Play the guitar, not me

Последний вторник октября выходит пасмурным. Юнхо медленно переворачивается на живот, выглядывая в окно. По нему стучат редкие капли, оставляя на стекле длинные водяные иголки. Юнхо бесцветно смотрит на них, после находит незаметно поднимающееся солнце, скрытое плотными тучами. Взгляд на часы даёт понять, что начинается трудная неделя. Он проснулся в семь утра не по будильнику, не из-за шума соседей и не потому, что выспался — неведомая сила буквально выдернула его из сна, не позволяя больше проваливаться в картинки под веками. С концерта в баре проходит ровно неделя. Юнхо не думает о Сонхва, но видит его во снах каждую ночь. И сны эти совершенно разные и непохожие друг на друга. Ему снится концертный зал и белое пятно на задних рядах. Снятся внимательные чёрные глаза. Снятся мягкие руки и голые плечи. Снится такое, от чего по утрам становится стыдно, и неловкость утягивает Юнхо уткнуться лицом в подушку, словно это поможет спрятаться от собственных мыслей. Юнхо преследует его запах, мучают мысли воспользоваться возможностью и своей дружбой с Чонхо и попросить номер Сонхва. Написать ему, позвонить, позвать увидеться. Но Юнхо сдерживается, понимая, что в эти холодные последние дни октября попросту не сможет дать Сонхва всего того, что может предложить в другие, более благоприятные дни. В эти мысли ни разу не вмешивается, что Юнхо попросту не хочет общения. Хотя последние несколько лет это было главным аргументом в пользу не заводить новых тесных знакомств, с Сонхва всё ощущается иначе. Юнхо нужно видеть его рядом, чувствовать, слышать. Это нужда, которую побороть пока получается только страху оттолкнуть своим состоянием, но после… Ничего не будет сдерживать его, а значит, Юнхо с лихвой восполнит всё утерянное время. Ему думается, что это схоже с зависимостью. Юнхо покончил с ними в свои двадцать, когда познакомился с Хонджуном. Он помнит то, как ломало тогда — это было больно и страшно. А сейчас он чувствует лишь тепло и отчаянное предвкушение. И это не страшно — это приятно. Тем не менее выйти на связь Юнхо не спешит, давая себе время. И всё равно каждый вечер, ложась спать, Юнхо мысленно извиняется перед Сонхва за ещё один прожитый день без своего присутствия в его жизни. Только неделю в году, всего один раз, когда дожди смывают опадающие листья в решётки канализации, а под кожанку приходится надевать толстовку, чтобы не замёрзнуть, Юнхо живёт с выключенным телефоном. Всего одну неделю в году, когда октябрь перетекает в ноябрь, когда солнца становится меньше, ветер пропитывается злобой, а собственная квартира перестаёт быть домом, Юнхо выпадает из реальности, отгораживаясь от всех. Даже от тех, кого любит и кто любит его в ответ. Юнхо на грани со сном просит Сонхва подождать и ему кажется, что в ответ он слышит согласие. За долгие годы выверенная, протоптанная дорожка не кажется странной. Юнхо привык к этой неделе, более того, если отнять у него возможность проверить сегодняшнюю дату — его тело всё равно безошибочно подскажет, когда наступает первый день из семи. И даже несмотря на то, что эта тропинка была знакомой, уже не приносила ничего нового, а Юнхо не пытался сбежать, как делал это первое время — ему всегда было страшно вновь повернуть голову к стене и увидеть на календаре «29 октября». Уён тогда отнёсся к этому с пониманием. Юнхо сам не помнит, почему первым, кого он предупредил о подобном, был именно он, однако это решение оказалось верным. Задав только один вопрос, Уён покивал головой и больше никогда не лез с попытками что-то исправить или навязать свою поддержку. — Это действительно то, чего ты хочешь? Или тебя надо спасать, но ты боишься попросить помощи? — Уён облокотился о перила на набережной. Ночь была безлунной, всё небо заволокло тучами, но на улице было удивительно светло. Юнхо смотрел в невидимую точку на водной глади, провожая медленно двигающиеся волны. Уён тоже глядел на них, не поворачивая головы в сторону друга. Их обоих всегда по-особенному успокаивала вода — что река в городе, что море на пляже, куда они ездили всей группой в августе того года. — Не стесняйся, если что, — он подтолкнул Юнхо плечом и нежно улыбнулся. — Признавать, что ты в дерьме, страшно только в первый раз. Потом привыкаешь. Уён барабанил пальцами по железным прутьям забора, отбивая только ему понятный ритм. Странная привычка не покидала его даже во сне, от чего иногда Уён бессознательно мог начать похлопывать ладонью по постели, чем первое время безумно смешил их. Юнхо стало спокойнее когда он услышал этот мерный стук пальцев в очередной раз. Он бросил короткий взгляд на руку друга и слегка улыбнулся. — Нет, помощь мне не нужна, — Юнхо сделал долгую затяжку и передал сигарету Уёну. — Просто дождись, когда я вернусь сам. Ответом ему был сверкнувший красным кончик и голова, опустившаяся на плечо. Холодно в ту ночь не было, но они почему-то всё равно стояли, прижавшись к друг другу, словно безуспешно пытались согреться. Уён ему не верил. Он понимал, что Юнхо был из тех, кто отчаянно нуждается в помощи, но, по каким-то причинам, боится признаться самому себе в этом. Уён был не из тех, кто после отказа продолжает навязываться. Зато он был из тех, кто умело заворачивает эту поддержку в обёртку повседневных занятий. Юнхо понимает, что лежать и ждать чуда бессмысленно. Он медленно поднимается с кровати, разминает затёкшие плечи, приглаживает растрепавшиеся волосы. Пол оказывается ледяным, и Юнхо недовольно шипит на это. Наверное, вчера он забыл закрыть окно, поэтому в квартире было так прохладно. Он спешит натянуть на ноги носки и надевает толстовку. Трёт замёрзшие ладони, стараясь согреться, но это не помогает, поэтому приходится поспешить в ванную в надежде на горячий душ. От громкого стука в дверь Юнхо чуть не поскользнулся, вылетая из душа. Он кое-как натянул на ещё влажное после горячей воды тело спортивки и распахнул дверь с испуганными глазами. Стоящий на пороге обеспокоенный Минги поднял волну злости в груди, заставляя Юнхо подавиться желчью. Друг крепко обнял его, не обращая внимание на то, что Юнхо всё ещё был мокрым и оставлял на одежде Минги большие тёмные пятна. — Что ты тут делаешь? — прошипел Юнхо, отстраняя друга за плечи от себя. В глазах Минги тут же встали слёзы. Он попытался обнять Юнхо ещё раз, но наткнулся на сохраняющую между ними расстояние ладонь на груди. — Ю-ю, — его голос задрожал, но Юнхо было слишком горько во рту, чтобы думать о чужой боли. — Я всё понимаю, но телефон… Почему ты отключил его? Я очень испугался. Юнхо устало приложил ладонь к лицу, потирая лоб. — Я говорил не трогать меня эту неделю. — Но телефон, Ю-ю, — измучено повторил Минги, тряся рукой в воздухе. Чёрные бусины звякали, сталкиваясь с другими браслетами на запястье. — Хотя бы строчку напиши. «Я в порядке, я не сдох». И всё! — Минги, — протянул Юнхо, останавливая тираду друга. — Давай не будем. Минги тогда ушёл грустный и потерянный. Как только Юнхо встретился с ним снова, то, естественно, извинился. Он понимал. Что это был первый раз, когда Минги лично столкнулся с его неделей затворничетсва, и как только она закончилась, Юнхо с головой накрыл стыд за свою излишнюю грубость. Минги всё равно извинился в ответ и больше подобных казусов не случалось, хотя тот всё ещё опекал Юнхо больше нужного заранее, словно на неделю вперёд. Юнхо пару раз хлопает ладонями по щекам, смотря на своё отражение. Мало того, что на улице всё было серым, так ещё из зеркала на него смотрела его ещё более выцветшая копия. Он долго греет руки под водой, чистит зубы, бреется. Делает все движения на автомате, не забивая мысли и оставляя в голове блаженный белый шум. Ещё не переросший во что-то громкое и хаотичное. Юнхо в принципе старался в эти дни думать как можно меньше — ему хватало размышлений в повседневной жизни, а проводить в них все семь долгих дней было бы убийственно. Жаль, что его мозг не любил слушаться своего хозяина, добавляя Юнхо проблем и переживаний. Горячий душ помогает снять напряжённость в плечах, но тугое волнение в груди убрать до конца не получится, как Юнхо кажется, никогда. Он уже и не старается. Смиряется, принимает. Не с любовью, — такое чувство любить невозможно, — но и менять что-то сил ему не хватит. А вот и забытое окно. Юнхо ругается себе под нос, натягивая на всё ещё влажную после душа голову капюшон, и проворачивает пластиковую ручку, закрывая ветру доступ в его квартиру. Он ёжится от остаточного холода и спешит поставить закипать воду в чайнике. Растирает ладони друг о друга, стараясь согреться, и оглядывается. Надо прибраться. Пока ждёт звукового сигнала чайника, он перемывает грязную посуду, на которую не хватило времени и желания в предыдущие дни, смахивает со стола крошки. Вспоминает про полузасохшие цветы на подоконнике и спешит полить их, словно жалкий стакан воды может помочь им ожить. Юнхо открывает холодильник и пробегается по содержимому глазами. Ему казалось, что продуктов должно было стать меньше, но, на удивление, вся нужная ему еда на месте. Наверное, он вновь стал меньше есть. Юнхо выглядывает в окно и невольно морщится. Улица кажется неприветливой, холодной. Выступившее сквозь облака солнце не приносит радости и удовлетворения — оно такое же унылое и совершенно не тёплое. Сама мысль выйти туда ощущается неприятно, но Юнхо правда нужно. Надо купить снотворное — вчерашняя последняя таблетка всё равно не помогла, выдернув Юнхо из сна с утра пораньше, но ему хотя бы будет спокойно, что они есть. Юнхо заливает кипятком рассыпчатый кофе в кружке. Кофе Юнхо никогда не любил, но в такие дни, почему-то, пил. Он был горьким и, возможно, Юнхо просто нравилось запивать свою тоску этой терпкостью. А, может, что-то другое являлось причиной полной кружки кофе без молока. На стол опустился пластиковый стакан. Он был всё ещё горячим, и Хонджун подул на обожжённые кончики пальцев, ненавязчиво придвигая ёмкость ближе к Юнхо. Тот удивлённо взглянул на коричневый пластик с дымящимся нутром и мягко покачал головой из стороны в сторону. — Я не люблю кофе. — Согрейся, — настоял Хонджун, опускаясь рядом на диван в их первой студии. Она была не такой хорошей и просторной, как их нынешняя, но всё ещё оставалась любимой и родной. — Выглядишь замёрзшим. Юнхо понимал, что Хонджун имел в виду совсем не температуру на улице. Его острые глаза смотрели на Юнхо так пристально, словно вынуждали начать диалог первым. — Что? — Как… — Хонджун прокашлялся, когда голос дёрнулся оборванной струной. — Как ты себя чувствуешь? Юнхо тут же нахмурился. Улыбка сползла с лица, оставляя после себя маску непроницаемой серьёзности. Хонджун невольно поёжился, мельком оглядывая студию, словно расставленные в ожидании своих хозяев инструменты могли подсказать ему дальнейшие действия. Хонджун был интересным человеком. Он нечасто говорил вслух то, что его беспокоит, редко выражал истинность своих чувств напрямую, предпочитая искать ответы и утешения в музыке. На этой почве они с Юнхо находили свои точки соприкосновения. — Не надо относиться ко мне так, словно я болен. — Я не пытался… — Люди уходят, — продолжил Юнхо свою мысль, откидываясь головой на спинку дивана и смотря в потолок. — Это нормально, этого не изменить. Хонджун пожевал губу, стараясь найти внятный ответ. В его жизни подобного ещё не случалось, поэтому он, наверное, не мог в полной мере понять Юнхо. От этого и пытался найти рациональный выход из ситуации, забывая, что в делах подобных даже самые умные и логичные идеи всегда будут проигрывать чувствам. — Давай пойдём к психологу, — неуверенно предложил Хонджун. Юнхо показалось, что подобное он уже слышал. Вроде это было ещё тогда, когда он впервые упоминал о своём ежегодном недельном «отпуске» от социальной жизни. — Я не болен, — повторил Юнхо настойчивей. — С этим надо бороться, — Хонджун повернулся к нему всем корпусом и положил ладонь на колено, чуть сжимая. — Он поможет разобраться. И тебе больше не нужно будет… это. — А если «это», — Юнхо показал пальцами кавычки, — и есть мой способ бороться? Хонджун отрицательно покачал головой. — Нет, это не так. Ты просто сбегаешь. Люди не могут без других людей. Им нужна поддержка близких. — Не могут, — задумчиво повторил Юнхо, а после улыбнулся сам себе. Ему не было смешно — ему было тоскливо. — Ещё как могут, хён. Люди могут всё. Юнхо облизал пересохшие губы. Болезненное чувство сдавило горло, а в носу защипало. Юнхо вновь посмотрел на потолок, прогоняя выступившие слезы. — И бороться побегом они тоже могут. Юнхо любил жить прошлым. Вспоминать моменты из детства, доставать из памяти, как любимые игрушки из большой коробки на старом чердаке. Они были пыльными, с ними уже было не поиграть, потому что взросление накладывало свои отпечатки на самое доброе, что могла подкинуть память, но он упрямо прижимал их к себе. Ему нравилось перебирать в голове людей, события. Он хорошо запоминал диалоги, поступки, выражения лиц. Юнхо нравились и хорошие, и плохие воспоминания в равной степени. И пусть те самые плохие дарили болезненные ощущения, он всё равно их вспоминал. Это помогало ему избегать потенциальных опасностей. Пусть жизнь от этого становилась скучнее и, возможно, он пропускал что-то хорошее, новое мимо себя, зато он не рисковал обжечься. Он никогда не признавал себе, что живёт прошлым и в некоторых вещах не хочет двигаться дальше. Юнхо звал это «учиться на ошибках». И оставался в этом вопросе непреклонным. Юнхо заходит в комнату и оглядывается, думая, чем бы мог занять себя в одиночестве. Эта мысль вдруг становится ударом для него. Он замирает посреди спальни, чуть не выпуская чашку из рук. Пара капель кофе всё-таки падает на пол, когда ослабевшие на секунду пальцы вновь обретают хват на ручке. Юнхо ставит чашку на комод и зарывается ладонями в волосы. Подобного вопроса в эту страшную неделю никогда не возникало. Ответ на него был до банального прост — лежать, спать, не думать. Со стороны могло показаться, что Юнхо находил в этом свою уникальность, поэтому и не подпускал друзей помогать. Что ему казалось, что он — один такой на земле с этим бременем утраты, и никто никогда не сможет понять его в полной мере. Словно тысячи и миллионы людей по всему миру не разделяли его судьбу ежедневно. Что Юнхо нравилось одиночество или же нравилась сама мысль, что он одинок. На деле Юнхо не хотел быть таким, но осознанно отгораживался от всех протянутых рук. Он думал, что вываливать свои слабости на других глупо. У всех есть проблемы, все рано или поздно столкнутся с ними. Юнхо не хотелось казаться слабым — потому что так другим легче его ранить. И пусть он знал, что друзья никогда не желали ему зла, он, привыкший разбираться со своими демонами в одиночестве, всё равно отказывался от поддержки. И это стало уже частью повседневности. Больное оставлять для себя и тёмной квартиры. Хорошее — для улыбок других. Иногда он сдавался и ходил бесцветной копией себя, настораживая друзей. Меньше веселился, больше уходил в себя. Но и это время проходило, а значит переживать ему было не о чем. Юнхо ещё немного потерпит и всё пройдёт. Только вот именно сейчас в голове роилось всё больше размышлений. Юнхо не хотел выходить из зоны своего комфорта. Но что-то изнутри упрямо выталкивало его наружу, просилось сделать хоть что-то, чтобы вместо «принятия» своих страданий в его жизни внезапным образом нашлась «замена». Почему сейчас вдруг протоптанные тропинки вызывают столько сомнения он не понимает. Юнхо, всё-таки, любил копаться в воспоминаниях, а не в чувствах. Присев на кровать прямо напротив комода, Юнхо задумчиво посмотрел на фото на нём. Пробежался по длинным чёрным волосам, любимой улыбке и нежным рукам, которые крепко обнимали его, маленького Юнхо, со всей теплотой и любовью. Он долго смотрит в светлые глаза, смотрящие на него сквозь стекло рамки, словно ища ответы на то, что стало причиной его изменившегося состояния. Человек с фотографии уже никогда не сможет одарить его советом, но Юнхо каждый раз по долгу смотрел на неё, словно один образ мог дать ему хотя бы подсказку. — Мне скучно, — говорит Юнхо в пустоту и кутается в одеяло, сидя на кровати. Он часто делал так в детстве. — Представляешь? Мне впервые нечем заняться. Глаза напротив не удивляются, но Юнхо прекрасно знает, как бы брови поднялись вверх, а поражённая улыбка тронула губы. Юнхо сам невольно улыбается, переводя взгляд на гитару, стоящую на стойке в углу. Та была акустической — играть в такую рань с включённой колонкой было бы сумасшествием, на которое Юнхо никогда бы не решился. — Хонджун говорил, что они хотят порепетировать сегодня. Юнхо быстро смотрит на время. Обычно они не собирались раньше полудня, а с момента его пробуждения прошёл едва ли час. У него ещё есть время обдумать, стоит ли приходить в студию или нет. Из-за плотной тучи вновь показывается солнце. Игривые солнечные зайчики проникают туда, где им не особо рады, но за один Юнхо всё же цепляется взглядом. Кусочек света падает на украшенный разными наклейками и надписями деревянный корпус. Словно манит, указывает Юнхо, что делать. Он вздыхает и встаёт с кровати, подходя к гитаре. Пару секунд мнётся у стойки, словно думая, обожжёт ли руки, если возьмётся за гриф. Но он в итоге сдаётся. Садится на кровать Юнхо уже вместе с ней. Пальцы с уже в некоторых местах облупившимся чёрным лаком пробегает по струнам, наполняя комнату лёгким переливом. — Нравится? — Юнхо улыбается, искоса смотря на фото. Горький кофе продолжает испускать клубящийся пар, наполняя комнату своим ароматом. — Конечно, ты любишь, когда я играю. Юнхо начинает с чего-то вызубренного, что не требует от мозга усилий вспоминать — пальцы сами двигаются по струнам. У него получается какое-то папурри из их репертуара и других любимых им песен. Он играет то, что первое придёт в голову. Старается не вдумываться в то, почему в такой день возникло желание взять в руки инструмент. Обычно он держится от гитары подальше, не желая даже смотреть на неё. Синтезатор у стены тоже остаётся нетронутым в эту бесконечную неделю. Музыка в это время не становится для него успокоением. Она становится для него тяжёлым напоминанием о прошлом, которое итак висит чёрной тучей над головой. Но сейчас… всё ощущается по-другому.

Palaye Royale — Desire

Он прикрывает глаза, погружаясь в себя. Пальцы продолжают играть наизусть заученные песни, изредка соскальзывая на другие аккорды, привнося в хорошее старое что-то интересное новое. Под веками снова краснота зала. Дым, смазанные толпы, знакомые стены. Под тонкой кожей отлично видно, как зрачки Юнхо дёргаются в сторону — туда, где стоит он. Губы растягиваются от приятного покалывания в груди — такая же широкая улыбка летит в него в ответ из задних рядов. И снова запах — свежий, неуловимый, — наполняет лёгкие, окутывая почти дурманящим туманом голову. И туман этот не непроглядный. Он молочного цвета, с играющими в его глубинах солнечными бликами одновременно с россыпью далёких звёзд. Удивительное, нереальное зрелище. Юнхо шумно сглатывает, продолжая наполнять свой успокаивающийся мозг образами. Мысли перестают сновать туда-сюда, расшатывая нервы, когда туман переносит его в гримёрную. Кожаный диван, неяркий свет ламп, красное на чистом белом. Закинутая нога на ногу, тонкие запястья, на которых словно не хватает украшений, — Юнхо это обязательно исправит, — приятный голос. Игривая улыбка, чёткий профиль лица. Плечи — красивые, острые, ничем не скрытые, буквально созданные для его рук и губ. Юнхо ещё их не касался, но он заведомо знает, что его ладоням и поцелуям на этой коже будет самое место. И вновь эти чёрные глаза. Глубокие, утягивающие за собой. Взгляд Сонхва, плотно въевшийся в сознание и не желающий больше отпускать его никогда, отпечатался на сетчатке татуировкой, которую уже ничем не выведешь. Как будто бы Юнхо может этого захотеть. Юнхо вздрагивает, когда понимает, что вновь играет что-то незнакомое. Он судорожно открывает ящик прикроватной тумбочки, хватает потрёпанный блокнот с карандашом, громко перебирает исписанные страницы, пока не доходит до ещё нетронутого листа. Пальцы снова обнимают гриф, начиная скользит по струнам в попытках повторить то, что он только что сыграл. Юнхо помогает себе, мурлыкая под нос мелодию, которую до этого нигде не слышал, никогда не играл. Несколько раз он сбивается и начинает заново, выпуская в свет правильные аккорды. Пару раз что-то меняет, неустанно берясь за карандаш каждые несколько секунд, чтобы записать и, не дай бог, не забыть ни одной ноты. Юнхо играет отрывок до того момента, пока руки не сдаются. С тихим вздохом он разжимает пальцы, только с приходом лёгкой боли осознавая, как сильно они были напряжены, как отчаянно хватались за эту старую, но любимую гитару. Размашистые ноты, написанные быстрым почерком, вызывают у Юнхо самую детскую, не поддельно счастливую улыбку. В последний раз наиграв отрывок, Юнхо остаётся доволен. Впервые за долгие месяцы застоя он остаётся и вправду доволен своим внезапным озарением, тут же забывая о часах и днях, проведённых за попытками написать хоть что-то стоящее и в итоге закончившимися срывами и злостью на самого себя. И тёплая улыбка становится как будто шире. И светлые глаза, смотрящие сквозь рамку, как будто сверкают яркой гордостью. Юнхо принимает решение не сидеть в одиночестве дома, а поехать в студию. Кофе остаётся нетронутым, остывая до конца и находя свой конец в сливе кухонной раковины. — Что хочешь сегодня на ужин? — Уён отворачивает голову от лобового стекла и смотрит на профиль Хонджуна. Тот тут же расплывается в улыбке, по привычке беря руку Уёна в свою. Когда Хонджун купил машину, они заимели эту традицию ехать, держась за руки. На что Уён даже спустя годы, прожитые вместе, всё равно краснел и отводил глаза в бок. С Хонджуном он всегда становился спокойней. Расслаблялся, умилительно смущался. Позволял только любимому забирать себе без остатка всю свою мягкость и нежность. У Уёна не было какой-то грустной истории любви, которая позволяла бы ему скрывать свою ласковую сущность. Он просто любил отдавать это всё только Хонджуну. Ему нравилась даже сама мысль, что только Хонджун имеет право видеть его таким. — Тебя, — лукаво тянет Хонджун, усмехаясь на неизменно закатанные глаза. Обычно такими фразами бросаются парочки, которые только начали свой совместный путь и не успели до конца насытиться друг другом, ещё пребывая в эйфории от сильной влюблённости. К удивлению Уёна, уже шестой год подряд эта фраза была первой, которую он ежедневно получает в ответ на такой бытовой вопрос. И можно спихнуть это на заученность, на привычку, приставшую к языку фразу. Но Уён знает, что это не так — по глазам Хонджуна он безошибочно читает, что это сказано искренне. Чтобы сорвать себе больше румянца на скулах, чтобы увидеть счастливую улыбку, чтобы получить эти неизменно закатанные глаза. Хонджун безоговорочно доверял Уёну больше, чем кому-либо в своём окружении. Он вываливал Уёну всё, что было у него на душе. Не скупился на слова и выражения. С Уёном его негласный фильтр собственных чувств слетал окончательно, позволяя отпускать контроль над собой и вкладывать в протянутые ладони всего себя — голого, неприкрытого, не скованного ничем. Уён отпускает руку, чтобы щёлкнуть Хонджуна по кончику носа, а после вновь переплетается с ним пальцами. — Как тебе не надоедает говорить одно и то же каждый раз, ума не приложу. — А ты не думай, — Хонджун возвращает взгляд на дорогу и пожимает плечами. — Наслаждайся. — Я боюсь, что секс нас не прокормит. — Говори за себя. Смех наполняет салон машины, когда они останавливаются на светофоре. — А если серьёзно? — Уён опускает козырёк и смотрится в зеркало, поправляя растрепавшиеся красные волосы. — Что на ужин? Хонджун задумчиво мычит, поворачивая голову в сторону Уёна и осматривая его с ног до головы. По Уёну в его повседневной одежде навряд ли можно было сказать, что это барабанщик в рок группе. Типично чёрного и металического в его образе не было — коричневый свитер, пушистые от влажности волосы, строгие брюки. Уён был очаровательным, пока поправлял яркую чёлку, всё не находя положения, которое ему понравится. Хонджун засматривается на родинку под глазом, на недовольно надутые губы, на широкий ворот свитера, открывающий взгляду прямой доступ к шее и ключицам. Наверное, не будь Хонджун за рулём, обязательно наклонился бы и поцеловал яремную впадинку, прикусил под челюсть и облизал бы вдоль кадыка. Прямо сейчас его игривый ответ теряет свои нотки шутки. — Может, просто закажем готовое? — предлагает Хонджун. Уён слушает вполуха, теперь уже заправляя чёлку за уши и всё равно недовольно вздыхая. Хонджун протягивает руку и закрывает козырёк, вынуждая Уёна посмотреть на него. — Что? — Ты красивый, говорю. Перестань прихорашиваться, — Хонджун трогается с места вместе с зелёным сигналом светофора. — Закажем что-нибудь. Погода ужасная, тебе не хочется поваляться в кровати? Уён удивлённо присвистывает на эти слова. У Хонджуна редко когда выдаётся желание отдохнуть и им надо пользоваться, пока дают. — А как же студия? — саркастично тянет Уён. Теперь очередь Хонджуна закатить глаза. — А как же «я не могу уйти, пока не закончу»? — Не заставляй меня отменить моё предложение. Хонджун всё равно улыбается, когда Уён вновь одаривает его заливистым смехом. — Хорошо, любимый, — тёплые губы касаются костяшек Хонджуна. Голос Уёна умел превращать любое, даже самое банальное прозвище в его личную слабость. — Доставка, так доставка. Когда машина оставлена на подземной стоянке многоэтажного здания, они вновь берутся за руки и идут к лифту. На парковке ни души — все работяги уже сидят в своих офисах, уткнувшись в компьютеры, поэтому Уён позволяет себе чуть больше, обхватывая ладонь Хонджуна крепче и ближе прижимаясь к его телу. Беседа ни о чём продолжается, пока они ждут лифт. — Минги ещё не проснулся? — Хонджун притирается щекой об красную макушку на плече. Уён проверяет телефон, пробегаясь по утренним сообщениям Минги. Тот вновь проспал, но опоздать должен был не сильно. — Как обычно, — вздыхает Уён, поднимая глаза к сменяющимся на табло цифрам. — К половине подойдёт, я думаю. Я как раз хотел ему гитару подправить. Хонджун беззвучно смеётся. Они постоянно устраивают друг другу козни — в прошлый раз Минги, уходя последним, положил палочки Уёна на самую высокую полку в шкафу около входа в отместку за их перепалку во время репетиции. Когда Уён пришёл, он бесился, перерывая всю студию и ноя, что открывать новые палочки ему не хотелось и вообще он никогда не терял свои вещи. Видимо, в этот раз была очередь Уёна расстраивать гитару Минги, чтобы взять реванш. Хонджун не мог не признавать, что за подобным ребячеством было забавно наблюдать. — А как Юнхо? — Я занёс ему продукты в субботу, — говорит Уён обыденным голосом одновременно с ненавязчивым звонком спустившегося на подземный этаж лифта. В субботу утром они только возвращались с ночной репетиции, и у Уёна было немного времени в запасе до возвращения Юнхо. — Надеюсь, он будет хорошо питаться. Хонджун кивает и пропускает Уёна вперёд себя. Кнопка с цифрой пять загорается синим, двери закрываются. Камер в лифте нет, и Хонджун всё-таки тянет Уёна на себя, чмокая в приоткрытый рот и тут же опускаясь губами на голую шею. Уён всё равно по привычке смотрит под потолок лифта, проверяя тот на отсутствие подозрительных устройств, а после хихикает на щекочущий выдох за ухом. — До сих пор не могу поверить, — вырывается у Хонджуна между поцелуями, — что ты сделал дубликат его ключей без его ведома. Уён сладко вздыхает, обхватывая плечи Хонджуна и чуть отодвигая от себя. Он кокетливо смотрит в глаза напротив и выгибает бровь. — Тебя возбуждает факт того, что я нарушил закон? Хонджун наигранно задумывается, тут же получая толчок под ребра. — Это больше пугает, — руки сжимают талию Уёна сквозь свитер и двигают на себя. — Кто знает, что ещё ты можешь выкинуть? Уён подыгрывает, пожимая плечами, и утягивает Хонджуна в недолгий поцелуй, отпуская его губы только когда лифт останавливается на нужном этаже. — Конечно, — продолжает шуточный диалог Уён. — Почаще проверяй телефон. — Зачем? — Ну, — тянет Уён уже серьёзным голосом. — Вдруг там появились подозрительные приложения. С отслеживанием локации, например? Хонджун отстаёт и тут же лезет в карман за телефоном под удаляющийся смех убежавшего вперёд Уёна. Дойдя до двери студии с золотыми цифрами «505» быстрее Хонджуна, он достаёт связку со звенящей кучей брелков и обхватывает ручку ладонью. Что-то привлекает его внимание, заставляя замереть с поднесённым к замку ключом, который Уён так и не решается вставить. — Что там? — завидев этот минутный ступор, Хонджун понижает голос. Уён тут же шикает на него, прислоняя палец к губам, а после прижимается ухом к деревянной поверхности. Хонджун подходит ближе, непонимающе хмурясь на расползшееся удивление на лице Уёна. — Что там? — поравнявшись с парнем, переспрашивает Хонджун уже шёпотом. Отняв лицо от двери, Уён смотрит широко раскрытыми глазами на Хонджуна. — Юнхо, — еле двигает губами. — Там Юнхо. Непонимание сменяется удивлением, а потом срочным желанием проверить и увидеть своими глазами. Хонджун отодвигает Уёна в сторону, тут же распахивая дверь и заходя внутрь. И вправду, Юнхо собственной персоной сидит на высоком стуле с гитарой в руках. Остаточная мелодия доносится из колонок, когда Юнхо отнимает взгляд от струн и смотрит на вошедших людей. — Привет, — буднично приветствует их Юнхо, спрыгивая с насиженного места. — И тебе привет, — Хонджун старается придать лицу более адекватное выражение. Но изумление мешается с неприкрытой радостью, к ним добавляется недоверие к происходящему, потому что увидеть здесь чужого человека было бы менее поразительным, чем смотреть в лицо тому, кого здесь быть, вообще-то, не должно. Это так неожиданно, так приятно, что Уён топчется на месте, сдерживая себя из последних сил, чтобы не накинуться на Юнхо с объятиями. Хонджун, в свою очередь, тревожится. Отсутствие Юнхо в студии в эти дни было неизменным правилом, поэтому червячок беспокойства тут же начинает выедать дырки в мозгу, перебирая возможные самые худшие варианты, при которых Юнхо мог прийти сюда по своей воле. — Ты почему здесь? — в голосе Уёна больше радости, когда он протискивается внутрь и подходит ближе. Юнхо неловко передёргивает плечами, принимая от друга объятия в качестве приветствия. Он оставляет электрогитару на время и потирает занемевшие пальцы. И на его губах, чёрт возьми, улыбка. Хонджун не любит сюрпризы и когда что-то идёт не так, как он привык. Его вечно работающий на износ мозг любит подкидывать ему сотни причин, почему и при каких обстоятельствах его привычное окружение меняется. Хонджун рад видеть Юнхо — он просто переживает, что могло случиться что-то, чем Юнхо вновь не захочет поделиться. — Я написал кое-что, — Хонджун зарывается в рыжие пряди пальцами, посильнее сжимая те у корней, когда видит на низком столике неизменно потрёпанный блокнот Юнхо. — Так что дома усидеть уже не смог. Решил приехать. Сердца обоих пропускают удар. Уён тут же отворачивается, делая вид, что на барабанах есть какая-то грязь, которую срочно надо смахнуть. На деле он крепко жмурится, прогоняя вдруг вставшие в глазах слёзы счастья. Хонджун прикрывает за собой дверь, тут же прижимаясь к ней спиной. Ему кажется, что ещё немного и его ноги нет-нет да и подкосятся. Он дышит глубже, впиваясь взглядом в облезшую по краям чёрную обложку. Какие-то стикеры на ней уже выцвели, какие-то стёрлись окончательно. Он моргает пару раз, сомневаясь, не мерещится ли ему происходящее, но всё остаётся таким же, как и было — Уён у барабанов, тетрадка на столе, Юнхо, — по собственной воле, а не потому, что что-то произошло, — прямо перед ним. Хонджун улыбается ему в ответ и делает шаг ближе. Если это всё проделки того самого Сонхва — Хонджун его уже любит. Юнхо сковано мнётся в повисшей тишине студии и чешет затылок. Из-за шумоизолирующих панелей, которыми была обита вся студия, чтобы не мешать другим людям в многоэтажном здании, здесь итак было не сказать что много звуков, а теперь их словно выкрутили на минимум. Некомфортный вакуум обнимает барабанные перепонки, и Юнхо начинает слышать учащающийся стук своего переживающего сердца. По дороге сюда он итак десятки раз прокрутил в голове правильность своего появления. Два сцепившихся друг с другом голоса заставляли руль периодически подвиливать, а глаза искать каждый перекрёсток, где можно было бы развернуться и поехать домой. Его не ожидают там увидеть. Но его всегда там ждут. Они начнут задавать вопросы. Только потому, что переживают за него. Он ведёт себя странно. Это их точно напугает. Он ведёт себя странно. Это их определённо обрадует. Юнхо дышит чаще и перебирает пальцами руки завязки на толстовке. Поочерёдно тянет то одну, то другую, меняя их длину. На самом деле, только в последние двадцать минут ему удалось успокоиться и присесть поиграть на гитаре. Всё остальное время он наматывал круги по студии — мало того, что приехал на час раньше, выбегая из квартиры так, словно кто-то выгонял его оттуда, так ещё и места себе найти не мог. Когда ключ проворачивался в замочной скважине квартиры, отрезая Юнхо от своего унылого пространства, он на секунду прислонился к холодной поверхности лбом. Вопрос о правильности его поступка мучал его до самого выхода из многоквартирного дома. Он думал, и думал, и думал… Думал, когда заводит двигатель. Когда надевал шлем — бросил короткий взгляд на выход из паркинга. Доехал до выезда на дорогу и всё ещё думал. Юнхо провёл в своих мыслях всё время до самой студии, а потом, когда дверь распахнулась, уходить стало стыдно. Ему казалось, что его смущение пропадёт сразу же, как только приедут ребята — он убедится, что всё сделал правильно, и мысли перестанут его мучить. Но под взглядом Хонджуна неловкость окатывает его с головой. Хонджун, так-то, даже не смотрит на Юнхо — он не может оторваться от потрёпанного блокнота. Пересчитывает наклейки на обложке, пробегается по переплёту с торчащими кое-где нитками. Он словно ведёт молчаливый диалог с тетрадью, потому что знает — с Юнхо напрямую говорить по поводу его чувств бесполезно. Он такие разговоры не любит, переводит или отшучивается. Только через эти тексты и ноты Хонджун может лучше понять Юнхо, разузнать, что же так тяжело лежит на его душе сейчас. Потому что даже несмотря на свою скрытность в плане чувств, как только Юнхо озаряет — он спешит показать свои создания друзьям. И обычно Хонджун самый первый реагирует на его слова о том, что в этом блокноте недавно появилась пара новых строк. Тем не менее, сейчас он подозрительно долго молчит. И хоть Юнхо отчасти понимает его реакцию, волнение всё равно неприятно щекочет в желудке. Хонджуну не посчастливилось однажды застать Юнхо в студии в момент злости на себя из-за музыкального кризиса, а сейчас Юнхо пришёл сюда сам. Мало того, что он приехал сюда в эту сраную неделю счастливый, немного бледный, но в основном вполне живой, так ещё и, чёрт возьми, вновь написавший хоть что-то. — Я зря приехал? Хонджун отрывается от блокнота и переводит взгляд на его обладателя. Да, Хонджун старается контролировать себя в плане проявления чувств на людях, но с Юнхо это всегда становится очень сложно — Хонджун относится к нему, как к младшему брату. Который, даже если и младше самого Хонджуна всего на год, всё равно нуждается в его заботе и поддержке. И видеть, как его младший брат незаметно для себя, но отчётливо для других сделал шаг навстречу свету, на выход из кокона лишь мучающих его эмоций, для Хонджуна ощущается как своя же маленькая победа. Он правда рад. — Юнхо! — Уён отвечает вперёд Хонджуна. Он прокашливается, влажно шмыгает носом и поворачивается в сторону Юнхо со своей привычно широкой улыбкой. — Ты с ума сошёл? — он берёт руку Юнхо в свою и сжимает покрепче. — Мы очень рады, что ты приехал. Спасибо тебе. Юнхо краснеет уже от смущения. Он слабо гладит пальцами ладонь друга. Он не знает, за что Уён его благодарит, однако благодарность — это что-то хорошее? Значит, Юнхо всё сделал правильно. — Пожалуйста. Хонджун переводит дыхание, цепляет на лицо улыбку и опускается на диван. По привычке блокнот Юнхо не трогает — хоть Юнхо и не против уже давно, Хонджун всё равно ждёт, пока тот сам в очередной раз позволит взять дорогую ему вещь в руки. — Глянем? — он кивает на разноцветную обложку, которая изначально была просто чёрной. Юнхо отвечает согласием, спеша подхватить гитару со стойки и упасть рядом с другом на диван. В это время Уён расслабленной походкой идёт мимо, прямо к бас гитаре, и начинает активно расстраивать струны. Некоторые закручивает потуже, другие расслабляет почти полностью, что они даже грустно провисают под собственным весом. Уён решает больше не говорить ничего. Молчание в сложившейся ситуации кажется самым верным решением — он не будет смущать Юнхо, не будет устраивать допросов, которых тот на дух не переносил, а Юнхо продолжит послушно сидеть в студии. Лучше поумерить своё любопытство, но видеть друга рядом, чем неосторожно спросить и услышать хлопок двери. — Что ты делаешь? — отвлекается Юнхо, видя, как над гитарой Минги издеваются прямо на его глазах. Уён пожимает плечами и специально закручивает четвёртую струну так туго, что после проделанной работы даже не решается потрогать её — если она сейчас порвётся от рук Уёна, будет уже не так интересно. — Минги же наигрался с его палочками в прошлый раз, — напоминает Хонджун и осторожно берёт блокнот из протянутых рук. Ноты написаны наспех, некоторые из них выглядят нечитаемыми, но привыкший к почерку друга Хонджун с лёгкостью пробегается по строчкам, совсем тихо напевая себе под нос то, что видит. Отрывок не такой большой, — отлично подойдёт для припева, — и перебор не такой сложный. Можно будет сделать отличный упор на хороший вокал и бэки, если Юнхо позволит. В конце страницы он находит жирную стрелку и переворачивает её, открывая своему взору следующий лист. Там была всего пара строчек, но над ними красовалось одно, обведённое несколько раз, слово: «Синтезатор». Хонджун присвистывает, решая вмешать в свою ошеломлённость больше смеха, чтобы в очередной раз не доводить Юнхо до румянца своей реакцией. Хонджун — ответственный. Он заботится о чувствах Юнхо, в то время как тот успевает за последние десять минут довести его до ручки уже в третий раз. Но Хонджун не жалуется. Пусть Юнхо продолжает. — Ты успел и для синтезатора что-то чиркануть? — Да, — неохотно протянул Юнхо, смотря на обсуждаемый инструмент в углу. За клавиши он не садился и того больше, чем не брался за карандаш. — Мне показалось, что он сюда хорошо встанет. — А куда ты его ставишь тут? — мизинец с накрашенным ногтем пару раз проводит под строчкой. — Он к тому отрывку не пойдёт. Юнхо задумчиво поджимает губы, откидываясь на спинку дивана и начиная наигрывать нужные ноты, периодически поглядывая в подставленную Хонджуном тетрадь. Он вновь тихо помогает голосом, не пропевая конкретных предложений — они пока не пришли ему в голову, но с текстами Юнхо правда никогда не торопился. Давал себе столько времени, сколько нужно. В плане слов мастером он никогда не был, поэтому ему всегда требовалось больше времени на размышления. — Стой, — Хонджун кладёт руку ему на плечо и поднимается с места. Уён уже с довольной улыбкой отряхивает с ладоней невидимую пыль и ставит гитару Минги на стойку. Он разминает руки и достаёт из ящика палочки, вертя те между пальцев. Хонджун мягко трогает его за бедро и подзывает ближе. Уён, сразу же расплывшись в улыбке, присоединяется, буквально падает на Хонджуна сверху, заставляя того покоситься и толкнуть ещё и Юнхо. Они заваливаются вбок, как фишки домино, останавливаясь лишь благодаря ударившемуся боком о подлокотник Юнхо. — Что такое? — Взгляни. Есть мысли? — Я так не пойму, — Уён вздыхает, отодвигая вытянутым наконечником тетрадку от себя. — Ю-ю, наиграй, я послушаю. Может, озарит меня. Юнхо улыбается и начинает сначала. На ходу пытается придумать смазанное продолжение, на которое Хонджун отрицательно качает головой, сразу же забраковывая его. — Не торопись. Поработаем с тем, что уже есть, — Уён лениво поднимается, разминая плечи, и Хонджун встаёт вслед за ним. Юнхо тут же опускает голову к груди, расстроенно смотря на струны, словно они были виновницами неудавшейся партии, и Хонджун сразу же спешит напомнить: — ты молодец. Звучит хорошо. Просто… Не торопись, дай мозгу самому дойти до этого. Для Юнхо эти слова звучат вполне привычно и одновременно с этим незнакомо. Хонджун говорил ему это каждый раз, когда Юнхо увлекался или старался скорее дописать композицию, не обращая внимание на те места, где музыка начинает звучат угловато и не совсем подходяще к изначальному варианту. Но Юнхо так давно ничего не писал и тем более не показывал неудавшихся набросков, что эти слова звучат отчасти странно. — Маэстро! — требовательно кричит Уён, усаживаясь за барабаны и пару раз нажимая на педаль, чтобы привлечь внимание громким стуком. — Музыку мне. Хонджун даёт Юнхо отмашку, а сам подходит к синтезатору с тетрадкой, вставая над клавишами так, словно собрался проводить с ними воспитательную беседу. Краем уха он улавливает, что Уён старается подстроиться под мелодию Юнхо, не распаляясь слишком сильно. Уён примеряется к нотам, просит сыграть заново, то добавляя громкости и забирая на себя внимание, то, наоборот, позволяя гитаре Юнхо выходить на передний план. — Вот это было неплохо, — кивает Уён на последний вариант, где барабаны просто задавали ритм, нежели действительно поддерживали переливы гитары. — Мне тоже понравилось. Звучит очень хорошо, — Хонджун складывает руки на груди и поворачивается к Юнхо. — А тебе? Юнхо не отвечает, продолжая напевать, и медленно прикрывает глаза. Он стучит окрашенным в чёрный ногтем по лакированной поверхности, помогая себе не нарушать задуманный им темп. Звучало-то и вправду неплохо. Вполне себе в духе того, что Юнхо успел написать в последний раз перед своим долгим перерывом. Но в его голове песня звучала иначе. По-другому. — Нет, — говорит Юнхо, выпрямляясь. — Больше барабанов. И Минги нужен. Баса не хватает. Хонджун с Уёном переглядываются. Теперь уже с улыбками на лицах. — Как оно звучит в твоей голове? — М-м… Громче? Агрессивней? — Юнхо, скорее, задаёт ещё больше вопросов, нежели по истине отвечает. — Отчаянней? Не в плохом смысле, я думаю. Но нужна… — Ломка? — Юнхо поворачивается на Уёна, всё ещё ритмично нажимающего на педаль большого барабана. Тот всегда так делал, когда что-то приходило в голову и ему нужно было не сбиться с собственных мыслей. На этих словах Хонджун вздрагивает, кидая укоризненный взгляд в сторону Уёна. Юнхо на это никак не реагирует, обдумывая прозвучавшее описание. — Можно и так сказать. Одержимость и отчаянное желание. Сперва тихо, а потом громко. В дверь стучат, и в следующую секунду Минги вваливается в студию. Он запыхавшийся, раскрасневшийся и растрёпанный. Собранные влажные от мороси на улице волосы убраны в небрежный пучок, а очки съехали с переносицы на самый кончик. — Ребята, простите, — переводит он дух, хватаясь за колотящееся сердце и закрывая за собой дверь студии на ключ. — Я там, привет Юнхо, чуть не… Юнхо! Когда до Минги доходит, кто именно сидит на диване, он тут же кидается к другу на шею. Он крепко обнимает Юнхо, совсем не заботясь о его возможном смущении от такого внимания. Когда Хонджун хочет его окликнуть, чтобы Юнхо вдруг не стало некомфортно, Юнхо машет ему рукой, успокаивая. Минги что-то громко бубнит ему за спину, но из-за баса и влажности в голосе Юнхо не может разобрать и слова. — Ну всё-всё. Прекрати, — смеётся Юнхо, поглаживая друга по голове и чуть не цепляясь завязками на чёрном браслете из бусин за выбившиеся из причёски пряди. — Давай, надо репетировать. Минги кивает и отстраняется, спеша утереть нос рукавом толстовки. Он оглядывает Юнхо с ног до головы сверкающим взглядом и ему хочется обнять и вправду сидящего тут друга покрепче, но он останавливает себя, усаживаясь ровнее. Ему столько хочется сказать, о стольком хочется спросить, что на язык эти мысли всё равно лягут непроизносимой кашей из предложений. Он обязательно поговорит с Юнхо позже, не сейчас. — Нам помощь нужна, — Уён сидит, задумчиво подперев щёку кулаком с зажатой в ней палочкой. — Юнхо тут кое-что набросал… — Набросал? — Минги бросается на Юнхо с вновь расставленными в стороны руками, не имея возможности сдержать в себе всю радость и удивление. — Стоп! — хлопает в ладоши Хонджун, останавливая Минги на пол пути. — Сначала поможешь нам довести до ума что есть, а потом, — он со вздохом смотрит в мокрые глаза Минги. — А потом делай, что хочешь. Минги понуро вздыхает и направляется в сторону своей гитары. Он распускает и вновь завязывает волосы уже в хвост и протирает толстовкой очки от мелких капель дождя. Закатывает повыше рукава, садясь на свой высокий стул, но в итоге спрыгивает с него и копошится, то меняя высоту, то снимая с себя толстовку, то поправляя кольца на пальцах. Никто не жалуется, все терпеливо ждут. Они уже привыкли и знают, что пока Минги не будут устраивать его поза, температура комнаты и свой внешний вид — он не начнёт репетицию. Справедливости ради, если хоть один из вышеперечисленных пунктов его смущал, он действительно играл хуже. Позабывший о своей шалости Уён резко вспоминает о ней, когда Минги уже берёт в руки гитару. Уён посильнее зажимает рот рукой, чтобы не расхохотаться раньше времени. Хонджун беспомощно трясёт головой, вновь отворачиваясь к синтезатору и продолжая сверлить ноты глазами. Он понимает, что Минги потребуется ещё некоторое время на то, чтобы сперва поругаться с Уёном, потом отладить гитару, а после всё равно передать её Юнхо со словами «у тебя быстрее и лучше получается». В свою очередь Юнхо просто наблюдает за всей картиной со спокойной улыбкой и теплотой под рёбрами. Ему спокойно и хорошо. Когда после первого взмаха руки из колонок доносится непонятная каша, а глаза Минги испуганно расширяются на завизжавшую четвёртую струну, Уён хохочет в голос. Хонджун прикладывает ладони к ушам, укрываясь от резанувшего слух звука, который перемешивается с надрывным смехом Уёна. — Уён! — вскрикивает Минги, и Уён чуть не заваливается назад с прижатой к животу рукой. К их крикам в какой-то момент присоединяется Хонджун, который сперва пытается успокоить парочку, а потом и сам, каким-то образом, оказывается втянутым в шутливый конфликт. Юнхо улыбается шире, закидывая ногу на ногу и тихо смотря на друзей со стороны. — Всё, стоп! Давайте скорее, — Минги недовольно бубнит себе под нос, когда Хонджун подталкивает его разобраться с гитарой, а Уён довольно показывает ему язык, прячась за плечом своего парня. — Подтяни струны, а ты, — Хонджун указывает на Юнхо пальцем. — Ещё раз. Чётче. И больше… — он щёлкает в воздухе пальцами, пытаясь подобрать слова. — Одержимости, желания и всего в этом духе. Юнхо кивает и по привычке прыгает рукой в карман, где всегда лежит медиатор, но находит там лишь пустоту. Сперва его охватывает холодный пот, потому что ему страшно даже подумать, что он мог потерять подаренную Минги дорогую вещь, а после воспоминания накатывают мягкой волной, успокаивая Юнхо. Он прокашливается и тихо начинает: — Хён, можно твой медиатор взять? — А твой где? — Хонджун оглядывает поверхности в поисках привычного красного треугольника. — Ты его никогда не терял. Юнхо молча пожимает плечами. — Точно, — подключается даже Уён, принимаясь осматриваться. — Что на тебя нашло? — Да случайно как-то вышло… Юнхо их особо не слышит, отвечает невпопад, думая о том, где именно сейчас находится вещица, с которой он никогда не расставался. Какая-то до боли довольная, почти блаженная улыбка расползается по его лицу, и у него не получается скрыть её ни приложенной ко рту ладонью, ни отвёрнутой головой. Он пропускает мимо ушей строгий голос Уёна, который переключается уже на любимого парня и говорит что-то про «влияние Хонджуна» с его извечной привычкой терять медиаторы. Не слышит и возмущённого Хонджуна, который слепо кладёт свой запасной медиатор на столик перед Юнхо, продолжая спор с Уёном. Юнхо надеется, что милейшая звёздочка сейчас таскает этот именной медиатор с собой как напоминание о их неловком, сумбурном, ярком вечере и трогает его каждый раз, когда в голову приходит образ Юнхо. Честно, если бы у Юнхо былы бы такая вещица от Сонхва, он бы вообще не выпускал её из рук до самой следующей их встречи. Минги, сперва расстроившийся, что Юнхо смог посеять его подарок, тут же вскидывает брови, натыкаясь на улыбку друга, и моментально придвигается ближе. — Ю-ю, — заговорщически шепчет Минги. Его глаза заинтересованные, почти понимающие. Кажется, он догоняет, где сейчас может быть его подарок. — А где медиатор на самом деле? Юнхо склоняется к уху Минги и, подставив руку ко рту, хитро шепчет: — Скажем так, — Юнхо чуть посмеивается. — На передержке. Сонхва стучит карандашом по деревянной парте в лекционной и тяжело вздыхает. На клетчатых полях вдоль всей страницы тянутся подозрительно знакомые чёрные линии-змейки, на которые Чонхо уже не обращает внимания. Какую тетрадь Сонхва не достань — конспекты по бокам уже охраняются этими тонкими лозами. Сонхва рисует их бездумно и умышленно, чёрным и синим — какая ручка окажется ближе. Сегодня эта участь выпадает карандашу. Сонхва умирает со скуки, даже не пытаясь слушать бубнеж преподавателя. Честно сказать, прилежный ученик внутри Сонхва сегодня получает законный выходной, потому что на парте лежит тетрадь по совершенно другому предмету, а он продолжает не замечать этого. Грифель легкомысленно скользит по бумаге, оставляя на ней бессвязные слова, вырванные из контекста или записанные уже в тот момент, когда учитель перелистывает слайд. Сонхва, не утруждая себя тем, чтобы посмотреть в тетрадь сидящего рядом Чонхо и списать у него, просто перечёркивал всё написанное и продолжал вздыхать, проводя очередную линию на краю листа. — Прекрати вести себя как отвергнутая девица, — шёпотом говорит Чонхо, не отрываясь от записей. Сонхва передразнивает друга, корча лицо, а после падает головой в сложенные на парте руки. Чонхо недовольно цыкает и толкает Сонхва под партой ногой. Сонхва делает точно также в ответ. — Вся аудитория пропахла недотрахом, — подртрунивает Чонхо на ухо Сонхва и срывает уже толчок под ребра. — Аж дышать трудно. — Это от остальных. Сегодня же Хэллоуин, вот и готовятся. У меня так, тоска. — Им хотя бы что-то перепадёт, — Чонхо перелистывает страницу. — Сдался тебе Юнхо. Почему именно он? Сонхва медленно поворачивает голову, зло смотря на друга из-под чёрной пластиковой оправы. Очки покосились от неудобного положения, но Сонхва было слишком лень его менять. — Ты пытаешься меня отговорить или что? И номер его не дал, и на мозг капаешь… Сонхва попросил номер Юнхо аж через пять дней, когда устал ждать первого шага от Юнхо. Чонхо тогда опоздал на пару и, найдя глазами светлую макушку Сонхва, тут же вбежал вверх по ступенькам, двигая друга и освобождая себе место. Сонхва сразу захлопнул лежащую перед собой тетрадь и так весело посмотрел на Чонхо, что тому стало страшно. Сонхва итак лишний раз не уставал напоминать себе о том, как ему повезло с таким другом, как Чонхо, а тут вообще с цепи сорвался. Завалил комплиментами, протянул купленный в кофейне неподалёку чай, справился о его сне, смене, братьях и маме, только что погоду и политику обсудить не успел — Чонхо прервал его. Радость Сонхва тут же поумерилась после странных слов Чонхо о том, чтобы Сонхва попросил о номере через недельку, в самых первых числах ноября. Сонхва тогда не особо понял, о чём идёт речь, и всю пару донимал друга расспросами, пока Чонхо жалел, что на первом курсе подсел к нему за парту. — Он в отношениях? Только скажи — и я отстану, — это было ложью, но попробовать стоило. — Да нет же, Сонхва, — простонал Чонхо, потирая пальцами виски. — Просто у Юнхо есть странные привычки и тебе надо… Немного подождать. — Он наркоманит, что ли? — это прозвучало так спокойно и буднично, что Чонхо невольно покосился в сторону Сонхва и подозрительно оглядел его. Его взгляд был настолько кричащим, что Сонхва пришлось оправдаться: — да не смотри ты так на меня. Просто интересно, почему надо подождать. Чонхо пожевал губу, отводя взгляд в сторону. Он об этой неделе, вообще-то, сам узнал не от Юнхо, а от болтливого Минги, с которым они пили после смены Чонхо. Его итак мучила совесть, что он знает чужой секрет не из первых уст, а если сболтнёт об этом ещё и Сонхва — вообще спать перестанет. — У Юнхо есть свои причины, — уклончиво ответил Чонхо вместе с крепкой затяжкой. — И это не ломка. Он скоро сам придёт, я тебя уверяю. И, если захочет, всё расскажет. А сейчас не трогай его. Хорошо? Сонхва ещё несколько пар мучил Чонхо самыми разными догадками, в которых от упомянутого выше употребления и связей с криминалом дошёл аж до скрытой жены с целым выводком детей. На последнем Чонхо даже расхохотался. — Сонхва, — Чонхо похлопал его по плечу. — Успокойся, хорошо? Ничего страшного там нет. Что ты как помешанный? Сонхва недовольно занхыкал и заёрзал на месте, притираясь спиной к боку Чонхо. — Правда помешательство какое-то… Ни спать, ни есть не могу, — он заправил за уши белые пряди. — Все часы в сутках этим Юнхо забиты. И с того дня мало что поменялось. — Просто, — Чонхо задумчиво щёлкает ручкой, думая, как правильно донести свои мысли. — Не подумай, Юнхо — отличный парень. И друг классный, как музыкант — вообще огонь. И умный, и подкованный, и шутит так, что без накачанного пресса с тусовки не выползешь, — Чонхо с улыбкой хлопает себе по животу. — Но ты другой. Я вижу рядом с тобой кого-то спокойного, открытого в своих желаниях. Не скупого на чувства. Сонхва слушает с интересом, с каждым словом двигаясь чуть ближе. — А Юнхо весь такой. Он, я клянусь, крутой. Но говорить о своих проблемах не умеет. Если ему плохо — он просто разворачивается и уезжает без объяснений. Слово «люблю» у него вообще я никогда не слышал. Я переживаю за тебя. Ты не такой, понимаешь? Чонхо переводит взволнованный взгляд на Сонхва и тут же обречённо прикладывает ладонь ко лбу. Сонхва его не слышит. — Я сдаюсь. — Нет, — Сонхва тут же хватает его за руку, прижимая к себе. — Прости. Я просто думал, что за твоим беспокойством стоит что-то намного хуже. Вроде наркотиков, там… — Да что ты прицепился к ним, — возмущается Чонхо. Он итак не выспался из-за первой пары, а тут ещё и Сонхва всякую ересь под руку нес. — У тебя извращённое представление о группах. Сонхва поджал губы, понимая, что образ рокеров в его голове действительно шёл под руку с ящиками алкоголя, пакетами колёс и полуголыми девицами на них. Пусть по Юнхо и его друзьям такого впечатления и не сложилось, Сонхва был отчасти готов к такому исходу. Но, тем не менее, не мог выкинуть Юнхо из головы — это действительно стало похоже на зависимость. В первую очередь от того, чтобы доказать самому себе, что Юнхо был другим. Сонхва был хорошо воспитан и знал себе цену, поэтому если бы Юнхо подал хоть один признак того, что предубеждения оказались не просто вымыслом, он бы ушёл. Забыл и закрыл бы эту страницу своей жизни. Но сперва ему надо было проверить. Сонхва от этого ничего не терял. — Прости. — В общем, — продолжает Чонхо, переведя дыхание. — Я понимаю, что для тебя это не звучит как проблема. Но просто знай, что ты хлебнёшь с ним. Юнхо тот, с кем хочется дружить. Но не заводить отношения. Сонхва ненадолго задумывается, отводя взгляд в сторону. — Конечно, лучше уж сохнуть по тому, кто на тебя даже внимания не обращает. — Что? — Ничего. Говорю, что противоположности притягиваются. На самом деле, слова Чонхо только подстегнули Сонхва, ведь даже не смотря на то, что их с Юнхо жизни и сценарии дней сильно отличались друг от друга — Сонхва слышал в этих словах себя. Он тоже не был до конца честным и открытым в своих прошлых отношениях. Выбирал по критериям: красивый, перспективный, комфортный. Возможно, тут влияли слова родителей, что с человеком должно быть спокойно. Вот только зачастую это «спокойно» вскоре скидывало свою маску, оказываясь банальной скукой. Сонхва не клялся в вечной любви и, на самом деле, в отношениях казался намного холоднее, чем с друзьями. Любил умолчать, недорассказать, скрыть истинность своих чувств. Проблемами своими особо не делился, да и в чужих не был заинтересован. Они казались ему либо слишком странными, либо не требующими его активного участия. В какой-то момент ему даже стало казаться, что для отношений он не очень-то и приспособлен. Секс без сильных чувств быстро переставал доставлять удовольствия, совместное времяпрепровождение сводилось к постоянным взглядам на стрелки часов, а общие темы для разговоров вскоре иссякали, не оставляя после себя даже желания находить новые. У Сонхва в принципе сильных влюбленностей-то и не случалось, если оглядываться назад. И Сонхва не говорил о том, что к Юнхо возникла та самая любовь с первого взгляда, совсем нет. Он отдавал отчёт своим действиям и, всё-таки, просидел несколько часов за размышлениями о том, что он вообще хочет. Некоторые ответы на поставленные вопросы всё ещё были ему недоступны в силу того, что Юнхо он знал явно недостаточно, чтобы те самые ответы смогли найтись. Однако в одном Сонхва был уверен точно — эти ощущения собственной лёгкости и свободы, которые вдруг заставили его посмотреть на себя под другим углом, он отпускать не хочет. Поэтому свои чувства, вызываемые мыслями о Юнхо, он и окрестил грубым «одержимость». Это не звучало так непонятно, как любовь, и хорошо вписывалось в динамику приносимых Юнхо эмоций. Слова Чонхо только разжигали в нём интерес подобраться ближе и глубже. Сонхва хотелось заглянуть внутрь Юнхо и увидеть там то, в чём же они были похожи. А в чём и правда являлись полными противоположностями. Чонхо вновь возвращается к конспектам, пока Сонхва отворачивает голову к окну, погружённый в свои мысли. Погода была грустной и неприветливой. Порыв ветра сорвал оранжевые листья с ветки и понёс их дальше по ветру. Хотелось домой. Удивлённо оглядев огненный листок с острыми краями, прилипший к стеклу, Юнхо открывает окно и стряхивает его вниз. Он пару секунд провожает его взглядом, а после потягивается, разминая мышцы. Погода ещё хуже, чем пару дней назад, когда он ехал в студию. Несколько суток пролетели незаметно, больно столкнув его затылком с твёрдой реальностью. На самом деле в этой неделе затворничества были и свои плюсы — социальная батарейка Юнхо успевала наполниться, а перманентное одиночество выпускало его наружу с голодом до общения с друзьями. Из-за того, что в этом году эту традицию он нарушил самостоятельно, потом пришлось отсыпаться чуть ли не до вечера следующего дня. Группа корпела над тем, что им принёс Юнхо, достаточно долго и разошлись они только к шести вечера. Ребята позвали его поесть, но Юнхо мягко отказался, уезжая домой под понимающие взгляды. Из-за эмоциональной и мозговой перегрузки Юнхо устал ещё сильнее, поэтому закончившиеся таблетки снотворного так и остались закончившимися — его срубило слишком сильно и крепко, чтобы вспоминать о лекарствах. И как бы Юнхо не радовался даже такой усталости, сейчас ему пришлось окунуться в суровую реальность вместе с сообщением: Отец: «Привет. Не забудь навестить маму» Он пишет об этом каждый год — напоминает Юнхо приехать. Как будто Юнхо пропустил хоть один раз. С отцом отношения были натянутыми. Юнхо не видел своей вины в этом. Ему казалось, отец мог сделать всё для того, чтобы Юнхо не отгородился от него, но не стал даже пытаться. А то, что на любое поползновение в свою сторону Юнхо спешил отстраниться и закрыться, как маленький ребёнок, его не сильно волновало. Он общался с отцом нехотя, редко брал трубки, пролистывал односторонний диалог с кучами поздравлений с разными праздниками вниз и выборочно отвечал на парочку сообщений. И если бы Юнхо хоть немного умел проводить здоровый самоанализ, не скатываясь к сомнительным выводам, он бы понял, что с отцом ему пообщаться всё-таки хочется. Юнхо любил своего отца, но, по неведомым ему причинам, старался быть хуже, чем являлся на самом деле. Да и это уже вошло в привычку, а от них отказаться всегда сложно. Особенно когда они входят в твою рутину настолько, что ты уже не видишь в этом никаких проблем. В шестнадцать Юнхо закрылся в себе. В девятнадцать уже ушёл из дома. Согласился только забрать ключи от квартиры, в которой жил сейчас сам. Он смутно помнил, откуда вообще у родителей эта жилплощадь, но поверил отцу на слово, что мама хотела бы, чтобы единственный сын забрал их себе. В день смерти матери он всегда встаёт очень рано, как на работу в офис, чтобы поскорее добраться до кладбища и ни в коем случае не встретить ни одного разукрашенного, наряженного в самые отвратительные для его глаз наряды человека. Он ненавидел Хэллоуин всей душей. Раньше, конечно, веселился на празднике как и все ребята его возраста, пока судьба не выдернула его из своего юношества и не окунула с головой в суровую реальность самым жестоким для ребёнка способом — забрав родителя. Теперь Хэллоуин перестал казаться ему магическим и больше не вызывал трепетного ожидания. Юнхо боялся увидеть на отрывном календаре заветную дату. Юнхо собирается наспех. Горький кофе выпивает перед самым выходом и оставляет наполовину пустую чашку на столе, махнув рукой. Помоет позже. На улице свежо, утренняя прохлада цепкими пальцами забирается под толстовку, тянет за пряди волос, больно царапая кожу головы и заставляя сдавленно шипеть. Юнхо тяжело сглатывает, трёт руками лицо и прибавляет шагу к придомовой стоянке. Кончик носа краснеет от ветра, бьющего по лицу, и Юнхо даже думает вернуться домой и накинуть шарф, но в итоге лишь продолжает упрямо шагать дальше. Если вернётся домой, то обязательно перед выходом нужно будет посмотреться в зеркало, — как учила мама, — чтобы демоны потом не одолевали голову. Юнхо хоть и не суеверный, но это было чем-то, что напоминало ему о детстве, а он любил жить прошлым. И в этот холод он, может, вернулся бы и посмотрелся в зеркало, но видеть своё жалкое отражение сейчас нет никакого желания. О каких демонах говорила мама, если главный из них всегда смотрит на Юнхо его же глазами? Юнхо надевает шлем, заводит двигатель и ещё пару минут просто сидит на рычащем мотоцикле, собираясь с мыслями и с духом. На деле же — пытаясь успокоить разбегающиеся в разные стороны, как хрустальные шарики по полу, мысли. Юнхо слишком много думал, о чём-то важном и не совсем, о бытовых вещах и более высоких, возвышенных. Прикусив губу, Юнхо с силой жмурится, выторговывая у своего же сознания несколько часов тишины. В такой день с утра он не мог сдержать этот удушающий поток, рвущий голову на части. Одна идея сменяла другую, виски гудели, словно сотни голосов пытались докричаться до него, а Юнхо не понимал, что от него хотят. Короткий взгляд на наручные часы напоминает, что время не резиновое, и скоро на улицы выплывут разодетые люди, надевшие свои костюмы заранее, потому что потом у них не будет возможности приехать домой и подготовиться к празднованию. Юнхо не выдержит видеть чужие улыбки и счастливые лица. Не сейчас. Молодая девушка в цветочном магазине вежливо здоровается, когда колокольчик на двери оповещает о приходе клиента. Юнхо бездумно кивает ей, подходя к цветам. Он пробегается глазами по холодильнику, пытаясь разглядеть там нужные, а после хмуро поворачивается к девушке за кассой. — Хризантем нет? — Есть, — девушка выходит из-за стойки и, подойдя ближе, сквозь стекло указывает на дальний угол. — Вон они. Несколько видов. Юнхо приглядывается и за всеми горшками с разноцветными бутонами находит нужные белые лепестки. — Белые, пожалуйста. Девушка кивает и заходит внутрь, начиная доставать по цветку из глубокой вазы. Она улыбается, стараясь разрядить неловкую обстановку. Хоть из колонок и доносилась мягкая мелодия, под пустым взглядом незнакомца ей вдруг становилось слишком тихо и неуютно. — Ваша девушка будет вам очень благодарна. — Мама, — незамедлительно отвечает Юнхо, стараясь звучать ровно. — Мама будет рада, да. Понимающе кивнув, девушка вновь отворачивается к цветам. Когда в руке оказывается четвёртый стебель она вдруг вспоминает, что не спросила, сколько молодому человеку нужно цветов. — А сколько… — Шестнадцать, — опережает её Юнхо, отворачивая голову в сторону, чтобы не видеть расползшегося по чужому лицу стыда. — Оплата по карте. Дальше всё проходит в тишине, и даже ненавязчивая мелодия из динамиков под потолком приглушается, начиная звучать смято и смущённо. Терминал пикает, оплата проходит, Юнхо берёт цветы со стойки и идёт на выход. Он вновь отвечает мелким кивком головы на пожелания хорошего дня, и спешит окунуться в прохладу улицы. Дорога в центр забита, в пробках стоят люди с одинаковыми усталыми лицами в одинаковых офисных костюмах. Юнхо смотрит на них почти с завистью — ему бы тоже хотелось стоять в глухом заторе машин, нежели смотреть на почти пустую дорогу, ведущую дальше от города. Он курит сигарету со злостью, переминаясь с ноги на ногу и смотря на лежащий на сиденье белоснежный букет. Мама очень любила хризантемы, всегда радовалась им и мечтала о загородном доме, чтобы высадить их вдоль дрожек. Когда Юнхо спрашивал, почему именно хризантемы, ведь их чаще всего использовали как похоронные цветы, она лишь смеялась. — Все мы умрём рано или поздно, а цветы красивые, — она поправила волосы и с улыбкой продолжила заваривать чай. Крепкий душистый запах наполнил небольшую кухоньку. — Люди сами придумали им предназначение. А они должны просто радовать глаз. Независимо от того, что им приписывают остальные. Губы Юнхо кривятся от горечи никотина на голодный желудок и режущей боли воспоминаний. Он кашляет, сплёвывает на асфальт и топчет окурок носком ботинка. Концентрируется на деталях: рассматривает людей, изучает свои руки, укладывающие букет на приборную панель прямо под лобовое стекло, вбирает голыми ладонями и щеками хлёсткий ветер. Юнхо забивает мозг ненужными образами, чтобы не скатываться ещё больше в вязкую черноту его нутра, чтобы у него была возможность безопасно добраться до кладбища, чтобы… Чтобы вернуться домой пустым, но не выпотрошенным. Он надеется, что отец приедет сюда уже после работы, а не как обычно — с утра пораньше, потому что так делает Юнхо. Тишина местности встречает его холодными, неприветливыми объятиями, но Юнхо они и не нужны. Дорога заняла чуть больше нужного, потому что именно сегодня букет постоянно выскальзывал из-под стекла, и Юнхо приходилось ехать медленнее, чтобы белоснежные цветы для любимой мамы не упали прямо под грязные колёса мотоцикла. Проезжающие мимо люди, вероятнее всего, умилялись или завидовали тому человеку, которому с такой бережностью везли эти светлые солнышки с жёлтыми сердцевинками. Они даже не подозревали, кому на самом деле предназначались эти хризантемы. Когда ветер очередным порывом гонит серые облака по небу быстрее, Юнхо глушит мотор и оборачивается вокруг. Машины отца видно не было, но Юнхо не исключал, что тот мог и поменять её с последнего раза, когда они виделись лично. Юнхо растирает ладонью голую замёрзшую шею под воротом толстовки, заставляя татуировку на ней следовать за его дрожащими движениями. Кожа вокруг краснеет, от чего алое солнце с месяцем становятся почти незаметными за этим румянцем. В такую рань никто в своём уме не попрётся так далеко, тем более на кладбище, так ещё и в будний день, но Юнхо продолжает идти вдоль дорожек, радуясь, что в его поле зрения не попадают люди. Видеть чужое горе лишь добавило бы дров в его ледяной костёр в сердце. Шаги становятся тише, словно подстраиваясь под общую безмолвную атмосферу. Юнхо дышит глубже, когда миновав очередную каменную лестницу, ведущую в верх кладбища, замечает до боли знакомые стены. Он замирает на ровной поверхности, уводя вбок заслезившиеся глаза. В переносице больно щиплет, а ровные ряды могил смешиваются в единое серое месиво сквозь большие солёные капли. Сглотнуть скопившуюся во рту слюну становится практически невозможно от вставшего поперёк горла камня, но Юнхо всё равно прилагает усилие. Кадык болезненно дёргается, слюна больше походит на яд, начиная драть глотку изнутри, но Юнхо упрямо напоминает себе про психосоматику и прочую ересь, в которую никогда не верил. Юнхо вообще мало во что верит. И меньше всего верит в себя и свою возможность хоть раз прийти сюда с умиротворённой тоской в груди, а не со жгучей болью. Потому что она такая сильная, словно только вчера он был на похоронах, а сегодня прибежал удостовериться, что произошедшее было его больным сном. И каждый раз все эти годы Юнхо вновь и вновь ошибается. Поднимается по лестнице с надеждой увидеть вместо родного имени чужое и понестись вниз, скорее обнять, уткнуться носом в шею и позорно разрыдаться со рваным «я скучал». И каждый чёртов раз он понимает, что это не иллюзия, не сон, не вымысел. Мамы больше нет. Время лечит. Он слышал это так часто и так твёрдо, что в какой-то момент даже возненавидел стрелки часов и циферблаты. Время шло, а боль не проходила. Юнхо бы сказал, что время учит. Учит привыкать к этой боли, принимать её и сживаться с ней. Юнхо научился воспринимать её как члена семьи — нежеланного, нелюбимого, но уже неотъемлемого кусочка пазла повседневности. Первые годы было очень трудно. Конечно, для подростков мир итак ощущается как взрыв и буйство красок, ощущений и новых мыслей, а теперь единственного человека, кто умел разгонять всех его демонов, так жестоко отнимают. Юнхо бился загнанным зверем о стены, терял друзей, терял себя. Он возненавидел весь мир, словно все вокруг были виноваты во всех проблемах его жизни. Некоторое время даже ненавидел отца, у которого самого болело не меньше — сперва потеря любимой жены, с которой прошёл пол жизни рядом, а потом и сходящий с ума от горя единственный сын. Юнхо возненавидел музыку. Порвал все блокноты с первыми песнями, разбил все фотографии с друзьями, с которыми в школе организовал неумелую группу, держащуюся на одном энтузиазме. Юнхо сломал купленные диски, разломал напополам винил и долго горько плакал над ними, пока отец стоял в дверях комнаты с испуганными глазами, боясь подойти и сделать ещё хуже. Разбить ту самую подаренную мамой гитару не хватило духу. Наклейки на ней тогда ещё игриво блестели цветом, хотя сейчас уже остались лишь тусклыми напоминаниями о тех моментах. Юнхо кажется, что её он перевёз в новую квартиру в первую очередь, когда съезжал от отца. Не взял с собой ни одеяла, ни подушек, даже зубную щётку. Взял только её. Снизу последний лестничный пролёт кажется неподъёмным, слишком длинным. Юнхо специально старается идти медленно, но в конце пути всё равно понимает, насколько быстро преодолел ступеньки. Он на автомате находит нужный отсек в большом колумбарии и пальцами гладит фото, смахивая пыль. — Привет, — шепчет Юнхо, выдавливая улыбку. Молодая женщина на фото тоже улыбается. Но улыбка её застывшая, всё ещё самая красивая из всех улыбок на планете, но неживая. Юнхо задерживает дыхание, переводя взгляд в бок, и проводит рукавом по ещё одной грязной фотографии. Бледная девушка с очаровательными чёрными кудрями смотрела на Юнхо знакомыми глазами. Достав из букета две хризантемы, он кладёт их рядом с чёрной урной, поправляя растрепавшиеся от ветра лепестки. — И тебе привет. Юнхо никогда не знал этой девушки при жизни. Она была чуть старше Юнхо, когда её не стало. Ему тогда было около восемнадцати, когда он с отцом приехал навестить маму, а родители этой незнакомки ставили урну с прахом на соседней полке. Женщина долго плакала, утирая дрожащей рукой горячие слёзы. Пока Юнхо продолжал смотреть на фото матери и заново проживал все свои воспоминания, словно боясь забыть хоть что-то, его отец разговорился с парой, отойдя чуть в сторону. «Несчастный случай. Она долго боролась.» Это всё, что помнил Юнхо из обрывков фраз. Её сбила машина, когда она переходила дорогу на неосвещённом пешеходном переходе недалеко от дома. Врачи пытались спасти её, собрали её тело почти что по кусочкам, но организм не справился с количеством ран. Юнхо было безумно жаль её — на фото она выглядела улыбчивой, чуть удивлённой, словно не ожидала, что её фотографируют. А может, она была удивлена, что именно это фото и пошло в рамку рядом с её урной. Спустя пару лет её родители решили сменить страну и переехать, а Юнхо стал приносить цветы не только маме, но и ей. — Как твои дела? Юнхо вновь обращается к матери, продолжая вытирать уже испачканным рукавом фотографию. Она не отвечает, — ни разу за все годы не ответила, — но Юнхо неустанно справляется о её настроении. Наверное со стороны Юнхо казался сумасшедшим, но какое ему было дело, если от мамы у него потрёпанная гитара, целый вагон воспоминаний и невысказанные слова, царапающиеся изнутри? — Погода мрак, конечно, — Юнхо ёжится, накидывая капюшон на голову. — Ты бы сейчас так ругалась, что я без шапки, да? Забыл, каюсь. Куплю позже. Юнхо кладёт букет и ей, втискивая тот поглубже, чтобы не разлетелись от ветра раньше времени. Зажигалка сверкает, заставляя свечку в лампадке загореться теплом. Убрав руки в карманы, Юнхо долго смотрит маме в глаза. Не моргает до того момента, пока щёки не начинает морозить от солёных капель. — Я на неделе в студию ездил, — он переводит взгляд вниз, где по холму ступеньками спускаются ряды могил. — Песню начал писать. Текст пока не придумал, но я покажу, как закончу. Ещё некоторое время он просто разговаривает. Рассказывает что-то с последних концертов, упоминает друзей, не забывая в очередной раз сказать, что они бы ей обязательно понравились. Долго смотрит в серое небо, грубо стирая слёзы исписанными чёрным пальцами. Юнхо хотелось, чтобы она им гордилась. Он надеялся, что если есть загробная жизнь, если последний вздох — не конец, то она правда радуется за него. — Я с одним парнем познакомился, — на щеках Юнхо выступает больше румянца, словно ему стыдно говорить об этом вслух. — Мы ещё не успели пообщаться ближе, но ты бы в него влюбилась. Белый весь, смеётся много. Руками как ты машет, когда что-то рассказывает. Мелкие лучи солнца проступают сквозь облака, то тут, то там подсвечивая холмы и плиты яркими пятнами. Юнхо ловит глазами парочку упавших на землю кусочков света и улыбается шире. Наступающий дождь так и остался предположением, что Юнхо, удивительно, радует. В такой день обычно ему было абсолютно плевать на погоду, но сейчас на душе делается отчего-то теплее, когда на кладбище становится всё больше света. — Я, на самом деле, так боюсь. Юнхо не перестаёт улыбаться, пока говорит это. Горло душит чужая невидимая рука, уголки губ дрожат, но он всё ещё улыбается. Чтобы не расстраивать её. Чтобы она видела на его лице улыбку. Даже если фальшивую. — Я не хочу копаться в своих чувствах, я не хочу их понимать. Я очень боюсь влюбиться, мам. Но, — Юнхо вбирает дрожащий вдох поглубже в легкие. — Я не могу остановиться. Я хочу к нему. Юнхо ещё недолго стоит около белой урны матери, словно надеясь услышать слова поддержки, которые она обязательно бы нашла, а после медленным шагом направляется к лестницам. Он не прощается, а говорит «до встречи». Прячет руки в карманах, утыкается взглядом в каменные ступени и много думает. Вспоминает детство, как мама учила его держать гитару и включала на кассетах любимые песни. Как её глаза слезились от счастья, когда Юнхо впервые давал ей концерты дома, наигрывая на расстроенных струнах по памяти то, что хранилось на тех самых кассетах. Как она кричала громче всех на школьных выступлениях, даже если Юнхо безбожно лажал. Юнхо вспоминает, как считал её самым лучший другом, самым близким человеком, самым ярким светом. Как приходил в её ласковые руки, когда становилось невыносимо плохо и непонятно. И даже если его подростковые проблемы звучали глупо, совсем по-детски, она всё равно заботливо гладила его по голове и распутывала эти клубки его скомканных чувств, с которыми Юнхо сам справиться был не в силах. Юнхо до сих пор помнит её запах и слышит её смех. Юнхо помнит её взгляд, помнит её коронные фразы, помнит её любимые цветы. Юнхо помнит, как они сильно поссорились накануне. Никогда не ссорились, а тут поругались прямо утром. И, по иронии судьбы, это был их последний… На плечо опускается чужая рука, и Юнхо испуганно дёргается в сторону, чуть не теряя равновесие. Он пугливо поднимает покрасневшие от накатывающих слёз глаза на человека, и его лицо тут же вытягивается. — Что ты здесь делаешь? — шёпотом вырывается изо рта. Усталая улыбка заставляет что-то в груди сжаться до спазмов, что Юнхо невольно прокашливается. — То же, что и ты, — мужчина поправляет перчатки на руках и указывает головой наверх. В его руках букет таких же белых хризантем. — Постоишь со мной немного? Отец всегда спрашивает, просит об этом. Юнхо всегда отказывается. Он находит сотни причин уйти быстрее, отмазывается, придумывает что угодно, чтобы сбежать. Но сейчас все слова так и застревают в горле, не находя выхода. Словно ручеёк, столкнувшийся с большим камнем и не находящим путей обхода. И Юнхо приходится молча кивнуть. Солнца становится всё больше, пока мужчина долго разглядывает фото жены. Юнхо интересно, если бы его здесь не было — сказал бы отец хоть слово? Наверное да. По его воспоминаниям отец никогда не скупился на слова в её сторону — задаривал комплиментами, заботой, поддержкой. Пример идеальной семьи, в которой несмотря на все редкие недопонимания и ссоры всё равно оставалось тепло. В их доме всегда пахло горячим ужином, свежими цветами и любовью. До злополучного Хэллоуина. — Погода — чудо, — вдруг подаёт голос мужчина, привлекая к себе внимание Юнхо. — Прохладно, а солнце всё равно доброе. Юнхо поднимает глаза кверху, чуть щурясь. Солнце светилось всё ярче, прогоняя злые тучи и действительно грея даже на пороге злого ноября. Он ничего не говорит, но улыбается. Широко, глуповато, но он улыбается светлеющему небу. Странное чувство дежавю расползается по мыслям, словно недавно он уже видел, как сквозь непроглядную темноту пробираются яркие лучи, маня и согревая замёрзшие кончики ушей и пальцев. Он не замечает брошенного через плечо взгляда со стороны отца. Оно и к лучшему. Также хвостиком, как делал в раннем детстве, Юнхо идёт за отцом. Молчание кладбища никто из них нарушить не пытается, оставляя тишину густой и нетронутой. Юнхо ловит взгляды со стороны, словно мужчина всё хочет заговорить, но не знает, с чего начать. Даже вопреки всем попыткам Юнхо отгородиться от него, свести общение к минимуму из-за нарывающих шрамов и нерешённых обид — отец всё равно смотрит на единственного сына с нежностью. Юнхо невольно задаётся вопросом, как тот может смотреть на него с такой любовью после всех слов, что он успел наговорить отцу в те тёмные годы, но рассуждать об этом сейчас нет сил. А потом он обязательно не вспомнит об этом, забив будни повседневными делами и работой. — Пока, — первое, что Юнхо говорит отцу спустя месяцы затишья, это прощание. Он видит на парковке красное пятно мотоцикла и уже собирается подбежать к нему, чтобы скрыться как можно скорее, но голос за спиной снова останавливает его: — Покурим? Перед тем, как ты снова уедешь по делам. Отец уже давно перестал относиться к его работе музыканта как к непостоянному глупому хобби, но не слышать в этих словах ни капли насмешки всё ещё кажется ему чем-то новым. Юнхо поворачивается с таким лицом, словно его хотят отчитать за найденные в портфеле сигареты, но отец лишь указывает на лавочку, стоящую неподалёку, и демонстративно тянется в карманы за пачкой и зажигалкой. Иногда Юнхо живёт прошлым слишком сильно. Иногда Юнхо забывает, что ему давно не шестнадцать. Что его давно не отчитывают за сигареты, за поздний приход домой, за бардак в комнате. Иногда Юнхо забывает, что отчитывать больше некому. Юнхо с разочарованием смотрит на пустую пачку и выкидывает её в стоящую рядом мусорку. Рука в кожаной перчатке тут же протягивает ему сигарету, и Юнхо стыдливо берёт её покрасневшими от холода пальцами, ощущая что-то неправильное в том, чтобы принимать подобное от отца. Он благодарно кивает на подставленный огонь зажигалки и долго затягивается. Сигареты у отца крепкие, дорогие, под стать ему. А Юнхо так и продолжает курить дрянь, которая продаётся в любом супермаркете у дома. Словно подросток, у которого не хватает денег на что-то получше. Главная проблема была в том, что Юнхо давно не подросток и денег у него ещё как хватает. Просто дело привычки. — … передавала тебе привет. — А? — Юнхо поворачивается в сторону отца и тут же понимает, что он о своей второй жене. — Да. Ей тоже. Он поджимает губы и смотрит в землю. Ковыряет носком ботинка асфальт, смотрит на тени почти высохших деревьев на земле. Солнце яркое, даже чуть припекает тёмную макушку Юнхо, посылая волны спокойствия дальше по телу. Юнхо удивительно расслаблен, хотя уже давно перестал находить себе место в компании отца. То ёрзал, то порывался трусливо сбежать, а сейчас сидит на удивление мужчины совсем тихо. Даже ногой не трясёт, словно никогда и не было этой глупой привычки. — Я тут подумал, — мужчина стряхивает пепел в бок. — Не хочешь приехать к нам на Новый Год? Зачем тебе одному сидеть? И этот разговор из года в год один и тот же. Отец постоянно приглашает его, а Юнхо постоянно отказывается. — Я не один, — резковато отвечает Юнхо, тут же удивляясь своим же словам. С чего он вообще решил, что в этом году они будут отмечать вместе с друзьями? Отец щурится и лёгкая улыбка трогает его усталое лицо. — У тебя кто-то появился? — Почему ты так думаешь? — Юнхо выдаёт себя с потрохами своими заблестевшими глазами и розовыми скулами. — Ты очень долго улыбался там, — рука неопределённо указывает на холм. — Раньше из тебя тут даже ухмылки было не вытащить. А сейчас весь светишься. Перед глазами снова растянутые в смехе пухлые губы, чёрные глаза-щелочки, светлый образ. Юнхо задерживает дыхание, вновь покрываясь мурашками — предплечья обнимают фантомные прикосновения прохладных ладоней, в ушах бархат чужого голоса, а порыв ветерка проносит прямо перед его носом запах чего-то свежего и тёплого. У Юнхо першит в горле и зудит в пальцах. Ему вдруг так сильно хочется увидеть Сонхва. Хочется коснуться, послушать его, погреться в его присутствии. Ему так не хватает этого света, этого безудержного умиротворения и счастья, которыми тот смог окутать Юнхо со всех сторон за те короткие минуты в гримёрке. Юнхо уже хранит эти воспоминания, как самый дорогой подарок — ведь в его понимании такие чувства, такие эмоции бесплатно не получают. Их надо заслужить. А Сонхва отдал их за «спасибо», которое Юнхо даже не успел высказать вслух. Но он уверен, что у него ещё будет время отблагодарить Сонхва за всё, что тот уже успел для него сделать. И Юнхо, на самом деле, страшно от своей новой зависимости, но он и вправду не может ничего поделать — он знает Сонхва слишком мало для влюблённости, но слишком много для сжирающей его тоски. Прошлые больные зависимости, которыми Юнхо разрушал себя, были сущим кошмаром. А зависимость от Сонхва ощущается как весеннее солнце, яркие звёзды летней ночью, целая роща красных клёнов осенью и самый первый снег в начале зимы. Ради этих чувств Юнхо вдруг снова захотелось жить. Внутри вдруг снова проснулась жажда до этого мира. Юнхо не понимает, что в своей голове просто пытается заменить симпатию и возможную влюблённость уже знакомым ему словом. Ему казалось, что «зависимость» — это то, от чего он легко сможет избавиться. В его голове этот трепет и тяга увидеть Сонхва отлично подходили под грубое понимание зависимости. Он уже справлялся с ними, — и справился успешно, — поэтому Юнхо думал, что если что-то пойдёт не так, то он сможет всё оборвать. Его успокаивала эта странная подмена понятий, звучащая, на самом деле, жалко. Проблема заключалась лишь в том, что Юнхо совсем не знал, как ощущается зависимость от человека. И что она намного страшнее любви он тоже не знал. Юнхо не знал, что тут не сработает его выверенная схема «заменить одну одержимость другой». Если много лет назад у него получилось заменить наркотики музыкой, ещё не значило, что в случае чего одного человека он сможет заменить другим. Однако в его голове это работало, а значит, он выигрывал себе хотя бы немного времени, чтобы не мучить мозг ненужными, пугающими рассуждениями о природе своих чувств, и просто наслаждаться обществом Сонхва. И всё же, эти мысли кажутся непозволительно интимными, чтобы обсуждать их с отцом. Юнхо отвык от откровенных разговоров с ним. — Не твоё дело. — Юнхо, — грустно вздыхает отец и пытается положить руку сыну на плечо, но останавливает сам себя. — Не отталкивай меня. — Отец, — отрезает Юнхо. — Не надо пытаться играть в семью. Уже поздно. Они ненадолго замолкают. Юнхо упирается локтями в колени и долго затягивается, пока мужчина поджимает дрожащие губы и ковыряет носком дорогих туфель землю. — Мне правда не хватает тебя, Юнхо. Ты всё, что у меня осталось. И впору бы позорно разрыдаться, обнять единственного кровно родного человека на этой планете, за которого до сих пор болит и тревожится сердце, но Юнхо лишь сильнее впивается ногтями в ладонь, болезненно переживая этот приступ собственной слабости. Собственные гордость и обиды, пронесённые на его плечах с юношества, возникают глухой стеной перед Юнхо, не давая выхода, заставляя его остановиться и понуро опустить плечи. Это препятствие кажется ему невозможным, он не сможет его преодолеть. — Об этом нужно было думать тогда, — взгляд невольно указывает на длинную каменную лестницу, поднимающуюся вверх. — Сейчас мне это не… Нужно. Мужчина качает головой и трёт пальцами в перчатке лоб с проявившимися морщинами. Юнхо кажется, что с их последней встречи их стало больше. — Ты прекрасно знаешь, что я должен был работать и обеспечивать нас. Я не мог оставить тебя ни с чем, я хотел тебе безбедного, светлого будущего. Мне нужно было… — А мне нужен был папа, — шёпотом перебивает его Юнхо. — Я не хотел лучшей одежды и нового телефона. Я хотел тебя рядом с собой. — Сынок… — Не надо, пожалуйста. Пусть всё останется как есть. Юнхо отчасти понимает, что со стороны это звучит глупо. По прошествии стольких лет он должен был посмотреть на ситуацию иначе, по-взрослому. Он должен был понять отца, должен был поблагодарить и отпустить все обиды. Но что может быть сильнее раненного, одинокого, брошенного в закрытой тёмной квартире ребёнка, пока отец вновь не дома? И пусть он дарил сыну очередной день в достатке. Пусть не один Юнхо остался с дырой в душе, которую отец заполнял тем, что могло принести благо его единственному ребёнку — работой. Пусть в душе Юнхо и правда был благодарен, что видел на кухне не пьяного, убитого горем единственного родителя, а заказанную с доставки еду, на деле эти упаковки расстраивали его не меньше. Ему хотелось домашнего ужина, даже если на скорую руку, вопросов о том, как прошёл его день, хотя бы просто умиротворённого молчания, но он получал лишь хлопок по плечу и вновь закрывающуюся дверь. Юнхо был взрослым, пока дело не касалось его травм и обид. И Юнхо не знал, как вырваться из этого цикла, потому что даже друзей он в свою голову не пускал, а нырять в свои мысли в одиночку было слишком страшно. Юнхо дышит глубже, прогоняя очередные сверкающие в свете солнца капли, осевшие на ресницах грубым напоминанием, что он не в силах совладать с самим собой. Мужчина ещё несколько минут смотрит на отвернувшегося от него сына. Посильнее сжимает пальцы в кулак, чтобы невзначай не погладить тёмную макушку с ярко-красными прядями. Он сам понимает, что сейчас поздно играть в хорошего отца и пытаться залезть туда, где ему не рады. Но он правда надеется, что когда-нибудь Юнхо сделает шаг ему навстречу и позволит снова крепко обнять его. И обнимет также крепко в ответ. Юнхо поворачивается только тогда, когда низкий каблук туфель глухо стучит по асфальту по направлении к машинам. Юнхо смотрит в спину удаляющемуся отцу — его походка всё такая же ровная, но в ней определённо больше скованности и зажатости. И Юнхо бы окрикнуть его, хотя бы напоследок взглянуть в его глаза, но призрачная хватка на шее становится только туже, разрешая ему издать лишь хриплый выдох. Дрожь пробивает всё тело, когда Юнхо поворачивает голову на скамейку, где недавно сидел мужчина. Белая пачка без двух сигарет лежит на его месте, придвинутая отцовской рукой поближе к любимому сыну. — Ты меня слушаешь? — Нет. — Ну, зато честно. Чонхо виновато улыбается и подаёт ещё один коктейль девице, которой уже точно хватит, но Чонхо тут не за нравоучениями — он тут за увеличенной ставкой за работу в праздник. Какая-то раскрученная в последнее время группа барабанит со сцены своими лучшими хитами, а Минги скучающе обводит разукрашенную толпу взглядом. Уён с Хонджуном сказали, что задержатся как раз в тот момент, когда Минги уже проскользнул в бар и уселся за стойку. Он специально пришёл чуть раньше чтобы поглазеть на Ёсана, но у того, как оказалось, был внеплановый больничный. Поэтому Минги приходилось разбито вздыхать и смотреть на бегающего туда-сюда Чонхо. В баре был полный аншлаг — Хэллоуин всё-таки. Было душно, громко и очень пьяно. Минги всё ещё потягивал первый бокал пива, надеясь, что парочка, не определившаяся с костюмами, приедет пораньше и ему не придётся напиваться в одиночку. Ему быстро наскучило считать в этой глухой толпе медсестёр с порванными колготками, вампирш с короткими юбками и чертей со светящимися рожками, поэтому весь его фокус застрял на Чонхо. Тот ничем не отличался от всех дней, в которые Минги видел его — та же чёрная футболка с удлинёнными рукавами, та же дежурная улыбка, которая в секунды менялась на счастливую, когда он поворачивался в сторону Минги и ловил его расстроенный взгляд на себе. Единственное что на правом глазу Чонхо была нарисована линия, напоминающая шрам, а на уголке губ блестела искусственная кровь. И даже не смотря на сдержанность его образа, Минги всё равно хотелось перегнуться через стойку и, протянув руку, стереть эту кляксу большим пальцем, словно друг испачкался в клубничном джеме. Словно та мешалась и портила миловидное лицо Чонхо. Но Минги трясёт головой и остаётся на месте. — А Сан подключится? — басит Минги, полностью игнорируя музыку из колонок. Чонхо только успевает поставить вымытый стакан к куче других, как ему уже кричат о трёх порциях виски с другой стороны стойки. Чонхо указывает пальцем на ухо, жестами говоря Минги, что он не услышал вопроса. Минги вздыхает и, дождавшись, пока Чонхо остановится на минутку прямо перед ним, чтобы достать из холодильника под баром газировку, повторяет вопрос. — Не думаю, — кричит сквозь музыку Чонхо, с щелчком открывая зелёную шипящую бутылку. — Он взял выходной. — Пиздец, — красноречиво стонет Минги и проверяет телефон. Он быстро строчит сообщение в общий чат группы, но, не получив ответа от друзей, решает позвонить Уёну и поторопить их. Музыка слишком громкая, поэтому он справедливо решает отойти в туалет — и слышно будет лучше, и Уёна он не оглушит. Он вновь находит глазами упёршегося в стойку руками Чонхо, который скептически осматривал собравшихся у бара людей на наличие тех клиентов, которых он ещё не обслужил. — Я отлить, — достаточно громко сообщает Минги, от чего брови Чонхо дёргается вверх, а раздражение мешается со смущением, когда стоящие неподалёку посетители оборачиваются на голос Минги. Чонхо провожает Минги недовольным взглядом, а после невольно расплывается в улыбке. Минги был очарователен в своей беззаботности, и спорить с этим фактом было трудно. Чонхо берёт ещё наполовину полный бокал друга с уже ставшим тёплым пивом и, вылив то в раковину, обновляет напиток за счёт заведения. Он поворачивается к залу спиной всего на пару секунд, чтобы проверить уровень льда в большой таре около раковины, как его тут же пугает человек, окрикнувший его сзади. Обернувшись, Чонхо чуть не роняет челюсть на пол вслед за выпавшим из рук ковшиком для льда. Юнхо, — раскрасневшийся от холода, взмокший от жара переполненного зала, — с улыбкой падает на место Минги. Чонхо приходится пару секунд подождать, пока его мозг придёт в норму и перестанет принимать друга за глюки от усталости. — Юнхо? Ты откуда тут? — Забежал на огонёк, — Юнхо оглядывается по сторонам и не сдерживается, морщась на развязно целующуюся парочку разодетой вампирши и её парня мумии неподалеку. — Помощь нужна. Срочно. Чонхо быстро забывает о собственном шоке, что Юнхо в Хэллоуин стоит перед ним в баре, так ещё и с улыбкой на лице, и подходит ближе. — Что случилось? Минги тоже здесь, давай я позову его. Только оставайся тут, ладно? Чонхо беспокойно придумывает, как удержать Юнхо на этом стуле, путаясь в догадках, что могло привести его сюда в такой день. Точно не что-то простое, Чонхо уверен в этом, и от этого тревожится ещё сильнее. — Нет-нет! Не надо, — Юнхо машет перед лицом руками и, перегнувшись через толстое дерево бара, кладёт широкие ладони на плечи Чонхо. Его лицо и голос источают решительность. — Нужна только твоя помощь. — Хорошо, — незамедлительно отвечает Чонхо и уже поворачивает голову в сторону, чтобы найти кого-то из коллег и попросить ненадолго его подменить. Юнхо сглатывает скопившуюся слюну, переводит дыхание и, Чонхо готов поклясться, краснеет сильнее. На секунду ему даже становится страшно, что Юнхо может быть плохо, но то, что тот говорит следом, поражает Чонхо не меньше: — Номер Сонхва. У тебя же он точно есть, да? Дай мне его. — Что? — Номер Сонхва, я прошу тебя, он мне очень нужен! Юнхо выглядит почти как потерявший хозяина щенок со своей крепкой хваткой на плечах Чонхо и страшной мольбой, затапливающей большие глаза. Чонхо бы даже пожалел друга, но тот так сильно напугал его своим появлением и серьёзностью, что так просто помогать ему желание резко пропадает. Чонхо усмехается, сбрасывая с себя руки Юнхо, и несколько раз цокает языком. Юнхо выжидающе смотрит в лицо своего спасителя, надеясь, что тот поторопится и, наконец, предоставит ему то, о чём он думал весь день, как вернулся с кладбища домой. Чонхо, конечно, не изверг — он бы мог дать Юнхо номер Сонхва прямо сейчас, учитывая то, насколько Сонхва сам изнылся за эти дни в просьбах продиктовать ему сотовый Юнхо. Вот только в его голове рождается план куда более хороший и приятный, нежели просто достать телефон и отправить в мессенджере контакт Сонхва. Чонхо видит на дне зрачков Юнхо ту же самую нужду, что и у Сонхва, поэтому, как хороший друг, решает облегчить им жизни и вынудить встретиться лицом к лицу самостоятельно. — Не могу. Улыбка тут же испаряется с лица Юнхо, заставляя его побелеть, а глаза в страхе забегать по лицу Чонхо. Тот удачно сдерживает рвущийся наружу смех — он буквально видит бегущую по лбу строку со всеми вариантами, почему Чонхо мог ему отказать. И один вариант лучше другого. Этим ребятам воображения не занимать. — Не можешь? — одними губами шепчет Юнхо. — Почему? Он занят? У тебя нет его номера? — Нет, что ты, — отмахивается Чонхо от тараторящего Юнхо. — Он свободен, и номер его у меня есть, но… — Но? — Юнхо другу чуть ли в рот не заглядывает. — Почему бы тебе не попросить его самостоятельно? Сонхва будет приятно увидеть тебя лично. Юнхо моргает несколько раз, а после облегчённо вздыхает и так счастливо улыбается, что щёки сводит аж у стоящего напротив Чонхо. — Точно, как я сам об этом не подумал? — Юнхо бьёт себя по лбу ладонью. — Лично попросить будет лучше! — Вот и я о том же, — хмыкает Чонхо и передаёт коллеге несколько пустых стаканов. — Тогда дай мне его адрес. Чонхо давится воздухом и, криво улыбнувшись, качает головой. Юнхо безнадёжен в своём жгучем желании увидеть Сонхва как можно скорее. — Не так быстро, — Чонхо складывает руки на груди. — Адрес не дам, сам узнавай. Это, всё-таки, личное. Юнхо обречённо стонет, роняя голову на сложенные ладони. В голове крутятся лишь вопросы о том, почему Чонхо намеренно усложняет ему жизнь, хотя, как друг, точно должен ему помогать. — И как мне его найти? По городу с флагом бегать? Чонхо громко смеётся, представляя Юнхо на своём мотоцикле, с флагом в руке в духе «Пак Сонхва, дай номерок». — Всё намного проще. Мы же одногруппники. — Я и забыл… — в глазах Юнхо вновь плещется надежда. — Поэтому приезжай завтра к университету к двум, — Чонхо адрес, всё-таки, диктует. — Я завтра не поеду, отсыпаться после смены буду. А вот Сонхва точно придёт, он не пропускает пары. — Какой правильный мальчик, — невольно срывается с губ Юнхо на выдохе, и Чонхо почти кривит губы на достаточно пошлое высказывание, пусть Юнхо и не пытался вложить туда этот подтекст. — Спасибо, я твой должник. Чонхо качает головой, смотря на счастливого Юнхо, вбивающего в телефоне адрес университета. Где-то на задворках сознания пробегает призрачная мысль, что Чонхо ещё пожалеет об этом, но до тех пор, пока эти двое не успокоятся и не наиграются, делать что-то бессмысленно. Даже если их история не выйдет такой же красивой и романтичной, как того хотелось бы Чонхо, он всё ещё любит своих друзей и желает им счастья. И если они смогут найти своё благополучие друг в друге — он будет рад. А если не выгорит… Ну, он уже будет разбираться по ситуации. — Просто не разбей Сонхва сердце. — Повтори, не расслышал, — говорит Юнхо, подставляя ухо другу. Одна из больших колонок, находящихся прямо в углу над их головами, полностью утопила слова Чонхо в битах музыки. — Иди отсюда, горе Ромео, — Чонхо машет Юнхо на выход, возвращаясь к работе. — Ты мой спаситель, Чонхо! Не проходит и минуты, как опустевшее место вновь занимает Минги. Он довольно урчит на обновлённый бокал с пивом и делает долгий глоток. — Чонхо, ты просто чудо. Будь моим парнем. — Вот ещё, — всплёскивает руками Чонхо, но в его голосе нет и намёка на злобу. — Вы все такие добрые только когда вам что-то нужно. Минги непонимающе выгибает бровь. — А кто ещё так делает? — он даже не пытается опровергнуть сказанное — лишь звучит по-странному грустно, словно кто-то отнимает у него такую привилегию. Чонхо сдувает со лба взмокшие пряди, закидывая на плечо полотенце. — Юнхо забегал, пока ты отходил. Чонхо тут же вскрикивает, когда на него попадает пара капель выплюнутого Минги пива. Тот громко закашливается, хлопая себя по груди ладонью, пока Чонхо вытирает лужицу со стойки. — Да что у тебя за привычка появилась, а? Ты ещё за бар встань и все бутылки разбей, — ворчит Чонхо, всё-таки пару раз ударяя Минги по спине, чтобы тот поскорее выплюнул остатки пива. — Юнхо? — сдавленно хрипит подавившийся Минги, смотря на Чонхо слезящимися глазами и полностью игнорируя его недовольство. — Если это шутка, то вообще не смешная. У тебя бывали и лучше, я знаю. Чонхо закатывает глаза, продолжая протирать стойку и убирая со своего лица и рук пару капель. Ему не приходится долго убеждать друга в правдивости слов, — он даже не пытался, — потому что сзади вовремя протискиваются Хонджун с Уёном под руку. У обоих лица, словно приведение увидели, но Минги всё ещё грузно дышит от попавшей не в то горло жидкости, поэтому не обращает на их выпученные глаза никакого внимания. — Прикиньте, Чонхо тут что выдал… — Нет, тут важнее, — Хонджун перебивает его и указывает рукой себе за спину. — Мы с Юнхо на выходе столкнулись. Минги беспомощно бросает взгляд на Чонхо, что пожимает плечами с выражением лица, а-ля «я же говорил». Он открывает рот, пытаясь дышать ровнее, но в итоге лишь пуще закашливается, краснея от давления в горле. — Я что, — пытается возмущаться Минги, — один, как лох, в толчке всё пропустил? — Получается, что так, — с умным видом кивает Уён, уже обращаясь к Чонхо и заказывая выпить. Минги обиженно дует губы, задумчиво откидываясь на спинку барного стула. — Что ж за невезуха? Сонхва кое-как досиживает до последней пары. Он не выспался и жутко устал, так ещё и погода за окном была противная и мокрая. Тяжело вздохнув, Сонхва поправляет очки на переносице и, вглядевшись в слайд презентации на экране, захлопывает тетрадку и сразу же прячет ту в сумку. Писать дальше смысла нет — он закончил на заголовке, мгновенно провалившись в свои мысли, а лекция, вообще-то, уже подходила к концу. Чонхо в пятницу решил остаться дома и выспаться, в чём Сонхва не мог его винить. Вчера Чонхо специально попросился выйти в праздник ради дополнительных денег, потому что откладывал младшим на подарок ко дню рождения, и Сонхва не сомневался, что тот жутко устал — в Хэллоуин в клубах и барах народу было немерено. Однако сидеть на скучнейших лекциях и семинарах в одиночку было почти невыносимо, поэтому Сонхва постоянно то клевал носом, то сверлил взглядом часы на стене, то вновь изрисовывал поля знакомыми струйками дыма, уже не зная, делает ли он это по привычке, или потому, что боится забыть хоть один завиток. Сонхва шмыгает носом и сильнее кутается в безразмерный свитер, зло косясь в сторону открытого окна. Он не знает, кто открыл его в такой холод, но мысленно обещает, что если простудится, то обязательно проклянёт виновника его насморка и температуры. Затянув хвостик на затылке потуже, Сонхва считает минуты до конца, вылетая из аудитории самым первым, когда стрелки часов останавливаются на двух часах дня. Накинув на плечи пальто, Сонхва шарит по карманам в поисках студенческого, бурча себе под нос, что если вдруг тот остался в аудитории — Сонхва за ним не вернётся. Его внимание привлекают голоса выходящих из главного корпуса девушек. Те о чём-то громко говорят и указывают руками куда-то на дорогу около университета. Сонхва хмурится и, найдя заветную обложку с целой кучей разноцветных наклеек, спешит выйти вслед за ними. Не то, чтобы Сонхва и вправду было интересно, на счёт чего так блаженно вздыхали студентки, но какое-то странное чувство всё равно толкает его в лопатки, подгоняя двигаться быстрее в их направлении. Сонхва так и замирает на пороге, чуть не выпуская из рук сумку, когда видит привлёкшего внимание остальных человека. Сейчас он в очках и даже с такого расстояния отлично рассматривает причину своей бессонницы в мельчайших деталях. По правде говоря, Сонхва и без очков безошибочно нашёл бы его в густой толпе людей, но чётко видеть эти чуть вьющиеся волосы, чёрные линии на руках и тёплую улыбку оказывается намного лучше. Юнхо задерживает дыхание, сильнее прижимаясь к красному байку поясницей, когда видит выплывшее из дверей учебного заведения светлое облако в лице того, чьи образы преследовали его каждую ночь. Юнхо прикусывает щёку изнутри, но всё равно не может сдержать довольно расползающихся в стороны уголков губ, когда замечает, как Сонхва замер, безошибочно находя его взглядом. Стоя наверху лестницы, он кажется Юнхо недостижимым божеством, в честь красоты которого точно возвели не один храм. В груди расползается что-то горячее и вязкое, когда Юнхо самодовольно понимает, что это божество смотрит прямо ему в глаза с теми же искрами, которые он видел там в баре неделю назад. Им обоим требуется вся их выдержка, чтобы не кинуться в объятия друг друга. Однако Сонхва всё равно нетерпеливо сбегает по лестнице, перепрыгивая по несколько ступенек за раз. Он подбегает к Юнхо и заглядывает в глаза так удивлённо, так счастливо, что Юнхо непременно хочется взять его лицо в ладони и погладить мягкую кожу пальцами, а после обязательно коснуться её же губами, пока не останется ни единого свободного от его поцелуев места. — Привет, — выдыхает Юнхо, осматривая Сонхва с ног до головы. Всё внутри подбирается от того, как прелестно смотрится Сонхва с собранными волосами, так ещё и в этой мягкой одежде. — Чудесно выглядишь. — Ты тоже, — и Сонхва отвечает не для галочки — он правда так считает. Со стороны они смотрятся яркими противоположностями друг друга. Чёрное и белое. Светлое и красное. Ночное небо и яркая звезда. Сонхва чувствует на себе взгляды проходящих мимо студентов, которые видят что-то непривычно тёмное, агрессивное рядом с привычно мягким лучшим студентом потока. Юнхо в кожанке и с рваными джинсами действительно выглядит чуждо рядом с разодетым Сонхва, но, честно говоря, Сонхва облизывает весь его образ по несколько раз, невольно вздрагивая на дырки на коленях. Ему бы спросить, не замёрз ли Юнхо, но какое ему дело, если Юнхо собственной персоной стоит прямо перед ним? У него есть вопросы и поважнее. — Зачем ты тут? Чонхо сегодня нет. — За тобой, — с улыбкой отвечает Юнхо, вскрывая своими словами грудную клетку Сонхва голыми руками. Сонхва прокашливается, чтобы не запищать от восторга. — Ты что-то хотел? — Да, — Юнхо неловко чешет затылок, наконец, переставая так впиваться в лицо Сонхва глазами, вспоминая, что он приехал сюда ради конкретной цели. — Нас прервали тогда и я не успел попросить твой номер телефона. Юнхо так хочется добавить, что он приехал украсть с губ Сонхва сладкий поцелуй, который у него тоже вероломно отобрали друзья, но решает сдержаться. Сонхва выглядит так мягко и нежно, что Юнхо не хочется напугать его своим напором. Он обязательно подарит немало поцелуев этим губам, просто позже. — Ты не против? — Конечно, нет. Сонхва торопливо достаёт свой телефон, и Юнхо мысленно благодарит Сонхва за то, что тот оставляет его пропажу на эти дни без вопросов. Ему приятно, что Сонхва не пытается прямо сейчас залезть глубже, отчитать или поиграть в недотрогу, а просто с улыбкой диктует свой контакт. Сонхва, на самом деле, жизненно важно узнать, что же у Юнхо за неотложные причины пропадать так надолго, но он решает придержать всё своё любопытство для более интимной обстановки. Когда Юнхо расслабится, доверится и точно не отвертится от его вопросов — на улице, под пристальными взглядами незнакомых людей задавать их было бы странно. — Больше не пропадай так, хорошо? Сонхва всё-таки не удерживается от лёгкой настойчивости в голосе, но Юнхо её оценивает, отвечая тихим смешком. — Обещаю, что не буду. В следующую секунду Сонхва начинает копошиться в сумке, срывая заинтересованный взгляд Юнхо, а после протягивает вперёд раскрытую ладонь с медиатором. Железная цепочка окутывает тонкие пальцы, а красный блеск контрастирует с мягкой на вид кожей. Юнхо посильнее стискивает рукой сиденье байка, когда сердце останавливается, а после набирает такую скорость, что у него начинает кружиться голова. Сонхва носил медиатор с собой всё это время. Юнхо надеется, что он вообще не выпускал тот из своих рук и вещица уже впитала в себя блаженный запах Сонхва. Это звучит так отвратительно и правильно одновременно, что у Юнхо пересыхает во рту, когда он забирает именную вещицу из прохладных рук, специально проезжаясь горячими подушечками пальцев по ладони. Кожа Сонхва оказывается ещё мягче, чем Юнхо мог себе представить. — Спасибо, что позаботился о нём. — Спасибо, что доверил, — Сонхва подмигивает Юнхо, для себя отмечая их идеальную разницу в росте. Если сейчас неожиданно поддастся вперёд и привстанет на носочки, то… Со стороны собирается уже внушительная компания первокурсниц, что всё не могут оторваться от Юнхо, и Сонхва кидает на них почти что ревностный взгляд. Это тут же удивляет его — чувство ревности было Сонхва вообще незнакомо, потому что предыдущих партнёров он никогда не ревновал, даже не задумывался об этом. А сейчас Сонхва нетерпеливо переминается с ноги на ногу, чтобы не крикнуть им проваливать. — Тебя не подвезти? — Юнхо кивает на мотоцикл, и Сонхва почти обливается слюнями, желая согласиться. Ещё в старшей школе, когда острую нужду в татуировке родители быстро подавили, Сонхва изъявил желание получить права на мотоцикл, но и это было встречено неодобрением. Но вот он, Юнхо, который продолжает удивлять его всё больше, сверкает красным байком прямо перед его носом, и будь Сонхва в более удобной одежде и не на машине, то точно без раздумий прыгнул бы на него и попросил Юнхо катать его до самой ночи. — В другой раз, — Сонхва виновато улыбается и указывает куда-то за поворот. — Я сегодня на машине. Но обещаю, что обязательно прокачусь с тобой. — Обидно, — Юнхо заметно расстраивается, но быстро цепляет на лицо очередную ласковую улыбку, когда Сонхва обещает ему стать его пассажиром. — Но я запомню. Потом не отвертишься. — И не собирался. Они оба замолкают, в воздухе между ними всё ещё искрятся разряды совсем лёгкого, неуловимого флирта, пока они не могут наглядеться друг на друга. Впитывают образы, запоминают взгляды, просто наслаждаются даже такой близостью, о которой оба так отчаянно мечтали. В какой-то момент Юнхо ловит краем глаза направляющихся в их сторону девушек и нехотя перекидывает ногу, садясь на мотоцикл. — Думаю, я итак привлёк слишком много внимания, — смущённо смеётся Юнхо, заводя байк. — Приятно было увидеть тебя, Сонхва. Я напишу тебе. Сонхва тут же меняется в лице, хмурясь. Он склоняет голову набок и складывает руки на груди, выглядя почти недовольно, и Юнхо на пару секунд забывается от резкой смены чужих эмоций. Он успел позабыть то, насколько быстро могут меняться выражения этого прекрасного лица, но мысль о том, чтобы открывать для себя что-то заново, лишь будоражит его. — И всё? Ты приехал только за моим номером? — Сонхва не звучит зло, но в его тоне Юнхо очень точно угадывает негодование. Юнхо смотрит чётко глаза в глаза Сонхва, пытаясь найти в чёрных омутах напротив подсказку на правильный ответ, но тот оказывается успешно скрыт от Юнхо. — Да, — неуверенно отвечает Юнхо, облизывая пересохшие губы. — А что ещё? Сонхва тяжело вздыхает, качая головой. Его слух привлекает медленный стук каблуков со стороны и, бросив быстрый взгляд на девушек, которые точно направлялись к ним за тем, чтобы Юнхо поделился и с ними номером телефона, хмыкает. Одолевающая мозг безрассудная идея вытесняет собой весь здравый смысл и крупицы рассудка, который итак ссыпался сквозь пальцы раскалённым песком под взглядом Юнхо. В зрачках остро сверкает озорство, а губы складываются в игривую ухмылку, когда Сонхва делает шаг вперёд. Сердце колотится так быстро, так загнанно, что Сонхва слышит его оглушающий ритм в барабанных перепонках. Он, вообще-то, не такой. Он не целует кого попало, он не разменивается на подобное. Сонхва аккуратный, скромный, не позволяющий себе подобной развязности. Думает наперёд, сохраняет лицо и холодный ум, потому что так учили, потому что так правильно. Сонхва состоит из рамок и ограничителей, вшитых под кожу и в сознание родителями и их воспитанием. Сонхва — хороший мальчик, с идеальной репутацией и безупречными поступками. А ещё у Сонхва скачут тёмные мысли в голове, когда он видит Юнхо. Внутри всё сходит с ума, разрывая и ломая все эти клетки, в которые он добровольно посадил сам себя в угоду родительскому одобрению, когда он видит своё отражение в карих радужках напротив. Руки трясутся от желания, а тело свербит от жажды свободы, когда Юнхо оказывается вот так близко. А Юнхо пахнет именно ей — мятой, солёным морем и самой настоящей свободой без тормозов. И даже если первое впечатление обманчиво, даже если Сонхва предстоит ещё очень много узнать о Юнхо, даже если нужно будет лично пожать руки каждому демону в сердце Юнхо и обойти каждый чёрный угол его сознания вслепую — Сонхва рядом с ним дышит полной грудью и сбрасывает с себя все стальные оковы. — Ты задолжал мне кое-что ещё. Юнхо не успевает ответить и даже спросить, о чём именно идёт речь, когда Сонхва одним резким движением стискивает ворот толстовки в кулаке и дёргает на себя. Они сталкиваются губами громко, почти болезненно. Юнхо сперва даже пугается, желая отстраниться, потому что нежного, светлого Сонхва нельзя целовать вот так — мокро, кусаче, у всех на виду. Сонхва не может целоваться вот так. Однако тонкие пальцы с удивительно крепкой хваткой требовательно дёргают на себя ещё раз, и Юнхо хочется расхохотаться прямо в поцелуй от детского восторга. Вместо этого он лишь раскрывает губы, позволяя Сонхва углубить поцелуй и забрать себе то, что Юнхо ему «задолжал». Юнхо не против, чтобы на него так открыто заявили права, особенно если это делает Сонхва, особенно если таким будоражащим способом. Под рёбрами взрываются фейерверки, а дыхание спирает, когда Юнхо с удивлением понимает, что с Сонхва скучно не будет. Скромный, по-ангельски чистый образ Сонхва, как оказывается, имеет свою тёмную сторону — Юнхо отчётливо чувствует это, когда зубы Сонхва несильно прикусывают его нижнюю губу, слегка оттягивая, чтобы после впиться в рот Юнхо ещё одним голодным поцелуем. Забравшись рукой под полы пальто, Юнхо сжимает ладонью узкую талию и двигает на себя, пока не касается коленом его бёдер. Почувствовав улыбку Сонхва на своих губах, Юнхо не может не улыбнуться в ответ. И пусть представление Юнхо о Сонхва оказывается не до конца верным, — правда его совершенно не разочаровывает. Он уже горит желанием подобраться ближе, протиснуться под кожу и достать все секреты Сонхва наружу, рассмотреть их, как драгоценные камни, под ярким светом, забрать себе, выучить наизусть. И всё для того, чтобы убедиться, что их встреча — не просто случайность. Их встреча — настоящий подарок от судьбы с удачей. Юнхо всенепременно поблагодарит их, когда оторвётся от этих сладких губ. Ещё немного и он обязательно скажет «спасибо».