Petunia and the Little Monster

Август, 1974

      Когда атмосфера вокруг неё сменилась от энтузиазма к ужасу, Петунье понадобилось несколько минут, чтобы хотя бы заметить это.       В конечном итоге ничего удивительного здесь не было: на деле крики почти не менялись по высоте и интенсивности, как и движения окружающих. Деревянное сиденье под юбкой её лучшего платья дрожало с тех пор, как игра накалилась и заразила публику лихорадочной интенсивностью, заставляя их топать ногами, прыгать и опасно наклоняться вперёд, свесив размахивающие руки и головы над крутым обрывом. Шум был оглушительным, оскорбления и поощрения смешивались вместе, создавая звуковой барьер, который лишь едва заслонялся диктором, который изо всех сил старался не отставать от быстро меняющихся игроков в воздухе, от чего лично Петунья уже давно отказалась.       А потом что-то заставило волосы встать дыбом, что-то заставило её напрячься и схватить пальцами Юджина, который аплодировал вместе с Биллиусом.       Он посмотрел неё, с таким же напряжённым выражением лица, и широкая улыбка медленно исчезла с его лица.       – Цветочек? Тебе плохо?       Она покачала головой, оглядываясь вокруг, пытаясь найти причину этого крохотного семени страха, засевшего глубоко внутри её живота, с каждой секундой распространяющего свои корни всё глубже в её плоть. Это было то же самое чувство беспокойства, которое гноилось с тех пор, как она заметила волшебников в чёрных одеждах, мракоборцев, как их, по всей видимости, называли, с тех пор, как она молча слушала пренебрежительные комментарии Биллиуса. Магические талисманы отвлекали, очаровывали и кружились вокруг неё, как паутина, но теперь прекрасные узоры растянулись и истончились, и чувство безопасности растаяло вместе с ними.       Что-то было не так.       Юджин, должно быть, тоже это почувствовал или, по крайней мере, уловил её беспокойство, потому как он встал и огляделся, Петунья последовала его примеру. И как раз тогда, когда она ничего не заметила, как раз когда ей хотелось убедить себя в том, что она, должно быть, ошиблась, её уши наконец уловили различные тонкости окружающих её звуков.       Диктор молчал, а громкие голоса вокруг неё были уже не взволнованы – напуганы.       Сердце Петуньи замерло на одном вздохе, на втором её глаза встретились с карими глазами Юджина, а затем всё развалилось. Оглушительные крики и давка людей, которые теснились вокруг них, толкаясь, ударяя и почти срывая Петунью с ног, если бы не обещающая синяки хватка Юджина, сжимавшего её руку, притягивающего её ближе и пытающегося следовать за потоком, а не плыть против него. Она потеряла из виду в толпе огненную швабру на голове Биллиуса и не имела ни желания, ни даже возможности искать его в кружащемся рое плеч, шляп и волос вокруг неё.       Раздались скрипящие и раскалывающиеся звуки, почти незаметные среди всей этой какофонии, отчего услышав их, Петунья вся сжалась от страха.       «Дурацкая, хлипкая башня», – подумала она, а затем что-то обрушилось под ней с громким треском, она потеряла равновесие, а рука, за которую её тянул Юджин, пронзилась болью.       Натиск людей довёл конструкцию до предела, в результате чего древесина раскололась и развалилась под ними. Петунья не знала, сколько времени им осталось до того, как башня полностью рухнет, или что они могут сделать, чтобы остановить это; всё, что она знала, это то, что ей нужно спуститься, нужно уйти с этой опасной, плохо построенной трибуны...       Ещё одна трещина, и на этот раз Петунья споткнулась так близко к краю, что могла смотреть вниз, на землю далеко внизу, дыхание покидало её легкие в порыве паники и страха.       А потом она моргнула и всего на секунду увидела что-то, что вселило каплю спокойствия в бурлящее море её мыслей, что позволило ей ещё раз взглянуть на то, что происходило перед её глазами.       Зелёные лозы. Ползущие и разрастающиеся по протестующему дереву, плетущие яркий гобелен, который связывал всё воедино и крепко удерживал, когда дерево хотело сломиться. А внизу, на земле, поднялись сатиры, флейты и арфы, играя песню, которая терялась в криках вокруг неё. Но виноградные лозы, несмотря не оглушающий гвалт, росли, разворачиваясь и утолщаясь, что было видно невооружённым глазом.       А затем её оттащили от края, её щека столкнулась с вздымающейся грудью Юджина, в то время как он притянул её ближе и зашагал вперёд, пробиваясь сквозь толкающиеся вокруг них конечности, и ужас снова поглотили её.       Следующие минуты представляли собой калейдоскоп широко раскрытых лиц, ударов ногами, хныканья, громких голосов, имён, выкрикиваемых в толпе, а затем ноги Петуньи оказались на твёрдой земле, короткая трава дразнила и щекотала её лодыжки.       И она была одна.       – Юджин? Юджин!       Но как бы часто она ни звала, её голос поглощался другими, делавшими то же самое, и она не могла заметить ни одной солнечной кудряшки где-нибудь в кишащей массе вокруг неё.       «Юджин, где ты? Ты мне нужен, мне страшно, не оставляй меня одну, я не знаю, что происходит...»       Толпа понесла её дальше, прочь от стадиона и скрипящих башен, к палаткам и полям за ней, и на этот раз Петунья даже не почувствовала этого, когда миновала барьер. Сколько она ни вытягивала шею, как громко ни звала, она его не видела, она нигде не могла найти...       Острая боль заставила её вздрогнуть и заковылять: мужчина, который наступил ей на ногу, уже потерялся в толпе, а её сильно пострадавший палец на ноге был единственным свидетелем его действия.       Но, как ни странно, боль прочистила её голову, дав ей возможность на секунду собраться с мыслями и по-настоящему подумать, а не бездумно бежать и кричать.       Банка... ей нужно было добраться до этой дурацкой красной банки, которая и перенесла их в этот кошмар.       Позади неё послышалось нервирующее кудахтанье, прорезавшее шум, как рой пираний сквозь кровавую воду, и Петунья побежала, не обращая внимания на пульсирующий жар в измученной ноге при каждом шаге.       Беги, беги, просто беги и доберись до банки, не оглядывайся...       Но, конечно, она оглянулась. И то, что она увидела, высосало жгучее дыхание из её легких, оставив её задыхаться и застыть.       Гигантское существо. Он шëл прямо на них, на ногах размером с ствол дерева, тяжёлая бровь затеняла ужасающее человекоподобное лицо, а рот был такой же длины, как сама Петунья.       Он даже был одет в странную одежду из шкур и меха, освещённую вспышками разноцветных огней (заклинания, как поняла Петунья, его забрасывали заклинаниями), оставляя его руки и ноги обнажёнными, но не менее уязвимыми. Когда он большой рукой опрокинул одну из уже повреждённых трибун, такую же высокую, как и он сам, его не остановили фигуры в чёрных одеждах, бегущие к нему, как муравьи к свежему трупу.       Грохот эхом зазвенел в ушах, когда башня рухнула, земля загудела, и небольшая волна распространилась по поверхности почвы, её повреждённый палец на ноге кольнуло болью, и снова этого было достаточно, чтобы испугать Петунью и вывести еë из ступора, как если бы её ударили кнутом для скота.       Что бы это ни было, это опасно, ей необходимо уйти...       Где Юджин? Где банка? Как могла Петунья найти его в этой бурлящей массе, освещённой вспышками заклинаний и сумраком?       А затем, когда она увидела участок более высокой травы на холме, на который она упала несколько часов назад, борясь с тошнотой (и с тем, как ей хотелось вернуться и довольствоваться более лëгкими заботами), её палец на ноге послал мстительный укол боли вверх по ноге, сводя икру судорогой, и она споткнулась.       Только для того, чтобы перевернуться и обнаружить, что смотрит на пару железных ботинок, покрытых ржавчиной и чем-то более тёмным.       Прежде чем она успела подумать об этом, её лицо поднялось, обнаружив, что выпуклые, налитые кровью глаза смотрели на неё с худощавого лица, обрамлённого грубыми прядями редких волос и увенчанного красным колпаком.       Нет, нет, нет...       – П-пожалуйста, – прошептала Петунья, но не увидела в глазах существа никакой жалости, только садистское ликование.       Конечно, какая-то горькая часть внутри неё вздохнула. Почему Красному колпаку проявлять милосердие к той, кто наблюдала за ними со снисходительным изумлением, почему бы ему не насладиться её страданиями, когда они обнажены до предела и доступны для смакования?       Но Петунья не привыкла съёживаться: в страхе она либо убегала, либо нападала, никогда не показывая шеи и не кланяясь. И прямо сейчас её тело переполнялось страхом, адреналином, истерией, словно пороховая бочка, ожидающая, когда её подожжёт единственная искра, её мышцы напряглись, а глаза горели.       Существо пристально посмотрело на неё, его пика лениво раскачивалась в воздухе, с острого конца капало что-то, что заставило Петунью внезапно порадоваться темноте вокруг них. А затем он захихикал – её волосы встали дыбом.       – Мне нужны волшебники, – сказал он своим странным скрипучим голосом, и Петунья почувствовала, как кровь застыла от внутреннего льда. Прежде чем она успела удивиться его словам (откуда он узнал?), Красный колпак обернулся, его железные ботинки звякнули и исчезли в темноте, звук поглотился какофонией вокруг неё.       А затем эта встреча исчезла из её памяти, когда земля снова содрогнулась, крики и глубокий рев пронзили её уши, заставив её встать на больные ноги. Палец ноги пульсировал и пульсировал, а шла она не столько от острой боли, сколько от онемения и скрежетания по костям.       Она могла видеть фигуры вокруг себя, шагающие сквозь туман, бегущие, ковыляющие, и все они вызывали всплеск паники в груди Петуньи. Ей здесь не место, ей не место среди них, ей нигде не найти помощи, она потеряна и одинока...       Не обращая внимания на пульсирующую боль в пальце ноги, она побежала. Может быть, эти фигуры были такими же, как она, убегавшими, может быть, это были пресловутые мракоборцы, пришедшие защищать, но она, тем не менее, бежала, потому что какой-то инстинкт подсказывал ей, что она не будет в безопасности ни с кем, кроме Юджина. Эти волшебники её не знали, им было на неё наплевать, в их глазах она была просто магглой, бессильной, никчёмной, слабой...       Она услышала позади себя жуткий смех Красного колпака, но не обернулась, её разум кружился, пытаясь прогнать страх и сконцентрироваться настолько, чтобы найти эту дурацкую банку, найти что-нибудь в этой окрашенной в красный цвет темноте...       А потом она внезапно услышала своё имя, имя, которым ей звал лишь один-единственный человек, и когда она обернулась, она увидела его. Покрытого грязью, с разорванной рубашкой, которая теперь больше походила на жилет, но не тронутого кровью. Никакой кровью.       Он сжимал палочку бледными пальцами, и в глубине души, омрачённая облегчением и восторгом, Петунья задавалась вопросом, когда же он пошёл за ней.       Руки сомкнулись вокруг неё, запах сажи и пота – это не то, что она когда-либо думала, что сможет так жадно вдыхать до сих пор. Юджин.       После этого всё покрылось туманом. Как будто её разуму просто нужно было посмотреть на него, чтобы успокоиться, позволить себе отдохнуть после состояния повышенной готовности, и их бег по полю был почти сюрреалистичным в умиротворении, которое ощущала Петунья. Она даже не удивилась, когда Юджин уверенными шагами подвёл их к банке, которую она так отчаянно искала, а когда она коснулась прохладного алюминия и всё вокруг начало сплывать воедино, она только вздохнула с облегчением.       Будет время для слёз, гнева и срыва, но на данный момент они смогли выбраться.       Каким-то образом им это удалось.

❀

      Петунья держала чашку в руках, позволяя чаю согревать пальцы сквозь фарфоровую преграду. Юджин подарил Петунье «свою» чашку, ту, у которой был всего один маленький скол по краю и узор из изящных незабудок, нарисованные на её гладкой поверхности.       Знакомое зрелище в данный момент не принесло ей утешения.       – Война?       Юджин молчал. Может быть, потому, что он уже повторил это два раза. Может быть, потому, что он не знал, что сказать.       Может быть, потому, что ему больше нечего было сказать.       Кожа Петуньи подёргивалась, её измученные мышцы дрожали. Холод распространялся глубоко внутри её костей, несмотря на тёплый чай, который она пила, и колючее одеяло, которым Юджин накинул её грязное платье. (Одно из её любимых платьев, навсегда испорченное грязью и травой – кровью и воспоминаниями.)       Палец её ноги превратился в тупую, пульсирующую боль, которую с каждой секундой становилось всё труднее и труднее игнорировать. Возможно, это произошло из-за угасания адреналина или возобновившегося шока. Петунья не знала и не могла заставить себя волноваться.       Волшебники враждовали друг с другом.       Восприятие войны Петуньей было очень ограничено: оно заканчивалось вещами, которые она узнала в школе, и тревожными взглядами, которыми иногда обменивались её родители, когда вспоминали что-то, о чём никогда не говорили. Петунья знала, что её отца призвали на последнюю войну – он был мобилизован в армию, когда был чуть старше её сейчас, – но это всегда казалось таким далёким, чем-то, что давно прошло и что не коснётся её жизни. Он никогда об этом не говорил, и когда он слегка прихрамывал в особо холодные дни все в её семье вели себя так, будто ничего не заметили.       Но сейчас... война была тут. Война, которая превратила приятную прогулку с Юджином в сценарий, к которому Петунья наверняка будет возвращаться в своих кошмарах.       Гигантская фигура, окутанная заклинаниями, полнейшая паника и хаос, окружавшие её, её сердце, пытающееся выпрыгнуть из груди, давление в горле, когда она бежала одна, думая, что она никогда не найдёт выхода...       Чья-то рука накрыла её руку, прежде чем её дрожь заставила горячий чай брызнуть на её липкую кожу. Рука, которую она так счастливо держала несколько часов назад, теперь была исцарапана, а под ногтями – корка грязи. Кожа Юджина была такой же холодной, как и её.       – Эта война... кто сражается?       Его пальцы дёрнулись, его рука слегка сжала её руку.       – Маньяки.       Петунья смотрела на него, пока он не продолжил, его голос был хриплым.       – Они хотят свергнуть правительство и править самим. У них есть определённые представления о том, кого следует, а кого нельзя пускать в наше общество.       Это звучало пугающе знакомо. То, что Лили рассказала ей о своей школе, чего она боялась за Северуса...       – Сторонники чистой крови?       Если Юджин и был шокирован тем, что она узнала об этом, то это не отразилось на его лице. Вместо этого оно было пронизано усталостью и чем-то более тяжёлым. Его глаза были почти чёрными в слабом свете, проникающем в кухню, в которой они решили передохнуть, прихромав внутрь с уединенной улицы Дорсета, пока они не почувствовали себя в безопасности, окружённые этими знакомыми стенами.       – Да. Они фанатичны и опасны. Нападений было несколько, и они, похоже, усиливаются. Но я никогда не думал, что на Чемпионате Мира они выпустят великана...       Воспоминания нахлынули на Петунью, её стройные плечи изогнулись под их тяжестью. Это была комната, куда она впервые пришла много месяцев назад, с большим камином, через который она могла попасть в него. Она использовалась для хранения и приготовления еды для волшебных существ и за несколько месяцев стала своего рода базой в гостях у Юджина и Айви. Но теперь казалось, что кирпичные стены вокруг неё вот-вот рухнут, полки и банки вокруг неё сменились призрачными фигурами, потрескивание камина позади неё звучало как крики и рëв, а под ним раздался сухой, кудахтающий смех.       Большой палец Юджина провёл по её ладони, движения были медленными и успокаивающими. Петунья встретилась с ним взглядом и попыталась успокоить своё сердце.       Она вернулась, она в безопасности. Ничто не могло последовать за ними.       Что-то в том, что только что сказал Юджин, терзало её разум, как будто её мозг пережёвывал его слова и что-то застряло у него в зубах.       Юджин никогда не думал, что на Чемпионате Мира что-то произойдёт... но он знал, что это пусть и мало, но вероятно.       И он никогда не говорил об этом Петунье. За всё время, проведённое вместе, он ни разу даже не намекнул на что-то более тёмное, происходящее в его мире, всякий раз, когда они встречались, они говорили о фантастических тварях, их семьях или интересных человеческих изобретениях.       Никогда о войне.       – Почему ты никогда мне не говорил?       Наступило молчание.       – Я надеялся, что тебе это никогда не коснëтся.       Никогда не коснëтся? Несмотря на то, что Петунья не была ведьмой, её самые важные точки соприкосновения – Аспен, Юджин (Лили) – были глубоко укоренены в этом мире. Как он мог подумать, что нужно хранить это в тайне? Почему он думал, что это её не касается?       Небольшое подозрение зародилось в её сердце, от чего её затошнило. Она отдёрнула руку.       – Потому что я маггла?       – Потому что тебе не следует вмешиваться в это. Я подумал... что, возможно, я смогу защитить тебя.       – Как невежество может уберечь меня?       Юджин не ответил. Петунья глубоко вздохнула и отпила чай, надеясь, что знакомое движение её успокоит. На языке горчило, нечёткий осадок, оставшийся на нём, заставил её скривиться.       – Сколько?       – Цветочек...       – Сколько?       Он потёр лицо.       – Может быть, три года. Но раньше такого не было.       Три года войны, А Петунья и не подозревала.       Юджин – это одно, но почему Лили никогда ничего не упоминала? Если не Петунье, то хотя бы родителям? Конечно, это было важнее, чем её дурацкое задание по зельям или встреча с друзьями.       Воспоминания всплывали из подсознания Петуньи, маленькие обрывки ситуаций, с которыми она никогда по-настоящему не связывалась. Миссис Уизли на вокзале, когда она пригласила Петунью к ним домой и оплакивала «трудные времена». Комментарии Биллиуса и Фрэнка о том, что они попали в беду, не имели для неё особого смысла.       Лицо Лили, когда она смотрела на газету их отца.       Почему Петунья никогда по-настоящему не сомневалась в этом? Умышленно ли она держала глаза закрытыми на суровую реальность, таившуюся в этих широких зелёных глазах, на презрительный голос Биллиуса, на увёртки Юджина?       Неужели она просто отказалась признать опасность?       Петунья уставилась в свой чай, как будто в нём и крылись все ответы, но единственное, что она видела, было её собственное мутное отражение, плавающее и дрожащее на непрозрачной поверхности.       Юджин солгал ей. Он держал её в неведении, а самые большие опасения для неё перед началом этого дня заключались в том, не будут ли их наряды конфликтовать, поймёт ли она игру, не смогут ли они каким-то образом не допустить её в свой мир из-за её статуса...       Всё это меркло по сравнению с реальностью произошедшего. Ни разу Петунья не подумала, что у неё есть причины опасаться за свою безопасность.       Потому что Юджин не предупредил её.       Она не знала, что должна была чувствовать. Может быть, возмущение, может быть, отголосок того самого страха, который гнал её через поле, может быть, даже капля усталого понимания, но как-то всё притупилось. Всё, что она действительно чувствовала, это боль в пальце ноги.       Почему-то казалось, что ей осталось только одно.       – Я иду домой.

❀

      Как только Петунья открыла глаза и увидела знакомые обои в своей гостиной, ей захотелось заплакать. Её эмоции начали просачиваться сквозь хрупкий барьер шока, пронзённый мыслью о «доме», которая вторглась в неё непрошено. Ей вдруг захотелось закричать, бросить вещи и стереть из воспоминаний последние несколько часов.       Вместо этого она осторожно пробралась в ванную наверху, надеясь, что она пуста. Она могла слышать мать на кухне, впервые за долгое время готовящую без посторонней помощи, поскольку Петунья сказала ей, что проведёт вечер с подругой.       Прямо сейчас Петунья подумала, что она всё ещё должна была смотреть игру с Юджином или, возможно, праздновать победу какой-либо команды. А не прокрадываться по собственному дому, как вор, грязный и дрожащий.       Душ помог ей успокоиться. Стоять под струей воды, которая мелкими каплями била по её мышцам и смывала все следы её борьбы, было очищением, которое шло более чем поверхностно.       Выйдя из ванной, Петунья собрала свою одежду и вместо того, чтобы положить её в корзину для белья, скомкала её в небольшой комок, намереваясь выбросить.       Хотя ей, вероятно, удалось бы избавиться от пятен за несколько стирок, они навсегда испортились в её глазах.       Внезапно Петунье захотелось спать, захотелось странных, обыденных забот, таких как школьные занятия или то, как уложить свои тонкие волосы. Ей не хотелось думать ни о войне, ни о волшебниках, ни о странных существах, которые бродили сквозь туман или опрокидывали башни голыми руками...       Поэтому ей не следовало так сильно удивляться, когда она открыла дверь своей комнаты и встретилась с большими изумрудными глазами Лили.       Сейчас были летние каникулы, поэтому это не было такой неожиданностью, если бы она не проводила почти всё время в отъезде. Лили регулярно навещала своих школьных друзей, иногда оставаясь на ночь (о чём Петунья никогда не осмеливалась спросить своих родителей, но Лили без труда объявила об этом), и если она была в Коукворте, то обычно оставалась снаружи как можно дольше, собирая лягушачьи яйца в банки или сорняки в один из её толстых гербариев под мышкой. У неё были горшочки, полные вещей, которые она называла «ингредиентами», и Петунья лишь поморщилась, глядя на эту коллекцию, загромождающую верхнюю часть комода Лили.       – Ты вернулась, Тьюни.       Петунья быстро собралась с мыслями и направилась к своей кровати, на которой была аккуратно сложена её ночная рубашка. Мысли, густые, как смола, засоряли её разум, одна из которых выходила на передний план над всеми остальными: Лили знала.       Лили знала, что была война, и никогда не говорила о ней ни слова.       Петунья была утомлена за день и утомлена разговором с Юджином. Сейчас у неё не было сил противостоять Лили, поэтому она изо всех сил старалась не обращать внимания на младшую сестру, натягивая через голову свежую одежду. Запах свежевыстиранного немного успокоил её нервы, помогая ей наконец почувствовать себя совершенно чистой. Снова дома, в своей шкуре.       – Тьюни? С тобой всё в порядке?       Нет.       Петунья устроилась на кровати, взбила подушку и откинулась на нее. Голова у неё раскалывалась, а кости были тяжёлыми, как камни, и её конечности тянулись вниз. Палец ноги сильно пульсировал, но Петунья отказывалась смотреть на свою опухшую красную плоть, не желая противостоять видимому напоминанию о том, что последние часы не были чем-то бестелесным, как кошмар.       – Что происходит? Что-то случилось?       Да. Я поняла, что ты хранишь секреты. Я поняла, что мы в опасности.       Лили раздражало её молчание, в её голосе прокрадывалась нотка раздражения.       – Тьюни!       И тут что-то внутри Петуньи просто лопнуло.       – Лили!       Лили моргнула, ошеломлённая ядовитостью пронзительного голоса сестры.       Но теперь, когда плотина прорвана, слова лились с губ Петуньи, как будто она их рвала, высвобождая ядовитую грязь, которая склеила её внутренности в тревожный клубок.       – Как ты могла, Лили? Как ты могла ничего не говорить? Почему ты не предупредила меня, почему ты не предупредила маму и папу? Нечего отшучиваться и отмахиваться, это же война! Война!       – Что ты? Как..?       – Ты намеревалась скрывать это от нас?       Молчание Лили было красноречивее любых слов.       Следующий шёпот Петуньи был тихим и резким.       – Почему?       – Потому что это не имеет к тебе никакого отношения!       Петунья сглотнула, толстый комок в горле сжал дыхательные пути.       В другой жизни Лили, возможно, была бы права. Возможно, Петунью это никогда бы не коснулось, если бы она не сунула нос в дела волшебника, если бы она не поддалась искушению и не отправилась в Косой Переулок много лет назад...       Но она это сделала. И она не изменила бы этого, не изменила бы того, что у неё было с Аспен, Айви и Юджином – даже теперь, когда она знала о тьме, которую хранит этот мир.       – Ты не права.       Лили, казалось, не согласилась, качая головой, её рыжие локоны развевались.       – Зачем мне говорить тебе, Тьюни? Это было бы жестоко!       – Почему?       – Потому что ты ничего не можешь сделать!       Петунья остановилась. Один вдох, два вдоха, а затем её сердце снова начало колотиться, быстро и сильно, но движимое странным, безымянным ужасом.       Ей хотелось перестраховаться против этого аргумента, как и в случае с первым, и найти причину, по которой Лили ошибалась.       Но ничего не пришло в голову. Что могла сделать Петунья, столкнувшись с войной, в которой использовались силы, о которых она даже не мечтала? Что она могла сделать, чтобы защитить себя, свою семью, своих близких?       Ответ глухо отозвался в её груди.       Ничего. Она ничего не могла сделать.       Лили была права.       И Петунья немного возненавидела её за это.

❀