Petunia and the Little Monster

Сентябрь, 1975

      Петунья с восхищением смотрела на разложенные перед ней блюда: изящные серебряные подставки для тостов с золотистой корочкой, джем и масло в изысканных фарфоровых блюдечках, помидоры-гриль и хрустящие картофельные оладьи, от которых в воздух поднимались клубы пара, аромат густой подливки и фасоли дразнил её нос, а взгляд её блуждал по сосискам и яйцам – всё выглядело просто идеально.       – Ах, так это она?       Петунья взглянула на мужчину в жилете, что была на несколько размеров меньше необходимого – деревянные пуговицы не застёгивались, позволяя всем увидеть горчично-жёлтую рубашку, которую он носил под клетчатой одеждой. Его весёлое лицо чем-то напомнило Петунье клоуна: покрасневший нос, густые пряди светлых волос над ушами и большие голубые глаза. Он помахал ладонью перед её лицом, отчего она отшатнулась.       – Финеас Пудубек – преподаватель магловедения, рад с Вами познакомиться! Ах, среди всех возможных мест, встретить магглу именно здесь, в Хогвартсе! Чудесно, поистине чудесно!       Петунья попыталась скрыть свой испуг отсутствующим взглядом.       – Петунья... Эванс.       – Меня уведомили, что в этом году к преподавательскому составу присоединился новый сотрудник – аж целая новая должность, вроде бы связанная с этими существами? Не важно, меня гораздо больше интересует ваша принадлежность, мисс Эванс! Вы настоящая маггла? У Вас в роду нет ни сквибов, ни родителей-волшебников?       Петунья могла бы испытать облегчение от того, что он проигнорировал её фамилию и не упомянул Лили, если бы вместо этого мужчина не решил сосредоточиться на её немагическом статусе.       – Я не понимаю, какое это имеет отношение...       - О, конечно, как Вам понять, но маггл в Хогвартсе – это событие, которое случается раз в тысячелетие, и ни один из них ещё не был принят на работу! Ах, какие возможности..! Вам просто нужно прийти на моё занятие, пусть мои студенты зададут Вам вопросы о том, что значит быть магглом: как Вы питаетесь и работаете, как считаете время... Конечно, поскольку это моя специальность, я уже многое знаю: консервированный горошек – это действительно чудо, такое необычное и практичное, в то же время такое маггловское – Вы понимаете о чём я, – но услышать от свидетеля...       – Боюсь, у меня не будет времени для этого, – если бы в её дыхании действительно была та температура, которую Петунья уловила в своём тоне, чай превратился бы у неё на глазах в лед.       – Конечно, через пару часов...       Петунья с грохотом встала, завтрак, стоявший перед ней, остался нетронутым. На секунду она подумала о том, чтобы взять тост, просто чтобы что-нибудь съесть, но тут же отбросила эту мысль, так как для этого клоуна было бы слишком очевидно, что она убегает.       А она не убегала от него – она просто не желала больше слушать его нелепую болтовню.       – Хорошего дня.       Коротко попрощавшись с ним, Петунья направилась обратно мимо столов, которые постепенно заполнялись студентами, не сводя глаз с широких двойных дверей в другом конце зала, игнорируя обрывки разговоров, порхающие у неё в голове, как чириканье надоедливых птиц.       – Кто она?       – Ты что, не слышал?       – Она летела?       – Без метлы, я сам это видел.       – О, чушь собачья, ты несешь чушь...       – Это не она была с Хагридом и всеми первокурсниками?       – Почему она за учительским столом? Дамблдор уже представил нашего нового преподавателя тёмных искусств, и он не был похож на этот бобовый стебель!       – Кажется, я слышал, что кто-то называл её Эванс?       – С каждым словом ты становишься глупее...       Петунья была так сосредоточена на своём побеге – и, на том, чтобы сохранить бесстрастное выражение лица, словно слова никак не могли до неё долететь, – что почти упустила из виду красную вспышку, появившуюся в поле её зрения, и локоны, похожие на живое пламя, рассыпавшиеся по чёрной мантии.       – Тьюни!       Она чувствовала, как лица поворачиваются в её сторону, а болтовня стихает.       – Лили.       Её сестра, как и всегда, выглядела свеженькой и очаровательной, хотя Петунья не могла не заметить, какая короткая у неё юбка, ровно как у окружавших её девушек, и блеск на губах.       Её сестра, пританцовывая, подошла ближе, и, к счастью, её голос стал тише, не то чтобы все, кто сидел поблизости, не могли её отчетливо слышать.       – Куда ты собралась? Завтрак только начался.       – Хагрид сказал мне встретиться с ним в его хижине.       – Так рано?       Петунья не удостоила её ответом, вместо этого взглянув на девочек, с которыми Лили рассталась. Они направлялись к одному из длинных столов, все красивые и уверенные в себе, с блестящими волосами, развевающимися одеждами и звонким смехом, словно стая лебедей, скользящих по залу с уверенным оперением и улыбками.       От внимания Петуньи не ускользнул тот факт, что Лили не представила её как свою сестру, так же как и то, что девочки не почувствовали никакого желания расспрашивать. Либо они уже знали, либо им просто было всё равно.       Либо Лили сказала им не интересоваться.       Подозрение было неприятным, как гнойный нарыв, скрытый под покрасневшей кожей, но Петунья не осмеливалась приоткрыть тонкий слой надежды, который покрывал его, опасаясь правды.       Не желая задерживаться на этой мысли, Петунья быстро постучала пальцем по запястью, останавливая любые поспешные возражения.       – Наслаждайся своим завтраком, Лили.       Её сестра кивнула, весёлая и ничего не подозревающая.       – Увидимся, Тьюни.       Оставив позади пристальные взгляды и перешептывания, Петунья вышла из Большого зала, размышляя, что хуже – быть известной как маггла-сестра Лили или просто странная девушка, которая каким-то образом знала самую популярную ученицу в их школе уродцев.       Хижина Хагрида стояла у подножия холма, на котором стоял сам замок, на опушке высокого леса, сразу привлёкшего внимание Петуньи. Деревья выглядели совсем не как те, что она видела по небольшому раскидистому лесу в Коукворте, в них не было ничего укрывающего или изящного. Сквозь листву не пробивался свет, не было слышно ни шелеста листьев, и не видно подушек из мха. Вместо этого над ней возвышались толстые стволы, покрытые грубой корой, которая, казалось, готова была разорвать её нежную кожу при первом же прикосновении, ветви, похожие на цепкие руки скелета, тянулись к ней, шипы и щетина преграждали любой путь, который мог бы проложить между корнями. Лес выглядел неумолимым, неприступным и, прежде всего... тёмным. Петунья не могла подобрать другого слова, которое бы точно описало это.       – Утречка!       Её взгляд метнулся из-за деревьев к горе-мужчине, стоявшему перед маленькой каменной хижиной с чайной чашкой в руке, которая для любого другого прослужила бы чайником.       Петунья наблюдала, как Хагрид приближается к ней, его неуклюжие шаги сокращали расстояние между ними с пугающей быстротой.       Когда он остановился рядом с ней, она почувствовала слабый аромат кожи, жира и чего-то травяного, дополненный пряным ароматом имбиря и лимона, доносившимся от его чая.       – Доброе утро, – ответила Петунья на его приветствие, отказываясь запрокидывать голову, чтобы посмотреть на него.       Он добродушно фыркнул.       – И вправду, не так ли? Про утро.       Петунья взглянула на затянутое тучами небо, похожее на то, которое она видела в Большом зале, когда впервые вошла в него.       –Твой первый день, – продолжил Хагрид. – Покушала хоть?       Петунья поймала себя на том, что качает головой, прежде чем вопрос действительно проник во все слои её сознания.       – Тогда заходи. А Чёрный лес посетим в другой денёк.       – Чёрный лес?       – Чёрный лес, Запретный лес – как величать неважно, но одно точно: лес опасен.       – Почему?       Он фыркнул.       – Дык из-за живности. Познакомлю как-нить после – если они будут в настроении.       Оставив это загадочное заявление за кадром, Хагрид открыл скрипучую дверь своей хижины, приглашая Петунью в её тёплый интерьер. В большом камине потрескивал огонь, заливая все вокруг мерцающим оранжевым светом, отражавшимся от инструментов, свисавших с низкого потолка. Петунья окинула взглядом всё: от грабель и мотыг до охотничьих ножей и топоров. Мотки верёвки разной длины и толщины свисали с потолочных балок, словно пушистые коричневые змеи, а пустые вёдра и подносы были спрятаны за кусками брезента.       В противоположность этому беспорядку на другой стороне комнаты было уютно устроено место для сидения: два кресла с цветочной обивкой, рассчитанные на удобство Хагрида (а это значит, что Петунья могла бы использовать их как кровать), окружали низкий столик, на котором стояла небольшая композиция из ромашек в вазе, которая выглядела самодельной. Под ним дремал маленький щенок, висячие уши скрывали складки его маленькой морщинистой мордочки.       Хагрид снял с крючка над камином медную сковороду и развёл огонь, чтобы разогреть её снизу.       – Яйца с беконами сойдут?       Если и есть что-то, в чём Петунья была уверена, так это в своём мастерстве на кухне.       – Вам нужна помощь?       Если бы она не знала его лучше, то подумала бы, что видит, как румянец заливает щёки, скрытые жёсткими волосками бороды.       – Да-а, это было бы хорошечно.       Не услышав возражений, Петунья встала и осмотрела то, что могло сойти за подставку для специй: большинство баночек были без этикеток и наполнены сушёными травами, которые, вероятно, собирал сам Хагрид.       – Твои маленькие ручки получше для разбивания яиц.       Петунья взглянула на варежки, которые он называл своими руками, на его пальцы толщиной с сосиску, и легко представила, как хрупкие белые скорлупки трескаются под их натиском.       Они погрузились в дружеское молчание, пока готовили еду: Хагрид поддерживал огонь, не останавливаясь, даже когда языки пламени касались его ладоней, а Петунья старательно разбивала яйца, которых хватило бы, чтобы накормить целую деревню, и выкладывала полоски бекона на раскалённый металл.       И с первым укусом яичницы, Петунья пересмотрела своё мнение о Рубеусе Хагриде: хотя он и был груб и походил на животное, по крайней мере, он умел ценить хорошую еду.       И внезапно ей стало легче игнорировать шёпот, всё ещё звучащий в её голове, легче игнорировать тот факт, что это место принадлежит Лили, а не Петунье. Она была здесь не для того, чтобы стать ведьмой или доказать свою состоятельность кучке подростков-волшебников.       Она была здесь для того, чтобы изучать живых существ, и ей не придётся делать это в одиночку.       После их совместного завтрака Хагрид вывел её из своей хижины, и чем дальше он уходил, тем больше росы и грязи налипало на его смехотворных размеров ботинки. Когда начался мелкий дождик, он накинул на свои широкие плечи молескиновое пальто и предложил Петунье одно из своих запасных, хотя ей пришлось придерживать провисшую ткань, чтобы она не волочилась за ней.       Она чувствовала себя смешным ребенком, наряжающимся в отцовский плащ.       – Те нужна одёжа по-крепчее, – сказал ей Хагрид, – не эти моднявые одёжи. Они быстро портятся по колючкам и замызгаются в грязи.       Петунья вдруг отчётливо осознала, что на ней надето: длинная юбка из мягкого хлопка, окрашенная в застенчивый зелёный цвет, и струящаяся рубашка с воротником-колокольчиком. Вчера она выделялась, потому что была одета не как волшебник, теперь же она не подходила, потому что не была одета как Хагрид.       – Ты мож взять нужную одёжу в Хогсмиде – драконья кожа хороша, хоть в огонь лезь, хоть на клыки, но дороговата.       – Клыки?       – Эти малютки бывают грубоваты, – рассмеялся Хагрид так, будто сказал что-то смешное. – Но не боись, так ты быстрее всему обучишься.       – Так значит, что у Вас есть одежда из драконьей кожи?       – Не, мне не надобно – моя кожа достаточно груба.       Петунья почувствовала, как что-то внутри неё вспыхнуло от этой информации, как будто его слова задели одну ниточку в широкой паутине мыслей, вибрирующую, но слабую и почти невидимую. Прежде чем Петунья смогла понять, куда это её привело, они остановились перед небольшой грунтовой тропинкой, ведущей между деревьями, и её внимание сосредоточилось на лесу перед ней.       Здесь лес не казался таким неприступным: ели были меньше и перемежались с более светлыми березами и дубами, которые устилали землю мягким покрывалом из листьев и позволяли струям серебряного дождя стекать вниз, подобно сверкающим гирляндам, свисающим с неба. Лес было... менее гнетущим. Но, тем не менее, он по-прежнему был высоким и впечатляющим.       – Я думала, Чёрный лес припасён на другой день?       – А-а, это место трудно обозвать хотя бы частью его. И тебе надобно бы узнать место своей работы.       Хагрид повёл её между деревьями по хорошо утоптанной грунтовой тропинке, пока листва не расступилась перед ними, словно два зелёных крыла, и Петунья не увидела широкую поляну, огороженную деревянными перилами.       А внутри них были фестралы.       Не один или два, а целое стадо, большое и маленькое, и все они с изящно изогнутыми шеями и внимательными белыми глазами. Крылья лениво расправлялись, гривы встряхивались, слышалось тихое сопение.       – Вот и мы. Тута их много и теперь они под твоим присмотром. Не многие могут их рассмотреть, а ещё меньше тех, кто не парится о пересудах плохой удачи вокруг них.       Несмотря на то, что внешне они не отличались ни в окраске, ни в размерах, Петунья сразу заметила Аспена, который стоял на краю стада, повернув свою тонкую головку в её сторону, услышав голос Хагрида. Может быть, дело было в костяном выступе над его узкими ноздрями, может быть, в изящном изгибе позвоночника, а может быть, просто в ощущении чего-то знакомого и родного в этих молочно-белых зрачках.       – Видишь того по середине? Это Тенебрус – вожак стаи, а потемнее рядом с ним – Сепулькрия, пара вожака. Именно их надобно задобрить, чтоб тебя подпустили к жеребяткам.       Оба фестрала, на которых он указал, уже смотрели в её сторону, серебристо поблёскивая зубами между серыми, слишком короткими губами. В их взгляде не было агрессии, но было внимание, и Петунья в очередной раз подумала, насколько же умными должны быть эти существа. Ей казалось, что они уже знали о цели её прихода сюда, что в будущем именно Петунья будет приводить и кормить их.       Кобыла первой шагнула вперед, её изящные копыта легко находили опору среди блестящих мокрых листьев и в маленьких бледных грибочках, когда она пробиралась к ним. Её широкие крылья были плотно прижаты к туловищу, что резко контрастировало с ленивой сутулостью, к которой Петунья привыкла с Аспеном – кончики его крыльев часто волочились за ногами, когда он шёл медленно и по мягкой земле.       Она остановилась перед Петуньей, подняв голову, и от её прохладного дыхания волосы на лбу Петуньи встали дыбом.       Петунья понимала, что зрелище, открывшееся перед ней, может показаться пугающим: высокое существо с кожей, похожей на кожу трупа, и выступающими костями, подошедшее так близко к ней, с острыми зубами и глазами без зрачков, в которых отражался приглушённый свет, но для Петуньи это всегда было связано с комфортом. Это напомнило ей об Аспене, о долгих полётах, когда звёздный свет падал на его шкуру, о маленьком сарайчике в саду её родителей, где она пряталась и разговаривала с ним, когда он был ещё достаточно мал, чтобы поместиться, а запах озона щекотал ей нос.       – Привет.       Кобыла Сепулькрия глубоко вздохнула и опустила голову, пока её глаза не оказались почти на одном уровне с глазами Петуньи. Вблизи Петунья смогла заметить различия между ней и Аспеном: его глаза были более удлинёнными, а у неё – более круглыми, морщины на её суровом лице были более тонкими и заострёнными, а на тонкой серой коже вокруг ушей виднелись едва заметные складочки.       Она была прекрасна.       А потом она осторожно толкнула Петунью в плечо, и на губах девочки появилась улыбка. Медленно подняв руку, она провела пальцами по щеке Сепулькрии, нежно погладив её шею, похожую на скелет.       – Хорошо сработано! – громогласный голос Хагрида вывел Петунью из состояния транса. – Даже без каких-либо угощений.       При слове «угощения» уши кобылы дёрнулись, и ещё больше фестралов на заднем плане подняли головы.       Хагрид вздохнул.       Что-то лёгкое и воздушное затрепетало в животе Петуньи, когда стадо начало приближаться, привлечённое обещанием угощений и, возможно, присутствием Петуньи, девушки, которая была новенькой среди них.       Её глаза инстинктивно искали Аспена, находя его в конце группы, игриво подталкивающего меньшего фестрала, идущего впереди, к более быстрой походке.       Он больше не был тем дрожащим маленьким монстриком, на которого она наткнулась в лесу, он выглядел уверенным в себе и высоким, когда бежал рядом с ними, один из многих и больше не одинокий. Он был среди себе подобных, среди семьи, возможно, это были его тёти, двоюродные братья и бабушки с дедушками.       И хотя сердце Петуньи было переполнено, когда она наблюдала за ним, в него словно вонзилась маленькая иголочка, словно желая снова и снова вытягивать тепло из этого органа.       В прошлом они были только друг у друга, Аспен полагался на Петунью в общении, еде и защите. Но теперь... он обрёл собственное пространство, и Петунья чувствовала себя брошенной и потерянной.       Хоть Аспен и нашёл своё место, она всё ещё оставалась здесь чужой. На самом деле у неё никого не было, и она задавалась вопросом, сможет ли она когда-нибудь так же, как он, вписаться в этот волшебный мир. Найдёт ли она компанию и признание здесь, среди этих ведьм и волшебников, которые смотрят на магглов свысока? Петунья вспомнила сегодняшнее утро, об учителе, который выделил её просто потому, что никогда раньше не разговаривал с «кем-то вроде неё», о Лили, которая не приложила никаких усилий, чтобы удержать Петунью или поговорить с ней по душам, с радостью выпроводив её из переполненного зала со всеми своими одноклассниками.       «Это несправедливо», – пыталась убедить себя Петунья. В обязанности Лили не входило заботиться о ней, она не обязана была привлекать Петунью или бегать за ней, как за капризным ребенком. Петунья была старшей сестрой, она знала, как позаботиться о себе, с тех пор, как Лили себя помнила.       Но ощущение зуда под кожей оставалось, осознание того, что она не чувствовала себя желанной гостьей, а была выделена из толпы, шепот студентов всё ещё доносился до её ушей.       Что-то мягкое коснулось её ладони, и Петунья, моргнув, вернулась в настоящее и увидела, что Аспен присоединился к Сепулькрии прямо перед ней, осторожно касаясь мордой её пальцев. Петунья действовала рефлекторно, позволив своей руке запутаться в его легкой гриве и почесать холодную кожу. Он тихо фыркнул.       Может быть, её ещё не бросили, может быть, Аспен всегда найдет для неё место. Её дыхание стало более спокойным, когда она позволила ему погладить себя, чтобы успокоить свои собственные тревоги, наблюдая, как фестралы набросились на Хагрида за кусками холодного мяса, а Аспен стоял рядом с ней.       Но какая-то часть её понимала, что это не могло изменить того факта, что она не была принята никем, кроме группы волшебных существ.       Пока что.

❀

      «Хогвартс – странное место», – подумала Петунья, поправляя рукав своего свежевыглаженного пиджака. Пиджак, который всегда был чистым, несмотря на то, что Петунья не притронулась к стиральному порошку с тех пор, как приехала сюда.       С тех пор, как это случилось в первый раз, Петунья всегда проверяла, заперта ли дверь в её комнату, когда уходила на целый день, иногда перепроверяла, дёргая старую медную дверную ручку, как параноидальная старушенция. Но когда она вернулась вечером, то обнаружила, что её паранойя оправдана: её свежевыстиранная одежда лежала сложенной на стуле, на котором она оставила её измятой и забытой, покрывала на кровати были аккуратно заправлены, а пламя весело потрескивало в камине, который утром был холодным и засыпанным золой.       Каждый день кто-то вламывался в её комнату. Чтобы прибраться.       Петунья пока не осмеливалась жаловаться. Что, если люди будут смеяться над ней? Что если такое происходит в каждом волшебном здании – в её воспоминаниях возникали картины самостоятельного мытья посуды, – и она бы только доказала своё невежество, спросив об этом, предложив отличную мишень для насмешек.       Петунья знала, что ведьмы и волшебники говорили о ней. Взгляды преследовали её, куда бы она ни пошла, приглушённые голоса хихикали и обсуждали, кто она такая и что из себя представляет.       Но никто не противостоял ей. Они могли переглядываться и сговариваться, но, в конце концов, Петунья была всего лишь одной из многих загадок, которые могла предложить эта школа.       Как невидимая магия, убиравшая её комнату и стирающая бельё. Как тарелки, которые сами наполнялись при каждом приеме пищи. Например, странное дерево, от которого Хагрид предупреждал её держаться подальше, потому что оно может её убить. Например, тот факт, что на целый замок учеников была всего одна медсестра, способная вылечить ужасные...       Петунья пресекла эту мысль на корню, вырвав её из своего сознания в приступе беспокойства. У неё не было причин думать об этом. Здесь ей ничего не угрожало, она просто выполняла свою работу, и если она держалась подальше от других студентов, то в основном из-за них, а не из-за себя.       Петунья привыкла завтракать и обедать с Хагридом, и единственный приём пищи, на который она тащилась в Большой зал - это вечерний ужин. Она чувствовала себя неуместной за учительским столом, когда весь остальной непедагогический персонал – мужчина средних лет с котом пыльного цвета, медсестра в нелепом головном уборе, библиотекарь с крючковатым носом и Хагрид – ели в своих комнатах.       Но Петунья не знала, откуда они брали еду. И вот она сидела за этим проклятым столом, чувствуя, как её сверлят взглядами, пока она пыталась либо уйти от вопросов о Лили, либо, что ещё хуже, о себе самой.       Мистер Пудубек оказался довольно настойчивым, постоянно находя новые «маггловские» темы, чтобы донимать Петунью. У маггловских детей был страх высоты, потому что они знали, что не умеют летать, как волшебники? Любили ли магглы держать маленьких домашних животных, несмотря на то, что ели их диких собратьев – кроликов – на случай, если у них кончится консервированный горошек? Почему магглы поклонялись тёмным существам в один из дней октября, игнорируя их существование в остальное время года?       Петунья поняла, что ни к чему не обязывающее хмыканье и пожатие плечами – лучший способ вести себя с этим человеком, потому что он с радостью использовал эту возможность, чтобы самому придумывать все более и более заумные истории и объяснения, оставляя её в основном одну. За исключением того, что он всё ещё хотел, чтобы она пришла к нему на урок и позволила себя трогать, как диковинный экземпляр.       Конечно, Петунья наотрез отказалась. Она предпочла бы услышать невнятные подозрения студентов и не горела желанием подтверждать ходившие слухи.       Петунья крепче сжала ручку ведра, которое несла с кусками холодного красного мяса, когда её взгляд упал на группу девочек, направлявшихся через двор на следующий урок.       Лили была среди них, её волосы были тщательно заплетены в косу, закрывавшую сияющее лицо, и что-то внутри Петуньи скисло, как прокисшее молоко, когда она поняла, что Лили не смогла бы сделать это сама.       Должно быть, кто-то из подруг заплёл ей волосы.       Лили больше не бегала с косичками и пятнами от травы на коленях, а носила красивые колготки под слишком короткими юбками и причёски, достойные принцессы. Петунья знала, что Лили выросла за эти годы, она не была в неведении о переменах, через которые прошла её младшая сестра, но каким-то образом это окружение, Хогвартс, выдвинуло на первый план ещё один аспект.       Здесь она не была Лили, младшей дочерью и любимицей родителей. Она не была Лили, популярной среди местных стариков за свой веселый нрав. Она не была Лили, которой завидовали все ученики Коукворта за то, что она училась в престижной школе-интернате.       Здесь она была Лили, ведьмой. Она вызывала восхищение и любовь как у студентов, так и у сотрудников, всегда была окружена стайкой своих симпатичных подруг, её дразнили мальчики, а девочки помладше старались ей подражать.       И Петунья понимала, что ведьма Лили не знала, что делать со своей сестрой-магглой.       Единственный раз, когда они разговаривали, это было вечером в комнате Петуньи, после того как они обе закончили свои дневные дела. Иногда Лили замечала Петунью за ужином или по дороге на занятия и махала ей рукой или здоровалась, но они никогда по-настоящему не общались за пределами её комнаты.       А иногда... Петунья стояла неподвижно, наблюдая, как Лили проходит мимо, хихикая и разговаривая со своими подругами, её изумрудные глаза сверкали, не задерживаясь на Петунье ни на секунду.       Иногда казалось, что Лили её даже не видит.       Петунья не знала никакой магии. Она не знала никого из тех людей, которые принадлежали к миру Лили.       Она была незваным гостем, чужеродным элементом, заражающим идеально работающую систему.       Возможно, ей следовало этого ожидать, возможно, ей следовало попытаться понять и принять позицию своей сестры.       Вместо этого она почувствовала обиду.       Петунья не использовала Лили, чтобы попасть сюда, она даже не планировала сюда приезжать, это была шутка судьбы (и несчастного мальчишки), которая привела её сюда. Почему она должна чувствовать себя плохо, почему она не заслуживала того, чтобы быть здесь?       Почему её заставили так себя чувствовать?       И почему Петунья просто не пошла туда и не стала первой противостоять Лили, не поговорила с ней в присутствии её друзей, не дала понять всем студентам, снующим вокруг, что в этих слухах, утверждающих, что между ними было нечто большее, чем просто знакомство, есть доля правды? Пусть все знают, что у Лили есть сестра-маггл, которая убирала за волшебными зверями и готовила себе завтрак в каменной хижине на краю территории замка.       – Эй!       Петунья оглянулась, и её взгляд упал на мальчика, который отделился от группы своих друзей – зеркального отражения компании Лили, популярных мальчиков и её популярных девочек – и направился к ней через лужайку.       Когда он подошел ближе, Петунья смогла разглядеть его растрёпанные тёмные волосы, круглые очки и свободный красно-золотой галстук... Её память заработала, как картотека, в которой она просматривала людей, которых она могла знать.       – Привет, – сказал он, когда оказался на расстоянии разговора. Петунья молчала, все её инстинкты подсказывали ей, что не стоит доверять его лёгкому дружелюбию.       – Я Джеймс, Джеймс Поттер.       Петунья прищурилась.       – И?       Он присвистнул.       – А мы колючие, да?       – Чего ты хочешь?       – Мне просто любопытно.       – Что именно?       – Ты именно, – он слегка ссутулился, небрежно засунув большие пальцы рук в карманы. – Ты бродишь по школе, но тебя нет на уроках. Ты сидишь с учителями, но не преподаёшь.       Петунья крепче сжала ручку ведра, пока металл не врезался ей в ладонь.       – Я не ученица и не преподаватель.       – Хм. Правда ли, что ты маггла?       У Петуньи кровь застыла в жилах.       – Лунатик думает, что это невозможно из-за защитных чар, но все так говорят.       Когда молчание стало напряжённым, он продолжил:       – Ты что-то натворила? Тебя, как Филча, наказали убирать за фестралами, пока ты не состаришься и не поседеешь?       На одну безумную секунду Петунье захотелось схватить из ведра пригоршню скользких холодных отбросов и размазать их по его ухмыляющейся физиономии. Но затем её взгляд остановился на невинной деревянной палочке в его кармане.       Вместо этого она развернулась и пошла прочь. Если она не может победить, она будет избегать.       – Эй, да ладно, не игнорируй меня.       Она слышала, как он следовал за ней по пятам, и через несколько секунд его петляющая походка ускорилась, чтобы поспевать за её длинными ногами.       – Хорошо, тогда можешь не отвечать, мне интересно ещё кое-что: что у вас с Эванс?       Петунья замолчала.       Как мило с его стороны, что он так быстро раскрыл истинную причины приставания к ней. И, конечно, это было из–за Лили – она не должна была удивляться.       Когда Петунья повернулась к нему лицом, ей потребовалось ещё несколько мгновений, чтобы по-настоящему рассмотреть его, позволив своему взгляду блуждать по его пальто, которое явно было новым и дорогим, но нуждалось в том, чтобы его поправили и застегнули как следует, по его растрепанным волосам, пряди которых были перекрещены и сильно взъерошены, и, наконец, остановились на его карих глазах, которые светились чем-то таким, что балансировало на тонкой грани между озорством и злобой.       – И какое тебе до этого дело?       Он пожал плечами.       – Никакого, просто любопытство, как я уже сказал.       – Любопытство, – тихо повторила Петунья, её взгляд был прикован к тому, как слегка изогнулись его плечи, как он ковырял ботинком опавшие листья на земле.       – Ага.       – А мне так не кажется.       Он моргнул, очевидно, не ожидая, что Петунья возразит ему. На этот раз она продолжила, прежде чем он успел ответить.       – Твоя маленькая влюблённость совершенно очевидна.       Он выпалил.       – Моя что?       Петунья на секунду задержала на нём взгляд, наблюдая, как на его щеках появляется румянец, а легкая улыбка, наконец, исчезает. Что-то в этом показалось ей очень знакомым, но она проигнорировала это чувство узнавания, не желая задумываться об этом. Он был не первым парнем, который приставал к ней из-за Лили, и он не будет последним.       – Я не влюблён в тебя!       Петунья закатила глаза. Ну что за идиот.       – Я говорю о Лили.       – Я... я и в Эванс не влюблён!       Ну да, конечно, ты не влюблён.       Эти мальчики обычно делились на две разные категории: те, кто хотел привлечь внимание Петуньи и завоевать её доверие, чтобы она сказала о них что-нибудь приятное в присутствии Лили, или те, кто был провозглашен белыми рыцарями Лили и кому не нравилось, как Петунья обращалась со своей младшей сестрой. Северус был ярким примером второго типа мышления.       Петунья не совсем понимала, к какой категории относится Джеймс Поттер – скорее всего, он просто прощупывал почву.       Но это не было причиной, чтобы позволить ему уйти безнаказанным.       – Я не знаю, кого ты пытаешься убедить. Как я уже и сказала, это очевидно. Я уверена, что она тоже это знает... Скажи мне, это причина, по которой она избегает тебя?       – Она избегает не меня!       – Нет? Мне, конечно, показалось именно это, но откуда мне знать? В конце концов, я здесь только для того, чтобы разобраться с этим дерьмом.       Его глаза сузились.       – О чём ты говоришь?       – Что ж, у Лили всегда было доброе сердце, и я не удивлена, что она до сих пор не разрушила твои иллюзии. Ты думаешь, что ты важная персона, это ложное представление, которое подпитывается либо популярностью, либо, что более вероятно, глядя на тебя, это из-за того, что ты богат, но, в конце концов, ты не можешь скрыть, что ты всего лишь жалкий маленький мальчик, который тоскует по своей драгоценной Эванс и пристаёт ко всем, у кого есть хоть какая-никакая связь с ней. Я не хочу знать, через что ты заставил пройти кого-то из её друзей-парней. Ты должен быть рад, что Лили терпелива даже с такими безнадёжными прихлебалами, как ты, потому что сейчас я скажу тебе, что меня определённо нельзя беспокоить.       Голос Петуньи оставался ровным на протяжении всей её небольшой тирады, её жесткость ни разу не сменилась откровенной насмешкой, но она жадно наблюдала, как дыхание мальчика перед ней участилось, его грудь вздымалась все быстрее с каждой произнесенной ею фразой.       И только когда его пальцы потянулись к карману, она снова приоткрыла губы.       – И если ты надумаешь вытащить свою дурацкую палку, могу тебя заверить, что в следующий раз эти слова тебе скажет Лили, а не я. И думается мне, что для тебя это будет гораздо больнее, да?       Когда он не ответил и не вытащил палочку, Петунья коротко кивнула.       – Приятно было познакомиться, Джеймс Поттер.       Бросив последний пренебрежительный взгляд, она снова повернулась, намереваясь продолжить свой путь к лесу, чтобы, наконец, покормить фестралов, когда её взгляд зацепился за фигуру вдалеке с волосами, заплетёнными в красный ореол.       Лили стояла одна перед одним из входов в замок и смотрела в сторону Петуньи и её гостя. Когда она увидела, что Петунья смотрит на неё, она слегка помахала рукой, прежде чем исчезнуть в здании.       Лили остановилась из-за Петуньи? Или... из-за мальчика?       И почему она не подошла?       – Мерлин, тебе стоит как-нибудь выступить против Бродяги, он тоже любит словесно сдирать с людей шкуру.       Казалось, она дала Джеймсу слишком много времени, чтобы он сориентировался, фальшивая весёлость в его голосе была бы почти убедительной, если бы не лёгкая одышка.       Петунья больше не оглянулась на него, вместо этого она продолжила свой путь. Её рука начала дрожать от тяжести ведра.       – И без прощальной колкости?       – До свидания, – вот и всё, что сказала Петунья.

❀