Львенок

Тайм

             Тайм смотрел на себя в зеркало в ванной Кинна и не узнавал. Отражение показывало не успешного дельца с миллиардными сделками и бизнесом на две страны, а потрепанного чувствами усталого мужчину под сорок, переживающего далеко не лучшие времена. А все потому, что любовная горячка уже много дней ела его поедом изнутри, заставляя сомневаться в собственной привлекательности, желанности и даже в отведенном ему месте в жизни другого человека.       Лю Дайкунь на первый взгляд производил впечатление нежного и милого существа, но на поверку оказался чем-то вроде улучшенной версии венериной мухоловки. Милый котенок, за секунду превращающийся в пугающего тигра, способный закогтить кого угодно или вовсе откусить обидчику голову. Он был идеальным. Несмотря на молодость и небольшой опыт межличностных отношений, парень сходу ставил жесткие условия, выверенно играл на чувствах, вынуждая Тайма и всех вокруг плясать под свою дудку. Заворожил магнетическим темным взглядом с поволокой с первой же встречи на чьем-то банкете. Околдовал вкрадчивым мурлыкающим голосом с легким китайским акцентом. Заставил смотреть только на себя — без шуток, Тайм даже лицо и одежду именинницы не запомнил, потому что весь банкет пялился только на очаровательного парня с лисьими глазами и наивной улыбкой.       Лю Дайкунь немного знал тайский, мог поддержать легкую беседу о природе и погоде, говорил с очаровывающим слушателя мурлыкающим акцентом, и Тайм мгновенно захотел его в свою постель, вот только хитрый юнец ускользал, утекал из рук, манил длинным лисьим хвостом и проказливо хихикал, делая вид, что не замечает предложений Тайма, в то же время давая понять, что их распознал. Он играл, как дышал, умел перевоплощаться на подиуме, был неотразимым, прекрасным, как айдол, и в то же время хрупким, как мечта. И только потому, что взгляд Тайма теперь всегда был прикован только к Дайкуню — неважно, сколько именитых личностей собралось на встрече или банкете, где присутствовали они оба — Тайм замечал, как никнут иногда точеные плечи в очередной жутко дорогой кофточке. Как тускнеют блестящие, живые глаза, как пропадает улыбка с тонких подкрашенных губ, сменяясь апатией и даже страхом. Впервые за годы, проведенные без Тэ, в душе Тайма вспыхнуло настолько сильное желание обладать не только чьим-то телом, но и помыслами. Забрать, защитить, закрыть, увезти и спрятать, сделать только своим.       Впервые они переспали случайно, вернее, Тайм так думал поначалу, и только через полгода отношений Дайкунь сказал, что кропотливо планировал их встречу несколько недель. Парнишка попал под сильный дождь, а офис Тайма удачно находился в двух шагах. Когда секретарша, неодобрительно поджимая тонкие накрашенные губы, привела на порог кабинета мокрого насквозь Дайкуня, подрагивающего от холода, Тайм порывисто вскочил с места и на ходу попытался снять пиджак. Почему-то не к месту вспомнился тот настойчивый и порывистый пацан с тяжелой рукой и злыми темными раскосыми глазами, что ухаживал за Тэ — у него была та же привычка чуть что кутать избранника в пиджак или куртку. Тогда Макао казался глупцом и напыщенным рыцарем из заросших пылью европейских баллад, а сейчас Тайм его очень даже понимал.       Дайкунь в ответ на заботу призрачно, зыбко улыбался и благодарил тихим голосом. По бледному лицу с точеными скулами и большими глазами размазалась тушь, пухлые губы посинели и заметно дрожали от холода, а многочисленные тугие косички повисли хилыми сосульками. Но даже так он оставался прекрасным, ранимым и желанным.       Тайм сразу же развил бурную деятельность. Одна стена в его кабинете была прозрачной — французское окно от пола до потолка — и буйство природы прекрасно просматривалось с высоты пятнадцатого этажа бизнес-центра, где располагался офис. Дайкунь завернулся в выданный секретаршей плед, Тайм одолжил также ему свою сменную одежду, которая оказалась безнадежно гостю велика, лично заварил для него горячий крепкий чай с кусочками сушеного персика и утонул в персиковых же глазах.       Дайкунь улыбался, трогательно, будто вполсилы и не решаясь на большее, прихлебывал горячий чай, чтобы согреться изнутри, а потом подступил босыми ногами к окну, задумчиво наблюдая за скоплением темных, почти черных грозовых туч, каплями воды на толстом стекле и редкими проблесками разрезающих небо молний. Его тонкая узкоплечая фигурка казалась неземной, нездешней, слишком уязвимой. Тайм залюбовался и, когда увидел, что Дайкунь отшатнулся назад из-за раскатистого, оглушительного грома, сам не заметил, как вскочил и поймал его в объятия. Парень потянулся к губам Тайма первым — с грозовым небом в глазах и лихорадочно горящими щеками. Тайм оперативно отложил все рабочие дела на потом, захлопнул дверь, закрыл жалюзи, раскопал в столе стратегические запасы смазки, и они удовлетворили друг друга руками, целуясь взахлеб до опухших губ и горящих без воздуха легких.       Потом были притирки, сопряженные с жесткими, четкими, конкретными требованиями Дайкуня, и в этот раз Тайм не смог не подчиниться. Совсем скоро они полноценно разделили постель, и Тайм никогда и никому не признался бы, что в ту ночь практически попал в рай — настолько искусным, смелым, изобретательным, выносливым и чувственным оказался его молодой любовник.       Они уехали в Таиланд вместе, но Дайкунь все равно чего-то постоянно боялся. Старался не оставаться и не ездить по городу один, не ходил на приемы без Тайма, правдами и неправдами упрашивая пойти вместе. Всегда запирал на ночь двери и маниакально проверял все окна. Не ел и не пил из чужих рук. Не оставлял свои бокалы без присмотра на банкетах. Не позволял заглядывать в свой телефон, хотя Тайм разблокировал и вложил свой в изящные руки избранника, едва они съехались после полутора месяцев общения. И одним из самых жестких условий поставил невмешательство в прошлое. Тайм принял к сведенью, хотя покопаться и разузнать, отчего Дайкунь стал таким подозрительным и нервным, хотелось до чертиков. И откуда на изящной спине, к созданию которой точно приложили руку боги, осталось столько пугающих жестоких шрамов.       Дайкунь как изысканный наркотик отравлял тело, проникал в вены и делал жизнь в отрыве от себя пресной, невыносимой, серой и скучной. Тайм постоянно ревновал его — к фотографам, другим моделям, дизайнерам, даже к уборщицам в помещениях, где проходили съемки. Кунь-эр на вспышки ревности и досады только смеялся, закидывая голову назад и рассыпая по спине косички, и говорил, что принадлежит себе и Тайму и больше никому, хотя в такие моменты его голос едва слышно срывался, а сам он становился похож на дорогую вазу династии Мин с едва заметной трещинкой на блестящем расписном боку.       После особенно страстного и долгого раунда секса они валялись на мокрой от пота и смазки постели Тайма, пытаясь отдышаться и успокоиться. Дайкунь рассыпал свои косички по простыне, подушке и груди Тайма, позволяя гладить себя, а сам листал галерею на телефоне Тайма. Добравшись до конца, напоролся на так и не удаленные фото Тэ и спросил, с легким благоговением и восхищением:       — Кто этот человек?..       — Мой бывший из Таиланда. Тэ. Таэчин, если быть точнее, но он всегда предпочитал просто Тэ. Сейчас у него уже своя семья и вроде как муж.       — Тот самый? Из истории с видео?       — Да, — не стал отпираться Тайм и тут же получил маленькими, но крепкими кулачками парня по плечам и груди.       — Как ты мог с ним так поступить?! Он же такой красивый и хрупкий! Зачем ты это сделал вообще?!       — Потому что не мог смириться с тем, что мы не совпадаем, — признался Тайм и точным сильным броском обуздал свою королевскую кобру, удобно укладывая на своей груди. — Мы прожили с ним десять лет, были вместе еще со школы. Поначалу очень любили друг друга, но потом стали отдаляться. Ему… Тэ с самого начала хотелось размеренности, семьи, уюта. Заботы и верности. Его родители никогда не были эталоном нормальных здоровых отношений. Понятное дело, Тэ хотелось их получить для себя. А я не был готов, еще не нагулялся, не почувствовал свободы. Для меня наша с ним жизнь была пусть и золотой, удобной, но клеткой, выстроенной родителями и самим Тэ. И я начал гулять. Бунтовал против системы, против желания родителей нас свести и объединить бизнес, против устоев, против самого Тэ. Не мог делать это открыто, вот и бузил втихомолку, трахая левых людей на один раз, пользовался тем, что обе пары наших родителей считали измены в нашем кругу нормой. Я знаю, что ты об этом думаешь. Поверь, детка, я давно все осознал и одумался. Иногда мне кажется, что мои походы налево были тем способом, к которым прибегают дети богатых родителей, чтобы привлечь внимание взрослых, отмстить им за что-то. Только вместо взрослых у меня был Тэ. Я ловил пятнадцатиминутный драйв, занимаясь быстрым жестким сексом с какой-нибудь кадровичкой или бухгалтером отца, а потом возвращался домой, к Тэ, видел его глаза и понимал, что он знает. Обо всем. И от этого только гаже становилось, хоть он и не упрекал никогда. Тэ на самом деле хороший и добрый. Светлый очень. Правильный. И нужен был ему кто-то правильный, а не тогдашний я.       — У него необычайно красивая улыбка. Дурашливо-милая, — согласился Дайкунь, вновь открыв галерею и пролистав несколько фотографий Тэ из Кореи, сделанных Таймом просто так, прямо на улице. После расставания рука не повернулась удалить, слишком удачными вышли изображения и родным — сам Тэ. — И он очень фотогеничный, мог бы стать успешной моделью. Но вообще то, что ты сейчас сказал, тебя не оправдывает: ты поступил с ним незаслуженно жестоко, безрассудно и глупо.       — Я знаю. Поверь, я корю себя за это каждый день. Я просто… обозлился. Все вокруг, весь мой привычный мир разваливался на части, а я винил не себя, а Тэ. Потому что он был счастлив без меня с тем пацаном, а я без него — нет. День ото дня мне становилось только хуже. Я сидел в нашем доме, который так опустел без него, в том доме, что каждую вещь покупал или находил Тэ, листал наши с ним видео, напился в хлам и подумал, что это… поможет его вернуть. Ну или хотя бы сделать таким же несчастным и брошенным, каким чувствовал себя я.       — У тебя получилось?       — Нет. Тэ действительно прервал отношения с тем парнем, но именно он был инициатором, не хотел пачкать репутацию Макао грязными слухами и пересудами. У Тэ случился серьезный депрессивный эпизод, он потом долго восстанавливался, хорошо хоть с пацаном своим быстро помирился. Но вообще мелкий не подкачал — упорный оказался, как горный козел. Приходил отношения выяснять, я думал — на месте убьет, но нет, всего лишь лицо и ребра поправил. Бросил на прощание, что Тэ меня ни в чем не винит, и только поэтому мне сохранили жизнь. Тирапаньякулы уже тогда были влиятельны и опасны, кхун Корн хоть и отошел от дел, но клан хватки не потерял из-за Кинна и Вегаса. Макао добился того, чтобы Тэ вернулся и пустил его к себе. Кинн говорил, его кузен несколько недель ночевал на улице за воротами комплекса, чтобы быть поближе, но не беспокоить Тэ своим присутствием. Я бы так не смог.       — Ты жалеешь?       — Да. Обо всем. И о том, что упустил Тэ, и о видео, и о том, что вся моя ненависть и обида в итоге пролились не на того. Единственное, о чем не жалею, так это о том, что кинулся наперерез Рипли, той собаке, что пыталась покусать Макао. Тэ заслуживает рядом сильного и здорового партнера, — Тайм машинально потер глубокий некрасивый шрам на руке. Несмотря на то, что врачи отлично справились с повреждениями от клыков пса, а швы по большей части рассосались, след остался немаленький, и каждый прожитый день напоминал о том, чем Тайм заплатил за свои интрижки на один раз.       — Я бы очень хотел познакомиться с ним лично. С твоим бывшим мужем.       — Я бы с радостью познакомил вас, малыш, мне кажется, вы бы поладили, но это очень больно для меня, понимаешь? По крайней мере, пока.       — Да. Конечно, я понимаю. Не буду настаивать.       — И вообще-то ты намного красивее. Ты же видел свои фотки, даже без фотошопа ты выглядишь как небожитель и секс-символ в одном флаконе, — промурлыкал Тайм с намеком, и они пошли на новый заход секса, катаясь по кровати и целуясь взахлеб.       Но как бы сильно Тайм ни пытался забыть, слова Дайкуня не шли из головы, пробуждая воспоминания и наталкивая на мысли, что неплохо было бы возобновить общение, хотя бы дружеское. Он понимал, что как раньше уже не будет никогда, но Тэ иногда давал дельные советы в ведении дел, да и просто узнать, как дела и не нужна ли какая-то помощь, было бы неплохо. Впрочем, судьба все решила за него, и куда раньше, чем Тайм набрался смелости написать первым.       

***

      Ребенка Тайм увидел сам и чуть не протаранил стоящую впереди грязно-серую Тойоту, забыв убрать ногу с тормоза. На самой обычной загородной автобусной остановке, скромно держа на руках мягкий рюкзачок в виде какого-то зверька, сидела семилетняя копия Тэ. Те же разрез глаз, низкий рост, пухлые щечки, милый носик-пуговка, спадающая на глаза темно-каштановая ровная челка. Даже очочки были на месте, слишком тяжелые и большие для такого крохи.       В двух словах объяснив встревоженному Дайкуню, что происходит, Тайм вышел из машины и подошел к ребенку — все равно масштабная пробка продвигалась в лучшем случае на два метра за пять минут. Непоседливый и любопытный, как котенок, Дайкунь выскочил следом, пиликнул сигнализацией и подбежал ближе, опускаясь на колени возле испугавшегося внимания взрослых мальчика.       Зажурчал его успокаивающий, нежный, мурлыкающий голос. Ребенок уставился на парня, как бандерлог на Каа, завороженный харизмой и необычным голосом незнакомца. Потом, словно очнувшись, залез в свой пушистый рюкзачок, вытащил кучку цветных карточек, покопался в них и вытащил одну, протягивая взрослым двумя руками.       «Привет, я Чоко, мне семь. Мой адрес…»       Адрес показался Тайму подозрительно знакомым, но после семи лет отсутствия в стране и без карты вспомнить, что там находится, он не смог. Дайкунь попытался расспросить ребенка о родителях, но тот сразу зажался, заплакал и замотал головой, отказываясь говорить.       — Они тебя били? Обижали? Ты убежал, потому что испугался их? — попробовал разузнать Дайкунь, но Тайм уже знал, что все предположения неверны — он мог представить кого угодно в роли абьюзера ребенка, но только не Тэ, а то, что этот малыш имел к Чайситу прямое отношение, было ясно как день.       Мальчик подтвердил его предположение, три раза уверенно показав ярко-синюю карточку «Нет!». И знаками пояснил: «Папа-лис и папа-рысь меня очень любят. Я не хотел уходить, но так нужно. Я хочу, чтобы они были счастливы».       — Тогда почему ты убежал, малыш?       «Я — зайка». Ребенок указал на себя и покачал возле головы руками, как кроличьими ушками. «Я приношу беды тем, кого люблю».       Дайкунь ощутимо вздрогнул и переменился в лице, вспомнив что-то травмирующее и болезненное, но почти сразу вернул самообладание и начал ослепительно улыбаться, завораживая мальчика еще больше. Тайм отлучился, чтобы переставить машину и не нервировать остальных водителей в пробке, и чуть не поймал инфаркт, когда в кондиционированный салон на заднее сидение приземлились Дайкунь и Чоко.       — Я уговорил его приехать к нему домой. Нужно обработать ему ножки и ручки. Смотри, он до крови стесал, — заметил Дайкунь вполголоса. — И купи легкой еды и воды, он несколько часов просидел на такой жаре.       Тайм покорно достал телефон, заказал доставку из ближайшей более-менее приличной забегаловки прямо в пробку, благо до ресторанчика было десять минут пешком, и принес из багажника аптечку, чтобы обработать травмы ребенка.       — Спасибо, милый, — Дайкунь чмокнул Тайма в щеку в знак благодарности и с шутками и уговорами принялся обрабатывать малышу руки и ноги.       Чоко старался не дергаться и спокойно позволял за собой ухаживать. Даже пресную кашу из доставки после недолгих колебаний съел, запив прохладным кисловатым ягодным морсом. А Тайм тем временем позвонил Тэ, раскопав его номер через своих сотрудников. Тот три раза скинул вызов, и Тайм решил набрать Кинна, надеясь, что они с Тэ все еще общаются. Кинн искренне обрадовался звонку и подтвердил, что ребенок их. Пробка постепенно начала рассасываться, машина наконец смогла полноценно тронуться с места. Когда они проезжали мимо места аварии, где на дороге была разлита кровь и валялись осколки и обломки нескольких покореженных автомобилей, Дайкунь закрыл ладошками глаза Чоко, чтобы мальчик не увидел ужасных деталей. Тайм отстраненно подумал, что в семье Кинна и Вегаса ребенка ждет и не такое.       У знакомого, чуть подремонтированного за годы отсутствия Тайма комплекса царили тишина и благодать. Их машину без разговоров пропустили во двор, и Тайм чуть не сбил бросившегося прямо под колеса Тэ — заплаканного, расхристанного, покрытого некрасивыми бордовыми пятнами от длительной истерики. Дайкунь, несмотря на кажущуюся внешнюю хрупкость и слабость, аккуратно поднял Чоко, доверчиво прильнувшего к нему всем телом, вышел из машины и отдал с рук на руки Тэ. Мужчина осел прямо там, где стоял, содрогаясь в рыданиях. К ним бросилась незнакомая невысокая женщина, по виду скорее бабушка Чоко, чем мать, и медленно, шаркая, подошел возмужавший и повзрослевший Макао, опустился рядом и сгреб их всех в объятия, будто они были последним, что держало его на плаву.       Какими бы ни были причины сбежать у Чоко, сейчас Тайм не завидовал его родителям, пережившим пропажу любимого ребенка в опасном и непредсказуемом мегаполисе.       Дайкунь неожиданно и во всеуслышанье обвинил его во лжи — на Тэ он смотрел, как на ожившее божество. Это неприятно кольнуло Тайма ревностью, но он сдержался, понимая, насколько важно для юного недоверчивого и скрытного партнера познакомиться поближе с его прошлым. А еще он знал про увлечение Дайкуня фотографией и уже предчувствовал, что тот захочет провести для Тэ любительскую фотосессию, а то и не одну.       Причины побега у Чоко оказались на редкость суеверными и глупыми. Мальчик всего лишь боялся, что приносит родным неудачу, и поэтому решил уйти, чтобы не принести еще больших бед. Им всем повезло, что автобусы тоже зависли в пробке и не приехали вовремя. Тэ, как безумный, одновременно смеялся и плакал, лихорадочно целуя сына куда придется. И Тайм признал, что в чем-то Дайкунь прав — с годами, прожитыми в любви, заботе и уважении, Тэ стал еще краше. Он выглядел ужасно из-за истерики, но в то же время Тайм сумел почувствовать, что вне сложной ситуации бывший возлюбленный расцвел и стал куда более привлекательным и роскошным, чем в дни их бурной молодости.       Именно эта точка и стала «началом конца». Теперь Дайкунь все чаще зависал с семьей Кинна — особенно с посвежевшим и успокоившимся Танкхуном и близнецами, биологическими детьми Порша. Дети походили на отца, как две капли воды, и Тайм быстро привык к язвительности Винтера и взгляду-прицелу хрупкой с виду Саммер. Дайкунь искренне радовался общению с ними, много фотографировал, улыбался куда чаще и светлее, чем раньше, переписывался с подростками, а потом показывал экран телефона Тайму, чтобы тот не ревновал попусту к детям. А к Бену Тайм и сам не ревновал, видя каким отчаянно-жаждущим и преданным взглядом тот смотрит на старшего ребенка Вегаса.       Тайм не решился спорить с волей возлюбленного, послушно привозя его в дом Кинна или даже Вегаса повидаться с детьми, Танкхуном или Тэ. После к их компании присоединился и Граф, муж лучшего друга Вегаса, того, кто отхапал себе хороший кусок бизнеса Тайма в прошлом. Впрочем, на это как раз Тайм не обижался — бизнес есть бизнес, да и цена поражения была вполне справедлива, а вот к Критити поначалу страшно ревновал, пока не понял, что Дайкунь относится к молодому мужчине как старшему брату и просто учит ловить кадр и расставлять акценты на фото. Одной частью себя Тайм радовался — его детка обрастал на новом месте знакомствами, связями и друзьями, стал чаще улыбаться и веселиться, меньше плакал, когда никто не видит, и почти не подвисал в произвольные моменты разговора. А с другой Тайм страшно ревновал своего прекрасного спутника жизни и становился из-за этого неудержим в постели. Но Дайкунь играючи справлялся со всеми заскоками, успокаивал, убеждал, заверял в своей принадлежности только ему, Тайму. Не стеснялся пробовать новое, позволял брать себя где угодно и как угодно, хотя Тайм после претензий Тэ в прошлых отношениях многое в себе пересмотрел и на людях вел себя намного сдержаннее и спокойнее, чем раньше. Да и подарки разнообразил, подстраивая под запросы адресата — например, таскал своей детке косметическую хрень вместо статусных украшений и дорогой одежды и нежные пионы вместо массивных разносортных бездушных веников из цветочных магазинов.       Предлагая брак, Тайм страшно волновался — ведь делал это впервые в жизни и по собственной воле, еще и в таком зрелом возрасте. Дайкунь посмотрел на него грустными потухшими глазами, покрутил в тонких пальцах коробочку с бриллиантом в три карата, так ее и не открыв, и попросил время, чтобы подумать. Тайм согласился, куда было деваться, хотя сердце глухо заныло в груди — любимый человек все еще в нем сомневался. С другой стороны, после всего, что случилось с Тэ, Дайкунь имел полное право не доверять, бояться и затягивать с ответом.       Посетив сборище «униженных и оскорбленных» муженьков, инициированное Кинном и его старшим сыном (Тайм до сих пор не мог поверить, что вот этого здорового лба с широченными плечами, тяжелым взглядом из-под массивных бровей и вечным хвостиком на затылке Кинн и Порш воспитывали с одиннадцати лет, как родного сына), Тайм почувствовал себя увереннее. У них у всех были свои проблемы и страхи, чувство единения и более-менее полезные советы опытных товарищей по несчастью позволили частично разжать липкие тиски страха и отчаянья. А узнав, сколько раз милый и ласковый Тэ динамил по уши влюбленного в него пацана, Тайм и вовсе успокоился и поверил в себя. Макао оказался упертым, как баран, и все же добился своего, что немало приободрило и Тайма.       Новость о Тан Сюане грянула громом, разорвав привычный поток жизни на «до» и «после». Теперь Тайм наконец узнал всю правду, а не полунамеки и догадки, копаться в которых ему строго-настрого запретил Дайкунь под угрозой расставания. Сразу стало понятно, что «подушка безопасности», на которую модель тратил половину зарплаты, была не совсем таковой — всего лишь добровольная плата за то, чтобы не трогали.       Тайм затаил лютую, черную злобу на монстра в человеческом обличье, так по-скотски поступившего с Дайкунем и другими детьми, и работал за троих, чтобы выкурить и достать обидчика своей детки. Даже помирился и почти подружился с Вегасом и Пакином на этой почве, что уже могло считаться подвигом не хуже геракловых.       Дайкунь, прилюдно расковыряв старую рану, теперь часто плакал и снова начал подвисать, пялясь в никуда пустым холодным взглядом. Тайм не касался его в сексуальном плане — страшился вновь натолкнуть на дурные воспоминания, пробудить то темное и опасное, что до поры до времени дремало глубоко внутри хрупкой фигуры. И даже когда Дайкунь предлагал секс сам, Тайм аккуратно отказывался или переводил тему, спуская напряжение в ванной на пару с горячими фото любимого мальчика. Так продолжалось бы еще долго, если бы не Порш — расчетливый, наглый, бескомпромиссный, хитростью заставивший Дайкуня расплести волосы. Это зрелище всегда приводило Тайма в бурный восторг, и последний раз не стал исключением.       Простоволосый Дайкунь становился совсем невинным и юным. Нереальный, неземной, невозможный — Тайм легко мог бы накидать еще десяток хвалебных «не», посвященных сладкой умелой детке с лисьими глазами. В тот день, увидев на диване робко улыбающегося парня, укрытого черным плащом собственным волос, он просто не сдержал душевный и телесный порыв, утащив свое сокровище в отведенную им спальню дома Вегаса. Секс вышел нежный, долгий, сладкий и томный, тягучий, как топленая карамель. Тайм не выпускал Дайкуня из постели несколько часов, в открытую пользуясь тем, что тот намного младше и выносливее. Они даже дошли до римминга, который уже давненько не практиковали, и Тайм ничуть не пожалел, что решился — грудные стоны и разбитое, нуждающееся хныканье Дайкуня на пике удовольствия того стоили.       Тэ, судя по затуманенному взгляду и аккуратному приседу на довольно мягкий стул за вечерней трапезой, тоже получил щедрую порцию любви и ласки. Он щурился, как довольный кот, поминутно переглядывался с Макао и широко улыбался, а потом и вовсе устроился виском на плече мужа, обняв за бицепс — все еще до боли влюбленный, заласканный и наглядно убежденный в своей привлекательности. Макао то и дело целовал его в румяные щеки и высветленную макушку, смеялся в ответ на безобидные шутки и подколы и осыпал десятками комплиментов, от которых Тэ щурился еще довольнее. Смотреть на них было уютно и приятно, Тайм почему-то не чувствовал ни капли ревности или злости, только тепло и покой.       Сообщение о нападении на дом Вегаса застало их всех врасплох. Тайм не мог сосредоточиться ни на чем, кроме того, что в доме Вегаса остались Дайкунь и Тэ. И ребенок, всегда приветствовавший его улыбкой Тэ. Когда из дома вывели хромающего Макао, окровавленного Тэ и заплаканного Дайкуня, Тайм выдохнул, восстанавливая душевное равновесие. Но сразу же с разбега провалился в новую яму тревоги — мальчика с енотом, Чоко, рядом все еще не было, а без него Тэ и Дайкунь успокоиться полноценно не могли.       Когда прогремел взрыв, вернее, три небольших взрыва, слившиеся в один, Дайкунь замер на середине движения, как статуя, даже не дыша. Темные глаза превратились в две темные глубокие раны на белом, как мука, лице, и Тайму даже почудилось, что на щеках парня остались не разводы от туши и копоти, а кровавые слезы. Разбитый и морально, и физически Тэ как подкошенный рухнул на землю, даже не плача — воя. Обреченно, тихо, на выдохе. И настолько пробирающим, отчаянным, болезненным был этот звук, что Тайм неосознанно притянул к себе Дайкуня, пытаясь его хоть как-то защитить и отгородить, но тот не отреагировал, продолжая мертвым взглядом смотреть на огонь и на Тэ.       Неподалеку от них Макао бешено рвался из рук врачей — суровый, мрачный, почерневший и закаменевший от горя. Он всем сердцем любил этого ребенка, сам его нашел, и Тайм даже представлять не хотел, какую боль сейчас испытывала эта пара. Неизвестно, до чего могли бы дойти Тирапаньякулы в своей скорби — Тэ уже выглядел так, будто готов был броситься в огонь и умереть вместе с сыном, но рация Кинна ожила и захрипела знакомым детским голосом, прося поскорее помочь.       Тайм не сумел удержать Дайкуня, тот с силой вырвался из его рук и птицей метнулся к дому, заскочив прямо в дым. У Тайма сердце в пятки ушло, он будто в землю вмерз, боясь пошевелиться, чтобы неловким движением не разрушить пространственно-временной континуум и не навредить своей детке, что было нелогично, глупо и нерационально. Но действенно — вскоре Дайкунь, надсадно кашляя, вынырнул из дымовой завесы, держа на руках такого же кашляющего чумазого Чоко. Отдал ребенка Тэ, и тот как по щелчку разрыдался вдрызг, крепко обнимая сына и раскачиваясь вперед-назад, пока Макао с дрожащими от слез плечами удерживал их обоих, несмотря на многочленные раны и до сих пор сочащуюся из них кровь. Дайкунь предпочел остаться с ними, его удержали сразу три руки — две большие и одна маленькая. Парень ласково пригнул голову Тэ к своему плечу, принял в тесный кружок еще и енота, принесенного Саммер, обнял Тэ с Чоко, забирая в кокон нежности и доверия.       Глядя на них, Тайм остро почувствовал себя лишним. Упрямый Кинн подтолкнул, почти заставил подойти, и он, все еще сомневаясь, присел рядом, утыкаясь носом в россыпь знакомых косичек, пахнущих дымом, жженым пластиком и пионами из-за нежно любимого Дайкунем масла для волос. Макао отъехал в медикаментозный обморок, Тайм машинально поймал его и на руках оттащил в ближайшую машину скорой, переглянувшись с Кинном. Старый друг почему-то верил, что у них все наладится, что они смогут это преодолеть, но вера самого Тайма стремилась только вниз, к нулю.       И подтверждения скверных догадок стали приходить одно за другим. В ночь трагедии Дайкунь был сам не свой — зависал на середине движения, чесал волосы чуть ли не полчаса, смотрел в стену пустым равнодушным взглядом. Тайм попытался переключить его на низменные желания — на какой-то промежуток времени даже получилось, и секс пусть и без проникновения, все же случился, позволяя им обоим выпустить немного внутреннего напряжения. Но Дайкунь продолжал с надеждой хвататься за телефон, слыша оповещения о новых сообщениях. Тайм знал, что его детка волнуется за Тэ и Макао. И за ребенка, что все больше и больше времени проводил в его обществе.       Наконец Дайкунь не выдержал и, страшно смущаясь, попросил разрешения остаться ночевать в палате Тэ и Макао. Тайм и сам хотел бы заснуть, сжимая любимого парня в руках, но глаза Кунь-эра были такими грустными и умоляющими, что он не решился спорить и отпустил, пусть и с тяжелым сердцем.       Дальнейшие события посыпались одно за другим, не давая собраться и подумать. Дайкунь нянчился с Чоко, как с родным сыном, плакал, когда думал, что Тайм не видит, и почти перестал нормально спать, если не держал ребенка в руках. Тайм сгорал от ядовитой ревности, сходил с ума от злости на себя, Дайкуня, Тэ, Чоко, Макао, но жестко держал чувства в узде, памятуя о том, что случилось много лет назад с Тэ. И чего стоили им всем его нервы и злопамятность. Спускал эмоции в спортзале или за бокалом вина, расстреливал мишени в тире, пытаясь успокоиться, работал на износ, часто задерживаясь допоздна, потому что знал, что выделенная для них Кинном комната комплекса — пуста, и Дайкунь снова остался ночевать в чужой палате с семейной парой и Чоко.       Тайм каждый час напоминал себе, что Дайкуню и так досталось от жизни, нервировать или пугать его нельзя, но любимый человек неудержимо ускользал из рук, терялся, утекал, растворялся — красивый, смешливый, ласковый и уже совсем чужой. Дайкунь весело смеялся над остроумными и язвительными шутками Макао, нежно, преданно заботился о Тэ, много и с охотой фотографировал Чоко и енота, спал с ними каждую ночь, охраняя и поддерживая. Тайму доставались лишь жалкие крохи внимания и любви, разделенные под покровом глубокой ночи, когда он приползал в их спальню усталый и выпотрошенный тревогой и бесконечной работой.       Он все чаще задерживался в офисе и пахал за троих, лишь бы не видеть пустой постели и не слышать хрустального смеха Дайкуня, вызванного не им. Нелепо, по-детски прячась от горечи осознания, что вновь проиграл. И снова этому пацану, Тирапаньякулу, с обаятельной улыбкой и внимательными глазами. История повторялась, только на этот раз все ощущалось куда больнее и острее, потому что в Дайкуня Тайм успел врасти намертво.       Наконец, промаявшись четыре дня, Тайм хотел забрать Дайкуня домой, в их отдельную комфортабельную двушку в центре — и будь что будет, но, подойдя к палате, услышал полный энтузиазма голос Чоко:       — Папа-лис, а ирбис-гэ сказал, что научит меня фотографировать, если вы с папой-рысью мне разрешите. Можно? Пожалуйста?.. Ирбис-гэ такой классный, с ним всегда весело!       — Конечно, можно, — раздался в ответ нежный голос Тэ. — Прости, зайчонок, мы сейчас с Макао немного не в том состоянии, чтобы уделять тебе много времени. Кунь-эр, ты просто чудо, спасибо еще раз, что так заботишься о нем.       — Зайчонок милый и потешный, мне совсем не сложно, — ответил Дайкунь и, помолчав, добавил: — Рядом с вами я не чувствую себя одиноким.       Удар был сильным и выверенным. Тайм так и не зашел в палату, не осмелился потревожить наладившееся счастье Дайкуня. И совершенно случайно нагрянул через пару часов без предупреждения, застав целующуюся парочку — Дайкуня и Тэ. Теперь становилось понятно, почему Тэ так бесился раньше, когда видел очередную интрижку Тайма и их заигрывания. Это и правда ранило, заставляло сомневаться в себе, в своей привлекательности и важности в жизни другого человека. Хотя со стороны смотрелось более чем горячо, это Тайм отметил даже в таком раздробленном и перемолотом состоянии. Теперь он окончательно почувствовал себя лишним, хотя они как-то обсуждали границы дозволенного с Дайкунем уже будучи в отношениях, и единичные поцелуи с третьими лицами входили в разряд «можно». Был бы это Макао — и Тайм взорвался бы яростью и криками, точно полез бы бить разлучнику лицо и доламывать ушибленные во время штурма ребра. Но Дайкуня целовал Тэ, их светлый, добрый, понимающий Тэ, ревновать к которому не получалось при всем желании. Да и от самого поцелуя веяло чем-то бесконечно нежным, ласковым, осторожным, почти пугливым. Тайм при всем желании не смог бы подарить такое своей детке — слишком порывистым и ярким был его характер и большими — амбиции.       Тайм сбежал, так и не обнаружив себя перед мужчинами, спешно организовал командировку в Китай — длительную, с кучей работы и возможных сделок, безжалостно напрягая всех доступных секретарей и кадровиков, чтобы провернуть отъезд как можно быстрее. Хотелось сбежать и подальше, забыть о том, что этот красивый, необыкновенный, превосходный человек вообще был в его жизни. Тайм чувствовал себя брошенным, как и много лет назад, и ему это совершенно не нравилось, а Китай и завалы работы в филиале фирмы должны были хорошо отвлечь от ноющей боли в сердце.       Набравшись смелости, он рассказал о своих планах Дайкуню, когда тот, взволнованный, прибежал вечером в их спальню. Тайм попросил время подумать и прояснить все для себя, в глубине души понимая, что уходит навсегда. Дайкунь, тоже желающий поделиться новостью, скорее всего, о поцелуе, горько и тихо заплакал, но отпустил, не возразив, не сказав ни слова. Только попросил хоть иногда писать или звонить, сообщать, все ли в порядке и не нужна ли помощь. Оставил прощальный поцелуй на губах — легкий, соленый и горький — и упорхнул по уже знакомому маршруту, оставляя Тайма окончательно разбитым и потерянным.       

***

      Мозги Тайму на следующий же день прочистил Макао — прижал к стене своей палаты, тряхнув за грудки, сверкнул темными и очень злыми глазами в опасной близости от лица, воскрешая воспоминания четырнадцатилетней давности. Тайм даже не подозревал, что в этом подтянутом и не раз переломанном теле живет столько физической мощи и неприкрытой агрессии.       Их возню услышал Кинн, проходящий мимо к палате брата, ворвался в помещение и заставил самое начало разговора, внимательно поглядывая то на разъяренного Макао, то на смущенного таким порывом Тайма. Младший Тирапаньякул уверенно стоял на своих двоих и руками управлял на все сто, хотя травмы все еще его изрядно беспокоили — пулевые ранения за две недели не заживают. Чоко, Тэ и Дайкуня поблизости не наблюдалось, скорее всего, перед важным разговором Макао услал их куда подальше, чтобы не помешали выяснять отношения и драться. Хотя эта предосторожность была лишней — в ярости Тайм мог врезать кому угодно — хоть Кинну, хоть его взрослому сыну, хоть Вегасу, но Тэ или Кунь-эра не тронул бы никогда.       — Что здесь происходит? — мрачно уточнил Кинн, пряча любимый Магнум обратно в кобуру на поясе и на всякий случай разминая кулаки и шею.       — Этот уебок намылился в Китай. Один. На три месяца, — прошипел Макао и еще раз приложил Тайма спиной о стену, так что ворот рубашки передавил шею, а лопатки заныли от силы удара.       — Кунь-эру сейчас нельзя домой. Мы еще не дожали Тан Сюаня, — удивился Кинн, забавно хмуря густые кустистые черные брови.       Тайм в который раз подумал о том, что раз уж и для Кинна Дайкунь теперь «Кунь-эр», то о его детке здесь смогут достойно позаботиться, обеспечить безопасность и уют, а он сам теперь точно лишний.       — А его это не ебет. Он опять струсил и бросил, только на этот раз Лю-эра! Крыса помойная, мать твою! — Макао с видимым трудом удерживался от того, чтобы не прочесать тяжелыми и крепкими кулаками по лицу Тайма. От него приятно пахло нарциссами и морем, а еще немного потом, лекарствами и любимыми духами Тэ — медовыми, но не приторными. — Он только выбрался из истерик и панических атак, и тут ты снова накинул хуйни! Что тебе на этот раз не так, уебок?!       — Они с Тэ целовались. Вчера, в палате. Я застал их, когда в обед зашел, — прорычал Тайм, до краев полный бессильной злостью и страхом потери.       — Знаю, они сами сказали. И ты бы тоже от них узнал, если бы башку в песок, как страус хуев, не засовывал и ночевать приходил, куда нужно. У Лю-эра сильный приступ тревоги был, он начал плакать неконтролируемо. В таких случаях либо пощечина, либо вода в лицо, либо засосать. Тэ ходить еще толком не может, воды рядом не было. А бить кого-то, тем более, такого слабого — не его метод, сам знаешь. Вот и выбрал, что выбрал. Краснели, как первоклашки, оба, когда признавались. Думали, я ругаться и кричать буду, — Макао чуть разжал руки на рубашке Тайма и хмыкнул, будто рассказывал какую-то смешную историю, а не то, что его обожаемый и всячески лелеемый муж всерьез целовался с другим мужчиной.       — Тебе нормально вообще, что Тэ целуется с другим?.. — Тайм ни на бат не понимал ни спокойствия, ни уверенности Макао, и Кинн, судя по высоко поднятым бровям, тоже. Учитывая травмирующие и сложные события, которые они пережили в прошлом по вине друг друга, такое спокойствие младшего Тирапаньякула начинало не на шутку напрягать.       — Да. Нормально. Даже если бы Тэ просто так его поцеловал, я бы понял и принял, мы это с ним уже обсудили. На тот момент в качестве гипотетической ситуации и плана действий. Порш, сучонок, язык как помело.       — Ты такой же собственник, как и я. Почему? — Тайм действительно пытался вникнуть в логику Макао, но все равно не понимал, будто долбился в стену лбом, пытаясь найти выход из заранее безвыходной ситуации. Как человек, оказавшийся на дне колодца или в заложенном кирпичами узком пространстве, со всех сторон подавляемый стенами и барьерами.       — Это сложно. Чудовищно сложно. Но Лю-эр… Они с Тэ друг друга понимают. На уровне взглядов, касаний, движений. И это так… красиво. Поэтично. Гармонично, что ли. Не знаю, как правильно описать, я не мастер говорить. Каждый раз стою, как баран, глазами хлопаю на то, как они общаются. И Чоко его очень любит. И тебя, идиота, тоже. Раз двести уже спросил, почему ты не приходишь, мы втроем заебались отговорки придумывать.       — И как вы дальше?..       — Неправильная постановка вопроса. Как мы дальше. Лю-эр тебя любит. Еще не признал своим окончательно, но любит и винит себя за то, что ты начал отдаляться. Это замкнутый круг, понимаешь? Ты его игнорируешь и делаешь вид, что все нормально, хотя это не так. Он переживает, что как-то тебя обидел или что ты считаешь его грязным из-за того урода, и бежит к Тэ за помощью и поддержкой, еще сильнее сближается с ним, отдаляясь от тебя. Лю-эр любит тебя, но и Тэ он любит тоже. Просто позволь им быть рядом. Я его трогать не буду, могу чем угодно поклясться, у меня у нему как к таковому вообще ноль влечения. Ну, красивый, ну, улыбается мило, ну, смотреть приятно — и все. Я люблю только Тэ и хочу только Тэ. А к Тэ ты и сам Лю-эра ревновать не станешь. Это же Тэ.       — Да, к Тэ не стану, — Тайм помотал головой, как сбитый с толку лобастый крупный пес. Зачесал растрепавшуюся челку назад, прикусил губу в задумчивости, но все же уточнил, пытаясь сложить воедино то, что ему пытался донести Макао: — Ты предлагаешь?..       — Это будет охуеть как сложно, — кивнул молодой мужчина так серьезно, словно смотрел в прицел оптической винтовки с крыши соседнего здания во время на редкость сложной операции по захвату заложников. Тайм уже достаточно обтерся в этой семье, чтобы узнать, что Макао — один из лучших снайперов побочной семьи. — Мы не раз и не два споткнемся и столкнемся лбами, как бараны. И не раз разобьем друг другу рожи или сломаем ребра, потому что ты меня бесишь и в глубине души я все еще злюсь из-за того, что ты тогда сделал с Тэ. Но я готов попробовать ради него. И ради Лю-эра тоже.       — А малой ваш? — вспомнил Тайм еще об одной важной переменной в их и так непростом и запутанном уравнении.       — В курсе. Застукал наш разговор на троих и уши погрел, задница мелкая, — фыркнул Макао, щурясь совсем как его черный мейн-кун. — Он тоже не против вас обоих. Так что нахуй Китай и возьми ответственность за свои отношения в свои же, мать твою, руки.       — То есть, ты хочешь сказать, что пустишь меня так близко к Тэ? Пойдешь на такой риск? Ты?! С твоей ревностью и семейной ебнутостью? Мы с Тэ спали, кошак драный, мы прожили вместе десять, блять, лет. Ты однолюб клинический, а Тэ — нет, и как ты можешь вообще?.. — пришла пора Тайму хвататься за грудки пижамной рубашки Тирапаньякула.       Он и правда не понимал, несмотря на все прикладываемые усилия. Как тот, кто в прошлом был готов убить его за одно неверное движение в адрес Тэ, сейчас мог так спокойно рассуждать о полиаморных отношениях, как мог пускать Дайкуня, и, тем более, Тайма, так близко к любимому мужу.       — Слушай, мне тоже нелегко. Я не дурак и не слепой, сразу заметил, как они друг на друга смотрят. С ума сходил от ревности, пусть и старался не показывать. Тэ это сразу просек и пришел ко мне поговорить. Плакал, говорил, что готов отпустить Лю-эра, позволить вам обоим уехать, куда захотите, несмотря на то, что привязался к этому котенку. Но я знаю своего мужа, каланча, я прожил с ним дольше, чем ты в свое время. Он любит Лю-эра и без него тосковал бы и скучал. И наш с ним сын, к слову, уже давно называет твоего парня ирбис-гэ. Лю-эр теперь для них обоих — семья. И ты можешь ею стать, если захочешь и приложишь усилия.       — Так, может, мне стоит уйти вообще? Не мешать ему и Тэ, — Тайм опустил голову, скрывая потускневший, опустевший взгляд.       Перед Макао не хотелось казаться слабым, но руки опускались сами собой — он смертельно устал бороться за то, что с самого начала ему не принадлежало. И все же Макао сумел удивить: схватился стальными шершавыми пальцами за подбородок, заставив посмотреть в глаза, и выпалил, с поразительной уверенностью, на миг причинившей Тайму сильную боль:       — Ты не трус. Я не знаю тебя так хорошо, как они или Кинн, но ты не трус. И ты его любишь без памяти. И он тебя любит. Не так, как любит Тэ. Для Тэ у него только нежность. Признательность. Оно хрупкое, невесомое такое, Лю-эр им восхищается, дорожит, благоговеет. А ты для него — страсть и опора. Кто-то больше и сильнее. Тэ ему нужен, но и ты нужен тоже.       — Откуда знаешь?       — Фотки видел. Он тебя фотографирует все время, знал? У него есть штука, забыл, как называется. Шпилька для волос, ну, что-то вроде, набалдашник еще такой здоровый, он ее часто в руках вертит. В нем мини-камера.       — Стой, что?.. — об этом Тайм не знал, хотя частенько видел указанную шпильку в нежных и тонких руках своей детки.       — Он тебя фотографирует, потому что считает красивым. Тебя и Тэ. И Чоко. Пару раз меня фоткал, но вас троих в разы больше. Потом перекидывает на телефон и пялится часами. Боится, что эти фотки — все, что у него останется, если ты решишь свалить. Он к тебе привязан, придурок. По-настоящему привязан. Не разрушай то, что есть между вами, из-за банального страха проебаться. Я так чуть Тэ не потерял, поверь, это пиздец как страшно.       — Ты ебнутый, — выпалил Тайм, не успев себя остановить, но Макао, судя по насмешливой улыбке уголками губ, и так был в курсе и ничуть не обиделся. Даже рубашку на груди Тайма аккуратно разгладил и отступил на шаг, прекращая давить накачанным тяжелым телом. Тайм еще раз помотал головой и продолжил: — И Тэ. И детка. И я походу тоже. Мы все. Точно, ебнулись нахуй, и это не лечится.       — Ты согласен или нет?       — Да, — Тайм глубоко вдохнул через нос и очень медленно выдохнул через рот, успокаиваясь и принимая взвешенное, осознанное решение, как во время сложных кровопролитных договоров на поставки комплектующих с капризными и переборчивыми китайскими партнерами. Но концентрации надолго, увы, не хватило, и он выпалил в лицо младшего Тирапаньякула с нервными фальшивыми интонациями переигрывающей голливудской старлетки. — Да твою ж мать, мы свихнемся, пока все разрулим и утрясем! Если утрясем.       — Не ссы, лучше займись делом. И ночевать сегодня приходи. Мы новую кровать заказали, вон, стоит. Теперь хватит места на всех.       — Сдвинь их нахуй. Получится лежбище на всю стену, конечно, но зато удобнее, — посоветовал Тайм машинально, уже прикидывая, что именно скажет Дайкуню при встрече один на один.       — Хорошее решение, вот и займитесь с кузеном, — хмыкнул Макао, стукнул кулаком по плечу Тайма и бодро похромал на свои процедуры. Охреневший Тайм остался в палате обтекать после «прекрасных» новостей.       — Пошли, я один не справлюсь, — Кинн невозмутимо закатал рукава рубашки и первым пошел к нужной кровати. Уж кто-кто, а он, после странного, нелогичного и даже слегка пугающего взаимодействия Бена и Вениса, мог принять вообще какой угодно формат отношений, кроме зоофилии, некрофилии и педофилии.       Пришлось срочно перекраивать командировку и отправлять на места своего зама и лучшего секретаря, что в теории означало, что работа этих двоих в Таиланде на первое время свалится на самого Тайма. Зато его детка останется под боком, на расстоянии вытянутой руки, и ради этого Тайм был готов горы свернуть и реки осушить, не то что пару недель поработать сверхурочно. Тайм провозился до вечера со своими работниками, так и не успел толком поговорить с Кунь-эром.       В палату к Макао и Тэ он пришел к десяти часам вечера с сомнениями, отображающимися на лице большими буквами. Дайкунь, увидев его на пороге, расцвел несмелой улыбкой — видимо, Макао успел провести с ним небольшую беседу относительно случившегося. Тайм протянул руки навстречу, все еще сомневаясь, что затея Тирапаньякула хоть как-то сработает, но Дайкунь спорхнул со своего места, влился в его объятия, спрятался, ранимый, уязвимый, похудевший и такой хрупкий, что стало жутко — а вдруг Тайм куда-то не туда нажмет и сделает ему больно. Подхватив счастье на руки, Тайм отнес его в постель, укладывая на свободное место поближе к окну, но Дайкунь упрямо вскинул острый подбородок, обернулся на Тэ и Макао, будто разрешения на что-то спрашивал, закусил губу и поманил Тайма в ванную.       Вряд ли это сошло бы за секс на людях — наученные печальным опытом Вегаса и Пита, Тирапаньякулы теперь пытались максимально изолировать помещения, пригодные для секса, так что никаких звуков из ванной в палате слышно не было. Но Тайм знал, что Макао и Тэ прекрасно поняли, чем они оба заняты, и это неожиданно сильно подогрело его воображение, позволив спустить за жалкие десять минут в горячий и умелый рот. Тайм помог довольно облизывающемуся Кунь-эру подняться на ноги, глубоко поцеловал, перенимая вкус собственной спермы и смазки с припухших влажных губ, и просунул руку под чужие пижамные штаны, обхватывая именно так, как Дайкуню нравилось больше всего.       Его мальчик дошел до финиша еще быстрее — когда Тайм присосался к ключице, двигая одной рукой по небольшому твердому члену, а другой сжимая подтянутую ягодицу, шершавую от застарелых шрамов. Всхлипывая и дрожа, Дайкунь упал в подставленные руки, пережидая мощный оргазм. Тайм покрыл поцелуями пахнущие знакомым успокаивающим пионом волосы и покрасневшее лицо часто дышащего парня, еще раз толкнулся языком в податливо отрытый рот, вылизывая и усмиряя, помог умыться и надеть обратно спущенное белье и штаны.       Из ванной оба выбрались, краснея и опустив глаза в пол. Макао только весело фыркнул и указал на кровать, а Тэ мягко улыбнулся и поправил круглые золотистые очки. К слову, их с Макао губы тоже были красными и подозрительно опухшими, глаза блестели, а рубашка на Тэ еще и съехала в сторону, открывая острые привлекательные ключицы.       В палату вбежал ребенок, Чоко, таща в детском слинге за спиной енота, с которым практически не расставался. Обнял за шею каждого родителя, оставил легкие скользящие поцелуи на их щеках, выпустил питомца побегать и порезвиться перед сном и неожиданно налетел на Тайма, крепко обнимая за пояс. От силы удара тот даже отступил на шаг, уперся спиной в дверь ванной и положил ладонь на гладкие, прохладные на ощупь волосы, подстриженные в недлинное каре.       — Мишка-гэ, наконец-то ты пришел! Ирбис-гэ без тебя очень грустил. Часто плакал, когда думал, что я не вижу. Не уходи больше, ты его расстраиваешь! И пап тоже.       Мишка-гэ. Мишка, мать его, гэ. Этот ребенок только что одним обращением, всего парой слов дал Тайму понять, что его включили в семью на равных правах с Дайкунем. Вот теперь Тайм окончательно и бесповоротно понял, что такого особенно в пацаненке увидели Макао, Тэ и Дайкунь. Детская непосредственность мешалась в Чоко с натренированной Танкхуном и Порче внимательностью и природной проницательностью, создавая особенную, ядреную смесь, сродни предчувствию и остро развитой интуиции. Еще раз ласково потрепав макушку шоколадного чуда, Тайм вслух признал ошибку и заверил, что больше никуда не уйдет. Чоко ослепительно улыбнулся, поправил сползающие на кончик носа очки и переключился на Дайкуня, обнимая присевшего на корточки парня за шею и поглаживая по волосам.       Оглушенный и ослепленный Тайм кое-как добрался до постели и улегся с краю, уступив место возле ребенка Дайкуню. Тэ неглубоко поцеловал мужа в губы, погладил костяшками пальцев по щеке, чмокнул лоб Дайкуня и щечку улегшегося между ними довольного Чоко. И, явно сомневаясь в действиях, протянул руку через парня, осторожно притрагиваясь к плечу Тайма, включая таким образом в маленький вечерний ритуал и его.       От действий бывшего возлюбленного на сердце Тайма потеплело. Он улегся у самого окна, страхуя Дайкуня от падения, пригреб поближе свою сладкую детку, упирая спиной в грудь, потрепал по гладким волосам Чоко, коснулся самыми кончиками пальцев волос Тэ в нежном жесте привязанности и протянул через него кулак Макао, о который тот, фыркнув, все же стукнулся своим.       Тайм впервые ночевал кучкой не на попойке или оргии, в которых, бывало, принимал участие в разгульные студенческие времена. Рядом с ним устроился Дайкунь, как всегда текучий и податливый. Мягкий, милый, нежный, отзывчивый и теплый, так что сердце при одном взгляде на черную заплетенную макушку начинало сбоить. Его принял в семью ребенок, к которому Тайм не имел вообще никакого отношения. Ребенок, чьего отца он когда-то серьезно обидел и ранил. Сам отец — дорогой и все еще в глубине души любимый, но уже совсем не со страстью — лежал чуть дальше, точно так же, как и Дайкунь, вжимаясь спиной в грудь своего любимого человека. И, наконец, Макао — ревнивец, собственник, язва и хитрец — почему-то позволивший Тайму подойти к своей семье на такое близкое расстояние.       Впервые за последние две недели, нет, за последние пару месяцев, Тайм почувствовал себя на своем месте. И это ощущение ему бесконечно нравилось.

***

Макао

      Макао дураком никогда не был. Возможно, временами горячился и слишком сильно опекал Тэ, осознавая его хрупкость после разлада с Таймом, но всегда умел наблюдать и делать правильные выводы, иначе не выжил бы в одном доме с Каном — источником необоснованной агрессии и вечных проблем с контролем гнева. Он сразу увидел взгляд Тэ на того странного парня, работавшего не то моделью, не то фотографом, стоящего рядом с Таймом как ни в чем не бывало. Увидел и понял, что основное веселье начинается прямо у него на глазах, и то, что у Тэ есть он, Макао, а у Дайкуня есть Тайм, никого не остановит.       Красивый, как картинка из журнала, Лю Дайкунь полностью оправдывал свою профессию. Всегда при легком макияже, скрывающем мелкие недостатки кожи, красиво, нарядно и со вкусом одетый, с обходительными манерами и вкрадчивым, приятным голосом. Скажи ему отпахать гектар на рисовом поле на солнцепеке — так он и там будет выглядеть идеально и прилизано, как пасторальный рисунок. Но ненависти и ревности, как ни странно, парнишка вообще не вызывал — так, легкое опасение и недовольство, когда Тэ вместо ленивого ужина вместе с Макао сбегал на очередные посиделки с близнецами, Дайкунем, Графом, Беном и Танкхуном.       Тэ смотрел на этого парня одновременно с нежностью, как на что-то очень хрупкое, и с непонятной виной и даже оттенками зависти. Макао сложил два и два и понял, что Дайкунь сам по себе его мужу очень понравился, да и поспешные слова про необыкновенную красоту Тэ тоже сыграли свою роль. Но все же «Кунь-эр» занял в жизни Тайма то место, что по всем прошлым прогнозам должен был занять сам Тэ. И хотя Макао буквально жизнь положил на то, чтобы супруг с ним чувствовал себя комфортно и хорошо, былые комплексы изживали себя со скоростью улитки. Тэ не ревновал Дайкуня к Тайму, это было нечто более глубокое и тихое, кипящее в глубине души, пока на поверхности плавали интерес, легкое покровительство старшего над младшим и любопытство.       Именно Тэ первым заметил слом Дайкуня, не видный остальным. Рассказал Макао про смутную тоску в черных бездонных глазах, про страх громких звуков и резких хлопков. Про то, как уязвимо содрогаются узкие плечи от нежеланных прикосновений.       И Макао не касался. Жестко контролировал среду вокруг, чтобы рядом с ним было безопасно и ничто не могло потревожить пугливую душу. Обеспечивал Дайкуня с Тэ самым лучшим, будь то техника, еда или транспорт. Без споров отпускал гулять вместе, всегда под ненавязчивой, но надежной охраной. Охотно позировал и улыбался, если Дайкуню приходила в голову идея сфотографировать его на семейных сборищах. Помогал с переноской тяжестей и позволял Чоко играть с парнем, к которому малыш слишком быстро и крепко привязался.       Лю-эр был ему очень благодарен. Никогда не говорил вслух, но порой едва-едва касался пальцами плеча, или тыльной стороны руки, или запястья — его кожа на фоне смуглой кожи Макао казалась почти белоснежной. Таким робким, чутким жестом Дайкунь благодарил за поддержку и разрешение быть другом Тэ. Несколько раз он приносил готовые фото — в основном, Макао на природе, они с Тэ или Чоко. Но одна фотография напрочь выбила Тирапаньякула из колеи: они с Таймом сидели рядом на шезлонге на одном из семейных пикников, обсуждали за бокалом слабоалкогольного пойла Порша не то гонки, не то бизнес Пакина. Дайкунь позвал Тайма, а Тэ — Макао. И на получившемся кадре мужчины выглядели совершенно одинаково — потерянными, любящими и дезориентированными родными голосами, внезапно слившимися в один.       Макао знал, видел, чувствовал, что Тайм любит Дайкуня куда сильнее, крепче, больше, чем когда-то любил Тэ. И знал про коварный вопрос Порша на сборище «женушек» — о нем настучали и Критити, и Венис, и сам Тэ, за годы отношений научившийся обсуждать такие вещи откровенно. Все же Тэ был красивым, уверенным в себе, состоявшимся мужчиной, и поклонники за ним так и увивались. И если невинный флирт на приемах и банкетах Макао спускал на тормозах (да Тэ и сам не рвался к чужому вниманию и всегда старался вежливо от него увернуться), то распускание конечностей в сторону супруга сразу жестко пресекал. Но Дайкунь выбился из общего ряда, как артефакт на статистическом графике. И потому что смотрел на Тэ восхищенными огромными глазами пугливого котенка, и потому что возился с Чоко, как со своим, и потому что никогда ни на чем не настаивал и не просил.       Услышав новость о задуманной фотосессии, причем довольно откровенной, Макао пожал плечами и спросил, хочет ли Тэ поцеловать Дайкуня. Тот покачал головой, но потом робко кивнул и уточнил, что просто ради пробы… Заметил задумчивый взгляд Макао и сразу же забормотал, часто моргая, чтобы скрыть слезы, что позволит Дайкуню и Тайму уехать куда угодно, что любит только Макао, предан ему до мозга костей и считает самым лучшим. Он выглядел таким виноватым, понурившимся и потерянным, что Макао не выдержал — сгреб своего снежного лиса в охапку, поцеловал пахнущую медовым парфюмом тонкую шею, окольцевал талию, легонько прикусил уязвимый, чувствительный переход между шеей и плечом и с полной уверенностью сообщил, что Тэ может целовать кого угодно, пока это не выходит за рамки простого поцелуя. Разве что Тайма просил не трогать лишний раз — но к нему Тэ и сам не рвался. Они с бывшим вообще образовали что-то вроде дружелюбного нейтралитета для опеки над Дайкунем, к большому удивлению всей семьи.       Когда всплыла правда о Тан Сюане, именно Макао был тем, кто поймал Дайкуня в обмороке и не дал расшибить себе голову. Отпаивал его водой, а потом со стороны смотрел, как нежно, аккуратно, бережно Тэ гладит вздрагивающую от рыданий тощую спину и россыпь тугих черных косичек. И Дайкунь, и Тэ в слезах выглядели красиво и трагично, как прекрасные дамы с гравюр эпохи Ренессанса, так что Макао не решился лезть к ним со своими грубыми и неловкими утешениями — Тэ и Танкхун в любом случае справились бы лучше. Зато посмеялся про себя над ироничной ситуацией. Несколько лет назад он всерьез боялся, что Тэ уйдет от него, едва узнает о «солнышке». А теперь его полноправный муж и партнер сам завел такое вот «солнышко» и вытирал тому слезы своими руками, укачивая и уговаривая попить воды и перестать плакать.       Видя чужой страх, неподдельный и тяжелый, гнущий Дайкуня к земле похуже кандалов, Макао не смог остаться в стороне и помогал Кинну и Вегасу в их китайских изысканиях, чем мог. Погрузившись в работу, он чуть не пропустил их с Тэ годовщину — четырнадцать лет отношений. Напомнили внимательный к близким Пит и сам Тэ, показавший фотосессию Дайкуня с телефона.       На фото был запечатлен Тэ и одновременно совсем не он. Светловолосый обнаженный мужчина лежал посреди кровати на черных шелковых простынях, притягательно оттеняющих медовую кожу и светлые волосы. Вокруг него рассыпались лепестки роз, красные и белые, вперемешку. Поверх тела тоже лежала простыня, вернее, ее край, но она практически не прикрывала плавных изгибов мягкого тела, наоборот, лишь подчеркивала и выделяла их, акцентируя внимание зрителя на тонкой шее, нежных ключицах с лепестком розы, устроившимся вместо медальона в межключичной ямке, торчащих, твердых сосках, красиво изогнутой талии и пышных ягодицах, на которые Макао был готов молиться уже много лет.       На некоторых фото Тэ подкидывал лепестки вверх и мечтательно щурился, ощущая их легкие касания на лице. На некоторых просто сгребал их на себя или в ладони, на некоторых — выгибался почти мостиком, показывая себя во всей красе, едва прикрытый соскальзывающей простыней. Даже маленькие стопы с розовыми пятками казались отдельным произведением искусства на фоне черного шелка и россыпи лепестков. А уж когда к антуражу добавился черный воск из массажной свечки, расцветивший тело заманчивыми блестящими пятнышками, Макао и вовсе потерял голову от страсти. Доверив детей кузенам, он цепко ухватил мужа под бедра и утащил в их комнату, с порога погружая в состояние тягучей неги и похоти.       Уже после, насладившись податливым телом мужа, Макао улегся на капитально расцарапанную спину, затащил Тэ к себе на плечо и спросил, перебирая в пальцах мягчайшие пряди светлых волос.       — Лисенок, а что ты представлял, когда Дайкунь тебя снимал? Его, да? Ответь честно, я не стану злиться.       — Нет, — Тэ поднял голову, чтобы смотреть Макао в глаза, и оставил на приятно ноющих губах очередной поцелуй. — Тебя. Поначалу я ужасно зажимался, мы целый час потратили на то, чтобы меня немного расслабить. Все равно шло плохо, и Кунь-эр попросил, чтобы я представил на его месте тебя. Будто это ты меня фотографируешь. Я был там таким для тебя, рысь. Я хотел, чтобы ты увидел меня раскрепощенным и уверенным. Привлекательным. Сексуальным.       — Глупый мой лисенок, ты любой красивый. И любой желанный. Даже когда промахиваешься ногами мимо тапок по утрам и зеваешь во весь рот. Я люблю тебя, Тэ, всего тебя, от кончиков волос до пяток, я готов доказывать это вечность, только поверь. Я хочу тебя безо всяких фотосессий. Ты горячий, ты сексуальный, ты самый красивый для меня.       — Но ты стал нежнее со мной после нее. Мы уже давно не занимались любовью так долго и много.       — Рутина, лис. Клятая рутина. Но я обещаю исправиться, слышишь? Верну романтику, и ты снова почувствуешь себя на все сто, я обещаю.       — Рысь, я хочу еще. Сможешь?       — Точно не болит? Припухло вроде немного.       — Не болит. Хочу твой член, ну же!       Макао ответил на капризную просьбу поцелуем и новым презервативом, раскатанным по вставшему как по команде члену. На Тэ у него в принципе могло встать в любой ситуации, поэтому он помог устроиться на своих бедрах в коронной для Тэ позе наездника и позволил им обоим соединиться и физически, и духовно в третий раз за последние пару часов.       И все шло хорошо, просто прекрасно. К Дайкуню Макао и не думал ревновать — уже понимал, что бессмысленно и глупо. Тэ слишком привязался к длинноволосому изящному мальчишке, чтобы безболезненно разорвать связь, да и поддержать пострадавшего от произвола Тан Сюаня парня как-то хотелось. Поэтому Макао продолжил пускать к нему сына и мужа, пробовал его еду первым, подыгрывая развитой паранойе Дайкуня, и был приятно удивлен, когда на прямой вопрос «А меня снимешь в таком стиле?» Лю-эр смутился, покраснел и ответил: «Ты очень красивый и ты мужчина Тэ-гэ. Уж прости, но я не хочу поддаваться искушению и пялиться на обнаженного тебя даже через объектив. Я и Тэ-гэ с трудом вывез».       Макао достойно принял отказ, но задумался о том, что фотосессия вдвоем с Тэ — и правда неплохая идея. Тем более, что его муж загорелся от одной мысли и даже еще разок утянул Макао в их спальню, отчаянно целуя прямо на лестнице.       Вот только они ничего, совсем ничего не успели — на дом напали, причем совсем не стой стороны, откуда ожидалось. Макао чуть с ума не сошел, пока не пришла подмога. Его ранили почти сразу, он инстинктивно прикрыл собой горничную, последней забежавшую в предбанник медкрыла. С простреленной ногой бегать и искать своих уже не получилось бы, но страх за мужа, сына, племянников и почему-то Дайкуня не отпускал, заставляя сжимать зубы, молиться Будде и пытаться отстреливаться, регулярно проверяя обстановку и оттягивая внимание нападающих на себя. Сакда оказался метким стрелком, и, несмотря на свое плачевное состояние после предыдущих травм, отстреливался на славу, помогая защитить работников и прикрывая раненых, подбирающихся к ним со стороны улицы.       Выбравшись из дома и сжав в медвежьих объятиях сильно потрепанного и раненого Тэ, Макао немного успокоился. Одна каменная плита с плеч пропала, и, хотя ему было безумно жаль пострадавшего мужа, две другие плиты продолжали весомо клонить к земле. В толпе мелькнули знакомые косички и рослая фигура Тайма в бронежилете. Макао медленно выдохнул, скидывая вторую воображаемую плиту, и взглядом пересчитал детей. По рации от ближайшего телохранителя он узнал про бомбы, но просто не успел ничего сделать — во дворе дома и в самом здании рвануло.       Дальнейшее Макао помнил смутно, урывками. Только боль где-то внутри, даже не в сердце, а под ребрами, она была отчетливой, огромной и страшной. Будто в него воткнули старый ржавый тупой нож и по миллиметру проворачивали, разрывая мышцы и калеча кости. Макао помнил крик Тэ — нечеловеческий, неживой, незнакомый — его милый, ласковый лисенок просто не мог издавать жуткий, пробирающий до костей звук на одной сиплой ноте. Макао помнил Дайкуня, замершего в руках Тайма на середине движения и слова, как в стоп-кадре. И зарево пожара, отбрасывающего на них всех алые, желтые и оранжевые отблески. Его вроде бы держали за руки, пытались что-то сделать, но Макао отчаянно уворачивался и боролся, пытаясь добраться хотя бы до Тэ и остановить, не дать уйти, не позволить совершить глупость, потому что если с половиной сердца он еще мог попытаться выжить, то без него вообще сразу же полез бы в петлю. Одна мысль о том, что их малыш, их потешный пугливый зайка, тайком от всех лечащий кошку и голубей на заднем дворе школы, уже не выйдет из этого дома, заставляла сердце сходить с ума и обливаться кровью.       Рация подошедшего с другой стороны дома контуженного Кинна ожила и закашляла узнаваемым из миллионов детским голосом. Дайкунь первым метнулся в дом, вырвавшись из рук Тайма. Тэ затих и заморгал, как разбуженный днем совенок, а плечо Макао все-таки обожгла игла с лекарством, но он даже не заметил боли, боясь двинуться, чтобы не упасть на ослабевшие колени. Парень вынес Чоко на руках, завернув в штору. Тэ отмер и с тихим всхлипом принял на руки испуганного ребенка, тесно прижимая к себе. Собрав остатки силы воли, Макао добрался до них и упал на землю, заодно пригребая к себе и храброго мальчишку, бросившегося в огонь и потенциально опасное здание, чтобы вытащить их маленького сына. Вскоре Саммер на руках принесла Карла, сразу же приклеившегося к Чоко, но чего-то все равно не хватало.       И Макао, поймав задумчивый взгляд Кинна, понял, чего — сильного, большого тела за содрогающейся от слез спиной Дайкуня, тяжелой загорелой руки на его спине и ладони самого Макао поверх широкой спины. Поэтому, когда Тайм пришел к ним и присел рядом, обнимая Лю-эра с другой стороны, Макао лишь сжал его плечо в скупом жесте поддержки. И почувствовал, как неконтролируемо отъезжает в мерзкий медикаментозный обморок.       

***

      Дайкунь сходу взял их под свою опеку и ухаживал преданно и внимательно, не просто как друг, а как член семьи. С первого же раза заучил, кому какие таблетки нужно пить и когда, привозил еду по расписанию и пробовал из каждой тарелки первым, опасаясь отравления. При этом он гордо сверкал жгучими черными глазами на такого же злющего от вопиющего самоуправства Макао и растерянного Тэ. Играл и возился с Чоко, даже спал с ним рядом на второй кровати, обнимая и малыша, и енота. В первую ночь после нападения Чоко утянул смущенного Дайкуня с собой за руку, попросив не оставлять его одного, раз уж Тэ отсыпался после операции. Макао и сам бы хотел обнимать сына, но его раны оказались серьезными и болезненными, а Тэ так и вовсе сделали срочную операцию и вставили в ногу титановые штифты. Беспокоить мужа сейчас было чревато последствиями, и Макао, смирившись с ситуацией, мягко попросил парня остаться с ними.       Тот легко уступил, со словами «только пока ты не заснешь» лег на кровать Чоко и заснул раньше ребенка. Малыш погладил его волосам уже знакомым нежным жестом, перенятым от Тэ и Порша, накрыл одеялом, потискал развалившегося на подушке Карла и скромно прилег на свой локоть у груди Дайкуня — одну подушку занял парень, а вторую — енот. Макао сделал пару фоток на память, включив на телефоне зум, кинул сыну свою подушку, чтобы выспался нормально, накрыл ладонью руку крепко спящего после операции Тэ и провалился в мутный слабый сон — самое большее, что могло предоставить ему подсознание, пережившее столько травмирующих и сложных событий за один день.       Когда в палату заглянули Кинн и Тайм, Макао моментально проснулся и схватился за оружие, защищая свою семью. Распознав своих, он убрал пистолет и вернулся к Тэ. Какой-то частью души Макао сочувствовал Тайму, явно проживающему не лучшие времена, но на более яркие чувства просто не было сил. Дайкунь, тоже заметивший своего партнера, что примечательно, лишь виновато и устало улыбнулся, переложил Чоко поудобнее и тоже заснул.       Постепенно Макао заметил, что Дайкунь все чаще приходил к ним в палату ночевать. Говорил, что Тайм задерживается на работе, а ему холодно и одиноко в пустой постели. И страшно. И все это виновато опустив взгляд в пол и теребя косичку: ну чисто провинившийся в детсаду малыш, только что распашонки и замурзанных щек не хватало для полноты картины.       Конечно, Макао разрешал остаться. Тэ смотрел на тоскующего парнишку тем взглядом, каким много лет назад смотрел на Виктори, приблудного котенка с закисшими воспаленными глазками и нежнейшими розовыми подушечками на мягких лапках — странная смесь из жалости, умиления и гордости. И тогда, и сейчас Макао не посмел противиться умоляющим глазам своего снежного лисенка и позволял Дайкуню ночевать с ними и заботиться о нем, даже послушно ел больничную пресную еду, хотя порой от нее начинало подташнивать.       Тэ очевидно и неприкрыто жалел парня. Заботился. И по-своему любил. Помогал ему с волосами через вечер, и Дайкунь без разговоров позволял, подпускал близко-близко, открывал незащищенную спину, откуда-то точно зная, что Тэ не способен на подлость. Кунь-эр, или, как его называл Макао, Лю-эр, укладывался спать с Чоко каждую ночь, иногда рассказывая мелкому сказки или интересные истории из жизни. При этом он страшно стеснялся, думая, что как-то мешает Макао и Тэ, мялся, постоянно бормотал, что все понимает и уйдет по первому же слову, если его присутствие больше нежелательно. Было видно, что ему одновременно и неловко влезать в уже сложившуюся семью, и отчаянно не хочется уходить от людей, с которыми уютно и тепло. И Дайкунь боялся Макао — не так, как Тан Сюаня, скорее, опасался и все время был наготове уйти или отступить, выкажи тот хотя бы тень недовольства или гнева.       Но Макао никогда не возражал против его присутствия, переглядываясь с мужем и подмечая круги под глазами и искусанные губы бывшей модели. Сам он восстанавливался быстро, сказывались звериное здоровье и жажда отомстить ублюдкам, напавшим на его дом и семью. А вот Тэ после сложной операции практически не ходил, и Дайкунь самоотверженно помогал ему со всеми делами, не позволяя перенапрягать поврежденные ребра и ногу.       Макао все еще не чувствовал к парню ни капли физического влечения — честно признавал выдающуюся красоту, острый ум, обходительные манеры, очарование юности и прочие многочисленные достоинства, но не желал физически, просто любовался им с эстетической точки зрения, как предметом искусства. А вот Тэ ему хотелось любого даже спустя четырнадцать лет отношений. Макао до сих пор заводился с полпинка, стоило Тэ играючи провести ноготками по его животу или бицепсам или прикусить ключицу. Муж возбуждал его любым — и в пижаме, и костюме, и голым, и одетым — они все-таки занялись любовью перед зеркалом по совету Винтера и теперь, когда оба оказались по-своему прикованы к постели и временно не способны на новые сексуальные свершения, Макао раз в пару вечеров на полчаса удалялся в ванную, запирал дверь и жадно дрочил на воспоминания о той долгой, горячей, восхитительно порочной ночи, благословляя похотливого Вегаса и Пита, благодаря которым во всех пригодных к жизни помещениях комплекса и даже ванных на всякий случай делали хорошую звукоизоляцию.       Находчивый и предприимчивый Чоко, видя, что Дайкунь занял в их семье определенное место, ожидаемо решил и ему придумать ласковое имя. Разумеется, связанное со зверушками, они ведь «семья зверей», с легкой подачи Кинна и Пита. Так их своеобразный штат расширился еще и на ирбиса-гэ, потому что «гэ похож на котика, но не как папа-рысь, а на другого, белого и очень пушистого, с длинным красивым хвостом». Дайкунь стоял перед ними навытяжку, красный, как цветы ликориса, Тэ хихикал в кулак, так что очки тряслись на тонкой переносице, а Макао молча качал головой на самодеятельность сына. Впрочем, ни против Дайкуня, ни против его нового имени никто не возражал, поэтому «гэ» и «Лю-гэ» плавно и быстро перешло в «ирбис-гэ».       Подлянку от сладкой парочки Макао почуял сразу, как вернулся из кабинета Кинна после обсуждения плана действий на ближайшие два-три дня. Оба красавца сидели на расстеленной кровати Тэ и Макао и краснели, переглядываясь и вновь отворачиваясь друг от друга, как нашкодившие щенята.       — Ну и что вы натворили, господа хорошие? — спросил Тирапаньякул, больше в шутку, чем всерьез, но брови грозно свел к переносице, еще и руки в бока упер, для дополнительного эффекта.       Дайкунь от резкого тона сжался, закрывая голову руками и забормотал, как ему жаль и что он сейчас же уйдет и больше никогда не покажется им на глаза. Макао тут же сменил тон на спокойный, дружелюбный и медленный, помог парню разжаться из защитного ежика и напоил водой, машинально поглаживая по волосам подсмотренным у мужа и сына жестом. Тэ, пламенея щеками и отводя взгляд, рассказал про истерику Дайкуня и их спонтанный поцелуй. Макао посмотрел на расстроенного парня, уже готового вновь разрыдаться и провалиться в извинения и просьбы не отстранять его от семьи, и уточнил:       — Ты жалеешь, что поцеловал Тэ?       — Нет. Конечно, нет, как можно?.. Тэ-гэ очень добрый, и он хотел помочь.       — Лисенок, а ты?       — Нет. Это вышло случайно, без плана или договоренностей, но нет, не жалею.       — Ну и ладушки. Расскажи Тайму о том, что случилось, Лю-эр. Он должен узнать такое от тебя.       Дайкунь кивнул, явно не веря, что отделался так легко и никто никуда его не прогоняет. Покорно ушел к Тайму, вернулся через пару часов заплаканный, отказался объяснять, что не так, а когда Макао потянулся к телефону, чтобы позвонить и уточнить, что произошло, схватился за его руку и попросил не вмешиваться дрожащим от эмоций голосом. Он выглядел таким усталым и прозрачным, что Макао не нашел в себе сил спорить. Просто указал рукой на кровать Чоко, приглашая и без слов показывая, что по-прежнему доверяет парню самое ценное — своего ребенка. Дайкунь чуть поклонился, попытался улыбнуться, но вышла лишь смутная тень прежней обольстительной улыбки, и спешно вытер слезы, чтобы Чоко не заметил его тоски. Но сын Макао и Тэ чутко ощущал настроение близких и сразу уловил, что с Дайкунем что-то не так. Приволок ему Карла в качестве моральной поддержки и деловым тоном уточнил:       — Ну, чего ты так плачешь, ирбис-гэ? Смотри, какую я штуку видел, — Чоко с разрешения Тэ залез в его рабочий планшет и показал им видео, на котором забавный пятнистый бело-черный хищный кот с миловидной мордочкой и любопытными черными глазами дурашливо охотился на свой очень пушистый, длинный и подвижный хвост, высоко подпрыгивая и фыркая от соприкосновения нежных лапок со снегом. — Правда, красивый? Скажи, на тебя похож?       — Спасибо, зайка. Я рад, что ты считаешь меня таким же красивым, как снежный барс, — Дайкунь улыбнулся куда более живо и тепло и погладил Чоко по голове.       — Я тут немножко услышал — случайно, честно-честно, — как вы про поцелуи говорили. Вы с папой-лисом теперь вместе? А где тогда мишка-гэ? Он поэтому не приходит? — от невинного вопроса ребенка Тэ подавился водой, которую как раз пытался отпить из стакана с трубочкой, Макао чуть не уронил планшет на пол, а Дайкунь комично распахнул и без того большие глаза, становясь еще более похожим на игривого снежного кота с недавнего видео.       — Мишка-гэ?..       — Твой парень, — как само собой разумеющееся пояснил Чоко и поправил очки. — Раз у нас семья зверей, то он тоже должен ночевать тут. И почему он так испугался простого поцелуя? Взрослые часто целуются, они так выражают привязанность, ну, то есть, так Саммер и дядя Кинн говорит. Хотя я не понимаю, почему это так приятно, ты же прям лижешь другого человека. Но если вам так надо, то я не против. Папа-рысь и папа-лис красивые, ты и твой парень тоже. Наверное, вам поэтому приятно целовать друг друга. Дядя Кинн сказал, что это взрослых возбуждает и делает им хорошо. Вы заслуживаете, чтобы было хорошо. Поэтому надо придумать твоему парню ласковое имя и позвать его к нам. Я думаю, он немного похож на медведя. Бурого. На задних лапах. Как думаешь, он будет отзываться на «мишку-гэ»?       — Чоко, малыш, никогда не меняйся, — прокашлявшись, попросил Макао, уже предвкушая, как в лицах перескажет эту ситуацию брату, друзьям и, собственно, «мишке-гэ».       Но последний не спешил приходить. Макао бы уже пятьсот раз обвинил его в трусости или даже в измене Дайкуню, если бы не изможденный вид Тайма и то, что он по своей воле помогал искать организаторов покушения в придачу к своим рабочим обязанностям. Вот только Дайкунь без него чах и грустил, и даже Чоко только с третьего раза удалось его отвлечь и заинтересовать игрой или фотографиями.       От Порша, встреченного в коридоре, Макао «удачно» узнал, что Тайм намылился в Китай на несколько месяцев, решив благородно не брать с собой пострадавшего спутника жизни. Практически подарил его Тирапаньякулам, сбросил на их попечение, как ненужный балласт, наплевав на чувства и желания сломанного мальчишки, всего-то ищущего искренней любви и заботы. Поэтому, отправив Дайкуня и Тэ на инвалидной коляске подальше, на послеобеденную прогулку к карпам кои в фонтанчике Танкхуна, Макао позвонил Тайму и попросил срочно прийти, отговорившись новой информацией о Тан Сюане. Правда, их ссору застал Кинн, но так было даже лучше — помогло Макао удержаться от мордобоя, заодно кровать подвинули, создав огромное лежбище на всю стену.       Идея исподволь зрела у него довольно долго. В какой-то момент он понял, что глубоко сочувствует Тайму. И как человек, переживший неоднократное «я подумаю» и «давай поговорим об этом позже» в ответ на брачное предложение самому любимому человеку на всей планете. И как тот, кого чуть не бросили, и как тот, кто сам чуть не разорвал отношения по глупости и из-за нелепого страха оказаться перед мучительным выбором, который на самом деле перед ним никогда не стоял. Тайм действительно пытался исправиться, стать ради Дайкуня лучше и больше, сильнее, ярче, они все видели эти усилия, воистину титанические, если принять во внимание то, как Тайм вел себя со своими партнерами раньше.       Тэ по возращении с прогулки хватило одного пронзительного намекающего взгляда и сдвинутых кроватей, чтобы понять, куда и как двигаться дальше. Он расцвел в счастливой улыбке, закивал и посмотрел таким благодарным и влюбленным взглядом, что Макао чуть не растаял в лужу сахара на месте.       Тайм пришел ночью в темно-фиолетовой шелковой пижаме и с растрепанными после душа влажными черными волосами. Дайкунь сразу же встал со своего места под боком у Тэ, уже причесанный и заплетенный, настороженный, как дикий лесной зверек. Тайм несмело протянул руки, раскрыл объятия, и Дайкунь влетел в них с разбега, одновременно плача и смеясь. Тайм прикрыл глаза, зарылся носом в косички, всем телом впитывая присутствие любимого человека — Макао по себе знал, насколько сладким и желанным бывает это ощущение после глупой размолвки. Тайм легко подхватил парня на руки, донес до кровати, опустил на тот край, что поближе к окошку. Дайкунь помотал головой и утащил партнера в ванную, откуда они вылезли только через полчаса с припухшими губами, красными щеками и шалыми глазами. Стоит признать, Макао тоже не терял зря времени и отведенные полчаса усыпал мужа поцелуями и ласками, даже расстегнул на нем больничную рубашку, чтобы приласкать ключицы и чувствительную шею, за что сразу получил по рукам, но не остановился.       Как раз после выхода Тайма и Кунь-эра из ванной прибежал Чоко, чмокнул Тэ и Макао в щеки, отпустил Карла свободно побегать по палате и коридору и с размаха налетел на Тайма, обнимая за пояс.       — Мишка-гэ, наконец-то ты пришел! Ирбис-гэ без тебя очень грустил. Часто плакал, когда думал, что я не вижу. Не уходи больше, ты его расстраиваешь! И пап тоже.       Лицо Тайма можно было бы смело назвать произведением современного искусства, из тех, что потом становятся мемами на века. Он явно не умел вести себя с детьми, даже слегка побаивался Чоко, но все равно пересилил страх и протянул лопатоподобную смуглую ладонь, аккуратно касаясь детской головы.       — Да. Знаю. Я ошибся, мой косяк. Больше не повторится. Я теперь не уйду.       Отлипнув от «мишки-гэ», полностью удовлетворенный ответом ребенок переключился на Дайкуня, обнимаясь и о чем-то тихо воркуя. Макао, глядя на них, поймал себя на мысли, что его все устраивает. Именно так, как есть.       Улегшись на свою сторону, он помог устроиться и Тэ, все еще тяжело переживающему полученную во время штурма травму ноги. Между Тэ и Дайкунем развалился Чоко, практически мурлыча от радости, что все его близкие наконец рядом и на своих местах. За Дайкунем улегся Тайм, обхватывая талию избранника рукой, как широким поясом.       Макао проследил за тем, как Тэ ласкает сына и Дайкуня, позволил ему прикоснуться к Тайму, а Тайму к Тэ, отчетливо понимая, что в этих касаниях только нежность, тепло, уют — и ничего более. Стукнулся кулаком о несмело протянутый навстречу крупный кулак, прикрыл глаза и задремал, краем сознания отметив повторный визит Кинна. Наконец все было правильно и уютно. Тихо гудел кондиционер в углу помещения, Тэ жался спиной к груди Макао, второй рукой обнимая ребенка. Слышалось размеренное дыхание вразнобой пяти человек и шуршание хвоста Карла по наволочке. Убаюканный теплом и общим ритмом, заснул и Макао, впервые за долгое время крепким и полноценным сном, а не жалкой дремой вполглаза. И он истово надеялся, что все они смогут сохранить подольше то хрупкое, ценное и нежное чувство, что поселилось в их душах сегодня.