Далёкие солнца

Сектор развлечений Элизиум-сити, Элизиум, Ветус, Туманность Петра. 8 июля 2176

«…Мы не будем смотреть кино, мы не будем смотреть на экран в старом кинотеатре, пока нас двое и пока ночь юна…»

Ощутив ещё одно прикосновение под лопаткой, больше похожее на тычок, Шепард всё-таки снял наушники. Электронная музыка ударила в уши, вытеснив ту, что звучала в его голове.       — …Так, значит, закурить у тебя нет, и, скорее всего, дать мне по-быстрому тоже вне сферы твоих интересов?       «Соискатель» протиснулся к стойке, прижимаясь к правому боку Шепарда настолько плотно, что Джон в полной мере ощутил степень его личной заинтересованности. В защиту этой самой заинтересованности можно было сказать, что отсутствие свободных промежутков вдоль стойки никак не располагало к соблюдению сколько-нибудь заметной дистанции.       Шепард отодвинул пиво, развернулся к горе-любовнику (насколько мог —не рискуя побеспокоить соседа слева сверх надиктованного столпотворением) и прокричал:       — Прости, приятель, я пока не ищу приключений! Ещё не забыл свой последний визит в медсанчасть!       Длинные чёрные волосы, забранные в хвост, и глаза побитой собаки, воспалённые, с полопавшимися сосудами, — практически всё, что Шепард сумел рассмотреть. Субтильное сложение, что-то из кожи вместо нормальной одежды, навороченный инструметрон: богатый отпускник. И пристрастию его к красному песку, должно быть, никак не больше пары недель.       — То-то ты так вырядился, Чума.       Шепард опустил глаза, что могло сойти за смущение. Отправляясь по злачным местам, он предпочитал не выделяться. Жетонов он не снял — но в морпехах его новый «знакомец» разбирался ничуть не лучше, чем в поиске лёгких удовольствий.       — Я в увольнительной. — Джон улыбнулся деланно-виновато и вернулся к пиву, изображая незаинтересованность. Благо в мигающем свете софитов ему не приходилось особенно стараться.       Однако этот явно решил идти до конца. Несанкционированное проникновение сопровождалось всплеском чего-то, названия чему Шепард так и не придумал (за биотику это могло сойти едва ли). Он завёл руку за спину и вытащил из-под ремня чужую настырную ладонь. Ощущения от неё были будто искусственные — как от тока, пробивающего на корпус неисправного холодильника. Как и всегда с красным песком.       — Твой способ съёма, он вообще работает?       — Не верю, что ты заразный, — прогундел герой-любовник. — У меня есть таблетка халлекса. Две. Уступлю, если хочешь. Это поможет тебе расслабиться?       — Тебе что, справку показать?       Пытаясь не расхохотаться, Шепард обратился к биотике. Посетителям и работникам бара, где заправляли азари, светящаяся фигура никак не могла испортить настрой. А вот на собеседника произвела нужное впечатление.       Мгновенно пожухнув, тот потоптался ещё немного (и заодно потёрся о бедро Шепарда), прежде чем исчезнуть из поля зрения. В освободившееся пространство тут же вклинился кто-то новый, но то был обычный посетитель, которого интересовала выпивка, а не сидевший впритирку «морпех».       В общем-то, весь Седьмой механизированный полк 103-го Пограничного дивизиона мог без труда сойти за морпехов при необходимости, не только техподдержка. Если в отделении Шепарда каждый был натренирован постоянным перетаскиванием оборудования — от дронов-разведчиков до миноискателей, — то основной состав «Ангельского полка Бэнкс» не щадили ни в поле, ни на плацу. Полковник Лиз Бэнкс имела квалификацию N3 и к подготовке своих людей подходила соответствующе. Шепарду его принадлежность к технической братии не обеспечивала поблажек на практике: хоть Джон и не был строевым сержантом, он входил в «личную гвардию» Бэнкс как технический специалист, потому и спрашивали с него как с главы техов, так и второго по старшинству сержанта разведвзвода.       Сержантское звание и новая должность Шепарда были «приурочены» к окончанию колледжа; никто в здравом уме не счёл бы это подарком. Но за три года Шепард поднялся от номера два в снайперской паре до номера два отделения техподдержки, работа с людьми не была для него в диковинку. В сержантский состав он влился легко; интересно, что сказал бы сержант Бриггс?..       Если поначалу Шепард проводил увольнительные на территории части (ему вполне хватало отвёртки в руках, стола в подсобке при оружейной и какой-нибудь передачи — фоном), то с недавнего времени взял за правило иногда выбираться в город. «Служба в разведвзводе обязывает», — пошутила Бэнкс, однажды явившись к нему в подсобку для разговора с глазу на глаз. А куда можно ходить в разведку в такой колонии, как Элизиум? Разумеется, в бар.       Джон не нашёл в словах Бэнкс ни капли иронии. Элизиум претендовал на то, чтобы однажды составить конкуренцию Иллиуму. Налоговые послабления и преференции бизнесу сглаживали даже тот факт, что система Ветуса располагалась аккурат на границе с батарианскими территориями. Если даже это не сказывалось на развитии, то холодный климат (как и высокая стоимость строительства в горных условиях) — подавно.       За свою жизнь Джон так и не выучил, как следует «развлекаться». В свободное время он предпочитал всем занятиям те, что имели прикладное значение. Он не считал себя гедонистом, а удовольствие — высшим благом просто потому, что не понимал сути большинства вещей, существующих для «развлекательного» удовольствия. Его не интересовали ни выпивка, ни еда, ни виртуальная реальность и прочие способы обмана органов чувств. Нет, кое в чём он видел смысл… вполне утилитарный. Но эти ощущения в категорию развлечений не входили. Он относил их к разряду представляющих познавательный интерес. Когда-то. Теперь они занимали отдельный угол в его сознании, вместе с некоторыми другими вещами, требующими более глубокого осмысления.       В совете полковника он увидел резон. Тогда, в подсобке, заметив, что он раздумывает над её словами предельно серьёзно, Лиз Бэнкс расхохоталась. Шепард — тоже, после того как понял нечто важное: он действительно мало знал о развлечениях. Обо всём, что скоропалительно относил к разряду не имеющего практической ценности. А ведь когда-то он любил загорать нагишом на задворках «Асьенды» или лежать на крыше у Барро. Обычно при этом он спал или что-то обдумывал, но бывало и так, что мысли к нему не шли.       То были моменты своего рода безветрия. На беглый взгляд — бесполезные, а на деле — предназначенные только ему. И миру, если на то пошло. Моменты, когда он заодно с единственным человеком, который всегда с ним. Вспомнив об этом (что за резон — иметь в себе своего же врага?), Шепард успокоился, хотя непривычное чувство чрезмерной зацикленности на себе всё равно иногда накатывало на него даже спустя время.       Он начал вспоминать и учиться новому. Купив пару трекинговых ботинок и гимнастический коврик, стал ходить в горы. Обдумывал маршрут, составлял план и шёл — чтобы в конечной точке лечь и попытаться не думать — вообще ни о чём. Он не брал с собой книг или музыки. Только себя. «И мысли», — думал он, но время для мыслей ещё не пришло. Иногда он спал. Иногда накрывался курткой как одеялом и запускал руку себе под ремень. Чаще же просто лежал, закрыв глаза или глядя в небо.       Он полюбил походы: ему нравилось просто ходить. Постепенно он научился делать это безо всяких планов. Благо простора на Элизиуме хватало. Много места и одиночества, чтобы отрешаться и ощущать: ветер, покалывание снежинок, по-весеннему робкое тепло Ветуса, мышечную усталость. Себя. Когда он пресыщался «безветрием», то ловил себя на мыслях о самых невероятных вещах. О том, что хотел бы рисовать. Строить. Вновь побывать на берегу океана. Теперь, когда какой-то виток его жизни остался позади и у него появилось свободное время. Он даже написал Райану Аленко — хоть и передумал в последний момент. Его остановило нежелание обрастать чем-то: чувствами, вещами… людьми. Как будто перед этим он должен прийти в какую-то точку, откуда не будет видно́ его прошлое. Не конечную — но всё же. Он решил какое-то время не ставить перед собой никаких целей — кроме как учиться себя ощущать, — но письмо к Аленко сохранил.       А самым удивительным было то, что в его мыслях вновь стал возникать его незнакомец. Их встреча изменила что-то в самом Джоне, не только в его жизни; тот человек сам стал частью личности Шепарда. Новым было то, что теперь Джон позволил себе думать о нём не как о причине незнакомых — и полузабытых — эмоций. Просто думать о нём. Как думал о далёком и недосягаемом солнце, греющем его вполне осязательно. Думать, что мог бы принять его — а значит, и кого-то ещё — как принимал солнечный свет: не теряя себя.       Прогулки Шепарда и прочие «важные глупости» внезапно сказались и на службе. Шепард понял, что устал за три года совмещения службы с учёбой. Он получил инженерную квалификацию, соответствующее ей звание и возможность перевестись в Инженерный Корпус Альянса систем. Но, помня Бриггса, решил в пользу общевойсковой службы. Он с радостью возвращался из своих вылазок в часть — в необходимость планировать и мыслить. И, как ни парадоксально, сосредоточившись на себе, он стал лучше чувствовать окружающих.       В бары он тоже наведывался. Не для разведки, хотя эта мысль его веселила, а чтобы разнообразить (и усложнить) «программу». Обычно просто сидел, растворяясь в басах и вспышках — и слушая музыку. Вовсе не обязательно ту, что звучала вокруг. Он начал с любимой музыки Бек — ей нравились песни, популярные лет двести тому назад. Бек даже пыталась с ним танцевать — без какого-либо успеха. У Шепарда не было слуха, но он чувствовал ритм, и мог бы попробовать снова. Однажды. С кем-то, кому не жаль оттоптать ноги. Но пока хватало и просто музыки.       Приучая себя к ней, как приучал к тишине у себя в голове, он делал паузы — и слушал разговоры, даже участвовал в них. Но не более. Шепард думал, что должен обозначить себе некий срок (любил ли он определённость больше, чем не любил неопределённость?..), в течение которого не будет ввязываться в знакомства ради секса, но на деле оказалось, что в сроке нет необходимости.       Поразмыслив и придя к выводу, что секс как познавательный процесс не несёт ничего плохого, если ему действительно интересно, он понял и то, что процесс не важен — его интересовал человек. К тому же, как повелось со времён Санчеса, за влечением всегда стояло что-то иное… Из курсов первой помощи он знал: чтобы рана затянулась, надо наложить повязку и обеспечить покой, а не наносить себе новую, чтобы не чувствовать старой боли. Чтобы не думать о ней. В этом было много такого, что он определил как страх, но его страхи, как и желания, как и возможности в них заглянуть, были весьма и весьма размыты, поэтому Шепард оставил их на потом.       Решив, что не готов думать о Санчесе, он сосредоточился на моменте. Сперва его посещали мысли, что это, по сути, является бегством, но только сперва.       То, что на самом деле его ни к кому не влекло, он принял неожиданно легко, как если бы освободился от чего-то гнетущего. Оставив себе лишь интерес, он, по сути, его утратил. Зато обрёл шаткую целостность, какой не имел уже очень давно.       Для вылазок в бар он тоже обзавёлся подобающей экипировкой. Чёрные штаны с лампасами обтягивали его несколько более нагло, чем он привык, но зато не стесняли движений. Их дополнял свитер, больше похожий на сеть, и майка с пайетками. Шепард решил, этого достаточно, чтобы не привлекать к своей персоне нежелательного внимания. Распущенные волосы, сбрызнутые из баллончика красящим составом одного из модных ныне неоновых цветов и густо подведённые глаза (для этого Шепард использовал обычный карандаш для тактической маскировки) делали его неузнаваемым. А остроносые ботинки на каблуках он просто случайно увидел в витрине магазина. Стоили они втрое дороже остальной «экипировки», но Шепард всё равно их купил, он мог себе это позволить. Такие ботинки когда-то были излюбленной обувью Спенса; может, потому, что каблуки добавляли ему роста. Спенс называл их «казаками». Шепард тайком примерял их время от времени — пока не перерос Спенса размером ступни. Наверняка Спенс знал об этом, вряд ли что-то в непосредственной близости проходило им незамеченным. Влезая в них, Джон ощущал себя героем старого фильма, да и необычный центр тяжести ему нравился.

***

ККА «Эльбрус», флагман Второго флота Альянса систем. Асгард, Скопление Исхода, Млечный путь. 8 июля 2176 Алексей Чжу посмотрел на часы: без четверти полночь.       Препроводив остатки бумажных носителей в чёрное жерло утилизатора, он убедился, что приказы ожидают отправки в автоматическом режиме, дал команду ВИ «Эльбрус» стереть всю информацию о себе и вышел из корабельной системы.              Недостаточно, чтобы добиться необратимого удаления данных, но он не ставил перед собой такой цели. Найти кого-то с уровнем допуска, позволяющим восстановить доступ к профилю командующего флотом, не так уж и сложно. Но вот чтобы выдернуть «кого-то» из койки в неурочное время и объяснить причину «производственной», так сказать, необходимости, Генштабу и прочим заинтересованным придётся постараться.       За этот срок машина Второго флота уже наберёт скорость. Потребуется время — и влияние, — чтобы её остановить. Везде, где он не мог предотвратить нежелательные события, он предпочитал побороться за время. Алекс Чжу знал наверняка: в любом уравнении нет более занимательной величины, чем такая универсальная переменная, как время. И задать своё собственное значение времени подчас куда перспективнее, чем заниматься вынесением его за скобки.       В конце концов перед ним остались только голографический экран, пустая столешница и револьвер. И большая красная кнопка в углу экрана. Похоже, в этот раз он стал заложником собственной страсти к демонстрациям и символизму.       Столько лет культивируемый образ, наконец, его настиг. Он достал сигарету из портсигара и закурил. Датчики климат-контроля зашумели активнее, фильтруя дым, но сигнализация молчала. Одна из любимых его привилегий. Да что там — единственная любимая.       Флагман Второго досыпал ночную вахту, первую из двух. Чжу не утруждал себя привыканием к локальным суткам Асгарда или тридцатисемичасовым циклам Терра-Новы, да и вахты отслеживал лишь применительно к дежурствам своих заместителей. «Паук никогда не спит», — так о нём говорили. Мысль о том, насколько это правдиво, вызывала у него улыбку. Чжу везде и всюду жил по времени Земли, не желая расставаться с Землёй хотя бы в этом.       Не потому, что земное время — напоминание о том, откуда он пришёл.       За то, чтобы эти часы не перестали идти, он боролся.       И сейчас, пока ночь юна, у него оставалось немного времени, чтобы подумать о тех вещах, что он откладывал на потом.       Впрочем, их не много. Если судить строго, всего одна.       Его ребёнок справится со всем, что уготовила ей жизнь: она это доказала. Она ещё не догадывается, что ей не нужно ничего доказывать. Никогда не было нужно. Не ему — он был для неё слишком абстрактным отцом, чтобы стремление ему угодить объяснялось его влиянием и поддержкой. Пускай смерть женщины, подарившей ему её, и была для него утратой, эта смерть дала ему свободу. Ему больше не было нужно прятаться, как не было нужно играть роль мужа. Он всегда понимал, что поступил цинично, обрёкши любящую душу на себя — ту часть себя, которую был готов выделить. И был рад, когда история его брака подошла к концу. Высвобожденные за ненужностью моральной борьбы ресурсы оказались как нельзя кстати.       Дочь могла бы стать для него лишь именем в завещании, но ей всегда было плевать на моральные дилеммы и околонравственные поступки, а также любого рода занятость отца, когда ей хотелось его общества. Благодаря этому они стали по-настоящему близки, пусть всегда сохраняли друг от друга почтительное расстояние.       Не доверяя никому и ни на миг не забывая кто он, Чжу возил свою дочь за собой по базам флота всю её жизнь. Скафандров у неё было больше чем платьев. И это странным образом сыграло ему на руку. Его дитя не интересовало, чем занят её отец. Кабинет Чжу — хоть в штабе Второго у Терра-Новы, хоть где-либо ещё, был её территорией.       Поначалу это тревожило, а потом он смирился. И стал забывать о её присутствии. Она напоминала о себе, забираясь к нему на колени, — когда ей хотелось тепла. Каждый раз Чжу задавался вопросом, как ей хватало на это смелости, как ей вообще хватало того, что она получала, — чтобы любить его. Вероятно, она одна совсем не боялась его — того, кого легче бояться, чем любить. Она была рождена отважной. На страх ей плевать.       Она входила к нему без стука — когда знала, что он один. Она безошибочно узнавала, когда он один. Глядя жёлтыми — его собственными — глазами ему в глаза, она говорила о плохих отметках, о ссорах с друзьями, потерянных вещицах. О первой выкуренной самокрутке с травой. Даже пережив свой первый секс с каким-то ужасным типом из школьной хоккейной команды, она пришла к нему, чтобы рассказать, а потом угрюмо и исподлобья буравить его взглядом, произнеся лишь: «Будешь ругать меня, папа?»       Если бы Чжу спросил что-то вроде «Вы хотя бы предохранялись?», она, конечно, сказала бы то, что он и так знал: про армейский имплант для женщин и про то, что, несомненно, откусила бы парню хер, если бы тот не согласился на резинку. Поэтому он спросил о другом:       — Любишь его?       — Нет.       — Хорошо.       Он никогда не любил её так, как в тот момент. Он никогда не чувствовал такой грусти, как в тот момент. Даже когда умерла её мать, ему не хотелось защитить её сильнее, чем в тот момент. От жизни. Разочарований. От себя, наконец. От любви — единственной уязвимости.       Он думал: люби он её меньше, он мог бы передать «Цербер» ей. Думал с сожалением. Но эти мысли никак не влияли на решение, принятое много лет назад.       Его дочь останется лишь именем в его завещании. Как «Цербер» для неё будет лишь стражем из мифов о древней Греции. Как того требует любовь к ней.       Чжу бросил окурок в утилизатор и посмотрел на часы: без двух минут полночь. Какая-то старая песня навязчиво крутилась в голове, но он не мог вспомнить слов. А может, не было никакой песни. Прежде он был бы раздосадован. Теперь…       Нажав на кнопку и свернув экран, он, наконец, оказался с ночью наедине.       Чжу сомкнул пальцы на рукояти револьвера, проверил патроны и взвесил его в руке: «Смит-Вессон» русской модели 1871 года.       Оставалось только одно.

***

Этот бар не принадлежал к числу тех, где веселье кипит до утра. Он служил местом старта, за что Шепард его и любил. Ещё не набравшиеся посетители заводили разговоры, ещё связные; музыка, выпивка и закуски ещё имели вкус.       Обычно Джон досиживал до момента, когда толпа начинала редеть, и ускользал, чтобы встретить рассвет где-нибудь в тишине. Сегодня его ночь только начиналась, но настроенные на продолжение уже начали перемещаться в другие заведения. Вокруг уже можно было различить что-то кроме разрозненных частей тел во вспышках, и Шепард переместился от стойки за столик в углу, откуда был виден зал целиком.       В ближайшей нише группа молодых людей отмечала что-то своё. Шепард легко распознал в них Альянсовских, но знакомы они ему не были. Наверное, в увольнительной с какого-то корабля.       Трое парней водрузили единственную в их компании девушку на столик и подзадоривали её, пытаясь ухватить за длинные крепкие ноги в лиловых колготках. Девушка качала бёдрами, стараясь попадать в такт музыке и заливисто хохоча. Парни тоже смеялись, было заметно, что все четверо хорошо знают друг друга.       Прямо напротив группа девиц в дутых радужных куртках, нисколько не заботясь о приватности, по очереди лапали молодого саларианца, который вроде бы принёс им выпить, но его уговорили станцевать, глядя на девушку в лиловом. А может и не уговаривали — против толпы галдящих человеческих женщин щуплый официант был как мухобойка против цунами.       Незадачливого соискателя внимания Шепарда в обозримом пространстве не обнаружилось. Впрочем, его участь не вызывала интереса, у Джона имелось куда более приятное зрелище — девушка на столе.       Длинная коса пшеничного цвета и крепкое тело привлекали не только Шепарда. Девушка отличалась не только прекрасными формами, но и красиво очерченными мускулами. Штурмовая винтовка, подумал Шепард. Наверняка в рукопашной тоже хороша. Она была любительницей, но двигалась самозабвенно, с природной грацией. В сравнении с ней танцовщицы–азари на постаментах в противоположных концах зала нервно курили в сторонке.       Станцевав ещё мелодию — на этот раз вместе со смуглым парнем из своей компании, который тоже взобрался на стол, и оба были вынуждены очень тесно прижиматься друг к другу, чтобы не сверзиться, — девушка плюхнулась на диван, закинула лиловые ноги на подлокотник и вдруг посмотрела прямо на Шепарда — спокойным и оценивающим взглядом.       Шепард кивнул ей, получил ещё взгляд и — мгновенье спустя — приглашающий жест. В этом жесте не было ничего завлекающего, только предложение присоединиться, и, надо сказать, довольно робкое. Заметив это, её приятели от чего-то пришли в восторг и замахали Джону руками.       Собственно, почему бы и нет?..

***

Оставалось только одно: ждать.       Как паук ждёт в паутине. Но не там, где его высматривают.       Сквозь полупрозрачное стекло на стене Чжу видел тускло освещённый кабинет — точную копию того, где находился. Даже револьвер на столе был тот же: брат-близнец, не реплика. Когда на кону твоя настоящая жизнь — не обойтись подделкой.       Мало кто помнил изначальные — до многочисленных переделок — планировки палуб «Эльбруса». Техническую документацию добыть не сложно, пускай она и составляет гостайну, но отследить изменения за годы эксплуатации куда сложней. А что-то и вовсе знал лишь Чжу и те, кто был с ним не один десяток лет.       Он знал, что однажды его предадут — те, чьё предательство отразится на нём сильнее всего. Знал и готовился. Вверяя кому-то что-то, Чжу убивал двух зайцев разом: за посвящёнными в тайны легче приглядывать, и круг подозреваемых всегда наготове.       Второй кабинет не предназначался для подобных мероприятий. Это была его прихоть, место, откуда он мог наблюдать за происходящим вокруг, будучи скрыт даже от собственной службы безопасности. Но и здесь имелись те, кто знал.       И от того, какая из двух одинаковых на вид дверей откроется, зависел его план. Кто-то сказал бы «крайний». Чжу не любил это слово.       Последний. После которого уже не будет.       Алекс Чжу не привык искать утешения, но, думая о предстоящем, утешал себя тем, что события — большие события, от которых зависит исход сражения, если не войны, — уже не остановить. Его жизнь — далеко не единственное (и далеко не главное), что стоит на кону. Цель тех, кто придёт по его голову, — внести сумятицу, деморализовать, затормозить, расколоть. Исключить из игры главную переменную — время.       Несколько месяцев назад Джек Харпер обронил, что приз у них в кармане. Джек становился проблемой — это Чжу понял ещё до того, как узнал, что тот крутит интрижку с разведкой Альянса. Думал ли Харпер, что Чжу не видит творящегося в его тени? Или Харперу было всё равно?..       То, чем управляешь, разделяй. Чжу почитал это как заповедь. Некоторое количество людей, осведомлённых обо всех его личностях, — даже не неизбежность. Чжу держал их число в пределах необходимого минимума, стараясь, чтобы они как можно меньше знали друг о друге. Он не питал иллюзий: всё, что ему удалось создать, этот хрупкий баланс, позволяющий оставаться у власти, не более чем дело случая. И погубит его не пуля: пулю можно перехватить. Его убьёт время. Та самая переменная.       А значит, ошибка считать себя, свою жизнь, постоянной величиной. Такой ошибки он не допускал.       И он позволил всему идти своим чередом. С точки зрения Харпера, Ройс Ховард бесценен ещё и потому, что его вербовка ставит Чжу, адмирала Второго флота, в зависимость от воли Ховарда. Воля редко бывает доброй. Или Чжу в неё не верит. Он живёт слишком давно.       Перед тем, как отправиться в Браунау-ам-Инн, он провёл в раздумьях не один день. Немалая часть его размышлений касалась Джека Харпера — человека, сумевшего стать почти незаменимым. Малозаметно, шаг за шагом. Выходит, он потерял хватку. Рано или поздно всех сожрут молодые, таков закон жизни. Не нужно ходить к гадалке, чтобы понимать, чем всё кончится.       Понимал он и ещё кое-что: «Цербер» не умрёт вместе с ним. В какой момент убить «Цербер» тоже стало проблемой? Но то, что лишь смерть физическая кладёт надёжный конец всему, не говорит об отсутствии вариантов. Не можешь убить — выиграй время. Это — то, что обдумать стоило.       Он мог установить слежку за обоими и продолжить делать то, что удавалось ему лучше многих — ждать. А мог выхватить «приз» из-под носа Джека. Последнее стало бы сигналом к действию — не только для него, для Харпера тоже. С чем Чжу предпочёл бы повременить, хотя бы до момента, пока точно не выяснит, как именно Харпер собрался осуществить свой переворот.       Потом он узнал об Элизиуме.       Старых вожаков пристреливают. А более удачный момент, чем батарианская атака на Элизиум, сложно вообразить.       Харпер почти не скрывал, что не одобряет методы Чжу. Держать бронепоезд добра на запасных рельсах, вместо того, чтобы давить неугодных, — именно так он и сказал. В отличие от Чжу, множество жертв пойдёт Харперу только на руку. А что обеспечит нужные жертвы без особых усилий с его стороны? Её величество время. Время, которое даст внезапная смерть всего одного человека: его, Чжу. Тем интереснее, нашёл ли Джек Харпер в Ховарде единомышленника? Это стоило выяснить.       Но, как ни странно, именно Ховард дал Алексу Чжу повод думать, что ещё не всё потеряно — не для Альянса или «Цербера» — для него лично.       Ховард его удивил. Себе на уме, прямолинейный, острый. А главное — практический. Не одержимый властью. Генетические эксперименты и другие забавы Харпера его тоже не интересовали: только военный и промышленный шпионаж. Несмотря на разницу — во всём, — Чжу обнаружил в нём родственную душу, как бы парадоксально это ни звучало. Ховард радел за человечество с практической стороны. Пусть Ховард и пошёл навстречу «Церберу» — «Церберу» Харпера, а не Чжу, — ему претили идеи контроля и высшей цели.       Первый Цербер, генерал Уильямс, умел сплотить. Как и Чжу, он считал подготовку к войне лучшей гарантией мира. В отличие от Харпера, Уильямс понимал, что в войне хороши далеко не все средства. Всё зависит от цели войны. После отставки Уильямса решение Альянса распустить отдел «Цербер» некоему количеству заинтересованных показалось ни много ни мало катастрофой. Был среди них и Алексей Чжу. Он принял кольцо от генерала и помог псу затаиться — но не исчезнуть совсем.       Структура «Цербера» стала складываться до него. Он приумножил ресурсы и обособил подразделения. Возвышение таких, как Харпер, слишком радикальных, слишком инициативных, имеющих слишком много личного, — было неминуемо. Если б Харпера интересовали деньги — было бы проще. Он действительно готовился к войне. Говоря о своих видениях и артефакте, Харпер говорил правду. Или то, что ею казалось. Потому Чжу и не избавился от него, когда это было возможно. Он знал, что не может быть прав всегда, и всегда прислушивался к мнению несогласных. Вот только к какой войне Харпер готовился на самом деле? Против неизвестного врага — или против всех?       Чжу подозревал, что второе.       Как и Уильямс, Чжу хранил «Цербер» как страховку, запасной вариант. Особое мнение тех, кто не согласен. Джека Харпера такой вариант не устраивал.       Так что у Чжу не было заблуждений о том, как будут развиваться события, вопрос лишь в деталях. За отпущенное время он сделал всё, чтобы ослабить «Цербер». Провел множество мероприятий, включая саботаж, чтобы Джеку досталась как можно меньшая часть активов «Цербера». Распустил, продал, обрубил связи между звеньями и людьми. К тому же, с исключением из цепи самого Чжу, «Цербер» лишался не только контактов во флоте, но и ряда наёмничьих групп, подконтрольных Чжу лично. Тех, что даже не знали, что работали на «Цербер». И не должны узнать.       Тронуть всё, чем Джек руководил сам, не вызывая подозрений, он не мог, — до самого последнего момента. Момент настал. Нажав на кнопку, Чжу всего лишь подал сигнал в толщу космоса. Но что-то пришло в движение. Для этого Чжу пришлось пойти на сделку с собственной совестью, носившей имя ни много ни мало адмирала Пятого флота Джозефа Абернати. То, что старый чёрт присвоит деньги, «украденные» Алексом Чжу у «Цербера», вызывало наименьшие опасения, а крупицы правды, что Чжу был вынужден приоткрыть, и вовсе не имели значения. На первое Абернати попросту не способен, а возможность спустить грязные деньги на какую-нибудь благотворительность намертво запечатает ему рот. И за дочерью Чжу он присмотрит в случае необходимости.       А Чжу постарается, чтобы необходимости не возникло.       Он не рассматривал возможность пуститься в бега; слишком часто он оступался в прошлом, чтобы жить, скрываясь от своих поступков и их последствий. Из всего, что осталось непрожитым, он хотел бы увидеть лишь то, как растут его внуки. Жизнь в наивысшей её точке принадлежит молодым. Ему было не просто признать, что он — суть прошлое, и довериться жизни. Вновь позволить всему идти своим чередом. Пожалуй, ещё он хотел бы взглянуть в глаза Харперу, прежде чем тот нажмёт на курок. Но Джек Харпер не станет удостаивать могущественного врага такой пафосной вещи, как личное прощание. Чжу бы не стал.       Встреча с Ховардом показала, что тот будет держаться лишь собственной стороны. И сторона эта случайным образом являлась стороной Чжу, а вовсе не Харпера. Не проживи Чжу столько лет, он мог бы схватиться за мысль, что во главе «Цербера» он сам устроит Ховарда больше, чем Харпер.       Возможно, решись он на блеф и пригрози уничтожить «Цербер», он мог рассчитывать не просто на нейтралитет — на поддержку Ховарда. В любого рода мероприятиях по зачистке срезают лишь низовое звено. Чтобы знать, где искать в следующий раз. Ховард должен понимать. Однако мысли Ховарда на этот счёт Чжу не интересовали: слишком велика цена ошибки.              Зато с его помощью (что думает Ховард о добровольности данной помощи, Чжу также не интересовало) Алекс Чжу исчезнет как глава небезызвестной организации, но сохранит за собой флот. Пусть это означает передачу себя Ховарду в руки. Его устраивал такой риск. Впрочем, об этом можно подумать после.       Если он переживёт эту ночь.       И он смотрел в зеркальную пустоту — смотрел в тот самый момент, когда датчики под обшивкой оповестили его, что Харпер даже не на расстоянии выстрела — касания рукой. Признаться, окажись иначе, зашли Харпер на флагман группу убийц, пусть даже это сопряжено с небольшими неудобствами в виде проникновения на находящийся в космосе дредноут Альянса, он был бы разочарован. Интересно, что убийцы сделали бы потом? Покончили бы с собой? Отдать приказ умереть — вполне в духе Джека.       Что ж, значит, план «А».       Ложный кабинет за стеклом Гезелла был пуст. Он таковым и останется. Ад разверзнется ближе. Чжу взвесил в руке револьвер. Люди Харпера есть среди его приближённых. Самых близких — ближе некуда. Тех, кто знал не только о сети ходов между обшивкой и рассеивающими панелями корабля, но и о том, какие из них ведут в центр его паутины. Оставалось узнать — кто именно.       Чжу развернул экран импланта-визора и активировал переговорное устройство. Видя, как срабатывают датчики объёма, как стягивается кольцо вокруг его убежища, он подключился напрямую к ВИ корабля. Отдав команду начать проверку систем, включая инженерные сети и навигацию, повысил уровень опасности на корабле до тревожного, что автоматически означало прекращение перемещений между палубами и запрет на покидание «Эльбруса».       Чтобы запустить взрывное устройство под столешницей, ему потребовалось не больше пары секунд. Электронику можно обмануть, механический таймер — нет. Взрыв не причинит существенного ущерба, но выжжет воздух внутри кабинета, мгновенно подбросит температуру и вызовет срабатывание всех аварийных защит и блокировок в ощутимом радиусе от места взрыва. Не хватит, чтобы уничтожить бронированный отряд. Но этого не требовалось.       Ответ на свой последний вопрос Алекс Чжу получил, распахнув дверь в коридор. Человек с занесённой для стука рукой (фатальная заминка!) отшатнулся от неожиданности, но тут же взял себя в руки. Слыша грохот срываемых панелей у себя за спиной, Чжу взвёл курок, приставил револьверное дуло ко лбу человека напротив и выстрелил, освобождая себе дорогу.       Он столько раз ощущал этот звук, проигрывая его в голове, ему не требовалось слышать, как таймер остановился. Время замерло на кончике языка, будто пороховой привкус, и содрогнулось.       Стена обжигающего, плотного воздуха вымела его из проёма двери в коридор.

***

На всякий случай Шепард огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что жест и взгляд девушки предназначались ему, а не к кому-то другому. Дав понять, что появится через пару минут, он поднялся и направился в туалет, решив на обратном пути прихватить ещё пива — на всю компанию.       Стены туалета подсвечивались красным, завихрения дыма на их фоне казались живыми. Внутри было пусто — почти — но вытяжка с трудом справлялась с последствиями. По звукам, доносившимся из единственной занятой кабинки (сопение и глухие стоны — как если бы кому-то зажимали рот рукой), Шепард понял, что ему не стоит обозначать своё присутствие. Впрочем, и здесь музыка звучала достаточно громко, чтобы его не услышали, — если это вообще кого-нибудь волновало.       Вымыв руки, он набрал ладони воды, чтобы смыть тактический карандаш с лица. Дверь в кабинке жалобно хрустнула, будто кого-то впечатали в неё, подняв над полом. Решив, что ему не улыбается столкнуться нос к носу с любовниками, если дверь вдруг случайно не выдержит, Шепард подпёр её рукой. Вряд ли ему придётся долго ждать: толчки следовали один за одним, не выбиваясь из ритма басов. Кто-то глухо простонал что-то с призывом действовать поосторожнее. С ухмылкой Шепард подумал о том, что для него эта ночь могла закончиться в этой же самой кабинке, и посмотрел на своё отражение. За стеной что-то грохнуло; ощутив нарастающую вибрацию всей поверхностью ладони, он покосился на дверь — и взрывная волна подхватила его, впечатывая в стену.

***

«...И мы будем держаться за руки, пока титры бегут по экрану, пока ночь ещё не закончилась, пока ночь юна…»

Дым с наждачным трением ворвался в лёгкие, и Алекс Чжу открыл глаза. В ушах звенело; палуба в бурых сгустках скользила и раскачивалась, когда он приподнялся на локтях и рывком перевернул себя на спину, рухнув на то, что когда-то было его человеком. Обезболивающие делали дело — боли он не чувствовал, лишь онемение в спине и тошноту, но это было подконтрольное ощущение.       Убедившись, что не выронил револьвер, он врубил щит от запасного элемента питания и сел. Стена позади была скользкой и тоже раскачивалась; он приказал себе не думать об этом и подтянул колено к груди, чтобы использовать как упор. В глазах плыло, но импланты справлялись.       Казалось, с момента взрыва прошли часы, но, судя по цифрам на экране визора и не успевшей скопить заряд батарее щита, — не больше десятка секунд. Он не слышал ничего, кроме звона, и оставил себе только зрение, понимая, что ранен, хоть и не ясно — насколько серьёзно. Тело, на которое он по-прежнему опирался, пришлось весьма кстати. Он не помнил, как голова этого человека разлетелась вдребезги, но помнил ощущение курка на своём пальце, и постарался сосредоточиться только на нём.       Контр-адмирал Лоуренс, фатальная неожиданность. Харпер подобрался не просто близко — ближе некуда. Лоуренс не только не должен был здесь оказаться. Он возглавлял самую боеспособную эскадру Второго; Чжу, по сути, вырастил Лоуренса, — тот был у него на глазах с тех пор, как пришёл в его штаб лейтенантом. Чжу сразу разглядел в нём потенциал — и не пытался завербовать. Такие, как Лоуренс — кость флота. Но что-то пошло не так… или Харпер нашёл точку соприкосновения с его интересами, или сам Чжу его недооценил.       Потеря их обоих слишком дорого обойдётся флоту — особенно в свете грядущей операции. Может, всё — совпадение, и Лоуренс ни при чём? Может, Харпер решил подстраховаться?       Уже не важно.       Время будто застряло на месте. А мысли Чжу неслись с невиданной скоростью. Он знал, чем заканчивается использование такого рода стимуляторов, но это беспокоило его в самую последнюю очередь. Он несколько раз сфокусировался на мушке и проёме двери, чтобы убедиться, что зрение работает как надо, и пошевелил пальцами. Немеющими. Нехорошо. Но реакция его устроила. Должно хватить.       Когда ему удаётся ухватиться глазами за что-то в облаке серого дыма, он готов.       Вдох. Выстрел (отметка на тактическом экране визора отбрасывается назад).       Выдох. Вдох. Выстрел (ещё одна замирает на месте).       Щит Чжу просаживается, но это не может сбить его с ритма.       «Держи ритм, сволочь, держи, во что бы то ни стало!» — слова генерала Уильямса необычайно ясно звучат у него в голове, и он стреляет снова и снова — пока патроны не заканчиваются.       После «Смит-Вессона» «Цикада», вынутая из кобуры, тянет руки вверх, а не вниз: обманное ощущение.       Секунды совсем замирают вместе с отметками на экране. Кто-то ещё? Или всё-таки…              Не время для подсчёта потерь.       Не факт, что оно вообще наступит.       Но он постарается.