Petunia and the Little Monster

Сентябрь, 1974

      Петунья сидела у открытого окна, завернувшись в одеяло, чтобы защититься от утренней прохлады. Она сидела здесь с тех пор, как первый луч солнечного света прокрался из-за горизонта, окрашивая его в тускло-жёлтый цвет. Петунья наблюдала, как кристаллы росы, усеявшие каждую травинку и каждую ветку, медленно испарялись, превращаясь в молочный туман, покрывавший землю толстым белым одеялом.       Она наблюдала, как свет пронизывал этот туман, создавая дыры, и он медленно отступил к опушке леса, как крадущееся животное, ищущее убежища в голубоватой тени деревьев.       Она просто смотрела, и в её голове было пусто, если не считать одной мысли.       Она ничего не могла сделать.       Петунья не была воином или гением. Она даже не была ведьмой. Она была молодой девушкой, которая однажды подбросила бутерброд к волшебному существу, эгоистично стремясь быть особенной.       И когда затяжной туман полностью исчез, она сделала глубокий вдох, очистив голову. Мысль превратилась из мучения в факт, который она просто не могла изменить, как бы сильно ей этого ни хотелось.       Она ничего не могла поделать с войной.       Перед утренним небом возникла крылатая тень, знакомая по своему силуэту. Петунья неподвижно наблюдала, как он медленно приближался, пока сова с изогнутым клювом и маленькими рожками-перьями наконец не села на её подоконник. Ветер от его широких крыльев трепал тонкие волосы у неё на лбу, и Петунья моргнула влажными глазами.       – Крампус.       Он щёлкнул клювом, глядя на неё, почти с упрёком. На этот раз Петунья не смогла выдавить из себя улыбку при виде письма, привязанного к его когтистой ноге.       Она освободила его, ощущая прохладную бумагу конверта между пальцами. Что-то помешало ей открыть его.       Это будет либо извинение, либо объяснение, либо просьба о прощении. Петунья не хотела ни того, ни другого, ни третьего.       Оттащив свои окоченевшие кости от подоконника, Петунья схватила одну из хороших бумаг, которые она всегда приберегала для писем Юджину, и разгладила её по столу. Её перо зависло над девственно-белым цветом на долгие минуты, настолько долгие, чтобы Крампус нетерпеливо ухнул. В конце концов Петунья смогла написать только одно предложение. Юджин,       Пожалуйста, дай мне немного времени. Твоя, Петунья.

❀

      Онемение наступало медленно. Словно снег мягко оседал на землю, хлопья за хлопьями, слой за слоем, пока земля под ними не замерзла и не затихла.       Первые несколько хлопьев были кошмарами, меняющимися образами лиц, которых Петунья не знала, имена выкрикивались в бесконечных повторах, голоса в её воспоминаниях были хриплыми и отчаянными. Слышны шаги позади неё, но она никогда не могла обернуться, чтобы посмотреть, кто её преследует, только знала, что ей нужно уйти, но как бы быстро она ни старалась бежать, она так и не могла сдвинуться. Земля тряслась у неё под ногами, тряслась, пока не рассыпалась на части и уже ничто не держало её на плаву, и она падала, всегда падала, иногда с высоких деревянных башен, иногда просто в бесконечную тьму.       А потом кошмары прекратились, её тело избавилось от воспоминаний, усилив их, словно пытаясь убить грипп кипящей лихорадкой, и внезапно Петунья столкнулась с чем-то ещё.       Молчание Лили. Бледные лица её родителей после того, как Петунья заставила Лили сказать им правду. Закрытая газета, лежавшая рядом с семейным завтраком, развернулась нетронутая, но не незамеченная. И когда глаза Петуньи скользнули по толстым чёрным заголовкам, в её желудке забурлило сомнение. Действительно ли это была утечка газа? Действительно ли это было ограбление? Откуда ей знать, откуда кому-либо знать?       Отсрочка, которую она обычно находила в Юджине, превратилась в ещё один слой льда, его предательство всё ещё причиняло боль. Иногда она хватала лист бумаги, слова проносились у неё в голове, но ни одно не затронуло её сердца, и поэтому ни одно не слетело с кончика её пера. Она не знала, что ей сказать ему, она не знала, как назвать то чувство, которое она испытывала, когда думала о нём.       В каком-то смысле Петунья поняла, почему Юджин никогда не рассказывал ей о войне. Время, проведённое вместе, всегда казалось чем-то далёким от их обычного существования.       Для Петуньи Юджин был побегом из её мирской школы, её бесстрастной семьи, её оставшегося статуса менее важной сестры. Когда она была с ним, он заставлял её чувствовать себя красивой, интересной и важной, заставлял её чувствовать, что все её опасения необоснованны.       И, возможно, для Юджина Петунья выполняла аналогичную функцию. Она видела в нём не только сына Ньютона Саламандера, и её не затронула война, которая тлела в его мире. Может быть, в её обществе, хотя бы на несколько часов, он мог бы обмануть себя, что жестокая реальность никогда не нарушит их маленький пузырёк счастья, и блаженно забыть о ней.       Но всем фантазиям пришлось положить конец. И теперь, когда их пузырь лопнул, Петунья внезапно засомневалась, как им следует продолжить.       Лили уехала в Хогвартс, но вместо облегчения Петунья почувствовала себя немного опустошенной. По крайней мере, пока её младшая сестра была рядом, Петунья могла лелеять небольшой уголёк обиды или гнева, чтобы согреться и сохранить свои чувства, но теперь, когда она осталась одна, этот уголёк превратился в холодный пепел.       Палец на ноге зажил криво. Это выглядело некрасиво, отклонение от симметрии – напоминание на всю жизнь. Она скрывала это толстыми носками и закрытыми туфлями, а сандалии навсегда были изгнаны из ее шкафа.       В свой шестнадцатый день рождения, через два дня после ухода Лили, Петунья наконец осознала, насколько онемела.       Она смотрела на своё любимое клубничное песочное печенье, его сладкий аромат сохранялся в тёплом послеполуденном солнечном свете, проникающем сквозь окна комнаты, пока её родители хвалили Петунью по поводу её нового платья. Её мать на самом деле сама испекла торт, о чём свидетельствует слегка перекошенный верх и слишком маленькое количество клубники, и обычно эта мысль наполняла Петунью достаточным счастьем, чтобы она начинала возмущаться. Мама всегда пекла Лили торты, так почему Петунья должна быть благодарна, когда это же делалось для неё?       Но на самом деле она ничего не чувствовала. Ни счастья, ни обиды, ни даже приступа голода или аппетита.       «Я должна что-то сделать, – эта мысль возникла из ниоткуда и вызвала небольшую рябь в тишине разума Петуньи. – Я должна что-то сделать, прежде чем мне больше нечего будет делать, прежде чем я вообще ничего не захочу делать».       Словно под контролем другого существа, она съела кусок торта, не почувствовав ни приторной сладости густых сливок, ни терпкости фруктов, хотя они и коснулись её языка. Она поблагодарила маму за торт, за платье и покорно надела его, чтобы отец улыбнулся и кивнул. А потом она увидела, как они ушли: её отец встретился с друзьями по работе, а мама пошла за продуктами, и мысль, эхом отдавшаяся в её голове, усилилась.       «Сделай что-нибудь, сделай что угодно, только не останавливайся вот так...»       Ей исполнилось шестнадцать, разве она не должна была быть счастлива или нервничать, или и то, и другое? Она уже была не девочкой, а молодой женщиной, ей следует с нетерпением ждать своего будущего и решать, что она хочет с ним делать, и праздновать этот день, когда она родилась...       «Ты ничего не сможешь сделать, Тьюни!»       Она должна была что-то сделать. Дрожащий вздох достиг её лёгких, и этот вздох был первым за несколько недель, который действительно обеспечил её кислородом. Жадно вдыхая, она глотала воздух, её грудь широко расширялась, и чувство сдавленности исчезало с каждым вдохом.       Она была жива, она была молодой, и взрослой, она могла решить, что теперь делать. Не было никаких гарантий успеха и никакой ответственности за изменение мира, просто её прихоти и желания.       Я хочу что-то сделать.       А что, если это ничего не даст? А что, если она действительно ничего не может сделать? По крайней мере, она не будет погребена под этим слоем беззаботности, по крайней мере, она будет чувствовать себя живой.       Идея возникла, казалось бы, из ниоткуда, семя, посаженное в сухую землю на долгие недели, ожидающее, пока первая струйка дождя прорастёт и раскроется в её сознании. До нападения, до того, как её мир погрузился в хаос и панику, её мысли были заняты совершенно другим – талисманами.       Они казались такими несущественными по сравнению с великаном, которого она заметила, по сравнению с её подорванным доверием и пронзающей болью. Но в тот застывший момент времени, когда она всё ещё была счастлива и невежественна, они казались величайшим открытием.       Разумная, волшебная, но не такая, как Лили. Зелёные лозы взбираются по расколотой конструкции, скрепляя её тугой сетью, железные сапоги хрустят по траве, кровь капает из пики.       Её любопытство, так долго дремавшее, возродилось, как будто оно медленно оттаивало от ледяной корки под первыми лучами весеннего солнца.       Петунья больше не хотела думать о войне, всегда присутствующей, но невидимой. Ей не хотелось больше мучить себя собственным бессилием.       Потому что было кое-что, что она могла сделать – она могла узнать о тех вещах, которые возбуждали её интерес, точно так же, как она сделала много лет назад, когда впервые наткнулась в лесу на скелетоподобного жеребёнка. Её история началась не с Лили и даже не с Юджина, она началась с неё самой.       Чувствуя энергию, струящуюся по её венам, любопытство в сердце и кружащиеся мысли в голове, Петунья не колебалась. Даже не переодевшись, в новом платье, она бросилась к камину и схватила пригоршню газет, чтобы скомкать их и бросить внутрь, на этот раз не обращая внимания на заголовки.       Ваза с волшебным, сверкающим порошком, казалось, ловила свет, словно маяк, отражаясь прямо в душе Петуньи.       А что, если Лили думает, что Петунья ничего не может сделать?       Она будет делать то, что хочет.       Как только мерцающее пламя удалось разжечь, Петунья схватила между пальцами горсть мелких зерен, хрустя и скрипя, и бросила их в огонь. Волна жара прокатилась по её коже, тонкие волоски на её руках встали дыбом, а её бледные глаза отражали ярко-зелёный свет.       Помощь приходит к тем, кто помогает себе сам.       Петунья шагнула в мерцающее изумрудное пламя, согретая им так же, как и новой решимостью, горящей внутри неё.

❀

      Воспоминания Петуньи о её единственном посещении Косого Переулка состояли из хаотичного, красочного беспорядка людей и новых впечатлений, прыгающих волшебных игрушек, зданий, склоняющихся к небу, и обрывков разговоров о вещах, которые, как она думала, существовали только в сказках. Хотя она и не привыкла к этому, воспоминания не обязательно были плохими, скорее склоняясь к балансу трепета и удивления.       Но, выйдя сейчас на мощеную улицу, Петунья не могла связать реальность с этими картинками в своем воображении.       Косой Переулок был почти пуст. Мимо спешила лишь небольшая горстка людей, опустив головы и подняв воротники, словно отводя любопытные взгляды. Некоторые из когда-то ярко раскрашенных витрин были закрыты и покрыты слоем грязи, выпуклые окна тусклые и пустые. Дорога, вьющаяся, как кишечник сквозь гнилую плоть, была затенена покосившимися зданиями с выцветшими надписями и облупившейся краской. Несколько трепещущих бумаг было прибито к неосвещенным фонарным столбам, и Петунья рискнула приглядеться к одному из них, но отшатнулась, когда на неё зарычало изображение волосатого мужчины.       Плакаты о розыске, поняла она и ускорила шаги, чувствуя, как глаза покалывают веки, словно лапки маленьких ползающих насекомых. Петунья не была уверена, возникло ли это чувство из-за живых картинок или из-за небольшого количества людей вокруг, которые наверняка заметили, как неуместно она выглядела в своём платье с оборками в этом сером мире. Возможно, ей следовало бы найти время хотя бы надеть куртку, а то и вовсе переодеться. Но сюда её привел импульс, а не хорошо продуманный план.       К счастью, книжный магазин находился не слишком далеко, хотя «Флориш и Блоттс» выглядел гораздо более пустынным без волшебников, столпившихся перед ним, как это было много лет назад, чтобы заставить Ньюта Саламандера подписать свои книги. Воспоминание сжалось в её груди: образы кудрявых кудрей и широкой улыбки непроизвольно выползали на поверхность её мыслей, словно существа из озера.       Что, если бы все эти годы назад она ни разу не зашла в магазин? Что, если бы она никогда не встретила Юджина? Будет ли она теперь чувствовать себя легче, счастливее, без тяжести, которая давила ей на грудь всякий раз, когда она думала о последней встрече с ним, о грязи на его лице, о темноте в его глазах, когда он рассказывал ей об ужасах, скрывающихся за сверкающим светом? За фасадом его мира?       Или она почувствует себя ещё более опустошенной, невежественной, но и... никчёмной?       Она попыталась сглотнуть, преодолевая комок сомнений, блокировавших горло, её дыхание почти свистело в ушах. Это был просто дурацкий книжный магазин. Сегодня здесь не будет Юджина, только несколько книг, в которых могут быть ответы, которые ей нужны.       Книги, которые могли бы стать спасательным кругом, за который Петунья могла бы цепляться и использовать, чтобы вытащить себя из трясины своих мыслей.       В поисках этой решимости внутри себя Петунья прошла через свободную входную дверь, услышав тихое позвякивание маленького колокольчика над её головой. Шум был слишком веселым для её сурового настроения, и Петунья застыла в тёплом воздухе, пахнув сухой бумагой и старыми чернилами, сладким ароматом, почти похожим на ваниль, – но никто не пришёл ни поприветствовать её, ни прогнать.       Чувствуя себя незваной гостьей, Петунья вошла глубже внутрь, её путь был обрамлен высокими полками и странными знаками, как и много лет назад – и затем она увидела это, теперь на уровне глаз, но много лет назад оно было над её головой. Книга, выделяющаяся среди своих соседей мехом и цепочками. Ностальгия пронеслась в её сознании с неожиданной силой, и Петунья почти в любую секунду ожидала услышать позади себя знакомый голос.       Но всё оставалось по-прежнему, если не считать шороха страниц в другой части магазина и почти неслышного стона старого дерева. Петунья оторвала взгляд от книги, которая сама по себе была существом, и вместо этого начала изучать корешки и названия вокруг неё. Некоторые из них были явно старыми и дорогими, из настоящей кожи с тиснением золотой фольгой, другие больше напоминали дешевые комиксы, с тонкой бумажной обложкой и яркими нарисованными монстрами на лицевой стороне. Названия также были самыми разными: от «Законов о зверях», «Истории магических существ» до их приручения, разведения или убийства, но для неё не было ничего особенного, посвященного человекоподобным существам, пока она не странствовала. палец остановился над одним позвоночником.       «Существа или твари?»       Книга была в выцветшем тканевом переплете и слегка пахла нафталином. Зелёные чернила с годами впитались в пожелтевшую ткань, и слова на обложке стали практически нечитаемыми. Петунья не смогла даже расшифровать имя автора.       Она осторожно высвободила книгу из плотного сжатия и смахнула слой пыли с обложки. Переплёт скрипнул, когда она открыла его и перевернула несколько хрупких страниц, её глаза блуждали по плотному почерку. Она начала читать через несколько страниц, когда был задан вопрос, который определил название книги.       «Что такое существа и что такое твари?       Что заслуживает того, чтобы его голос был услышан и защищен законами нашего общества, а что заслуживает того, чтобы его убивали и преследовали?       Сначала мы рассмотрим историю этого термина и поищем ответы, которые дали наши предки.       Бёрдок Малдун, глава Совета магов в четырнадцатом веке, был первым, кто взялся за этот сложный вопрос, решив провести упрощённое различие: любое существо, ходящее на двух ногах, отныне получит статус «существа», все остальные останутся «тварями».       Мадам Эльфрида Клегг, преемница Мандуна, предприняла попытку пересмотреть различия в надежде на установление более тесных связей между различными породами магов (достойное дело, поскольку, несмотря на повсеместное превосходство волшебников, некоторые существа, такие как домовые эльфы или гоблины, представляли опасность). Мадам Клегг объявила всех, кто способен говорить по-человечески, «существами», невольно изгнав множество разумных существ, которые говорили на своих собственных языках.       В течение следующих четырёх столетий было введено и впоследствии отменено множество новых определений, что привело к напряжённым отношениям между всеми магическими фракциями, которым не способствовали ни надоедливые восстания гоблинов, ни необходимое порабощение домашних эльфов.       К кому следовало отнести тролля, который ходил на двух ногах и мог произносить простые слова, но обладал интеллектом комара и кровожадностью быстрого оборотня? К кому следовало отнести оборотня, который оставался на двух ногах и был разумным только часть месяца? К кому следовало отнести кентавра, разумного и способного к магии, но ходящего на четырёх ногах?       Лишь в 1811 году было найдено определение, которое большинство в магическом сообществе сочло приемлемым. Горган Стамп, недавно назначенный министр магии в то время, постановил, что «существо» — это «любое существо, которое обладает достаточным интеллектом, чтобы понимать законы магического сообщества и нести часть ответственности за формирование этих законов». После этого Стамп создал подразделения Отдела регулирования магических популяций и контроля над ними, которые существуют и по сей день.       Тролли были признаны неспособными понимать слова, хоть и владели речью, поэтому были переклассифицированы из «существ» в «тварей», несмотря на их двуногую походку. Русалки были определены как «существа» впервые в истории. Феи, пикси и гномы, вопреки их гуманоидной внешности, были твёрдо отнесены в категорию тварей.       Но не все проблемы решались так легко. Кентавры отказались от статуса «существ» после того, как их столетиями называли «тварями», оборотни тем временем перемещаются между двумя дивизиями и по сей день, в то время как некоторые утверждают, что магглы должны быть...       – Это магазин, а не библиотека, юная леди.       Петунья вздрогнула и подняла глаза. Она была настолько поглощена текстом, что даже не заметила, как к ней подошёл мужчина. Его строгий взгляд усиливался толстыми очками, которые хорошо сочетались с его охряным свитером-жилетом и седыми волосами, а чернильные пятна на его пальцах говорили о том, что он так же прочно принадлежит этому магазину, как и книги вокруг неё.       – Либо покупай, либо положи обратно, – проворчал мужчина, скользнув взглядом по её наряду, без сомнения, заметив прекрасный материал её платья, а также очевидное отсутствие карманов, в которых можно было бы носить деньги.       Странная смесь гнева и смущения подползала к шее Петуньи, оставляя за собой неприглядные красные пятна. В спешке она не взяла с собой денег, но даже если бы она захотела, Петунья не смогла бы заполучить какую-либо волшебную валюту.       Проглотив стыд и обиду, Петунья выпрямила спину и подняла подбородок, медленно закрывая книгу, стараясь не помять страницы, и вернула её туда, где нашла.       Прежде чем мужчина успел сказать что-нибудь ещё, тонкий звенящий звук нарушил воздух, привлекая их внимание.       – Мистер Блоттс, – позвал кто-то из входа в магазин, и Петунья нахмурилась, а старик застонал.       – Добрый день, – сказал он Петунье, явно сопротивляясь, прежде чем уйти, бурча себе под нос. И Петунья, несмотря ни на что, поспешила за ним, интересная книга на данный момент забыта.       Она узнала этот голос.       Когда Петунья повернула за угол последней полки, закрывающей ей вид на вход в магазин, её ноги неосознанно остановились.       Перед низкой стойкой ждал мальчик, его знакомое лицо было обращено к продавцу, когда он появился между полками, и неуклюже двинулся вперёд, когда Петунья остановилась. Волосы оттенка блонд, даже светлее, чем её собственные, касались ключиц мальчика, заметно выделяясь из-за зияющего выреза странной туники с узором в виде больших птиц. Сухая ветка была засунута ему за ухо, маленькие скрученные листья падали ему на плечи и ужасно сталкивались с оранжевой тканью. Его глаза, выпученные и яркие, на мгновение встретились с Петуньей, прежде чем они снова остановились на бухгалтере, который застонал от раздражения.       – Снова ты.       Мальчик улыбнулся без всякого гнева.       – Кто-нибудь от меня уже приходил?       Продавец проигнорировал его глупость.       – Я тебе сто раз говорил, я не буду продавать эту макулатуру, не говоря уже о том, чтобы печатать её. Потворствуйте этому в другом месте.       – Зачем тебе продавать макулатуру? Вместо этого вам следует рассмотреть мой журнал.       – Хватит меня проверять, мальчик.       Выглядя искренне растерянным, мальчик наклонил голову.       – Какая проверка? Я уже решил, что это будет хорошим местом для публикации, нет необходимости проходить проверку.       Петунья наконец вспомнила его необычное имя: Ксенофилиус Лавгуд.       Она встречала его только один раз, на вечеринке Уизли. С тех пор он стал выше, его волосы длиннее и подстрижены неравномерно, как будто он сам подрезал светлые пряди тупыми ножницами. Но его чувство моды было таким же ужасным, как и тогда, и его голос оставался мягким и скромным.       –Люди будут рады прочитать мой журнал и узнать о... – продолжил он.       Продавец прервал его насмешкой.       – Узнать о чём? Всё, что ты пишешь, это безумная чушь – только посмотри на это!       Рука мужчины на удивление быстро схватила одну из бумаг со стойки. Петунья, всё ещё стоящая среди высоких полок, только сейчас поняла, что это, должно быть, тот журнал, который Ксенофилиус пытался продать.       Мужчина начал читать первый заголовок, и на его лице появилась хмурая гримаса: «Министр магии подрабатывает в вампирских пабах в надежде проникнуть в ряды Тьмы...» Откуда ты берёшь этот мусор?       Бумагу бросили на землю, а мужчина потопал между полками, видимо, покончив со всем этим. Его быстро отступающая спина создавала впечатление, будто он убегает в тень, рассечённую косыми лучами света, и находится в большей безопасности под всеми этими невидящими укрытиями, чем на открытом воздухе, под прикованным к нему бесхитростным взглядом Ксенофилиуса.       И теперь, когда он ушел, Петунья оказалась в центре внимания тех же глаз.       – Я знаю тебя. Как цветок – Петунья.       Петунья не была уверена, действительно ли его слова заслуживали волны смущения, охватившей ее; похоже, он ничего под этим не имел в виду.       – ... Да. Ксенофилиус, не так ли?       Он улыбнулся.       – Ты вспомнила. Большинство людей склонны об этом забывать, а затем просто называют меня как-нибудь по-другому.       Петунья чувствовала себя немного не в своей тарелке. Она хотела прийти сюда, чтобы узнать больше о существах или, точнее, выбросить из головы свои мысли. Она не думала, что ей придется взаимодействовать с кем-либо, особенно с волшебником, которого она едва знала.       Но что-то помешало ей просто уйти. Возможно, дело было в том, что продавец только что сделал то же самое, проигнорировав мальчика и уйдя, как будто его присутствие действовало ему на нервы.       Возможно, это была иллюстрация, которую Петунья увидела на обложке выброшенного журнала. Петунья взяла бумагу, рассеянно разглаживая складку, её глаза не отрывались от размазанных линий маленького рисунка, засунутого в угол и окруженного кружащимся заголовком. «Почему великанья мода скоро захлестнёт рынок»...       В ответ ей улыбался рисунок человекоподобного зверя с длинными руками, одетого в лохмотья. Его тяжёлые брови и маленькие глаза были до крайности преувеличены, но каким-то образом этого сходства оказалось достаточно, чтобы у неё по спине пробежал дрожь.       Трава под её пальцами, боль, пронзающая ногу, земля вибрирует с громким шумом...       – Тебе это нравится? Я написал это сам.       Петунья вздрогнула и подняла глаза. Ксенофилиус подошёл ближе, пока она была отвлечена, теперь стоял рядом с ней и зачарованно смотрел на свой журнал, как будто никогда его не видел.       Её палец завис над рисунком, и Петунья рассеянно заметила, что он слегка дрожит.       – Это... что это за штука?       – Иллюстрация.       Он смеялся над ней? Петунья бросила на него быстрый взгляд, который не смог пробить его броню добродушной очевидности.       – Кого?       – Великана. Ты когда-нибудь видела такого? Я слышал, что они могут вырасти достаточно большими, чтобы чистить дымоход без лестницы. Представь, как это должно быть удобно... хотя я также слышал, что в их пещерах нет дымоходов, так что, возможно, они не так уж этому рады.       Петунья сглотнула и отвела взгляд от картинки, тупо глядя на заголовок, который продавец прочитал вслух. Вампиры?       – Хочешь почитать?       Петунья хотела сказать «нет». Ей следовало сказать «нет». Мальчик вёл себя слишком фамильярно, они едва перекинулись парой слов и толком не знали друг друга, его журнал её не интересовал – разве что маленькая часть её не могла удержаться от того, чтобы её взгляд бегал от заголовка к заголовку.       И каким-то образом через час Петунья оказалась в странном кафе-мороженом: она сидела на ярко-фиолетовом кованом стуле, а перед ней таял шарик зелёного льда, её пальцы перелистывали страницы, стараясь сохранить липкую сладость от бумаги. Когда она закончила последнюю статью – «морщерогие кизляки и способы их ловли» – она наконец посмотрела на Ксенофилиуса, сидевшего напротив неё.       Его губы были измазаны розовым мороженым, как будто он намеренно нанёс на них цвет, и он, казалось, не возражал, спокойно глядя в ответ. Он ни разу не прервал чтение Петуньи, единственный признак того, что он не дремал, постоянно притопывая ногами. Теперь его лицо просветлело.       – Что ты думаешь?       Петунья на самом деле не была уверена, о чём она думает. Её разум гудел от всех её мыслей, как улей, в который тыкали разные заголовки, как будто они были палками.       Снежный ком в её голове уже начал катиться и собираться, когда она прочитала «Существа или звери?», улавливая каждое существо, о котором упоминалось вскользь, но о котором Петунья не знала, впитывая информацию, но это...       Она ничего не знала о том, о чем Ксенофилиус упоминал в своем журнале. Она не знала, кто такой магический министр (ведьма средних лет по имени Юджина Дженкинс), она не знала, что вампиры на самом деле существуют и даже имели свои пабы, она не знала... Петунья не знала, что великаны не были безмозглыми зверями, но не просто так противостояли волшебникам.       Статьи Ксенофилиуса были запутанными и неструктурированными, в них подчёркивались несущественные детали и замалчивались важные выводы. Но когда он заявил, что гиганты сражались плечом к плечу с вражескими силами, потому что чувствовали, что их выбор одежды не получил той оценки, которую они заслуживают (и теперь магическое общество было призвано одеваться, как они, и подавать пример), Петунья прочитала под строками: они имел конфликт с волшебниками из-за неуважения. Не упоминалось, действительно ли проблема заключалась в их одежде или она шла глубже, но Петунья легко могла поверить, что за этим кроется нечто большее: тон «Существ или тварей?» всё ещё проникал в её мысли, обращение, которое она сама наблюдала, когда дело дошло до талисманов...       Гиганты дрались потому, что волшебники, вероятно, относились к ним так же пренебрежительно, как и к магглам. Как они относились к сатирам, со всей их природной магией и музыкой, как они относились к красным колпакам, чей жуткий смех преследовал Петунью во сне. Как они, очевидно, обращались с рядом других существ, перечисленных в разделе «Существа или твари?»: кентавры, оборотни, домовые эльфы, гоблины...       Проще говоря, Петунья была немного ошеломлена. Она не знала, что ей делать со всей этой информацией.       Обычно её любопытство подпитывалось небольшими закусками, возбуждавшими аппетит, но никогда не насыщавшими его. Но теперь она укусила такой кусок, что не знала, как вообще сможет это всё переварить.       И как ни странно, в то же время это казалось слишком простым. Она знала, что за этим стоит нечто большее, что она не сможет постичь сложности всей войны из-за моды, даже если бы ей отчаянно хотелось этого. Но, по крайней мере, она могла это представить и за что цепляться.       – Моё мороженое никогда не выглядело так.       Петунья моргнула, пытаясь отвлечься от гула своих мыслей и снова сосредоточиться на Ксенофилиусе, который, в свою очередь, с явным интересом смотрел на зелёный суп, который был всем, что осталось от мятного мороженого Петуньи.       Петунья откашлялась.       – Ты имеешь в виду растаявшим?       – Хм. Я всегда ем его, пока оно холодное. В жидком виде оно вкуснее?       – Нет.       – Хорошо, я не знаю, смогу ли я каждый раз ждать так долго.       Петунья не знала, что на это ответить, и вместо этого сосредоточилась на своих собственных проблемах.       – В этом журнале всё, что ты написал, правда?       – Правда – такое странное понятие. То, что верно для меня, может быть неверным для тебя.       Петунья моргнула.       Он продолжил:       – Но должна ли быть правда, чтобы быть важной? Я думаю, гораздо веселее держать мысли в голове сытыми и интересными.       Сытые мысли, насыщенное любопытство... не это ли привело сюда и Петунью? Её любопытство, её желание узнать что-то новое.       – Что ты знаешь о сатирах?       Ксенофилиус играл с прядью своих волос, и казалось, что белая сладкая вата медленно обматывает его костяшки пальцев.       – Я знаю, что тебе никогда не следует вступать с ними в состязание по выпивке, иначе ты очнешься в компрометирующей ситуации.       Петунья покраснела, а затем нахмурилась, чтобы скрыть тот же румянец.       – И всё?       Он усмехнулся, не реагируя на её тон.       – И всё.       На секунду воцарилось молчание, прежде чем Петунья продолжила с легким вызовом:       – Что ты знаешь о разумных существах? – вспомнив, что она прочитала в «Существах или тварях?», Петунья быстро уточнила:       – Как кентавры и оборотни?       Ксенофилиус протянул ложку через стол и окунул её в зелёный ледяной суп. Когда его посуда ударилась о миску, раздался легкий звон.       – Знание немногого и большего количества может ощущаться одинаково. Я знаю, что кентавры видят будущее и что оборотни любят чизкейки.       Он слизнул зелёную каплю с ложки, задумавшись.       – Может быть, мне стоит об этом написать.       – Почему?       – Когда люди узнают, что им просто нужно печь раз в месяц чизкейки, они, возможно, перестанут так бояться.       Петунья сглотнула, что-то в его тоне привлекло её внимание, как будто она зацепилась ногтем за пустую угрозу.       – Бояться чего?       Он пожал плечами.       – Оборотней. Гигантов. Войны, конечно.       «Конечно», — эхом отозвалось в голове Петуньи. Ещё совсем недавно она даже не знала, что он существует, тогда как для Ксенофилиуса он гораздо дольше был под постоянной тенью. Но глаза его были ясными, как весенний ручей, в них не было видно ни сомнений, ни страхов.       – Думаешь, это действительно поможет?       Он улыбнулся, но не ответил на ее вопрос.       – Тебе понравилось?       – Что?       Он указал подбородком на красочную обложку, которую она положила своей собственнической рукой.       – Придира.       Петунья слегка пошатнулась от смены темы. Какое странное название.       – Это... определенно увлекательно.       «Юджину бы это понравилось», – подумала Петунья, и затем её сердце болезненно сжалось, напоминая ей, почему ей лучше сосредоточиться на мальчике, который на самом деле сидел с ней – мальчике, который не держал от неё в секрете всю войну, – а не на тот, чьё отсутствие было похоже на гноящуюся дыру в её кишечнике.       На нелепую секунду она задалась вопросом, как они оба выглядят снаружи, сидя вместе на этих богато украшенных стульях: она в своем красивом платье, он с цветами за ухом, едят мороженое и разговаривают. И почему она никогда не делала ничего такого простого, но яркого с тем, кого ей хотелось бы просто простить.       – Твоя голова, должно быть, довольно тяжелая, вот это поможет.       Петунья почти вздрогнула, когда Ксенофилиус внезапно протянул к ней руку, а затем щёлкнул пальцами, и она почувствовала, как что-то прижалось к нежной коже, касающейся верхней части её уха, а к её носу донёсся сладкий аромат. Осторожно протянув руку, кончики её пальцев наткнулись на атласно-мягкие лепестки, щекочавшие висок.       За её ухом появилась маленькая цветущая ветка, похожая на ту, что носил Ксенофилиус.       – Это поможет отпугнуть мозгошмыгов, они любят отягощать разум.       Петунья почувствовала пульс в горле, её щёки загорелись. Скажи что-нибудь, не смотри на него просто так...       – Твой журнал – есть ещё?       Он улыбнулся. И каким-то образом, когда Петунья вышла из магазина мороженого, она стала на одну подписку на «Придиру» богаче.

❀