Далёкие солнца

Буэнос-Айрес, Южноамериканская Конфедерация, Земля. Февраль 2172 Шагнув в прохладное нутро магазина, свежеиспечённый адмирал Альянса Стивен Хакетт блаженно выдохнул. «Aire acondicionado» — гласила надпись над дверной ручкой, но он ни на что особо не рассчитывал. Опасался предположить, что за прошедшие годы в Буэнос-Айресе что-то изменилось в лучшую сторону. Это место не из тех, что созданы удивлять.       После уличной жары помещение винотерии походило на рай. Он надеялся только, что не ошибся дверью и его не выгонят обратно в пекло. Местная нумерация домов уже подзабылась и упорно отказывалась всплывать на подкорках.       Почему командующему Пятым флотом Джо Абернати пришла в голову мысль приставить его к адмиралу именно здесь, было для Хакетта вопросом, так сказать, риторическим. В его планы никак не вписывалось участие в какой-то там по счёту церемонии выпуска кадетского корпуса Южноамериканской Конфедерации. Ни в качестве стендап-комика от Альянса, то есть почётного выпускника, ни в принципе. Но кто он такой, чтобы голову ломать над приказами начальства, по крайней мере не с ним же самим за стаканом чего покрепче. Теперь их с Абернати посиделки в увольнительных канут в прошлое: смены замещающих друг друга офицеров совпадают чуть менее часто, чем никогда. Cудя по всему, Абернати готовит ему не тридцать вторую разведэскадру, а третьего зама по флоту — стал бы иначе переводить свой тактический гений на все эти расшаркивания?..        Когда по завершении официальной части кто-то выкрикнул его — Хакетта — имя, он занёс изощрённую месть Абернати в список приоритетов на ближайшее будущее.       Новые знаки различия уже ждали его в комнате для фуршетов на дне стакана с чем-то мутным. Ладно не танго — во Втором флоте, у Алекса Чжу, говорят, адмиралов на первой пьянке принято танцевать до потери сознания, выживают только сильнейшие.         Хакетт заложил руки за спину, вцепился зубами в стакан, и жидкий огонь потёк по горлу — минуя желудок — прямиком в вены. Когда он сумел вдохнуть, часы уже были на нём. Под громкое ржание посвящённых он стянул их с руки и продемонстрировал изнанку корпуса со всей положенной символикой Пятого флота, но не содержащую ни его имени, ни нового звания, как того требовала традиция. Ещё один реверанс Абернати — уже в сторону засекреченного досье Хакетта.        Он порадовался, что заранее принял меры, дабы ограничить степень алкогольного безобразия, в какое неизбежно скатывались все мероприятия подобного толка. Но на прочистку мозгов нужно время, и он поспешил смыться, вернув часы на их законное место, поскольку, несмотря на нейтрализаторы этанола, не был полностью уверен в своей способности контролировать ситуацию. Погружаться в воспоминания не входило в его намерения, но должно же быть что-то хорошее в его внезапном визите на Землю? Он вышел в сеть и, воспользовавшись советом Лопеса, владельца бара «Подмётки» с «Арктура», нашёл номер его старой знакомой. Вписал условленное приветствие и сделал заказ.       Хакетт плохо помнил, как провёл день. Где-то бродил, интуитивно сползая поближе к набережной, куда пробивался морской ветерок. Он сто раз пожалел о своём затянувшемся вытрезвительном моционе: кожу на лице и руках пекло, наверняка он уже краснее красного песка, а назавтра вообще покроется волдырями. То, что это почти неизбежно, стало ясно с наступлением темноты и весьма относительной прохлады, одновременно с тем, как организм переработал остатки спирта.        Примерно тогда же Хакетт понял, что у него появилась компания.        Какой-то молодой загорелый ушлёпок в широких джинсах и вырвиглазной футболке, с длинными, собранными в хвост, то ли выбеленными, то ли выгоревшими волосами, пас его от самой набережной.        Дилетантом в этом вопросе он явно не был, но Хакетта таким было не удивить. Он усмехнулся про себя и направился по указанному Лопесом адресу, аккуратно и будто бы ненароком маневрируя в толпе, чтобы не дать «хвосту» заподозрить неладное. В конце концов, почему бы не поиграть, раз тому так хочется…        Внутри магазина было не только прохладно, но и довольно светло. Подождав, пока глаза свыкнутся с освещением, и, наконец, подостыв, Хакетт заметил старуху в плетёном кресле возле окна. Закутанная в чёрную шаль до самого носа, она смотрела на него пронзительными чёрными глазами.        — Вот и ты, gatito, — проскрипела она, перескакивая с английского на испанский. — По ящику кажешься старше. Hijo del «Rojos» у тебя на… как вы, los espacios, это зовёте? Шлейф? Хочешь — попрошу отвалить.       — Дитя «Красных»? — Хакетт понял, о ком говорит старуха, и ему стало смешно. — No, abuela, не такой я и котик, чтобы спасать меня от местных щенков. Лопес слал тебе привет.       — Mi nieto, как его дела? Ему сделали ту железную руку, о которой он говорил? ¿A las mujeres todavía les gusta?       — Кибернетическую. Да, не беспокойся, женщины его любят, если это всё, что тебя волнует.       Старуха каркнула и расхохоталась.       — Вот твоё пойло. Но у меня есть и другие сорта… удовольствий. Имей в виду.       — Спасибо, предпочитаю мальбек. Вот твои деньги. — Он воспользовался инструметроном, чтобы выполнить перевод, прибавив некоторое количество кредитов сверх оговорённой суммы для закрепления знакомства. — И я буду тебе благодарен, если в следующей поставке на «Арктур» мальбека придёт побольше.        — Специально для тебя, el hombre guapo? Прослежу. Rojo не опасен, пока не тронешь, но если он положил глаз на что-то — не отцепится, пока не получит. Твои часы. Или тебя самого, gatito. Тогда твои дела хуже, чем ты думаешь.       Хакетт дёрнул губой, сдерживая улыбку. Ему не хотелось пугать старуху с таким чудесным кондиционированным магазинчиком, хотя, конечно, Лопесова abuela за свою жизнь видала всякого.        — Чтобы твой обожаемый Рохо не убился об меня ненароком, позволишь воспользоваться задней дверью?        После «аИре акондисьонАдо» предночной воздух показался ему ещё более раскалённым. Жалея, что не сунул китель в один из пакетов с вином, он поспешил разорвать дистанцию между собой и преследователем.        Бабка права, щенок оказался настырнее некуда. Несмотря на то, что возможность обчистить Хакетта в толпе была явно упущена, «хвост» никуда не делся и продолжал следовать за ним, то и дело совсем пропадая из виду. Хорош, отметил Хакетт, углубляясь в проулки Ретиро.        До гостиницы оставалось всего ничего, когда что-то… какое-то странное чувство заставило его остановиться.       Поставив один из пакетов на землю, он вытянул из кармана зажигалку и мятую пачку «Мальборо» и закурил. Шаги преследователя смолкли, как будто его и не было. Хакетт соображал, имел ли этот Рохо отношение к тем, кто ждал его впереди, не было ли это всё ловко расставленной ловушкой? Если да — он готов был пожать ему руку за такую находчивость… хотя бы посмертно. Если нет — вряд ли тот станет вмешиваться.        А в том, что его ждали, Хакетт не сомневался. Изображая рассеянного гуляку, он всматривался в почти кромешный мрак переулка, стараясь держать огонёк сигареты подальше от тела.       Интересно, насколько хорошо (или плохо — смотря для кого) у них обстоит с огнестрелом? Радиаторные пушки нормального качества не так просто достать, их предпочитают не светить по подворотням. Значит, огнестрел; впрочем, ни бронежилета, ни кинетического щита у Хакетта не было. Оставалась только скорость.       Делая очередную затяжку, он расстегнул инструметрон, активировал вспышку с задержкой на две секунды и швырнул его вперёд. Свет ударил в глаза, но Хакетт успел разглядеть три тени в сужающемся проходе — две за мусорным баком справа и ещё одну прямо напротив.        Отпустив второй пакет, он рванул к тому из бандитов, что стоял отдельно от остальных, намереваясь отключить его и обойти других сбоку. Сопровождаемый звоном бьющегося стекла, грохнул выстрел. Всё-таки огнестрел, машинально отметил Хакетт, вбивая кулак в чьё-то лицо.        То ли потому, что мерзавец очень удачно дёрнулся, то ли сам Хакетт был ещё под действием вспышки, он промахнулся и вместо носа попал тому по уху. Возможно, это спасло бедолагу от смерти, но надёжно не вырубило: взвыв на всю улицу, тот попытался вцепиться в Хакетта — и был отброшен под ноги бандиту с пушкой, который как раз пытался прицелиться в вопящую тьму, чем-то там себе подсвечивая.        Хакетт оттолкнулся от мостовой, нырнул под поднимающийся ствол и сбил с ног третьего. Пистолет рявкнул вновь — пуля чиркнула о стену у него за плечом прежде, чем он схватился за руку с пушкой, беря на болевой. На этом всё могло и кончиться, если бы не четвёртый. Некогда было отслеживать, что там поделывает его новый знакомец; когда откуда-то сверху на него рухнуло чьё-то тощее тело, Хакетт грешным делом принял его за Рохо. Выворачиваясь из неуклюжего захвата, действуя скорее инстинктивно, чем осознанно, он принял удар ножа... на часы. Металл противно взвизгнул о металл, посыпались искры, и тут же раздался крик:       — Пятый, на девять!       Хакетт ушёл вбок перекатом, и темноту разорвали два выстрела с указанного направления. Рохо возник из ниоткуда, сшиб на землю верхолаза с ножом, освобождая Хакетту тыл. К пятому бандиту они бросились одновременно, однако Рохо тот не достался: Хакетт обезвредил стрелка, метнув первое, что подвернулось под руку — пушку второго бандита рукояткой вперёд. Счёл слишком опасным сближаться с ним после того, как элемент внезапности был утрачен и по всей подворотне в окнах стали зажигаться огни…       Вместе с предупреждающим окриком луч полицейского прожектора осветил улицу, превращая ночь в день. Хакетт выпрямился. Отдышаться он не успел, под действием нейтрализаторов это происходило некстати медленно. Где-то позади и правее него замер Рохо. Чтобы предостеречь его от разного рода глупостей, Хакетт жестом приказал ему не двигаться.       Он не пытался переглядеть прожектор. Почти не слыша стандартных приказов из-за взвившегося пульса, он показал руки — и на инструметрон. Один из копов покопался в браслете, и он услышал, как шоркнула ладонь о козырёк раз, потом ещё раз.        «Ага, их двое».       В ответ на жест, означавший «вольно», первый коп наконец-то убрал прожектор.       — Он со мной, — сказал Хакетт, кивнув в сторону подобравшегося Рохо.        Пятеро бандитов исчезли незаметно, а ведь как минимум двое из них были не на ходу. Не город, а кладезь талантов, подумал Хакетт, распрощавшись с полицией. Только теперь он осознал всю глубину той задницы, в которой оказался. Всучил Рохо инструметрон, бросил: «Свети!» и метнулся к своим пакетам. В один точно угодила пуля, а второй он отшвырнул сам и надеялся отыскать что-нибудь целое. Но внутри только жалобно хлюпало и звенело, по брусчатке растекалась лужа, распространяя по подворотне божественный аромат выдержанного в дубовых бочках мальбека. Он извозился в вине по локти, но выудил из-под осколков две целые бутылки, вытер их кителем и поглядел на своего давешнего «хвоста».       — Спасибо, что предупредил… Рохо?        Под низко надвинутым козырьком он рассмотрел молодое лицо с жёсткой линией подбородка. Лицо кисло скривилось в ответ.       — Не зови меня так, космо. Эту кличку придумал не я.       — Космо? — Хакетт хотел удивиться тому, что какой-то байресский шкет распознал в нём даже не космического туриста, но для того, чтобы свести воедино парадную форму цветов космофлота, следы солнца на коже и шрам на морде, не нужно быть большого ума. — И как я могу тебя называть?       — Допустим, Джон. Просто Джон. А я тебя?       — Пусть будет Космо. Какая разница? — спросил Хакетт и улыбнулся.       Он знал, какое действие на людей производит его улыбка. Мало того, что лицо перекашивало, так ещё и губы складывались в самый настоящий кривой оскал. «Просто Джон» не шелохнулся, только в глазах его зажёгся какой-то нехороший огонёк.       Если бы тот умел поджигать взглядом, не только шрам Хакетта, весь он полыхал бы адским пламенем. Хакетт не помнил, рассматривал ли его кто-то когда-нибудь столь же нагло, пытаясь заглянуть если не в голову — под одежду точно. Принимая во внимание адреналин и остаточную интоксикацию, он предпочёл думать, что ему померещилось…        «Посмотрим, что ты за хрен с горы, hijo del «Rojos».        — Зачем вмешался? Не хотел уступать конкурентам? — Хакетт протянул руку, получил обратно инструметрон и разряд статического электричества в придачу.        — Не люблю, когда зарятся на мою добычу.       Наглости этого Рохо стоило отдать должное. Хакетт не удержался и улыбнулся шире.        — Что дальше? Вот он я, твоими стараниями. Что будешь делать?       — Лыбу запаяй. Она у тебя, в общем-то, ничего, но едали и не таких. — Рохо упёр руки в тощие бока и показал зубы. Вышло не то чтобы непохоже. — В открытую не работаю. Твоему имуществу ничего не угрожает, расслабься.        — Идейный? Приятно слышать. В наше время большая редкость встретить человека с принципами.       Рохо пожал плечами. Несмотря на молодость, он был очень — слишком — непрост и излучал какую-то ещё не вполне оформившуюся угрозу. Которую пока не научился скрывать. Или не счёл необходимым.       — Не хочешь открыть? Другие-то всё равно… того. — Оценивающе посмотрев на бутылки с вином, он облизал губы. — Если у тебя в твоих сумках нечего жрать, то я бы хотя бы выпил.       — Штопора нет, — ответил Хакетт, подумав, что ему самому не мешало бы выпить кофе и закинуться ещё порцией нейтрализаторов — чтоб не мерещилось всякое. — Жратвы тоже. Но это можно исправить.           Кинув Рохо одну из бутылок, которую тот, конечно же, с лёгкостью поймал, Хакетт сверился с картой. Ближайшая круглосуточная кафешка оказалась в паре кварталов от них. Он убедился, что в меню присутствует мясо, и подтвердил выбор столика.       — Идёшь?       Рохо ухмыльнулся — и ничего не ответил.        По дороге Хакетт скосил взгляд на часы — от контакта с ножом на их корпусе осталась длинная борозда, похожая на его шрам, но идти они не перестали. Нормальная такая именная гравировка. Не окажись на нём часов, шёл бы сейчас с наполовину отрезанной кистью, подумал он, в общем-то понимая, что справился бы и без Рохо… Джона, вот только без более серьёзных жертв — с обеих сторон — могло и не обойтись.        На летней веранде, вне досягаемости кондиционеров, они были единственными посетителями. Внутри заведения определённо прохладнее, но Хакетту не хотелось под крышу. Приятно почувствовать над собой небо, а не тонны металлических конструкций. Здесь, в укромном алькове, под покровом тьмы, едва тронутой пламенем толстой свечи в чашке с отколотой ручкой, он ощущал себя… не в безопасности, нет… Но близко. Больше простора для манёвра, мало ли. С этим Рохо держи ухо востро.        Официанта с меню Рохо начисто проигнорировал, и Хакетт заказал пару больших стейков с кровью, побольше café con leche и что-нибудь на десерт — этот наверняка одобрит. Согласно кивнув, гадёныш добавил к заказу холодного пива и по рюмке фернета, глянув на Хакетта с совершенно нечитаемым выражением.        Пиво в покрытой холодной испариной ёмкости он отставил в сторону, биттер перелил в кофейную чашку, заполнив её на три четверти, и поднёс к огоньку свечи. Глядя на то, как пламя с шипением коптит донышко чашки, он казался до крайности сосредоточенным, но постукивание пальцев по краю стола выдавало его нетерпение. Он дождался кофе, снял кофейник прямо с подноса официанта, долил в чашку до самого края и протянул Хакетту.        — Я улучшил твой кофе, Космо. Держи, не помешает. А то ты весь такой правильный, что аж блевать охота.        Тёмная жидкость, горькая даже на вид, пахла чем-то забытым и острым. Хакетту никто не намешивал кофе в биттер, и мало кто мог назвать его правильным. Точно не он сам. Будь он правильным, не оказался бы здесь, хрен знает где, в поцарапанных часах, с головы до ног изгвазданный в… чём-то, пропахший вином и обгоревший на солнце.        Рохо истолковал его молчание по-своему.       —  Переживаешь, вдруг я чего нехорошего удумаю, а ты будешь слишком пьян, чтобы мне помешать? В общем-то, правильно делаешь.         «Понторез хренов. Дешёвый трюк. Мне нравится».        Хакетт взял чашку и сделал глоток.       Рохо потягивал пиво, одобрительно глядя на то, как убывает «улучшенный кофе». Кажется, его вполне устраивало молчание. Хакетта — тем более. Не нужно придумывать темы для разговоров.        К тому времени, как принесли еду, «кофе» начал действовать. Нейтрализаторы ещё не окончательно выветрились: биттер не туманил мозги, а дарил ощущение покоя и едва заметную лёгкость в теле и в мыслях. Наслаждаясь этой лёгкостью и тишиной, компанией, которую с определённого ракурса можно было назвать приятной, Хакетт упустил момент, когда негодяй взялся за второй кусок мяса. Разделавшись с ним тоже, подтянул к себе блюдо с десертами и посмотрел на Хакетта, пристально, каким-то… всё ещё голодным, что ли, взглядом.        — Что дальше? — спросил он как будто бы с вызовом, слишком дежурным, чтобы сойти за настоящий.         — Спасибо? — Хакетт поставил пустую чашку и налил себе кофе — обычного на этот раз. Хорошего помаленьку. — Ты хотел меня обокрасть и помог мне в драке. Я простил тебе свою порцию и… мы теперь квиты?       Рохо покачал головой. Укоризненно.       — С какой луны ты свалился, Космо? Где вас таких только делают? Мы оба знаем, ты бы справился сам. Покоцал бы шкуру в паре мест — но тебе, я вижу, не привыкать. Ты, конечно, отмазал меня от полиции, только я тебя не просил. Ты же не думаешь, что с тебя я бы выручил меньше, чем тебе обойдётся ужин и выпивка? Ни хера мы не квиты. Ты мне должен. И я спрашиваю тебя: что дальше?       Следуя логике Рохо, Хакетту стоило дать ограбить себя ещё в центре. Может, тогда он не встретил бы этих ребят и вино бы не пострадало. Только он не был уверен, что хуже: те пять молодчиков из подворотни с ножами и пушками или этот самонадеянный…        — В душ хочу. — Хакетт вздохнул. Хватит с него прощупываний. Откинувшись на спинку стула, он посмотрел на Рохо, который казался до странного заинтересованным, а вовсе не удивлённым, как ни старался это скрыть.       — Так пошли. Посторожу твои вещи и пригляжу, чтобы никто в окно не залез, здесь, знаешь ли, по ночам неспокойно.       Желание курить вдруг превратилось в жизненную необходимость. Хакетт достал сигарету. За сохранность часов и кошелька он не беспокоился, но сама ситуация отдавала абсурдом. Пацан что, его клеит? Старая карга предупреждала. Нет бы отнестись к её словам серьёзно и вызвать такси?..        Хакетт знал, что может нравиться, и не только женщинам. Однако обычно даже с мужчинами нужна была более серьёзная обработка с его стороны. Гораздо больше выпивки. И разговоры. Смех — если ему удавалось сесть справа. Или серьёзный взгляд — если не удавалось. Правильно настроенный собеседник вскоре переставал обращать внимание исключительно на его лицо. А дальше… можно было не включать свет. Но чтобы он, весь он, становился объектом не просто пристального внимания — какого-то острого, даже болезненного интереса… Особенно со стороны такого юного типа, который мог получить кого угодно, потрудился бы пальцем поманить…        Хакетт откусил фильтр, прикурил от свечи и как следует затянулся.        Он не придавал большого значения внешности. В его новом знакомце было всё, что он считал привлекательным. Даже больше. Что же касается того, что этот Рохо нашёл в нём самом… Он предпочитал не задавать себе таких сложных вопросов. Обычно. Но этот обычным не был.        — Как насчёт вина? После того, как посторожишь мои вещи.        «Держи друзей близко, а врагов — ещё ближе… у себя в койке, например».        — У тебя же нет штопора? — Рохо наклонился к нему над столом.       — У горничной попрошу.        — Попроси. Только чур без наручников, плёток и кляпов, я вообще не по этой фигне. И без гандонов я не согласен.       «Пиздец хвостатый».        Хакетт вновь посмотрел на Рохо — едва ли не с нежностью.        «Головой надо было думать, приглашая его пожрать».        Из последних сил он пытался сохранять невозмутимую мину, но, видимо, получалось не очень, потому что Рохо хитро прищурился и произнёс:       — Расскажи-ка мне поподробней, как вы, вояки, трахаетесь? Предпочитаю обговаривать детали заранее. Вдруг у вас там в ходу какие-то особо забористые извращения? Мне потом не упёрлось сидеть привязанным к трубе со штопором в заднице.       Если б не «улучшенный кофе», Хакетт был бы близок к умопомешательству. А так ему оставалось лишь пожалеть о наличии у себя воображения в принципе. Он затянулся ещё раз только затем, чтобы Рохо не видел его улыбки, восхищённой на этот раз, и не смог бы принять её на свой счёт.       — Интересный способ. Не могу сказать, что мой любимый. Я бы приберёг игры со штопором для торжественных случаев. Если, конечно, ты не настаиваешь.        Рохо издал какой-то хлюпающий звук, отдалённо похожий на смех, в котором было что-то истерическое. Кажется, не Хакетту одному недавние события не слабо так ударили по мозгам. Помотав головой, Джон примирительно поднял ладони.       — Звучит интригующе. Я могу притвориться, что не удивлён, но ты же мне не поверишь, правильно мыслю?       — Уел, — Хакетт всё-таки улыбнулся — и загасил сигарету.       До гостиницы, приземистого здания с более чем двухсотлетней историей,  дошли почти молча. Рохо, сунув руки в карманы, всю дорогу что-то мурлыкал себе под нос*, демонстрируя неплохой голос — и полное отсутствие слуха, но мотив показался Хакетту смутно знакомым.        В номере, не прекращая вокальных издевательств, бесцеремонно заглянул во все углы, включая ванную и большой шкаф, видавший лучшие времена. Высунулся в окно, будто прикидывая пути к отступлению. Из окна доносился всё тот же бриз, развевая тонкие занавески и приятно холодя. Большую кровать с тускло подсвеченным изголовьем, занимавшую почти всё оставшееся пространство, он сначала проигнорировал, затем потрогал рукой матрас и фыркнул, громко и пренебрежительно. Хакетт понятия не имел, какие мысли гуляют в этой длинноволосой башке, что, в общем-то, не мешало ему получать удовольствие от наблюдений за всеми этими действиями.         Наконец, убедившись то ли в отсутствии других, кроме Хакетта, чудищ в тёмных закутках номера, то ли в достаточной мягкости ложа, Рохо плюхнулся в кресло возле окна и наконец-то умолк.        Хакетт откупорил бутылку, взял с полки бокал, наполнил на треть и протянул ему.         — Так и не скажешь мне своё имя? — С видимым усилием гость оторвал взгляд от штопора в другой руке Хакетта, заглянул в бокал и принюхался. Хакетт покрутил вино в бокале.        Рохо задумчиво посмотрел на него снизу вверх.        — Ладно, я понял, откатили обратно, — произнёс он тихо, протянул руку и принял бокал, коснувшись пальцев Хакетта и вновь ударив его током.       Этот контакт (и электрический разряд, чего скрывать) едва не лишил Хакетта самообладания. Ему как будто перекрыли кислород, завернув вентиль. Он понял, что сдетонирует, как повреждённый боекомплект, если немедленно не узнает, насколько этот ублюдок громкий, когда теряет контроль. Насколько он жёсткий, напористый и упрямый, инициативный — или податливый, что вряд ли и, в общем, не важно. Он знал, что не будет разочарован.        — Сейчас вернусь. Ты пока… — Хакетт обвёл взглядом комнату, ощутив острую необходимость уединиться и остудить мозги, пока не слетел с катушек и не трахнул его как есть — прямо в кресле. — Не скучай, что ли.        Закрывшись в ванной и включив воду, он приник к крану ртом.        «Идиот. Подцепил на улице парня вдвое моложе себя, а мнёшься как монашка перед хуем. Вот же не похрен, как всё будет происходить? Что тебе до того, что подумает о тебе этот Рохо?..»        Он не помнил, когда хотел кого-то так — до чёрта сильно, до боязни рассыпаться — и уже не собрать себя обратно.        «Стареешь… Блядь».       Показав зубы зеркалу и не дав себе времени развить мысль, чтобы не передумать, Хакетт наскоро вымыл руки и взялся за ручку двери…       Рохо по-прежнему полулежал в кресле, вытянувшись во весь рост и покачивая босой ступнёй, закинутой на край кровати. Пропотевшая за день футболка зелёной кляксой обвилась вокруг ножки стола, светло-серые джинсы свисали со спинки стула. Штопора поблизости не было, что несколько облегчало ситуацию. «Просто Джона» не смущал ни собственный стояк, ни чужой взгляд, пространно блуждающий по его телу, равномерно загорелому, местами покрытому золотистыми — в точности цвета загара — свитыми в крутые завитки волосами.       — Я мысли читать не мастак, — «Просто Джон» склонил голову на бок. На короткий миг в нём проглянуло что-то сродни состраданию. — Может, отвиснешь уже и объяснишь через рот, какой такой способ тебе по душе?        Хакетт поманил его пальцем.       Рохо оттолкнулся от подлокотников и одним движением перетёк вплотную к нему, заставив отступить. Шаг, ещё один, ещё, — пока затылок Хакетта не упёрся в стену. Во рту пересохло. «С объяснениями могут быть проблемы». Хакетт увидел, что глаза его визави оказались не карими, как он решил поначалу, а тёмно-тёмно синими, почти космической черноты. Они смотрели сосредоточенно, ожидая ответного хода.        И Хакетт ответил. Проследил пальцами линию нижней челюсти Рохо, зарылся ладонью в его волосы, потянул к себе — и поцеловал, со странным чувством обнаруживая сплошной пробел в области поцелуев.        Сориентировался тот невероятно быстро. Рохо пробовал рот Хакетта по-всякому, с энтузиазмом, в котором исследовательского интереса было больше, чем чего-либо ещё, но Хакетт растёкся по стене, чувствуя, что теряет связь с реальностью. Его преследователь оказался не таким, каким он его представлял — намного, неизмеримо лучше. Жадным до удовольствия. Восприимчивым. И любопытным, что пресловутая кошка. Начав с лица, последовательно, сантиметр за сантиметром, он ощупывал Хакетта, насколько хватало рук для того, чтобы делать это не прекращая целоваться. Хакетт опомнился, когда ладони этого Джона вовсю хозяйничали у него в штанах. Кто из них кого подцепил в подворотне, вдруг показалось ему весьма спорным.        Он рассмеялся, уже не пытаясь прятать лицо, и Джон воспринял этот смех как приглашение. С глухим урчанием впился ртом в его шрам. Никто из прежних любовных интересов Хакетта не уделял его отметине такого пристального внимания. Скорее напротив. Не рухнул вниз он только потому, что был стиснут между Рохо и стеной.        Он решил, что ему почудилось, когда заметил синее свечение, окутавшее Рохо. Электрические разряды стали чаще и ощутимей. Кажется, даже запахло озоном. Биотическое поле с лёгким сопротивлением принимало его, раздражая и дразня чем-то сродни едва заметному жжению — везде, где их кожа соприкасалась. Он был в эпицентре бури. Он забыл обо всём, что собирался сделать, понимал только: ему просто необходимо форсировать события, чтобы оставить последнее слово за собой.        Шепард тоже был на грани, слишком многое для него было «слишком» в эти минуты: губы, настойчивые и очень умелые, пальцы в волосах — обычно он никому не позволял трогать себя так, — этот потрясающий рубец, горячий и твёрдый, одежда, которой всё ещё непростительно много… Весь он, весь этот странный человек был «слишком» — слишком яркий, слишком красивый, слишком опасный, со слишком нежной мякотью в сердцевине…       Он не отпрянул, когда Шепард не удержал свою биотику. И Джон позволил ей течь свободно, перестав себя контролировать. Он думал, это ослабит его напряжение, но случилось обратное. Поняв, что промедление смерти подобно, Шепард схватил его за руку и, сомкнув его — их — пальцы на своём члене, в два движения соскользнул в тёмную агонию. Только благодаря привычке непрерывно отслеживать происходящее, отключающимися чувствами он ощутил горячее и влажное в другой ладони. Космический — во всех значениях — незнакомец застонал ему в рот, и он снял этот стон как свой трофей.        — Так, — прошептал он, — хорошо?        — Да. — Хакетт всё-таки сполз на пол. В глазах было темно, а в голове летали кометы. Джон ухватил его за подмышки, пытаясь удержать, и Хакетт прижал его к себе, чтоб не дёргался и чтобы затормозить этот миг. — Так — хорошо. Но если ты решил, что на этом всё, я тебя разочарую.        В душе, наконец избавившись от одежды, Хакетт распустил его фантастические волосы: каштановые, с едва заметной рыжинкой, значительно более светлые, чем в среднем по человечеству, с красиво выгоревшими на солнце прядями, очень густые и слегка вьющиеся. Сучонок явно всё это знал и вовсю пользовался — как умел. Его волосам совершенно точно не хватало регулярного мытья, что Хакетт с огромным удовольствием исправил, не в силах отделаться от ощущения, что моет хищника, который ещё не решил, что лучше: прикинуться спящим или откусить ему башку.        Теперь можно было никуда не спешить. Но, намылив его сверху донизу, и себя заодно, Хакетт почувствовал, как его накрывает снова. Этот Джон, с его азартом и увлечённостью, с его биотикой… Кто бы знал, что её можно вот так почувствовать…        Он врубил душ на полную, ждать дольше было выше его сил. Блуждающая улыбка на лице Джона сменилась каким-то обалдевшим выражением, когда Хакетт провёл языком от его рта — через острый кадык, ямочку между ключиц, солнечное сплетение, задержался около пупка (атмосферный манёвр, приземление на колени) и спустился ниже, вдоль восхитительной полоски вьющихся жёстких волос внизу живота.        «Сейчас проверим, насколько ты непрошибаемый».        Давать Джону время на размышления о смысле бытия он не планировал. Не спуская глаз с его лица, взял молодой и наглый член, уже требующий внимания, в ладони, прикоснулся к нему самым кончиком языка — пробуя, исследуя и находя. «Просто Джон» был необрезан и просто невероятно чувствителен. Стараясь не сосредоточиваться на том, насколько эти два обстоятельства заводят его самого, Хакетт обхватил губами головку, необыкновенно гладкую, с привкусом очищенной воды и — немного — мыла. Джон рвано выдохнул и замер в его руках, — он что, не дышит? — и только вздрагивал, когда Хакетт пропускал его глубже. Впрочем, ступор длился недолго. На четвёртом или пятом движении он вспыхнул, будто спичка, подаваясь навстречу губам. Негодяй быстро вошёл во вкус, и Хакетт прижал его к стене, чтобы не зарывался и не мешал действовать. Оказалось непросто: Джон был всё ещё в мыле и норовил ускользнуть, но долго их игра не продлилась. Чувствуя волну дрожи, проходящую по его телу, чувствуя нарождающийся внутри него стон, чувствуя — видя? — изумление на его лице, Хакетт мысленно усмехнулся — и не стал отстраняться в самый последний момент.       Закрыть глаза всё же пришлось — сгладить избыточную остроту ощущений. Только слышать — шум воды, сбившееся дыхание. Слышать и чувствовать его удовольствие на вкус. Отдышавшись, Хакетт понял, что «Просто Джон» так и стоит с ошалелым видом, воздев ладони едва ли не в молитвенном жесте. Как будто изо всех сил сопротивляется желанию вцепиться ему в волосы — и даже пытается что-то сказать.        — Господь всемогущий!        Он, наконец-то, нашёл, куда деть руки: нащупал шрам Хакетта и принялся разглаживать его кончиками пальцев, особенно задерживаясь на губах.       — Не богохульствуй, старик в увольнительной, — Хакетт улыбнулся, подставляясь его рукам. Было непривычно — видеть, как кто-то приходит в восторг от его покалеченного лица.       — Старики что, все такие горячие?        — Мне тридцать восемь. По-твоему, я — старик?        Что-то промычав, вроде бы утвердительное, Джон решительно и очень собственнически обнял Хакетта за шею, подтянул к себе и уткнулся носом ему в макушку.       — Подожди немного, старик, я… сейчас.       — Боюсь показаться неоригинальным, ты не должен мне ничего.       — Ха, ты хоть представляешь, насколько ты «не оригинален»? Всегда такой добрый или только по выходным, а, Бог?       Хакетт действительно чувствовал себя богом.       — У всех нормальных людей так. Давай, что ли, вытираться.       — Мне пора валить?       — Пора в кровать. Там и решишь, что тебе пора, а что — нет.       — Ты такой милостивый сегодня, о господи! Очень хорошо, а то у меня после твоего божественного… хм… ноги подкашиваются.        Выпроводив гостя в направлении койки, Хакетт выключил лишний свет, наполнил вином второй бокал — для себя и, прихватив бокал Джона, занял свободную половину кровати. Они выпили, сидя бок о бок у изголовья. Довольно скоро Джон пришёл в себя:       — Это было… ты был великолепен. На космических кораблях много практики?.. Нет, не отвечай, не хочу знать.       Он вылез из-под бока Хакетта и сделал то, что немало его удивило — поцеловал его, обстоятельно и очень глубоко. Хакетт бы понял, если бы он не стал этого делать.       — Я так хочу, — прошептал Джон и снова попробовал языком его шрам.        Не прекращая своих ощупываний и разглядываний, он устроился у Хакетта между колен, высунул язык и проделал то же, что только что вытворял с его лицом, но эшелоном ниже.       В отличие от стыдливости, опыт в минетах у него точно имелся. В его плавных, скользящих движениях, томительных паузах и приглушённом рычании было столько театрального драматизма, что Хакетт испытал желание оглядеться и убедиться, что он точно является единственным зрителем этой порнографической... постановки. Но оторвать взгляд от происходящего было выше его сил. В какой-то восторженной экзальтации он смотрел туда, где соединялись их тела, на капельку пота, ползущую вниз по острому носу, на пальцы, которые постоянно были в движении… Смотрел как зачарованный и не мог отделаться от ощущения, коль скоро они говорили о боге: именно то, что он видел и ощущал, и было тем вечным, безотносительным и совершенным, что философы прежних времен назвали бы абсолютом.        На самом краю сознания беспокойно дергалась мыслишка, что он не должен чувствовать ничего подобного к, по сути, чужому ему человеку, но он чувствовал, совершенно точно. Чувствовал — и не мог перестать. Решив подумать об этом потом, он позволил удовольствию себя захлестнуть. Оно обрушилось неотвратимо и вышибло из него дух — вместе с остатками связных мыслей. На какое-то время.       …Не меняя дислокации, лишь устроив голову поудобней у Хакетта на бедре, Джон вынул его ладони из копны своих волос, напоминавшей теперь не гриву — воронье гнездо, и облизал эти руки — палец за пальцем. Хакетт кричал бы — если б мог.        Некоторое время спустя Джон выудил из рюкзака какой-то весьма странно пахнущий и в край замызганный тюбик и очень нежно смазал солнечные ожоги у Хакетта на лице и кистях. При этом он ржал, будто придурочный («Видел бы ты свое выражение, Космо! Клянусь, твой чудесный зад сжался от ужаса, когда я это достал!»). Что бы это ни было за средство, воняло оно преизрядно, но, как ни странно, помогло. Боль утихла — но лишь для того, чтобы на её место пришла боль другого характера.       Всё кончается, эта ночь — не исключение. Хакетт вернётся к своей жизни, туда, где нет риска обжечься о свет звезды. Он мог сколько угодно лгать себе, что этот Джон не напомнил ему его самого многолетней давности. Дело не только в том, что он неплохо себе представлял, какое такое «светлое» будущее ждёт его на Земле…        Хакетт не считал себя специалистом в области чувств, но принимать желаемое за действительное не любил, да и не смог бы. Как не мог представить себе, что сейчас обнимет его, уснёт с ним рядом, чтобы утром уйти навсегда.        Сдернув себя с кровати, Хакетт нашарил брюки с рубашкой и, наплевав на недовольное пыхтение, врубил свет. Джон хмуро смотрел на него, сжав губы в тонкую линию. С предупреждением во взгляде — ещё не дошедшим до полновесной угрозы, но уже стремящимся к ней.        — Не скажу, что этот выбор — лучший, но другого я дать тебе не могу. Можешь взять в этом номере всё, что захочешь, и продолжить жить так, как живёшь. А можешь прийти в пункт вербовки Альянса. Тебя будет ждать приказ о зачислении с пустой строкой. Имя выберешь сам. И если когда-нибудь решишь встретиться — с какой бы ни было целью — я к твоим услугам.       Хакетт ушёл, не став закрывать дверь. Он не должен был этого делать, не должен был поворачиваться к нему спиной. Падать в него, как в омут с чертями.       «В выхлоп долг. Чего ты не должен был — так это строить из себя фею-крёстную. Трахаться надо чаще, чтобы потом не сходить с ума».       До утра — и возвращения на «Арктур» — оставалось несколько часов. Интересно, нейтрализаторы ещё действуют? А то самое время напиться.