Блестящие дела ювелира Ричарда

Огромный лимузин, в котором мы ехали, казался неуместным в тиши сельской местности. Я думал, что дороги Англии колесят сплошь «ягуары», но на самом деле это совсем не так. В основном встречались «форды», «лендроверы», «тойоты» и «хюндай». На зеленых холмах паслись белые овцы, словно пышные облачка. Вдалеке виднелось здание, похожее на церковную колокольню. Какой умиротворяющий вид. — Благословенный край, правда? Все это часть земель семьи Клермонт — пастбища, на которых с незапамятных времен пасли скот. — Ого, эта земля тоже принадлежит вашей семье? — Именно. Ее на протяжении сотен лет сдавали в аренду пастухам. Но перейдем к главному — как ваше самочувствие? Мне стоит извиниться за вчерашнее, не знал, что у вас такое слабое здоровье. — Что ж, благодаря вам, теперь я в полном порядке. Верно, Ричард? Он не ответил. Джеффри пожал плечами, а Ричард просто проигнорировал его, продолжая смотреть в окно. Было одиннадцать часов дня, и я сидел на заднем ряду лимузина, сиденья которого находились друг напротив друга. Джеффри и Генри сели напротив нас с Ричардом, ближе к передней части машины. Мы направлялись в фамильное поместье Клермонтов, которое располагалось за городом. Семья попечителя управляла домом — судя по всему типичным аристократическим особняком. Здесь были установлены новейшие системы безопасности, учитывая, что дом был напичкан старинными и дорогими предметами. И здесь также находилась драгоценная коллекция ювелирных изделий седьмого графа Клермонта. Я был уверен, что она хранится в банковской ячейке одного из крупнейших лондонских банков, но, по-видимому, эксцентричность старого графа распространялась и на управление его драгоценностями. Он распорядился, чтобы после его смерти коллекцию не перемещали. Словно не хотел, чтобы кто-нибудь ее видел. Думаю, в этом есть определенная логика. В конце концов, бриллиант стоимостью триста миллионов фунтов стерлингов являлся центральным элементом зловещего сюрприза, который он оставил своим внукам. Ричард сидел рядом, молчал и избегал наших взглядов. Он напоминал манекен. Остаток вчерашнего дня был настоящей катастрофой. Когда Ричард увидел, как я любезничаю с Джеффри, он застыл с таким выражением лица, словно стал свидетелем чего-то совершенно невозможного. Его план сбежать через балкон трагически провалился. Гостиничный номер быстро стал местом проведения импровизированной стратегической встречи, поскольку Джеффри сделал мне определенное предложение. — Итак, видите ли, в музее у меня был продолжительный телефонный разговор с адвокатом, который разбирался со всеми тонкостями завещания. Мы говорили о вас. Я подумал, что, может быть, просто может быть, есть шанс. — Шанс на что? — Что бриллиант может быть в пределах досягаемости. Ух ты. Невероятно. И кому достанется этот бриллиант? Очевидно, мне. Потому что я — будущий супруг Ричарда. Единственная причина, по которой адский список седьмого графа Клермонта для дисквалификации потенциальных кандидатов, не нарушал какой-либо закон о правах человека, заключался в специфичности его языка. Там не говорилось, что не англичанин исключен. Только лишь, если субъект завещания выйдет замуж за такого-то человека из такой-то страны, они унаследуют сапфир. Джеффри и Генри нашли лазейку. — В конечном счете, мы подтвердили, что в завещании нет пункта, в котором указывается, что произойдет в случае гражданского партнерства с мужчиной азиатского происхождения. В конце концов, условия придумывали люди из девятнадцатого века, — простор их воображения был ограничен. Так что, если у вас вдруг возникнет хоть какой-то интерес выйти замуж за Ричарда, этот бриллиант стоимостью в триста миллионов фунтов может стать вашим. Даже если Национальный фонд попытается это оспорить, наш юрист считает, что мы выиграем. Чувак… простите, мистер Наката, я неправильно вас понял в самолете. Буду признателен, если мы забудем наше недоразумения во время полета — кто старое помянет, как говорится. Почему бы не разделить триста миллионов пятьдесят на пятьдесят? — Сто пятьдесят миллионов фунтов, да? Однако, сколько же я потеряю из-за налогов? — Не волнуйтесь, мы разберемся. Думаю, это станет началом прекрасной дружбы! Ричард не отрывал глаз от пола, твердя, что я всего лишь его работник, а не романтический партнер, ничего подобного. Когда я непонимающе посмотрел на него и спросил, почему же тогда он так часто водил меня в рестораны, утешал, пока я рыдал в его машине, да еще и совсем недавно был со мной в постели, этот прекрасный мужчина больше не сказал мне ни слова. Казалось, будто он мысленно меня избивает или же совсем ушел в себя, как устрица, захлопнувшая свою раковину. Джеффри беспокоился, что Ричард надумает сбежать, но он даже не пытался. Конечно нет. Он не из тех, кто бросил бы меня и сбежал в одиночку. Мы переночевали в отеле. Утром Джеффри и Генри заехали за нами на лимузине. Пунктом назначения стало фамильное поместье Клермонтов. Особенность гражданского партнерства заключается в том, что нам не нужно заранее объявлять о нем публично, поэтому наше с Ричардом совместное присутствие уже квалифицировало меня как его «будущего супруга» — поэтому нам покажут бриллиант. Ричард сказал мне всего одно слово, когда я утром зашел к нему в комнату, чтобы разбудить. — Почему? Ему бы побороться с Генри в соревновании «кто еле стоит на ногах». Он напоминал драгоценный камень, посыпанный пеплом. Его возвышенная красота стала какой-то эфемерной. Ричард был похож на призрака, высасывающего душу. Но я ответил так радостно, как только смог: — Почему? Разве не очевидно? Потому что я люблю тебя. Ричард снова замолчал, однако все же последовал за мной в лимузин, рассеянно уставившись в пространство. Я чувствовал себя хозяином, таскающим за собой больную собаку. Следующие два часа мы провели в дороге, направляясь на северо-восток от Лондона. Джеффри увлеченно болтал со мной по-японски, время от времени переводя для Генри и пытаясь вызвать у него улыбку, но тот слишком беспокоился о Ричарде, чтобы обращать на это внимание. Ричард же больше не произнес ни слова. Джеффри, кажется, надоела тягостная атмосфера в машине. Он издал разочарованный смешок. — Ну что за дурное настроение, ваше высочество? Разве ты не должен сиять от счастья? Твой парень из кожи вон лезет, чтобы освободить тебя от этого невыносимого проклятия. Вы будете жить долго и счастливо, а если все пойдет, как надо, еще и очень богато — чем ты недоволен? — Он, наверное, просто стесняется. Как мило, правда? — И не говорите. Я уверен, что, если бы все отвергнутые поклонники Ричарда узнали об этом, то просто пришли бы в ярость. Итак, кто сделал первый шаг? Что вас в нем привлекло? Не волнуйтесь, я не из тех, кто будет осуждать. — Я влюбился в него с первого взгляда. Не было какого-то определенного шага, просто я постоянно твердил ему, что он мне нравится, пока он не сдался. И меня все в нем восхищает. Нет ни одной черты, которая вызвала бы во мне неприязнь. — Мой дорогой кузен — счастливый человек. О, подождите, позвольте я переведу для Генри. Ричард смотрел в окно, но на самом деле ни на что конкретно. Он словно блокировал наши голоса, даже не затыкая уши. Теперь он уже не напоминал манекен, скорее труп, который по ошибке реанимировали. Джеффри спросил, когда мы приедем. Видимо, мы окажемся на месте примерно через десять минут. Я застонал, что у меня снова разболелась голова, и он дал мне аспирин. Тогда я улучил момент и набрал сообщение на своем телефоне. Конечно, никто на меня не смотрел, но я все рано позаботился о том, чтобы Ричард не увидел, что я печатаю. Пока сообщение отправлять нельзя, поэтому воспользовался функцией планирования. Трех часов с этого момента должно хватить. Пока я печатал, лимузин подъехал к роскошным воротам. Водитель что-то сказал в камеру, и ворота бесшумно открылись. Длинная дорога вела к поместью вверх по холму. Моим первым впечатлением от особняка было то, что он выглядел как миниатюрная версия Национального парламента или что-то в этом роде — коллекция старых каменных зданий, с маленькими вспышками света над лужайкой и в укромных уголках стен — вероятно, камеры наблюдения. Окружавший его «двор» — ну, возможно, правильнее было бы назвать это «парком» — был достаточно велик, чтобы стать полем для гольфа. И еще были леса, пруды и реки. Вдалеке летели стаи уток. Готов поспорить, где-то прятались кабаны и олени. Окажись я здесь при любых других обстоятельствах, наверняка дрожал бы от волнения. У дверей особняка нас ждал седовласый старик, лет, наверное, под шестьдесят. На нем был безупречно сшитый пиджак, и держался он прямо, будто палку проглотил. Глаза у него были темно-синие. — Позвольте представить вас, мистер Наката. Это мистер Бенджамин Гарретт, верный попечитель семьи Клермонт, который заботится о драгоценном бриллианте нашего прадеда. Ну, думаю, технически он второй после своего отца. Но сегодня все это закончится. Джеффри улыбнулся. Пожилой мужчина бросил на меня пристальный взгляд, затем посмотрел на Ричарда и что-то сказал Джеффри, который достал из своей сумки какие-то документы и оживленно затараторил, словно какой-то адвокат. Мистер Гарретт смутился, затем, наконец, вздохнул и подошел к Ричарду. Я быстро встал перед ним, закрывая собой, отчего Ричард выглядел слегка удивленным. Но мистер Гарретт молча обошел меня и кое о чем спросил Ричарда. — Ты действительно любишь его? Наше с Джеффри напряжение можно было резать ножом. Вот дерьмо. Такого вопроса мы не ожидали. Что же ответит Ричард? Тот посмотрел на меня, неловко замершего рядом. Без радости или злобы он рассеянно указал на меня и, почти вздохнув, ответил: — Его спросите. Мистер Гарретт, нахмурившись, посмотрел на меня. Он, вероятно, решил, что я какой-то непонятный азиат, нанятый Джеффри. Не знаю, что бы я сделал, если бы он спросил меня, насколько сильно я люблю Ричарда — вот было бы представление с моими-то ничтожными знаниями английского. Я принялся мысленно складывать предложения, но мистер Гарретт прошел мимо, не сказав ни слова. Думаю, ответ был достаточно очевиден. Он открыл дверь. Наверное, просто сдался. Внутри особняк казался местом из другого измерения. Над входом, устланным красным ковром, сверкала золотая люстра. Зал выглядел бы совершенно естественно, будь здесь толпа во фраках и строгих костюмах. Во всяком случае, я чувствовал себя немного не в своей тарелке в своих джинсах. Лестницу, ведущую на второй этаж, устилал узорчатый ковер, а на лестничной площадке стояла мраморная статуя женщины, держащей вазу с цветами. Вот, значит, какой дом детства у Ричарда? Я даже не мог начать сравнивать его со своим собственным. Не столько дом, сколько музей. Мистер Гарретт посмотрел на нас с Ричардом, как бы приглашая следовать за ним, и начал подниматься по лестнице. — Идите с ним, мистер Наката. Увидите бриллиант. — П-прямо сейчас? Разве это не слишком быстро? — Доверенное лицо с адвокатом закончили переговоры вчера. Уже нет смысла бороться. Ричард и его будущий супруг — единственные, кто имеет право осматривать собственность, так что мы останемся здесь. Расскажите мне все, когда закончите. Я умираю от любопытства, — рассмеялся Джеффри. — Уже сто лет! Он подставил Генри плечо для поддержки. Тот, похоже, не очень хорошо держался на ногах. Надеюсь Джеффри отвезет его куда-нибудь отдохнуть. Я посмотрел на Ричарда. Он ни на что не смотрел, просто послушно следовал за мистером Гарретом, как ягненок на заклание. Я поплелся следом, не сводя с Джеффри глаз. Как только мы поднялись по лестнице и я убедился, что за нами никто не следит, я сунул руку в один из карманов своих джинсов и легонько ткнул Ричарда в бедро. Он рассеянно взглянули на меня. Я пристально посмотрел ему в глаза, вытащил руку из кармана и взял его за руку. Его голубые глаза расширились, словно он почувствовал что-то. — Письмо. В моей руке была свернутая полоска бумаги. В моем распоряжении был лишь гостиничный блокнот, но когда я свернул лист, он напоминал какую-то старую папироску. — Прочти позже. Не сейчас. Я улыбнулся, убедившись, что Ричард взял записку и спрятал ее в карман. Он все еще был не в себе и тупо смотрел на меня. Хорошо. Я протиснулся мимо него и последовал за мистером Гарретом. Наконец-то я окажусь лицом к лицу со сказочным бриллиантом. Второй этаж особняка Клермонт был просторным и роскошно обставленным, как в шикарном отеле. Затем мы достигли точки столкновения миров. Крепкие мужчины — охрана по виду, — выстроились в ряд, и после того, как меня обыскали, я прошел через металлодетектор так же, как в аэропорту. Это снаружи выглядело как комната девятнадцатого века — внутри же больше напоминало банковское хранилище. Стены были толстыми. Даже если бы тихая деревенька внезапно подверглась массированному артиллерийскому обстрелу, эта комната гарантировала полную безопасность. У нас с Ричардом конфисковали личные вещи. Затем мистер Гарретт достал из нагрудного кармана коробочку, открыл ее и достал ключ, больше похожий на золотую палочку с кольцом на конце. Он вставил его в стену в задней части сейфовой комнаты, используя также карту-ключ и считыватель отпечатков пальцев, прежде чем, наконец, дверь открылась. Внутри стояли антикварный стол и стулья. Странно, но обстановка почти полностью напоминала интерьер «Étranger». Стулья напоминали наши удобные кресла, хотя и не красного цвета, а стол был стеклянным. В заднюю стену был встроен сейф. Мы вошли, и дверь медленно закрылась за нами. Я сел на правый стул, а Ричард — на левый. Мистер Гарретт повернулся к нам спиной, отпирая последний сейф. Я проверил у Ричарда выражение лица и обнаружил, что он все еще смотрит в пространство, опустив взгляд. Не свойственное ему состояние, но сейчас я этому рад — не знаю, что бы я делал, будь он настороже. На меня нахлынули воспоминания — ночь, когда мы впервые встретились, жучки в парке Йойоги напоминали маленькие фонарики. Он был так красив, что я думал, у меня сердце остановится. Как он учил меня готовить королевский чай с молоком на кухне у «Étranger». Красота его пальцев, открывающих шкатулку с сокровищами. То, как иногда подпрыгивала его нога, когда он ел мой пудинг, который я изо всех сил старался не спалить при готовке. Какая запредельная красота была в нем, когда он говорил о драгоценных камнях. Мистер Гарретт обернулся. В руках у него была старинная черная бархатная коробочка. Он сорвал плотно завернутую бумажную печать. В такой шкатулке наверняка хранился массивный бриллиант. Я сглотнул. Ты можешь это сделать. Он поставил коробку на золотой поднос, а тот осторожно опустил на стеклянный столик. Еще воспоминания — история, которую Ричард рассказал мне о бриллиантах. Как они стали стандартом для обручальных колец. И как цены устанавливались монополией. Что алмаз — «самый твердый камень на Земле». Камень, состоящий из углерода. Морщинистые руки открыли коробку. Секунда казалась мне вечностью. Такое впечатление, что сердце вот-вот выпрыгнет прямо изо рта. Снова воспоминания — когда он объяснял разницу между твердостью и ударной вязкостью. Самый твердый материал на Земле, значит лишь, что он очень устойчив к царапинам и износу. Алмаз оказался на удивление хрупким. Если бросить один из них в стену или в другую поверхность, он с легкостью разобьется. Ричард, вздрогнув, посмотрел на меня. Я заметил, что он тайком читал мое письмо, опустив глаза. Но было уже слишком поздно. В тот момент, когда мистер Гарретт открыл коробку… Я схватил сверкающий белый драгоценный камень и изо всех сил швырнул его. — Сейги! Стой! Этот камень… Ричард схватил меня за руку в тот момент, когда бриллиант покинул мою ладонь, и прижал к себе. Мы со стулом упали одновременно, и я оказался на полу, все еще сидя. Тем временем бриллиант полетел по воздуху. Массивный сверкающий камень падал так медленно. А потом он с глухим стуком ударился о край стола, отскочил и упал на пол. Он должен был разбиться или, по крайней мере, треснуть, да? Конечно, я смертельно ранил его, не так ли? Мистер Гарретт закричал и забил тревогу. Дверь открылась, и внутрь хлынули охранники. Пожалуйста, окажись поврежденным. Пожалуйста. Молю тебя. Ну, то есть, так ведь должно быть, да? Это сущность бриллиантов. Я даже думать не смел, что слова Ричарда могут быть ошибкой. Пожалуйста, окажись разбитым. Как снежок, падающий на асфальт во время игры. Я вырвал свою руку из рук Ричарда и тут же оказался зажат двумя охранниками с обеих сторон. Я знал, что произойдет. Скорее всего, они сейчас изобьют меня до посинения, но я к этому готов. Я принял обезболивающее. Ладно, лекарство от простуды, но все же. — Мистер Наката, что случилось?! Джеффри вбежал внутрь, и охранники обратили его внимание на камень на земле. Думаю, они сказали ему, что я его бросил. Джеффри пробормотал: «О, Боже», — и рванул к нему. — Стоять! — остановил его Ричард на полпути. Он встал и поправил одежду, затем быстро опуститься на колени на ковер, чтобы осмотреть камень. Я давно не видел его в образе эксперта драгоценных камней. Генри вошел в комнату сразу после Джеффри. Ричард осторожно поднял с пола величайшее сокровище графа, и его глаза широко раскрылись. Джеффри нахмурился. Он разбит? Пожалуйста, будь хотя бы треснут. Но дальнейшие слова Ричарда просто ошеломили: — Это лейкосапфир. А? — Это не бриллиант. А сапфир. Стоимость составляет… максимум несколько десятков тысяч фунтов. Ричард повторил тот же комментарий по-английски. Оба кузена Ричарда сердито спросили его, что он такое несет, но у Ричарда было лицо профессионального ювелира. Он выглядел решительным и властным, человеком, который не позволил бы эгоистичным клиентам издеваться над собой. Экспертом, который не стал бы лгать о драгоценном камне. — Гаррет, это компенсация в том случае, если супруга не является так называемой чистокровной англичанкой? — И это по-твоему уместно?! Скорее, вышвырните этого человека вон! Джеффри попытался приказать охранникам вышвырнуть меня, но не успели они дернуть меня за руки, Ричард что-то крикнул им в ответ. Я понятия не имел, что он сказал, но они оставили меня в покое. Мистер Гарретт стоял между Ричардом и Джеффри, явно бубня себе под нос какую-то молитву, пока те свирепо смотрели друг на друга. Я специально убедился, что не попаду в него при броске, но, наверное, я все же напугал старика. Хотя это совсем не объясняло его реакцию. Попечитель выглядел так, будто из него вытекла душа. Если мое слабое понимание английского на слух меня не подвело, я почти уверен, что он сказал: «Боже милостивый, это правда…»

***

Повсюду, насколько хватало глаз простирались поля с пасущимися на них овцами. Хотя мне сказали, что вся земля принадлежит одной семье, как человеку, более привыкшему к японским стандартам, мне это казалось нереальным. Я был в курсе, что классовое разделение в этой стране все еще живо и процветает, но даже не представлял, насколько оно велико. Я сидел на диване у двойного окна и наслаждался видом. Честно говоря, больше все равно ничего не мог сделать. Охранники снова схватили меня и бросили в комнату на втором этаже особняка. Кажется, ею давно не пользовались, хотя и недавно здесь прибрались. Из больших окон открывался великолепный вид. Дверь заперли, но я могу сходить уборную, если позову вышибал, дежуривших снаружи. Учитывая все обстоятельства, это весьма теплый прием. Было около двух часов дня, когда я услышал щелчок, и дверь снова открылась. Я сидел взаперти больше двух часов. Вошел Ричард с подносом, уставленным едой. Кружка чая, пышный кусок хлеба и немного супа. Сто лет назад это был бы не обед, а мой последний ужин. — Я пришел сурово отчитать тебя. — Мне очень, очень жаль. Я попытался встать на четвереньки, чтобы извиниться, но, кажется, у меня снова поднялась температура, и тело отказывалось повиноваться, поэтому я просто споткнулся о собственные ноги. Ричард поставил поднос с едой на маленький письменный стол в комнате и помог мне подняться, усадив обратно на диван. Не успел я снова извиниться, он придвинул стул и сел передо мной. — Нам нужно поговорить до еды. В комнате не слишком холодно? — Нет. Если не считать того, что я голоден, мне абсолютно комфортно. Масляный обогреватель отлично справляется. — Рад это слышать. А теперь перейдем к делу. Ричард перевел дыхание. Я напрягся. — О чем ты только думал, идиот?! — Мне так жаль… — С меня хватит этой истории. Что бы ты сделал, если бы разбил этот камень?! На этом Ричард закончил. Довольно коротко для разговора. Что бы я сделал? — Ничего. — Что заставило тебя поступить так? — Без этого камня всем было бы гораздо лучше. Драгоценные камни помогали вести людей в направлении их истинных желаний. Но этот «бриллиант» не из таких. Он был проклят, его цель — тащить живых людей настоящего по пути кого-то из прошлого. И из-за этого ни Джеффри, ни Генри, ни кто-либо другой из их родственников не могли и пальцем пошевелить против завещания, которое связывало Ричарда. И проклятие точно само по себе бы не развеялось. Так что… — Я решил разбить его вдребезги. Ричард затих. Я и не ждал, что он поймет. Ну, речь-то о трехстах миллионах фунтов имущественного ущерба. Я не просто пытался его украсть, а уничтожал. Это явно выходило за рамки дурных манер. Ущерб был нанесен намеренно, так что моя туристическая страховка наверняка тут бесполезна. Да мне повезло, что они не убили меня на месте. Честно говоря, я до сих пор не верил, что выбрался из той комнаты целым и невредимым. — Когда мы играли в Старую деву в начальной школе, мне всегда было интересно, что будет, если тот, кто нарисовал старую деву, просто тайком выбросит ее в мусорное ведро. — Не говори глупостей. Ты действительно думал, что это сойдет тебе с рук? — Конечно, нет. Я знал, что делаю то, чего мне жизни не хватит исправить. Но решил, что, по крайней мере, с этой проблемой буду разбираться в одиночку. Мой отец — господин Наката, не является моим кровным родственником, так что без проблем может разорвать со мной отношения. И у меня вообще не осталось родственников по материнской линии. А Хироми может… Ох! — Ричард! Принеси мне мой телефон! Я оставил его в сейфовой комнате! — Разумеется, я захватил его с собой, но с чего такая срочность? — Давай быстрей! Я поставил его на три часа! Дерьмо. Времени оставалось впритык. Ричард вытащил мой телефон из кармана, и я быстро разблокировал его, открыл запланированные сообщения, и удалил. Фух. Успел. Но тут до меня дошло — Ричард все это время не сводил глаз с экрана. — Э-э… Текст сообщения был предельно прост. Оно адресовалось Хироми. Всего одно предложение: «Мне очень жаль, но, пожалуйста, просто считай, что я мертв» И все. Думаю, это отчетливо давало понять, что я что-то натворил. Может, она бы и всплакнула от стыда, но моя мать не из тех людей, которые когда-либо одобрили бы сознательно дурной поступок, пускай и собственного сына. Я почти уверен, что она скажет мне разбираться самому, раз уж я по своему почину вляпался в эту историю. Вот почему я хотел сделать так, чтобы все это стало только моей проблемой. После пары мгновений молчания Ричард агрессивно схватил меня за воротник и рывком поставил на ноги. Его глаза потемнели и горели яростью. Если обычно они были цвета неба, то теперь стали цвета замерзшего моря. — «Просто считай, что я мертв»?! Родной матери?! Ты, что, вообще не ценишь свою жизнь?! — Я прекрасно понимаю, почему ты злишься на меня, но могу спросить тебя о том же. Ричард в ответ ослабил хватку. Я плюхнулся обратно в кресло, поправил воротник и снова посмотрел на Ричарда. — Кстати, буквально вчера? Ты, по сути, сказал мне, что всю оставшуюся жизнь проведешь в одиночестве. — Это проблема — не твоего ума дело, и не тебе ее решать. — Да ты что?! Ты ведь тоже человек, разве нет?! И действительно собираешься сказать мне, что какой-то несчастный камешек заставит тебя и дальше переворачивать свою жизнь с ног на голову, не заводить друзей и не влюбляться?! Ты, должно быть, шутишь! Как, по-твоему, я должен… — Прекрати совать свой нос в чужие дела! — Я безмерно люблю тебя, и в той же мере злюсь на тебя! Ричард закрыл рот, казалось, застигнутый врасплох тем, что я внезапно повысил голос. Хорошо. Вероятно, это мой единственный и неповторимый шанс, сказать все, что я хочу. — Ты такой трус. Ты появляешься в моей жизни, заботишься обо мне, ты выручал меня больше раз, чем я могу сосчитать, но в тот момент, когда я протягиваю тебе руку помощи, ты говоришь мне, что меня это не касается? Кто я для тебя? Какая-то зверюшка, которую ты держишь в клетке и подкармливаешь? Кто-то, кто просто будет сидеть рядом и благодарить тебя с улыбкой, виляя хвостом, как идиот? — Я никогда не думал о тебе в таком ключе! Но это геройство должно когда-нибудь прекратиться! — Геройство? Я рассмеялся, и лицо Ричарда посуровело. Боится ли он меня? Изумительное зрелище. — Это не смешно. Ты же знаешь, я был готов стать злодеем века. Не поступай дурно. Ведь причиненное зло непременно к тебе вернется. Так всегда говорила моя бабушка. Если руководствоваться ее словами, то они лишь напоминание не совершать плохих поступков. Однако бабушка выжила как раз именно благодаря им. Так что, возможно, в этом есть свои нюансы. Никто не совершает плохих поступков из вредности, чаще всего это происходит вынужденно, просто потому, что иначе нельзя. Но нужно быть готовым к последствиям. Вчера я решил, что готов к любым последствиям. Решил, и сделал. Выражение лица Ричарда показало мне, что он не понял. Он все еще продолжал делать это — быть милым со мной. Хотелось сказать ему, чтобы он уже прекратил, но скорее всего, тогда он станет еще любезнее. Сплошное разочарование. — Пойми, я пытался разбить этот бриллиант на миллион кусочков. — Я знаю, но почему… — Что ж, просто послушай. Если этот бриллиант разобьется вдребезги или просто треснет, это значительно снизит его цену, да? Камень обратно не соберешь. Тогда больше никто не будет беспокоиться о твоей женитьбе. Для меня этого достаточно. Конечно, меня бы арестовали, но зато ты освободишься от этого ужасного завещания, и тебе не придется остаток своей жизни томиться в одиночестве. Ты сможешь отправиться, куда захочешь и заявить любимому человеку о своей любви. У тебя может быть семья и столько друзей, сколько ты захочешь, и не придется беспокоиться о каких-либо недоразумениях из-за твоей чрезмерной доброты к людям. Ты даже собаку можешь завести. Конечно, пожелай ты жить один, наслаждался бы уединением. Но когда ты уехал бы куда-нибудь и счастливо жил с любимым человеком — я уверен, ты бы вспоминал меня. Раз в месяц или раз в год ты бы подумал про себя: «Этот мой идиот-помощник, вероятно, все еще отбывает где-то срок за то, что натворил». Разве не замечательно? — И что же в этом замечательного? — Так ты никогда не забудешь меня. И больше не сможешь нести чушь о том, что не хочешь быть особенными или оставлять следов в жизни друг друга. Глаза Ричарда снова вспыхнули яростью. Хорошо. Еще один толчок. — К тому же это сослужит тебе хорошую службу. Только попробуй прожить свою жизнь в полном одиночестве. На этот раз Ричард огрызнулся. Он сжал кулак и отвел его назад для удара. У него весьма приличная форма. Если он действительно ударит, то попадет мне прямо в лицо. Я нацепляю свою лучшую натянутую улыбку — такому точно захочется врезать. Но… Кулак Ричарда остановился как раз перед тем, как коснуться моей щеки. — Хм? Я удивленно поднял голову. Ричард, казалось, пришел в себя. Он был спокоен. Передо мной стоял ювелир Ричард, тот самый, из магазина «Étranger» в Гиндзе. — Что? Конечно, тебе не привыкать к такому. Я слышал, в твоем любимом каратэ есть правило внезапных и резких ударов, что запрещает нанесение реального удара при обучении. — Нет… моя школа была полноконтактной. Мы по-настоящему мутузили друг друга. — Правда? Тогда позволь попробовать еще раз. И с удвоенной энергией Ричард нанес мне карате-удар по голове. Игривый, такой всегда сочетается с забавным звуковым эффектом. Что? Неужели мои слова так его позабавили? Я стремился к чему-то мрачному и суровому — например, к жизни и смерти, любви и ненависти. Типа того. Я стоял, совершенно сбитый с толку. Ричард смотрел на меня, как на любимого питомца. Он скрестил руки на груди и склонил голову набок. Его очаровательная улыбка спрашивала: «Что такое?» Выражение лица было спокойным и собранным. — Ты закончил нести всю эту чушь? — Ты… не злишься? — Ни в малейшей степени. — Но почему? — Как можно злиться на такое ужасное выступление? — Хм? Подожди… Серьезно? — Увы, это было крайне прискорбно. — Прости? — Ты, идиот, зашел со своими фокусами слишком далеко! Если бы «простите меня» могло решить все, нам не понадобилась бы полиция, правда?! Даже в моем учебнике японского об этом говорилось! Он несколько раз легонько ударил меня по голове. Теперь уже более ощутимо. Я не поднимал головы, и Ричард ударил меня в третий раз для пущей убедительности. Как мне повезло, что он не изучал каратэ. Я снова опустил голову и извинился. Ричард бросил мне на колени свернутый лист бумаги. Я не сразу понял, что это моя записка. — Ты прочитал? — У тебя ужасный почерк, так что я не смог. — Что? Ой, да ладно тебе… Я написал весьма разборчиво. — Ни в малейшей степени. — Там рецепт пудинга, который я всегда готовил для тебя. Это был рецепт, не требующий выпечки. Перекладываете яичную смесь в чашку и готовите ее на пару в кастрюле, примерно так же, как чаванмуши. Если вовремя убавить огонь, обычно все получается просто замечательно. И готовится элементарно — всего в три шага. Ну, четыре, если хотите еще и карамельный соус. Когда-то он упомянул, что не очень хорошо готовит, но чтение и перевод вполне в его компетенции. Я подумал, что если оставлю ему этот рецепт, он сможет попросить кого-нибудь в любой стране, где бы ни оказался, приготовить для него. И тогда он снова набил бы щеки своей любимой едой, улыбаясь украдкой. И мне вовсе не обязательно быть рядом, чтобы это увидеть. Ричард ничего не сказал. Я засунул рецепт, который он мне вернул, обратно в карман и вымученно, неловко улыбнулся. — М-м-м, ну что, наверное, пришло время сдаться полиции. — Ничего подобного. Не смеши меня. Начнем с того, что это даже не был бриллиант. — Вообще-то, не мог бы ты объяснить, что там произошло? Мистер Гарретт что-то говорил, но я совершенно ничего не понимал. Ричард со вздохом встал и протянул мне поднос с едой. Думаю, он давал мне разрешение поесть. Правда? Ты уверен, что все в порядке? Я посмотрел на него сверкающими глазами, и он милостиво махнул рукой. Большое спасибо. Я начал с супа — или, по крайней мере, с того, что казалось мне супом. Но после первой же ложки понял, что это овсяная каша. Вкус был совершенно невообразимый. — Можешь слушать, пока ешь. Я расскажу тебе все подробности твоего глупого, единственного и неповторимого выступления. Мистер Гарретт, который хранил ключи от сейфа и выглядел так, словно его душа покинула тело, когда Ричард объявил, что бриллиант — вовсе не бриллиант, очевидно, уже знал это. Знал, что камень, стоимостью в триста миллионов фунтов, о котором он заботился, был совсем не бриллиант, а сапфир. Но не верил. — Он думал, что это ложь или какой-то бред. — Что? — Его отец, мистер Юджин Гарретт, который получил прямой приказ седьмого графа Клермонта охранять бриллиант, страдал от крайней степени слабоумия в последнее десятилетие своей жизни. В результате в информации, которую он передал своему сыну, были некоторые довольно серьезные расхождения. Он, видимо, предположил, что этот конкретный факт был просто следствием болезни. В конце концов, там был чек на триста миллионов фунтов, как бриллиант мог быть поддельным? — Тогда, но… Почему он просто не открыл сейф и не проверил? Конечно, у него была возможность сделать это! — Не разговаривай с набитым ртом. Что за дурные манеры. Я закрываю рот и позволяю каше наполнить мой желудок. Судя по всему, ее мне принесли, как легкую для пищеварения еду, и это действительно так. Я бросил на Ричарда взгляд, словно собираясь убрать свою тарелку, и он продолжил. — Он не имел права открывать сейф. В конечном счете, он служит семье Клермонт и юридически связан завещанием. Единственный раз, когда он ему разрешено открыть сейф — только лишь для выполнения скрытой воли седьмого графа. — То есть, по сути, только что. — Именно. Вдобавок ко всему, Гарретт объяснил, что перед тем, как разум окончательно покинул его, отец сказал ему: «Сейф существует не для того, чтобы защищать его содержимое, а для того, чтобы держать его запечатанным…» Я ошеломленно молчал. Я бы точно на его месте все проверил, и будь прокляты условия. Даже не знаю. Но как же мне хотелось, чтобы он это сделал. Я имею в виду, он же единственный человек с ключами от сейфа, а чья-то жизнь стояла на кону и могла серьезно измениться из-за бриллианта, который мог оказаться поддельным. Но, возможно, я слишком наивен. — И все же, зачем граф все это сделал? Он вообще знал? Ричард пристально посмотрел на меня. — Думаю, истинная суть ситуации более-менее прояснилась. Это было очень хорошо спланированное мошенничество. — Мошенничество? — Седьмой граф Клермонт приобрел сапфир как бриллиант. — К…как, он что, дурак или что-то в этом роде?! Как он мог перепутать сапфир с бриллиантом?! Человек, чьим хобби было коллекционирование драгоценностей! — Сомневаюсь, что он допустил ошибку. Я уверен, что все было сделано намеренно. Намеренно? Он намеренно допустил ошибку? Я нахмурился, но выражение лица Ричарда не изменилось. Да, он снова был самим собой. Ювелиром Ричардом. Ричард, который делает то, что у него получается лучше всего, — мой любимый Ричард. И куда только делась разъяренная дикая кошка? Не то чтобы сейчас было подходящее время отвлекаться. — В сейфе хранилась не только плотно запечатанная шкатулка с камнем. Он также скрывал письма. Послания между седьмым и восьмым графами — между отцом — яростным расистом и его сыном, сбежавшим на Шри-Ланку. — Они были написаны до того, как от сына отреклись? — Нет. На самом деле, после. Все это дело действительно связано с мошенничеством, но, возможно, было бы лучше описать его как своего рода уклонение от уплаты налогов. Кроме того, в конечном счете это было бессмысленно. Ричард вытащил из кармана пиджака несколько старых листов. Там было около пяти страниц. Ричард перевел мне три из них вслух. «Любимый сын, я молюсь о твоем счастье каждый день, но я действительно беспокоюсь, что твое здоровье пострадает в чужих краях. Надеюсь, вы с Леей возьметесь за руки и построите семью, в которой будут уважать вас обоих. Хотя наша жизнь не сильно изменилась, если не считать твоего отсутствия, время от времени я действительно чувствую холодный ветер одиночества» «Мой дорогой отец, надеюсь, вы простите меня за задержку с ответом. Потребовалось довольно много времени, чтобы получить ваше последнее письмо. Война в Восточной Азии, похоже, идет не очень хорошо. Ходили слухи, что здесь появятся танки, но я в это не верю. Конечно, война не дойдет до Англии. Возможно, скоро я смогу вернуться домой» «Любимый мой сын, пожалуйста, не думай о возвращении на этот остров. Было бы достаточно плохо, вернись ты один, но привезешь с собой Лею, и оба подвергнитесь невыносимому унижению. Пускай мы далеко друг от друга, я надеюсь, что ты останешься в добром здравии» Письма были написанные курсивом. Одно было копией через копирку. Подписано и датировано годом до войны. Бумага тоже выглядела старой и казалась подлинной, но мне вообще не верилось. — Что… это? — Лея — моя бабушка. Она была белой женщиной, гражданкой Шри-Ланки, хотя, возможно, лучше назвать ее женщиной без семьи, о которой стоило бы говорить. Ее воспитали местные миссионеры. Ее мать умерла от болезни, и отца своего она отродясь не знала. Она родилась в городке, где добывали драгоценные камни, и ни разу не бывала в Англии, несмотря на то, что якобы была англичанкой, поэтому считала себя уроженкой Шри-Ланки. Нетрудно понять, почему вся семья Клермонтов была категорически против их брака. — Джеффри рассказал мне кое-что, но тогда в этом еще меньше смысла. Граф из-за женитьбы поссорился со своим сыном и отрекся от него. Так что это за письма? Они тоже подделки? Ричард вручил мне оставшиеся две страницы. Тоже письма. Он снова начал переводить их на японский, зная, что у меня нет ни малейшего шанса их прочитать. «Эта шарада несколько вышла из-под контроля. Я беспокоюсь, что такими темпами я действительно могу стать сторонником превосходства белых. Я получил бриллиант от Юджина. Передай Лее мою благодарность. Ее сердце сверкает так же ярко, как этот камень» «Я благодарю вас за все, что вы сделали для нас. Люди в ее деревне действительно потрясающие. Но я могу предложить лишь наши наилучшие пожелания. Мой дорогой отец, мое сердце всегда с вами» Письмо графа было написано под копирку, а к письму от сына все еще был приложен конверт. — Экспертиза почерка наверняка подтвердит, что они написаны двумя разными людьми, и я знаком с почерком моего деда. Я уверен, что он написал это своему отцу. — Тогда… Почему граф отрекся от собственного сына? Я выглядел смущенным. Ричард объяснил без обиняков: — Кто именно должен устанавливать правила поведения в обществе? Я не имею ни малейшего представления, но могу сказать, что даже граф в начале двадцатого века не был свободен от этих пут. — Итак, эм, кто такие сторонники превосходства белых? — Расисты. Они верят, что светлокожие, светловолосые европейцы, так называемые «арийцы», превосходят все другие расы. Они чтут расовую иерархию. Позже на их убеждения оказал влияние нацизм. Поскольку они считают лиц азиатского и африканского происхождения людьми второго сорта, они сочли моральным долгом выступать против браков с ними. — Другими словами, это те, кому вход в «Étranger» заказан. — Я рад, что ты правильно понял правила магазина на этот счет. Но, видишь ли, во времена седьмого графа расовая дискриминация не была противозаконна. На самом деле, в то время множество людей пытались продвигать эту идеологию. Скажи я, например, что книга Дарвина «Происхождение видов» была опубликована в 1859 году, это даст тебе хоть какое-то представление о том, как люди той эпохи относились к понятию расы? Они верили, что белые — та самая «избранная» раса, и воспринимали это как научный факт. По сути, это дьявольское доказательство — нам пришлось подождать, пока генетические исследования значительно продвинутся, чтобы доказать абсолютную беспочвенность расизма. Хотя невежество одного человека и можно исправить, зашоренность миллионов приводит к насилию. — Пожалуйста, не останавливайся. Седьмой граф был вторым сыном отца семейства. Его старший брат, наследник, должен был отличиться, сражаясь в Африку, затем вернуться домой и посвятить себя учебе. Вместо этого он умер от гриппа, а второй сын продвинулся и унаследовал графский титул. Но положение его было нестабильным, а окружали те, кого бы и на порог «Étranger» не пустили. — Можно сказать, его зажали со всех сторон, — прошептал Ричард. — Как законный сын седьмого графа Клермонта, он, скорее всего, унаследовал бы титул и стал бы восьмым. Однако сыновья его покойного брата тоже имели довольно серьезные претензии на титул. Так что, если подумать о линии наследования, ситуация еще больше усложнялась. Образы иностранцев, одетых в старинные костюмы, заполнили мою голову. Стоит попробовать представить их японцами, поскольку, если думать о них, как о персонажах дорамы Тайги, мне легче будет за всем уследить. Ладно, значит, в доме лорда идет борьба за наследие. Есть нынешний глава дома со слабой поддержкой и несколько кандидатов на пост следующего графа. И на фоне всего этого, ведущий кандидат в наследники начал выражать желание жениться на той, кто, по меркам того времени, был абсолютно непостижимым выбором для брака. Думаю, это было равносильно влюбленности в крестьянку или что-то в этом роде. Или, другими словами, тому, кто не соответствовал бы определенному тайному завещанию. — И для седьмого графа это было, м-м-м… давай просто назовем это большой головной болью? — Именно. Он очень любил своего сына, но слишком хорошо осознавал нестабильную обстановку, которая их окружала. В то время он был не в том положении, чтобы поступать так, как ему заблагорассудится. А собственность, которую седьмой граф должен был оставить своему наследнику, то есть титул и связанное с ним поместье, была, по сути, общей и принадлежала всей семье. На самом деле он был не более чем временным хранителем этих активов и не мог отступать от правил наследования или перемещать средства по своему усмотрению. Я вспомнил, что Джеффри что-то говорил по этому поводу. О том, как английская знать традиционно передавала все имущество старшему сыну, что препятствовало разделу активов и земель и было причиной того, что английская аристократия все еще существовала не только номинально. Несмотря на то, что они были дворянами — или, думаю, как раз поэтому, — они не могли просто пользоваться своими деньгами так, как им заблагорассудится. Особенно когда дело касалось наследства. — Что бы ты сделал на его месте? Если твой сын, который вырос, ни в чем не нуждаясь, захотел жениться по любви, и его невозможно было разубедить, отчего он и ушел из дома почти без гроша за душой? Если принять во внимание социальное положение его супруги и динамику власти в семье, представь себе, как его беспокоило положение его внуков в наследовании. — Ну, я бы… Я бы послал ему денег. Будь ему нужны деньги, я бы отправил их… — Сколько и как часто? Хватит ли обычной суммы денег? Не забывай, что мир движется по пути к войне. Тут не угадаешь, когда может прерваться контакт. — Я бы отправил столько, сколько позволила бы моя семья! — Твоя семья категорически против. — Тогда просто отправил бы, не сказав им! — И именно это он и сделал. Триста миллионов фунтов стерлингов, сказал Ричард. Хватит, чтобы основать три компании. Мне не давала покоя мысль, что бы я сделал, окажись у меня в руках драгоценный камень, который стоит такую кучу денег. Как минимум, думаю, что хорошенько поразмыслил бы об этом. Но я никогда не задумывался о том, что покупка драгоценного камня могла не иметь ничего общего с его фактическим приобретением. — Суть в том, что это было глубоко человеческое мошенничество. Граф приобрел белый сапфир за триста миллионов фунтов стерлингов при участии мистера Гаррета-старшего в качестве своего доверенного лица. Он посылал сыну деньги так, что никто не мог пожаловаться, хотя на самом деле это был аванс в счет его наследства. При необходимости он послал бы своему сыну деньги под видом покупки совершенно несуществующего драгоценного камня, но тот женился на женщине из Ратнапуры, и, как и следовало ожидать, у нее, рожденной в месте добычи драгоценных камней, была своя гордость, с которой приходилось считаться. Этот сапфир оказался совсем не лишним. — Очевидно, поскольку он пережил ударную волну твоей безрассудной храбрости, на самом деле он не стоил триста миллионов. Прочность драгоценного камня измеряется не твердостью, а его плотностью, а алмаз, как оказалось, менее прочен, чем сапфир. Хотя и тот вовсе не неуязвим. А то, что он не разбился — прямое доказательство его чистоты и отсутствия примесей. Хотя сомневаюсь, что кому-нибудь когда-либо пришло бы в голову обращаться с ним подобным образом. — Я очень сожалею об этом! — Не стоит извиняться. Твой бросок возродил мою любовь к тебе. — Ты серьезно?.. — Шучу, конечно. Могу я продолжить? — О, эм, конечно. Верно, это еще не конец истории. Мы пока даже не добрались до завещания. Если он на самом деле не был расистом, то откуда взялся тот ужасный список, который разъедал Ричарда изнутри? Слишком уж похоже на акт мести. Стоп. Когда Ричард увидел, как изменилось выражение моего лица, он натянуто улыбнулся. — Ты понял? — Неужели… граф не думал, что его сын унаследует титул? Ричард впервые за долгое время сказал мне «браво». Я обрадовался, хотя его голос был хриплым от усталости. — Если бы все не погибли во время того воздушного налета, вероятно, кто-то из них стал бы следующим графом. И этот пункт в завещании был адресован их внукам. То есть это все же была месть… но направленная на фанатиков, которые были против брака его сына. Он хотел бросить им в лицо то, что они натворили, оставив им этот разрушающий жизнь и семью сапфир и, в конечном счете, растраченную впустую злобу. Но в конечном счете… — Напомните мне, господин Ямада, что случается с теми, кто желает зла другим? — Меня зовут Сейги Наката, знаешь ли. Но в итоге они выкапывают две могилы, мастер Бакстер. Но… Я собирался сказать, что, на мой взгляд, странно так говорить конкретно в этой ситуации, но Ричард прикрыл мне рот рукой. Думаю, он еще не все сказал. Граф не знал, когда его заговор сработает. Он просто запечатал белый сапфир в сейфе и подготовил свое проклятое завещание с условием, что его вскроют после смерти доверенного лица, мистера Юджина Гаррета, единственного, кто знал правду о «бриллианте». Ричард сказал, что, по его мнению, очевидно, сам Юджин не знал о скрытом завещании. Иначе ничего бы этого не случилось. Граф, вероятно, сделал смерть Юджина поводом для вскрытия завещания, чтобы защитить своего невольного сообщника, но эта доброта имела неприятные последствия. Я вдруг вспомнил о сообщении, которое чуть не отправил Хироми. Пускай наши отношения и не назовешь образцовыми, но все двадцать лет моей жизни мы провели как мать и сын. Я чувствовал себя обязанным что-то сказать, даже если совершил ужасный поступок. Но сейчас я действительно рад, что не отправил то сообщение. Сложно, конечно, представить, но что, если бы граф оказался в подобной ситуации? Видимо, его начало охватывать разочарование, ведь ему день за днем приходилось жить и притворяться в окружении людей, которых он терпеть не мог. Может, именно это и вдохновило его на этот план. Своеобразный способ снять стресс, выплеснув все, что он никому не мог сказать, там, где его никто бы не услышал. Наверное, составляя тот огромный дискриминационный список, ему становилось легче, когда он представлял себе грядущий хаос среди родственников, которые так ужасно относились к его сыну. А может, он положил все это в сейф, чтобы позже отменить, когда ему станет лучше. Но незаметно подкралась смерть. Тот самый Блиц. Интересно, похож ли он на Великий авианалет на Токио, о котором рассказывала мне бабушка. Она говорила, что весь город сгорел, оставив после себя горы трупов и раненых, которые попадут в эту бойню и в конце концов тоже сгорят заживо. Люди не могут выбирать, когда им родиться или умереть. Ни граф, ни члены семьи, которых он презирал. Но когда его сын узнал о его состоянии и поспешил обратно в Англию со своей женой, последними словами графа были: «Что ты здесь делаешь?!» Наконец-то я понял, что он на самом деле имел в виду. Потому что люди, которым предстояло упасть в проклятую могилу, которую он вырыл, были потомками его любимого сына. — Это чересчур даже для иронии судьбы, правда? — И не говори. Но почему граф не попытался сопротивляться? Он не был матерью-одиночкой, вынужденной обчищать карманы. А, как минимум, человеком, наделенным властью и влиянием. Почему он просто не сказал, что никому не позволит плохо отзывается о его сыне, и что нет ничего плохого в том, чтобы жениться на женщине из другой страны? Даже если другие аристократы были недовольны, разве он не мог дать отпор и послать их подальше? Я красноречиво посмотрел на Ричарда, но этот прекрасный мужчина лишь мягко пожал плечами. — Ты единственный, кто может судить о правильности твоих действий. Седьмой граф Клермонт не был лишен ни мудрости, ни здравого смысла, но, возможно ему действительно не хватало мужества взвалить на свои плечи бремя собственной жизни. Ах, если бы он только мог вырвать страницу из книги твоей бабушки. — Ты говоришь так, словно это совершенно незнакомый тебе человек. — Потому что так оно и есть. Я никогда с ним не встречался. Конечно, он пытался защитить своего любимого сына и все такое, но эти чувства в итоге извратились и вылились в злополучную ловушку. Я вздохнул и схватился за голову. — Ох-х… — Ты в порядке? Все еще чувствуешь головокружение? — Нет, дело не в этом. Я просто… Я поставил свой теперь уже пустой поднос на письменный стол и лег на диван. Знаю, засыпать сразу после еды — дурной тон, но мне нужно прилечь вовсе не из-за этого. Ну, то есть, если все это правда… К чему тогда была вся моя решимость? Я ведь готов был расплачиваться всю оставшуюся жизнь. Я ожидал, что Ричард вечно будет ненавидеть меня. И приготовился жить дальше с улыбкой Танимото, хранящейся в моем сердце, как драгоценный камень, потому что, даже если мы никогда не сблизимся, она уже сделала меня очень счастливым… К чему все это было? Такое ощущение, будто моя душа вот-вот покинет мое бренное тело. Ричард подошел, пока я лежал, обхватив голову руками. Он улыбался. Хорошо, он выглядел гораздо спокойнее, чем раньше. — Ну, как бы то ни было, я рад. Теперь вся эта суета вокруг твоей женитьбы закончилась. — Правда? Что ж, тогда, возможно, нам следует перейти к истинной причине моего прихода. — Хм? Разве весь наш разговор не причина его прихода? Я выглядел смущенным. Улыбка тут же исчезла с красивого лица Ричарда. Он был похож на манекен. Красивое лицо и ничего больше. Я вообще не мог прочесть выражение на нем. Я никогда раньше не видел его таким. Ужас просто. Что вообще происходит? Что он пытался мне сказать? — Я ведь говорил, что пришел устроить тебе строгий выговор. — Но разве ты уже не… — Ты правда думаешь, что я собирался оставить все как есть? Я просто не был уверен в своей способности говорить, не выпустив сначала пар. Сейчас я спокоен и готов читать тебе лекцию. Итак… Я напрягся, и голубые глаза Ричарда посуровели. — Сейги Наката, ты абсолютно ничего не понимаешь. — Не припоминаю, чтобы ты хоть когда-нибудь называл меня полным именем. Ричард продолжил говорить со мной крайне будничным тоном, его эмоции по-прежнему не отражались на лице. — Ранее ты говорил, что пустился на это безрассудство, потому что хотел оставить во мне неизгладимый след. Но я не настолько наивен, чтобы поверить, будто ты всерьез нес подобную чушь. Один раз повестись на твое кошмарное поведение — более чем достаточно. Я хочу реального объяснения. Зачем ты это сделал? Реальное объяснение? Легче сказать, чем… Ну, единственная причина, которая приходит мне в голову — я действительно разозлился. Вчера в отеле Ричард полностью сосредоточился на моей защите. Я знал, что он уехал из Японии, потому что не хотел обременять меня. Потому и проделал весь этот путь — я хотел оказаться хоть чем-то ему полезным. Хоть немного отплатить за все, что он дал мне. А он просто проигнорировал мои чувства и твердил: «Возвращайся домой в Японию». И меня это настолько расстроило, что я сорвался, это было невыносимо. Вот я и решил перейти в наступление. Если Ричард собирался сделать по-своему и защитить меня, то почему я не могу сделать, как хочу, и защитить его? Я первый готов признать все высокомерие моих мыслей. Может, Ричард и выкрутится, но я был не в своей тарелке. Хотя, кем, черт возьми, я себя возомнил? Да, знаю. Но как еще я мог быть ему полезен? Как я мог сделать путь этого милого, назойливого человека, который обрек себя на жизнь в полном одиночестве, хоть немного светлее? Я объяснил это Ричарду, но эмоции на его лице так и не появились. Просто злись на меня или что-нибудь в этом роде. Называй идиотом, тупицей, как пожелаешь. Но его прекрасное лицо не давало мне ни малейшего представления о том, что мне делать. Поскольку я все еще пребывал в замешательстве, Ричард покачал головой. — Нет. — Хм? — Ты все еще ничего не понимаешь. Это не настоящая причина твоих действий. — Нет… Я же все рассказал тебе абсолютно честно.? — Тебе стоит присмотреться к своему безнадежному отсутствию самосознания. Внутри кроется гораздо более глубокая проблема. Разве ты не видишь? Я провел с тобой чуть меньше года, а ты делал одно и то же снова и снова. — О чем ты говоришь? — Твое желание быть кому-то полезным. Ричард проигнорировал мое «что?» и продолжил. — Однажды ты сказал, что боишься разочаровать любимых тем, что ничего не можешь для них сделать. Думаю, в твоем представлении герой — это орудие, которое всегда под рукой у того, кто попал в беду. Другими словами, истинная причина твоего безрассудства — терзающее тебя чувство бессилия. Я чувствовал себя странно. Казалось, лицо Ричарда становится то больше, то меньше. Словно я так долго смотрел на одно и то же, что потерял всякое представление о перспективе. Его извечно красивое лицо по-прежнему было лишено эмоций. Даже не знаю, что мне делать. Когда Ричард был счастлив, я счастлив, а когда ему грустно, мне тоже становится грустно, так что… Ой, стоять. Я и правда настолько опирался на настроение Ричарда? Нет, нет, да ладно. Что тут такого странного? Ну да, я хочу, чтобы Ричард был счастлив, но Ричард злится на меня, поэтому… а? Погоди? Что? Ричард встал со стула, заставил меня подвинуться и плюхнулся рядом со мной. Выражение его лица так и не изменилось. Как мне реагировать? Этот мужчина, прекрасный как истинный шедевр, тревожит меня своей почти искусственной красотой. Что мне делать? Я боюсь. Я хочу, чтобы Ричард улыбнулся, но его лицо подобно зеркалу, и сквозь него я смотрю в глубины своей собственной души. — Сомневаюсь, что в двадцать первом веке так уж уместно фигурировать такими понятиями, как «проклятие», но, похоже, именно его я случайно и наложил на тебя. Той ночью в машине я сказал тебе, что ты не ошибся. Я унаследовал от своего деда кольцо с моим именем, а ты от бабушки свое имя и свой неукротимый дух. Ты добр к слабым и выбрал верную дорогу. Да, твой подход к жизни благороден, честен и прекрасен. Но всему есть предел. Твое безудержное желание быть полезным — замечательно, но не стоит позволять ему диктовать все. И знаешь почему? Потому что ведущая роль в твоей жизни принадлежит только одному человеку — тебе самому. И потому что люди, которые любят тебя, хотят, чтобы ты был счастлив. Неважно, успешный ты или нет, полезный ли член общества, ценят тебя или ненавидят окружающие — все это совершенно не имеет значения. Это не самые важные факторы в жизни. Конечно, ты понимаешь, сколько сил требуют люди, когда отчаянно хотят, чтобы их близкие были счастливы. Когда Ричард закончил, он осторожно обхватил своей рукой мою щеку. Той же, которой так бережно держал драгоценные камни. Она была мягкой, прохладной и нежной. — Все, кто любит тебя, Сейги, желают тебе только счастья. Я смотрел на него, не в силах сказать ни слова. — Разумеется, я причисляю себя к их числу. Его голубые глаза смотрели прямо на меня. Наконец-то я понял, о чем он думал. Это действительно был настоящий «разговор». Но я все равно не знал, что именно должен сделать. Мне никто и никогда еще не говорил что-то настолько непостижимо доброе. Это очень странное чувство — казалось, будто в твердую скалу в глубине моего сердца вливалась вода, и давно пересохшая река внезапно стала новым источником. Невероятно странное чувство. Он хочет, чтобы я был счастлив. Кажется, я сам когда-то говорил что-то подобное. Точно, той девушке с рубином, Мами. Вряд ли я когда-нибудь смогу забыть ее. Именно потому, что она понятия не имела, насколько сильно неуважение, которое она проявляла к себе, причиняло боль всем, кто ее любил… Я, преисполненный важности, вещал ей, что, если она будет заботиться о себе, то осчастливит и тех, кто рядом. Ой. Я такой глупый. Дайте мне нобелевскую премию за идиотизм. Я замер и ошеломленно молчал, а Ричард слегка улыбнулся. С такого расстояния даже малейшее изменение в выражении его лица сразу бросалось в глаза. Прошло много времени с тех пор, как его красота сразила меня наповал, но мне действительно нравится видеть, как он улыбается. — Ну что, понял наконец? — игриво произнес Ричард. Я неуверенно кивнул, и Ричард сказал мне «браво». А затем обнял меня за талию и притянул к себе. Обнял. Я чувствовал тяжесть его головы на своем плече. Он такой теплый. — Я не хочу, чтобы ты становился удобным орудием. Оставайся просто Сейги Накатой — моим дорогим другом. Ты правда думал, что я воспользуюсь твоей добротой, использую тебя, а затем отвергну? Если так — я смертельно оскорблен. И должен вызвать тебя на дуэль для защиты своей честь. — Какую дуэль? — Разве не очевидно? Каратэ против бокса, проигрывает тот, кто упадет первым. — Я ни за что не смогу ударить тебя по лицу! — Тогда как насчет словесной дуэли? Я выиграю, если доведу тебя до слез. — Значит, я уже проиграл… Вместо того чтобы сказать: «Я знаю», Ричард переместил руки с моей талии на спину, крепко обнимая меня. Он вкладывал гораздо больше сил, чем вчера в отеле. В прошлый раз мне казалось, он просто пытался утешить меня, еще и называя глупым, отчего я чувствовал себя еще более жалким. На этот раз, думаю, он поощряет меня быть сильным. На спину Ричарда пролилось поразительное количество слез. Такое впечатление, что меня прорвало. Эта река и правда все мои слезы? Неужели люди действительно способны на такое количество? Я обнял его и застонал, а он похлопал меня по спине. Я изо всех сил сжал его в ответ. Ричард похлопал меня по плечу, как соперник в спарринге, просящий передышки, и отстранился. Он быстро встал с дивана, стремительно подошел к окну с прекрасным видом и странно натянуто прочистил горло. — Да что с тобой такое… Мог бы пообнимать меня еще немного. Мое лицо в полном беспорядке… — Я не твое личное полотенце. Иди умойся. Хотя лучше просто вызови горничную по внутренней связи, чтобы она принесла тебе полотенце. Уверен, с таким уровнем английского ты справишься. Зато у меня такой уверенности не было, и я покачал головой. Ричард нахмурился, удивленно глядя на меня. Он записал простую фразу о том, как попросить о чем-то, объяснил, как работает старый домофон и как управлять обогревателем, а затем замолчал. У него было серьезное выражение лица. Я догадывался, что он собирался мне сказать. Джеффри и Генри. Они вдвоем, или, по крайней мере, Джеффри, вероятно, жаждали моей крови. — Я взял на себя смелость позаимствовать твой паспорт, чтобы оформить тебе обратный билет. Пожалуйста, сядь завтра утром на рейс до Японии. Однако ночь ты проведешь здесь. Я бы настоятельно рекомендовал тебе по возможности не покидать эту комнату, но у меня нет намерения держать тебя взаперти. Однако ты можешь неожиданно столкнуться с кем-нибудь по пути в туалет. Следовательно… Ричард приблизил свое лицо к моему. Выражение его лица по-прежнему было серьезным, но отчего-то он слегка раскраснелся. Думаю, он тоже нервничал. — Обещай мне вот что: ты не скажешь ничего, кроме «хм», «гм» или «угу», моему двоюродному брату, говорящему по-японски. — «Хм»? Но почему? — Я ясно выразился? — Эм, а есть какая-то причина? — Я ясно выразился? «Хм», «гм» и «угу». Я молча кивнул головой. Ричард выглядел удовлетворенным. — Хорошо. Тогда, если чувствуешь себя хорошо, могу я порекомендовать тебе прогуляться по поместью? Это здание с более чем двухсотлетней историей. Оно меня всегда умиротворяет. Если что-нибудь случится, у тебя есть мой номер телефона. Но будь осторожен с тем моим кузеном. — Я понял, ладно. Я попробую. — Не нужно пытаться что-либо делать. Можешь просто не обращать на него внимания. Но почему Ричард так взвинчен? Наверное, ему пришлось пройти через множество переговоров, пока меня караулила охрана. Понятия не имею, в чем дело, но, очевидно, я напортачил, поэтому должен вести себя прилично и сделать так, как он просит. Однако, я и правда хотел кое-что сделать. Я сказал Ричарду, что собираюсь сходить в ванную, а потом немного осмотреться, и спустился по лестнице в большой холл. Я искал кого-нибудь, кого можно спросить, как пройти на кухню, и обнаружил горничную, вытирающую пыль, которая скорчила мне странную гримасу, но все же проводила до нужного места. Кухня ничем не напоминала сейфовую комнату, оснащенную по последнему слову техники — в ней была обычная газовая плита и полно кастрюль со сковородками, весьма антикварными на вид. Горничная ушла, как только принесла мне кастрюлю, сковородку, яйца, молоко и сахар. Блин, у меня нет никакой миски, куда можно все это положить. Выхода нет, придется искать самому. У Клермонтов и так сложилось обо мне, вероятно, худшее впечатление, вряд ли я могу сделать еще хуже. — Парень, ты действительно меня надул, — услышал я смутно ребячливый говор со стороны двери, соединяющей кухню с холлом. Я обернулся и увидел Джеффри, стоящего с поднятой рукой и знакомой фальшивой улыбкой на лице. Вот дерьмо. Не похоже, что из кухни есть какой-то другой выход. И что еще хуже, вокруг, судя по всему, больше никого нет. Я подумывал позвонить Ричарду, но вряд ли он сможет прибежать вовремя. Я почти уверен, что смогу победить Джеффри в драке, но хуже не придумаешь, если я действительно причиню ему боль. Кроме того, он член семьи Ричарда. Об этом не может быть и речи. — Я имею в виду, ты действительно меня пронял. Ты и правда невероятный японец. Тебе стоит гордиться тем, что так мастерки сумел одурачить выходца из страны Шекспира. — Угу. — Что ты здесь делаешь? Проголодался? Я знал, что не должен говорить ничего, кроме «хм», «гм» и «угу»… Но, честно говоря, появление Джеффри было именно тем, что мне нужно. Мне не хватало емкостей. — Эм, как вы думаете, могу я одолжить где-то четыре емкости размером с чайную чашку? — Ты готовишь? — Угу. — Четыре емкости? Подойдут ли чайные чашки без ручек? Джеффри быстро схватил телефон, набрал номер служанки по внутренней связи и отдал ей распоряжение. Она принесла нужное. Судя по тому, что он понятия не имел, где хранится посуда, кажется, работа по дому не та вещь, с которой ему приходится сталкиваться в повседневной жизни. Мне потребовалось изрядное мужество, чтобы опустить эти красивые чашечки с рисунком в виде роз в кастрюлю. Я слегка наклонил голову и неловко заговорил. — Большое вам спасибо. Но мне нельзя ни о чем с вами говорить. Пожалуйста, не пытайтесь меня принуждать, — искренне заявил я. Джеффри громко рассмеялся и сказал, что понимает чувства Ричарда. Я не имел ни малейшего понятия, что он «понимал» — просто хотел закончить свое дело и убраться куда подальше. Я поставил кастрюлю с водой и сковороду на огонь и разбил яйца в миску. Смешал молоко и сахар, чтобы получилась смесь для пудинга. — Ты определенно преподал мне урок. Сожалею, что недооценивал тебя. Ты действительно невероятен — по-настоящему показал нам, как сильно один человек может любить другого. — А? — О, не прикидывайся дурачком. Ричард нам все рассказал. Что ты «готов был взять на себя долг в триста миллионов фунтов стерлингов, даже если это означало никогда больше не видеть друг друга, просто чтобы освободить любимого человека», и что ты «поступил опрометчиво исключительно из любви». Тебя воспитывали на рыцарской романтике, что ли? — Э-э, хм! Эм! Я чуть не поперхнулся. Ясно. Теперь понятно, как Ричард объяснил мое опрометчивое поведение. Будь я на его месте, сомневаюсь, что смог бы придумать причину получше. Я сделал то, о чем и мечтать не могли даже самые легкомысленные и импульсивные молодые люди, так что, действительно, самым правдоподобным объяснением было что-то расплывчатое и неосязаемое, например, сказать, что я сделал это «из любви». Сам виноват. Придется позже извиниться перед Ричардом. Однако сейчас определенно было не время ляпать языком. Джеффри все еще стоял рядом со мной и уходить явно не собирался. — Чувак, и самое интересное в том, что это был вовсе не бриллиант. И мы еще нашли те письма, которые спрятал седьмой граф. Теперь я в настоящем затруднении, а Генри даже не встает с постели. Что ж, по крайней мере, у него все еще есть аппетит. — Угу. — Столько всего произошло, включая твой пассаж, что я едва успеваю. — Ага. Я отставил смесь для пудинга в сторону и отложил отдельно немного сахара. Для карамельного соуса. Мне просто нужно будет положить немного на дно чашек, опустить их в кастрюлю с водой, добавить смесь для пудинга и готовить на пару десять минут, прежде чем убрать в холодильник. Тогда волшебство, способное подбодрить Ричарда, будет готово. Я растопил сахар в сотейнике, слушая, как шипит вода. Джеффри снова попытался привлечь мое внимание. — Я серьезно спрашиваю тебя: ты действительно хотел освободить Ричарда? Своими действиями? Правда думал, что это сделает его хоть чуточку счастливым? Ты якобы так сильно любишь его, но даже не представлял, что с ним случится, если ты разобьешь этот бриллиант на миллион кусочков? Ты бы не освободил его — совсем наоборот. Он бы пошел против своей семьи и даже полиции, чтобы спасти тебя, и провел бы остаток своей жизни, пытаясь искупить свою вину перед тобой. Я молчал. Конечно, мне приходило это в голову. Вот почему я изначально пытался заставить Ричарда возненавидеть меня, изображая из себя Сокрушителя Накамуры. Я хотел заставить его пожалеть о том, что он доверился такому ужасному человеку. И поначалу казалось все получится… но, наверное, я был слишком наивен. Я неопределенно покачал головой. Джеффри издал негромкий смешок и пожал плечами. — Из-за этого он, вероятно, предпочел бы умереть вместе с тобой. — Э-э, хм, нет… мне бы этого абсолютно не хотелось. — Что ж, хорошо. Простите за длинную преамбулу. Я хотел извиниться перед вами. Мне очень жаль, мистер Наката. Однако, как говорила наша гувернантка, если бы извинение могло решить все, нам бы не понадобилась полиция. Хотя сомневаюсь, что вы далеко продвинетесь, жалуясь на меня полиции, так что, думаю, извинение тут действительно единственный вариант. — В вашем учебнике наверняка было несколько интересных предложений, да? — Ну, примерно половину из них написала наша гувернантка. Она стремилась научить нас практичным вещам, чтобы мы могли спокойно чувствовать себя, если вдруг окажемся в центре Токио. Я хотел, чтобы Генри учился с нами, но он тогда был уже в старшей школе и все такое… В любом случае, не знаю, верите ли вы мне, но я искренне сожалею о том, как с вами обошелся. Я собирался сказать, что тоже пытался использовать его, так что мы, по сути, квиты, и ему не нужно извиняться, но Джеффри просто застонал и нахмурил брови. Тем временем вода в кастрюле начала закипать. Я несмело поставил наполненные карамелью стаканчики в воду и разлил в них смесь для пудинга. Засек время и закрыл крышку. Готово. Осталось подождать десять минут. Джеффри, казалось, ждал какого-нибудь ответа. Он слегка вздохнул, сообразив, что может ждать бесконечно, поскольку говорить я не собирался. Видимо, он что-то решил для себя. — Тогда позвольте мне сформулировать так: я рад. Действительно рад. — Хм? — Я всей душой счастлив, что вы поклонник рыцарской романтики, а не истории о самоубийстве влюбленных. У него такая нежная душа. Если бы его загнали в угол с человеком, которого он по-настоящему любит, я знаю, это было бы его последним средством. Я ошеломленно молчал. — Я готов к тому, что он будет ненавидеть меня всю оставшуюся жизнь. Знаю, прозвучит дерзко с моей стороны, но я вроде как надеялся, что, где бы он ни был, он счастлив. Так что я рад, что у него есть такой партнер, как вы. Я и так внес свою лепту в то, чтобы сделать его несчастным. — Скажите ему это, и я уверен… — Ни за что. Он никогда не простит меня. — С чего вы взяли? Я думаю, для вас обоих полезно постараться найти способ простить друг друга. В конце концов, вы же семья. Пожалуйста. Пускай не сейчас, прошу, в какой-то момент поговорите с Ричардом. Пожалуйста, — повторил я, и Джеффри замолчал. Он казался немного сбитым с толку, словно не ожидал, что я скажу подобное. Затем глубоко вздохнул. — Вы говорите как какой-то супергерой. Думаю, будучи злодеем в этой истории, я обязан выслушать. — Я не это имел в виду. — Ой, да ладно. К тому же, хоть вы и молоды, жизнь успела изрядно потрепать вас. — Может быть, но мне было не так тяжело, как вам с Ричардом. — Ой! О нет, нет, нет. Вы слишком похожи на Ричарда. Слишком славный себе на беду. Не нужно так отчаянно доверять людям и стоит сохранять дистанцию, когда дело доходит до отношений. Что ж, это нехорошо — Ричарду и правда нужен кто-то более уравновешенный рядом. Я выдавил из себя улыбку и посмотрел на часы, прежде чем убавить огонь под кастрюлей. Несмотря на все перипетии, в глубине души этот парень по-прежнему был «старшим братом» Ричарда. Поэтому я почти уверен, что в конце концов все разрешится. Может, сердце Ричарда пока не оттаяло, но, думаю, он скорее из тех, кто умеет прощать, а не лелеет обиду всю оставшуюся жизнь. — Что ж, тогда, наверное, придется мне сказать ему, чтобы он влюбился в кого-нибудь подобного. — Думаю, в ответ он плеснет вам в лицо ледяной водой. Ричард сказал, что вы решили отложить гражданское партнерство, но вы всегда можете вернуться в Англию. Однополым парам легче здесь, а не в Японии, верно? Хотя получить гражданство так же трудно, как и говорят. — Э-э, э-э, угу, хм, гм. — Кстати, что готовите? Чаванмуши? — Хотелось бы пудинг, но… — Пудинг? Серьезно? Джеффри объяснил, что в Англии пудингом может называться множество блюд. Я ответил, что в Японии пудинг — это сладкая масса на основе яиц, которую охлаждают в холодильнике перед употреблением. Глаза Джеффри расширились. — О-о-о, — протянул он. — Привет из прошлого! Я его помню! Наша гувернантка часто готовила его для нас в награду за хорошо выполненную работу. Да, именно так он и выглядел. Эти маленькие, блестящие… Знаете, было время, когда Ричард зубрил до смерти ради кусочка этой сладости. — В самом деле? — Хм? Погодите, тогда зачем вы его готовите? Вас не Ричард научил? Я покачал головой, совершенно не находя слов. И объяснил, что ничего особенного в нем нет, просто максимально упрощенный рецепт моей мамы. Да, я весьма отклонился от обещанных «хм», «гм» или «угу’. Джеффри вздохнул и закивал головой. — Какое невероятное совпадение. Если вы готовите четыре порции, не возражаете, если я возьму одну? — Придется вам спросить у Ричарда. Я готовлю для него. — О, не мучайте меня! Я уже знаю, что он мне ответит. Может, просто скажете ему, что приготовили всего три? Я готов заплатить. — Нет, эм, вряд ли это сработает. — Почему? Я указал ему за спину. В дверях, соединяющих кухню с холлом, стоял принц собственной персоной, скрестив руки на груди. Рад тебя видеть, Ричард. Джеффри неловко улыбнулся. — Привет, Ричард. Эм… я просто немного поболтал с мистером Накатой о старых добрых временах. — Сейги. — Ага? — Твое обещание. — Да? — Ты сдержал его? — Да, сэр. И на этом Ричард вошел в кухню. Джеффри, улыбаясь, слегка нахмурился. — Даже не знаю, как и реагировать на такую типично японскую формальность в отношениях. Прояви чуть больше тепла, как делаем это мы в Англии. — То, как я отношусь к своей второй половинке, не твое собачье дело. — Да я просто сказал. — Между нами все отлично. Как никогда. Ричард ущипнул меня за спину. Когда я застонал, он обнял меня за талию и крепко прижал к себе. Но смотрел не на меня… а свирепо пялился на своего кузена. — Мы предпочитаем побыть наедине. — О, ни в чем себе не отказывайте. Джеффри отнял руку от груди и помахал на прощание, проказливо улыбаясь. Как только он скрылся из виду, Ричард убрал руку с моей талии. Мы оба отступили на шаг друг от друга и вздохнули. — Ужас. Кажется, я просил тебя позвонить мне. — Ничего не произошло. Ему в любом случае больше нечего с меня взять. Зато я выяснил, почему тебе так нравится мой пудинг. Похоже, у тебя был отличный наставник. — Она была чрезвычайно строгой, но… теперь, когда ты вспомнил о ней… Редкое зрелище: Ричард уставился в пустоту, словно погружаясь в свои воспоминания. Может, дело и не в самом пудинге, просто именно этот десерт превратил его в Императора сладостей. Какое поистине греховное лакомство, если так. По кухне разнесся сладкий запах карамели. Думаю, если я тут задержусь, после меня придется основательно убирать кухню. Мне скоро надо будет уходить, но была еще одна вещь, о которой я хотел с ним поговорить. — Эм, итак, если на секунду стать серьезным, я понимаю, что сейчас это может быть невозможно, но как только страсти остынут, думаю, тебе следует попытаться прояснить с ними ситуацию. Было бы ужасно оставить все как есть. — Конечно. Мне бы не хотелось порочить твое доброе имя. — Я не об этом. Знаю, не мне говорить тебе это, но… — После этой преамбулы я слегка запнулся. — Ну, у тебя уже есть человек, к которому ты действительно неравнодушен, да? Теперь, когда проклятие снято, между ними больше ничего не стояло. Ричард мгновение пристально смотрел на меня. Кипящая кастрюля издала булькающий звук, и в его глазах появилось невероятно нежное выражение. Он натужно усмехнулся. — Нечего ребенку совать в это свой нос. — Перестань называть меня ребенком. Ты старше меня меньше, чем на десять лет. — Мой возраст — тайна. Я ювелир неизвестного возраста. — Если кто-то уже влюбился в тебя и потом даже что-то случилось, я сомневаюсь, что тебя можно забыть. Четыре года… Конечно, срок немалый, но я знаю, что я бы… Э-э, наверное, я говорю странные вещи. Короче, просто позвони ей, по крайней мере. — Сейги. Будущий граф Клермонт, больше похожий на труп, восставший из могилы, чем на тридцатилетнего мужчину, молча подошел ко мне. Ричард тут же встал между нами, но я отступил от него, увидев взгляд Генри. Он умоляющий смотрел на меня своими голубыми глазами. Светло-голубыми, цвета ясного неба. Видимо, это фамильное. Генри пристально смотрел на меня, а затем взял за руку и низко поклонился. Он так не произнес ни слова. По прошествии примерно секунд десяти или около того Генри что-то сказал Ричарду и тихо вышел из кухни. — Что это было? — Хороший вопрос. Понятия не имею, о чем он думает. Но самое главное — если ты здесь закончил, лучше возвращайся в свою комнату. Наверное, тебе вообще не следовало выходить. — Но мне нужно убрать это в холодильник. — Я позабочусь о твоих пудингах. Не волнуйся. — О, хорошо, пожалуйста. Я чувствовал себя так, словно превратился в редкую зверюшку из зоопарка. Я был готов к мордобою, полиции с наручниками, но оказаться совершенно невредимым настолько неожиданно, что мне до сих пор сложно поверить. Я быстро вернулся в свою комнату на втором этаже и решил вздремнуть. Если завтра у меня самолет, нужно максимально отдохнуть, чтобы собраться с силами.