. Неужели ангелы — это действительно те существа, что поступают так с нами?.. Может я и грешен, но во мне ещё осталось сердце».        «Если у меня больше нет ничего, то имеет ли смысл мне продолжать всё это? Всё не как в прошлый раз. Тогда у меня было с собой то, с чем можно было бы уйти, но теперь мне не дали выбора. Меня просто выгнали без ничего, без того, на что я потратил себя так много… Что такого я ещё могу найти, чтобы это заставило меня продолжать дальше? Если все мои картины сожжены… Стоило мне снова только приблизиться к идеалу, найти его очертание, почувствовать что-то прекрасное, как я потерял это в одно мгновение! И ведь я даже не вернулся за ними… Дурак! Животное! Действительно, как рогатый скот!.. Я предал свое искусство».        Накануне произошедшего Эфрену показалось, что он достиг чего-то нового. Того, что дало ему воодушевление на дальнейшие поиски «идеала» или чего-то на него похожего. У него всегда была цель, но тогда, спустя такое долгое время застоя, вдруг вновь появилось чувство, что он не просто стоит на месте, он приближается к тому, что должно зваться «идеалом»!        «Я просто променял искусство на жизнь».        Вместе с шумом с площади голову посетила мысль о настоящем: «Пойду я туда, и что? Неужели демоны мне предоставят жилье? Конечно! Поселят десятерых в одной спальне!.. Впрочем, это все ещё жилье».        Эфрену очень странно казалось, словно он чувствует близ себя чьё-то присутствие, но, оборачиваясь к затенённой обвисшими крышами улочке, он никого не замечал. И толкового ничего не чувствовал, хотя находить душу в окружении давно научился, и иногда даже мог отличить существо по его энергии. «Какая была энергия у Лидера?» — подумалось Эфрену, и он шагнул вглубь улицы. Окружение мрачнело, с каждым шагом к тропе проникало всё меньше света.        Лёгкий ветерок дул из глубин улиц, легонько задевая чёрные кудри Эфрена. Во мраке он смотрелся точно родной: его смугловатая, усыпанная чёрными веснушками кожа, с каждым годом становящаяся на грамм серее, всё более пронизываясь темной энергией; его рога, такие же тёмные, как и его волосы, уже как пять лет назад ставшие загибаться; его глаза, подобные пятнам чёрной краски, внешние уголки которых по природе были чуть опущены, придавая лицу художника какой-то меланхоличный вид. Сам по себе Эфрен внешне был довольно приятен и вполне строен, только за последние несколько дней он, незаметно для самого себя, приобрел привычку немного сутулиться и ёжиться.        Проходя всё дальше от площади, Эфрен обнимал свои плечи, укутываясь в чёрное пальто.        Вдали от толпы было намного тише, и эта тишина улочек повела Эфрена к себе. По каменным, кривым и сколотым дорожкам он завернул за угол. Крыши у низких домов были широкими, скошенными, между ними светилась только тонкая щель солнечного света, а дальше по дороге — темнеющий закоулок, глубокий, совершенно не освещенный, ведущий куда-то… Даже здесь было грязно, а может и тем более. Эфрен обреченно прислонился к стене, и руки его сами достали блокнот.        «Пойду, когда толпа утихнет… Может, вечером? Никуда они не денутся, им нужно записать всех», — открыв чистую страницу, похожую по цвету на крахмал, Эфрен коснулся её концом мягкого карандаша, плохо заточенного, и поглядел вверх. Над его головой возвышалась крыша, её оплетала паутина, каменная черепица зарастала мхом. Проступающий свет немного слепил глаза.        «И как там, в Белой Лилии? Неужели ангелы не трогают там никого? — пугающий лик Серафима проступил в голове через свет, и Эфрен поёжился. — Лучше, чем в Версориоле? Вряд-ли лучше… Не лучше того места, к которому привык. Я только прижился… И как всегда, стоило мне только освоиться, как я снова теряю всё. При жизни, умерев, после смерти…», — Эфрен закрыл глаза, воображая.        В голове всплыли приятные утренние улочки Версориола, намного чище, чем эти. Дома, невысокие совсем, но с приятным фасадом, хорошей отделкой. Каменные, из голубоватых или желтоватых кирпичей, с тёмно-бирюзовой черепицей, они аккуратно шли друг за другом. Дома не перекрывали света: обилие деревьев и так делало своё дело. Солнце здесь мелькало только местами, но как красиво это было!        В Версориоле были мощёные дорожки из шестигранных плиток, заложенных действительно терпеливо, аккуратно. Меж них спустя столько лет начинали прорастать небольшие травы и цветы. Нередко в их городе встречалось такое, что посреди дороги могло расти дерево, причём высокое, но это совсем не портило вида, скорее наоборот. Деревья росли и между домами, и на площади, закрывая блестящей листвой солнечный свет и всё небо: как ещё можно было спрятать город с высоты птичьего полёта? Эфрен давно привык к обилию деревьев, и они ему совершенно не мешали.        Площадь была красивой, чистой, с клумбами и небольшим фонтаном. Там Эфрен иногда встречал садовниц и, пусть он и был весьма неразговорчив, по утрам здоровался с ними. Главное здание, где заседал управляющий, было всего этажа в четыре, но выше в Версориоле и не было. На его фасаде красовались часы, которые показывали время подобно человеческому, к которому все грешники так привыкли; его крыша тянулась вверх.        Совсем нельзя было сказать, что их город принадлежал каким-то адским созданиям.        У дома Эфрена, который предоставили ему спасшие его демоны, под ногами стелилась пушистая трава; несмотря на лесистость их города, к его порогу всегда проступал солнечный свет. Под деревом неподалеку стоял небольшой деревянный столик, за которым приятно было сидеть вечерами и скучать в одиночестве. В доме у Эфрена была уютная спальня с небольшой, не очень мягкой кроватью, но всё-таки с ней, а не с соломой, постеленной на скамье; была кухня, и даже душевая у него была! «И при жизни у меня не всегда была душевая…»        У художника так же была комната, пустая, с зашторенным окошком, где он писал свои картины. У него был мольберт, и было много холстов, которыми он заставил все стены и углы, и по кромкам которых утром зеленоватые от листвы лучики тянулись к полу. И краски были, и кисти! Ах, как красиво переливалась утром вода для кистей в металлической банке из-под томатной пасты, всей в пятнах от не отмывающегося акрила! И эти кисти… Эфрен даже мог взять их в руки, а не просто вообразить у себя в голове, словно они есть! И всё это было совсем недавно, четыре дня назад! И это всё было!        «…И что у меня есть теперь?»        Эфрен вспомнил и о тех, кто регулярно интересовался его картинами: «И что стало с теми, кто мог разделить со мной моё искусство?.. А теми, кто покупал мои картины? Мы никогда не были близки, но… Никто из них не шёл со мной, — и его мысль возвратилась: — Может, в Белой Лилии я наконец приживусь?»        Эфрен вернулся в реальность, уловив какую-то ругань на площади. Или же то были просто крики?.. «Не важно», — художник прошёлся взглядом по шершавой бумаге, воплощая в голове то, что хотелось нарисовать. Всё прошлое в ней размазалось. Эфрен представлял себе, его мысли картинками всплывали из чёрной пустоты разума, как всплывали из тёмной воды: аккуратная линия лица, вьющиеся линии волос, мягкие, ровные плечи и красивые, очень красивые глаза.        «Это…»        «Может то, что я выжил, всё-таки имеет смысл? Это ещё не был идеал, лишь маленький шаг… Потеряй я своё существование, я не смог бы продолжить. И какой был бы смысл в этом осколке идеала?» — Эфрен сделал пару штрихов, аккуратных, смелых линий.        По спине почему-то медленно, ненавязчиво прошёлся холодок, как перед речью. Эфрен почувствовал, что воздух стал реже. Он вдохнул поглубже и заглянул в темноту, скрыв от окружения блокнот. Краем глаза художник заметил, что тени стали двигаться. На просвете, яркой линии между двумя тенями от крыш, он явно заметил движущиеся темнеющие частицы. Эфрен быстро отстранился от стены и прижал блокнот к груди, повернувшись ко тьме закоулка из крыш и взглянув в темноту.        Он сделал шаг назад.        У фундаментов домов тени вились малейшими вихрями, поднимаясь вверх. Тьма взвилась, сплетаясь ошмётками плывущих теней в сгустки. Сгустки превращались в формы, проступали в темноте прямо как силуэты в голове Эфрена, когда он рисовал, прочерчивая линии, объемные, и обретая облик. Из тени к нему на свет вытянулись чёрные жилы, свернувшиеся в продолговатый, длинный канат и обрётшие форму руки, утонувшей в темной роящейся пучине. Чернь свернулась в одно целое, сплелась между собой воедино и породила высокий силуэт человеческого тела, обросший гладкой белой кожей и принявший облик!..        От страха Эфрен забыл, как дышать. Он опешил, задрожав и поджав вспушенный хвост. Хотел бежать, но вдруг его тело сковало что-то, когда из темноты показался изумительный белый лик.        — Кто же ищет успокоения во тьме унылых улиц? — холодный, чистый голос отдался мурашками по всему телу Эфрена. Художник судорожно вздохнул, когда блеснули во мраке пляшущей тенью светлые глаза. Это был он — Лидер с речи, Люцифер, Сатана! Эфрен не хотел верить своим глазам, он думал, что ему кажется. Страх поразил до подкорок мозга, но Эфрен почему-то не мог убежать. Он не мог даже двинуться. «Если он знает меня?.. Если он помнит?!» — пронеслось в голове с постыдным воспоминанием о прошлом: «Я ведь поклонялся Сатане…»        В юности, ещё будучи человеком, художник был втянут в сомнительную секту, и от её чёрных пятен, нанесённых всего за полгода, не смог отмыться до конца жизни. И после тоже. «Поэтому я стал демоном, поэтому я не заслужил мира, но… Он пришел за мной?.. — глаза неизвестного сверкнули в темноте, а Эфрен как будто проглотил свою душу от страха. — Что же, нет!.. Это не может быть он».        — Не одиноко ли скрываться от толпы во мрачных тенях? — голос любопытства пронзил мысли. Эфрен приковался взглядом к лицу демона. Красивые черты, совсем не схожие с представлением о Сатане ломали его мысли и путали восприятие. Глаза, переливающиеся окружающей тьмой, губы, темнеющие от блуждающих теней, когда демон говорил, расплывающиеся в улыбке, нос, скулы, — и всё его лицо с тонкими чертами было словно вырезано из камня, или же аккуратно, искусно вылеплено великим художником. И такое белое… Оттого только сильнее леденела кровь в жилах. Демон смотрел на поворот улиц, но плавно взгляд его сполз к Эфрену, пробрав его насквозь, до глубины души.        Он оказался выше Эфрена почти на полголовы, а ведь художник никогда не считал себя низким. Давление чарующего взгляда не давало промолчать, но Эфрен сам не понял, как смог открыть рот:        — Я не люблю толпу… — раздался тихий голос художника, бряцающий в тишине, подобный ледяному эху, в нем слышалась тревога. Его руки подрагивали.        Демон двинулся, он плавно шагнул чуть ближе из тьмы, и красивая фигура полностью предстала пред напуганным Эфреном, изящная в самой своей сути. Художник судорожно набрал в грудь воздуха, но взора отвести не смог. Это был он. Демон со сцены… Это был Сатана.        — Толпа — действительно не самое приятное явление, я понимаю, — задумчиво ответил Лидер, взмахнув белою рукой в воздухе и обратив к ней лик. Эфрен был не в силах открыть рта. Мысль о побеге билась в его голове, но он ничего не мог сделать.        — Я прошу прощения за внезапность. Хорошо, что вы не на площади, там слишком много лиц, но я всё же полагал, что мне предстоит застать вас там, а не в тёмном жутком переулке, где моё появление, я понимаю, мягко говоря, немного неожиданно, — голос Лидера стал мягким, и оттого внутри Эфрена все спуталось. От слов ему стало только тревожнее, но Лидер, очевидно, говорил об этом с забавой.        «Он знает меня? — со страхом повторилось в голове. Эфрен не знал, что ему делать. — Может, мне надо было что-то сказать? Поклониться?» — но художник даже этого сделать не мог: его тело сковала неизвестная сила.        «Я не хочу всего этого! Я больше таким не занимаюсь, я сам по себе…»        — Переулок действительно жуткий… — всё, что выдавил из себя Эфрен, стараясь не молчать, почему-то чувствуя в этом особую опасность. Мысленно он готовился к худшему, кровь застывала в его жилах от ужасных воспоминаний и возможного исхода. «Я ведь предатель. Меня убьют?! Или заберут мою душу? Или, может…»        После слов Эфрена Лидер осмотрелся. Он совершенно никак не обращал внимания на страх художника, словно его и не было, был спокоен и умиротворен.        — Не удивительно, этот город давно пора отстроить заново, — утвердил он, вглядываясь в местные дома и дороги. — Вы любите тишину, я полагаю? Только за этим, стало быть, кто-то решил бы находиться здесь… Устали после долгого пути? Тяжело вести за собой столько демонов впервые.        — Люблю, — Эфрен ответил коротко, и только через мгновение осмыслил вдруг последние услышанные слова. «Он пришёл за мной из-за этого? Не из-за моей смертной жизни?.. Но ведь…» Эфрен не знал, как обращаться к Дьяволу, боясь выразить ему недостаточное почтение, но ему очень важным казалось тут же ответить. Он старался прозвучать спокойнее, и у него это с некоторым трудом получилось:        — Синьор… Я их не столько вёл, сколько…        Взгляд Дьявола переметнулся к Эфрену и застыл на нём. На лице Лидера выступила лёгкая, лукавая улыбка, веющая дурманом и тонкой тёмной дымкой, — художник в секунду умолк. Он понял, что важно было не столь то, ответит он или нет, сколько то, подтвердит ли сказанное. Эфрен себя выдал — непонятно было, хорошо это или нет, но теперь ему было не отвертеться.        — Прошу, не стоит изощряться, зовите меня по имени, или же, если вам так будет удобнее, то просто «Лидер», иначе не нужно, — вежливо попросил Дьявол.        — Если вам так угодно, Лидер… — Эфрен не мог заставить себя произнести это имя вслух, — сильное и устрашающее, — а потому ограничился вторым вариантом. Художник старался действовать по мере диалога и быть вежливым: он надеялся, что его личной словесной воспитанности будет достаточно. «Я не могу даже склонить голову».        — Как мне лучше обращаться к вам?.. — уточнил Лидер. Эфрен смутился, дрогнув взором, ответил негромко:        — Эфрен.        Дьявол вдруг улыбнулся шире, интерес блеснул в его глазах.        — Эфрен? Оу, наверняка, от effrenatus? — неожиданно красиво Дьявол произнёс имя Эфрена, как никто никогда не произносил. По-латински, действительно искусно! «Даже я сам никогда не произносил своего имени так…» — такой большой показалась разница самому художнику, ведь сам говорить по-латински он не умел, — это очаровывало.        — Да. Мне его дали при попадании сюда. Но значение мне не очень близко, — Эфрен сам не заметил, как сказал лишнего, откровенного. И это его встревожило, но понимающая усмешка Дьявола будто всё смягчила.        — Правда ли? — он двинулся ближе, изящно извернувшись, — Это часто происходит в наших мирах, но имена никогда не дают просто так.        Эфрена завораживали движения Дьявола. Подобные изящной кошке или вьющейся змее. Его ложно успокаивали они, как и играющий голос, такой приятный слуху. Это заинтересовывало, манило к загадочной фигуре, хотелось говорить больше. Вместе с тем это и настораживало, но быть односторонне бдительным Эфрену почти не удавалось. «Мне нужно быть внимательнее», — твердил сам себе Эфрен, стараясь следить за обстановкой, но тут же и взгляд его, и мысль возвращались к тени.        — Что же сделалось такого при вашем попадании в Лимб, что вашим именем стало «Эфрен»? — любопытно спросил Лидер, двинув плечами, рукою коснувшись груди и незаметно двинувшись в сторону. Художник призадумался. Он помнил, но это было не то, о чем он любил говорить, однако и молчать ему не хотелось. И он просто не мог промолчать:        — Я не могу сказать точно… Откуда мне знать, что думали те демоны? Когда я проснулся в Лимбе… Я, как и все, вероятно, был ошарашен. Повсюду рогатые черти, и все бросаются друг на друга! Мне помогла группа дружелюбно настроенных демонов… — вспоминая, художник усмехнулся. — Но тогда я думал, что попал в Ад, и они просто утащат меня за мои грехи. Я не собирался идти с ними, даже рычал на них и… — Эфрен вовремя остановил себя, в ужасе успев заметить, что заговаривается. Располагающая манера Лидера, хитрая… Восхищала! «Удивительно, как я вообще мог… Как редко я бываю настолько разговорчив! Надо быть внимательнее!» — Эфрен думал, что не нужно Лидеру знать о том, что он просто кусался и отбивался, как напуганный котенок, а потому поспешно исправил ситуацию: — Я просто не хотел идти с ними, вот они и назвали меня так в то же мгновение!..        Люцифер усмехнулся и Эфрен взглянул на него с непонимающим любопытством и каплей тревоги.        — «Рычали» в прямом смысле? — Люцифер плавно, изящно завернул влево, и Эфрен повернулся за ним. Художник постыдился: «Лучше бы акцент был на словах про Ад».        — Можно сказать… В некотором смысле, — не пальцем деланный Эфрен быстро перевел тему:        — А что касается вашего имени? — спросил о значении так, будто бы не слышал никогда: ему было интересно узнать толкование от самого Сатаны. И ему так понравилось то, что он услышал:        — Моего? — Лидер не просто усмехнулся, он засмеялся! Коротко, но искренне, звучно, красиво! Это не нелепый смех, который можно было услышать в округе постоянно, он был подобен произведению искусства! И что-то сделало этот смех ещё более особенным, когда Лидер прикрыл после губы ладонью. — Моё имя, Люцифер, с латинского lux — свет, fero — несу. Это значит, что я несу свет, — и что-то из этого заставило в груди Эфрена душу встрепенуться.        — Это… — он затормозил и с очарованием проговорил: — Прекрасное имя.        — Да, я тоже так думаю. Мне не настолько уж больше повезло чем тебе, Эфрен, я не давал себе имени сам. Мне имя дал Бог, он тоже вкладывал в него своё значение. Теперь оно давно уже не воспринимается никем так, как воспринималось когда-то, но ведь, после падения я его не лишился. И теперь это полностью мое имя.        Эфрен затаил дыхание и слова Люцифера привели его в какой-то внутренний восторг. Он старался не подавать его внешне, но и взгляд его сменился, и дышать он стал иначе. Такой откровенный, как показалось Эфрену, ответ стал ему приятен, как будто Лидер доверял ему, как будто они общались уже не в первый раз, и сам он постыдился, что до того скрывал местами что-то, захотелось самому отвечать откровеннее. Невольно и лик художника посветлел, и пусть на нем не возникло улыбки, но заинтересованность, какая-то лёгкая заворожённость были на лицо. «Как можно пасть с такой улыбкой?..» — подумал Эфрен вдруг, сравнивая улыбку Люцифера в своей голове с тысячью других улыбок, которые он когда-либо видел на холстах в галереях. От сказанного он почувствовал уважение.        Вместе с тем Эфрен призадумался: «Может ли моё имя стать полностью «моим»… С его смыслом?» Эфрен зачем-то заглянул в глаза Люцифера и наткнулся на ответный взгляд.        — Что же, приятно познакомиться с вами лично, Эфрен, — Люцифер изящно обогнул художника, и Эфрен не оставался стоять к нему спиной, одновременно и всё ещё боясь, и просто не желая отводить глаз с приятного тонкой душе лика. За спиной Дьявола стала виднеться улица с выходом на площадь, но Эфрен туда не смотрел. — Я полагаю, вам интересно, почему мы с вами говорим. Вы можете расслабиться, мне нравится вести разговоры с кем-то из народа, хотя даже у меня нет такого времени, чтобы интересоваться судьбой каждого, к несчастью. Но думаю, с вашей внимательностью, вы уже могли понять, почему мы с вами говорим.        Волнение вдруг забурлило внутри Эфрена с новой силой. Совершенно очевидно стало, зачем пришёл Люцифер. Как камень от души отлегло: «Дело не в культе… Чёртова ложь!»        — Вы хотели поговорить лично с теми, кто внёс вклад в спасение других демонов.        — Да, именно оно. Я слышал интересный слух о вас, Эфрен. Даже более: один из моих стражей поведал мне, как искусно вы помогли ему, снабдив необходимой информацией, смогли привести крупную группу демонов в Аппосит из Версориола живыми.        Эфрен, конечно, сразу вспомнил стража. «Обо мне ходили слухи?..» — художник не поверил своей удаче, или неудаче, что какой-то простой скудный слух о нём дошёл до ушей самого Люцифера.        — Я не сделал ничего такого. Окажись на моем месте кто-нибудь иной, вроде стража, пострадало бы намного меньше демонов. Я не мог убедить всех пойти через болота, только часть.        Лицо Люцифера приняло какой-то заинтересованно-удивленный вид. Эфрен побоялся, что сказал что-то не то, но Лидер только усмехнулся.        — Много чего могло бы случиться «если бы», но ведь всё произошло именно так, чтобы привести нас к тому, что есть сейчас. Скажите мне, Эфрен, почему вы повели их через болота?        — …Я видел, что в города тянулся хвост из самого центра. Конечно же, я не пошел за ними… И не свернул потом я по той же причине: мы не успели бы пройти через города. Пока мы дошли бы до Палуса, Серафим как раз достиг бы его, и тогда бы мы все…        — Были бы уничтожены Серафимом, — Люцифер ловко словил паузу Эфрена ещё в самом её начале, подтвердив его мысль. Художник не нашелся, что ответить. «Может, я мог бы сделать ещё что-то тогда».        Как в тот день Эфрен стал видеть в голове точные картины ёлок, огня и тенистых дорог. Он стал вспоминать бегущих мимо него демонов, стража, крики, звенящую в воздухе молитву… Но в одно мгновение воспоминание притупилось, поблёкло. Воздуха как будто стало мало, Эфрен вдруг снова перестал думать обо всём, кроме Лидера, услышав его голос:        — Но тем не менее, вы спасли многим жизнь, душу. Думаю, многие благодарны вам.        — Может быть, — Эфрена действительно поблагодарили несколько демонов, когда он выходил из барака. Остальные смотрели молча, и Эфрен понимал их. Он сам бы хотел обойтись без благодарностей, ведь они были совершенно ни к чему. Он наслушался ужасных историй за ночь. Конечно, то, что сделал он, — ничего не стоило на фоне потерь этих демонов. «Может быть, было бы даже лучше, если бы кто-то из них исчез вместе с теми, кого они потеряли».       — Не будь вашей внимательности, умереть могли они все, и вы сами тоже, — Люцифер ничуть не менялся в лице, будучи благосклонным.        — …Это ничто на фоне их потерь, — утвердил Эфрен, откуда-то набравшись смелости, чтобы снова заглянуть в глаза Лидера, увереннее.        — Не могу с вами согласиться, — маняще улыбаясь, Люцифер повернулся в сторону площади и сделал шаг. Не выдержав какой-то силы, таящейся за этими глазами, Эфрен всё-таки опустил взор, и слова Лидера заставили его призадуматься. Уловив намекающее движение Люцифера, Эфрен как по указке прошел ближе, но на одном уровне с Лидером не стал.        — Вы будете не против продолжить со мной диалог на площади? Тут больно мрачно, вы так не думаете?        «Наверное, единственное, для чего я выжил, так это для того, чтобы перед своей настоящей смертью увидеть кого-то столь прекрасного».        Эфрен не собирался отказывать:        — Если вы того желаете… Может тут и мрачно… — и Эфрен направился за Люцифером.               Походка Лидера была неторопливой, но уверенной. Рядом с его величественной осанкой Эфрен вспомнил о себе, сразу вытянувшись и выпрямив плечи. Люцифер смотрел на него, заводя с ним диалог:        — Как вам жилось в Версориоле? Мне давно не приходилось там бывать… Помню, что в последний раз было совсем неплохо, весьма цивильно и нисколько не мрачно.        — В тот день ужасно… — сказал Эфрен о первой картине Версориола, всплывшей в его памяти. Люцифер махнул головой, соглашаясь:        — Прискорбная кончина города.        Эфрен почувствовал себя неважно от воспоминаний, и Лидер вдруг спросил его о другом:        — Что в ваших руках?        Эфрен поглядел на свои руки и вдруг осознал, что всё ещё прижимает к груди блокнот. Он отвёл руки и, сначала затормозив, поспешно закрыл блокнот.       — Это… — художник растерялся. — Блокнот, — не то чтобы Эфрен был смущён, и скромен он тоже не был. Дело было в том, что последний лик, который Эфрен набросал в переулке, был слишком уж похож на Лидера, и, только что поглядев на работу второй раз, художник осознал, что это он и был.        — Вы художник? — медовым голосом спросил Люцифер. «Он видел, как я рисовал, и намеренно спросил меня?.. Не может же быть дело только в блокноте… Он мог быть в темноте давно».        — Можно было бы так сказать, осталось бы у меня хоть что-то от художника, — Эфрен опустил взор, разглядывая чёрную обложку блокнота в руках.        — Вы о картинах?        — Да, — Эфрен не хотел даже вспоминать об этом, ему становилось больно. — Наверное, если что-то и уцелело, то только то, что было приобретено кем-то из других городов. Правда, после произошедшего, я даже не знаю, увижу ли я их когда-нибудь, и найдут ли они меня, а я их.        До ушей стал доноситься какой-то звон, шумы с площади, которые только немного перебивали каркающие вороны и шелест встревоженных ветром редких деревьев.        — А как же ваш блокнот?        — В нём только зарисовки…        — Думаю, если вы художник, то, так или иначе, всё ранее созданное вами осталось в вашей душе.        — Да, но теперь этого никто не увидит, — горестно утвердил Эфрен, а Люцифер задумчиво хмыкнул.        — Вы сможете выразить это снова на бумаге, уже по иному, с вашим новым чувством. И тогда демоны увидят что-то новое.        Эфрен задумался. Художник сам часто себя утешал подобным, но слыша эту мысль от Люцифера, решил, что идея, может, совсем неплохая, — и это как-то уняло появившуюся в его разуме, начинающую разрастаться пустоту.        — В каком стиле вы пишете? — снова спросил Люцифер. Его красивый голос теперь заглушал любой шум.       — Экспрессионизм. По крайней мере, он мне ближе всего остального, — охотно теперь ответил Эфрен, жаждя новых вопросов. Художнику они начинали нравиться, они его успокаивали, и голос Лидера ему до боли был приятен.        — Интересно. И что же это обычно? — прекраснейший вопрос!        — Это много, что… От человека до пейзажа, до чувства, — говоря об этом, Эфрен начинал расцветать: в груди как будто снова появился воздух, а в его черных, как смоль, глазах — какой-то блеск. Ему нравилось говорить об искусстве. И как будто он забыл уже, что все его картины сожжены. Он стал что-то чертить в воздухе рукой в ритм рассказа, продолжая:        — Больше всего мне нравится, по крайней мере в последнее время… Это не столько экспрессионизм, я думаю. Дело в том, что для меня это слово значит чуть больше, чем чувства боли и страха в картине, которые обычно передавались в наше время. Конечно, сначала оно так и было, когда я ещё был человеком, но после для меня это стало значить рисовать просто всё то, что я чувствую так, как мне хотелось бы это делать. Без правил и рамок. Для меня искусство это намного больше, чем просто человеческая грань, за которую нельзя переступать из-за непонятных мне человеческих страхов и порядков, — Эфрен ушёл глубоко в мысли, в его груди от собственных слов всё запылало, но после он вернулся к реальности и взволнованно поднял взор. Люцифер безотрывно смотрел на него, и в его глазах художник увидел интерес и блеск понимания. Эфрен вдруг подумал: «Если бы у меня были с собой краски, я бы непременно вас нарисовал».        — Было бы интересно увидеть ваши картины, зная, как вы говорите об искусстве, — как лестно для художника звучали эти слова! Как будто впервые услышав нечто подобное, Эфрен зачарованно улыбнулся. Ему теперь хотелось рассказать ещё больше! Из глубины сознания как напоминание стукнула мысль: «Я всё ещё говорю с Дьяволом. Это может быть опасно», — но и эта мысль утонула в сознании от вида Дьявольской улыбки.        — Может быть когда-нибудь, если я ещё смогу рисовать, я покажу их вам.        — Несомненно, сможете. Вы ведь были на моей речи, — Люцифер сделал ожидающую паузу, и Эфрен быстро подтвердил:        — Конечно.        — Я обещал, что при переселении все блага будут предоставлены, а значит, так и будет, — хитро улыбнулся Люцифер и увёл взгляд к толпе.        — Неужели вы имели в виду и блага художника?        — Какие угодно, но, — «Какие угодно?..», — даже это не столь важно. Вы ведь обладаете достаточным количеством энергии. Точнее, ваш резерв весьма неплох. Пусть за время вашего побега из Версориола вы поутратили много, и ангельские молитвы, я чувствую, сказались на вас, но ваша энергия непременно восстановится, как только сможет снова регенерироваться в своём темпе, — Люцифер будто просматривал Эфрена насквозь, оценивая его резерв. — Тогда вы будете способны приобрести всё вам необходимое, вероятно, даже без предоставленных мною благ.        Эфрен понял, к чему ведёт Лидер, и удивился тому, что совсем забыл об этой возможности всего за четыре дня…        Валютой среди демонов ныне служили монеты из оллума — металла, который сохранял в каждом своем грамме определенное количество демонической энергии, ни больше, ни меньше. Сами монеты ценности особой не несли, но когда заполнялись энергией — становились неотъемлемой, невероятно удобной частью коммерческой жизни в обществе демонов. И, конечно же, Эфрен, как и другие, мог позволить себе эту плату жизненной энергией за необходимые блага. «Я ведь действительно могу…»        Они вышли на площадь.        Со стороны главного здания раздавались шум и гам. Демонов на площади порядком стало меньше. «Они так быстро регистрируют, или многие не смогли решиться? Или они как я? Может, мне лучше сейчас пойти туда?..»        На опустевшей половине площади каркали вороны, вылавливая что-то средь затопленных в грязи мощёных дорог. Теперь, когда часть площади была пуста, Эфрен видел, что средь такого количества ног как-то всё-таки удалось уцелеть паре разбросанных здесь гнилых груш. «Это в одну из них я наступил?» — подумал он и взволновался, опустив взор на свою обувь. Ничего такого, сапоги были в порядке, но теперь Эфрен задумался о том, как он выглядит со стороны, о своей чистоте. Ведь после болот вымыться он смог лишь слегка, в бадье. Художник вознёс взор к лику Люцифера, освещённому немного выглядывающим из-за серых облаков солнцем, и спустил взор к его высоким чёрным сапогам, ничуть не запятнанным. Эфрену казалось, что пусть ему самому, но точно не Люциферу было ходить по этим дорогам и улицам: они были совершенно ему не под стать. «Такие белые кудри и такая чёрная грязь…»        Художник иногда смотрел на редких проходящих мимо бесов, что то и дело оглядывались на Люцифера и очень странно смотрели на Эфрена, но близко не подходили. Будь Эфрен на их месте, он и сам бы не подошёл, но его тревожили эти взгляды. Он боялся, почему-то, что кто-то может нарушить эту сложившуюся между ним и Лидером приятную атмосферу своими безумными бесовскими криками или проделками, но все обходили их стороной на приличном расстоянии.        Никто вообще не смел к ним приблизиться.        — Не удовлетворите ли моё любопытство, поведав, как художник сумел заработать себе такой резерв в Лимбе? — Лидер, казалось, совсем не обращал на смотрящих внимания. Эфрен старался следовать его примеру. Ему казалось удивительным то, как все просто огибают их. Внутри снова заиграл страх, но он был ничтожен в сравнении с ведущей теперь увлечённостью романтика этой величественной особой, смыслом, который придал вдруг его существованию этот диалог. «Значит ли всё это, что я умру? Что меня ведут на смерть, раз все так нас сторонятся? Может быть. Может, так оно и есть».        — Я это делал с помощью своего ремесла, но мне не платили за выставки.        «…Но какова будет смерть, если я плачу ею за то, чтобы говорить сейчас с самим Люцифером? Это немыслимо…»        — Ремесла, — подтвердил Люцифер, задумавшись, но лишь на секунду. Он был спокоен, уверен и абсолютно безразличен к окружающим их демонам. — Вы добывали энергию с помощью… Картин? — заинтригованно спросил он, смотря на Эфрена с особенным интересом. Художнику это очень польстило, настолько, что ему даже стало неловко смотреть Лидеру в глаза, отчего он отвернулся.        — Да. Это вроде… Я добавляю в краску…        — Можете не говорить мне, если это ваш персональный способ заработка.        — Не думаю, что вы могли не догадаться.        Люцифер усмехнулся, ответил:        — Вы добавляете в краску свою кровь. Благодаря хорошему контролю энергии она всё ещё остаётся частичкой вас, и, с условием, что тёмная энергия всегда стремиться захватить чужую, она крадёт силу у существ, смотрящих на ваши картины. У демонов, контролирующих её слабо. А в последующем вы просто забираете энергию, уже преумноженную, себе назад. Очень интересно.        Эфрен первые пару мгновений не нашелся, что сказать, только потом изумлённо произнес: — Да, именно так… — он предполагал, что Лидер может догадаться без проблем, но его это так восхитило! Люцифер понял сразу же, только по его первым словам, и в точности выразил всю стратегию без единой секунды на размышления. «Невероятно… Никто никогда и не догадывался, в моих кругах это вовсе считали невозможным!..»        — Как ни странно, я слышу впервые, чтобы кто-то делал нечто подобное. Весьма любопытный ход, неплох в ситуации, когда никто не готов платить за искусство… А ведь способ достаточно прост, главное, чтобы хватало сил на управление. Вы так хорошо управляете своей энергией?        — Не знаю, насколько хорошо, но я стремлюсь к тому, чтобы действительно владеть тем, что ныне является частью меня. Было бы очень неприятно в один момент осознать, что, возможно, я подчиняюсь ей, а не она мне. Не знать и не желать знать ничего о своей энергии — это ровно тоже самое, что не знать ничего о своем анатомическом строении, будучи человеком. Не использовать своё тело в полную силу, не знать своих недостатков и нюансов. Многие так живут, но я предпочту… — Эфрен сделал небольшую паузу, мимолётно глянув на Лидера. Сосредоточенный, выжидающий взгляд Люцифера вдруг заставил его мысль где-то затеряться. Художник ощутил ком в горле, но закончить смог: — …знать о своих возможностях и недостатках        — И это первостепенно, нежели количество энергии? — Эфрен слышал по тону, что Люцифер улыбается.        — Конечно, — Эфрен ответил не слишком уверенно, ощущая на себе этот взор, но после всё же дополнил твёрдо: — Зачем демону куча энергии, если он не может её сдерживать? Это приведет ни к чему, кроме как к становлению чёртом, — размышлял вслух.        — А всё-таки, ведь не все с вами согласятся, Эфрен…        Художник смело посмотрел на Люцифера и без сомнений утвердил:        — И я не понимаю, почему.        Что-то во взгляде Люцифера изменилось, он отвёл взор к толпе, а потом и к площади, улыбаясь с удовольствием. Художник думал о том, что это может для него значить, но даже и предположить не смог.        — Хорошо, Эфрен. С вами действительно есть, о чем поговорить.               На главном здании площади, где в очереди толкались демоны, большие шестиугольные часы показывали почти два часа дня. С того момента, как Эфрен только оказался на площади, успело пройти уже два часа! Художник увидел, как и Люцифер обратил внимание на местные часы.        — Уже полдень, — заметил он и обратился к Эфрену: — Сегодня у меня запланирована пара дел во дворце, мне скоро нужно будет идти. А так жаль, у нас с вами ведь только начал складываться диалог! — Люцифер огорчённо увёл взор куда-то, незаметно положив ладонь на грудь. — Может быть, Эфрен, вы захотите продолжить его со мной уже в Белой Лилии? Диалог с вами внезапно для меня стал столь интересен, что было бы великим упущением просто закончить его здесь, — Люцифер немного наклонился, и некоторые кудри опали на его плечи. Эфрен затревожился: «Как так? Уже полдень…» — он ещё раз обратился к часам, и неприятная досада осадком легла на его душу. Конечно же он не хотел заканчивать на этом! Что-то в Лидере ему вдруг так понравилось, что теперь даже душу защипало от такой неприятной мысли, что им вдруг сейчас же придётся здесь расстаться.        Эфрен понял, что не хочет отказывать, как бы его не мучали сомнения. Этот взгляд манил его за собой, один лишь взгляд, особенный, — что-то есть в нём, и это что-то пробуждает в душе Эфрена непреодолимое желание последовать за ним. Но почему-то именно это чувство и заставило его высказать опасения вслух:        — Я очень хотел бы, но… У меня там нет ничего. Честно признаться, я толком и не знаю, что именно называется «Белой Лилией»… — сказал он даже стыдливо, смотря на мощёную грязную площадь. «Остаться здесь? Со всеми ними?!» — ужасающая мысль. — «Только вдруг кто-то стал мне интересен… Какой мне смысл оставаться здесь?»        — А вас что-то держит здесь? — в подтверждение мысли вопросил Люцифер.        Эфрен не нашелся сил ответить, подумал снова: «Действительно, а что же может меня здесь удержать? Ничего, конечно… Бараки с соломой? Куча незнакомцев?.. Кое-как знакомые благодарные демоны, исчезнувшие все непонятно куда?!.. Грязные, размытые дороги?.. У меня нет дома. Ни там, ни здесь. И с собой у меня абсолютно ничего нет! Только возможные блага и регистрация… Но если меня зовёт владелец самих благ? Что же, я просто, вероятно, схожу с ума…» С умолканием мыслей и наступлением пустоты в голове Эфрен снова услышал Лидера:        — Тяжело терять свой дом, — лицо Люцифера стало вмиг задумчивым, он сочувствующе-печально поглядел в небо. — Было бы можно просто вернуть все разрушенные города на их законные места, я бы это сделал. Однако, ныне это больше не имеет смысла. Мне жаль, что вам приходится теперь тревожиться о том, где жить и как привыкнуть к новой жизни, отпустив старую, но не оставив в прошлом важную часть себя.        Душа Эфрена откликнулась его словам. «Разве же это похоже на что-то кроме истинного сочувствия?..» — на душе становилось легче, светлее. Конечно же, Люцифер это заметил.        — Белой Лилией я зову свою империю, а вместе с тем и свой дворец. Иногда столицу называют А́льбом, — он обратил свой взор к Эфрену. — Сейчас мы с вами находимся на границе, но вон там, — Люцифер изящно указал рукой немного левее от себя. Там уходили к горизонту деревянные дома, а дальше, за их крышами, в небольшом тумане начинали виднеться величественные горы, облака. Эфрен знал, что где-то там начинались горы Церкумфлека, — заканчивая Аппоситом, начинается Финитим, а с ним и земля моих демонов. Здесь тоже их земля, однако, неофициальная. Вот что называется Белой Лилией, — мои официальные земли в разрешенных Богом территориях. Остальные земли зовутся либо прилегающими, как Аппосит, либо отдалёнными, каким был твой город. Поэтому приходится проводить переселение из Аппосита в Белую Лилию.        Пояснения дали Эфрену больше понимания, принудили его подумать. Конечно, в глубине души, ему всегда было интересно оказаться где-нибудь вне своего города, увидеть что-то новое, но он был слишком оседлым демоном, чтобы предпринимать какие-либо попытки к странствиям. Тем более, что он боялся чертей и недоброжелателей, а теперь ещё больше он боялся ангелов. Эфрену приходилось видеть, как другие демоны разносят чертей на кусочки, пронзают друг другу души и пускают кровь друг друга, но сам он совершенно никогда таким не занимался и не хотел! Ему хотелось жить спокойно.        Из-за того, что сейчас Эфрен находился в городе «неофициальном», он задумался о том, что сделают с этим местом ангелы, когда наступит срок проверки поставленных перед демонами условий. Так мерзко ему стало, и так обидно! Пусть этот город не мог сравниться с Версориолом даже наполовину, это было просто совершенно нечестно и бесчеловечно!        — А этот город… Он похож на Белую Лилию? — почему-то вдруг спросил Эфрен, без задней мысли.        — Мало чем. Ангелы в большинстве случаев прощают нам подобные выходы за территорию, однако, довольно регулярно, неожиданно кого-нибудь из них одолевает сильное желание посжигать здесь половину домов. Развитие архитектурное и техническое здесь почти невозможно, — Лидер произнес это крайне спокойно. Видимо, для него это было уже весьма привычно. — Мною давно планировалось их всех переселить, а теперь это необходимая мера. Есть небольшая вероятность того, что, при выполнении условий ультиматума, ангелы простят нам эти земли вновь, почему я и сказал о временном переселении. Но она не столь велика, сколь хотелось бы думать.        — Почему тогда пришлось строить города вне империи?        Люцифер усмехнулся. По видимому, Эфрен показал себя теперь слишком любопытным, и поняв это, он постыдился.        — Перенаселение, Эфрен. Вам так интересно? — так и указал он на пытливость художника, улыбаясь.        — Немного…        — Не стесняйтесь, любопытство, в разумной мере, — прекрасная черта. Мы могли бы обсудить это ещё, с удовольствием, не держи бы вас здесь ничего, — его взгляд куда-то побродил и стал весьма огорченным. Последние слова отозвались звоном в голове Эфрена и мыслью: «Я ведь трачу время Лидера, как мне не стыдно! Это ведь неправда! Меня ведь в самом деле ничего не держит здесь!» — только одно «но» оставалось в его голове:        — Лидер, вы не так обо мне подумали. Меня ничего здесь не держит, совершенно… У меня тут ничего нет. Я только волнуюсь из-за того, что ещё не прошёл регистрацию. Боюсь, что если не пройду её сейчас, то… — слова в его голове вдруг спутались, как будто назло. Эту паузу подхватил Люцифер:        — Неужели дело только в этом? — вдруг вопросил он, снова оживившийся, лукавый, и немного пугающий. — Вы можете не переживать, я распоряжусь, чтобы вам предоставили жилье и без неё.        Эфрен затаил дыхание, не поверив тому, что он сейчас услышал.        — Прошу простить меня, вы сказали?..        — Я распоряжусь лично, чтобы вам предоставили дом и без списков.        Эфрен оробел.        — Но что я должен буду вам взамен? — изумился Эфрен, волнуясь о том, что слишком много ему жизнь предоставляет благ за даром. «Или заплатил за это я потерей всех картин? Или, может, плата та была за что-то иное, а за это мне так же последует ещё одна потеря?»        Люцифер засмеялся на вопрос, на этот раз сдержано, заглянув в чёрные глаза Эфрена.        — Ничего более, кроме как наш с вами диалог, — Люцифер выгнул брови, загадочным стал его взгляд, которому Эфрен почему-то верил, а внезапно появившийся ветерок подхватил его белые кудри, и они слегка коснулись его лица, темнеющих губ. Это всё очаровало в край душу Эфрена, охватило её и потянуло к себе. Вдохнув поглубже свежего осеннего воздуха, художник выразил то самое согласие, которое от него так требовалось:        — Я буду искренне рад продолжить с вами разговор в вашем дворце, если вы позволите мне пойти с вами…              ***               …Хитростью, лукавой улыбкой и нечеловеческим обольщением, аурой пьянящего дурмана, Люцифер завлёк Эфрена ко своему дворцу. Тогда художник ещё не знал, чем для него это обернется. Он слушал свою душу, он шёл за своим чувством. Можно было даже сказать, что желание его пойти за Дьяволом было абсолютно безгрешно, ведь видел он в этом для себя не искушение, а, как ему действительно казалось, спасение для души. Он шёл за красотой, которую чувствовал своей тонкой душой, находясь рядом, за красивыми глазами и этой чёрной, загадочной дымкой, скрывающей что-то внутри себя. В тот день Эфрен перестал бояться имени Сатаны, да и, впрочем, отказался от его признания, как от общественного образа грубости и предательства, совершенно не напоминающего ему Люцифера. И, пусть он сам до конца этого ещё не осознавал, но ему показалось тогда, словно есть в Лидере Белой Лилии что-то то, что напоминает ему об идеале. Словно эти два образа связаны, — и именно это вынудило Эфрена безоговорочно точно, без сомнений пойти за Люцифером.        Если же Люцифер хоть сколько-то связан с тем, к чему Эфрен стремился всю свою жизнь, то художник просто не мог ему отказать.