Возвращение

      Инеж

Некоторые виды любви невозможно культивировать. Они как дикие розы: редко цветут и больно колются

Можно отталкивать любовь, отрицать её, вырывать из сердца, но она всегда будет знать, как тебя найти      

Творец слёз

      Всё началось с того случая на канате. Так считала Инеж. Она одновременно боготворила и ненавидела тот день. Конечно же сам канат виноват в этом не был.       Чувства не появлялись на пороге твоего сердца в конкретном временном промежутке, как почтальон с важной посылкой. Захочешь, но не сможешь отследить этот момент. Ты будешь досконально помнить первую встречу и ещё десять, двадцать последующих. Увы, не существовало такого сигнала, который оповестил бы о поражении твоего сердца.       С того момента, как она согласилась работать на Отбросов, прошёл почти год. Почти год, как Каз вытащил её из «Зверинца». Иногда ей казалось, что за эти месяцы она прожила десять жизней. Боязливая, робкая девушка, трясущаяся от каждого косого взгляда в свою сторону, превратилась в опаснейшего лазутчика, лучшего в Бочке! Первые свои ночи в маленькой комнатушке в Клепке она не могла заснуть, и причина была не в банальной бессоннице. Страх. Он окутывал её своим покрывалом, сжимал в тисках, а потом медленно душил.       Обиталище Отбросов было старым и ветхим зданием, которое могло рухнуть из-за малейшего движения литосферных плит, но, в отличие от большинства домов Бочки, могло похвастаться отсутствием клопов, крыс и прочей неприятной живности. Ничего удивительного, что в таком месте ужасно скрипели полы. Ночью город не спал, ведь в темноте происходило всё самое интересное: потаённые страсти и желания благородных личностей вылезали наружу, а самые предприимчивые успешно на этом наживались. Пока Инеж «приспосабливалась» к улицам Кеттердама, Каз не отпускал её на ночные задания.       «У тебя должны быть пути отступления. Надёжные. Которые ты проверишь сама. Я не смогу отслеживать твои передвижения по крышам. Предугадать, где ты будешь находиться, тоже не смогу. Когда мы доберёмся до твоего предполагаемого местоположения, будет уже слишком поздно. Для тебя», — мрачным голосом давал он ей свои первые уроки.       «Изучай город Инеж. Он станет твоим оружием».       Поэтому днём она ходила по Кеттердаму. Осваивалась, запоминала, составляла в голове маршруты. Ночью забиралась в свою крохотную постель и возносила молитвы святым, чтобы к ней никто не пришёл. Она всегда запиралась изнутри, но хлипкая дверь вряд ли стала бы большой помехой. Со временем она научилась различать шаги. Мимо её комнаты за ночь проходило обычно два или три человека. Поступь Каза Инеж узнавала сразу же: Бреккера невозможно было с кем-то перепутать. Это Джеспер всегда словно плыл по полу: размашистый шаг, рваный ритм. Большой Боллигер ходил как слон. Он постоянно громко и противно шаркал ногами.       Несмотря на хромоту, походка Каза больше напоминала солдатский марш, а ещё для калеки он слишком быстро передвигался.       Инеж никогда не боялась опасностей, — высота могла примириться только со смелыми — но в тот день она сглупила, и храбрость сыграла против неё. Она дала волю разыгравшемуся вдруг тщеславию. Сколько отчаянных заданий они уже провернули, сколько раз она рисковала жизнью! Инеж уже сбилась со счёта. И всё же, именно в тот день она сделала что-то по-настоящему безумное.       Каз придумал очередную гениальную авантюру. В Керчию приезжала целая делегация учёных со всех стран. Они не могли пропустить долгожданную научную конференцию в сердце столицы. Удивительно, что страна, основным источником дохода которой являлась торговля, самая первая решила собрать гениальные умы в одном месте и дать им возможность продемонстрировать свои исследования. На самом деле, объяснение такому рвению в духовной жизни общества было очень простым: деньги, выгода, прибыль. Одни фили покупали билеты, чтобы посмотреть на других филь. Ещё более богатые фили, заинтересовавшись идеями, могли проспонсировать новаторство, а заодно подписывались крупные сделки на перепродажу кофе, приезжие искатели знаний останавливались в отелях, посещали рестораны, театры, игорные дома, бордели… Казна пополнялась, доход увеличивался. Этим и поспешил воспользоваться Каз.       Бреккер всегда ценил нестандартный ум, поэтому ему самому было очень любопытно взглянуть на перспективные разработки, а некоторые можно и продать по сходной цене. Требовалось отвлечь внимание всех находящихся в здании людей на довольно продолжительное время. Желательно вообще их оттуда вывести. По собственной инициативе, конечно.       И ничто для этого лучше не подходило, как хорошее шоу.       Каз прекрасно знал, кто мог выполнить эту миссию.       Зачем Инеж сразу же согласилась? Только потом она поняла, что даже ни разу не пробовала ему отказать! Каз убедил её, что публику нынче сложно чем-то удивить. Придётся придумать нечто поистине захватывающее, если они хотели провернуть кражу интеллектуальной собственности удачно. Как обычно, все заботы, не касающиеся непосредственно самого ограбления, он скинул на Инеж. Она даже потренироваться не успела!       Взять хотя бы костюм: Каз предоставил ей полную свободу. Просто привёл в театр и сказал выбирать то, что налезет и точно привлечёт внимание.       Средняя высота, на которой работали канатоходцы — не больше десяти метров. Ходили слухи, что какие-то потомственные акробаты из Шухана ходили на высоте более ста метров! Без страховки. Инеж в это не верила. Они же не были самоубийцами. Гафа решила рискнуть и выступить перед этим проклятым городом на высоте пятнадцати метров от земли. Мало того, что Инеж собралась пройти по канату на такой огромной высоте без должной подготовки и страховки, так ещё и исполнить ряд невероятных трюков.       Звучало, однако, самоубийственно.       Но когда Инеж встала на канат, её сковал кромешный ужас. Не страх из-за того, что она не справиться и расшибёт своё тельце о грязную кеттердамскую землю — нет, этот ужас не имел ничего общего с физическими составляющими. Он шёл откуда-то изнутри. Находясь там, между небом и землёй, Инеж с горечью поняла, какие глаза, которые должны неотрывно за ней наблюдать, она хотела видеть. Чувствовать, ощущать его тяжёлый взгляд, который прожигал своим недовольством ровную спину и безошибочно находил её в толпе. Её до дрожи напугала мысль, что единственный, кого она хотела впечатлить — это Каз Бреккер.       Он никогда не видел её на канате, хотя миллион раз наблюдал, как она поднималась по стене дома на крышу. Ей хотелось его удивить, увидеть изумление на непроницаемом лице. Возможно, не стоило на это надеяться, но она могла хотя бы помечтать о его похвале. Маленькая сулийская шестнадцатилетняя девочка жаждала признания от Грязных Рук. Именно его критики она боялась сильнее всего, потому что больше всех прислушивалась к его советам. Казалось бы, самый последний бандит Кеттердама, но в его взгляде иногда появлялись такие глубины, что тянул он больше на философа, нежели на юного преступника.       Её оглушило так, будто она попала в сильнейшую бурю. Печаль пробралась в самую душу. Желание избавиться, убежать от реальности, стало невыносимым. Там, на головокружительной высоте, её мозг уже больше не мог накручивать себя. Шаг. Ещё один, затем ещё и ещё. Она восстановила равновесие. Не было слышно никаких звуков, только гудящий где-то вдалеке ветер. Зрители притихли на время всего выступления. Хотя, вряд ли она услышала бы их испуганные возгласы, когда тоненькая фигурка покачнулась, но смогла вернуть координацию. Её ум не в состоянии придумать сотню разных сценариев для выхода из этой ситуации. Все варианты казались неутешительными. Что бы сказал Каз? С какой ухмылкой на губах он побранил бы её за излишнюю сентиментальность и посоветовал просто заняться своей работой? Ей вдруг до ломоты в костях захотелось его увидеть и вместе с этим больше никогда не видеть. Она позволила себе представить, что он смог бы ответить на её чувства. Это казалось жестокой насмешкой судьбы.       «Вы только гляньте! Девчонка, сбежавшая из борделя, влюбилась!» — говорил ей голос Танте Хелен.       «Да в кого?! В самого последнего преступника! Ублюдка из Бочки!»       Боль, чувство вины, неловкости, злости на себя, затопили её трепещущее сердце.       А Каз… в спешке уходил от огромных стеллажей, недовольно бормоча, что не удалось найти что-то стоящее.       На её выступление он не успел. Каз

Рычат те, кто истекает кровью и не знает, как иначе скрыть свою боль

У меня есть защита от всего, кроме нежности

Творец слёз

      Каз всегда считал, что состоял из плоти, крови и жгучей мести, которая появилась после смерти брата. Для сердца там не было места. Как же он ошибался…       Ему довелось только издалека увидеть, как она поклонилась зрителям. Изящная и грациозная, словно лесная нимфа. Когда он подошёл поближе, Инеж уже спускалась с этой чудовищной высоты, просто от взгляда на которую у него скручивался желудок. Овации внизу не стихали. Сколько Инеж провела времени в воздухе? Пять минут? Публика не утихала намного дольше. А Призрак сразу же растворилась в толпе.       Несколько часов спустя он стоял вместе с ней перед Хаскелем, выслушивая глупые, никому не нужные поучения. Старик был недоволен тем, что ради такого (исключительно по его меркам) тупого дела они бездумно рисковали. Особенно он негодовал из-за выходки Инеж. Каз же стоял, даже не думая за неё заступаться, хотя внутри всё кипело от злости и раздражения.       — Ты совсем не боишься разбиться? — а вот Хаскель, напротив, очень заметно покраснел от переполнявших его эмоций. — Мёртвой ты не сможешь отдать мне долг. Если надеешься, что под впечатлением от твоей самоотверженности я прощу тебе это и ты вернёшься…       — Я не вернусь туда никогда, — он был резко перебит Инеж, которая впервые говорила столь грубым голосом. Старик замер в изумлении. Даже Каз от удивления приподнял левую бровь. Хаскель наверняка говорил про её дом, представляя, как Инеж (если выплатит долг) со всей радостью и чистым сердцем уплывёт к своей семье в Равку, в старую обшарпанную лачугу или где там, по мнению старого дурака, жили сулийцы.       Но Инеж почему-то подумала о другом.       — Даже если подобные задания приведут тебя к смерти? — Хаскель деловито прищурился.       — В «Зверинце» меня тоже ждёт смерть. Только медленная и мучительная.       Каз смутно представлял, что ей там пришлось пережить, но хорошо знал, на что способны мужчины, думающие лишь о собственных утехах, чтобы догадаться, насколько сломленной она оказалась. При этом его восхитила её сила духа, непоколебимая вера в святых мучеников, пришедших в этот мир, чтобы творить добро. Ему бы рассмеяться от такого абсурда, но отчего-то пока хотелось только собственноручно сжечь «Зверинец».       «Она умрёт с ножом в руке, сражаясь за собственную свободу, как настоящий боец», — подумалось ему.       «Что ж, в этом мы с тобой похожи, маленькая сулийка».       Он не помнил, что ещё увещевал Хаскель после того, как Инеж бесшумно затерялась в тени и выскользнула в коридор. В его голове надолго отпечатался мрак, охватывающий его сердце глубокими ночами. Казу Бреккеру с завидной частотой снились кошмары, в которых он видел, как умирала Инеж. Мертвецы утаскивали её разлагающуюся плоть на дно, а иногда она жертвовала собой, чтобы спасти других. Сегодняшнее воплощение мазохистского рассудка явилось к нему в виде долговязого земенского парня, на котором лица не было от целиком и полностью сковавшего его горя.       Джеспер заходил в его кабинет и тоном горюющего по любимой дочери отца, со слезой, безжалостно скатившейся по щеке, просил не продлевать и без того затянувшийся тёмным флёром после её похорон траур.       — Она хотела бы, чтобы мы были счастливы. Несмотря ни на что, — набатом разносилось в ушах. С уст того Каза срывалось:       — Я не хочу быть счастливым без Инеж.       Это был не тот ответ, который ждал Джеспер, но тот ответ, который заслуживала она. Который Грязные Руки никогда не смог бы ей дать.       На следующий день Призрак пришла в его кабинет, чтобы просто покормить воронов. Любому другому Отбросу он даже за подобное предложение, не колеблясь, сломал бы руку. С Инеж же это стало приятной традицией. Он каждый раз с замиранием сердца ждал, когда она проберётся через окно, возьмёт из шкафа хлебные крошки, которые сама туда не так давно положила под его недовольное ворчание, и усядется на подоконник. Столь умиротворённая картина отчего-то навевала уют, которого Каз был лишён с раннего детства. Возможно, по этой причине он не хотел её прогонять. И это пугало.       Каз, как обычно, проводил ревизию счетов клуба. Его стандартное пятничное развлечение. На деле, он уже добрых пятнадцать минут смотрел на абсолютно пустой листок. Виновница его пассивного состояния сидела на подоконнике и кормила обнаглевших воронов. У него всё не получалось выкинуть из головы последний сон, а громкое противное «кар» от самого толстого и облезлого ворона добавило последний штрих в его пошатнувшуюся систему стрессоустойчивости, такую необходимую для выживания в Бочке. Ему пришлось оторвать глаза от созерцания чистейшего белого прямоугольника у себя на столе, чтобы что-то крикнуть, дабы наконец заткнуть этих пернатых, которые мешали ему… что? Долгое время сидеть и создавать видимость работы? Увы, прогони он их, стал бы заниматься этим в полной тишине. Только он собирался что-то сказать по поводу противных птиц, портящих его обычное скверное настроение до состояния инертной агрессии, как он остановил свой взгляд на Инеж… и замер. Его словно кипятком обдало, а затем, будто дюжина мертвецов, специально воскресших для того, чтобы его, ошпаренного и корчащегося в адской агонии, опустить в холодные воды Стельге, накрыло волной неведомой доселе нежности, вызванной мальчишеским восхищением.       Инеж сидела в заботливых, мягко окаймляющих её лицо, словно нимб, как у святых, которым она поклонялась, лучиках солнца. Её кожа приобрела оттенок карамельного леденца, которым Джорди всегда угощал Каза после возвращения с сельской ярмарки, где он гулял с друзьями, так как сам Каз был ещё слишком маленьким для подобного веселья. Черничные волосы, туго сплетённые в простую косу, растрепались на закате дня. Вьющиеся локоны горными ручейками ниспадали на точёный бюст. Что-то надломилось внутри него в этот момент. Откололся кусочек чего-то важного, фундаментального. Возможно, бес на левом плече восторжествовал, а, возможно, ангел на правом вступил с ним в смертельную схватку, но, так или иначе, то, что он испытывал по отношению к Инеж — греховные чувства. Если бы Каз верил, он так бы и подумал, но нет, они убийственны, мучительны. Опасны в первую очередь для самой Инеж, не столь для него.       Что ж, у этой истории не будет конца. Он не настолько эгоистичен, чтобы позволить довести её до трагедии. Каз расплатится душевными терзаниями за то, что позволил себе расслабиться, ощутить что-то кроме разъедающей, словно кислота, жажды мести, находясь рядом с ней. Впрочем, на его счастье, подобные раны не видны окружающим. Его сердце не разбито. Нет, оно всё так же выполняло свою главную функцию — качало кровь и горело от ненависти, да и можно ли назвать его разбитым? Инеж пусть и не была для него просто призраком, но она никогда не станет кем-то большим, чем тенью его собственных страданий и кошмаров.       Но если тень будет иметь её голос, её шоколадные глаза, и рассказывать ему очень мудрые сулийские пословицы — он согласен.       А кем станет Каз для Инеж? Огромной преградой, забором с металлической проволокой, к которому прикоснёшься — и истечёшь кровью. Сможет ли свет её сердца пробиться через него? Или же он сам окажется тенью призрака…