Petunia and the Little Monster

Август, 1975

      Мисс Сэйворс была намного моложе, чем представляла Петунья, и выглядела так, будто сама только что закончила учёбу.       Её одежда была консервативной и соответствующей: тёмно-синий пиджак с высоким воротником, единственное украшение – тонкое жемчужное ожерелье. Но на ней была блестящая помада, а тёмные волосы были завиты в тугие причудливые локоны, и следы её молодости проглядывали, как солнечный свет, за облаками жёсткой позы и выглаженной ткани.       «Может быть, после этого она пойдёт на свидание, – подумала Петунья, – или она хочет встретиться с друзьями в одном из тех модных исторических пабов, которые я успела заметить по пути сюда, так непохожих на те, что в Коукворте».       Однако на данный момент мисс Сэйворс была ответственна за толпу потенциальных студентов вокруг них, большинство из которых только закончили учёбу и были взбудоражены, в то время как некоторые пришли на курсы после смены на работе, многолетний груз заботы о своих семьях отражался в их лицах, с морщинами вокруг губ и редкими прядками седины на голове. Первая группа была полна энергии и с энтузиазмом впитывала всё, что говорила мисс Сэйворс, тогда как вторая группа была более собранной, но не менее заинтересованной и полной надежд. Все рассматривали это как возможность – все, кроме Петуньи.       Её взгляд задержался на бежевых обоях, которые должны были быть нейтральными и современными, но лишь напоминали ей обивку внутри гроба. Слегка душный воздух был наполнен резким ароматом свежих чернил, и каждое слово, произнесённое мисс Сэйворс с её шикарным акцентом, подчёркивалось бесконечным стуком множества пишущих машинок на заднем плане.       – Наша компания сотрудничает со многими известными именами в отрасли, которые ценят компетентность и репутацию наших выпускников. Не хочу обещать слишком многого, но постоянная позиция почти гарантирована, если вы выберете наш институт для дальнейшего обучения.       Клац, клац, клац...       – Многих из вас очень рекомендуют, и я чувствую, что вы идеально подходите для нашей программы. В дополнение к курсам мы предлагаем реальный жизненный опыт, сотрудничество с различными фирмами, предоставление возможности стажировок и...       Клац, клац, клац...       – На этом наша ознакомительная экскурсия заканчивается. Есть вопросы?       Несколько рук взлетели в воздух, но руки Петуньи продолжали висеть по бокам, слабые и вялые, её пальцы вцепились в её лёгкое пальто, как будто она боялась выпустить его из рук.       Почему она не могла проявить к этому никакого энтузиазма? Почему она чувствовала себя такой неуместной, хотя в глубине души знала, что это то место, где ей и должно быть? Среди бежевых стен, стильных причёсок и бесконечного кудахтанья она готовится занять место в чреве этого огромного города. Она должна смотреть на мисс Сэйворс и хотеть быть ею, хотеть носить блестящую помаду, завивать волосы и встречаться со своими такими же яркими друзьями, чтобы выпить.       Вместо этого всё, чего хотела Петунья, – это вернуться на обширные поля Коукворта, к дереву глицинии с гирляндой цветов и, конечно же, к осине, вьющейся среди цветов сирени, словно ожившая тень.       «И что потом?» – упрекала она себя. Терпеть и дальше бесконечное нытьё Лили? Терпеть украдкой брошенные взгляды родителей на их забитую дочь, испытывать страх за Лили и в то же время терзания неопределённым чувством вины? Стоять в центре всего этого, как катализатор, обличивший то, что Лили так отчаянно хотела скрыть, молчаливо обвиняемая всеми.       Она знала, что её время в этой обстановке должно подойти к концу. Она не могла всегда быть старшей сестрой, и не могла быть ответственной дочерью: – ей придётся самой прокладывать путь. Но если все эти годы она мечтала оставить свою прежнюю жизнь позади, наконец освободиться от ожиданий матери и тени Лили, то теперь, когда пришло время, её ноги замерли на пороге. Она просто не осмеливалась сделать тот единственный шаг, который мог бы привести к свободе.       – Привет, я Эмилия.       Петунья моргнула, прогоняя ступор, и поняла, что к ней подошёл один из потенциальных учеников в облаке лака для волос и пудровых духов. На ней были стильные очки, которые удачно отвлекали внимание от её слабого подбородка и перенаправляли его на длинные ресницы и большие глаза – глаза, которые смотрели прямо на Петунью.       – Я и ещё несколько девушек подумывали о том, чтобы перехватить что-нибудь поесть, может быть, посмотреть, есть ли здесь какие-нибудь хорошие магазины. Хочешь присоединиться к нам?       Петунье потребовалась секунда, чтобы обдумать вопрос – приглашение. Она настолько привыкла к своему статусу одиночки, невидимой для одноклассников все эти годы, что теперь едва могла справиться с происходящей реальностью, в которой её, Петунью, магглу, брошенную сестрой – приглашали на прогулку.       Её первым инстинктом было отступить, отречься и защитить себя, держась на расстоянии, слишком далеком, чтобы пострадать от каких-либо социальных инициатив. Но вместо этого она поборола своё желание и сделала успокаивающий вдох, улыбка натянулась на её лице, которая была лишь поверхностной.       Это твоя новая жизнь, новые друзья, новые возможности открыть себя заново. Научись ценить это.       – Конечно, я с радостью.

❀

      Петунья прижалась лбом к прохладному стеклу поезда, не обращая внимания на слой грязи, которые копились годами. Её череп трясся от постоянного движения неутомимых колёс, и она могла представить себе, как её мозг плещется в супе от усталости, а глаза не сфокусированы на мелькающем пейзаже.       День был хороший. Она даже купила небольшую сумочку, выходящую за рамки её бюджета, но Эмилия весело отметила, насколько она соответствует её «внешности», и Петунья не знала, что делать с комплиментом, кроме как поддаться.       Так почему же она так оцепенела? Она должна быть воодушевлена и счастлива и с нетерпением ждать своей следующей поездки в Лондон, когда она официально запишется на курсы набора текста вместе с Эмилией и другими девочками...       Оставшееся чувство отчуждения вцепилось в плечи Петуньи, невидимое, но тяжёлое, тянущее её вниз. Темы были настолько обыденными: мода, музыка, за какую знаменитость они хотели бы когда-нибудь выйти замуж – и не было ни одной, в которую Петунья могла бы легко влиться. Так долго её жизнь вращалась вокруг тайных войн, подпольных организаций и фантастических тварей, о которых она даже не подозревала, настолько она была ими поглощена. Когда они говорили о своих любимых журналах, Петунья чуть не выпалила «Придира», но остановилась.       Петунья не чувствовала себя принадлежащей этим девочкам. Как будто её сумочка была жалким камуфляжем, которая лишь подчёркивала, насколько неуместной она была в лондонском бутике среди всех остальных покупателей – нормальных людей.       И как иронично, что она была столь же неуместна в волшебном мире. Когда она села в поезд на Кингс-Кроссе, её взгляд задержался на стене между девятой и десятой платформами. Она знала, что скрывается за этим ничем не примечательным грубым кирпичом, но он предназначался не ей. Если бы не Лили, Петунья была бы такой же невежественной, как и все остальные.       И разве это не ранит даже сейчас, годы спустя?       Поезд замедлил ход, вибрации оцарапанного стекла уменьшались по мере приближения к станции. Петунья собрала своё пальто и новую сумочку и уже стояла, когда заметила что-то в окне.       Станция вырисовывалась за стеклом, несколько уличных фонарей вспыхнули, словно возвещая о наступлении сумерек, их оранжевое сияние уже привлекло стремительное облако мотыльков и комаров. И тем же светом была освещена мать Петуньи.       Если бы Петунья не была циником до мозга костей, она, возможно, была бы счастлива, воодушевлена и приятно удивлена тем, что её мама поехала на станцию, чтобы забрать её, хотя она даже не дала ей конкретного времени для этого. Её прибытие, такое необычное проявление заботы и привязанности, ошеломило бы её.       Но Петунью давно лишили всех подобных представлений. И поэтому она даже не удивилась, когда первые слова из уст матери не были приветствием или вопросом о том, как прошла её поездка в Лондон. Вместо этого мама спросила:       – Что ты наделала?       Но что удивило Петунью, так это не слова, а то, что она заметила в глазах матери. Эмоция, с которой она познакомилась, когда рассказала родителям об амбициях Лили – это был страх.       Только теперь оно было направлено на Петунью.

❀

      Петунья не могла вспомнить, когда именно она поняла, что её родители склонны ошибаться.       Должно быть это убеждение, медленно накапливалось и росло из года в год, как невидимая подземная река, набирающая скорость и тягу, разрушая твёрдую структуру по капле за раз, пока всё просто не рухнуло само собой, бесшумно и неизбежно.       Если бы Петунье пришлось выбрать один момент, когда на её лице вспыхнуло осознание, то это был бы именно этот момент. Прямо сейчас они сидят за обеденным столом, перед ними лежит конверт, а лица её родителей такие же бледные и беспомощные, как и её собственное.       Они не были непобедимыми фигурами её детства, всезнающими и всемогущими. Они были людьми: со своими недостатками, страхами и тревогами.       Они были магглами – столь же бессильными что-либо сделать в этой ситуации, как и сама Петунья.       Поскольку это письмо не принадлежало их миру мытья посуды и работы над собой, оно не подходило к кружевам, вышитым на кухонных шторах, или к телевизору, ревущему на заднем плане спортивные новости.       Письмо сочеталось с златоглазыми совами, палочками и целым правительством волшебников, устанавливающих правила так, чтобы никто не знал о них, и полагались они на секретную магическую тюрьму, чтобы держать людей в узде и неведении.       На кремовом конверте было написано: «От Министерства магии: Отдел регулирования магических популяций и контроля над ними, Гефсимания Пикл».       А под ним, чёткими, решительными строками прекрасного текста, были выведены адрес и имя Петуньи.       И никто ещё не осмеливался его открыть. Ни её отец, обычно шумный и решительно защищающий всё, что он связывал с такими идиомами, как «храбрость» или «мужество», ни её мать, которая всегда была равнодушна, когда дело касалось старшей дочери, и не была той, кто принимал на себя ошибки Петуньи.       Так что, в конце концов, сама Петунья, пальцами, бледными как кости, осторожно разорвала конверт и развернула само письмо. Дорогая мисс Петунья Эванс,       Мы получили информацию о том, что Вы незаконно приобрели зверя с классификацией XXXX без согласия Министерства.       Серьезность нарушения Указа о разумном регулировании опасных существ привела к обвинению в незаконном владении опасными существами. За изъятие твари будут отвечать специалисты министерства.       Поскольку это является нарушением не только вышеизложенного, но и статьи 73 Международного закона о магической тайне, учитывая Ваш статус магглы, мы с сожалением сообщаем Вам, что Ваше присутствие необходимо на дисциплинарном слушании в Министерстве магии в 14:00 12-го августа. В связи с Вашими особыми обстоятельствами ответственность за Ваш приход возьмут на себя представители Министерства. Надеемся, на ваше сотрудничество, Гефсимания Пикл, Отдел регулирования магических популяций и контроля над ними.       Голова Петуньи была слишком пустой. Она прочитала слова, но как будто не могла их понять, словно они были написаны на иностранном языке, который она, возможно, могла произнести как набор бессвязных букв, и не понять ни в каком важном смысле.       – Какая тварь? Что это значит?       Петунья моргнула и взглянула на мать, ошеломлённая вопросом. Неужели ей действительно нужно было спрашивать? Конечно, это могло быть только одно существо, то, что было рядом с ней с двенадцати лет, то, что изменило её жизнь с тех пор, как она впервые увидела его.       Аспен.       И тонкая мембрана, защищающая её разум от полного переваривания информации, содержащейся в письме, лопнула от этой единственной мысли, позволив лавине страха и паники задушить любую рациональность, которая могла остаться у Петуньи.       Это Аспен, его хотят забрать, может, уже забрали, нет, не могут...       Её стул с грохотом упал на пол, шум, слишком громкий в потрясенной тишине широко раскрытых глаз её родителей, но тонувший в какофонии мчащихся мыслей Петуньи, почти не замечая, как она уже бросилась прочь, её ноги следовали принуждению, которое она не могла контролировать и не хотела бороться с ним.       Пожалуйста, будь тут, пожалуйста, не уходи!       Пожалуйста...

❀

      Дрожь терзала её конечности, холод проникал до мозга костей так сильно, что Петунья почти ожидала, что её плоть начнет разрываться, падая на землю, мёртвыми и онемевшими кусками. Сам воздух был ароматным, и летняя ночь аккомпанировала концертом сверчков и цветущей пыльцы, но Петунья слышала только стук своих зубов и чувствовала одну желчь.       Холод исходил из глубины её души, распространяясь всё дальше и дальше с каждым бесполезным шагом, с каждым хриплым криком.       Она не могла его найти. Она потеряла счёт времени, полностью потемневшее небо было единственным свидетельством того, что прошли, должно быть, часы, но она всё ещё не могла его найти. Она обыскала поля, лес, даже пробежала весь путь до своей пустой школы и через весь город.       И всё равно она нигде не могла его найти.       «Он не мог уйти, я просто ещё недостаточно внимательно искала...»       «Мне нужна помощь, пожалуйста, кто-нибудь, кто угодно, помогите мне найти его...»       Но к кому ей обратиться? Юджин исчез, он был вне зоны её досягаемости, он был за океаном, который она не могла преодолеть за считанные минуты или даже дни. И это было всё, что у неё было: дни, а не недели. Двенадцатое августа угрожающе приближалось, его зловонное дыхание уже шептало в её лицо и, в свою очередь, душило её.       «Есть ещё один человек, который знает об Аспене, – в её голове промелькнула маленькая мысль, рожденная от отчаяния, – и он тоже волшебник».       Паучий Тупик находился недалеко от того места, где Петунья отчаялась, и обычно она избегала этого места, как будто от этого зависела её жизнь, особенно в одиночестве и тем более ночью. Но на этот раз всё её внимание было сосредоточено на Аспене, и она почти не замечала опрокинутых мусорных баков, шумных голосов, доносившихся из открытых дверей паба, или споров, доносившихся эхом из узких переулков. Ноги, одетые только в тапочки и уже пропитанные грязью и покрытые коркой травы и мусора, стучали по разбитой улице в ровном ритме, не колеблясь.       Она не могла сдаться. Если существует какой-либо способ помочь Аспену, Петунья сделает всё возможное, даже будет умолять гадкого мальчика – неважно, что её гордость, всегда тщательно отполированная и взращенная в попытке убедить себя в своей ценности, лежала бы, истекая кровью, у его ног.       Она скорее предпочтёт столкнуться с унижением, чем с отсутствием Аспена.       Дом несчастного мальчика выглядел таким же ветхим, каким она помнила его во время одного из своих визитов много лет назад: маленькие, покрытые коркой пыли окна невидяще смотрели с рябой поверхности его пепельного лица, черепица сломана или отсутствовала совсем, как будто с его головы слезли хлопья кожи.       Петунья не стала утруждать себя тонкостью или вежливостью, она стучала в дверь до тех пор, пока ладонь не заболела и не стала стучать в такт с головой.       Дверь была распахнута, луч света падал на её грязные ноги и окружающую их брусчатку.       – Его ещё нет дома... Петунья?       Несчастный мальчик был одет в свои обычные лохмотья, выцветшие и с потёртыми краями, волосы у него были такие же спутанные и маслянистые, как обычно. Но на этот раз Петунья не почувствовала насмешки над его внешностью, а лишь небольшую искру облегчения от знакомства, от осознания того, что у неё будет кто-то, кто сможет её выслушать, кто знает, о чём она говорит.       «Он волшебник, его мать ведьма, возможно, они знают, что делать», – подумала Петунья, и её тоска и беспокойство одним поспешным вздохом отравили ночной воздух:       – Аспен... я нигде не могу его найти и мне пришло письмо – там сказано, что его заберут, как будто он что-то такое, что можно просто отобрать, и я не знаю, что делать...       Её голос затих, слова задержались на языке, словно неприятное послевкусие, как будто она откусила что-то гнилое. Петунье никогда не было легко признавать свои слабости, показывать уязвимость, особенно перед кем-то, с кем неё были такие странные отношения, как с несчастным мальчиком. Они не были друзьями, но между ними была какая-то связь, возникшая через Лили, но укреплявшаяся при каждом малейшем взаимодействии.       Эта же самая связь была причиной того, что Петунья теперь остановилась, что-то подсказывало ей, что ей нужно уделить секунду и по-настоящему посмотреть на него.       Между ними воцарилась тишина, они оба стояли на ногах, он в дверном проёме, его пальцы вцепились в ручку, как будто она собиралась отскочить, она своим весом оставила искривлённо заживший палец на ноге, её дыхание стало учащённым и прерывистым.       А потом каким-то образом она просто знала. Возможно, это была лёгкая дрожь его зрачков, избегающих её взгляда, хотя обычно он был готов встретиться с ним и бороться с ним. Может быть, дело в том, как он стиснул зубы, пережёвывая белую плоть, словно желая помешать им произнести слова, которые выдали бы его.       Возможно, дело было в том, что что-то беспокоило Петунью с тех пор, как она впервые увидела письмо, что-то маленькое, но набирающее обороты теперь, когда они стояли друг перед другом.       Мы получили информацию о том... Есть ещё один человек, который знает об Аспене...       – Это был ты.       Эти два слова заслуживали того, чтобы их выкрикивали с яростью и болью, но вместо этого предложение сорвалось с её языка мягкими слогами.       Несчастный мальчик, несмотря ни на что, вздрогнул, и Петунья получила ответ.       Это действительно был он.       Каждую секунду она боролась с таким количеством различных побуждений, что просто застыла. Ей хотелось выцарапать ему глаза, ей хотелось кричать до тех пор, пока её голосовые связки не порвутся, ей хотелось просто позволить своему самообладанию дать трещину и позволить слезам течь по её лицу. Её грудь сжималась от рыданий.       В конце концов она засмеялась. Хриплый смех без всякого веселья. Противный мальчик снова вздрогнул, как будто она действительно ударила его.       Ты правда думала, что тебе кто-нибудь поможет? Думала, что Северус поможет? Конечно, нет.       Конечно, он причинил ей боль по причинам, которые она не хотела выяснять – существовали ли они вообще, кроме прихоти. Конечно, в этом она была так же одинока, как и во всём остальном.       Когда Петунья повернулась и ушла, она осознала, что той ночью она потеряла слишком много. Возможно, больше, чем она могла выдержать.

❀

      Северусу не пришлось искать отцовскую выпивку – тот никогда не имел привычки её прятать, а даже если бы и прятал, найти её было бы несложно, поскольку нужно было поместить её в досягаемость неуклюжего отца, который хватался алкоголя всякий раз, когда трезвость маячила у сознания.       Запах почти опалил тонкие волоски в носу Северуса, когда пробка с тихим невинным шлепком оторвалась. Сваренная самостоятельно смесь на самом деле выглядела красиво: насыщенный янтарный цвет с золотистыми оттенками смолы, но на вкус она была ужасной, словно жидкие осколки стекла царапали его горло.       Северус принимал боль, глоток за глотком, пока его рот не онемел. Он приветствовал тошноту, бурлившую в его кишечнике, его пустой живот, бурливший от токсичных жидкостей, которые он вливал в себя.       Потребовалось всего полбутылки, пока Северусу не пришлось бежать в ванную – его желудок свело спазмами, и на ресницах собрались слёзы.       Он позволил им это сделать, имея сносное оправдание их существования.       Северус не был совсем уверен, есть ли у сожаления вкус, но если да, то он должен быть близок к тому, что в данный момент наслоилось плёнкой на его зубы и язык, пока его громко рвало в одиночестве.       Без того, кто бы когда-нибудь снова задался вопросом, достаточно ли он ест.

❀

      Петунья не могла перестать дрожать. Воздух был мягким, наполненным сонным дыханием Лили, стойким запахом ужина, который Петунья пропустила, которого ей не хотелось, и тиканьем часов, оглушительным в молчаливом доме.       И щёлканье зубов Петуньи. Она почти ожидала увидеть перед лицом туман из своего дыхания, кристаллизующийся в лёд, доказывая, что её грудь превратилась в тундру. Вместо этого он оставался невидимым, как будто сама Петунья потеряла всякую сущность, и не осталось никаких доказательств её существования.       Так же, как бесследно исчез Аспен. Она не нашла даже отпечатка копыта, отмечающего его шаги, – несколько птичьих костей от одной из его успешных охот. Ничего.       – Прекрати, – проворчала Лили в темноте.       Петунья вспомнила много лет назад, когда она впервые услышала о Министерстве, об их тюрьме, и этот старый страх разгорелся с удвоенной силой, кипящая искра переросла в жгучую плоть.       Куда они могли его забрать? Был ли Аспен совсем один? Был ли он... жив?       – Прекрати, Тьюни!       Петунья моргнула, её глаза были сухими и пульсировали. Ей действительно хотелось, чтобы слёзы увлажнили их, но они почему-то не приходили, погребённые под её шоком и этим нескончаемым холодом.       Какой-то удалённой частью своего мозга она слышала более громкий голос Лили и скрип пружин кровати её сестры, когда она садилась, но это не вызывало ничего, кроме тихого размышления. Лили особо с ней не разговаривала с тех пор, как Петунья рассказала родителям о её тайных амбициях. Взаимодействие сестёр свелось к монотонному небытию («Передай масло» или «Ванная свободна»). Но в то время как по отношению к родителям она просто дулась, к Петунье она приберегла определённую обиду, которая была более глубокой. Казалось, что обида Лили по отношению к родителям смягчалось их искренними страхами, слезами её матери, когда она сказала Лили, что она не переживёт, видя, как её дочь рискует своей жизнью, и мрачным лицом их отца, когда он сказал ей, что война – это не детская игра, потирая свой шрам, который всегда прятал под слоями одежды, даже в самые жаркие летние дни.       И хотя Петунье, как бы незаметна она ни была, двигали те же самые страхи, она не могла этого показать, тихо и бледно сидя за столом, спрятав кулаки в слоях юбки, а красный флаер пристально смотрел на неё.       Лили, вероятно, восприняла вмешательство Петуньи как мелочность, как порождение ревности, которую Петунья так долго питала и о которой Лили не могла не подозревать, как бы ей ни нравилось закрывать глаза на её существование.       Именно по этой причине весь гнев Лили сосредоточился на её сестре. И именно по этой причине Петунья действительно удивилась, когда чья-то рука коснулась её плеча, но не для того, чтобы оттолкнуть её, а для того, чтобы успокоить дрожь в её конечностях.       – Тьюни, что случилось?       Петунья покачала головой и замолчала. «Всё, – хотела она сказать, – всё не так».       Матрас её опустился, когда Лили села на его край, её рука продолжала давить на её плечо, лёгкая по костям и плоти, но тяжёлая по смыслу.       –Ты не обязана так страдать.       Как ни странно, Петунье хотелось сказать «обязана». Она должна просто сделать что-то, вместо того, чтобы лежать здесь и думать.       Лили позволила молчанию Петуньи задержаться на несколько вздохов, прежде чем продолжить.       – Что-то случилось? Мама сказала, что ты получила странное письмо и сбежала.       Странное письмо... Если бы всё было так просто.       – Она волнуется.       Отсутствие фразы «Я волнуюсь» бросалось в глаза. Лили по своей натуре была всепрощающей – до тех пор, пока не был перейдён определённый порог. И Петунья не могла точно решить, достигла она этого или нет, вызвано ли ночное беспокойство Лили отсутствием спокойного сна и беспокойством о том, что Петунья заболела и заразит её, или же у Петуньи ещё осталась некоторая снисходительность.       В данный момент Петунья в любом случае не могла претендовать на заботу.       – Помнишь, ты говорила с папой о волшебной тюрьме?       Лили моргнула. Тогда тема, должно быть, была неожиданной. Петунья заметила некоторую настороженность, возможно, потому, что Лили вспомнила, как они в последний раз говорили о вещах, о которых Петунья не имела права знать.       – Я говорила об этом? Когда?       Много лет назад, а Петунья не забыла об этом и по сей день.       – Расскажи мне о ней.       Вопрос, почему Петунья вдруг захотела это знать, явно задержался на языке Лили, но вместо этого она позволила своим глазам блуждать по лицу старшей сестры, бледному и покрытому холодным потом. Когда она наконец заговорила, её голос был мягким.       – Ой, ты знаешь, как это бывает: просто глупая сказка, чтобы уберечь детей от плохого поведения. Как наши страшилки по типу: «съешь всю свою зелень, или тебя затолкают в Азкабан».       На какое-то время воцарилась тишина. Петунья позволила лжи успокоить свою дрожь, позволила ей укорениться в её сознании в надежде, что она поверит ей, когда наступит утро.       – Что ещё?       – Больше нечего рассказывать – никто никогда этого не видел, – Лили убрала руку и вздохнула. – Поспи.       Её желание больше не оставаться одной в темноте было настолько внезапным, что Петунья резко села на кровати, а Лили побрела обратно на свою часть комнаты. Она молча наблюдала, как Лили взбивала собственную подушку, небрежным жестом перебрасывая волосы через плечо – красный веер в тусклом свете убывающей луны, скрывающийся за занавесками.       Лили была ведьмой. Она жила в этом мире уже много лет, имела друзей и знания, к которым Петунья никогда не имела доступа, и завидовала ей. Но, возможно, это больше не было поводом для горечи... Возможно, Лили могла бы исправить то, что не удалось и Юджину, и Северусу – одно с его отсутствием, а другое с его небрежной жестокостью.       Письмо ждало Петунью на столе, когда она вернулась, её мать очистила обеденный стол от беспорядка, готовясь к еде, и не нашла лучшего места, чтобы его поставить. С тех пор Петунья не прикасалась к нему, хотя её взгляд блуждал по нему всякий раз, когда она позволяла своим страхам немного больше простора. Теперь она снова смотрела на неприметный конверт и гадала, захочет ли Лили прочитать её «странное письмо».       – Спокойной ночи, Тьюни.       – Подожди, – короткое слово было произнесено с той же поспешностью, с которой Петунья выскочила из-под одеяла и схватила письмо, протягивая его Лили одним широким жестом. Лишь дрожащие кончики её пальцев сжимали гладкую бумагу, как будто какая-то часть её боялась, что она обожжётся, если будет держать её крепче.       Лили снова выпрямилась, сонно потирая подбородок.       – Что это такое?       «Моя собственная алая листовка, – подумала Петунья, – которая намеревается отправить меня не в лоно подпольной организации, а в недра Магического Министерства, где меня переварят, а после утилизируют».       – Прочитай.       На несколько мгновений Петунья подумала, что Лили откажется, скажет ей, чтобы она перестала её беспокоить и вернулась в постель. Но письмо было взято из её рук, раскрыто и выставлено напоказ зелёным глазам Лили.       Глаза, которые немного расширялись по мере того, как она читала. Когда они снова встретились с Петуньей, и Лили заговорила – от сна не осталось и следа.       – Незаконная тварь?       Не тварь, ни в коем случае.       – Аспен. – Мой первый настоящий друг. – Фестрал.       – Где – как – не имеет значения, – Лили глубоко вздохнула, её кровать заскрипела. – Скажи мне, что произошло.       И Петунья рассказала.

❀