Влечение

Лесли глубоко вдохнула свежий чистый воздух Орегона. Он пропах травами и дикими луговыми цветами, напитался застоявшейся водой ближайшего озера и был почти родной. Тут, на окраине Коттедж Гроув, куда вела одна разбитая по краям асфальтовая дорога, жила ее семья. Небольшой двухэтажный коттедж, обитый деревом, со скрипучим просевшим крыльцом и кустами пышных роз вдоль ограды, встречал Лесли тишиной. Когда-то тут жил золотистый ретривер Бобби, что каждый день ждал маленькую Лесли на остановке из школы. Был и старый могучий бордовый клен, с ветки которого свисала качеля-шина. Раньше все тут дышало и цвело. А сейчас остались только ненавистные мамины шипастые розы, об которые Лесли всегда царапалась. Браун нервно потянула за горло свитера, чтобы, не дай бог, никто не увидел темных пятен, и открыла проржавевшую голубую калитку. Лесли остановилась у ступенек, перевела дыхание и поднялась на крыльцо, едва слышно постучав по ребристому витражному стеклу. — Кого там принесло? — дверь открыла невысокая женщина сорока восьми лет. Она широко распахнула глаза, рассматривая стоявшую перед ней сгорбившуюся Лесли. — Мам, привет, — агент неловко поздоровалась с крашенной блондинкой в облегающем спортивном костюме. Женщина молча кивнула, отступая назад и жестом приглашая дочь в дом. — Ох, дорогая, а почему ты приехала? Лесли кусает губы, потому что не этих слов ожидает и потому что в груди что-то начинает безостановочно жечь и плавиться. Девушке хочется кричать, что вот, она приехала! Впервые за два с лишним года! Ей хочется многое спросить у родителей. Почему они никогда не звонят, почему не могут ответить на ее короткие неловкие сообщения и почему каждый раз дома она чувствует себя чужой. Но вместо этого…. — Да… просто, — агент избегает прямого контакта, ставит на тумбочку небольшой рыжий потертый рюкзак и оттягивает рукава. — А где папа? — Ох, он на заднем дворе жжет костер, — через плечо бросает блондинка и скрывается в соседней комнате, оставляя агента топтаться у двери. Лесли устало трет шею и выходит на улицу. Она любит этот городок за детство и за юношество, за свой когда-то оставленный тут смех и опыт, за все. Ступеньки под ногами плавно прогибаются, поскрипывают свою приятную мелодию, а теплый ветер приносит с собой запах костра. Браун сворачивает за угол, идя вдоль пышных белых, алых и розовых роз по вытоптанной тропинке к мангалу. Черный дым с едва заметными рыжими искрами вздымается вверх, прямиком к бледным звездам на голубеющем вечернем небе. — Пап, привет, — в нее впиваются строгие карие глаза седого мужчины. В них читается удивление, раздражение и капля едва уловимой обиды. Лесли боится таких эмоций и опускает глаза на высокий огонь. — Зачем приехала? — мужчина бросает в пламя знакомые с детства разноцветные пролинованные исписанные листки. Браун вздрагивает, замечая в костре свои старые плюшевые игрушки и розовый блестящий блокнот-дневник. — Это же… мое, — Лесли скромно протягивает к горячим пляшущим языкам дрожащие пальцы, смотрит на то, как огонь безжалостно пожирает кривые, написанные лет в шестнадцать, короткие стишки. Это было ее неприкосновенное сокровище. Светлое воспоминание, что осталось от тех прожитых в спешке дней. — Ты не ответила на вопрос, — жестко отвечает отец, ковыряя палкой синтепон. Безжалостный. Лесли утирает рукавом глаза и шмыгает носом. — Я просто подумала, что за два года… за два года я соскучилась и взяла отгул, — Браун вцепляется в растянутый подол свитера, сминая его потными холодными пальцами. Она редко дома говорит о своих чувствах и о том, что ей, вообще-то, не хватает мамы и папы. Что ей бы объятий, крепких, любящих… и поцелуев в лоб, и слов банальных о том, как ей гордятся. — Тебя повысили? — безэмоционально спрашивает отец, закидывая в костер детский помятый альбом. — Нет. — Ты собралась замуж? — Нет. — Тогда нет и смысла приезжать. Поняла? — Да, — она болванчиком кивает, слушая свое оглушительное сердце, что бьется где-то у горла. Лесли, как обычно, все поняла. Лесли, как обычно, проиграла. Выпрашивать любовь у нее вошло в привычку. Она нуждалась в этом, будто в дозе обезбола на ночь, чтобы суметь заснуть. — И вообще, сними этот уродский свитер. Я надеюсь, ты на работе нормально одеваешься? Лесли кивает. Потому что если она сейчас скажет хоть слово, то разрыдается. А права на слезы у нее нет. Больше нет. Дома Лесли никто не ждет уже очень давно, а потому ее жалкие попытки вернуть себе родительские улыбки быстро тухнут на фоне их холодных взглядов. Она возвращается в дом, поднимается на второй этаж, где в самой дальней узкой комнате был ее яркий островок. Круглая медная ручка поддается не сразу, неприятно скользя в потных пальцах. Лесли распахивает деревянную дверь и вдыхает двухгодовую пыль. Тут все по-старому: большое окно посередине противоположной стены; салатово-желтые обои; слева — резной дубовый шкаф, из которого торчит подол легкого лимонного платья; пружинистая узкая кровать и миллионы книг, рисунков, спиц и пряжи на длинной тумбочки у окна. А еще у Лесли был старый проигрыватель и пара виниловых пластинок, на которые она копила деньги с обедов. Ее комната пропахла детством, воспоминания о котором иглами впиваются под ребра и ковыряют сердце. Девушка по привычке закрывает комнату на маленький ключик и, бросив портфель на пол, падает на кровать. Лесли устала. По-настоящему эмоционально истощилась за эти два года и добила себя приездом домой. — Ты молодец, Лес, просто умница, — девушка хвалит сама себя, поглаживая по волосам и смаргивая слезы. Такая странная привычка помогала Браун существовать дальше. — У тебя все получится, все… — Лесли всхлипывает, обнимая себя за колени. Ей надо лечь спать. Агент шмыгает носом и стаскивает с костлявых плеч свитер. На матовой коже, будто еще один слой веснушек, багровеют засосы. Приехав сюда, Лесли почти забыла про связиста. — Ладно, ну сюда-то он не явится, — уверено кивает сама себе девушка и юркает под нагретое солнцем одеяло.

***

Утро встретило Браун золотистыми лучами, колыхающейся занавеской и звонкой трелью птиц. Прикроватные часы показывали полвосьмого утра. Внизу уже во всю скрипели половицы. Родители собирались на работу. Лесли по привычке прислушивалась к каждому звуку, ждала, когда хлопнет входная дверь, чтобы вылезти из-под одеяла и дойти до ванны. Холодный кафель неприятно лизнул пятки. Браун зевнула, недовольно поглядев в зеркало, откуда на девушку смотрело непонятное лохматое нечто. Лесли спешно расчесала волосы, умылась и спустилась на кухню. Стол был убран, а посуда отмокала в раковине. На завтрак были тосты с арахисовой пастой и яичница. А еще пахло свежесваренным горьким кофе, который так обожал папа. Лесли заглянула в холодильник и обнаружила там пару варенных яиц и фруктовый химозный сок. — Не богато, но сойдет, — кивает сама себе агент и ложкой выковыривает из скорлупы белок и желток. Полноценно завтракать Лесли никто не приучил, а потому питалась она как придется. Из окна Браун видела пепел вчерашних старых игрушек и дневника. Колючая обида снова накрыла ее с головой. Неужели, Лесли все это заслужила? Она поджимает губы и допивает сок. Дома оставаться вообще не хочется, а потому агент бодро хватает из гардероба лимонное хлопковое платье с длинными рукавами, лентами и рюшами, вытаскивает с чердака треснувший мольберт и, прихватив оранжевый рюкзак, спешит выйти на улицу. — Блять! — девушка испуганно хватается за сердце. Ее кошмар стоял на крыльце, оперевшись о деревянные скрипучие перила, и курил. Все-таки пришел. Лесли оглядывается по сторонам, чтобы особо любопытные соседи рядом не проходили. Связист внимательно изучает Браун. Она не носила платья на базе, а потому образ ее был крайне… непривычен. Агент неловко заправила за ухо шелковую прядь, что выбилась из низкого хвоста, завязанного узкой черной лентой. Саундвейв сглотнул горький дым. Было что-то особенно привлекающее в Лесли, когда старомодное платье струилось по ее узким бедрам до колен. — Проваливай, — бросает на него угрюмый взгляд Браун. Связист мотает головой и тушит бычок о перила, оставляя на них черный след. Браун вздыхает. Мама очень не любит, когда так делают. — Надо поговорить. — Тебе надо, ты и говори! — рявкает Лесли, сморщив вздернутый носик, проходит мимо десептикона и бредет к лесу. Он тут небольшой и уже изучен агентом вдоль и поперек. Трава ласково шуршит под ногами, щекоча голые лодыжки, а сзади почти бесшумно за ней следует Саундвейв. Браун пробирается сквозь поваленные и поросшие влажным мхом стволы деревьев и выходит на небольшую опушку. Чуть левее тянется узкая тропинка к небольшому озеру, по которому весело плавают водомерки. Лесли молча ставит мольберт, достает небрежно скрученный лист, прилепляя его на кнопки, и из портфеля вынимает походный низкий столик. Там у нее пара кистей, немного красок и пластиковая, купленная еще в младшей школе, палитра. Связист опирается плечом на ствол, чувствуя, как сухая кора впивается в ткань формы. Солнце уже высоко. Оно просачивается сквозь неплотные кроны деревьев, зайчиком скользит по веснушчатой девичьей шее, где видны засосы. О, какое же эстетическое удовольствие доставляли эти темные кровавые пятна десептикону. Он наблюдает за агентом из тени, замечает каждое нервное движение и неаккуратный кривой мазок. У Лесли волосы жидкой медью стекают по плечам и смешными завитушками обрываются у лопаток. Девушка бесцельно водит широкой кистью по листу, любуется тем, как неаккуратно и грязно смешались краски, и… плачет. Хрустальными редкими слезами. Беззвучно и без подрагивающих плеч. Лесли научилась так плакать. — Мне страшно возвращаться домой, — глухо начинает она, откладывая в сторону палитру. Рисунок выходит убогим и непонятно каким. То ли Браун хотела нарисовать лес, то ли — болото. — Почему? — он задает вопрос и делает шаг на солнце. Оно обжигает чувствительные, неприкрытые глаза. — Когда мне было пять, мама забеременела. Родился Томас. Мой младший брат. Наша семья была большой и шумной, — губы Лесли дрогнули в улыбке. Она любила ностальгировать. — На День благодарения, Рождество и дни рождения стол всегда ломился от обилия еды! И гостей всегда — много! Я была самой счастливой на свете, у меня было все, что только мог пожелать ребенок. Когда Томасу исполнилось семь, я повела его на это озеро, — Браун кивнула на воду, что переливалась в лучах, смочила кисть и провела по листу, делая рисунок еще более безобразным. — Мне хотелось показать брату рыб. Он подошел к самому краю, а я, подскользнувшись на глине, столкнула его в озеро. Томас не умел плавать и… утонул, — агент втянула носом воздух. Говорить о чем-то таком болезненно личном Лесли не привыкла. Это было впервые, когда она рассказывала историю своей семьи. — Если бы не моя неуклюжесть, наверное, у меня была бы семья. И папа с мамой со мной бы разговаривали, и тетя, и дядя, и все-все. Но в двенадцать лет у меня ни осталось ничего. Я все испортила, — она наконец всхлипнула. Саундвейв склонил голову, слушая. — И дальше только усугубляла ситуацию, потому что не носила траурную одежду. Мне было страшно. А рядом со мной никого не было. После Томаса все, к чему я прикасаюсь, у меня не выходит. Будь то отношения или дурацкий рисунок. Знаешь, быть ненавистной всеми бездарностью в мои планы не входило. Лесли стеклянным взглядом смотрит на то, как серо-черная капля стекает по мокрому листу. Такая Браун не нравилась связисту. Ему хотелось видеть эмоции: страх, гнев, ненависть, страсть — все, что угодно! Лесли же сейчас давала лишь бесцветное отчаяние и смирение. Такая золотая, яркая она сидела с блестящими от непрекращающихся слез глазами. Они у нее медовые, большие и очень-очень красивые. — И ты еще! — взрывается она в моменте. — Чего ты хочешь? Трахнуть меня? Для этого есть шлюхи! Я не могу делать это просто так! Я обязательно привяжусь. И мне будет больно от этого, потому что ты не любишь меня. Я рано или поздно надоем. Снова останусь одна. И снова буду плакать. И… я не хочу, понимаешь? Десептикон уселся рядом на колючую густую траву. Браун вывалила на него все, что копилось в душе долгие годы. — Я искренне молю тебя, Саундвейв, отстань от меня, пожалуйста. Его имя из ее уст звучит как-то по-особенному. Без ненависти и без яда. Он просто для нее инопланетная тварь, что присосалась из чистого интереса. Так Саундвейв думал до вчерашнего дня. — Если ты ударишь меня, тебе будет легче? — Что? — Лесли растерянно хлопает глазами. — Зачем мне тебя бить? Связист опасно близко наклоняется к девчонке, обдавая горячим дыханием ее обветренные щеки. Браун замирает. Снова он это делает. Снова смотрит на нее так, будто любуется. — Я могу быть достаточно терпеливым к такой визгливой белковой, как ты, если…. — Если что? — Если ты отдашь мне себя. Лесли теряется. Почему он так настойчиво требует ее рядом? — Ты будешь ходить со мной на свидания? Саундвейв хмурится. У него нет времени на такого рода глупости, потому что работы на базе хоть отбавляй. — Иногда… — тихо добавляет Лесли и прячет глаза. С ней редко кто ходил на свидания и еще реже держал за руку. Поэтому… поэтому если будет шанс, то она хотя бы попробует ощутить любовь. — Очень редко, — честно признается связист. Если этой странной женщине нужна капля его внимания, то пусть. Это не настолько ценный ресурс, чтобы не тратить его на Браун. — И хвалить будешь? — За что? — он искренне недоумевает, зачем ей все эти бесполезности. — Ну… просто так. За все. Десептикон кивает. Ему кажется это сомнительным, но не невыполнимым. — Тогда хорошо, ладно, — наконец соглашается Браун. Может, она попросила у него слишком мало, но для начала — ей хватит. Саундвейв резко подается вперед, в надежде впиться в розовые намазанные блеском губы, но Лесли от неожиданности задвигает ему звонкую пощечину. — Ой! Господи! Прости! Связист хватается за щеку, пытаясь унять бешеное желание. Да. Определенно. Ему нравится, как дерется это мелкое писклявое создание. Дес переводит на Браун возбужденный взгляд и тихо рычит. — Хах, — Лесли от удивления падает на спину, утопая в сухой пахучей траве, — да ты извращенец! Она видит у своего лица щупы, что аккуратно расстегивают пуговички на ее любимом платье. Саундвейв нагло лезет тонкими пальцами под юбку, стаскивая с Браун белье, и не терпеливо прикусывает девушку за колено. — Теперь-то можно? — смотрит на нее пристально, невесомо водя пальцами по половым губам и ногтем задевая клитор. Лесли вздрагивает и едва различимо кивает. Никто и никогда не желал целовать ее там, потому она и боялась. Связист нарочито медленно вводит два пальца, не двигая ими, а надавливая на стенки влагалища. Браун тихо стонет, разводя колени, и позволяет мужчине наконец полностью лечь, выцеловывая ее бедра. Когда его язык напряженно касается клитора, агента встряхивает, как от удара током. Это ново. Это слегка щекотно и до умопомрачения приятно. Саундвейв вынимает перепачканные пальцы, сам облизывает их и задирает Браун юбку. Когда связист с присущей ему идеальностью вылизывает Лесли, она мечется по траве, сжимая в пальцах чужие волосы. — Боже! — девушка судорожно сжимает ноги, впервые кончая не от своих пальцев. И чувство это сильным спазмом концентрируется в бедрах, а после растворяется в приятной усталости. Саундвейв спешно расстегивает ширинку, трется о девушку возбужденным и мокрым от смазки членом и стонет в нетерпении. Десептикон дергает Лесли за руку на себя, смазано целует в губы и ставит раком. — Я не уверена…. — Замолчи, Браун, я и так согласился на твой абсурд, — распалённо шепчет ей на ухо офицер и толкается внутрь. Лесли теплая, мокрая и расслабленная. Она тихо хнычет под ним, царапает руками землю, отчего у нее под ногтями остается черная грязь. Саундвейв наслаждается восхитительной картиной растрепанной Лесли. В ее глазах — он видел — плескалось бескрайнее желание. Связист чувствует, как внутри разливается горячей патокой удовлетворение. Мужчина двигается отрывисто, резко, входит на всю длину, наблюдая за тем, как у Браун трясутся руки. — Только не на платье, — хрипит Лес, хлопая солдата по руке. — Как скажешь, — его возбужденный покорный шепот заменяет девушке мир, заставляя раствориться в ужасном и молчаливом десептиконе. Офицер делает последние глубокие толчки и выходит с пошлым хлюпаньем. Он тянет Лесли за хвост, чтобы она развернулась к нему, ставит землянку на колени и кончает ей в рот. — Глотай, — командует, запуская пятерню во влажные от пота волосы. Да, Саундвейв не прогадал. Секс с Браун определенно может стать чем-то необходимым для него.