Под флагом смерти

Прохладный ветер то и дело дул врачу в лицо, заставляя его недовольно щуриться. Когда он пробирался под камзол и щекотал кожу, мурашки сами собой пробегали по покрытой шрамами спине врача, заставляя его вздрагивать. Мужчина упирался руками о фальшборт корабля, чувствуя, как пальцы ужасно болели, и казалось, что они вот-вот просто отвалятся и упадут в море на корм рыбам. Вскоре Ливси сунул их в не такие уж и тёплые карманы камзола, снова хмуро глядя вдаль. Он почти ничего не видел внизу — там была кромешная тьма и ничего более. Ливси всё ещё помнил рассказы старой служанки, в детстве читавшей ему Библию. Она заставила его навсегда запомнить, что в центре ада не огонь, от которого либо быстро сгораешь в муках, либо обжигаешься раскалённым паром, а вода — холодная, заставляющая дрожать, вода, в которой, пока ты тонешь, чувствуешь, как она медленно, будто издеваясь, заполняет твои лёгкие, при этом словно обжигая тебя изнутри. Врачу казалось, что они плыли вовсе не по морю, нет, они направлялись прямо в центр ада, и казалось, будто вот-вот они увидят силуэт падшего ангела. Но стоило ему взглянуть на небо, как жуткая догадка тут же исчезала. Звёзды, хоть и не грели — возможно, из-за того, что были слишком малы или слишком далеки, — всё же немного освещали путь, и от этого становилось немного спокойнее. Но пугала Дэвида не темнота — нет, его пугала смерть. Хотя, наверное, это смешно: как врач и пират, видевший столько смертей, может её бояться? Даже Джим к ней привык, а он боится и дрожит лишь при одном упоминании смерти. Хотя всё было гораздо проще: тебе ведь не больно, когда на краю света умирает незнакомый человек. Тебе его не жалко, ты не горюешь по его утрате, ведь ты никогда не знал его, не видел его лицо, не слышал его голос. Ты не знаешь, был ли он стариком или юнцом, была ли у него кожа мягкая, словно десерт, или же вся в мозолях. Ты не знаешь ответов на эти вопросы и никогда не узнаешь. Но когда ты знаешь человека хотя бы месяц, его смерть шокирует тебя, и вскоре ты начинаешь бояться, как бы не забыть, как он выглядел, его голос и манеры. Именно этого Ливси и боялся, потому что однажды он уже потерял дорогого ему человека, причём лишив его дара Божьего своими же руками. Мужчина тяжко вздохнул — он снова чувствовал холодный ветер на своей шее. Аккуратно, но крепко держа шарф, чтобы не уронить его в море, он осторожно, чтобы не порвать, надел его, завязывая на шее, словно петлю. Ливси, как только затянул узел, прижался к тёплой шерсти и вдохнул её аромат. — Он все ещё пахнет им, — тихо прошептал мужчина, отчего на его губах появилась слабая, едва заметная улыбка. Он прикрыл глаза и будто провалился в пучину прошлых дней, мыслей и так и не произнесенных слов.

***

Очередное английское лето было не слишком тёплым, но и не собачий холод, к счастью. Небо плотно закрывали серые густые облака, не давая даже малейшему лучику солнца или кусочку голубого неба показаться. Время от времени дул прохладный ветер, заставляя искать укрытие. Молодой Ливси медленно шёл по извилистой тропинке, то и дело спотыкаясь о кочки и камни, едва не роняя свой докторский саквояж. Куда же шёл Ливси без лошади и без проводника? Он направлялся к дому одного пастуха. Хотя родители отговаривали молодого врача, мол: «Не лечи простолюдинов бесплатно,» — мужчина их не слушал. Ведь мистер Данг спас его при Фонтенуа, и потому доктор решил помочь ему, так сказать, вернуть долг. Вскоре Ливси заметил нужный дом. Дом был небольшим, белого цвета, с чёрной крышей и трубой. Рядом росла маленькая яблоня, а неподалёку виднелись загоны с очаровательными белыми овцами, которые то жевали что-то, то привычным образом блеяли. Дом находился далеко от города, и тишину вокруг нарушали только овцы. Ливси ещё раз достал из кармана листок с указанным адресом, затем убрал его обратно и постучал в деревянную дверь. Ему открыл юноша лет двадцати. У него были короткие чёрные волосы и тёмно-синие глаза, словно два больших василька. Он был одет в простую льняную рубашку и штаны, закатаные до колен. Сначала взгляд юноши отражал страх и грусть за отца, но, как только он увидел доктора, в его глазах словно появилась надежда, и они стали напоминать сапфиры. Мужчина также приветливо улыбался пришедшему врачу. «Здравствуйте! Как я рад вас видеть, а то батюшке совсем дурно стало!» — проговорил юноша своим звонким голосом. Ливси замер, почувствовав, как его сердце забилось немного сильнее обычного, и что-то словно ожило внутри него. До этого момента он лишь ощущал, как его изнутри поглощает пустота, в которой уж точно не могло быть ничего живого, а теперь, казалось, что вдруг появилось. «Доктор?» — снова обратился юноша к молодому врачу, выводя Ливси из транса. Дэвид пару раз моргнул и только после чего тихим голос произнес: «Простите-простите, что-то я призадумался», — прошептал он, слабо улыбнувшись, но вскоре улыбка пропала с его лица, вновь отражая спокойствие. — «Покажите, пожалуйста, своего батюшку, я постараюсь ему помочь.» Юноша радостно улыбнулся и повел Ливси к своему отцу, а в это время врач осматривал жилище небольшого семейства: Невысокие потолки, деревянный холодный пол, пара окон, дающих хоть какой-то свет в маленьком жилище, пропахшем запахом овечьей шерсти, маленькая печка в самом дальнем углу дома, деревянный стол, покрытый воском от свечей, у окна, и на лежанке из сена лежал больной, укутанный одеялом. Его лицо было болезненно-бледным, но он почему-то улыбался, будто знал, что всё будет хорошо. «Вот-вот, доктор!» — воскликнул юноша, подбегая к больному и садясь на колени перед отцом. — «Вот мой батюшка родной!» — продолжал юноша, смотря то на отца, то на доктора. Казалось, он был погружён в глубокую печаль, уже мысленно хороня отца, а теперь с приходом врача его надежда возродилась. Для юноши Ливси выглядел как не просто молодой врач, а как воскресший Христос. «Рад тебя видеть, Ливси», — прошептал бывший военный, смотря на подошедшего к нему врача. — «Как я же рад вновь тебя видеть, живым и здоровым, а не раненым, лежащим под обломками пушки», — прошептал мужчина, но после он снова закашлялся. «Т-ш-ш, вам не стоит много говорить», — шептал врач, успокаивающе гладя мужчину по голове, пока рядом стоящий юноша нервно смотрел на них, то и дело переводя свой взгляд с одного на другого, но вскоре он подал голос: «А я могу чем-то помочь?» — спросил юноша, осторожно кладя руку на плечо Ливси, отчего врач вздрогнул, но после тихо произнес: «Можете принести воды?» — на это парень, кивая, с улыбкой до ушей, выбежал во двор, дабы принести врачу воды, правда не понимая, зачем.

***

Ливси провёл весь вечер, ухаживая за больным. Он чувствовал, что обязан помочь, ведь он же доктор. Какой смысл в его образовании, если он не может помочь людям? Если он бесполезен? Но как только жар мужчины немного спал к вечеру и тот уснул, благо не вечным сном, Ливси почувствовал усталость. Его колени болели от постоянного сидения, так как «кровать» была слишком низкой, и ему приходилось сидеть на коленях, чтобы не наклоняться постоянно перед больным. Дэвид, аккуратно выйдя из дома на дрожащих ногах, сел на ближайшую лавочку и тихо вздохнул. Он чувствовал сильную боль в спине и коленях, а усталость медленно, но верно закрывала ему глаза, так что он мог заснуть прямо на лавочке. Но мужчина вздрогнул и проснулся от того, что кто-то подсаживается к нему. Это был тот юноша. Он, как всегда, улыбался врачу, а его красивые сапфировые глаза сверкали, словно переливаясь, несмотря на отсутствие солнца. Ливси почувствовал странное чувство, будто он горит изнутри. Но это не была боль. Нет, огонь был приятным и нежным; он обволакивал тело мужчины изнутри и словно ласкал его, заставляя Дэвида краснеть. — Ещё раз спасибо, — говорит юноша, на лбу которого видны капли пота, как и на всём теле. Бедняга крутился рядом с врачом почти весь вечер, пытаясь хоть как-то помочь. — Да ничего такого, всё же это моя работа, — нервно проговорил Ливси. Ему было странно получать такую искреннюю похвалу от совершенно незнакомого человека. — Вы идёте домой, доктор? — поинтересовался парень, подсаживаясь к мужчине ещё ближе. От этого едва заметный румянец на бледных щеках Ливси стал ярче. — Да, верно, — Ливси устало вздохнул, стараясь не смотреть незнакомцу в лицо. — К сожалению, живу я далеко, а кучера сюда, аха, не вызовешь! Придется пол ночи идти домой, либо чуть меньше, до ближайшего трактира. — Постойте! Значит вы шли сюда пешком? — Да, батюшка и матушка не разрешили взять даже самую слабую лошадь, пришлось идти пешком, — объяснял врач, потирая шею. — Они не очень хорошо относятся к… — Ливси замкнулся на полуслове, закусывая нижнюю губу и думая, не будет ли слишком грубо назвать этого юношу, помогавшего ему весь день, и его отца, спасшего его от смерти, «простолюдинами»? — Я понял, — к счастью Ливси юноша всё осознал. — Знаете, вы нам так помогли. И хоть наше жилье не очень элегантно, вы можете здесь переночевать, если хотите. — Вы правда не против? — удивился словно ребенок Дэвид. — Я же ведь даже не знаю вашего имени и вы моего, а уже предлагаете крышу? — Да, я предлагаю, — улыбчиво сказал парень. — А проблему с именем легко исправить. Я Энтони Линтон, а вы? — вставая со скамейки, спросил юноша, протягивая сидящему руку. — Дэвид Ливси, — ответил врач, аккуратно берясь за чужую руку и вставая. — Аха, у вас очень милое имя, доктор! Надеюсь, это не последняя наша встреча, — улыбался юноша.

***

— Ох, милый-милый Энтони, — прошептал Ливси, прижимаясь к красному шарфу, целуя его своими слегка пухлыми губами. Уже взрослый мужчина аккуратно перевел взгляд карих глаз на море. Он снова ощущал его соленый морской бриз. Как же странно было теперь ощущать, погрузившись в воспоминания о родном доме, совсем другие запахи. Хотя, наверное, воспоминания тоже могут иметь свой особый аромат? Ливси не знал ответа на этот вопрос, но он знал ответ на другой: в вещах мы оставляем частичку себя, а когда дарим их кому-то, отдаем безвозвратно. От этого Дэвиду становилось теплее на душе. Чувствуя шарф на своей шее, он будто снова был с Энтони, как будто он снова молодой человек, которому едва стукнуло двадцать, как и самому сыну пастуха. Казалось, они снова разговаривают обо всём на свете, случайно касаются рук друг друга, от чего краснеют, встречаются взглядами и перекасываются. Или, как однажды спустя долгие месяцы, поцеловались. Поцелуй был робким и недолгим, но таким желанным и важным. Но вскоре каждое светлое воспоминание омрачил момент кончины сына пастуха. Ливси не знал, то ли они были слишком неосторожны и неопытны в своей любви, то ли какая-то скотина заметила и нашептала кому надо. Родители смогли его отмазать, а вот Энтони ждала не такая мягкая участь. Ливси с неохотой прикрыл глаза, вновь падая в пучину воспоминаний.

***

Яркое зимнее солнце светило, красиво переливаясь на снегу. Оно не грело и было таким холодным, а ветер лишь делал хуже, то и дело дуя прямо в лицо. Деревянный эшафот как всегда стоял на площади. На нем были пара человек: среди них Ливси заметил и своего любимого. Дэвид беспокойно топтался на месте, ему хотелось кричать и плакать, застрелить каждого прохожего, которые собирались ради отвратительного развлечения. Ливси чувствовал, как его уже начинало потряхивать, как его ноги становились ватными, а ко рту подступала тошнота. «Успокойся», — строго приказал рядом стоящий отец, грубо сжимая плечи сына, отчего Дэвид лишь тихо зашипел, сдерживаясь от того, чтобы начать кричать и плакать прямо здесь, при всех. Мужчина лишь сильнее обнял самого себя, смотря то на священника, который вернул взгляд, будто даже полный сочуствия, то на толпу людей, которые уже образовали неровный круг возле эшафота. «Пожалуйста, господа, помогите пожалуйста,» — молился Ливси в своих мыслях, надеясь, что сегодня никто не умрет по его вине, но вскоре он услышал испуганное ржание лошадей, а после понял, что толпа начала расходиться в стороны, позволяя «служителям закона» вести Энтони за веревку на шее, словно какую-то шавку. Он был одет в одну ночнушку, вся его спина была разодрана и кровоточила от огромного количества ударами плетью, а толпа лишь подливала масла в огонь ненависти, то и дело кидая в него камни и ещё какой-то мусор, отчего юноша вскрикивал от боли. От вида возлюбленного сердце Ливси больно кольнуло, а его губы задрожали. Он видел как Энтони, слегка пошатываясь и оставляя на деревянных досках кровавые следы, медленно подходил к месту его смерти. «Надень ему петлю», — приказал отец, грубо проталкивая Ливси к возлюбленному. Врач взглянул в лицо Энтони, но вместо ненависти или отчаяния он увидел лишь мягкую улыбку и глаза, наполненные чистейшей любовью. «Ты как всегда прекрасен», — тихо прошептал мужчина, пока Ливси осторожно натягивал на его шее петлю, чувствуя, что скоро не выдержит и заплачет, прижавшись к осужденному, после чего его самого казнят, но отец врача вовремя грубо притянул Ливси к себе. Ливси не слышал приговоров и молитв священника, все звуки стали для него подобны белому шуму, он не замечал ничего, лишь смотрел на своего побитого, но всё такого же красивого возлюбленного, пока вдруг отец не положил его руку на рычаг, который откроет под Энтони деревянный пол, отчего тот и умрет. Дэвид хотел уже было оторвать свою руку, лишь бы не делать этого, но отец лишь сильнее её сжал, а вскоре резко дёрнул молодого судью за руку, отчего люк открылся и Энтони повис на петле. Петля стискивала его шею, словно удав, который поймал беспомощную жертву. Тяжёлые железные кандалы на ногах мужчины лишь усугубляли ситуацию, причиняя ещё больше боли. Парень пытался дышать и как-то пошевелиться, но вскоре успокоился. Он в последний раз взглянул на Ливси и, слабо улыбаясь, произнес: — Ливси...

***

— Ливси! — вывел того из воспоминаний голос капитана, который тряс его за плечи. Только сейчас Ливси почувствовал, что щеки его были мокрыми, а глаза неприятно жгло. — Ливси, что, черт возьми, случилось?! — снова закричал Смоллетт, явно раздраженный отсутствием ответа уже более пятнадцати минут, пока он тряс плачущего врача. — А?! Ничего, капитан, — воскликнул тот, осторожно убирая чужие руки со своих плеч и отходя немного в сторону. — Просто, аха, соль наверное в глаза попала, а я в раздумьях, дурак, и не заметил, — пытался обмануть врач, на что Александр лишь тихо вздохнул, унимая свой пыл и смотря на него своими темно-синими глазами. — Ты плохо врёшь, Дэвид, — сказал капитан, подходя к перилам и облокачиваясь на них.— Глаза выдают, — на это Ливси лишь стыдливо отвёл взгляд и встал рядом. — Ты тоже плакал, да? — этот вопрос застал Смоллетта врасплох, он посмотрел на врача с явным удивлением, пока сам Дэвид тихо хихикнул. — У тебя глаза немного красные, капитан, — пояснил врач. Смоллетт, что-то бормоча, стыдливо повернул голову в сторону, Ливси на это лишь устало вздохнул. — Что-то тяжёлая сегодня ночь, да и море спокойное, — прошептал Смоллетт, смотря куда-то вдаль, позволяя своим коротким волосам немного развеваться на ветру. — И правду. Может пойдем вместе спать? — наконец, Смоллетт повернул лицо в сторону врача, на его загорелой коже появился едва заметный румянец, а одна бровь приподнялась. Бывший судья сначала не понял, в чём дело, но после его лицо залилось краской и он, комично маша руками, воскликнул: — То есть! Вместе, но вы на своей койке, а я на своей! — на это Смоллетт неожиданно тихо посмеялся, протягивая ему руку. — Я понял, может тогда пойдем уже спать, Дэвид? — Ливси, посмотрев на капитана пару мгновений, всё так же краснея, робко взял Смоллетта за руку и тихо произнес: — Да, конечно, Александр, — при этом он не понимал, отчего его щеки так горят и почему на душе так тепло снова как в ту осеннюю ночь.