Спасибо за стейк!

      Очнувшись, Дьяволо осознал, что не сдвинулся ни на миллиметр. Аббаккио все еще вжимал его в пол, вдавливая колено между лопаток. К счастью, усиленная регенерация, судя по всему, уже начала работать. Челюсть болела куда меньше, но вот желудок, напротив, все еще, казалось, грозил лопнуть от малейшего движения. Возможно от удара у него началось внутреннее кровотечение. Или же Аббаккио сломал ему что-то, и обломок кости пробил один из органов…       Кто-то разговаривал. Голос не походил на голос Леоне, он был выше, моложе. Дьяволо предположил, что это Гирга. И тот, кажется, пребывал в истерике, или ужасе, (что именно могло его напугать, Дьяволо понятия не имел), или же злился, (и Дьяволо прекрасно знал, что его так разозлило).       Интересно, здесь ли Джорно? И, если да, что, если он просто бросил его? И стоило Дьяволо подумать о том, что его бросили, как все покатилось под откос. В голове пронеслось множество возможных сценариев. Начиная с того, где Джорно попросту не приходит, заканчивая тем, где тот притворяется белым и пушистым и, скинув всю вину на Дьяволо, позволяет своим друзьям его прикончить. Дьяволо очень, действительно очень сильно не хотел, чтобы произошло последнее. Ему было неприятно это признавать, но ему начинало здесь нравиться. Джорно начинал ему нравиться. Он уже больше пятнадцати лет не находился с кем-то рядом вот так и скучал по этому чувству.       Он выпал из своих параноидальных размышлений, когда кто-то, все же, обратил на него внимание. Аббаккио встал, давление на грудь исчезло, и Дьяволо, наконец, оказался в состоянии сделать глубокий вдох. На мгновение он подумал, что все кончено, и он может выдохнуть, но затем кто-то схватил его за воротник и потянул вверх, заставляя встать на колени.       Перед ним стоял человек с идеально ровным чернильно-черным каре и небесно-синими глазами, одетый в голубые шорты и распахнутую белую рубашку.       Буччеллати.       Совсем недавно Дьяволо назвал про себя Аббаккио последним человеком, с которым ему хотелось бы столкнуться, но сейчас понял, как же ошибался.       Мужчина, стоявший перед ним, ненавидел его сильнее всего на свете, Дьяволо был уверен в этом. Само его лицо излучало ненависть, синие глаза смотрели в самую душу. Дьяволо не боялся Аббаккио; тот был жесток и, несомненно, мог избить его до такой степени, что он больше не смог бы двигаться, но с Буччеллати все обстояло совсем иначе.       Дьяволо видел те снимки. Буччеллати мог бы заставить его молить о смерти.       В эту минуту, если бы взгляд мог убить, Дьяволо вне сомнения уже горел бы заживо.       По неясной причине, никто не произносил ни слова. Все просто таращились на него с нескрываемым отвращением, не осмеливаясь заговорить. Полнейшую тишину прервал вздох.       — Ну, что ж, полагаю, я задолжал вам объяснение…       И наконец-то, когда Дьяволо уже приготовился тому, что его изобьют до полусмерти, Джорно вышел из-за угла. В тот момент, когда он заговорил, все повернулись к нему с пораженными лицами.       — Но, для начала, мне нужно, чтобы вы его отпустили.       — Что все это значит, Джорно? — в голосе Буччеллати не слышалось злости, по крайней мере, если он на кого и злился, то точно не на Джорно.       Джорно, сидящий рядом с ним, протяжно вздохнул.       — Полагаю, мне стоит рассказать все с самого начала…       Пока Джорно молчал, должно быть, собираясь с мыслями, у Дьяволо вдруг заурчало в желудке. Он немедленно захотел умереть со стыда. Ситуация складывалась достаточно неловкая и без звуков рыдания издаваемых его внутренностями.       Но.       Он пропустил завтрак и не имел ни малейшего желания голодать до самого обеда. Джорно уже возобновил свой рассказ. Дьяволо, отвлеченный голодными мыслями, уловил лишь что-то о его отце и остальной части его обширной семьи. Простите, но все это его совершенно не касалось, он хотел есть, а запястья все еще ныли от того, как туго Аббаккио затянул наручники. Стараясь не привлечь ничьего внимания, Дьяволо осторожно встал и обошел диван с твердым намерением раздобыть на кухне хотя бы стаканчик йогурта. Происходящее давило на него, и единственное, что он мог делать это повторять себе, что ему необходимо верить в Джорно и его решения.       Едва он потянулся к дверце холодильника, кто-то схватил его, впившись пальцами в плечо, и развернул.       Перед ним стоял Аббаккио. Гневно сверкая глазами, он явно прилагал все силы, чтобы не броситься избивать его.       — Ты что вытворяешь, мудила гребаный? Думаешь, можешь шляться здесь, как у себя дома?! — прошипел он.       «Следи за языком. Если тебе действительно так хочется быть отморозком, хотя бы держи хлебальник закрытым».       Дьяволо не посмел произнести это вслух.       — Леоне, — заговорил Джорно с дивана. — Ему позволено это делать, отпусти его.       Несколько секунд Аббаккио не двигался, продолжая сжимать плечо Дьяволо с такой силой, будто желал оторвать. Дьяволо мог с уверенностью сказать, что от давления у него скоро взорвутся вены.       В конечном счете, рука Аббаккио разжалась и, раздражено цокнув, он отпустил его. Дьяволо глубоко вздохнул.       «По крайней мере, все прошло лучше, чем я ожидал…»       Ради своего же блага, Дьяволо решил проигнорировать остальную часть разговора. Взяв из холодильника ореховый йогурт, он прошел на балкон и закрыл за собой стеклянную дверь.       Дьяволо сидел снаружи около часа. Поев, он попытался подремать. И ему бы даже удалось поспать как минимум полчаса, если бы не истерические крики Буччеллати. Стеклянная дверь заглушала почти все звуки, но Дьяволо все равно уловил смысл разговора.       Аббаккио, казалось, рассвирепел и громогласно проклинал всех святых, каких, очевидно, мог вспомнить. Но если Аббаккио просто взбесился, то Бруно будто совсем сошел с ума. Он кричал, разозленный тем, что никто ничего ему не рассказал и настаивал, что Джорно следовало предупредить их.       Дьяволо мельком заглядывал внутрь несколько раз, отчасти для того, чтобы проверить ситуацию. Он знал, что мало что мог сделать, но Джорно все еще был всего лишь подростком. И как бы сильно Дьяволо это не раздражало, он, вроде как, начал беспокоиться о нем. Но вовсе не казалось, что Джорно потерял самообладание. Наоборот, он спокойно отвечал на все вопросы Буччеллати, пока у того не иссякло желание что-то спрашивать и кричать, и он не стал напоминать рыбу с разинутым в изумлении ртом.       Дьяволо усмехнулся. Судя по всему, Джорно знал, что делает. Ему нужно было доверять тому.       Сразу как Буччеллати закончил говорить, снова повисла тишина. Никто не произносил ни слова, по крайней мере, Дьяволо ничего не слышал. Спустя мгновение, все поднялись со своих мест, несомненно, собираясь уходить. Дьяволо предполагал, что они закончили разговор, пока Джорно не подошел к стеклянной двери.       — Дьяволо, — сказал он, открыв ее, — мы собираемся поговорить с сэром Польнареффом, ты останешься здесь, ладно?       Дьяволо обдумал вопрос.       Джорно не выглядел так, будто нервничал. Может быть, он казался немного взволнованным, но он точно не нервничал.       Дьяволо решил, что продолжит доверять его решениям.       — Ладно, я останусь здесь, — ответил он, наконец.       — Спасибо, дорогой, — на лице Джорно возник намек на улыбку. — Я вернусь до ужина.       С этими словами он закрыл дверь и последовал за друзьями к главному выходу. Дьяволо остался стоять, застывший, как кусок льда.       С какой стати Джорно начал называть его ласковыми прозвищами? И почему сейчас? Ни с того, ни с сего? Это могло выглядеть как что-то несущественное, но Дьяволо чувствовал, как у него мурашки бегут по коже. Ощущение не неприятное, просто… необычное.       Он помнил, что Донателла имела привычку звать Доппио ласковыми прозвищами. Дьяволо никогда ей не показывался. Он знал, что она испугается, да и не находил ее особенно интересной. Но Доппио она нравилась, и он тоже заслуживал счастья…       Он помнил все разы, что они гуляли вместе по пляжу или выбирались в город. Они казались такими счастливыми. Дьяволо всегда оставался на заднем сидении, наблюдая происходящее через глаза Доппио.       Сидя в одиночестве на балконе подростка, что уничтожил его старую жизнь, Дьяволо размышлял, что бы произошло, если бы в его жизни все сложилось иначе.