Petunia and the Little Monster

Август, 1973

      Их поцелуй изменил ситуацию, но сами они, как ни странно, остались прежними.       Это сбивало с толку Петунью, однако в то же время это было самое чудесное время, которое она могла вспомнить.       Она часто навещала Айви (Юджина): всякий раз, когда могла уйти от вопросительных взглядов родителей и громкого присутствия Лили в их общей комнате. Когда она ложилась спать, её разум пылал от образов волшебного солнечного света, мягких кудрей, широкой улыбки, пышных полей и осторожных прикосновений, от которых по её коже пробегали мурашки, а кровь приливала к лицу.       Большую часть времени они проводили в вольере окками: либо играя с Айви и её братьями и сёстрами, либо просто гуляя по лесу, окружающему их гнездо, Юджин показывал ей маленьких существ, прячущихся в норах или летающих над их головами. Зверинец Ньюта Саламандера был огромен, и каждое существо казалось более волшебным и фантастическим, чем предыдущее. Они также говорили о своих семьях, о магии, о зверях, но почему-то никогда не обсуждали, что они теперь значат друг для друга. Юджин просто брал её за руку, проводил пальцем по щеке или целовал, а Петунья наслаждалась его прикосновениями и вниманием так, будто она голодала много лет. Им не нужны были слова.       Также они часто проводили время в вольере, в котором содержались гиппогрифы Юджина. Он сказал Петунье, что его бабушка разводила их всю свою жизнь, но его отец отказался принять её мантию, вместо этого позволив остаткам и потомству этого стада доживать свои дни в своём доме.       Конечно, у Юджина был любимец, и в том, как он к нему относился, Петунья видела отражение себя и Аспена. Кожа гиппогрифов была не туго натянута, а покрыта смесью блестящего меха и пушистых перьев, птичьи глаза же были яркими и острыми, а не молочно-серыми, как у Аспена.       Любимца Юджина звали Икар («Слишком напыщенно, на мой вкус, но это имя выбрал мой дядя, а я был слишком мал, чтобы протестовать»), у него были рыжий мех и перья, блестевшие, словно заходящее солнце, когда он шуршал ими в гордом проявлении. Когда Петунья поклонилась и осторожно подошла к нему, Икар позволил ей погладить свой острый клюв и мускулистую шею, терпя её внимание, пока Юджин наблюдал за ним.       – Он выглядит опасным.       Юджин покачал головой в насмешливом несогласии.       – Нет-нет, он выглядит комфортным, Цветочек. Посмотри на эту широкую и мягкую спину – никаких торчащих костей, никакой холодной и скользкой кожи...       Петунья прервала его взглядом.       – Аспен не неудобный!       По крайней мере, когда она накрывала его спину достаточным количеством одеял.       Юджин усмехнулся над выражением её лица, возможно, угадав слова, которые она оставила невысказанными, но прежде чем Петунья успела возразить ещё, он заставил её замолчать мягким поцелуем, от которого в её голове стало пусто.       Она никогда не пыталась сесть на его гиппогрифов и управлять ими, и Юджин не уговаривал её попробовать, вместо этого сидя в тени и наблюдая, как они без всадников проносятся по воздуху вместе с ней.       Они смотрели на других существ. Однажды Юджин взял её покормить лунтелят, странных четвероногих зверей с круглыми глазами размером с чашку и крошечным ртом, которым они ловили летающие шарики из воздуха. В другой раз он показал ей нюхлеров с предупреждением, чтобы она крепко держала её за шиворот («Если они попытаются украсть твои волосы, я сделаю всё возможное, чтобы сохранить хотя бы несколько прядей»), и вскоре стало очевидно, что это предостережение основано на личном опыте. Кротоподобные существа были быстры и совершенно очарованы золотыми кудрями Юджина и маленькими пуговицами на рукавах Петуньи, пытаясь сорвать их во все более и более хитрых попытках. Остановить их всех не удалось, и от этого пострадали скальп Юджина и гардероб Петуньи. Она не могла решить, что из этого сильнее её раздосадовало.       Изредка встречали Ньюта Саламандера в своих странствиях, всего несколько раз пересекаясь с ним в коридорах. Иногда он рассеянно здоровался с ними или мимолётно улыбался. Но он никогда не спрашивал, почему Петунья была здесь, и не выказывал никаких признаков узнавания, и он никогда не задавался вопросом, почему его сын держит её за руку. Петунья не могла решить, облегчена ли она от отсутствия внимания или слегка оскорблена. Было такое ощущение, будто они оба даже не отпечатывались в его мозгу.       – Он занят штырехвостом, – объяснил Юджин после очередной такой встречи, заметив, как Петунья нахмурилась, когда она смотрела на спину его отца, исчезающую в вечных сумерках здесь, внизу. – Он просто становится таким, когда есть проблема, которую он пытается решить.       Петунья отвела взгляд и перенаправила его на извилистую дорожку перед ними. Они продолжили прогулку, пока она размышляла над тем, что сказал Юджин по пути к другому прекрасному и фантастическому существу, которое он хотел ей показать.       Штырехвост... Петунья не вспоминала об этом существе с тех пор, как его бессознательная туша исчезла в чемодане Ньюта Саламандера, но теперь воспоминания вернулись в её сознание: маленькие, злобные глаза и блестящие ниточки слюны, соединяющие лес зубов.       – Проблемы?       Юджин вздохнул, редкое явление.       – Он пытается найти способ сохранить его живым, не разрушая при этом ферму.       – Почему?       – Потому что именно такой мой отец.       В её мыслях пронеслось очень слабое эхо, голос Ньюта Саламандера несколько месяцев назад: «Природа несправедливо жестока к ним».       Петунью нельзя было назвать мягкосердечной. Если ей кто-то или что-то не нравился, эта неприязнь проникала во все аспекты их существа, и она не находила ничего, что могло бы смягчить свое мнение. Когда она думала о штырехвосте, она вспоминала осунувшееся лицо фермера Уилсона, видимые ребра невинных поросят, слезящиеся глаза Снежка и собственное паническое дыхание.       Нет, она действительно не чувствовала никакой симпатии к ответственному за это существу. Но она могла понять, почему такой человек, как Ньют Саламандер, мог бы – для него штырехвост был невиновен в этих преступлениях, потому что он просто следовал своей природе, точно так же, как волка нельзя обвинить в убийстве овцы, оставленной без присмотра.       Возможно, с её стороны было несправедливо винить штырехвоста за само его существование, но Петунью не заботила справедливость. Жизнь тоже никогда не была к ней справедливой.       Следующие слова Юджина подтвердили её собственные мысли о Ньюте Саламандере.       – Для моего отца каждое существо стоит защиты. Если он не найдёт решения, то никогда не сможет запретить охоту на штырехвоста. В настоящее время это довольно популярное времяпрепровождение среди знати волшебников, и, поскольку они технически помогают решить проблему, нет никаких шансов остановить их петициями о неоправданной жестокости.       – Но если штырехвосты перестанут быть вредителями... – Петунья не нужно было заканчивать свои слова, Юджин уже кивнул.       – По крайней мере, на это он надеется.       Мысли Петуньи вернулись к фермеру Уилсону: его густые, цвета сена волосы были растрёпаны, потому что он слишком часто дёргал их трясущимися руками, кожа с носа шелушилась из-за солнечных ожогов, а впадины под глазами – из-за недостаточного отдыха и питания.       – Это пойдет на пользу не только штырехвостам.       – Мой отец почему-то довольно часто становится героем поневоле. Прямо как ты.       Петунья бросила на него вопросительный взгляд, не удосужившись высказать своё сомнение.       – Я помню, как ты рассказала мне о своей попытке прогнать его, – ухмыльнулся Юджин. – Очень героически.       Петунья проигнорировала его поддразнивания, но Юджина было не так-то легко сдержать.       – Знаете ли вы, что Министерство также держит целую свору собак-альбиносов на случай, если дворянам наскучит охота? Ты сможешь сделать на этом карьеру, если поймаешь этого пуделя.       Петунья усмехнулась. Они точно не захотели бы, чтобы в волшебном Министерстве работала маггла без каких-либо талантов, кроме язвительного языка и домашней еды.       – Я не думаю, что миссис Фрэнсис это одобрит.       – Хм, не одобрит если будет об этом знать.       – Ты пытаешься склонить меня к совершению преступления?       Юджин подмигнул.       – Ты слишком хорошо меня знаешь.       Петунья прищурилась, но почувствовала, как её рот невольно изогнулся в улыбке.       – Ты угроза.       – У кого за плечами преступления?       – Это «преступления» только в вашем мире.       – Ах, но разве наши миры сейчас не пересекаются?       Петунья почувствовала, как жар разливается по её щекам, и молча прокляла свой цвет лица, потому что знала, как болезненно он выглядит, когда её кожа покрывается красными пятнами.       – Только те части, которые мне подходят.       Юджин подошёл немного ближе, его голос был тихим и странно интимным.       – И я подхожу?       Петунья перевела тему.       – Так какое существо ты мне сегодня показываешь?       Юджин засмеялся, но позволил ей уйти от вопроса, продолжая путь сквозь тьму.       Это был не последний раз, когда они встречали Ньюта Саламандера в коридорах, он часто спешил из одного конца в другой, сжимая в руках бумаги и свертки, но теперь Петунья не возражала, что его взгляд никогда не задерживался на них.       Вместо жгучей боли от его пренебрежения она почувствовала лишь кипящее любопытство, добился ли он какого-либо прогресса в отношении штырехвоста – и какой должна быть его жизнь как магозоолога.

❀

Сентябрь, 1973

      Над его головой покачивались свечи, заливая Большой зал мерцающим оранжевым светом, их сияние отражалось в глазури, покрывавшей большое жаркое, стоящее прямо перед Северусом. Стол Слизерина стонал под горами еды, появившейся всего несколько минут назад из воздуха по щелчку пальцев директора, сложенные пирамидками сосиски, капающие жиром, жаркое, с блестящей медовой корочкой, шипящий бекон, картофель, приготовленный во всех возможных вариациях, от запеченного до пюре, маленькая печальная порция ассорти из овощей и бобов, серебряные лодочки, до краев наполненные ароматной подливкой – это было больше еды, чем Северус видел за все свои летние каникулы вместе взятые.       Но даже несмотря на то, что оно лежало прямо перед ним, а дразнящие запахи вызывали у него слюнки и наполняли воздух солодовыми и сладкими нотками, он не мог к нему прикоснуться.       «Я бы мог», – исправился он, но у него не будет возможности переварить это, прежде чем оно снова будет вытеснено из него.       Его тёмные глаза скользнули по лицам вокруг него, некоторые из них были новыми и молодыми, большинство из них были знакомы и вызывали у него укол глубокой ненависти. Он много раз представлял, как он отомстит всем студентам, сидящим и пирующим вокруг него, накормит их своими собственными отварами и понаблюдает, какой эффект они окажут на людей, а не на крыс. Хотя он едва мог отличить этих двух существ, когда оглядывался по сторонам, на их маленькие жадные глазки, сморщенные лица, крошки мяса и жира, блестящие на их быстро работающих подбородках, – вредители, те, кто питается снизу, но думают о себе как о лидерах и блестящие примерах волшебства.       По крайней мере, Малфой закончил учёбу в этом году, взяв с собой большую часть своих противных и лишённых воображения, но жизнерадостных и жестоких приятелей. На данный момент ещё не решено, кто займёт его место: Розье и близнецы Кэрроу молча спорят из-за еды, поглядывая на остальных и отрывая мясо от костей своими кривыми острыми зубами. Взгляд Северуса блуждал дальше по столу, не интересуясь их небольшим соперничеством, и остановился, когда встретил поразительные серо-зелёные глаза.       Блэк. Слишком молод, чтобы вступить во владение, но ему уже льстят все вокруг просто из-за его происхождения. Не то чтобы он держал себя так, как это нравилось Малфою – напротив, он был холоден и сдержан в своей гордости, не подпуская никого близко. Оживлённым он выглядел только тогда, когда он насмехался над Северусом и готовился бросить в него несмертельное проклятие, устроив ему засаду в пустом коридоре.       Не то чтобы Северус не проявлял себя так же хорошо, когда дело касалось этого отродья. Он уже изобрёл новое заклинание, которое заставит ногти Блэка отрастать назад, и ему не терпелось использовать его и увидеть, как тот страдает. Судя по маниакальному блеску в глазах Блэка, он, должно быть, планирует нечто подобное.       Регулус Блэк был одним из немногих слизеринцев, чьи отвратительные, гниющие внутренности скрывались за красивым фасадом, чудесным образом возникшим, несмотря на давнюю традицию инбридинга в каждой чистокровной семье. Его волосы были длинными, как у Северуса, но слегка вьющимися и всегда поддерживавшимися в хорошем состоянии. Его лицо, слишком тонкое и заостренное, чтобы быть традиционно привлекательным, спасали высокие скулы и его лучшая черта – поразительные глаза цвета лесного тумана.       «Почти такой же красивый, как его брат-гриффиндорец», – подумал Северус и почувствовал, как его лицо раскололось в злобной ухмылке. Если у Блэка и было какое-то больное место, то это определенно его старший брат, возможно, единственный человек, которого его соратники-слизеринцы ненавидели с большим рвением, чем полукровок, оскверняющие их собственный дом, – среди них и Северус.       Он был лишь одним из немногих, кто не был чистокровным, но все же попал в Слизерин, и его собратья либо страдали молча, либо учились искусству лизания сапог, унижая себя до такой степени, что их одноклассники не видели необходимости добавлять к этому что либо ещё. Северус выделялся, потому что отказывался делать ни то, ни другое, сопротивляясь вместо того, чтобы съеживаться или льстить.       Но он начал уставать. Он знал простой способ остановить это: ему просто нужно было присоединиться к их любимой маленькой группе. Как бы сильно они ни смотрели на него свысока и как бы им этого ни хотелось, его товарищи-слизеринцы не могли отрицать, что Северус был одним из лучших среди них, когда дело доходило до проклятий и варки опасных зелий. Им придётся принять его в свой круг начинающих преступников, хотят они этого или нет.       Но поступив так, он потерял бы нечто гораздо более ценное. Вопреки самому себе его взгляд оторвался от собственного стола на другом конце зала, мельком уловив яркие, огненные волосы. Он наблюдал, как Лили увернулась от маленького помидора, который Поттер – почему из всех людей именно Поттер – бросил в неё, её лицо хмурилось, но глаза смеялись. А затем этот смех раздался в явь, когда её собственная ракета из картофельного пюре точно приземлилась Поттеру в нос. Северус едва мог расслышать его сквозь болтовню, доносившуюся эхом от высокого изогнутого потолка, но мог представить, как он звенит рядом с его ушами, словно звон колокольчиков.       Он никогда не сможет сидеть рядом с Лили и смеяться вместе с ней. Он всегда будет привязан к этому столу, где никто не хотел его видеть, и меньше всего он сам. Они даже не хотели, чтобы он ел «их» еду.       Но он останется здесь независимо от их неприязни или своего статуса. И все потому, что старая комковатая шляпа решила, что он «амбициозен», когда Северусу едва исполнилось одиннадцать. Не было никакого права на изменения, рост или ошибку. Он был и всегда будет слизеринцем, и ему придётся либо научиться сливаться с толпой, либо продолжать страдать.       Страдает, потому что его вены были запятнаны грязной маггловской кровью. Точно так же, как он был вынужден страдать во время летних каникул от рук того самого грязного маггла только потому, что другая половина его крови содержала магию, и это делало Северуса лучше его.       Полукровка. Какой простой и в то же время идеальный способ описать его. Принадлежность только частично к обоим мирам, что равносильно принадлежности ни к чему.       Он наблюдал, как Лили начала разговаривать и хихикать с пухлой девушкой рядом с ней, и задавался вопросом, будут ли его вообще приветствовать, если ему действительно удастся сесть за её стол. Будет ли Лили счастлива и поприветствует его своей улыбкой с ямочками? Или она будет выглядеть неуютно, видя, что он не вписывается в круг её новых друзей.       Много лет назад, до того, как он сел на трехногий табурет и позволил шляпе читать его мысли, их мир состоял только из них двоих. В маленьком городке, кишащем магглами, они были единственными особенными, единственными достойными людьми, и Северус никогда не хотел в жизни ничего другого, кроме как всегда оставаться с Лили. С зеленоглазой девушкой, которая заставляла цветы танцевать и которая не презирала его за происхождение, не смеялась над его всклокоченными волосами и неподходящей одеждой.       Но после Распределения все запуталось. Он больше не был единственным волшебником в мире Лили, он не был особенным для неё так, как она была особенной для него. Он остался в компании насмешливых одноклассников, которых не заботило ничего, кроме факта его происхождения и нестиранной одежды.       На бредовую секунду его мысли перенеслись к другой девушке, отставшей ещё основательнее, чем он. Девушка не такая красивая, как Лили, но с суровыми губами, всегда горько перекошенными, и с большими глазами, смывающими весь цвет. Он вспомнил своё ликование, когда они впервые оставили её на вокзале. Ей пришлось остаться, когда он крал у неё Лили.       А теперь Лили украдена и у него... Распределяющей шляпой? Её новыми друзьями?       Взрослением?       Северус оборвал эти мысли, чувствуя, как его желудок скручивает не только от голода, но и от чего-то слишком близкого к отвращению, чтобы он мог связать это с мыслями о Лили. Вместо этого он снова отвлёкся на жаркое, теперь уже разорванное и значительно уменьшенное в размерах, но всё ещё соблазняющее его, как всегда делала еда.       Из воспоминаний на него смотрели глаза цвета голубоватой пыли, сопровождаемые голосом, полным раздраженного гнева.       «Бога ради, поешь наконец-то!»       Его пальцы уже вырывали кусок мяса, прежде чем он успел усомниться в себе, и без колебаний и изящества запихнул его в рот. Вкус взорвался на его языке, пикантный, насыщенный и с привкусом приглушённой сладости. Его желудок одобрительно заурчал.       Теперь он чувствовал, как на него сверлят взгляды со всего стола. Разговоры прекратились, и гнетущая тишина повисла на его плечах.       Северус пожал плечами и потянулся за другим куском мяса. Они не остановили бы его здесь, на глазах у своих учителей.       Они ждали подземелий, но Северуса это не волновало.       Он адаптируется. Он выйдет из любых страданий, которые они планировали, и будет продолжать делать это до тех пор, пока они не поймут, что это его не изменит.       Или до тех пор, пока они не сотрут его в пыль так тщательно, что он треснул и был вынужден превратиться во что-то новое, что могло бы здесь процветать. Что-то в их образе.       В доме змей он либо научится противостоять их яду, либо будет сожран целиком.

❀