Далёкие солнца

База роты «К» 17-го пехотного полка 2-го Пограничного дивизиона Альянса систем «Онтаром-главный», Онтаром, Предел Кеплера. 2173 Проводив Андерсона взглядом, Кахоку откинулся в кресле и пробормотал:       — Пора бы в увольнительную…       И это была лишь верхушка айсберга.       Хотелось в отпуск, немедленно, хотя бы на пару дней. Или вечности на две. Эта мысль посетила его, будучи приправленной чем-то, подозрительно похожим на ностальгию. В штабе Третьего флота ему не придётся иметь дел ни с расследованиями, ни с патрулями. Если первому он был как будто даже и рад, то наградой за отсутствие вторых станет возможность видеть Бетси и детей чаще, чем пару раз в году.        После Управления внутренних расследований старина «Токио» был прост и понятен. Хоть Кахоку не относил себя к числу капитанов, которые становились отцами или матерями своим командам, и не позволял себе проявлений привязанности даже к тем, кому искренне симпатизировал, его любили. Он не задумывался об этом — пока не появился Дэвид Андерсон. То, с каким предубеждением Андерсона встретили его люди, сказало Кахоку многое, в том числе — о нём самом. Однако, пусть он и питал здоровую тревогу, с Андерсоном «Токио» в хороших руках.       Переписка с УВР, по меркам следствия, не отняла много времени, зато выела остатки сил. К исходу второго часа подбоя улик и поиска формулировок Кахоку отклонил с десяток частных запросов связи, всё больше раздражаясь настырности неведомых оппонентов (на имена он не смотрел умышленно, чтобы не отвлекаться). Только присовокупив к полной версии отчёта цифровой ключ-подпись, он вспомнил, какой сегодня день.       Ему точно пора в увольнительную.       Так вот к чему был тот вопрос Андерсона («На «Токио» интересуются, когда вы вернётесь, сэр»).       Так вот почему эти звонки…        Кахоку потёр переносицу.       Ничем не примечательный шкаф в углу кабинета притягивал взгляд, как намагниченный. Ещё в первый день Кахоку заглянул внутрь, заранее зная, что там.        Каждый военнослужащий имел право на пересылку некоторого количества килограммов, обычно всяких редкостей. И не даром среди тех, кому не по карману оплачивать межсистемную доставку, так ценились места дислокации возле колоний вроде Иден-Прайм, которые могли обеспечить себя абсолютно всем — от любого рода выпивки до натуральных тканей. Содержимое шкафа майора Адамса впечатляло и будоражило воображение. Кахоку предпочёл считать шкаф хранилищем вещдоков и велел описать в первый же день — просто на всякий случай.        К счастью, разбираться с этим предстоит не ему. Свою задачу он выполнил. Пресёк противоправные действия и принял меры для сохранности улик. А то, что он десять лет занимался расследованиями, можно считать счастливой (или нет — смотря для кого) случайностью.       Не то чтобы мысль нарушить собственные убеждения теперь, когда он знал все обстоятельства дела, казалась ему менее кощунственной, но…        Попросив у помощника кипятка, Кахоку подъехал к шкафу вместе с креслом, бережнейшим образом извлёк на свет божий фарфоровую чайную пару, закинул ароматную щепотку чая из початой жёлтой пачки со слоном в небольшой заварочный чайник и расположил всё это перед собой на столе. Идеально. На батарею бутылок крепких алкогольных напитков элитных сортов он даже не посмотрел.       Когда принесли воду, он воспользовался кипятком по наилучшему из назначений, поставил таймер, отключил связь с внешним миром ровно на десять минут и закрыл глаза.       Скорее всего, он задремал; вспышка на экране с отметкой о входящем вызове с высшим приоритетом оказалась для него полной неожиданностью.        Ответил Кахоку машинально. Он так и не отменил переадресацию с инструметрона на экран проектора и запоздало осознал, что предстал перед вызывающим его человеком полулёжа. Чайник, чашка, папка с бумагами и пистолет тоже попали в кадр. А ведь вызывало почти уже бывшее, но — начальство.       Кахоку некогда было анализировать, что взволновало его больше: собственный неподобающий вид или то, что увидеть этого человека он точно не ожидал. То есть он бы не удивился — если бы доподлинно не знал, где тот находится.       Но странности этим не ограничивались. Чем дольше Кахоку смотрел на экран, тем отчётливее понимал, что его маленькое фарфоровое обстоятельство — ничто в сравнении с тем, что он видел.       Разумеется, он много раз наблюдал Хакетта даже менее чем полуодетым — всё же они соседствовали койками на протяжении всех четырёх лет в кадетском корпусе. Но он ещё ни разу не видел Хакетта полуодетым на командной частоте, — не мерещится же ему?..        — Ты так на меня смотришь, Тёрн, что я засомневался, стоило ли вообще тебя вызывать.       — Пожалуй, если бы мне позвонил Абернати лично, я удивился бы меньше.       «Да уж, если бы мне позвонил Господь, я удивился бы меньше!»       Экран задрожал, когда Хакетт протёр глазок камеры краем чего-то, что, вероятно, в прошлом являлось форменной майкой, некогда белоснежной, а теперь — непередаваемого оттенка крайней степени использованности, многократно промокшей от пота и многократно высохшей прямо на теле. Качество связи было просто на высоте: Кахоку разглядел даже бурые потёки на ткани, подозрительно похожие на замытые пятна крови.       Хакетт пристроил камеру повыше и отступил на шаг, так, что Кахоку увидел и повязку у него на руке, и пару подозрительных пятен (это что, ожоги?..) на открытых частях тела.        — Он собирался. Я его переубедил. К слову, он сказал, что уже отправил тебе подарочек.       Кахоку знал лишь один крейсер, чьи палубы окрашены в небесно-голубой цвет, чтобы отличаться от прочих поверхностей. Ударный крейсер «Лондон». Становилось всё интереснее.       — Где ты, Стивен? Только не говори, что на мостике.        — Я на мостике, Тёрн. Ты же видишь.       — О нет, только не это! — Кахоку всплеснул руками. — Ладно, тогда по порядку. Где мостик?       — Мостик — на «Лондоне».        — Понял тебя. Хорошо. Идём дальше. А где же «Лондон»?       Хакетт склонил голову вправо и вдруг улыбнулся — зрелище лишь немногим менее редкое, чем возможность лицезреть его в майке на мостике.       — Думал, ты не вернёшься ещё с год или около того. Почему Сам отозвал тебя на «Арктур»?       — Сам не отзывал меня, Тёрн. И я не на «Арктуре». Я…       — Аррррр… Попробуй только сказать, что на мостике…       — В системе Стикса. — Улыбка Хакетта сделалась ярче.       — Где? — Кахоку аж привстал от удивления. Космос огромен, но о такой системе, из числа тех, где бы мог оказаться ККА «Лондон» с замкомфлота на борту, он не слыхал.       — Н-2458-Тета, коричневый карлик. Мне потребовалось время и весь мой авторитет, чтобы убедить парней, что называть звезду, даже такую, так, как зовут её они, нельзя. Так что Стикс.       — Что ж… Очень за тебя рад. А ты… Позволь спросить, ты меня вызвал, чтобы этим поделиться?       — То есть ты сам признаёшь, что твой день рождения — недостаточный повод? Мы только что развернули новую станцию связи. Абернати приказал испытать её всеми способами. Поскольку письма домой у моей эскадры уже закончились, мы посмотрели подсчёт голосов флотского песенного конкурса и теперь тестируем видеосвязь. Кстати, «Токио» существенно улучшил прошлогодний результат и занимает шестую строчку из пятьсот семидесяти восьми с композицией «С днём рождения, Тёрнер Кахоку». Это если ты не в курсе. А то судя по содержимому твоей чашки, ты очень даже можешь быть.       Кахоку покосился на чашку и отодвинул подальше, от греха. Чтобы не разбить. И вообще. Ну надо же… Он знал, что экипаж готовился к конкурсу, но участия в этом не принимал, ощущая некоторую неловкость. Но! Шестая строчка! «С днём рождения…» Это ж надо!..        Хакетт знал его слишком хорошо. Кахоку почувствовал, как горят уши.       «Один-ноль в твою пользу. Что ж…»       — Кхм. Продолжим. Раз ты не на «Арктуре», то ты или принял душ из отходов и упал с лестницы, или тебе где-то рисуют звёздочку. — Кахоку сделал вид, что хочет заглянуть Хакетту за спину и покрутил пальцем, предлагая повертеться в кадре.        — Не на мне, Тёрн, на борту «Лондона». Если бы я, как Абернати, рисовал звёзды на себе, на мне бы давно место кончилось.       Ложная скромность так и не вошла в число добродетелей Хакетта.       — А что, Абернати так делает?       — Уже нет. Потому что на нём — закончилось. Он теперь на Уолле рисует.       Кахоку расхохотался.       — Рассказывай. Что вы нашли?       — 2458-Тета считалась необитаемой. Далеко до ретранслятора. Три мёртвых планеты и астероидный пояс. Немного платины. Ничего интересного. Мы составили карту, просканировали всё, что могли, собирались уже уходить, когда парни с научника обнаружили полость в одном из астероидов, явно рукотворную.        — Это не объясняет твой внешний вид. Абернати что, вам форму зажимает?       Улыбка исчезла с лица Хакетта, как будто её не было.        — Мы нашли осиное гнездо, Тёрн. Батарианцы у нас под носом. Вообще-то не только батарианцы, но модификации их крейсера были батаринаскими. Точнее сказать невозможно. Отпечаток рисунка РРП на тепловизоре — всё, что от него осталось.       — Крейсер?       — Крейсер, с десяток посудин помельче и два ствола космос-космос, метров по двести каждый, смонтированные прямо на астероиде.       — Тянет на базу флотилии… Ты же не полетел за «Денали»?       — Со мной, кроме исследовательской лаборатории, были три стаи фрегатов. Да и батарианцы неплохо экипированы, вряд ли вид «Денали» смог бы их напугать.       — И что они?        — А сам как думаешь? Отстыковались от захватов и врубили движки. Пока мои выясняли, где орудия до нас не добьют, я пару раз шмальнул по астероиду, чтоб им жизнь мёдом не казалась. Но в основном следил, чтобы батарианская мелочь не разнесла научников. Помнишь турианские «Скаты» времён войны? Кто-то взял их за основу. Очень проворные. Кто их сделал — хороший вопрос. Но для чего — намного важней. Хуже всего пришлось фрегатам, ты только представь: уворачиваться от основных орудий, не давать «Скатам» просадить щиты «Лондону» и не забывать про крейсер.        — Судя по всему, ты ушёл с перегревом.       — Я не ушёл. Я уже сбросил истребители, а стаи — десант, отрубать пушки с поверхности. А у них ещё оставалась половина «Скатов». Вопрос был в том, что случится быстрее: мы перегреемся и выйдем из боя, или они снимут с нас остатки щита и расхерачат к чертям. Мы решили им подыграть: сымитировали потерю управления и дрейф, пока парни занимались щитами орудий и крейсера. Должно быть, мы им радары ослепили температурой обшивки, они поверили. «Лондон» оставили на потом, только заслон выставили, чтобы не пустить домой истребители. Они не всполошились, даже когда наш главный калибр захватил цель. Мы прицелились у них на глазах и дали их крейсеру в борт из главного.        — Выходит, вы чуть не спеклись заживо.       Любой корабль старался выйти из боя до того, как рассеивание тепла станет проблемой для экипажа, в противном случае всё могло кончиться крайне плачевно. Про то, что каждый побывавший в космическом бою почитал термометр почище икон, Кахоку знал не понаслышке.       — Я бы не оставил своих с тем крейсером наедине. С щитами они бы справились, но, чтобы расколошматить броню, без нас ушло бы слишком много времени. В итоге, чтобы не скучать, пока остываем, мы репетировали номер для конкурса.        — Я правильно понял, что ты рисковал не зря?       — К тому времени, как мы остыли, штурм был закончен. Правильно сделали, что не стали тянуть с десантом. Поняв, что не уйдут, они начали убивать людей.       — Постой, это что, база работорговцев?       — Перевалочный пункт. Но их целью была не работорговля. Они наблюдали. За нами. Остального я сказать не могу.       — Это уже куда интересней…       — Рабы — азари. Несколько людей и турианцев. И саларианка, Тёрн. Девочка, может, будущая далатресса. Много данных, очень много. Это даже не «секретно». Если бы не твой перевод к Сингху, ты был бы уже на пути сюда.       — Не заставляй меня жалеть, — сказал Кахоку без тени веселья.       — Парни Петровского вскрыли основной бункер и спасли живых. Дыры, куда забились пираты после, мы зачищали вместе.       — То есть с лестницы ты не падал… — протянул Кахоку, обращаясь в большей степени к самому себе.       — В общем, я тут надолго, решил заодно потестировать связь. Ребят воодушевила идея отправить приветы домой, но сперва мы записали ролик.       А он всё тот же. Поняв, что больше ничего не узнает, Кахоку смену темы поддержал:       — В этот раз тебе доверили музыкальное сопровождение, а песню выбирал кто-то ещё?       — Обижаешь, Тёрн. Мне одного раза хватило, чтобы понять, что Абернати сложно относится к некоторым тематикам. Но гимн Альянса в исполнении волынок и Уолла допускать до конкурса было аморальным поступком.       — Более аморальным, чем присуждать победу песне про кокаин два года назад?       — Это не была официальная победа. Мне достался приз зрительских симпатий, ты всё помнишь, Тёрн. Я не знал, что кто-то меня записывает. Я был в «Подмётке». Ко мне подсели ребята с гитарой. Был Новый год…       — Можешь не рассказывать, — Кахоку ухмыльнулся. Он прекрасно помнил запись, на которой тогда ещё контр-адмирал Хакетт с видом одухотворённо-мечтательным исполнил старый блюзовый стандарт «про кокаин». Говорили, после этого Абернати хотел вообще запретить Хакетту петь, но побоялся бунтов.       — Слушай, Стивен… Я… Рад, что у вас всё закончилось. Рад, что ты вышел на связь. Пока ты не отключился, ты мог бы… Это из материалов расследования, но не имеет важности, просто мне… интересно.       — Я знал, что изъять из тебя следователя не получится. Чем могу быть…       Кахоку быстро перекинул на экран запись без звука со снайпером и отмотал хронометраж.        — Этот парень… мне интересно, что он сказал. Вот здесь. Перед тем как… убрал оружие.       «Перед тем, как всё заварил».       Кахоку смотрел, как Хакетт, скрестив на груди руки, вглядывается в вереницу кадров — и сам шевелит губами, тоже беззвучно. Когда Кахоку перестал и надеяться на результат, тот вдруг опустил глаза. Это длилось мгновенье, не больше, но у Кахоку перехватило дух. Даже ему не так уж часто удавалось подловить Хакетта на чём-нибудь… личном. А чутьё подсказывало: тут именно личное.        «Неужто ты и правда… проебал те часы, Стивен…»        Один-один. Им точно будет о чём поболтать при следующей встрече — когда бы она ни произошла.       — Это на испанском, Тёрн. «Боженька в увольнительной». Я удовлетворил твоё любопытство?       «Да уж. Целиком и полностью».       — Хоть какой-то толк от твоих навыков. «Боженька в увольнительной». Знать бы ещё, что это означает… А напомни-ка, ты можешь так же, только по-туриански?       — В ближайшую пару лет нам стоит подналечь на все эти батарианские поклоны и подмигивания, Тёрн. Не нравится мне, что вокруг витает.        Лицо Хакетта озарилось тем зловеще-решительным выражением, которое (Кахоку выучил ещё в юности) не предвещало ничего хорошего. Что-то будет. Хакетт не ошибался. Только не в таких вещах.        — Раз просить тебя быть поосторожнее бесполезно… удачной охоты, Стивен?       — А тебе — удачи под крылышком Сингха. И ты всё-таки посмотри финал конкурса, твои старались. Хакетт, отбой.       «Два-один. А может и три».       Кахоку побарабанил пальцами по краю стола. За время разговора ему удалось переключиться. Чай остыл до нужной температуры, а мысль заработала с удвоенной быстротой.       Ему случалось ступать на палубы умерших кораблей, которые, по каким-то причинам, не вышли из боя вовремя. Он знал, как выглядит смерть от критически высоких температур. Хакетт не стал бы рисковать попусту. Риск был оправдан. Пограничными стычками его не удивить. Что же там было такое… Уж не первые ли ласточки чего-то большего, такого, что коснётся всех… войны?       Раздумывая об этом, Кахоку краешком глаза проглядел конкурсную таблицу и обнаружил, что первый приз взял экипаж ККА «Лондон». Мало того, что экспедиция с другой оконечности Траверса вышла на связь, когда никто не ждал — за три минуты до подведения итогов конкурса, — песня тоже была хороша.        Настоящая морская шанти, записанная в самом холодном месте остывающего крейсера — транспортном ангаре, — под аккомпанемент скрипки, притопываний и хлопков. Столько потных тел Кахоку не видел даже здесь, на Онтароме, где среднесуточная температура колебалась у отметки в плюс сорок пять.        Хакетт, по причине выбытия руки из строя, отбивал ритм по деке гитары, высокая пепельноволосая девушка со знаком биотиков на рукаве играла на компактной электронной скрипке, а запевалой был бритый наголо верзила в гротескно-комических шароварах, судя по мускулам и свежим царапинам на голом торсе — из десантников. Олег Петровский, главный аргумент Хакетта в ближнем бою. У Петровского был необычайно звучный голос с жестковатым акцентом, он гремел на весь ангар. Остальные члены экипажа — навскидку не меньше сотни душ — длиннотелой змеёй обтекали задающую ритм троицу, имитируя перетаскивание снастей и грохоча припевами.       Оторванные от дома, от флота, лучшие люди Абернати пели старинную песню китобоев о риске, упорстве, своих нехитрых желаниях и надежде на скорое возвращение домой. Десантники, пилоты, навигаторы, канониры, медики, парни с камбуза, офицеры, капитан, адмирал флота… Кахоку представил, как пели они после крайнего выстрела «Лондона». Пели, пока их корабль — беззащитный, ослепший и обездвиженный — дрейфовал по воле космического ветра. Где-то ещё не закончился бой; они сделали всё, что было в их силах, они рискнули — и всё ещё живы, до победы рукой подать, но до смерти куда как ближе. Больше они не могли помочь — лишь наблюдать, как рискуют другие, наблюдать и верить в лучший исход. Надеяться, что у противника не окажется тузов в рукаве. Полагаться на своих братьев и сестёр. Изнемогать от жара. И петь.       Кахоку не смог бы придумать лучше.        Это он научил Хакетта этой песне в далёком-далёком детстве, когда космос казался им таким же безбрежным, как в древности — океан. Конечно же, Кахоку знал, кем видел себя его друг, когда они разыгрывали под неё морские сражения. Стивен Хакетт уже тогда был капитаном — верным чести, отважным до безрассудства. Самому же Кахоку нравилось представлять себя китом, который, по его мнению, вовсе не был побеждён. Сорок дней и ночей кит властвовал над судном, мотая его и его экипаж по волнам. Этот кит как нельзя лучше иллюстрировал то, что воля отдельного человека — миф, существуют стихии и сущности куда более могущественные и неведомые…       Есть люди, могущие чувствовать других людей, как музыкант чувствует свой инструмент. Люди, которые объединяют, задают ритм. Ведут за собой. Кахоку не без оснований считал себя лишённым нужных для этого качеств. Зато он, как кит из песни, чувствовал подводные течения.       Людям нужны охотники, но нужны и киты. Сравнение себя с большим неповоротливым животным в очередной раз позабавило его. Всё верно: каждый должен делать то, для чего рождён.        Впрочем, хватит мыслей, пора возвращаться на «Токио». Поздравить ребят с шестым местом. Но сперва позвонить Бетси. На Земле день его рождения завершился часов восемь тому назад. Самое время извиниться.