Оверлок

      Я честно пытался влиться в безумный ритм шоу-рума, но не выдержал и пары дней. В подготовке к показу я не участвовал, потому что мало чего в этом понимал, а другой практической пользы от меня не было. К тому же рядом снова замаячил Алекс — он уже год как был лицом нашего бренда, и в преддверии показа появлялся у дизайнеров чаще обычного. Своим присутствием и откровенными подкатами он только раздражал, так что в пятницу утром я отправил сообщение Берестову о том, что возвращаюсь на фабрику. Он ответил лишь коротким «Уверен?» и, получив эмодзи в виде поднятого вверх большого пальца, отпустил.       На самом деле уверен я не был ни в чем, и в первую очередь — в своей эмоциональной стабильности. Но у меня, как у директора, имелись обязательства, о которых я, как ни удивительно, вспомнил. Почему-то казалось, что за те три дня, что фабрика оставалась без талантливого руководства Милана и моего присутствия, налаженный порядок производства даст сбой. Но… Я ошибался. Пропасть под фабрикой не разверзлась и работники никуда не разбежались. А это означало, что, во-первых, руководящий состав со своими задачами справлялся и без меня, а, во-вторых, что за два месяца оптимизации Милан успел обучить нескольких мастеров, которые и перехватили контроль над бесперебойностью производственного процесса.       Чтобы в этом убедиться, хватило и беглого взгляда на работу швейного цеха, но полную картину выдал ежедневный отчет об успеваемости. Все утро я изучал таблицы с данными, сверял их с план-программой и постепенно приходил к выводу, что Милан все-таки гений: настолько повысить объемы производства всего за два месяца смог бы далеко не каждый.       Мысль о Милане заставила меня прерваться. Я откинулся на спинку кресла и обвел взглядом кабинет. Собственное спокойствие пугало. Я как будто находился внутри какого-то кокона — мягкого, словно вата, только гораздо более непроницаемого. Эмоции — растерянность, возмущение, ярость — вспыхнули во мне только в первый день, а потом навалилась эта… не апатия, нет, а что-то вроде отстраненности. Я знал, что в какой-то момент меня обязательно прорвет — взрывом или истерикой, но сейчас внутри царил лишь штиль. Тяжелый, будто свинцовый, как нависшее над лесом небо, но все же штиль.       Возможно, со стороны мое спокойствие выглядело безразличием, но на самом деле я просто верил в то, что с Миланом у нас еще ничего не кончено. Да, географически он оказался далеко, но именно это позволило мне наконец-то сфокусировать на нем взгляд и разглядеть того человека, который постоянно от меня ускользал. Страница в Твиттере щедро выдавала информацию о его семье и друзьях, о вкусах и увлечениях. Я знал, что, чем дальше в прошлое отматывается лента, тем менее актуальными становятся посты, но как же хотелось оставить комментарии под некоторыми из них. Особенно, под теми, которые, как мне казалось, относились ко мне. Я сдерживал себя, потому что проявляться сейчас считал неуместным, и только раз за разом перечитывал емкие и откровенные, на грани интимности, тексты, ругая себя за то, что не добрался до них раньше. Зато теперь я понимал тот недоуменный взгляд Милана, когда сказал ему, что не веду соцсетей, потому что не вижу в них смысла, в то время как для него это, очевидно, было важной частью самовыражения, а где-то — даже и терапией.       Я вернулся к работе и к вечеру, еще раз просчитав все данные, решил, что после показа настанет самое удачное время, чтобы открыть пару-тройку новых магазинов в Москве и еще несколько в регионах. Я позвонил Берестову и, выдав краткий обзор по ситуации на складе, поделился своими соображениями. Он воодушевился:       — Закинь идею девелоперам, пусть поищут подходящие…       — Я хочу сам, — перебил я его. — Уже присмотрел несколько точек.       — Эм… Хорошо. Но если понадобится помощь — бери любого из штата. Я распоряжусь.       И пока Димка дожимал организаторов показа и гонял моделей, я строчил письма потенциальным арендодателям и договаривался о встречах.       В середине следующей недели со мной связались из бухгалтерии по поводу зарплаты Милана за сентябрь. Письменного заявления на увольнение он не подавал и положенные две недели не отработал, так что, по условиям трудового договора мы имели право оштрафовать его, но я велел выплатить все в полном объеме. Отключившись же, ненадолго завис, решая, как поступить с его дополнительными обязанностями. Не заплатить у меня и в мыслях не было, потому что, во-первых, отработал Милан сполна, а во-вторых, Воронцова-старшего наконец-то прооперировали, и все средства семьи наверняка уходили на оплату реабилитации в клинике. Привычный вариант с наличными в конверте отпадал, так что пришлось выяснить номер банковского счета Милана и перекинуть всю сумму туда. Признаться, я боялся, что деньги вернутся — никаких пояснений к переводу я не вписывал, но от кого именно и по какому поводу они отправлены, легко было догадаться по имени отправителя. В Милане могла взыграть обида — насколько мое предложение стало для него болезненным, я уже понял, но, видимо, деньги им действительно были нужны, потому что ни в тот день, ни на следующий они не вернулись.

***

      Показ прошел блестяще. Берестов, еще пару часов назад истеривший из-за заболевшей манекенщицы, плохо отглаженных образцов и дрянного освещения, сейчас, спокойный и довольный, стоял посреди арендованного для афтерпати лофта и с благосклонностью светского льва принимал комплименты и поздравления.       Вообще-то, никакого отношения к высокой моде «BeRest» не имел. Да, за два года существования мы успешно закрепили за собой место в сфере масс-маркета, но до дизайнерских показов Домов Моды и независимых модельеров нам было ой как далеко. Только Димка не сдавался. Он заводил нужные знакомства, влез в тусовку и упрямо вписывался в сезонные недели высокой моды. Главной же его мечтой было спонсирование частной коллекции, правда, ничего подходящего пока не находилось.       Я стоял, опершись о барную стойку спиной, и лениво рассматривал присутствующих. Отколовшись от очередной группки гостей, Берестов подошел ко мне и попросил бармена налить ему виски. Это меня насторожило: если я в компании Бориса еще мог выпить немного водки, то друг крепкие напитки не жаловал, максимум — по коктейлям проходился. На мое недоумение он лишь отмахнулся кистью и покосился в противоположную от бара часть лофтового пространства. Я проследил за его взглядом и различил две знакомые макушки — ржавый беспредел Марии и аккуратную платину Варвары.       — Вот скажи мне, — произнес Берестов, когда разом осушил стакан и попросил еще. — Нахрена было оправдываться, а? «Маруся в отношениях», — передразнил он, непонятно кого изображая, — «Я не свободна»?       — Погоди, что? — Я снова посмотрел на девушек и понял, что они не просто болтают, а замерли в подозрительно нежном полуобъятии, при этом вполне недвусмысленно держась за руки. — Да ла-а-адно.       — Ага. А Дмитрий Борисович — что? А Дмитрий Борисович в пролете.       Я захохотал. Впервые за последние две недели я смеялся как ненормальный. Даже слезы брызнули. Друг сверлил меня мрачным взглядом, а потом покачал головой и тоже улыбнулся.       — Ну сказали бы как есть, елы-палы, — проворчал он, подтягивая к себе стакан с очередной порцией. — Че, я, не понял бы?       — О-о-ой, — протянул я, отсмеявшись и вытерев от влаги глаза. — Прости. Знаю, не смешно. И искренне сочувствую.       У Димки, не смотря на все внешние и прочие данные, на личном фронте не складывалось. И если мне мои неуспехи какое-то время неудобств не доставляли, то Димка тихонько страдал. При этом связей у него было реально много, и удовольствие от коротких интрижек и разовых знакомств он получать явно умел. Вот только разочаровывался слишком быстро, а, потеряв интерес, рвал с очередной пассией без сожалений, сопровождая разрыв дежурным тяжким вздохом.       — Слу-у-ушай, — осенило меня вдруг. — А, может, переметнешься на другую сторону?       Берестов как раз сделал глоток, и виски чуть не пошел у него носом. Прокашлявшись, он посмотрел на меня с осуждением.       — Ну, раз не везет с девушками, — развивал я свою мысль, — можно попробовать с парнями. К тому же, если отследить, какой типаж тебя привлекает… — Тут я сделал многозначительную паузу, и мы синхронно повернули головы в сторону воркующих девушек.       Если маскулинность Марии, начиная от нестандартной внешности и заканчивая выбором профессии, была почти демонстративной, то Варина короткая стрижка и своеобразный стиль в одежде тянули на слабо выраженный образ мальчика-подростка. И все же мужское отчетливо проступало в обеих.       На какое-то время Димка задумался, видимо, перебирая в памяти свои предыдущие влюбленности, и по тяжелому вздоху стало ясно, что вывод его не вдохновил.       — Н-да, — буркнул он и допил виски. Развернулся к барной стойке и, опершись о нее локтями, свесил голову. — Как-то поздновато ориентацию менять, не?       — В тридцать шесть-то? Ну, бывает и не такое. Твой отец тому пример.       Димка вскинул на меня взгляд.       — Ему пятьдесят два было, когда мы замутили! — напомнил я.       — О-о-о, — проревел Берестов и закрыл лицо ладонями.       — А если верить, что генетическая предрасположенность к гомосексуальности все же существует, то ты, дорогой мой, вполне можешь оказаться би.       Зачем мне понадобилось уговаривать его на гомосексуальный опыт, я не знал, но все вдруг показалось логичным и обоснованным: не везет в одном лагере — попробуй в другом. К тому же был пример родного отца, который, несмотря на то, что всю жизнь спал только с женщинами, все-таки повелся на мои неумелые, но очень искренние подкаты и на несколько месяцев позволил себе провалиться в чистое безумие.       — Интересно, от кого эта генетическая предрасположенность у тебя? — поинтересовался Берестов, подняв на меня изучающий взгляд.       — О! Я, кстати, догадываюсь, от кого. Мне как-то тетка, ну, та, которая мамина младшая сестра из Казани, в нашу последнюю встречу такого порассказала!       — Ну-ка, ну-ка, — встрепенулся Димка.       — Оказывается, мой родной дед, мамин папа, в полтос из семьи свалил к какой-то там их местной шлюхе. Только вот с ними еще третий жил, какой-то дедов приятель. И поговаривали, что это к нему дед ушел, а не к тетке той.       — Ого. А мать твоя об этом тоже знала?       — Да там весь район, по ходу, в курсе был.       — Н-да... Неудивительно тогда, что ее от гейской темы так плющит.       Я пожал плечами: причиной родительской гомофибии, помимо банальной зашоренности, вполне мог быть и перенесенный в молодости стыд за близкого родственника.       — Зато твоего отца точно плющить не будет.       Берестов оглядел меня и вдруг прищурился, словно решая в голове давно не дававшую покоя задачку, а потом спросил:       — Почему мой отец? Почему не я?       Я растерялся. Внешне Димка был красив. Не смазливой привлекательностью Алекса, а той спокойной самцовой красотой, которая часто бывает у внутренне сильных и успешных мужчин, уверенных, что они могут если не все, то очень многое. Энергетически Димка был гораздо легче своего отца, но так же, как и тот, проницателен и быстр. А еще харизматичный и талантливый балагур, заводила и генератор безумных идей. А как друг — так просто самый лучший. Я догадывался, как болезненно прошелся по Димке наш с Борисом роман. Он никогда не осуждал нас, но со своей двойной ревностью — дружеской и сыновьей — справлялся с трудом. И все же именно он рванул за мной в Штаты, когда после разрыва с Борисом я решил сменить обстановку. Приехал, забрал обратно и заставил восстановиться в универе. Присматривал за мной, вовлекал в какие-то проекты и довольно скоро сделал своим деловым партнером.       И все же, если бы он еще тогда, когда только узнал, что я предпочитаю парней, предложил мне замутить, я бы отказался. Почему — я не знал. Просто особой химии между нами никогда не было.       Так что его вопрос сбил меня с толку.       — А ты бы хотел, чтобы это был ты? — спросил я, просто чтобы не молчать.       Димка покачал головой.       — Мы сейчас до такого договоримся, — сказал он с напускной легкостью. — Но, да, мне всегда было интересно, что в тебе такого, что даже самые натуральные натуралы сдаются.       Тянуло на признание.       — Дим…       — Все в порядке. — Он развернулся и, подняв руки, с силой сжал мои щеки. — Ты мой друг. И кроме отца — единственный человек, которому я доверяю. — Димка отпустил мое лицо и, повернувшись к залу, стал медленно водить глазами по толпе. — Ну давай, — сказал он минуту спустя, — включай свой гей-радар и выбирай, с кем мне сегодня на другую сторону переходить.       — Да хоть бы и с Алексом! — ляпнул я и в ответ на скептично выгнутую бровь подался ближе и прошептал: — Поверь, такого минета тебе ни одна женщина не сделает!       Димка хмыкнул и ушел к гостям. Совсем скоро он оказался рядом с Алексом, которого, к слову, терпеть не мог, и, что удивительно, весьма приветливо перекинулся с ним парой фраз. Я отвлекся на разговор с одним из модельеров и на какое-то время упустил обоих из виду, но, когда полчаса спустя Димка подошел ко мне сам, не смог сдержать смеха: вид у него был как у сытого кота.       — Что ж, убедил, — промурлыкал он и мечтательно улыбнулся.       — Вы уже, что ли?       — Ну, ты меня… заинтриговал, — ответил он и подмигнул.       С вечеринки он уезжал с Алексом.

***

      Сразу после показа я отправился в командировку по городам и весям нашей необъятной. Два-три города в неделю без заездов домой, придирчивый осмотр помещений и общение с арендодателями держали меня в тонусе. Никакой истерики по поводу разрыва с Миланом так и не случилось. Наверное, я просто вовремя переключился на новые задачи, а свою личную драму запрятал глубоко внутри. Я ощущал ее, эту драму, состоящую из невысказанных чувств и невыясненных отношений, плотным и очень горячим сгустком, разжигающим меня днем и согревающим по ночам.       За Миланом я следил через Твиттер и вместе с ним радовался быстрому восстановлению его отца. Вернуться в Россию они планировали в середине ноября, и окончить свою затяжную командировку я собирался тогда же. Почему-то казалось, что быть с Миланом в одном городе одновременно — жизненно необходимо, хотя что именно я собирался делать, еще не решил.       С Берестовым мы созванивались каждый день. Я коротко отчитывался о результатах встреч, спрашивал о его делах, а потом неизменно возвращался к Милану просто потому, что говорить о нем хоть с кем-то было необходимо.       — Ты знал, что отец Милана — известный театральный режиссер? — спросил я его как-то, вытянувшись на гостиничной койке. — Он даже фильм снял.       — Я только одного Воронцова знаю, того, который «Бездну» ставил. Это он?       — Он самый, — вздохнул я. — А я вот вообще не знал, кто это такой.       — А! — догадливо протянул Берестов. — Удар по эго за неведение?       — И какого хрена ты меня так хорошо знаешь?       — Ты мой друг, — ответили мне тихо.       Повисла пауза. В последнее время эти паузы возникали в наших разговорах часто, и чтобы заполнить их, я обычно менял тему.       — Как там Алекс?       — Бесит, — отозвался Димка тут же. — Но новый айфон уже заработал.       Я хмыкнул:       — Бдительность только не теряй.       — Не беспокойся, на квартиру в пределах Садового кольца он вряд ли насосет.       Вот же сучонок.       — Дим…       — Прости, вырвалось. Не принимай на свой счет.       До этого я и не принимал. Свой порыв купить мне квартиру Борис объяснял благодарностью за потрясающие пять месяцев отношений и желанием оставить прощальный подарок. Но если бы я не верил в искренность его чувств, то наверняка решил бы, что он просто откупается.       — Я любил его. Ты же знаешь.       — Уф… Да знаю я, знаю…       И снова пауза.       Для того чувства, которое я тогда испытывал, определение «любил» было слишком слабым. Я восхищался Борисом. Обожал его. И до одури хотел. У меня штаны по швам трещали от одного только его властного голоса, а уж когда он вдруг стал с нами тусоваться, я совсем слетел с катушек. К тому времени я уже знал, что спонтанностью и безрассудством Борис не отличался, и каждое свое решение принимает взвешенно и с полной ответственностью за возможные последствия. И то, что мои нелепые ухаживания все-таки нашли отклик, выглядело чудом. Но еще бо́льшим чудом оказалось то, что за все время нашего романа Борис ни разу не дал мне почувствовать себя несерьезной интрижкой. И в своей заинтересованности, а после — и любви, был весьма убедителен.       Слова Димки на миг опрокинули меня в тот возможный сценарий, в котором для Бориса я являлся бы чем-то вроде эксперимента. Ну а что? Успешный, еще довольно молодой мужчина, только-только переживший четвертый развод, решил попробовать что-то новое. А тут как раз подвернулся горячий влюбленный мальчишка. Почему бы не воспользоваться?       Меня передернуло. А потом накрыло теплой волной благодарности к Борису. Мне действительно повезло, что первые серьезные отношения у меня сложились со взрослым и мудрым человеком, который сумел уберечь меня от грязи и мерзости мира больших денег.       Только вот какого хрена я не сумел того же с Миланом? Почему позволил этой идиотской шутке с деньгами зайти так далеко? Почему не остановился в тот самый момент, когда впервые понял, что реагирую слишком остро и хочу от этих отношений совсем другого?       — Эй, ты там? — услышал я в трубке.       — А… Угу-м.       — Загрузился?       — Есть такое…       — Ром, — он позвал меня так мягко, что в груди заныло. — Все будет хорошо.       Я согласно угукнул и отключился, а на следующий день позвонил отец и, заикаясь, проговорил:       — Ты, это… Только не переживай, но мать сейчас в больнице.       — Что случилось?       — Острый приступ панкреатита. Вызвали скорую, и они ее забрали. Обследуют сейчас, может, операция потребуется.       — Пап, — позвал я, чувствуя, как дрожит в трубке его голос. — Папа, я прямо сейчас возьму билет на ближайший рейс и вылечу к вам, ладно? Напиши мне, в какой она больнице, я сразу приеду туда.       В Москву я прилетел ночью, и ехать в больницу смысла не было. Будить отца я тоже не хотел, так что отправился в таунхаус. Дом показался слишком пустым и тихим, хотя, скорее всего, за три недели отсутствия я просто от него отвык. Утром я забрал отца, и мы вместе поехали в больницу.       — Если скажут операцию делать, то можем в частную клинику положить, там хоть уход будет нормальный, — сказал я, выруливая на третье транспортное кольцо.       — Да вроде и в этой неплохо, — проговорил отец.       Я почему-то ожидал увидеть его растерянным или слишком взволнованным, но он, наоборот, выглядел собранным и даже деловитым.       — Я там денежку медсестричке дал, — признался он. — Сказала, что присмотрит.       Я покосился на него и невольно улыбнулся. Эта старая неискоренимая традиция «денежек» в карман. Но таким образом отец давал понять, что у него все под контролем и финансового вмешательства пока не требуется.       — Кирилл где? — спросил я, не уверенный, что тот вообще в курсе.       — Ой, не спрашивай. — Отец махнул рукой и отвернулся к окну.       Не знаю, что уж там в очередной раз натворил мой брат, но звание любимого сына за последние полгода он стремительно терял.       В больнице после консультации с лечащим врачом у меня случилось что-то вроде короткой панической атаки. Я снова примерил ситуацию Милана на себя. Да, предстоящая маме операция была чуть проще, но после удаления поджелудочной железы ей предстояло пожизненное соблюдение строгой диеты, гормональная терапия и прием кучи лекарств. Я отчетливо ощутил этот страх за жизнь близкого и важного человека, когда ты готов на все, лишь бы этот человек был здоров и счастлив.       — Если нужно, — говорил я отцу, едва справляясь с дыханием, — ты же знаешь, у меня есть деньги… мы могли бы… в клинику…       Он посмотрел на меня очень серьезно, а потом сделал то, чего не делал с тех пор, как узнал о моей ориентации: взял за руку, притянул к себе и крепко обнял.       — Мы справимся, — шепнул он, похлопав меня по спине. — Все будет хорошо.